“В течение трех лет я собирал материалы для моего большого труда, и этот том был уже написан, когда падение Бонапарта, которое нужно было мне как художнику и которое неизбежно должно было по моему замыслу завершить драму, — на близость его я не смел надеяться, — дало мне чудовищную и необходимую развязку” . Эти слова Эмиля Золя, датированные июлем 1871 г., предпосланы первому отдельному изданию романа “Карьера Ругонов” . Почти за три года до падения Второй империи Золя начал работу над общим планом серии, сначала десятитомной, посвященной истории одной семьи. В феврале 1869 года этот план был представлен издателю А. Лакруа с аннотацией каждой книги и характеристикой плана серии: “Изучить на примере одной семьи вопросы наследственности и среды… Изучить всю Вторую империю от государственного переворота до наших дней. Воплотить в типах современное общество подлецов и героев” . Через несколько месяцев Золя читал начало “Карьеры Ругонов” литераторам Алексису и Валабрегу. Первый роман серии, расширившейся позднее до 18 и затем до 20 романов, должен был стать прологом к “естественной и социальной истории одной семьи в эпоху Второй империи” . В экспозицию “Карьеры Ругонов” внесена сцена, по смыслу и масштабам несоизмеримая с любым эпизодом из естественной истории рода; сцена, которую, не ограничивая ее значения, вряд ли можно рассматривать лишь как эпизод из социальной истории семьи. В плане, представленном издателю Лакруа, Золя писал: “Исторической рамой первого эпизода послужит государственный переворот в провинции — вероятно, в каком-нибудь городе Варского департамента” . Но исторические события составили раму не только первой книги задуманной серии и выступают отнюдь не в роли фона. Исторический факт, взятый в связи с жизненной основой, обусловливает конфликт в романе, выступает как сила, развивающая человеческие судьбы, движет сюжет повествования. В Плассане “до 1848 года прозябала малоизвестная малоуважаемая семья, главе которой, Пьеру Ругону, суждено было в будущем, благодаря исключительным обстоятельствам, сыграть весьма важную роль” . 1948 год Золя называет как рубеж. “Исключительные обстоятельства” (политическая ситуация во Франции в годы 1848-1851) позволили наконец-то выдвинуться семье, которая на протяжении десятилетий безуспешно рвалась к богатству. Не сумев разбогатеть и добиться видного общественного положения посредством коммерции, Ругоны положили начало своей карьере, создав и пустив в обращение политические капиталы. Основательницей рода была Аделаида Фук, единственная дочь богатого огородника, умершего в сумасшедшем доме, о которой поговаривали, что она, как и ее отец, “не в своем уме” . Повод для этого давали и “растерянное выражение” ее лица, и “странные манеры” , и какое-то расстройство ума и сердца, заставлявшее ее “жить не обычной жизнью, не так, как все” . В предместье полагали, что у нее “совершенно отсутствовал всякий практический смысл” . От недолгого брака Аделаиды с крестьянином Ругоном, батрачившим в ее усадьбе, родился сын Пьер, положивший начало ветви, к которой принадлежат его дети: наделенный огромной энергией честолюбец, крупный политический игрок и интриган Эжен Ругон; столь же энергичный, как и его брат, опасный авантюрист и циник, способный и на крайний риск, и на крайнюю расчетливость, подвизавшийся в политических и финансовых сферах Аристид Ругон, изменивший фамилию на Саккар; дочери — Сидония, сводница и маклерша со склонностью к темным махинациям, и Марта — жена торговца Франсуа Муре, наиболее полно воплотившая в себе наследственные черты Аделаиды Фук; наконец, далекий от семьи, погруженный в свои исследования ученый, которого называли просто доктор Паскаль, точно забывая, что его фамилия — Ругон. В следующем поколении ветви Ругонов обнаружатся несомненные признаки упадка: сын Аристида Максим — вялое аморальное существо, способное вести только праздную жизнь, расточая добытое не своими руками золото; внебрачный сын Аристида Виктор отмечен явными чертами вырождения; и только дочь Аристида Клотильда, проведшая много лет в доме дяди — доктора Паскаля, сохранила устойчивое духовное и физическое здоровье. Рядом с линией Ругонов развивалась другая ветвь. Не прошло и года после ранней смерти Ругона, как в предместье снова заговорили о “странном выборе” , “чудовищном безрассудстве” молодой богатой вдовы, которая стала любовницей контрабандиста и браконьера Маккара, ленивого чудаковатого парня с “печальными глазами прирожденного бродяги, ожесточенного пьянством и жизнью отверженного” . У них родилось двое детей — Антуан и дочь Урсула, “вопрос о женитьбе даже не поднимался” . Вопреки предсказаниям досужих людей, Маккар вовсе не стремился завладеть деньгами Аделаиды и, все такой же оборванный, продолжал скитаться по горам и лесам, чувствуя “непреодолимую тягу к жизни, полной приключений” . А она жила день за днем, “как ребенок, как ласковое смирное животное, покорное своим инстинктам” . История ветви, произошедшей от детей Аделаиды и Маккара — Антуана и Урсулы — представляет собой гораздо более сложную, чем в линии Ругонов, картину, в которой переплелись самые противоположные друг другу характеры, непохожие одна на другую судьбы. Потомство Антуана Маккара — это трогательная при всем бессилии противостоять слабостям натуры, трудолюбивая, но погибшая все-таки от алкоголизма и нищеты Жервеза; владелица колбасной, цветущая, однако рано умершая от болезни крови Лиза Кеню, лавочница в точном смысле слова, о которой нечего более сказать; сын Жан — рабочий, солдат, затем занявшийся крестьянством, не унаследовал черты своего отца. Причуды наследственности скажутся в следующем поколении, особенно в потомстве Жервезы, которая несет в себе сложный комплекс влияний Аделаиды Фук и Антуана Маккара. Ее сын — механик Жак Лантье — одержим скрытой и опасной психической болезнью — патологической манией убийства, которая гораздо слабее выражена, но все же иногда пробуждается в его брате Этьене. Дочь Жервезы Нана, “золотая муха” , — символ распутства, плотских вожделений, перед которыми не ставят преград ни спящий ее разум, ни чувства. И только в старшем сыне — Клоде Лантье, художнике большого оригинального таланта и трагической судьбы, сосредоточены все еще живые силы этой нездоровой ветви. В интеллектуальную свою жизнь, в духовные искания он вносил ту неудержимость, исступленность, с которой другие члены его семьи отдавались влечениям плоти. Потомство Урсулы, сохранив нервную впечатлительность родоначальницы Аделаиды Фук, было облагорожено влиянием наследственности со стороны труженика Муре — мужа Урсулы. В сыне ее Сильвере, как и в докторе Паскале из ветви Ругонов, проявились лишь “созидательные силы природы” . В плане десятитомной серии (1869 г.) Золя говорил о своем намерении “проследить шаг за шагом ту сокровенную работу, которая наделяет детей одного и того же отца различными страстями и различными характерами в зависимости от скрещивания наследственных влияний и неодинакового образа жизни” . Так “неодинаков” образ жизни членов этой разветвленной семьи, которые “рассеиваются по всему современному обществу” , принадлежа к различным его кругам, что многие из них, близкие по крови, резко разделены общественными отношениями. Воплотив в образах столько типов психики, сколько было потомков у Аделаиды Фук, на конкретных судьбах исследуя “сокровенную работу” по формированию индивида, в которой участвуют биологические и социальные начала, проникая в “глубины жизни, где вырабатываются великие добродетели и великие преступления” , Золя делал чрезвычайно интересные открытия, наблюдая и анализируя формы и условия выявления или, напротив, нейтрализации наследственных черт. Но высший творческий успех Золя приносили созданные им образы, в которых “живая суть человеческой драмы” раскрывалась в широких социальных связях, когда представитель ветви Ругонов или Маккаров выступал в действии как член “целой общественной группы” и участник “определенной исторической эпохи” . В “Карьере Ругонов” — прологе к эпопее “Ругон-Маккары” — определено направление, в котором будут развиваться судьбы членов семейства на протяжении всей серии. Композиция этого романа, отражающая разветвленность родословного древа, вместила много только возникающих конфликтов, которым предстоит разрешаться в других романах эпопеи, где второстепенные персонажи “Карьеры Ругонов” выступают уже в роли главных героев, а образы, намеченные в прологе, приобретут завершенность. Плодотворный бальзаковский принцип открытой разомкнутой композиции отдельных романов ради эпической полноты всего цикла оказался пригоден и для решения творческих задач Эмиля Золя. “Будденброки” Томаса Манна написаны в манере широкого, неторопливого повествования, с упоминанием множества деталей, с развернутым изображением отдельных эпизодов, со множеством диалогов и внутренних монологов. Толчком к написанию “Будденброков” явилось знакомство с романом братьев Гонкур “Ренэ Моперен” . Томас Манн был восхищен изяществом и структурной четкостью этого произведения, совсем небольшого по объему, но насыщенного значительным психологическим содержанием. Прежде он считал, что его жанр — короткая психологическая новелла, теперь ему показалось, что он может попробовать свои силы и в психологическом романе гонкуровского типа. Но материал для романа Томас Манн хотел взять свой, известный ему с детства и глубоко пережитый, т.е. любекский. Здесь на помощь Томасу Манну должны были прийти немецкие писатели, в творчестве которых отразилась жизнь северной Германии и был запечатлен ее колорит. По первоначальному замыслу романа Томаса Манна был рассчитан примерно на 250 страниц. Но когда Манн приступил к работе, все пошло по-иному. “Роман стал разрастаться у меня под руками, — рассказывал Томас Манн в своей речи “Любек как форма духовной жизни” , — …все то, что я думал дать лишь как предысторию, приняло весьма самостоятельные очертания, имеющие право на независимое существование…” Из первоначального замысла небольшого романа о современности, о “проблематическом” герое конца века, слабом и беспомощном перед лицом безжалостной жизни, получился огромный двухтомный роман эпического склада, охватывающий судьбу четырех поколений. Само название романа показывает, что в нем описывается жизнь целой семьи. А вместо гонкуровской краткости здесь появились обстоятельность и полнота описаний, неторопливость изложения, не чуждая некоторой нарочитой монотонности. Судьба семьи Будденброков представляет собой историю постепенного спада и разложения. “Упадок одного семейства” — таков подзаголовок романа. Правда, падение семейства Будденброков процесс не непрерывный. Периоды застоя сменяются периодами нового подъема, но все же в целом семья постепенно слабеет и гибнет. В тесной и неразрывной связи с историей семьи, как важнейшая неотделимая часть ее, показана история фирмы Будденброков. Она прочна и солидна вначале, затем приходит в несколько застойное состояние, переживает впоследствии подъем и расцвет, пышно справляется столетний юбилей фирмы, но тут же обнаруживается, что расцвет был не совсем здоровый, появляются признаки упадка, совершаются неудачные сделки. Более удачливые и наглые, беззастенчивые коммерсанты Хагенштремы и Кистенмакеры все больше оттесняют фирму Будденброков. Наконец, после смерти Томаса, она ликвидируется. Процветание семьи и процветание фирмы — это две стороны одного и того же процесса. Фирма так же как и весь жизненный уклад Будденброков, составляет — до тех пор, пока Будденброки остаются настоящими Будденброками, — непременное условие их жизни, форму их существования, и борьба за интересы фирмы является борьбой за семью. Роман организован как бы внутри себя, очень прочно и тщательно, не внешними данными. Его широкое течение, внешне ничем не сдерживаемое, напоминает течение жизни, и это и было одним из важнейших моментов художественного замысла Томаса Манна. В целом роман построен на постоянно меняющемся выдвижении на передний план отдельных персонажей. Это ни в коей мере не ведет к раздробленности, к распадению романа на отдельные, не зависящие друг от друга куски. Глубокая внутренняя связь между всеми членами семьи Будденброков, определяемая близостью их внутренних задатков, единством их судьбы, самым прочным образом сдерживает вместе эти различные эпизоды, придает им цельность и единство. Само движение времени, столь существенное для романа, действие которого растянулось на сорок лет, совершается в значительной мере опираясь на эти “общие” эпизоды, являющиеся важными вехами в истории семьи. Что же касается более “персональных” эпизодов, то они во временном отношении обычно редко совпадают друг с другом. То, что оказывается освещенным в данный момент, как бы заслоняет собой все остальное, что происходит в то же время с другими персонажами романа, — их существование в это время, как молчаливо предполагается, не отмечено никакими особо важными событиями и длится в тех же формах, что и прежде. А затем на свет из тени выходит судьба другого персонажа и по ней начинает отсчитываться движение времени всего романа, а другие судьбы отходят на задний план. Такие черты характерны скорее для хроники, чем для психологического романа. И “Будденброки” действительно соединяют оба эти элемента — это и психологический роман, и роман-хроника, что составляет одно из основных различий между “Будденброками” и не только немецким, но и общеевропейским романом конца века. “Будденброки” по своей структуре оказываются ближе некоторым формам романа середины века — так называемому роману “рядоположенности” Карла Гуцкова и Сю, построенному на переплетении ряда параллельных сюжетных линий. Но от этих романов “Будденброки” отличаются своим несравненно более узким охватом жизненного материала, своей “семейностью” , хотя с так называемым “семейным” романом “Будденброки” опять-таки нельзя сопоставить из-за несоизмеримости их эпического размаха.
