Эразм Роттердамский. "Похвальное слово Глупости"
Оглавление.
Введение.                                                                                                
Биография Эразма Роттердамкого.                                                      
Труды Эразма Роттердамкого и их влияние на современников.        
 Анализ “Похвалы Глупости”.                                                             
Заключение.                                                                                           
Список использованной литературы.                                                   
Введение.
         Нидерландский гуманист Эразм Роттердамский (около 1469-1536 гг.), католический писатель, богослов, библеист, ученый-филолог, не был философом в строгом смысле этого слова, но произвел огромное влияние на современников. “Ему изумляется, его воспевает и превозносит, — писал Камерарий, — каждый, кто не хочет прослыть чужаком в царстве муз”. Как писатель Эразм Роттердамский начал обретать известность, когда ему было уже за тридцать. Известность эта неуклонно росла, и его сочинения заслуженно принесли ему славу лучшего латинского писателя своего века. Лучше всех других гуманистов Эразм оценил могучую силу книгопечатания, и его деятельность неразрывно связана с такими известными печатниками XVI века, как Альд Мануций в Венеции, Иоганн Фробен в Базеле, Бадий Асцензий в Париже, которые тут же публиковали все, что выходило из-под его пера. Его произведения переиздавались с быстротой, которой могут позавидовать иные наши отечественные издатели. “Оружие христианского воина” только при жизни автора выдержало болеем пятидесяти изданий; “Дружеские разговоры” - около девяноста; сборник античных пословиц, поговорок и изречений “Адагии” - свыше шестидесяти. Сразу же после выхода в свет была переведена на европейские языки и разошлась в десятках тысяч экземпляров “Похвала Глупости” - цифра по тем временам неслыханная. До запрещения его произведений в 1559 году Тридентским собором Эразм был, пожалуй, самым издаваемым европейским автором. С помощью печатного станка - "почти божественного инструмента", как его называл Эразм, - он выпускал в свет одно произведение за другим и руководил благодаря живым связям с гуманистами всех стран (о чем свидетельствуют одиннадцать томов его переписки) некоей "республикой гуманитарных наук", подобно тому, как в XVIII веке Вольтер возглавил просветительское движение. Десятки тысяч экземпляров книг Эразма были его оружием в борьбе с целой армией монахов и теологов, неустанно против него проповедовавших и отправлявших на костер его последователей.
      Такой успех такое широкое признание объяснялись не только талантом и исключительной трудоспособностью Эразма Роттердамкого, но и тем делом, которому он служил и посвятил всю свою жизнь. То было великое культурное движение, ознаменовавшее собой эпоху Возрождения и лишь сравнительно недавно, только в прошлом столетии, получившее точное название “гуманизм”. Возникнув на почве коренных экономических и социальных изменений в жизни средневековой Европы, это движение было связано с выработкой нового мировоззрения, которое в противоположность религиозному теоцентризму поставило в центр своего внимания человека, его многообразные, отнюдь не потусторонние, интересы и потребности, выявление богатства заложенных в нем возможностей и утверждение его достоинства.
      Гуманисты формировали новый облик европейской культуры. Ключ к этому они видели в классической древности. В ней гуманисты искали те идеалы истины и красоты, добродетели и человеческого совершенства, которые хотели возродить в своем средневековом обществе. В классической учености, в чтении древних авторов усматривали они гарантию развития индивидуальности человека и его разума, высокого мастерства в искусстве письма и беседы, достойного поведение в личной и гражданской жизни. Культ древних поэтов, ученых, философов объединял всех гуманистов, был тем “видовым отличием”, который выделял их из рода остальных ученых, а разыскание манускриптов, содержащих копии выдающихся произведений греческих и латинских писателей, и публикация этих произведений – одним из главных направлений их деятельности.
      Гуманистическое движение зародилось в середине XIV века в Италии и, постепенно распространяясь на север, захватило к концу XV – началу XVI века центральную и северную Европу: Францию, Германию, Голландию, а затем и Англию. Сталкиваясь с новой социальной, национальной и идеологической реальностью, оно изменялось по содержанию. Ранние итальянские гуманисты, изучавшие классическую греко-латинскую древность, сосредоточивались преимущественно на филологических и этических вопросах. Позднее в сферу интересов гуманистов попали и натурфилософия, естествознание, политика. Для северных же гуманистов, народы которых особенно тяжело страдали от гнета Римской курии, характерно пристальное внимание к вопросам христианской религии и церковной реформы. Гуманизм Эразма Роттердамкого выступал в одеянии христианского благочестия: коррумпированной официальной католической церкви противопоставлялась “евангельская чистота” первоначального христианства. И именно возвращенное к своим незамутненным истокам христианство в сочетании с возрожденной и усвоенной античной образованностью должны, по мнению Эразма, сложиться в новую гуманистическую культуру, которая идейно и нравственно обновит европейской общество и станет гарантией не только грядущего расцвета литературы и наук (что особенно заботило ученых-гуманистов), но и прихода в недалеком будущем поистине Золотого века.
Биография Эразма Роттердамкого.
Эразм родился в Роттердаме (Голландия). Был незаконнорожденным сыном бюргера. Рассматривая жизненный путь Эразма, мы уже в самом его начале видим благоприятный выбор, правда, сделанный еще не им, а его родителями: школа в городе Девентере, где Эразм в 1478-1485 годах получал среднее образование и где он впервые столкнулся с духовными движениями, оказавшими решающее влияние на всю его жизнь.
В 70-х годах XIV века, за сто лет до рождения Эразма, в Девентере, в доме голландского священника Герта Гроота была создана новая религиозная община “братство общей жизни”. В скоре общины последователей Гроота стали возникать и в других городах Голландии. Идеологией, которую исповедовало “братство”, было так называемое “новое благочестие”, ориентировавшее не на внешнюю формальную религиозность, а на строгую нравственность, на внутреннее благочестие, обретаемое на пути духовного паломничества, в индивидуальном акте самосовершенствования через постижение духа Христа и подражание его земным делам и человеческим добродетелям. Одно из главных сфер деятельности “братства” было воспитание детей, и школа в Девентере находилась под их контролем. Принятое в ней восьмилетнее образование состояло из двух ступеней: на первой основное внимание уделялось изучению латинской грамматики, на второй – знакомству с произведениями отцов церкви и античных классиков. Эта была знаменитая школа, в которой учились Фома Кемпийский и Николай Кузанский и которая сыграла значительную роль в подготовке, а позднее и распространении гуманистической идеологии. Уже в последние годы пребывания Эразма в Девентере ректором школы стал Александр Хегий, друг и верный последователь “отца немецкого гуманизма” Родольфа Агриколы. Он осуществил реформу преподавания и сделал это учебное заведение поистине центром гуманистического образования. Кроме Эразма Роттердамкого в Деветереской школе занимались: Герман фон дем Буше, Конрад Муциан Руф, Иоганн Бутцбах – впоследствии выдающиеся немецкие гуманисты.
Для умонастроения молодого Эразма, сделанного им выбора показательно его отношение к открывшейся перед ним перспективе монашеской жизни. Он никак не желает поступить в монастырь, на чем упорно настаивают его опекуны. А когда, вынужденный уступить им, он, восемнадцатилетний юноша, все же делается послушником монастыря Стейн и принимает постриг, то при первом же удобном случае вырывается из монастыря (пользуясь своим положением секретаря епископа), якобы временно, но на самом деле, чтобы больше никогда туда не вернуться.
Показательна и его жизнь в Париже с 1492 по 1499 годы, где Эразм, хотя он и числился студентом богословского факультета, занимался не столько богословием, сколько языком и литературой. Здесь он сошелся с парижскими гуманистами, обсуждал с их лидером Робером Гагеном свой диалог “Антиварвары”, написанный в защиту античной литературы от новых “варваров” - погрязших в абстрактно-логических спекуляциях схоластиков, писал стихи, составлял пособия по латинской стилистике, собирал древние пословицы и поговорки.
Говоря о становлении Эразма как гуманиста, нельзя не упомянуть и о том влиянии, которое оказали на него, недавнего студента, впервые приехавшего в Англию в 1499 году, оксфордские гуманисты. Джон Колет, Уильям Гроцин, Томас Линакр и близкий к ним по взглядам, еще совсем молодой (ему было тогда всего 21 год), Томас Мор были горячими поклонниками античной философии, литературы и энтузиастами изучения греческого языка. Но их занимала не только Греко-латинская древность. Глава этого гуманистического кружка Джон Колет был одержим проектами реформации католической церкви и ее нравственного обновления. В своих проповедях Колет обличал пороки священников и монахов, их стяжательство, праздность, лицемерие и невежество, резко критиковал схоластическую и догматическую теологию, затемнявшую, по его мнению, подлинный смысл учения Христа и его апостолов, как оно выражено в “Новом завете”. Эразм восторженно отзывался о глубокой учености оксфордских гуманистов. Он писал, что, когда слушает Колета, ему кажется, что он внимает самому Платону, что он поражен обширными познаниями Гроцина и уточенными суждениями Линакра. Что же касается Мора, то с ним у Эразма сразу же установились особенно теплые отношения, быстро перешедшие в крепкую дружбу.
По своей натуре легко ранимой, застенчивой, даже робкой, Эразм не был ни бойцом, ни трибуном. Хорошую книгу, ученую беседу он предпочитал треволнениям жизни. Признанный глава европейских гуманистов, он занимал среди них обособленное место, уклоняясь от слишком тесных контактов с какими либо их группировками и не беря на себя особо твердых обязательств. Уклонялся он и от тех доходных служб, которые неоднократно предлагали ему сильные мира сего. Слишком высоко он ценил независимость и свободу, без которых невозможны никакие плодотворные умственные занятия. Он хотел чувствовать себя свободным во всем, очень любил путешествовать, переезжал из одной страны в другую, из одного города в другой и часто менял места жительства. Его интересовали и волновали многие проблемы культурной и общественной жизни и среди них проблема войны и мира, к которой он не раз обращался в своих произведениях.
Всей своей деятельностью, в особенности начиная с 1511 года, когда появляется "Похвальное слово Глупости", Эразм способствовал тому, что в его время духовная диктатура церкви была сломлена. В XVI веке это сказалось прежде всего в возникновении протестантской церкви. Поэтому, когда в Германии вспыхнула Реформация (1517), ее сторонники были уверены, что Эразм выступит в ее защиту и своим всеевропейским авторитетом укрепит реформаторское движение. Несколько лет Эразм уклонялся от прямого ответа на этот волновавший всех современников вопрос. Но, наконец (1524), решительно разошелся с Лютером, заняв в религиозных распрях нейтральную позицию, которую сохранил до конца дней. За это он навлекает на себя обвинение в измене делу веры и насмешки, как со стороны католиков, так и протестантов. В позиции Эразма впоследствии усматривали только нерешительность и недостаток смелости. Несомненно, личные качества Эразма, на которые наложили отпечаток условия его рождения и обстоятельства жизни (Пятно "бастарда", положение почти беглого монаха и скитания по чужим странам в известной мере определили его дипломатическую осторожность), сыграли здесь известную роль. Но так же несомненно, что идеалы Эразма и Лютера - последний во многом остался до конца питомцем схоластического богословия - были слишком различны даже в вопросах реформы церкви, а тем более в общих вопросах нравственности и понимания жизни. Последние годы жизни Э.Р. провел в скитаниях по Европе, охваченной междоусобицами. Скончался он в Базеле, работая над комментарием к Оригену.
Труды Эразма Роттердамкого и их влияние на современников.
Для современного читателя знаменитый нидерландский гуманист Эразм Роттердамский (1469-1536) фактически "писатель одной книги" - бессмертного "Похвального слова Глупости". Даже его "Домашние беседы", любимое чтение многих поколений, потускнели с ходом времени, потеряли свою былую остроту. Десять томов собрания сочинений Эразма, выпущенные еще в начале XVIII века, больше не переиздаются, и к ним обращаются только специалисты, изучающие культуру Возрождения и движение гуманизма, во главе которого стоял автор "Похвалы Глупости". Эразм Роттердамский - более знаменитый, чем известный писатель.
Но такими же "авторами одной книги" остались для потомства и другие великие современники Эразма: корифей английского гуманизма Томас Мор и французского - Франсуа Рабле. Время - лучший критик - не ошиблось в своем отборе. Причина такого рода литературной судьбы - в особом характере мысли гуманистов Возрождения. Им присуще живое чувство глубокой взаимосвязи различных сторон жизненного процесса, та цельность взгляда на мир, при которой мысль не может ограничиться одним уголком действительности, одной ее стороной, но стремится дать картину всего общества, разрастаясь, в своего рода, энциклопедию жизни. Отсюда "универсальный" жанр "Неистового Роланда" Ариосто, "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле, "Дон-Кихота" Сервантеса, "Утопии" Мора, а также "Похвального слова" Эразма. Мы называем эти произведения поэмой, романом или сатирой, хотя каждое из них слишком синтетично по характеру и само образует свой особый жанр. Форма здесь часто условна, фантастична или гротескна, на ней сказывается стремление выразить все, передать весь опыт времени в индивидуальном преломлении автора. Такое произведение, одновременно эпохальное и глубоко индивидуальное, как бы конденсирует в себе одном творчество писателя во всем его своеобразии и, сливаясь с именем творца, заслоняет для потомства все остальное его наследие.
Но для современников Эразма каждое его произведение было большим событием в культурной жизни Европы. Современники прежде всего ценили его, как ревностного популяризатора античной мысли, распространителя новых "гуманитарных" знаний. Его "Adagia" ("Поговорки"), собрание античных поговорок и крылатых слов, с которым он выступил в 1500 году, имело огромный успех. По замечанию одного гуманиста, Эразм в них "разболтал тайну мистерий" эрудитов и ввел античную мудрость в обиход широких кругов "непосвященных". В остроумных комментариях к каждому изречению или выражению (напоминающих позднейшие знаменитые "Опыты" Ш.Монтеня), где Эразм указывает те случаи жизни, когда его уместно применять, уже сказывались ирония и сатирический дар будущего автора "Похвального слова". Уже здесь Эразм, примыкая к итальянским гуманистам XV века, противопоставляет выдохшейся средневековой схоластике живую и свободную античную мысль, ее пытливый независимый дух. Сюда же примыкают его "Apophthegmata" ("Краткие изречения"), его работы по стилистике, поэтике, его многочисленные переводы греческих писателей на латынь - международный литературный язык тогдашнего общества. Эразмом были изданы в оригинале или латинском переводе многие греческие классики: Эзоп, Аристотель, Демосфен, Еврипид, Гален, Лукиан, Плутарх, Ксенофонд; латинские писатели, поэты, драматурги, историки: Цицерон, Ливий, Гораций, Овидий, Персий, Плавт, Сенека, Светоний.
Следует отметить его “Дружеские разговоры” - вершину эразмовской художественной прозы. Здесь в полной мере проявился его талант бытописателя, мастера диалога, занимательного рассказчика, ненавязчивого моралиста. Да, и моралиста, потому что нравственное воспитание было одной из тех основных целей, которую преследовал Эразм, создавая “Дружеские разговоры”.
Эразм отстаивал широкое светское образование - и не только для мужчин, но и для женщин, он требовал реформы школьного обучения.
Его политическая мысль, воспитанная на традициях античного свободолюбия, проникнута отвращением ко всяким формам тирании, и в этом отвращении легко узнается Эразм из Роттердама, питомец городской культуры. "Христианский государь" Эразма появился в том же 1516 году, что и "Утопия" Т.Мора, и через два года после того, как Макиавелли закончил своего "Князя". Это три основных памятника социально-политической мысли эпохи, однако весь дух трактата Эразма прямо противоположен концепции Макиавелли. Эразм требует от своего государя, чтобы он правил не как самовольный хозяин, а как слуга народа, и рассчитывал на любовь, а не на страх, ибо страх перед наказанием не уменьшает числа преступлений. Воли монарха не достаточно, чтобы закон стал законом. В век нескончаемых войн Эразм, возведенный в ранг "советника империи" Карлом V (для которого он и написал своего "Христианского Государя"), не устает бороться за мир между государствами Европы.
Его антивоенная "Жалоба Мира" была в свое время запрещена Сорбонной, но в наши годы появилась в новых переводах на французский и английский язык. Это произведение лежит у истока одной из замечательных европейских идейных традиций – традиции антивоенной, пацифистской литературы. Велика важность и значимость содержащихся в нем мыслей и тем влиянием, какое оно оказало на общественное сознание своего и последующего времени.
А такое влияние нетрудно проследить. Именно здесь за Эразмом, по намеченному им пути, пойдут крупнейшие европейские мыслители Ян Амос Коменский, Уилям Пенн, Шарль Ирине де Сен-Пьер, Жан Жак Руссо, Иеремия Бентам, Иммануил Кант. Это ими будут обсуждаться, разрабатываться, обосновываться и пропагандироваться программы установления вечного мира между народами, долженствующего навсегда положить конец войнам. И уже от них идея мира дойдет до нашего времени, чтобы стать существенной доминантой современной международной политике и современного мировоззрения.
В XVI - XVIII веках читатели особенно ценили также религиозно-этический трактат Эразма "Руководство христианскому воину" (1504). Здесь, как и в ряде других произведений, посвященных вопросам нравственности и веры, Эразм борется за "евангельскую чистоту" первоначального христианства, против культа обрядов, против языческого поклонения святым, против формализма ритуала, против "внешнего христианства" - всего того, что составляло основу могущества католической церкви. Признавая существенным для христианства лишь "дух веры", а не церемонию обряда, Эразм вступает в противоречие с ортодоксальной теологией. Богословские работы Эразма вызывали самые страстные и ожесточенные споры и давали противникам немало поводов обвинять его во всех ересях.
Главным трудом своей жизни Эразм считал исправленное издание греческого текста Нового завета (1516) и его новый латинский перевод. Этим тщательным филологическим трудом, в котором текст Священного Писания освобожден от вкравшихся на протяжении веков ошибок и произвольных толкований, Эразм нанес удар авторитету церкви и принятого ею канонического латинского текста Библии (так называемой "Вульгаты"). Еще существеннее то, что в комментариях к своему переводу и в так называемых "парафразах" (толкованиях) книг Священного Писания, применяя научные методы исторической критики (связь Библии с древнееврейскими нравами) и прямую интерпретацию (вместо аллегорической или казуистической, характерной для средневековых схоластов), подвергая сомнению аутентичность отдельных книг и выражений и обнажая противоречия в священном тексте, Эразм подготавливал почву для позднейшей рационалистической критики Библии.
Отвергая авторитеты позднесредневековой схоластики, он неустанно издавал труды первых отцов церкви. Отредактировать и издать девять томов сочинений св. Иеронима стоило Эразму, по его собственному замечанию, больше труда, чем автору их написать. Так же он публикует сочинения ранних христианских писателей Иоанна Златоуста, Илария, Амвросия, Лактанция, Августина, Василия Великого, текстологически их выверяет, пишет к ним предисловия и комментарии. Он переиздает примечание к “Новому Завету” итальянского гуманиста Лоренцо Валы – первое произведение библейской критики эпохи Возрождения.
Это обращение к первоисточникам было формой движения вперед, так как множило в умах сомнения в бесспорности установленных церковью догм, относительно которых, как оказывалось, во многом расходились и сами отцы церкви. Но тем самым Эразм обосновывал принцип широкой терпимости в вопросах веры, которые - за исключением немногих самых общих положений - должны были, по его мнению, стать частным делом каждого верующего, делом его свободной совести и разумения. Призывая своих последователей переводить Библию на новые языки и оставляя за каждым верующим право разобраться в священном писании как единственном источнике веры, Эразм открывал доступ в святая святых богословия всякому христианину, а не только первосвященникам теологии.
Анализ “Похвалы глупости”.
Со слов самого Эразма мы знаем, как возникла у него идея "Похвалы Глупости".
Летом 1509 года он покинул Италию, где провел три года, и направился в Англию, куда его приглашали друзья, так как им казалось, что в связи с восшествием на престол короля Генриха VIII открываются широкие перспективы для расцвета наук.
Эразму уже исполнилось сорок лет. Два издания его "Поговорок", трактат "Руководство христианскому воину", переводы древних трагедий доставили ему европейскую известность, но его материальное положение оставалось по-прежнему шатким (пенсии, которые он получал от двух меценатов, выплачивались крайне нерегулярно). Однако скитания по городам Фландрии, Франции и Англии и в особенности годы пребывания в Италии расширили его кругозор и освободили от педантизма кабинетной учености, присущего раннему германскому гуманизму. Он не только изучил рукописи богатых итальянских книгохранилищ, но и увидел жалкую изнанку пышной культуры Италии начала XVI века. Гуманисту Эразму приходилось то и дело менять свое местопребывание, спасаясь от междоусобиц, раздиравших Италию, от соперничества городов и тиранов, от войн папы с вторгшимися в Италию французами. В Болонье, например, он был свидетелем того, как воинственный папа Юлий II, в военных доспехах, сопровождаемый кардиналами, въезжал в город после победы над противником через брешь в стене (подражая римским цезарям), и это зрелище, столь неподобающее сану наместника Христа, вызвало у Эразма скорбь и отвращение. Впоследствии он недвусмысленно зафиксировал эту сцену в своей "Похвале Глупости" в конце главы о верховных первосвященниках.
Впечатления от пестрой ярмарки "повседневной жизни смертных", где Эразму приходилось выступать в роли наблюдателя и "смеющегося" философа Демокрита, теснились в его душе на пути в Англию, чередуясь с картинами близкой встречи с друзьями - Т. Мором, Фишером и Колетом. Эразм вспоминал свою первую поездку в Англию, за двенадцать лет перед этим научныеспоры, беседы об античных писателях и шутки, которые так любил его друг Т. Мор.
Так возник необычайный замысел этогопроизведения, где непосредственные жизненные наблюдения как бы пропущены черезпризму античных реминисценций. Чувствуется, что госпожа Глупость уже читала"Поговорки", вышедшие за год до этого новым расширенным изданием взнаменитой типографии Альда Мануция в Венеции.
В доме Мора, где Эразм остановился по приездув Англию, за несколько дней, почти как импровизация, было написано этовдохновенное произведение."Мория, - по выражению одного нидерландскогокритика, - родилась подобно ее мудрой сестре Минерве-Палладе": она вышлаво всеоружии из головы своего отца.
Как и во всей гуманистической мысли и во всемискусстве Эпохи Возрождения - той ступени развития европейского общества,которая отмечена влиянием античности - в"Похвале Глупости"встречаются и органически сливаются две традиции, - и это видно уже в самом названиикниги.
С одной стороны, сатира написана в форме"похвального слова", которую культивировали античные писатели.Гуманисты возродили эту форму и находили ей довольно разнообразное применение.Иногда их толкала к этому зависимость от меценатов, и сам Эразм не безотвращения, как он признается, написал в 1504 г. такой панегирик ФилиппуКрасивому, отцу будущего императора Карла V. В то же время, еще в древностиискусственность этих льстивых упражнений риторики -"нарумяненнойдевки", как называл ее Лукиан, - породила жанр пародийного похвальногослова, образец которого оставил нам, например, тот же Лукиан ("Похвальноеслово мухе"). К жанру иронического панегирика (наподобие известной в своевремя"Похвалы Подагре"нюренбергского друга Эразма В. Пиркгеймера)внешне примыкает и"Похвальное слово Глупости".
Но гораздо более существенно влияние Лукианана универсально критический дух этого произведения. Лукиан был самым любимымписателем гуманистов, и Эразм, его почитатель, переводчик и издатель, неслучайно заслужил у современников репутацию нового Лукиана, что означало дляодних остроумного врага предрассудков, для других - опасного безбожника. Этаслава закрепилась за ним после опубликования"Похвального слова".
С другой стороны, тема Глупости, царящей надмиром,- не случайный предмет восхваления, как обычно бывает в шуточныхпанегириках. Сквозной линией проходит эта тема через поэзию, искусство инародный театр XV-XVI века. Любимое Зрелище позднесредневекового иренессансного города - это карнавальные"шествия дураков","беззаботных ребят"во главе с Князем Дураков, Папой-Дураком иДурацкой Матерью, процессии ряженых, изображавших Государство, Церковь, Науку,Правосудие, Семью. Девиз этих игр -"Число глупцов неисчислимо". Вофранцузских"соти"("дурачествах"), голландских фарсах илинемецких"фастнахтшпилях"(масленичных играх) царила богиня Глупость:глупец и его собрат шарлатан представляли, в различных обличиях, всеразнообразие жизненных положений и состояний. Весь мир"ломалдурака". Эта же тема проходит и через литературу. В 1494 году вышла поэма"Корабль Дураков"немецкого писателя Себастьяна Брандта -замечательная сатира, имевшая громадный успех и переведенная на ряд языков (влатинском переводе 1505 г. за 4 года до создания"Похвального словаГлупости"ее мог читать Эразм). Эта коллекция свыше ста видов глупостисвоей энциклопедической формой напоминает произведение Эразма. Но сатираБрандта - еще полусредневековое, чисто дидактическое произведение. Намногоближе к"Похвальному слову"тон свободной от морализациижизнерадостной народной книги"Тиль Эйленшпигель"(1500). Ее геройпод видом дурачка, буквально исполняющего все, что ему говорят, проходит черезвсе сословия, через все социальные круги, насмехаясь над всеми слоямисовременного общества. Эта книга уже знаменует рождение нового мира. Мнимаяглупость Тиля Эйленшпигеля только обнажает Глупость, царящую над жизнью, -патриархальную ограниченность и отсталость сословного и цехового строя. Узкиерамки этой жизни стали тесны для лукавого и жизнерадостного героя народнойкниги.
Гуманистическая мысль, провожая уходящий мири оценивая рождающийся новый, в самых живых и великих своих созданиях частоблизко стоит к этой"дурачествующей"литературе - и не только вгерманских странах, но и во всей Западной Европе. В великом романе Раблемудрость одета в шутовской наряд. По совету шута Трибуле пантагрюэлистыотправляются за разрешением всех своих сомнений к оракулу Божественной Бутылки,ибо, как говорит Пантагрюэль, часто"иной дурак и умного научит".Мудрость трагедии"Король Лир"выражает шут, а сам герой прозреваетлишь тогда, когда впадает в безумие. В романе Сервантеса идеалы старогообщества и мудрость гуманизма причудливо переплетаются в голове полубезумногоидальго.
Конечно, то, что разум вынужден выступать подшутовским колпаком с бубенчиками, - отчасти дань сословно-иерархическомуобществу, где критическая мысль должна надеть маску шутки, чтобы"истинуцарям с улыбкой говорить". Но эта форма мудрости имеет вместе с темглубокие корни в конкретной исторической почве переходной эпохи.
Для народного сознания периода величайшегопрогрессивного переворота, пережитого до того человечеством, не толькомноговековая мудрость прошлого теряет свой авторитет, поворачиваясь"глупой"своей стороной, но и складывающаяся буржуазная культура ещене успела стать привычной и естественной. Откровенный цинизм внеэкономическогопринуждения эпохи первоначального накопления, разложение естественных связеймежду людьми представляется народному сознанию, как и гуманистам, тем же царством"неразумия". Глупость царит над прошлым и будущим. Современная жизнь- их стык - настоящая ярмарка дураков. Но и природа и разум также должны, -если хотят, чтоб их голос был услышан, - напялить на себя шутовскую маску. Таквозникает тема"глупости, царящей над миром". Она означает для эпохиВозрождения здоровое недоверие ко всяким отживающим устоям и догмам, насмешкунад всяким претенциозным доктринерством и косностью, как залог свободногоразвития человека и общества.
В центре этой"дурачествующейлитературы"как ее наиболее значительное произведение в лукиановской форместоит книга Эразма. Не только содержанием, но и манерой освещения она передаетколорит своего времени и его угол зрения на жизнь.
Здесь будет уместно вспомнить близкую вомногих отношениях"Похвальному слову Глупости""Утопию"друга Эразма Томаса Мора, опубликованную через пять лет после"Похвальногослова". Современники чувствовали идейную и стилевую связь"Утопии"с"Похвальным словом Глупости", и многие склонныбыли даже приписывать авторство критической первой части"Утопии",где разоблачена"глупость"нового порядка вещей, Эразму.Литературными своими корнями гуманистическое произведение Мора восходит, какизвестно, также к античности, но не к Лукиану, а к диалогам Платона и к коммунистическимидеям его"Государства". Но всем своим содержанием"Утопия"связана ссовременностью – социальными противоречиями аграрного переворота вАнглии. Более разительно сходство основной мысли: и здесь и там своего рода"мудростьнаизнанку", сравнительно с господствующими представлениями. Всеобщееблагоденствие и счастье разумного строя в"Утопии"достигается неблагоразумным накоплением богатства, а отменой частной собственности, - этозвучало не меньшим парадоксом, чем речь Мории. Известно, что Эразм принималучастие в первых изданиях"Утопии", которую он снабдил предисловием.
I
Композиция"Похвалы Глупости"отличается внутренней стройностью, несмотря на некоторые отступления иповторения, которые разрешает себе Мория, выкладывая в непринужденнойимпровизации, как и подобает Глупости, то,"что в голову взбрело".Книга открывается большим вступлением, где Глупость сообщает тему своей речи ипредставляется аудитории. За этим следует первая часть, доказывающая"общечеловеческую", универсальную власть Глупости, коренящуюся всамой основе жизни и в природе человека. Вторую часть составляет описаниеразличных видов и форм Глупости - ее дифференциация в обществе от низших слоевнарода до высших кругов знати. За этими основными частями, где дана картина жизни,как она есть, следует заключительная часть, где идеал блаженства - жизнь, какоюона должна быть, - оказывается тоже высшей формой безумия вездесущей Мории (Впервоначальном тексте"Похвального слова"нет никаких подразделений:принятое деление на главы не принадлежит Эразму и появляется впервые в издании1765 года).
Для новейшего читателя, отделенного отаудитории Эразма веками, наиболее живой интерес представляет, вероятно, перваячасть"Похвального слова", покоряющая неувядаемой свежестьюпарадоксально заостренной мысли и богатством едва уловимых оттенков. Глупостьнеопровержимо доказывает свою власть над всей жизнью и всеми ее благами. Всевозрасты и все чувства, все формы связей между людьми и всякая достойнаядеятельность обязаны ей своим существованием и своими радостями. Она - основавсякого процветания и счастья. Что это - в шутку или всерьез? Невинная игра умадля развлечения друзей или пессимистическое"опровержение веры вразум"? Если это шутка, то она, как сказал бы Фальстаф, зашла слишком далеко,чтобы быть забавной. С другой стороны, весь облик Эразма не только какписателя, но и как человека - общительного, снисходительного к людскимслабостям, хорошего друга и остроумного собеседника, человека, которому ничточеловеческое не было чуждо, любителя хорошо поесть и тонкого ценителя книги,исключает безрадостный взгляд на жизнь, как на сцепление глупостей, где мудрецуостается только, по примеру Тимона, бежать в пустыню (гл. XXV). Облик этогогуманиста, был во многом как бы прототип Пантагрюэля Рабле (Рабле переписывалсясо своим старшим современником Эразмом и в письме к нему от 30 ноября 1532 года- это год создания"Пантагрюэля"! - называл его своим"отцом","источником всякого творчества нашего времени").
Сам автор (в предисловии и в позднейшихписьмах) дает на этот вопрос противоречивый и уклончивый ответ, считая,очевидно, что sapienti sat -"мудрому достаточно"и читатель сам всостоянии разобраться. Но если кардиналы забавлялись"Похвальнымсловом", как шутовской выходкой, а папа Лев Х с удовольствием отмечал:"Я рад, что наш Эразм тоже иногда умеет дурачиться", то некоторыесхоласты сочли нужным выступить"в защиту"разума, доказывая, что разбог создал все науки, то"Эразм, приписывая эту честь Глупости, кощунствует".(В ответ Эразм иронически посвятил этому"защитнику разума", некоемуЛе Куртурье, две апологии.) Даже среди друзей кое-кто советовал Эразму дляясности написать"палинодию"(защиту противоположного тезиса),что-нибудь вроде"Похвалы Разуму"или"ПохвалыБлагодати"... Не было недостатка, разумеется, и в читателях вроде Т. Мора,оценивших юмор мысли Эразма. Любопытно, что и новейшая буржуазная критика назападе стоит перед той же дилеммой, но - в соответствии с реакционнымитенденциями истолкования культуры гуманизма и Возрождения, характерными длямодернистских работ -"Похвала Глупости"все чаще интерпретируется вдухе христианской мистики и прославления иррационализма.
Однако заметим, что эта дилемма никогда несуществовала для непредубежденного читателя, который всегда видел впроизведении Эразма под лукавой пародийной формой защиту жизнерадостногосвободомыслия, направленную против невежества во славу человека и его разума.Именно поэтому"Похвальное слово Глупости"и не нуждалось вдополнительной"палинодии"типа"Похвалы Разуму"(Любопытнозаглавие одного французского перевода"Слова", вышедшего в 1715 году:"Похвальное слово Глупости"- произведение, которое правдивопредставляет, как человек из-за глупости потерял свой облик, и в приятной формепоказывает, как вновь обрести здравый смысл и разум").
Через всю первую"философскую"часть речи проходит сатирический образ"мудреца", и черты этогоантипода Глупости оттеняют основную мысль Эразма. Отталкивающая и дикаявнешность, волосатая кожа, дремучая борода, облик преждевременной старости (гл.XVII). Строгий, глазастый, на пороки друзей зоркий, в дружбе пасмурный,неприятный (гл. XIX). На пиру угрюмо молчит и всех смущает неуместнымивопросами. Одним своим видом портит публике всякое удовольствие. Если вмешаетсяв разговор, напугает собеседника не хуже, чем волк. В разладе с жизньюрождается у него ненависть ко всему окружающему (гл. XXV). Враг всякихприродных чувствований, некое мраморное подобие человека, лишенное всех людскихсвойств. Не то чудовище, не то привидение, не знающее ни любви, ни жалости,подобно холодному камню. От него якобы ничто не ускользает, он никогда незаблуждается, все тщательно взвешивает, все знает, всегда собой доволен; одинон свободен, он - все, но лишь в собственных помышлениях. Все, что случается вжизни, он порицает, во всем усматривая безумие. Не печалится о друге, ибо самникому не друг. Вот он каков, этот совершенный мудрец! Кто не предпочтет емупоследнего дурака из простонародья (гл. XXX) и т. д.
Это законченный образ схоласта,средневекового кабинетного ученого, загримированный - согласно литературнойтрадиции этой речи - под античного мудреца-стоика. Это рассудочный педантпринципиальный враг человеческой природы. Но с точки зрения живой жизни егокнижная обветшалая мудрость - скорее абсолютная глупость.
Все многообразие конкретных человеческихинтересов никак не сведешь к одному только знанию, а тем более к отвлеченному,оторванному от жизни книжному знанию. Страсти, желания, поступки, стремления,прежде всего стремление к счастью, как основа жизни, более первичны, чемрассудок и если рассудок противопоставляет себя жизни, то его формальныйантипод - глупость - совпадает со всяким началом жизни. Эразмова Мория есть,поэтому сама жизнь. Она синоним подлинной мудрости, не отделяющей себя от жизни,тогда как схоластическая"мудрость"- порождение подлинной глупости.
Речь Мории в первой части внешне как быпостроена на софистической подмене абстрактного отрицания конкретнойположительной противоположностью. Страсти не есть разум, желание не есть разум,счастье - не то, что разум, следовательно, все это - нечто неразумное, то естьГлупость. Мория здесь пародирует софистику схоластических аргументации.Глупость, поверив"тупому чурбану","некоему мраморному подобиючеловека", что он и есть подлинный мудрец, а вся жизнь человеческая - нечто иное, как забава Глупости (гл. XXVII), попадает в заколдованный кругизвестного софизма о критянине, который утверждал, что все жители Крита -лгуны. Через 100 лет эта ситуация повторится в первой сцене шекспировского"Макбета", где ведьмы выкрикивают:"Прекрасное - это гнусное,гнусное - прекрасное"(трагический аспект той же мысли Эразма о страстях,царящих над человеком). Доверие к пессимистической"мудрости"и здесьи там подорвано уже самым рангом этих прокуроров человеческой жизни. Чтобывырваться из заколдованного круга, надо отбросить исходный тезис, где"мудрость"противопоставляет себя"неразумной"жизни.
Мория первой части - это сама Природа,которой нет нужды доказывать свою правоту"крокодилитами, соритами,рогатыми силлогизмами"и прочими"диалектическимихитросплетениями"(гл. XIX). Не категориям логики, а желанию люди обязанысвоим рождением - желанию"делать детей"(гл. XI). Желанию бытьсчастливыми люди обязаны любовью, дружбой, миром в семье и обществе.Воинственная угрюмая"мудрость", которую посрамляет красноречиваяМория, - это псевдорацнонализм средневековой схоластики, где рассудок,поставленный на службу вере, педантически разработал сложнейшую системурегламентации и норм поведения. Аскетическому рассудку дряхлеющегосредневековья, старческой скудеющей мудрости опекунов жизни, почтенных докторовтеологии противостоит Мория - новый принцип Природы, выдвинутый гуманизмомВозрождения. Этот принцип отражал прилив жизненных сил в европейском обществе вмомент рождения новой буржуазной эры.
Жизнерадостная философия речи Мории частовызывает в памяти раннюю ренессансную новеллистику, комические ситуации которойкак бы обобщены в сентенциях Глупости. Но еще ближе к Эразму (в особенностисвоим тоном) роман Рабле. И как в"Гаргантюа и Пантагрюэле""вино"и"знание", физическое и духовное, - неразрывны, какдве стороны одного и того же, так и у Эразма наслаждение и мудрость идут рукаоб руку. Похвала Глупости - это похвала разуму жизни. Чувственное начало природыи мудрость не противостоят друг другу в цельной гуманистической мыслиВозрождения. Стихийно-материалистическое чувство жизни уже преодолеваетхристианский аскетический дуализм схоластики.
Как в философии Бэкона"чувстванепогрешимы и составляют источник всякого знания", а подлинная мудростьограничивает себя"применением рационального метода к чувственнымданным", так и у Эразма чувства, - порождения Мории, - страсти и волнения(то, что Бэкон называет"стремлением","жизненным духом")направляют, служат хлыстом и шпорами доблести и побуждают человека ко всякомудоброму делу (гл. XXX).
Мория, как"поразительная мудростьприроды"(гл. XXII), это доверие жизни к самой себе, противоположностьбезжизненной мудрости схоластов, которые навязывают жизни свои предписания.Поэтому ни одно государство не приняло законы Платона, и только естественныеинтересы (например, жажда славы) образовали общественные учреждения. Глупостьсоздает государство, поддерживает власть, религию, управление и суд (гл.XXVII). Жизнь в своем основании - это не простота геометрической линии, но играпротиворечивых стремлений. Это театр, где выступают страсти и каждый играетсвою роль, а неуживчивый мудрец, требующий, чтобы комедия не была комедией, -это сумасброд, забывающий основной закон пиршества:"Либо пей, либо -вон"(гл. XXIX). Раскрепощающий, охраняющий молодые побеги жизни отвмешательства"непрошеной мудрости"пафос мысли Эразма обнаруживаетхарактерное для гуманизма Возрождения доверие к свободному развитию,родственное идеалу жизни в Телемской обители у Рабле с его девизом"Делайчто хочешь". Мысль Эразма, связанная с началом эры буржуазного общества,еще далека от позднейшей (XVII век) идеализации неограниченной политическойвласти, как руководящего и регламентирующего центра общественной жизни. И самЭразм держался вдали от"пышного ничтожества дворов"(как онвыражается в одном из своих писем), а должность"королевскогосоветника", которой его пожаловал император Карл V, была не более чемпочетной и доходной синекурой. И недаром Эразм из Роттердама, бюргер попроисхождению, достигнув европейской славы, отвергает лестные приглашениямонархов Европы, предпочитая независимую жизнь в"вольном городе"Базеле или в нидерландском культурном центре Лувене. Традиции независимости,которую отстаивают города его родной страны, несомненно, питают в известноймере взгляды Эразма. Философия его Мории коренится в исторической обстановкееще не победившего абсолютизма.
Эту философию пронизывает стихийнаядиалектика мысли, в которой дает себя знать объективная диалектикаисторического переворота во всех сферах культуры. Все начала перевернуты иобнаруживают свою изнанку:"Любая вещь имеет два лица... и лица эти отнюдьне схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь - увидишь жизнь,и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой - безобразие, подизобилием - жалкая бедность, под позором - слава, под ученостью - невежество,под мощью - убожество, под благородством - низость, под весельем - печаль, подпреуспеянием - неудача, под дружбой - вражда, под пользой - вред"(гл.XXIX). Официальная репутация и подлинное лицо, видимость и сущность всего вмире противоположны. Мория природы на самом деле оказывается истинным разумомжизни, а отвлеченный разум официальных"мудрецов"- этобезрассудство, сущее безумие. Мория - это мудрость, а казенная"мудрость"- это худшая форма Мории, подлинная глупость. Чувства,которые, если верить философам, нас обманывают, приводят к разуму, практика, ане схоластические писания - к знанию, страсти, а не стоическое бесстрастие - кдоблести. Вообще глупость ведет к мудрости (гл. XXX). Уже с заголовка и спосвящения, где сближены"столь далекие по существу"Мория и ТомасМор, Глупость и гуманистическая мудрость, вся парадоксальность"Похвальногослова"коренится в диалектическом взгляде, согласно которому все вещи самипо себе противоречивы и"имеют два лица". Всем своим очарованиемфилософский юмор Эразма обязан этой живой диалектике.
Жизнь не терпит никакой односторонности.Поэтому рассудочному"мудрецу"- доктринеру, схоласту, начетчику,который жаждет все подогнать под бумажные нормы и везде суется с одним и тем жемерилом, нет места ни на пиру, ни в любовном разговоре, ни за прилавком.Веселье, наслаждение, практика житейских дел имеют свои особые законы, егокритерии там непригодны. Ему остается лишь самоубийство (гл. XXXI).Односторонность отвлеченного принципа убивает все живое, ибо не мирится смногообразием жизни.
Поэтому пафос произведения Эразма направленпрежде всего против ригоризма внешних формальных предписаний, противдоктринерства начетчиков -"мудрецов". Вся первая часть речипостроена на контрасте живого древа жизни и счастья и сухого древа отвлеченногознания. Эти непримиримые всезнающие стоики, эти чурбаны готовы все подогнатьпод общие нормы, отнять у человека все радости. Но всякая истина конкретна.Всему свое место и время. Придется этому стоику отложить свою хмурую важность,покориться сладостному безумию, если он захочет стать отцом (гл. XI).Рассудительность и опыт подобают зрелости, но не детству."Кому не мерзоки не кажется чудовищем мальчик с умом взрослого человека?"Беспечности,беззаботности люди обязаны счастливой старостью (гл. XIII). Игры, прыжки ивсякие"дурачества"- лучшая приправа пиров: здесь они на своем месте(гл. XVIII). И забвение для жизни так же благотворно, как память и опыт (гл.XI). Снисходительность, терпимость к чужим недостаткам, а не глазастаястрогость - основа дружбы, мира в семье и всякой связи в человеческом обществе(гл. XIX, XX, X XI).
Практическая сторона этой философии - светлыйширокий взгляд на жизнь, отвергающий все формы фанатизма. Этика Эразмапримыкает к эвдемонистическим учениям античности, согласно которым в самойчеловеческой природе заложено естественное стремление к благу, - тогда какнавязанная"мудрость"полна"невыгод", безрадостна,пагубна, непригодна ни для деятельности, ни для счастья (гл. XXIV). Самолюбие(Филавтия) - это как будто родная сестра Глупости, но может ли полюбитького-либо тот, кто сам себя ненавидит? Самолюбие создало все искусства. Оностимул всякого радостного творчества, всякого стремления к благу (гл. XXII). Вмысли Эразма здесь как бы намечаются позиции Ларошфуко, нашедшего в самолюбииоснову всего человеческого поведения и всех добродетелей. Но Эразм далек отпессимистического вывода этого моралиста XVII века и скорее предвосхищаетматериалистическую этику XVIII века (например, учение Гельвеция о творческойроли страстей). Филавтия у Эразма - орудие"поразительной мудростиприроды", без самолюбия"не обходится ни одно великое дело",ибо, как утверждает Панург у Рабле, человек стоит столько, во сколько сам себяценит. Вместе со всеми гуманистами Эразм разделяет веру в свободное развитиечеловека, но он особенно близок к простому здравому смыслу. Он избегаетчрезмерной идеализации человека, фантастики его переоценки, какодносторонности. Филавтия тоже имеет"два лица". Она стимул кразвитию, но она же (там, где не хватает даров природы) - источник самодовольства,а"что может быть глупее... самолюбования?"
Но эта - собственно сатирическая - сторонамысли Эразма развивается больше во второй части речи Мории.
II
Вторая часть"Похвального слова"посвящена"различным видам и формам"Глупости. Но легко заметить, чтоздесь незаметно меняется не только предмет, но и смысл, влагаемый в понятие"глупость", характер смеха и его тенденция. Меняется разительнымобразом и самый тон панегирика. Глупость забывает свою роль, и вместо тогочтобы восхвалять себя и своих слуг, она начинает возмущаться служителями Мории,разоблачать и бичевать. Юмор переходит в сатиру.
Предмет первой части это"общечеловеческие"состояния: различные возрасты человеческой жизни,многообразные и вечные источники наслаждения и деятельности, коренящиеся вчеловеческой природе. Мория здесь совпадала поэтому с самой природой и былалишь условной Глупостью - глупостью с точки зрения отвлеченного рассудка. Новсе имеет свою меру, и одностороннее развитие страстей, как и сухая мудрость,переходит в свою противоположность. Уже глава XXXV, прославляющая счастливоесостояние животных, которые не знают никакой дрессировки и подчиняются однойприроде, - двусмысленна. Значит ли это, что человек не должен стремиться"раздвинуть границы своего жребия", что он должен уподобитьсяживотным? Не противоречит ли это Природе, наделившей его интеллектом? Поэтомудураки, шуты, глупцы и слабоумные, хотя и счастливы, все же не убедят насследовать скотскому неразумию их существования (гл. XXXV)."Похвала Глупости"незаметно переходит от панегирика природе к сатире на невежество, отсталость икосность общества.
Принцип естественности - фермент всякойжизни. Но как у Ларошфуко"самолюбие и порок входят в состав всехдобродетелей, словно яды в состав всех лекарств", - все зависит отусловий, дозы и меры, - так и у Эразма Глупость входит в состав всего живого,но в своем одностороннем"раздувании и распухании"становится главнойпричиной окостенения, пороком и"безумием"существующего. Глупостьпереходит в различные маниакальные страсти: мания охотников, для которых нетбольшего блаженства, чем пение рогов и тявканье собак, мания строителей,алхимиков, азартных игроков (гл. XXXIX), суеверов, паломников ко святым местам(гл. XL) и т. д. Тут Мория показывается вместе со своими спутниками: Безумием,Ленью, Разгулом, Непробудным сном, Чревоугодием и т. д. (гл. IX). И теперь мывспоминаем, что она дочь паразитического Богатства и невежественной Юности,плод вожделения, зачатая во хмелю на пиру у богов (гл. VII), вскормленная нимфами,именуемыми Опьянение и Невоспитанность (гл. VIII) . Эразм здесь выступает какпредшественник просветителей XVIII века, но только ход его мысли, как и удругих гуманистов (например, у Рабле или Шекспира), обнаруживает обратнуюпоследовательность: от открытия"природы"- к рационалистическойкритике, от Руссо - к Вольтеру.
В первой части речи Мория, как мудростьприроды, гарантировала жизни разнообразие интересов и всестороннее развитие.Там она соответствовала гуманистическому идеалу"универсального"человека.Но безумствующая односторонняя Глупость создает постоянные застывшие формы ивиды: сословие родовитых енотов, которые кичатся благородством происхождения(гл. XLII), или купцов-накопителей, - породу всех глупее и гаже (гл. XLVII1),разоряющихся сутяг или наемных воинов, мечтающих разбогатеть на войне,бездарных актеров и певцов, ораторов и поэтов, грамматиков и правоведов.Филавтия, родная сестра Глупости, теперь показывает другое свое лицо. Онапорождает самодовольство разных городов и народов, тщеславие тупого шовинизма(гл. XLIII). Счастье лишается своего объективного основания в природе, теперьоно уже всецело"зависит от нашего мнения о вещах... и покоится на обманеили самообмане"(гл. XLV). Как мания, Глупость уже субъективна, и всякпо-своему с ума сходит, находя в этом свое счастье. Мнимая"глупость"природы, Мория была связью всякого человеческого общества. Теперь Мория какдоподлинная глупость предрассудков, наоборот, разлагает общество.
Общефилософский юмор панегирика Глупостисменяется поэтому социальной критикой современных нравов и учреждений.Теоретическая и с виду шутливая полемика с античными стоиками, доказывающая, небез приемов софистического остроумия,"невыгоды"мудрости, уступаетместо колоритным и язвительным бытовым зарисовкам и ядовитым характеристикам"невыгодных"форм современной глупости. Впоследствии многиесатирические мотивы речи Глупости будут драматизированы в диалогах и своегорода маленьких комедиях, объединенных в"Домашних беседах"(Диалоги"Кораблекрушение","Неосторожный обет"и"Паломничество"осмеивают пилигримови обычай давать обеты святым;"Рыцарь без лошади"- кичливостьдворян;"Славное ремесло"- кондотьерство;"Разговор аббата иобразованной женщины"- обскурантизм монахов;"Похороны"- ихвымогательства и конкуренцию орденов и т. д.).
Универсальная сатира Эразма здесь не щадит ниодного звания в роде людском. Глупость царит в народной среде, так же как и впридворных кругах, где у королей и вельмож не найти и пол-унции здравого смысла(гл. LV). Независимость позиций Эразма, народный здравый смысл", которомуон всегда остается верен, сказывается также в издевательстве над глупцамисобственного гуманистического лагеря, над"двуязычными"и"трехъязычными"педантами, над буквоедами-филологами, грамматиками,раболепствующими перед любым словом древнего автора. Сам Эразм в 1517 годуорганизовал в Лувене"Школу Трех Языков", где впервые изучались,наряду с латинским, греческий и древнееврейский языки, но, энтузиаст изучениядревности, он был в то же время врагом сервилизма ревнителей античности как всфере мысли, так и в стиле (Против них направлен его остроумный и язвительныйдиалог"Циперонианец"(1528), которым он нажил себе немало врагов).Заметим заодно, что автор"Домашних бесед"- произведения, покоторому, несмотря на преследования церкви, ряд поколений обучался изящнойлатыни - дал образец ясного, гибкого, легкого стиля,"который нравилсявсем, а не только ученым", как признается один из противников Эразма. Встиле Эразма - дух его этики. И хотя все его произведениянаписаны по-латыни,слово Эразма больше чем кого-либо из гуманистов оказало влияние на литературнуюречь новых европейских языков, формировавшихся под влиянием неолатинскойлитературы. Эразм привил своим стилем вкус к непринужденной"природе"разговорной речи. Он секуляризировал литературный язык и освободил его отпедантизма схоластической и церковной элоквенции.
Наибольшей резкости сатира достигает в главахо философах и богословах, иноках и монахах, епископах, кардиналах ипервосвященниках (гл. LII-LX), особенно - в колоритных характеристикахбогословов и монахов, главных противников Эразма на протяжении всей егодеятельности. Нужна была большая смелость, чтобы показать миру"смрадноеболото"богословов и гнусные пороки монашеских орденов во всей их красе!Папа Александр VI, - вспоминал впоследствии Эразм, - однажды заметил, чтопредпочел бы оскорбить самого могущественного монарха, чем задеть этунищенствующую братию, которая властвовала над умами невежественной толпы.Монахи действительно никогда не могли простить писателю этих страниц"Похвалы Глупости". Монахи были главными вдохновителями гоненийпротив Эразма и его произведений. Они в конце концов добились занесения большойчасти литературного наследия Эразма в индекс запрещенных церковью книг, а егофранцузский переводчик Беркен - несмотря на покровительство короля! - кончилжизнь на костре (в 1529 г.). Популярная у испанцев поговорка гласила:"Ктоговорит дурное про Эразма - тот либо монах, либо осел".
Речь Мории в этих главах местами неузнаваемапо тону. Место Демокрита, со смехом"наблюдающего повседневную жизньсмертных", занимает уже негодующий Ювенал, который"ворошит сточнуюяму тайных пороков"- и это вопреки первоначальному намерению"выставлять напоказ смешное, а не гнусное"(предисловие Эразма).Когда Христос устами Мории отвергает эту новую породу фарисеев, заявляя, что непризнает их законов, ибо ко время оно обещал блаженство не за капюшоны, не замолитвы, не за посты, а только за дела милосердия, и поэтому простой народ,матросы и возчики, ему угоднее монахов (гл. LIV), - патетика речи возвещает уженакал страстей периода Лютера.
От прежней шутливости благорасположенной ксмертным Мории, не остается и следа. Условная маска Глупости спадает с лицаоратора, и Эразм говорит уже прямо от своего имени, как"Иоанн КрестительРеформации"(по выражению французского философа-скептика конца XVII в.П.Бейля). Новое в антимонашеской сатире Эразма не разоблачение обжорства,надувательства и лицемерия монахов - этими чертами их неизменно наделяли уже напротяжении трех веков авторы средневековых рассказов или гуманистических новелл(вспомним, например,"Декамерон"Боккаччо середины XIV в.). Но тамони фигурировали как ловкие пройдохи, пользующиеся глупостью верующих.Человеческая природа, вопреки сану дает себя знать в их поведении. Поэтому уБоккаччо и других новеллистов они забавны, и рассказы об их проделках питаюттолько здоровый скепсис. У Эразма же монахи порочны, мерзки и уже"навлекли на себя единодушную ненависть"(гл. LIV). За сатирой Эразмачувствуется иная историческая и национальная почва, чем у Боккаччо. Созрелиусловия для радикальных изменений, и ощущается потребность в положительнойпрограмме действий. Мория, защитница природы, в первой части речи была вединстве с объектом своего юмора. Во второй части Мория, как разум, отделяетсяот предмета смеха. Противоречие становится антагонистическим и нетерпимым.Чувствуется атмосфера назревшей реформации.
Это изменение тона и новые акценты второйполовины"Похвального слова"связаны таким образом с особенностями"северного Возрождения"и с назревающим потрясением основ до этогомонолитной католической церкви. В германских странах вопрос реформы церкви сталузлом всей политической и культурной жизни. С реформацией здесь оказались связанывсе великие события века: крестьянская война в Германии, движения анабаптистов,нидерландская революция. Но движение Лютера принимало в Германии все болееодносторонний характер: чисто религиозная борьба, вопросы вероисповедания надолгие годы заслонили более широкие задачи преобразования общественной жизни икультуры. После подавления крестьянской революции реформация обнаруживает всебольшую узость и не меньшую, чем католическая контрреформация, нетерпимость ксвободной мысли, к разуму, который Лютер объявил"блудницейдиаволовой"."Науки умерли везде, где установилось лютеранство",- отмечает в 1530 году Эразм.
Сохранилась старая гравюра XVI века,изображающая Лютера и Гуттена несущими ковчег религиозного раскола, а вперединих Эразма, танцем открывающего шествие. Она верно определяет роль Эразма вподготовке дела Лютера. Крылатое выражение, пущенное в ход кельнскимибогословами, гласило:"Эразм снес яйцо, которое высидел Лютер". НоЭразм впоследствии заметил, что он отрекается"от цыплят подобнойпороды".
"Похвала Глупости"стоит, такимобразом, у конца недифференцированного этапа Возрождения и на порогереформации.
Сатира Эразма завершается весьма смелымзаключением. После того, как Глупость доказала свою власть над человечеством инад"всеми сословиями и состояниями"современности, она вторгается всвятая святых христианского мира и отождествляет себя с самым духом религииХриста, а не только с церковью, как учреждением, где ее власть уже доказанаранее: христианская вера сродни Глупости, ибо высшей наградой для людейявляется своего рода безумие (гл. LXVI-LXVII), а именно - счастьеэкстатического слияния с божеством.
В чем смысл этой кульминационной"коды"панегирика Мории? Она явно отличается от предшествующих глав,где Глупость приводит в свою пользу все свидетельства древних и бездну цитат изсвященного писания, толкуя их вкось и вкривь и не брезгая порой самыми дешевымисофизмами. В тех главах явно пародируется схоластика"лукавых толкователейслов священного писания", и они прямо примыкают к разделу о теологах имонахах. Наоборот, в заключительных главах нет почти никаких цитат, тон здесь,по-видимому, вполне серьезный и развиваемые положения выдержаны в духеортодоксального благочестия, мы как бы возвращаемся к положительному тону ипрославлению"неразумия"первой части речи. Но ирония"божественной Мории", пожалуй, более тонка, чем сатира Мории - Разумаи юмор Мории - Природы. Недаром она сбивает с толку новейших исследователейЭразма, которые усматривают здесь настоящее прославление мистицизма.
Ближе их к истине те непредубежденныечитатели, которые видели в этих главах"слишком вольный"и даже"кощунственный дух". Нет сомнения, что автор"Похвальногослова"не был атеистом, в чем его обвиняли фанатики обоих лагерей христианства.Субъективно он был скорее благочестивым верующим. Впоследствии он даже выражалсожаление, что закончил свою сатиру слишком тонкой и двусмысленной иронией,направленной против теологов, как лукавых толкователей. Но, как сказал Гейне поповоду"Дон-Кихота"Сервантеса, перо гения мудрее самого гения иувлекает его дальше пределов, поставленных им самим своей мысли. Эразмутверждал, что в"Похвальном слове"излагается та же доктрина, что ив более раннем назидательном"Руководстве христианскому воину".Однако идейный вождь контрреформации, основатель ордена иезуитов Игнатий Лойоланедаром жаловался, что чтение в молодости этого руководства ослабляло егорелигиозное рвение и охлаждало пыл его веры. И Лютер, с другой стороны, имелправо хотя бы на основании этих заключительных глав не доверять благочестиюЭразма, которого он называл королем двусмысленности". Мысль Эразма, как иавтора"Утопии"(также далекого от атеизма), проникнутая широкойтерпимостью, граничащей сравнодушием в вопросах религиозных, оказывала плохуюуслугу церкви, стоявшей на пороге великого раскола. Заключительные главы"Похвального слова", где Глупость отождествлена с духом христианскойверы, свидетельствуют, что в европейском обществе наряду с католиками ипротестантами, наряду с Лойолой и Лютером, складывалась третья партия,гуманистическая партия"осторожных"умов (Эразм, Рабле, Монтень),враждебных всякому религиозному фанатизму. И именно этой, пока еще слабойпартии"сомневающихся", партии свободомыслящих, опирающейся наприроду и разум и отстаивающей свободу совести в момент высшего накаларелигиозных страстей, исторически принадлежало будущее.
Заключение.
"Похвальное слово"имело усовременников огромный успех. За двумя изданиями 1511 года потребовались трииздания 1512 года - в Страсбурге, Антверпене и Париже. За несколько лет оноразошлось в количестве двадцати тысяч экземпляров - успех по тому времени и длякниги, написанной на латинском языке, неслыханный.
Более чем любое другое произведение канунаРеформации,"Похвальное слово"распространяло в широких кругах презрениек теологам и монахам и возмущение состоянием церкви. Но Эразм не оправдалнадежд сторонников Лютера, хотя сам, безусловно, стоял за практические реформы,которые должны были возродить и укрепить христианство. Его гуманистическийскепсис в вопросах религиозной догматики, его защита терпимости иснисходительности, его лукиановски непочтительная форма обращения со священнымипредметами оставляли слишком много места - даже с точки зрения протестантскогобогословия - для свободного исследования и были опасны для церкви как новой,так и старой. Противники Эразма недаром называли его"современнымПротеем". Впоследствии католические и протестантские богословы старались -каждый на свой лад - доказать ортодоксальность его идей, но история расшифровалаидеи автора"Похвального слова"в таком духе, который выводит их запределы всякого вероисповедания.
Потомство не может упрекнуть Эразма за то,что он не примкнул ни к одной из борющихся религиозных партий. Егопроницательность и здравый смысл помогли ему разгадать обскурантизм обоихлагерей. Но вместо того чтобы возвыситься над обеими односторонностямирелигиозного фанатизма и употребить огромное свое влияние на современников дляразоблачения равно"папоманов"как и"папефигов"(подобноРабле, Деперье и другим свободомыслящим) и для углубления освободительнойборьбы, Эразм занял нейтральную позицию между партиями, выступая в неудачнойроли примирителя непримиримых станов. Тем самым он уклонился от решительногоответа на религиозные и социальные вопросы, поставленные историей. Мир и покойему казались дороже всего."Я терпеть не могу столкновений, - писал оноколо 1522 года, - и до такой степени, что, если начнется борьба, я покинускорее партию истины, чем локон". Но ход истории показал, что этот покойуже не был возможен и катаклизм был неизбежен. У"главы европейскойреспублики ученых"не было натуры борца и той цельности, отмечающей типчеловека эпохи Возрождения, которая воплощена в благородном образе его другаТ.Мора, в борьбе за свои убеждения сложившего голову на эшафоте (за что Эразмего порицал!). Переоценка мирного распространения знаний и надежды, которыеЭразм возлагал на реформы сверху, была его ограниченностью, которая доказывала,что он мог возглавить движение только на мирном, подготовительном этапе. Всеего последующие наиболее значительные произведения (издание"Новогозавета","Христианский государь","Домашние беседы")приходятся на второе десятилетие XVI века. В 20-30-х годах, в разгаррелигиозной и социальной борьбы его творчество уже не имеет прежней силы, еговлияние на умы заметно падает.
Позиции Эразма в последний период его жизниоказались поэтому намного ниже пафоса его бессмертной сатиры. Вернее, он сделализ своей философии"удобный"вывод: мудрец, наблюдая"комедиюжизни", не должен"быть мудрее, чем это подобает смертному", илучше"вежливо заблуждаться заодно с толпой", чем быть сумасбродом инарушать ее законы, рискуя покоем, если не самой жизнью (гл. XXIX). Он избегал"одностороннего"вмешательства, не желая принимать участив в распрях"глупцов"- фанатиков. Но"всесторонняя"мудрость этойнаблюдательской позиции есть синоним ее ограниченной односторонности, ибо чтоможет быть одностороннее точки зрения, исключающей из жизни действие, то естьучастие в жизни? Эразм оказался в положении осмеянного им самим в первой частиречи Мории бесстрастного мудреца-стоика, высокомерного по отношению ко всякимживым интересам. Выступления крестьянских масс и городских низов да аренуистории с красным знаменем в руках и с требованием общности имущества на устахи были в этот период высшим выражением социальных"страстей"эпохи итех принципов"природы"и"разума", которые с такойсмелостью защищал Эразм в"Похвале Глупости", а его друг Т. Мор в"Утопии". Это была настоящая борьба народных масс за"всестороннееразвитие", за право человека на радости жизни, против норм и предрассудковсредневекового царства Глупости.
Однако между гуманистами (даже такими, какТ.Мор) и народными движениями эпохи, идейно им созвучными, практически лежалацелая пропасть. Даже будучи прямыми защитниками народных интересов, гуманистыредко связывали свою судьбу с"плебейско-мюнцеровской"оппозицией, недоверяя"непросвещенным"массам и возлагая надежды на реформы сверху,хотя именно в этой оппозиции и выступала стихийная мудрость истории. Поэтомуограниченность их позиции сказывалась как раз в момент высшего подъемареволюционной волны. Эразм, например, порицал Лютера за его призывы"бить,душить, колоть"восставших крестьян,"как бешеных собак". Онодобрял попытку базельской буржуазии выступить в роли арбитра между князьями икрестьянами. Но дальше этого его мирный гуманизм не шел.
Независимо от личных позиций Эразма, его идеиисторически делали свое дело."Эразмизм", как ересь"арианская"и"пелагианская", подвергается преследованию вэпоху контрреформации, но его влияние обнаруживается и в скептицизме"Опытов"Монтеня и в творчестве Шекспира, Бен-Джонсона и Сервантеса.Его внимательно читают французские вольнодумцы XVII века вплоть до П. Бейля(прожившего последний период своей жизни в родном городе Эразма - Роттердаме),автора статьи об Эразме и его последователя в рационалистическом подходе кбогословским текстам. Эта эразмовская традиция приводит к французским ианглийским просветителям XVIII века, а также к Лессингу, Гердеру и Песталоцци.Один развивают критическое начало его теологии, другие - его педагогическиеидеи, его социальную сатиру пли этику.
Просветители XVIII века с новой, невиданнойдо того силой используют основное орудие Эразма - печатное слово. Лишь в XVIIIвеке семена эразмизма дают богатые всходы, и его сомнение, направленное противдогматики и косности, его защита"природы"и"разума"расцветают в жизнерадостном свободомыслии Просвещения.
"Похвала Глупости"Эразма,"Утопия"Т. Мора и роман Рабле - три вершины мысли европейскогогуманизма Возрождения периода его расцвета.
Эразм был человеком, олицетворявшим глубокиегуманистические и просветительские идеалы этой сложной, противоречивой и великойэпохи – европейского Возрождения. Он был провозвестником стиля мышлениянепредвзятого и критического, трезво осознающего как достоинства, такотносительность добываемых им истин. Он был основателем гуманитарной науки,понимающей и воспринимающей все то богатство идей, на котором только и можетзиждиться подлинная цивилизация. Он был приверженцем этики, краеугольным камнемкоторой были чувство меры, терпимость, согласие. Он, наконец, был душойобразованности, сознательно и последовательно ставящей во главу угла“человеческое” и все то, что способствует свободному развитию человеческогоума, чувства, воли. И коль скоро мы признаем преемственность идейных,культурных и нравственных ценностей, мы не можем не воздать должное труду жизниЭразма Роттердамкого.
Список использованной литературы.
1.Эразм Роттердамский. Похвала Глупости. - М.: Сов.Россия, 1991.
2.Субботин А.Л. Слово об Эразме Роттердамском. – М.: Сов.Россия, 1991.
3.Пинский Л.Е. Эразм и его"Похвала Глупости". – Интернет: Http://www.krotov.ru
4.Из"Библиологического словаря"священника Александра Меня. - Интернет:Http://www.krotov.ru
5.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья иренессанса. – Интернет: Http://www.philosophy.ru