Жанровое разнообразие поэмы А. С. Пушкина "Руслан и Людмила"
 
Поэма — крупное стихотворное произведение с повествовательным или лирическим сюжетом. Известно много жанровых разновидностей поэм: героическая, дидактическая, сатирическая, историческая, лирико-драматическая и др.
Существует много различных мнений критиков насчет жанровой принадлежности “Руслана и Людмилы” . Критик Маймин Е. А. писал, что “по своему жанру “Руслан и Людмила” — шуточная и ироническая поэма-сказка” . “В литературе о Пушкине, — считает Б.  Бурсов, —достаточно выяснен вопрос о том, что в “Руслане и Людмиле” , по своему жанру близкой одновременно и сказке и исторической поэме, явно преобладает исторический интерес над сказочным…” .
На мой взгляд, “Руслан и Людмила” — оригинальное произведение, в котором черты волшебной сказки пересекаются с реальными историческими событиями.
Сюжет поэмы — сказочный, в нём все дышит молодостью и здоровьем, печальное не печально, а страшное не страшно, потому что печаль легко превращается в радость, а страшное становится смешным.
Похищение невесты, поиски ее, мотив соперничества, пребывание героини в заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец — все это похоже на сказку. Но по ходу повествования, внутри сюжета, происходит постоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свирепый чародей Черномор — немощным стариком.
Торжество правды над коварством, злобой и насилием — вот содержание поэмы. “Руслан…” — только сказка, с обычным в сказках резким противопоставлением добрых и злых персонажей и со счастливой развязкой.
Картины боевые чередуются с мирными, веселые и смешные с мрачными и страшными. Сочетание их приобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах Пушкина действует тот же закон контрастов, что и в его лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачной ночи. Стих льется плавно и певуче:
Вы слышите ль влюбленный шепот,
И поцелуев сладкий звук,
И прерывающийся ропот
Последней робости?..
(Песнь первая)
И вдруг резкий переход к страшному и таинственному. Внезапность события подчеркивается переносами и темпом стиха; идут быстрые, обрывистые фразы:
... Супруг
Восторги чувствует заране;
вот они настали...
Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла душа в Руслане...
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной...
(Там же)
Или:
В то время доблестный Фарлаф,
Все утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных,
У ручейка, наедине,
Для подкрепленья сил душевных,
Обедал в мирной тишине.
Как вдруг он видит: кто-то в поле,
Как буря, мчится на коне;
И, времени не тратя боле,
Фарлаф, покинув свой обед,
Копье, кольчугу, шлем, перчатки,
Вскочил в седло и без оглядки
Летит — а тот за ним вослед.
(Песнь вторая)
К чертам исторической поэмы относятся имена, которые восходят к “Истории государства Российского” Карамзина (Рогдай, Фарлаф) , и описание реальных исторических событий.
В шестой песне поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киева печенегами уже представляет собой художественное преображение научного источника.
Тон поэмы в шестой песне заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора заслонены подлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:
…Киевляне
Толпятся на стене градской
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой,
Щиты, как зарево блистают;
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!
Это уже достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой и даже средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма.
Со сказкой и историей тесно соседствует ирония. Автор не стесняется подшучивать над своей героиней даже в самые трагические для нее минуты. Она плачет, — однако “не сводит взора” с зеркала; решила утопиться — и не утопилась; говорит, что не станет есть, — а затем “подумала — и стала кушать” . Шутки нисколько не нарушают лирического образа героини — напротив, они придают ему “милый” характер.
Рогдай в поэме говорит Фарлафу:
“Презренный, дай себя догнать!
Дай голову с тебя сорвать!” .
Сцена борьбы Людмилы с Черномором изображается так:
Уж он приблизился: тогда,
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
“Поэма не только иронична в своей основе, — писал Слонимский, — но в ней заметен сильный элемент пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила, например, одновременно и сказочная героиня, и современная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина. Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на героиню. То же в большей или меньшей степени — и с другими героями. Пушкин весело смеется над своими героями, над читателем, над самим собой…” . Ирония автора распространяется даже на замысел поэмы, иронически и шутливо он обыгрывает сам сюжет поэмы:
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им!
— Женитьбы наши безопасны...
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
(Песнь четвертая)
Также в “Руслане…” присутствуют черты романтической поэмы: необычный герой — витязь, у которого нет прошлого, необычное место, действие происходит то в историческом событии, то в сказке.
“Это была поэма “лиро-эпическая” , или, другими словами, романтическая, потому что внесение в эпос лирического элемента само по себе, — писал А.  Слонимский, — было уже фактом романтического значения. Но пушкинский романтизм был особого свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший в надзвездные сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в котором были уже реалистические задатки. Даже уносясь на “крыльях вымысла” , Пушкин не забывал о земле. Действительность постоянно напоминала о себе, прорываясь сквозь фантастическую ткань рассказа в виде лирических и автобиографических отступлений и авторских оценок лиц и событий… В “Руслане” не было еще — и в этом прав Белинский —полного романтизма, проникающего всю ткань произведения, это был только шаг к романтизму. Но там, где авторская лирика вступала в свои права, появлялись островками свежие, вновь найденные романтические картины, звучала легкая музыка романтизма. Фантастическое проводится через живое восприятие — через зрительные, звуковые и моторные ощущения — и тем самым становится почти что реальностью…” .
В поэме широко используется А. С. Пушкиным возможность внефабульных авторских отступлений. Таким отступлением, например, открывается третья песня поэмы “Руслан и Людмила” :
Напрасно вы в тени таились
Для мирных, счастливых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись
От гневных зависти очей.
Уж бледный критик, ей в услугу,
Вопрос мне сделал роковой:
Зачем Русланову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, добрый мой читатель,
Тут злобы черную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Лирическая основа “Руслана и Людмилы” —это праздничное чувство жизни, полнота ощущений, игра молодых сил. Позиция автора шаловливо определяется в посвящении:
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Автор играет сказочными образами, как будто не принимая их всерьез. Воображение его скользит по героям, которые обрисовываются легкими контурами.
Молодецкая похвальба: “Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!” , и весь этот молодецкий тон в сцене с Головой — плохо вяжутся с настроениями Руслана, потерявшего супругу и только что размышлявшего о “траве забвения” , “вечной темноте времен” и тому подобных романтических тонкостях.
Объясняется все это очень просто: герои еще не получили совершенно самостоятельного существования, не обособились от авторской лирики. Они составляют предмет лирической игры, и пружины их действий находятся пока еще в руках автора. С этой точки зрения вполне понятно, что древнему витязю приписываются пылкие романтические чувства:
Но, страстью пылкой утомленный,
Не ест, не пьет Руслан влюбленный,
На друга милого глядит,
Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья...
(Песнь первая)
Руслан не древний витязь и не былинный богатырь, а романтический герой, совершающий подвиги для спасения возлюбленной. Подобная модернизация героев давала удобный повод для лирических вторжений автора. Он ставит себя, например, в положение Руслана, лишившегося своей возлюбленной в самый разгар “восторгов” :
И вдруг минутную супругу
Навек утратить... О друзья,
Конечно, лучше б умер я!..
(Песнь первая)
Авторские отступления — то лирические, то иронические, контрастирующие с нею, — придают рассказу личный тон. Автор все время по