План:
Общая характеристика конфликтов в России
Осетино-ингушский конфликт:
октябрь-ноябрь 1992г.
Чеченский кризис.

1. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
Многие исследователи и политические деятели считают Северный Кавказ “ахиллесовой пятой” Российской Федерации. Для таких утверждений имеются определенные основания. Прежде всего этот регион России наиболее полиэтничен. Вместе с тем, здесь не только сосуществует множество этнических групп, но ситуация в этом регионе исторически обременена конфликтами. Присоединение значительной части Северного Кавказа к России в XVIII и XIX вв. основывалось на насилии. В частности, кавказская война, продолжавшаяся с 1818 по 1864 гг., сопровождалась истреблением непокорных аулов огнем и мечом. После окончания войны остатки непокорных, а их насчитывалось сотни тысяч, были выселены за пределы Российской империи. Это выселение получило название махаджирства. Освободившиеся земли заселялись колонистами из Центральной России, казаками, греками, армянами. В годы революции и гражданской войны на всем Кавказе были проведены новые переделы.
После окончания гражданской войны была предпринята попытка создания Горской республики, которая просуществовала несколько месяцев и распалась из-за внутренних противоречий и конфликтов. Советская власть установила новые административные границы в регионе, ориентируясь главным образом на мнения и интересы тех лидеров кавказских групп, которые были ее активными сторонниками. На том этапе пострадало больше всего кубанское, гребенское (сунженское) и терское казачество. Политика “расказачивания” касалась прежде всего этих групп, поддержавших Л. Корнилова и А. Деникина.
Не прошло и нескольких десятилетий более или менее стабильной обстановки в регионе, как последовали репрессии в отношении народов, обвиненных в нелояльности к Советской власти во время Великой Отечественой войны. Большая часть народов, попавших в список репрессированных, были кавказскими народами: чеченцы, ингуши, балкарцы, калмыки. Репрессии и насильственные переселения 1944 г. так и остались кровоточащей раной в памяти этих народов. Они сопровождались новым переделом земель и недвижимого имущества. Возвращение этих народов на родную землю и реабилитация их именно как народов вновь обострили ситуацию в ряде республик Северного Кавказа. Точнее говоря, причиной обострения было не само возвращение, а требование к тем, кто за эти полвека обустроился на территории, отчужденной от выселенных народов, поступиться своими интересами в пользу возвратившихся семей и нежелание их выполнить это требование.
В условиях демократизации конца 80-х — начала 90-х годов вдруг дали о себе знать все наболевшие проблемы: с одной стороны, возникли общекавказские антироссийские настроения, наиболее четко представленные в дудаевском политическом режиме и в позициях радикалов в составе Конфедерации горских народов, с другой стороны, обострились внутрикавказские конфликты. К концу 1992 г. самым острым оказался осетино-ингушский конфликт, который вылился во вспышку восьмидневной межэтнической войны (с 30 октября по 6 ноября), остановленной с помощью российских войск. После этого более полутора лет (с конца 1994 г.) продолжались военные действия в связи с чеченским кризисом, остановленные в августе 1996 г. усилиями генерала А. Лебедя, действовавшего в качестве Секретаря Совета Безопасности и представителя Президента Российской Федерации в Чеченской республике.
Если рассматривать события на Северном Кавказе в хронологическом плане, то следует признать, что наиболее обострилась ситуация в регионе в 1992 г. Ее развитие во многом определялось повсеместным движением в поддержку независимости Абхазии от Грузии. В Конфедерации горских народов, несколько позже преобразованной в Конфедерацию народов Северного Кавказа, вопрос о распаде Грузии считался уже решенным. КГН занималась мобилизацией молодежи во всех республиках региона, включая Краснодарский край, Ставрополье и Ростовскую область. Чеченцы, кабардинцы, лезгины, а также казаки сформировали боевые подразделения для участия в грузино-абхазской войне. Конфедерация занималась и поставками вооружений. Президент Конфедерации М. Шанибов решил подать личный пример и отправился в район конфликта вместе со своим сыном.
В тот же период наблюдался пик настроений в пользу независимости и суверенитета: в Краснодарском крае поднялась волна требований за восстановление Шапсугского района, упраздненного в 1945 г.; в Адыгее обострились отношения между коренным населением и казачеством; в Карачаево-Черкессии был поставлен вопрос о создании двух республик вместо одной; та же ситуация сложилась и в соседней Кабардино-Балкарии. В районе западного Кавказа съездами народов было провозглашено несколько новых республик — Карачай, Зеленчукско-Урупская казачья республика, Республика Балкария, Кабардинская республика. Наряду с Конфедерацией горских народов все большее влияние приобретало движение “Адыгэ-Хасэ”, предлагавшее найти организационные формы объединения всех народов адыгской группы, включая абхазов, адыгейцев, абазинцев, черкесов, кабардинцев. Само собой разумеется, что такого рода объединение предполагало новые переделы границ. Многие депутаты Верховного Совета РФ рассматривали такую возможность в качестве вполне реальной, используя прежде всего тот аргумент, что сложившиеся в этом регионе границы — наследие тоталитаризма и сталинизма.
Особая опасность для целостности России проистекала из того обстоятельства, что некоторые российские политики не только не замечали назревавшей опасности, но и содействовали развитию событий именно в этом направлении. Причем руководствовались они разными соображениями. Одни видели в лозунгах суверенизации продолжение демократических процессов, другие исходили из известного правила политической игры: “чем хуже, тем лучше”. И как бы само собой подразумевалось, что следует поощрять национальные конфликты ради получения дополнительных аргументов в подтверждение тезиса о несостоятельности политического курса, проводимого правительством Ельцина-Гайдара. Во всяком случае, поощрение абхазского сепаратизма со стороны определенных гражданских и военных кругов в значительной мере можно объяснить именно этими соображениями. Третьи, вроде лидера ЛДПР В. Жириновского, просто использовали ситуацию в целях повышения популярности, не пренебрегая возможностью заручиться поддержкой Д. Дудаева или 3. Гамсахурдиа несмотря на свои великорусские амбиции. Четвертые не желали упустить случая получить что-то от той “золотой жилы”, которая открывалась в связи с формированием рынка оружия. Все эти мотивы и обстоятельства делали превращение огромной территории Северного Кавказа в зону военных действий вполне реальным.
Нарастание напряженности во всем регионе продолжалось вплоть до начала 1993 г., т.е. до эпизода осетино-ингушской этнической войны, вспыхнувшей между двумя соседними народами. Прекращение противостояния между президентскими структутрами и Верховным Советом и принятие вслед за этим Конституции Российской Федерации на референдуме 12 декабря 1993 г. стали, несомненно, мощными факторами, стабилизирующими ситуацию не только в стране в целом, но и в этом регионе. Вместе с тем расстрел Верховного Совета не усилил легитимности государственной власти. В нравственно-психологическом отношении позиции Президента РФ в этом регионе оставались весьма шаткими. Более того, именно на Северном Кавказе престиж Б. Ельцина в тот период был очень низким. Образ его связывался не с лучшими, а с худшими качествами русского бюрократа: неуравновешенностью, необязательностью, вздорностью и стремлением к произволу, словом, его облик ассоциировался с весьма низкими показателями уровня общей культуры.
С 1992 г. перед руководителями северокавказских республик, равно как и перед лидерами национальных и общекавказских движений, возникла дилемма: либо поддерживать сепаратистские настроения и таким образом признать Чечню, возглавлявшуюся Д. Дудаевым, в качестве лидера северокавказского региона, либо отказаться от крайностей сепаратизма и поддержать идею целостности российской государственности, и, соответственно, умерить свои притязания в адрес Центра, смириться с тем российским президентом, который есть. Первый выбор означал бы возобновление Кавказской войны в совершенно иных по сравнению с XIX в. исторических, экономических и политических условиях. И новые и старые руководители региона не стремились к этому. В Конфедерации народов Северного Кавказа какое-то время еще проявлялись антироссийские настроения, но и в ней вскоре был осознан смысл указанной альтернативы. По сути дела отход М. Шанибова от руководства Конфедерацией (это произошло постепенно в течение 1993 г.) означал ее отказ от притязаний на общекавказское представительство и на конфронтацию народных движений с властными структурами в регионе. В пользу пророс-сийской альтернативы сыграл и факт демонстративного сближения Д. Дудаева и 3. Гамсахурдиа. Последний к тому времени уже зарекомендовал себя в качестве крайнего шовиниста. Его судьба не вызывала сочувствия ни у руководителей республик, ни в массовом сознании населения. Союз этих двух политиков как бы прояснил суть антироссийских амбиций дудаевской оппозиции: она насаждала этнократическую диктатуру в противовес российскому доминированию.
Ситуация на Северном Кавказе радикально изменилась к началу 1993 г. Теоретически варианты развития региона прояснились. Республиканские руководители А. Галазов, А. Джаримов, В. Коков, М. Магомедов, В. Хубиев сделали твердый выбор в пользу российской государственности. Чечне предстояло одной испить горькую чашу испытаний в борьбе за равноправие с Россией. Насилие, совершенное над Домом Советов в октябрьские дни 1993 г., преобразовалось, многократно умножилось и обрушилось на многострадальный народ этой республики. Такова картина развертывания национально-этнических конфликтов в Северо-Кавказском регионе, если рассматривать ход событий в хронологической последовательности.
Если же иметь в виду территориальное развертывание конфликтных ситуаций, то следует признать, что конфликты на Северном Кавказе проходили не повсеместно, а через определенные локальные точки. Двигаясь с запада на восток в рамках данного региона, можно заметить такую последовательность событий: образование республики Адыгея (октябрь 1991 г.) и закрепление этого решения в Конституции РФ способствовало смягчению национальной напряженности не только в Краснодарском крае, но и во всем Северо-Кавказском регионе; некоторая напряженность отмечается в Карачаево-Черкессии и Кабардино-Балкарии; далее следует зона конфликта между Осетией и Ингушетией, принявшего насильственную форму осенью 1992 г.; восточнее Ингушетии разгорается чеченский кризис, нараставший с конца 1991 г.; в многоэтническом Дагестане имеются точки национальной напряженности, связанные с расселением лезгин и чеченцев-акинцев, но не перерастающие в открытый конфликт. Ситуацию в Калмыкии можно оценить как сравнительно спокойную.
Большую конфликтогенную роль в этом регионе играет фактор казачества. Казаки составляют значительную часть населения в традиционно русских областях Северного Кавказа — Краснодарском и Ставропольском краях и Ростовской области. Еще недавно они составляли и значительную часть населения во всех национальных автономиях Северного Кавказа. В настоящее время идет, хотя и медленно, процесс “вымывания” русского населения из всех республик региона. Главный мотив переселения русских — ощущение опасности, возможности оказаться вовлеченными в кровавые столкновения, подобные тем, которые произошли в конце 1992 г. в Северной Осетии. После этих событий количество русских, покинувших эту республику, увеличилось только за один год в 3 раза. В Ингушетии также растет количество домов с забитыми ставнями, ранее принадлежавших гребенским казакам — самой древней ветви казачьего населения на Кавказе.
2. ОСЕТИНО-ИНГУШСКИЙ КОНФЛИКТ:
ОКТЯБРЬ-НОЯБРЬ 1992 г.
В определенной мере этот конфликт — наследие сталинских времен. Как уже отмечалось, в 1944 г. чеченцы и ингуши — коренное население Чечено-Ингушской Автономной Республики — были насильственно депортированы в Казахстан и другие регионы Средней Азии. Сама республика была ликвидирована с передачей части территории Северо-Осетинской АССР. В состав переданных территорий входил и Пригородный район Северной Осетии, традиционно заселявшийся ингушским населением. В 1957 г. Чечено-Ингушская Автономная Республика была восстановлена, чеченцы и ингуши начали возвращаться в районы своего традиционного расселения, хотя в административном отношении Пригородный район остался в составе Северной Осетии. Тем самым уже тогда была создана почва для национально-этнической напряженности, которая в течение 30 с лишним лет не давала знать о себе, но в начале 90-х годов преобразовалась в открытый конфликт и вооруженные действия на территории Российской Федерации.
В какой-то мере сценарий осетино-ингушского конфликта напоминает события в Нагорном Карабахе. Как и там, здесь в основу конфликта также были положены территориальные притязания — вопросы “земли” не только в чисто экономическом, ресурсном, но и в мифологически-культурном значении. Сходство состоит и в том, что быстрое нарастание национальной напряженности, проявившееся в массовых действиях, привело к открытому вооруженному конфликту. В данном случае вооруженное столкновение имело характер кратковременной вспышки, которая была погашена мощным силовым воздействием.
Напряженность в отношениях между осетинами и ингушами стала нарастать примерно с 1989—1990 гг. как на волне суверенизации и повсеместного подъема национального самосознания, так и на основе призывов сведения счетов с прошлым. Как уже отмечалось, часть ингушей, возвращавшихся в конце 50-х годов из мест этнической ссылки, начала селиться в Пригородном районе, т.е. в местах их традиционного расселения. Однако в административно-правовом смысле эта территория оставалась закрепленной за Осетией. Ингуши же вообще не входили в число народов, именем которых обозначалась какая-либо территория Советского Союза. Они объединялись с чеченцами, составляя ветвь общего вайнахского этноса. Оба народа имели общую судьбу: их вместе выселяли и вместе реабилитировали.
Перестройка и демократизация создали условия для того, чтобы ингушский этнос заявил о своей самостоятельности. Политические лидеры этого народа разъясняли ошибочность рассмотрения ингушей как ветви или клана чеченского этноса. Их разъяснения были восприняты с большим интересом и были поддержаны некоторыми российскими политиками, которые усмотрели в действиях лидеров своего рода антидудаевскую линию поведения: не вся Чечено-Ингушетия заражена сепаратизмом, а есть и здоровые силы народа, которые не мыслят своего существования вне исторических границ России. Вполне возможно, что в весьма узком кругу политиков этого направления зародилась мысль разыграть ингушскую карту. Во всяком случае полностью исключать такого рода планы было бы неосмотрительно.
Действительно, ингуши и чеченцы — близкие, но не совпадающие друг с другом этнические группы. Их языки хотя и близки, но все же представляют собой разные языки, а не диалекты одного языка. История их схожа, но не вполне одинакова. Так, имамат Шамиля распространялся на Дагестан и Чечню, но не распространялся на ингушей. В культурном отношении ингуши больше тяготеют к профессиональной работе; для них высшей ценностью, как правило, является родной дом; среди ингушей выше доля специалистов с высшим и средним образованием.
Стремление к национальному самоопределению ингушей получило поддержку со стороны возглавлявшегося Р. Хасбулатовым Верховного Совета, который в июне 1992 г. принял Закон об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации. Это решение вызывает исключительный интерес в силу своей внутренней противоречивости. Оно было вполне адекватным с точки зрения общей концепции суверенизации и “нациестроительства”. Действительно, один из репрессированных народов, насчитывавший немногим более 200 тыс. человек, обретал самостоятельный статус и вставал “вровень” со многими народами России. Россия на этом примере еще раз как бы демонстрировала свой демократизм: захотела этническая группа получить статус республики и без промедлений получила его. Таким образом был осуществлен важнейший для ингушей шаг по пути превращения “потенциальной нации” (“would-be nation”) в реальную.
Однако политически и ситуационно этот шаг был совершенно не проработан. Дело в том, что вопрос о границах вновь образованной республики даже не рассматривался, хотя он напрямую затрагивал интересы ближайшего соседа, иной этнической группы — осетин. Законодатель не мог не знать, что в отношениях между осетинами и ингушами уже существовала напряженность, обусловленная не только территориальными притязаниями, но и общекультурными различиями народов. В принципе процесс образования республики и повышения статуса ингушского этноса мог бы быть использован для снятия этой напряженности. Умолчание же о потенциальном конфликте дало некоторым политикам (в Центре и регионе) повод расценить принятое решение как, по сути дела, провоцирование его перехода из латентной формы в открытую.
Решение об образовании новой республики в сознании ингушского населения и его политических лидеров соединялось с Законом о реабилитации репрессированных народов, принятым за полгода до образования республики, хотя статьи 3 и 6 Закона содержат малопонятную формулу о “территориальной реабилитации”, истолкованную в данном случае как недвусмысленная поддержка не только возможных, но и уже сформулированных территориальных притязаний. Во всяком случае лидеры ингушской партии “Нийсхо”, созданной в 1988 г., заявляли о том, что 45% ингушской территории оказалось отторгнутой от ингушей в результате их выселения и последующих административно-территориальных преобразований. На таких же позициях стояли 2-й и 3-й съезды ингушского народа, состоявшиеся в сентябре 1989 г. и октябре 1991 г. Все это свидетельствовало о том, что определенная часть политиков “новой волны” сформулировала от имени ингушского народа территориальные притязания (по крайней мере к Северной Осетии) задолго до образования республики.
Одновременно тогда же выяснилось, что у вновь возникшей республики не только отсутствуют границы, но и нет единого, признанного подавляющим большинством ингушей лидера. На позицию “выразителя общеингушских интересов” претендовало сразу несколько человек, которых поддерживали разные группировки или кланы примерно с равными основаниями. Сама ситуация предлагала политико-этническим лидерам состязание в области поиска и отстаивания “общеингушской идеи”, которой, естественно, стала идея “священной земли предков”. Процесс формирования новогосударственного образования с самого начала был осложнен защитой этнических интересов от “общего врага”.
Очень часто спрашивают: кто же персонально виноват в осетино-ингушском конфликте? Более того, требование “назвать виновных поименно” и предать их судебному разбирательству выдвигается в качестве чуть ли не основного условия нормализации осетино-ингушских отношений. Однако при охарактеризованных выше обстоятельствах события и не могли развиваться иначе. Конфликт стал по сути дела одной из проекций общероссийских преобразований, и те, кто утверждает, что он был “спровоцирован Москвой”, вероятно, не так уж далеки от истины. Правда, это не было продуманным заговором и намеренным стравливанием двух народов, как не было и выполнением чьего-то “социального заказа” по созданию национально-этнических конфликтов на Северном Кавказе в целях подрыва государственного могущества России и ее последующего развала. Но сами того, видимо, вовсе не желая, инициаторы всей этой кампании поневоле провоцировали создание ситуации, которая должна была развиваться по законам межэтнических отношений в сторону открытого конфликта. Возникновению его содействовали кризис Вооруженных Сил России, появление рынка оружия, борьба местных элит за власть и влияние, равно как и политические интриги в высших эшелонах власти. Конфликт мог бы принять и более кровавые формы, если бы общеингушский лидер оказался человеком дудаевского типа. То, что Р. Аушев, избранный в феврале 1993 г. Президентом республики, несколько позже вступил на политическое поприще, помогло ему отмежеваться от наиболее экстремистской — антиосетинской и антироссийской — части ингушских политиков.
Имея в перспективе нарастание волны экстремизма и территориальных притязаний в местах совместного проживания осетин и ингушей, осетинские руководители, брошенные тогда на произвол судьбы российским руководством, не могли сидеть сложа руки. Тем более, что его подпирала и волна осетинского экстремизма: первые отряды осетинской самообороны начали формироваться еще в 1990 г. Их объединял лозунг: отстоять территориальную целостность республики любыми средствами, а, если понадобится, то и с помощью силы. Нельзя было исключать и позиции экстремистского националистического крыла, которое всегда возникает в ходе созревания конфликтов такого рода. Вполне возможно, что в замыслы осетинского экстремизма входило отыскание средств для изгнания ингушского населения из сел совместного проживания и самого Владикавказа. Эта линия практической политики всячески подчеркивала культурно-бытовую несовместимость соседствующих народов. В качестве аргумента использовался и факт сталинских репрессий против ингушей, который сторонниками этноэкстремизма рассматривался как заслуженная акция, хотя справедливости ради заметим, что (даже не вдаваясь в исторические подробности) любому человеку должно быть ясно: подавляющее большинство ныне живущих ингушей в 1944 г. либо были совсем маленькими детьми, либо вовсе не родились на свет и если знают о тех событиях, то только по рассказам стариков, а уж сознательно участвовать в них тем более не могли.
Таким образом, к середине 1991 г. настроения этнического экстремизма получили значительное распространение и у осетин, и у ингушей. Заслуживает внимания и тот факт, что дудаевское руководство Чечни с момента установления своего режима проводило кадровую чистку по национальному признаку. Жертвами ее стали прежде всего представители ингушской интеллигенции, сосредоточенной в Грозном — столице Чечено-Ингушетии. Разделение республик, как это ни парадоксально, ударило не только по русским, но в первую очередь по представителям интеллектуальных профессий ингушской национальности.
В 1991 г. и осетины и ингуши изыскивают средства для закупки оружия, не гнушаясь и такими мерами, как обложение денежной данью руководителей предприятий.
К началу 1992 г. “всеобщее вооружение народа” в Ингушетии завершилось. К тому времени законы Российской Федерации перестали действовать на ее территории. В противовес друг другу осетинская и ингушская стороны создавали отряды самообороны. (Надо сказать, что организация военного дела в Осетии была традиционно значительно выше, чем в любой другой республике Советского Союза.) А в мае 1992 г. на Военно-Грузинской дороге произошел известный инцидент грузино-осетинской этнической войны, в результате которого 36 человек были убиты неизвестными лицами. После этого на некоторых предприятиях Владикавказа начали заниматься изготовлением оружия. Этнический конфликт как бы переваливал через Кавказский хребет вместе с сотнями и тысячами беженцев из Южной Осетии, которые взывали о помощи к своим единокровным братьям. В то же время кударцы готовы были с оружием в руках отстаивать интересы единого этноса. .Это была еще одна линия напряженности, которая дала о себе знать в последующем.
При расследовании обстоятельств осетино-ингушского конфликта возникал и вопрос о том, был ли назначен “час "X"”, т.е. было ли массовое выступление ингушей в ночь с 30 на 31 октября 1992 г. заранее спланированной акцией? На этот вопрос трудно ответить однозначно. Дело в том, что в Ингушетии в тот момент не было общереспубликанского руководства. Но некоторые действия ингушской стороны как бы подталкивали осетинское население к мысли, что каким-то образом нападение на осетин в селах совместного проживания готовилось заранее. Так, известны факты вывоза детей из тех населенных пунктов, которые через несколько дней стали ареной конфликта. Кроме того, взрослое ингушское население прибывало в Ингушетию со всех концов России. Однако в развитии событий преобладал все же, на наш взгляд, стихийный компонент. В течение октября, а особенно после 20 октября, т.е. после того, как в селе Октябрьском была раздавлена 12-летняя девочка-ингушка, а 22-го были убиты еще двое ингушей, взрыв мог произойти каждую минуту. После этих событий обстановка накалилась до предела. Похороны этих уже не первых жертв конфликта превратились в митинги, на которых формировались “отряды самообороны”, выдвигались требования об отстранении местных властей и проведении внеочередных выборов. Того же потребовала и объединенная сессия депутатов трех районов Ингушетии — Назрановского, Малгобекского и Сунженского. Ход событий, однако, повернулся несколько иначе.
Стрельба для всего населения Пригородного района стала почти привычным делом уже в 1991 г. В районе химзавода стрельба в ночь с 30 на 31 октября обернулась трагическими последствиями. Неизвестные из ингушских домов в Кимбелеевской открыли огонь по заводу. В ответ осетинские “силы самообороны” обстреляли ингушские дома. В 23 часа раздался вой заводской сирены. В это же время началась стрельба в селах Карца, Октябрьском, Куртате и Дачном. Во всех районах Ингушетии в течение нескольких часов стало известно: в Пригородном районе “бьют наших”. Масса ингушей двинулась в сторону границы с Северной Осетией, перекрыв движение.
Главным вопросом для той и другой стороны стал на какое-то время вопрос о более мощном вооружении. Причем и в Ингушетии, и в Осетии источниками вооружения так называемых отрядов самообороны оказались воинские части. Толпы людей окружали КПП, военные училища, другие места расположения воинских частей и требовали выдачи им оружия. Был случай, когда осетинские боевики вынудили одного из командиров воинской части раздать народу оружие под угрозой уничтожения членов семьи, захваченных ими в качестве заложников. А ингушские боевики разоружили несколько БТР.
В течение первых двух-трех дней конфликта ингушская сторона имела явный перевес. Вооруженные ингуши нападали на посты милиции, на отдельные воинские части, захватывали заложников, строили укрепления и надеялись на то, что их цели осуществятся. Казалось, что “исконная земля” наконец-то отвоевана и восторжествовала историческая справедливость.
Но и осетинская сторона не бездействовала. С утра 31 октября было объявлено об агрессии, о том, что “отечество в опасности”. Масса осетинского населения, в первую очередь молодежь, требовала оружия. Осетинское руководство получило поддержку со стороны Северо-Кавказского военного округа. 1-го ноября генерал Г. Филатов, выступая по Северо-Осетинскому телевидению, заявил: “Сегодня в 12 часов 45 минут приземлился первый самолет с десантниками, техникой и вооружением, которые будут размещены на территории Осетии. Россия не забыла своих верных сынов, осетин, которые верой и правдой служили ей долгие годы. И уже сегодня... десантники начнут во взаимодействии с войсками МВД России, МВД СО ССР боевые действия против агрессоров... и с каждым часом это сопротивление и давление на агрессора будет возрастать... Я думаю, что мы недолго будем здесь вычищать всех, кто... нарушает мирный труд Осетии, и не только осетин, а всех людей, которые живут на территории Осетии. Я хочу предупредить, чтобы они ушли с этой территории и не мешали тем народам, которые живут здесь, на этой территории, и которые жили до этого в мире и дружбе долгие годы. И я уверен, что дальше будут жить”. Ключевые слова этого конфликта “агрессия” и “вычищение” (трансформировавшиеся впоследствии в “этническую чистку” и “геноцид”), к сожалению, были произнесены российским военачальником.
После некоторых колебаний, получив санкции прибывших на место представителей российского правительства Г. Хижа и С. Шойгу, военное командование округа отдало распоряжение о раздаче оружия, и ополчение осетин перешло в контрнаступление на села смешанного проживания, захваченные ингушами, — и это контрнаступление тоже развивалось по законам этнической войны. Ингушское население бежало из своих домов, их имущество разграблялось, а дома разрушались до фундамента.
Если в первые дни насильственного конфликта разрушались осетинские дома, то теперь разрушались ингушские дома — почти все без исключения. Цель этой операции очевидна: сделать так, чтобы у ингушей как можно дольше не появилось желание вернуться в места совместного проживания. Одновременно по заранее подготовленным спискам вооруженные люди обходили квартиры и дома во Владикавказе, в которых проживали ингуши, выселяли их оттуда и превращали в заложников теперь уже осетинской стороны.
Загадка осетино-ингушской войны заключается в том, что внутренние войска, находившиеся в районе конфликта, не спешили его остановить. Указ Б. Ельцина о введении режима чрезвычайного положения в этой зоне был принят только 2 ноября. Лишь после этого во Владикавказ стали прибывать воинские подразделения, в общей сложности более 3 тыс. человек, перед которыми была поставлена задача разъединения враждующих сторон. Многие ингуши, не дожидаясь окончания операции, уходили из своих сел, понимая, что месть может быть жестокой. Постепенно они осознавали, что стали жертвами провокации. Десятки тысяч людей оказались беженцами, лишившимися крова, жилья, нажитого имущества. Многие потеряли своих близких, а кое-кто и с осетинской, и с ингушской стороны потерял и свое честное имя. Вспышка семидневной осетино-ингушской этнической войны была повсеместно ликвидирована уже к 6 ноября, но последствия ее — моральные, психологические, социальные, экономические — не преодолены до сих пор.
Уже упоминавшимся Указом Президента России от 2 ноября 1992 г. на территории Северной Осетии и Ингушетии было введено чрезвычайное положение, которое, однако, не принесло успокоения. Первый глава временной администрации в зоне конфликта Г. Хижа недвусмысленно заявил о поддержке осетинской стороны в возникшем конфликте, возможно, полагая, что таким путем можно будет спровоцировать на вступление в открытый конфликт генерала Д. Дудаева и, воспользовавшись таким предлогом, покончить с “чеченским фактором”. Однако этот расчет оказался глубоко ошибочным как в тактическом плане, так и по существу. Косвенным признанием ошибочности занятой позиции, включавшей в себя применение российских войск против ингушского населения Пригородного района, стал в 1993 г. Указ Б. Ельцина о возвращении ингушских беженцев в четыре населенных пункта, ранее бывших селами совместного проживания.
О неопределенности российской политики в этом наиболее остром регионе свидетельствует и тот факт, что за короткий промежуток времени здесь сменилось пять глав администрации района чрезвычайного положения, причем один из них, В. Поляничко, был убит группой террористов 1 августа 1993 г. К концу первого полугодия 1993 г. итог ингушско-осетинского конфликта составил 600 человек убитыми (171 — с осетинской стороны, 419 — с ингушской, 60 человек — иных национальностей) и 315 человек пропавшими безвести; было сожжено и разрушено около 4 тыс. жилых домов. Поданным федеральной миграционной службы РФ, на территории Осетии было более 7 тыс. беженцев, на территории Ингушетии — около 50 тыс. К концу 1993 г. в зону конфликта были введены войска и достигнута — при участии Президента России — договоренность о примирении осетинской и ингушской сторон. По итогам своей поездки в район конфликта Б. Ельцин издал упоминавшийся Указ о возвращении ингушских беженцев.
Для того чтобы найти путь к примирению двух соседствующих народов, необходимо было прежде всего отказаться от тех “генерализаций”, которыми сопровождается любой насильственный конфликт. Известно, что в подобных ситуациях каждая из сторон создает свою версию конфликта, у каждой стороны свой счет к противоположной стороне, каждая требует справедливости по отношению к себе. Осетинская сторона в своей версии генерализации конфликта обратилась к истории Великой Отечественной войны и назвала действия ингушской стороны “агрессией”. Ингушская сторона избрала не менее жесткий термин, содержащий столь же широкое обобщение, — “геноцид”. Ближе всего к истине было бы признание того факта, что в данном конфликте на какое-то время одержали верх законы этнической войны — самой кровавой, беспощадной и жестокой. Вряд ли есть смысл детально описывать все факты и эпизоды этой войны. В принципе они не отличаются от того, что происходило в подобных случаях в других этно - национальных войнах, включая Афганистан, Таджикистан, Нагорный Карабах, некоторые африканские страны, действия тамильских повстанцев в Шри-Ланке и т.д.
Через три года стороны подошли к необходимости урегулирования отношений. А. Галазов назвал Р. Аушева своим другом. Р. Аушев, в свою очередь, уважительно отнесся к А. Галазову. Настало время “собирать камни” и строить мирные, нормальные отношения. Время — лучший лекарь. Не надо бередить раны и искать виновных персонально. Больше всего “виноваты” “российские преобразования” и недальновидность ответственных лиц;
Незрелость тех государственных мужей, которые взяли на себя ответственность за судьбы страны в этом конкретном случае, однако не справились с задачей, не выдержали испытания.
3. ЧЕЧЕНСКИЙ КРИЗИС
Существует несколько интерпретаций чеченского кризиса в российском обществе. Две из них являются доминирующими:
последовательно демократическая интерпретация состоит в том, что чеченский кризис есть результат освободительной борьбы Чечни против российского неоколониализма (наиболее последовательный адепт данной точки зрения — С. Червонная); последовательно государственническая позиция состоит в том, что чеченский конфликт есть лишь звено в цепи событий, связанных с реализацией планов, направленных против целостности России (один из представителей этой точки зрения — А. Нуйкин). В первом случае в качестве высшей ценности и основания аргументации выступает идея свободы и независимости народа, сопряженная с этнонациональными установками; во втором — идея сохранения целостности государства, которое также должно содействовать утверждению демократических свобод.
Как и во всякой ситуации открытого конфликта, та и другая сторона имеет “свою правду”. Вместе с тем ход развертывания конфликта определяется не идеологическими постулатами, а конкретными событиями, переплетением реальных интересов, не только сформировавшихся заранее и заблаговременно, но и констеллирующихся в ходе борьбы. Каждая из сторон конфликта пробовала различные методы достижения своих целей. Сталкиваясь с сопротивлением в их реализации, она меняла эти методы и переводила конфликтое состояние в новые измерения.
Подобное изменение позиций особенно отчетливо просматривается при рассмотрении начальной фазы конфликта. Так, в 1990 г. Д. Дудаев при содействии Г. Бурбулиса, М. Полторанина и А. Руцкого был приглашен на пост лидера Объединенного конгресса чеченского народа. Народные движения существовали тогда во всех республиках Северного Кавказа как силы, противостоявшие официальным властям. Вплоть до 1991 г. они развивались по прибалтийской модели. Лидеры движений, опираясь на волну демократизации и подъема национального самосознания, должны были сменить прежнюю партийно-советскую элиту. Однако этот вариант развития внутри России осуществился только в Чечне, но и здесь он прошел с большими осложнениями.
Включившись в политику, Д. Дудаев разработал собственную концепцию утверждения власти в Северо-Кавказском регионе и начал проводить ее с завидной настойчивостью. Он почувствовал возможность последовать примеру Прибалтийских республик и сделаться вождем Северного Кавказа в борьбе за отделение от России. В своих планах или настроениях он опирался на радикальных лидеров Конфедерации горских народов и на помощь определенных сил в независимых Закавказских государствах (прежде всего 3. Гамсахурдиа). Внутри республики как человек редкой карьеры среди чеченцев, получивший приличное образование, приобретший военную выправку и генеральские погоны в Советской Армии, Д. Дудаев сразу же обрел статус харизматического лидера среди значительной части населения горной Чечни.
Лидеры демократического окружения российского президента, вызвавшие Д. Дудаева из политического небытия, явно просчитались, полагая, что он будет проводить политику на основе принципов “равного обмена”. Их ошибка состояла не только в слабом знании психологии политической борьбы, но и в том, что они явно не учли многоплановый и взрывоопасный характер всей ситуации, сложившейся в Северо-Кавказском регионе уже к концу 1990 г. Кроме того, они не понимали, что принцип “равного обмена” в сознании Д. Дудаева и его сторонников выглядел несколько иначе, чем в сознании демократов. Ведь почти все представители нынешней чеченской политической элиты родились не у себя на родине, а в местах ссылки. Память о выселении народа несомненно диктует особое отношение как к СССР, так и к России.
В дальнейшем, как это часто бывает в развитии политического конфликта, в него вовлекались все новые и новые ресурсы, приобретавшие видимость самостоятельных факторов. Речь идет прежде всего о кризисе в российской армии, формировании и использовании рынка оружия, о контроле за сырьевыми ресурсами, транспортными магистралями и воздушными путями, об элементарной жажде отмщения уже не за прошлое, в за конкретные действия, совершенные в ходе боевых операций с обеих сторон. Эта жажда отмщения стала действовать как самостоятельный фактор с первых же дней боевых действий как с той, так и с другой стороны Она способствовала воспроизводству конфликта во все более широких масштабах. Особое значение здесь имела не только “норма жертв”, ежедневно приносимых на алтарь военного противостояния, но и свидетельство о варварстве, зафиксированное монументально — город Грозный как культурный и индустриальный центр оказался разрушенным. Его центральная часть была превращена в сплошные развалины уже в ходе боев к середине 1995 г. Степень разрушения города вполне сопоставима с тем, что осталось от Варшавы или Ленинграда после окончания второй мировой войны.
В отличие от осетино-ингушского конфликта чеченский кризис не может быть охарактеризован как конфликт этнонацио-нальный. Если быть более точным, то надо сказать, что здесь сталкиваются две экстремистские силы, представляющие в том и другом случае наиболее радикальные (в смысле готовности к насилию) слои “государственников”, с одной стороны, России и российской армии, а с другой — чеченских сепаратистов. Стремление продолжать войну “до победного конца” — таков интерес, объединявший, как это ни парадоксально звучит в нынешней ситуации, ту и другую группировки. Именно данное обстоятельство составляет наиболее существенную характеристику чеченского кризиса: как с той, так и с другой стороны он не является отражением реальных интересов всего общества, от имени которого действуют радикалы. Сепаратистская идеология в Чечне, равно как и жестко государственническая точка зрения, отстаиваемая некоторой частью российского генералитета, правительственных кругов и интеллектуальных сил, представляют собой лишь “мобилизационные концепции”, позволяющие каждой стороне “сохранять лицо” и добиваться поддержки определенной части населения. С этой точки зрения, очевидно, правы те аналитики чеченского кризиса, которые возлагают ответственность за развязывание этого конфликта на “партию войны”. Идентификация этой партии, равно как и выявление ее структуры и инфраструктуры, — дело криминологического исследования, а не теоретического анализа, поэтому мы не будем больше касаться данного вопроса.
Другое отличие чеченского конфликта от осетино-ингушского состоит в том, что он в более явной форме был инициирован “сверху”. Это не территориальный конфликт, в котором задеваются интересы конкретной части населения, проживавшей на определенной территории или клочке земли. Это прежде всего конфликт, инициированный во властных структурах на основе личностных и групповых амбиций, рационализируемых с помощью соответствующих “идейно-патриотических лозунгов”.
Общее же с осетино-ингушским конфликтом состоит в том, что и этот как бы региональный конфликт есть проекция общероссийских процессов и интересов на развитие региона. Даже если рассмотреть способ его инициирования, то легко можно заметить, что невозможность урегулирования отношений между Чечней и Россией была задана не объективными обстоятельствами, а невозможностью встречи между Президентом России Б. Ельциным и Д. Дудаевым. Эта точка зрения представлена в обстоятельном докладе, подготовленном группой аналитиков во главе с В. Тишковым. Его авторы с достаточной убедительностью показывают, что главным моментом, определившим выбор между переговорами и силовыми методами, превратившимися в чеченскую войну, был “личностный фактор”. Объективной необходимости, а тем более неизбежности разрешения кризиса с помощью армии и иных силовых структур не было. “Роль курка” — пускового механизма в эскалации конфликта сыграли прежде всего личные амбиции, действовавшие с обеих сторон. Еще весной 1994 г. планировалось мирное урегулирование чеченского кризиса. До этого времени федеральные власти не обращали особого внимания на процессы, происходившие в криминогенном регионе, так как головная боль по поводу отношений с Татарстаном была сильнее, а интеллектуальных сил, способных действовать сразу на нескольких направлениях региональных конфликтов, просто не было. Вскоре после того, как был заключен договор с Татарстаном (15 февраля 1995 г.) и предприняты первые шаги к организации переговорного процесса с Чечней, механизм политического урегулирования стал давать одну осечку за другой.
Еще одна особенность чеченского кризиса состоит в том, что в нем в гораздо большей степени, чем в осетино-ингушском конфликте, проявились символические аспекты такого рода столкновений. “Государственный суверенитет”, “государственное равноправие с Россией”, “организация государственной границы”, введение своей системы гражданства и паспортизации, принятие собственной Конституции и специфического законодательства, основанного на шариате, — все эти цели имеют прежде всего символический характер. Они направлены на то, чтобы повысить статус политических деятелей регионального масштаба, приравнять его к статусу политиков и администраторов современных крупных государств. Правящая элита “потенциальной нации” стремится стать реальным участником мировой политики и получить определенные права в мировом сообществе, опираясь на всю совокупность символов, использование которых означает в языке современной политики самостоятельность государства.
Вся эта утвердившаяся уже в практике общения мировых сообществ символика представляет собой символический ряд первого порядка, который и составляет содержание интересов сепаратистской верхушки чеченского общества. Затем такая общая символика суверенитета облекается символами второго порядка, которые у чеченцев имеют, в частности, вид особого герба с изображением лежащего волка в обрамлении созвездия из девяти звезд, каждая из которых символизирует один из главных чеченских тейпов. Эта символика фиксируется также в виде зеленого знамени с узнаваемой исламской идентификацией; в виде исполнения особого коллективного обряда — зихра, обозначающего принадлежность к вайнахскому сообществу, и т.д. Эта символика второго порядка должна обозначить “особость” чеченского сообщества среди других сообществ, народов и государств. Суть идеи государственной независимости и состоит в том, что она должна в первую очередь обеспечить сохранность символов второго порядка. Промежуточным звеном между символами первого и второго порядка явилась попытка выработать идеологию “антирусизма”, которую предпринял Д. Дудаев в период его президентства.
Важно заметить, что степень приверженности этой символике стала в ходе данного конфликта не только критерием, но и средством социальной дифференциации, прежде всего основанием для продвижения в иерархии политической власти, которая может подкрепляться весьма существенными имущественными привилегиями. Действительно борьба за самостоятельность Чеченской республики открыла небывалые возможности личного обогащения для тех, кто контролировал потоки вооружений и пути распространения наркотиков, кто активно участвовал в криминализации данного региона, которая стала лишь наиболее характерным проявлением общероссийского политического и экономического кризиса. Однако материальные интересы действовали здесь не в обнаженном виде, а облекались и облекаются в символические одежды сепаратистской идеологии.
Оба уровня символического пространства оказываются весьма далеко отстоящими от массовых жизненных интересов. Более того, борьба за утверждение в символическом пространстве влечет за собой огромные жертвы в реальном жизненном мире сообществ, втянутых в конфликт по поводу символических интересов. Речь идет как о жертвах в виде человеческих жизней, пожираемых войной, так и о разрушении материальных, вещественных ценностей. Следовательно, одновременно с массовыми процессами обнищания, разрухи, обострения эпидемиологической ситуации, увеличением риска катастроф, с практикой повседневных убийств и разрушения жилищ идет процесс личного обогащения очень узких групп людей — политических элит, воплощающих в своем поведении приверженность символическим ценностям первого и второго порядка. В рамках этих групп идеальные и материальные интересы объединяются и действуют заодно, в то время как в масштабах всего сообщества они оказываются не только несовпадающими, но и противостоящими друг другу.
Важная сторона конфликта, особенно в его насильственном воплощении, состоит в том, что он представляет собой определенную форму подготовки кадров, готовых к применению насилия, привыкших или привыкающих к убийству себе подобных, охваченных жаждой отмщения за свое унижение в бессмысленной войне. В общероссийских масштабах вновь воспроизводится потерянное афганское поколение; а в Чечне вырастают национальные герои, хорошо владеющие оружием, умеющие организовывать ночные засады и обстрелы, обученные тактике городского боя, способные организовать рейд для захвата заложников в городской больнице, но непривыкшие к организации элементарной хозяйственной жизни. По мнению именно этой части чеченского населения только российская сторона несет ответственность за огромный материальный ущерб, причиненный республике, и, следовательно, она должна “компенсировать этот ущерб” за счет российского населения.
. Выход из чеченского кризиса может быть обеспечен лишь на основе отделения символических ценностей от повседневных интересов. Символическое пространство, вырабатываемое конфликтующими сторонами, представляет собой источник принципов. Чтобы перейти к процессам мирного урегулирования, необходимо, как известно, искать компромисс на почве взаимных интересов, а не упираться в принципы. Если чеченская сторона будет постоянно отстаивать суверенитет, не отдавая себе отчета в содержательном характере реальной практики, которая стоит за этим понятием, а российская сторона будет отстаивать конституционные принципы безотносительно к их конкретному содержанию, то это будет означать прежде всего поддержку “партии войны” в чеченском конфликте. Прекращение военных действий на основе договоренностей августа 1996 г. на уровне А. Лебедь — А. Масхадов означает прорыв в символических пространствах, созданных определенной частью политической и интеллектуальной элиты обеих сторон, в пользу важнейшей ценности повсе-; дневного бытия — сохранения человеческих жизней. Критика этих договоренностей с позиций ущемления целостности Российского государства, равно как и с позиций паритета Чечни и России, означает эксплуатацию символов первого и второго порядка в пользу интересов “партии войны”.