А. Ф. ЛОСЕВ ЦЕЛОСТНОСТЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
А. Ф. Лосев (23.09.1893 — 24.05.1988) родился в Новочеркасске (столице Области Всевеликого Войска Донского) в скромной семье Ф. П. Лосева, учителя математики, страстного любителя музыки, скрипача-виртуоза, и Н. А. Лосевой, дочери настоятеля храма Михаила Архангела, протоиерея о. Алексея Полякова. Однако отец оставил семью, когда сыну было всего три месяца, и воспитанием мальчика занималась мать. От отца А. Ф. унаследовал страсть к музыке и, как он сам признавался, «разгул и размах идей», «вечное искательство и наслаждение свободой мысли». От матери — строгое православие и нравственные устои жизни. Мать и сын жили в собственном доме, который в 1911 г., когда Алексей кончил с золотой медалью классическую гимназию, пришлось продать — нужны были деньги для обучения в Московском Императорском Университете (доходов со сдаваемого матерью в аренду казачьего наследственного надела не хватало).
Алексей Лосев в 1915 г. окончил Университет по двум отделениям историко-филологического факультета — философии и классической филологии, получил он и профессиональное музыкальное образование (школа итальянского скрипача Ф. Стаджи) и серьезную подготовку в области психологии.
Со студенческих лет он член Психологического Института, который основал и которым руководил профессор Г. И. Челпанов. Обоих, учителя и ученика, связывало глубокое взаимопонимание. Г. И. Челпанов рекомендовал студента Лосева в члены Религиозно -философского общества памяти Вл. Соловьева, где молодой человек лично общался с Вяч. Ивановым, С. Н. Булгаковым, И. А. Ильиным, С. Л. Франком, Е- Н. Трубецким, о. П. Флоренским. Оставленный при Университете для подготовки к профессорскому званию, Алексей Лосев одновременно преподавал в московских гимназиях древние языки и русскую литературу, а в трудные революционные годы ездил читать лекции в только что открытый Нижегородский Университет, где и был избран по конкурсу профессором (1919), в 1923 г. Лосева утвердил в звании профессора уже в Москве Государственный Ученый Совет.
На родину, где никого из близких за годы революции не осталось в живых, Лосев не возвращался.
В 1922 г. он вступил в брак (венчал в Сергиевом Посаде о. П. Флоренский) с Валентиной Михайловной Соколовой, математиком и астрономом, которой мы обязаны напечатанием книг А. Ф. в 20-х годах.
Все эти годы А. Ф. Лосев был действительным членом Государственной Академии Художественных наук, профессором Государственного Института музыкальной науки (ГИМН), где он работал в области эстетики, профессором Московской консерватории.
Начал он печататься с 1916 г. («Эрос у Платона», «Два мироощущения», «О музыкальном ощущении любви и природы»).
В 1919 г. на немецком языке вышла в Швейцарии в сборнике «Russland» важная статья Лосева Russische Pholosophie. В 1918 г. молодой Лосев совместно с С. Н. Булгаковым и Вяч. Ивановым готовил по договоренности с издателем М. В. Сабашниковым серию книг. Называлась эта серия под ред. А. Ф. Лосева «Духовная Русь». В ней, кроме вышеназванных, участвовали Е. Н. Трубецкой, С. Н. Дурылин, Г. И. Чулков, С. А. Сидоров. Однако издание это не увидело света, что и неудивительно для революционных лет.
Однако в эти же годы началась подготовка т. н. «восьмикнижия», которое А. Ф. Лосев опубликовал с 1927 по 1930 гг. Это были «Античный космос и современная наука» (1927), «Философия имени» (1927), «Диалектика художественной формы» (1927), «Музыка как предмет логики» (1927), «Диалектика числа у Плотина» (1928), «Критика платонизма у Аристотеля» (1929), «Очерки античного символизма и мифологии» (1930), «Диалектика мифа» (1930).
Уже в конце 20-х годов автор этих книг подвергся травле и проработке в печати. На XVI партсъезде ВКП(б) его осудил (в первую очередь за «Диалектику мифа») Л. М. Каганович, как классового врага. В ночь на Страстную пятницу 18 апреля 1930 г. А. Ф. Лосева арестовали, приговорив к 10 годам лагерей (его супругу к 5 годам), обвиняя в антисоветской деятельности и в участии в церковно-монархической организации. Уже отбывшего 18 месяцев заключения во внутренней тюрьме Лубянки (4 месяца в одиночке) и находящегося в лагере на стройке Беломорско-Балтийского канала на Лосева в статье «О борьбе с природой» обрушился М. Горький.
С удивительной стойкостью переносили Лосевы свое лагерное бытие, о чем свидетельствует переписка А. Ф. с В. М., заключенной в лагере на Алтае. Поддерживала силу духа супругов Лосевых их глубокая вера и тайно принятый ими (под именами Андроника и Афанасии) монашеский постриг (1929 г., 3 июня), совершенный известным афонским старцем, архимандритом о. Давидом.
Однако сфабрикованное дело потерпело в конечном счете крах. Лосевых освободили в 1933 г. в связи с завершением стройки канала. Правда, А. Ф. вышел из лагеря, почти потеряв зрение, но зато с разрешением (сказалась помощь Е. П. Пешковой, жены Горького, главы Политического Красного Креста) вернуться с восстановлением гражданских прав в Москву.
В ЦК ВКП(б) бдительно следили за вернувшимся философом. Ему наложили запрет на работу по его прямой специальности, разрешив заниматься античной эстетикой и мифологией. Все 30-е годы А. Ф. переводил античных авторов: Платона, Аристотеля, Плотина, Прокла, Секста Эмпирика, мифо-графов и комментаторов философии, Николая Кузанского, а также знаменитый ареопагитский корпус. Штатного места в высших учебных заведениях для бывшего арестанта не было, и он вынужден был выезжать из Москвы раза два в год для чтения курсов античной литературы в провинцию.
В 1941 г. семья Лосевых пережила новую катастрофу — гибель дома от немецкой фугасной бомбы, полное разорение, смерть близких. Жить пришлось начинать сначала еще раз. Появилась надежда на университетскую деятельность. Пригласили на философский факультет МГУ им. Ломоносова. Но читавшего лекции и руководившего гегелевским семинаром проф. Лосева (1942—1944 гг.) изгнали из Московского университета по доносу (в нем принял участие и бывший друг), как идеалиста.
В 1943 г. А. Ф. присудили степень доктора филологических наук. Классическая филология оказалась спасительной. Власть перевела Лосева (оставить без работы не решились) в Московский государственный пединститут им. Ленина на открывшееся там классическое отделение, где он мешал как конкурент зав. кафедрой. Правда, через несколько лет отделение закрыли, и Лосев оказался сначала на кафедре русского языка, а затем на кафедре общего языкознания, где он преподавал древние языки аспирантам, проработав до самой своей кончины.
С 1930 по 1953 гг. А. Ф. Лосев не издал ни одного своего труда (перевод из Николая Кузанского не в счет) — издательства боялись печатать рукописи Лосева по античной эстетике и мифологии, обставляя их отрицательными рецензиями, обвиняя в антимарксизме, что граничило с антисоветчиной, грозило новым арестом. Спасла смерть Сталина.
С 1953 г. А. Ф. Лосева начали интенсивно печатать. Теперь, в 1998 г., в списке трудов Лосева более 700 наименований, из них более 40 монографий. С 1963 по 1994 гг. выходило новое лосевское «восьмикнижие» — «История античной эстетики» в 8 томах и 10 книгах (т. VIII в двух книгах, готовый еще в 1985 г., вышел посмертно в 1992 и 1994 гг.). Этот труд явился подлинной историей античной философии, которая вся, по определению ее автора, выразительна, а значит, эстетична. Более того, этот труд дает нам картину античной культуры в единении ее духовных и материальных ценностей.
На склоне лет А. Ф. смог вернуться к любимой еще с 20-х годов проблематике. Впервые за советское время вышло собрание сочинений Платона под редакцией А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса со статьями А. Ф. и комментариями А. А. Тахо-Годи. Наконец, А. Ф. Лосев официально вернулся в философию, сотрудничая в пятитомной философской энциклопедии (1960—1970), где ему принадлежат 100 статей, иные из которых представляют большие глубокие исследования. Выпустил он (тоже впервые в русской науке) «Античную музыкальную эстетику» (1960—1961), не говоря уже о серьезных и объективных статьях, посвященных Рихарду Вагнеру, о котором не принято было говорить положительно (1968, 1978).
В 1983 г. вышла книга «Знак. Символ. Миф». Но еще раньше, в 1976-м, появилась книга «Проблема символа и реалистического искусства» (2-е изд., 1995). Именно Лосев впервые за советское время заговорил о символе, о предмете, долгие годы закрытом для исследователей и читателей, и заговорил положительно, вопреки ленинской критике. Впервые поднял А. Ф. и ряд наболевших вопросов, связанных с эпохой Возрождения. А. Ф. Лосев, несмотря на противодействие защитников марксистской доктрины, представил обратную сторону так называемых титанов Ренессанса с их вседозволенностью и абсолютизацией человеческой личности. «Эстетика Возрождения» (1978) оказалась, как всегда у Лосева, больше, чем эстетика. Это выразительный лик культуры целой эпохи.
Вернулся А. Ф. и к русской философии, о которой он писал в давние времена. Он подготовил большую книгу об учителе своей юности, Вл. Соловьеве, напечатав ее сокращенную редакцию под названием «Вл. Соловьев» (1983). Это вы звало невероятные гонения и на книгу (первую при советской власти о русском философе), и на ее автора. Книгу пытались уничтожить, а потом сослали на окраины страны (за невозможностью сослать самого автора). Рукописи Лосева в разных издательствах были задержаны на основе приказа Председателя Комиздата Б. Н. Пастухова. Полностью книга «Вл. Соловьев и его время» появилась в печати после кончины А. Ф., уже в 1990 г.
Так хотя бы в конце жизни, но снова были подняты Лосевым и восстановлены в своих правах излюбленные им с 20-х годов идеи (причем уже не только на античном материале) и выражены в чрезвычайно острой, яркой и полемической форме.
А. Ф. Лосев скончался 24 мая 1988 г. в день памяти славянских просветителей св. Кирилла и Мефодия, покровителей Лосева с детских лет (в гимназии домовый храм был посвящен этим святым). Последнее, что написал А. Ф. Лосев, — «Слово о Кирилле и Мефодии — Реальность общего», с которым А. Ф. собирался выступить в год празднования Тысячелетия Крещения Руси. Это слово на 9-й день по кончине А. Ф. я прочитала на Международной конференции, посвященной великому празднеству, в присутствии многочисленных гостей и участников почтенного собрания, светских и духовных лиц, в том числе высоких иерархов.
В 1995 г. мне пришлось познакомиться со следственным делом А. Ф. Лосева, причем выяснилось, что в Центральном архиве ФСБ РФ сохранились изъятые при аресте философа рукописи (2350 страниц), которые были переданы мне 25 июля 1995 г. в «Доме Лосева» (на Арбате) в торжественной обстановке. Интереснейшие архивные материалы, сохранившиеся дома после катастрофы 1941 г. и пополненные вернувшимися с Лубянки, регулярно публикуются в журналах, сборниках, таких как «Студенческий меридиан», «Человек», «Начала», «Символ», «Вестник РХД» (оба последние — Париж — Москва), «Новый журнал» (Нью-Йорк).
Как всегда поздно, но восторжествовала справедливость: в 1990 г. — вышел том Лосева под скромным названием «Из ранних произведений», где были напечатаны «Философия имени», «Диалектика мифа», «Музыка как предмет логики». А. Ф. Лосев вернулся в ряды великих русских философов. Он оказался из них последним. В 1993—1997 гг. издательство «Мысль» (Москва) выпустило семь томов сочинений А. Ф. Лосева, где перепечатано «восьмикнижие» 20-х годов и впервые опубликованы обширные архивные материалы. В 1997 г. появился сборник работ Лосева «Имя» (СПб. изд. «Алетейя»), куда вошли новые архивные материалы, в том числе тезисы докладов А. Ф. Лосева об Имени Божием и многое другое. Жизнь и творчество А. Ф. Лосева продолжаются в его книгах.
Всякий, кто знакомится с трудами А. Ф. Лосева, будет поражен разнообразием его научных интересов, как будто совсем несовместимых друг с другом. Однако при ближайшем рассмотрении не только книг русского мыслителя, но и его биографии можно убедиться в удивительной целостности и целеустремленности его долгого творческого и жизненного пути.
Эта целеустремленность и целостность проявились еще в гимназические и студенческие годы.
А. Ф. любил родную гимназию, называя ее «кормилицей» (она действительно изобильно питала своих учеников науками) и вспоминая ее постоянно.
В гимназии заложено было у юного Лосева стремление соединять все области знания в нечто единое. Он увлекался литературой, философией, математикой, историей, древними языками. Учителя были выдающимися знатоками своего дела («Не чета нынешним профессорам», — говаривал он). Достаточно сказать, что в старших классах гимназии юноша изучал сочинения Платона, полученные в подарок от учителя древних языков И. А. Микша, а также сочинения Вл. Соловьева, которыми наградил его директор гимназии Ф. К. Фролов.
Кроме того, существовали журналы «Природа и люди», «Вокруг света», «Вестник знаний», «Вера и разум», которые читал и выписывал гимназист. Слушал он и лекции приезжих ученых и критиков вроде Ф. Степуна и Ю. Айхенвальда, неизменно посещал театр, где играли известнейшие в России гастролеры, и концерты «Русского музыкального общества». Всего не перечесть. В недавно обнаруженной мною в домашнем архиве переписке (в пяти объемистых записных книжках) гимназиста Алексея Лосева и гимназистки Ольги Позднеевой (сестры его сотоварищей по гимназии братьев Позднеевых, будущих профессоров) есть примечательные свидетельства вполне осознанного юношей дальнейшего жизненного пути.
«Я не для балов и не для танцев, а для служения науке, для поклонения прекрасному» (подчеркнуто Лосевым). Он пишет сразу два сочинения, о чем сообщает Ольге: «Я сижу до 12-ти, а иногда и больше. У меня на столе сейчас лежит по крайней мере до 200 книг и брошюр, не считая нескольких дестей исписанной бумаги. Все сочинения, рефераты, заметки, выписки из книг». Одно сочинение — «Ж. Ж. Руссо и диссертация: «О влиянии наук на нравы». Другое — «Психические различия человека и животных». «В работе вся цель жизни. Работать над самим собой, учиться и учить. Вот мой идеал», и добавляет одно из любимых изречений: «Если ты молишься, если ты любишь, если ты страдаешь, то ты человек». И еще одно: «Мысль без жизни и жизнь без любви — что пейзаж без воздуха — там задохнешься». Он с гордостью пишет о своей матери, что это именно она сделала «из жалкого, хрупкого дитяти юношу, честно трудящегося и стремящегося оправдать свое название христианина» (7 ноября 1909 г.). Он переписывает свой реферат о Руссо и готов писать всю ночь: «Буду сидеть до света, а своего добьюсь». «Одна наука. Только ты одна приносишь мне успокоение». И мест таких множество в этом диалоге близких душ.
Особенно импонирует Алексею Камилл Фламмарион, знаменитый французский астроном и вместе с тем беллетрист, романами которого — «Стелла» и «Урания» — зачитывался гимназист.
Для Алексея, который в 1909 г. написал сочинение «Атеизм. Его происхождение и влияние на науку и жизнь», важно, что Фламмарион, «будучи самым серьезным ученым, в то же время верующий в Бога», с уважением относится к христианству. Уже в этих словах гимназиста заложен один из главных жизненных и мировоззренческих принципов Лосева о целостном восприятии мира через единство веры и знания-
Вне философии юноша не мыслит жизни. Он твердо уверен в том, что «философия есть жизнь», а «жизнь есть философия». «Есть, — пишет он, — единое знание, единый нераздельный дух человеческий. Ему служите!». «Вы хотите быть философом? Для этого надо быть человеком» (там же, выделено Лосевым). Перед нами семена будущего целостного взгляда на мир и его освоение. Здесь же вполне осознанная целеустремленность к познанию истины, вечное ее искание, ибо претензия на обладание истиной «есть смерть» . Тут же спор с Достоевским, ибо «не красота спасет мир, а добро».
Размышления о любви студента Лосева тоже утверждают «взаимную принадлежность» двух душ к «вселенскому всеединству» , а стремление к любви тоже понимается как «стремление к утраченному единству», являясь космическим процессом . «Зерно любви» «в своем динамическом аспекте есть порыв к единству, побеждающему смерть, неведение и несчастье», «узревший тайну любви в идее всеединства знает, что такое он, человек, и куда он идет» . «Человеческая душа тоскует по своей небесной родине, но она в путах зла. Отсюда любовь на земле есть подвиг» . «Абсолютное счастье есть вечная жизнь и радость о Духе Святе» . Вера в единого Творца приводит к мысли, что «Ипостасный Бог, являющий своим ипостасным единством идею всеединой вселенной», есть «предвечный образ единения душ» ,
Наиболее четко и выразительно представлена идея всеединства в юношеской работе Лосева под названием «Высший синтез как счастье и ведение», которая была написана накануне отъезда в Москву перед поступлением в Московский университет в 1911 г.
Он задумал это сочинение в 15 главах как некую программу для будущей творческой жизни. Правда, автор установил только основные тезисы, написал частично главу «Религия и наука», собрал к ней подготовительные материалы и заметки. Особенно дорога оказалась для юного (как и для зрелого) Лосева идея единения науки и религии, веры и знания. Ведь знать можно только тогда, когда веруешь, что объект знания действительно существует, а верить можно, если знаешь, во что надо верить. Одно из любимых изречений А. Ф. — слова апостола Павла «верою познаем».
Основной тезис юного философа был высказан вполне четко. Высший синтез — это синтез религии, философии, науки, искусства и нравственности, т. е. всего, что образует духовную жизнь человека.
Этот высший синтез, очевидно, нашел опору в теории всеединства Вл. Соловьева, которого Лосев считал своим первым учителем наряду с Платоном, учителем в жизненном, а не абстрактном понимании идей и виртуозной диалектике.
Философские размышления молодого Лосева (а ими заполнены его дневниковые записи) все тяготеют к самой ранней его теоретической работе, которая вполне созвучна и его будущей творческой и жизненной позиции.
Однако здесь нам необходимо сделать некоторые уточнения, которые смогут связать русского философа с классической традицией. Наш читатель тем самым до некоторой степени получит объяснение, почему А. Ф. Лосев опирался в своих трудах на опыт античной философии, без которой не могли обойтись ни восточные Отцы церкви православной Византии (а они были мастерами диалектики, не уступая в этом неоплатоникам), ни западная средневековая схоластическая наука, ни эпоха Возрождения в лице кардинала Николая Кузанского, ни Шеллинг, ни Гегель. В связи с этим думаю, что не следует ограничиваться при изучении работ А. Ф. Лосева ссылкой только на теорию всеединства Вл. Соловьева.
Конечно, Вл. Соловьев был, по признанию самого А. Ф., его первым учителем, и теория всеединства объединяет Лосева и Вл. Соловьева. Однако всеединство немыслимо без целого или целостности, а эта последняя опять-таки свои истоки имеет в античной философии, которая Лосевым, готовившим свои книги 20-х годов, была глубоко изучена в подлинниках. Ему особенно импонировала в этом плане теория Аристотеля об общности (синтез единичного и общего), которая есть не что иное, как идея, эйдос или смысл любой вещи, организующей ее целостность.
И вот тут-то Лосев выявляет и развивает в связи с идеей целостности теорию организма и механизма, намеченную в философии Аристотеля. В формулировке Лосева эта теория, обдумывавшаяся Аристотелем трудно и разбросанно, звучит достаточно ясно. Целостность вещи как организма гибнет с удалением из нее хотя бы одной существенной ее части, в то время как целостность механизма сохраняется, несмотря на удаление отдельных частей и на их замену. Это замечательное учение о целостном организме проходит через все творчество А. Ф., и раннее, и самое позднее. По Аристотелю, таким организмом является всякая отдельная вещь, всякое отдельное живое существо, всякая эпоха и, наконец, космос тоже в целом есть организм. Организм, таким образом, по Аристотелю, есть «такая целостность вещи, когда имеется одна или несколько таких частей, в которых целостность присутствует субстанциально».
У Аристотеля это продуманная философом теория, та логическая структура, которая необходима, чтобы отличать организм от механизма, а вовсе не обычное для древних представление о всеобщем одушевлении мира.
Более того, свою логическую структуру организма Аристотель выразил по своей терминологии в учении о «четырех причинах», которые Лосев именует, опять-таки разъясняя, интерпретируя и развивая, «четырехпринципной структурой всякой вещи как организма».
Основой такой структуры является эйдос, или идея, смысл, сущность вещи; далее материя, которая есть не что иное, как возможность жизненного воплощения идеи; затем причина развития данного организма, заключающая в себе самопроизвольное движение, и, наконец, результат или цель самодвижущегося развития. Этот аристотелевский так называемый четырехступенчатый принцип целостной структуры любой вещи как организма в дальнейшем вошел и в неоплатоническую систему, где делался особенный упор на единое, объединяющее в одно целое каждую его часть. Недаром Лосев выделил у Прокла в его учении о едином, т. н, генологии, двенадцать типов единого, в конце концов все многообразие мира возводилось у неоплатоников к высшему безымянному абсолюту, к Единому, создающему целостность космического организма.
Лосев был глубоким знатоком платоно-аристотелевского синтеза в неоплатонизме, последней философской школе античности (III—V вв.). Думается, что не без воздействия тончайшей диалектики неоплатоников, которых Лосев изучал, комментировал, интерпретировал, переводил в течение всей своей долгой жизни, развивалось и укреплялось собственное учение Лосева о целостности любой вещи и даже любой эпохи, которую он готов был рассмотреть «как живой, единый организм, как живое тело истории».
Эта целостность не исключала изучение отдельных фактов и явлений, она предполагала их, выявляя сначала нечто индивидуальное, частное, что в дальнейшем установит характерную для них органическую общность, как раз и создающую «живое тело истории». Еще в книге 1930 г. А. Ф. Лосев стремился установить именно тип античной культуры, отмечая, что «типология же и конкретная, выразительная физиогномическая морфология — очередная задача и всей современной философии и всей науки». Он готов был, «если позволят обстоятельства», опубликовать «ряд типологических работ». Такие обстоятельства надо было ждать десятки лет. Общее, целое, целостное культуры тысячелетней античности и вместе с тем индивидуальное, особенное, специфическое сумел продемонстрировать философ в своей монументальной «Истории античной эстетики».
Небезынтересно отметить, что целостность ничуть не противоречит, по Лосеву, индивидуальности, которую, как он не раз повторял, «ничем нельзя объяснить, только из самой себя». «Даже Демокрит, — писал он, — впервые пожелавший изобразить индивидуальности, представил их как неделимые атомы». Но ведь греческое слово атоuоv и латинское individuum одинаково, буквально означают «неделимое», а значит, и целое, целостное, не разделенное механически на части. Значит, Демокрит тоже понимал атомы в качестве неких мельчайших организмов.
Однако умно сконструированная целостность каждой вещи и всего мира вовсе не исключала воздействия стихий и неожиданных драматических коллизий. Недаром неоплатоники (особенно Плотин) представляли мир театральными подмостками, на которых разыгрывалась космическая драма, возглавляемая верховным хорегом-Демиургом.
Драма жизни, как мы знаем, не миновала и Лосева, почитателя «светоносного Ума», «апологета разума», который, полагая, что мир «чреват смыслом», и в самой «бешеной бессмыслице» стремился «увидеть смысл». Философ Лосев отнюдь не случайно назвал жизнь сумасбродством, хотя видел даже в нем некий метод и определил «жизнь философа — между сумасбродством и методом».
Нет, не зря А. Ф. признавался в конце своего пути:
«Жизнь навсегда осталась для меня драматургически-трагической проблемой».
Теперь, надеюсь, вряд ли можно будет судить об энциклопедической эрудиции А. Ф. Лосева и редкостной для науки XX в. (основанной на сознательном разъятии целого) универсальности русского мыслителя (философия и филология, эстетика и мифология, богословие и теория символических форм, история художественных стилей, философия музыки, математика, астрономия и др.), не учитывая понятий «всеединства», «высшего синтеза» и «целостности» предмета, понятого как организм. Мир для А. Ф. Лосева немыслим вне единораздельной целостности бытия. Сущность этой целостности можно изучить во всех внешних проявлениях ее частей, несущих на себе печать целого, так сказать энергию сущности, в формах словесных, математических, астрономических, символических, мифологических, музыкальных, временных и мн. др. Широта исследовательского диапазона Лосева и есть, таким образом, не что иное, как универсальное познание мира, созданного Единым Творцом, во всех выразительных смыслах и формах.
«Всеединство», «целостность», «высший синтез» привели Лосева к отрицанию противопоставления идеализма и материализма и вообще к употреблению этих «заношенных терминов» с «неясным содержанием». Он решительно демонстрирует единство идеи и материи, духа и материи, бытия и сознания во введении к консерваторскому курсу по «Истории эстетических учений».
Он признает также диалектическую связь и единство между идеей и материей, но никак не главенство одной из них, как это характерно для марксизма. Диалектик не может ставить преграду между сущностью и явлением, как нет преграды между бытием и сознанием, идеей и материей. Идея одухотворяет материю, а материя овеществляет дух, придает ему плоть.
А. Ф- Лосев писал: «Тело осуществляет, реализует, впервые делает существующим внутренний дух, впервые выражает его бытийственно. Сознание только тогда есть сознание, когда оно действительно есть, т. е. когда оно определяется бытием. Это диалектическое саморазвитие единого живого телесного духа и есть последняя известная мне реальность».
Здесь у Лосева нет ни абстрактной идеи, ни абстрактной материи. Наоборот, саморазвивающаяся идея обладает не только духом, но и материей, или телом, т. е., собственно говоря, включает в себя производственные отношения. Вот почему в экономике идея должна проявлять себя выразительно-сущей. Поэтому «дух, который не создает своей специфической экономики, есть или не родившийся, или умирающий дух».
Как видим, А. Ф. Лосев создает свою теорию единства, или синтеза идеи и материи, подлинно диалектическим методом, присущим всем его построениям. «В философии я — логик и диалектик», — писал Лосев (письмо В. М- Лосевой из лагеря в лагерь от 11.03.32 г.), ибо в диалектике бьется «ритм самой действительности», диалектика — «глаза, которыми философия может видеть жизнь».
Чистая диалектика, писал А. Ф., относится к сфере «реалистической философии», понятой глубоко исторически, почему «все, что было, есть и будет, все, что вообще может быть, конкретным становится только в истории». Свои тезисы А. Ф. подтвердил и в книгах 20-х годов, и особенно в поздней «Истории античной эстетики». В ней историко-диалектический метод А. Ф. Лосев применил к явлениям тысячелетней культуры, опираясь на точную науку, изучая детально, всесторонне, можно сказать, филигранно свой предмет и вполне естественно для него прибегая к художественной выразительности.
В книгах 20-х — начала 30-х годов, которые представлены в нашем томе, А. Ф. Лосев строит свою оригинальную философскую систему, выдвигая такие кардинальные категории (логические и вместе с тем жизненные), как, например, одно, единое, сущность, эйдос, миф, символ, личность, имя, самое само, число и мн. др. и находит их истоки в античности. Поэтому всякий, кто хотел бы внимательно ознакомиться с целостной картиной лосевского видения мира с позиций философа XX в., должен обратиться не только к т. н. «восьмикнижию» первой четверти века, но и к его позднему «восьмикнижию» «Истории античной эстетики», тем самым соединив начала и концы в творчестве последнего представителя русской фило-софско-религиозной мысли. Сам А. Ф. Лосев однажды признался в письме к В. М. Лосевой (из лагеря в лагерь 22.01.32 г.): «Имя, число, миф — стихия нашей с тобой жизни».
Лосев как религиозный философ раскрывается наиболее полно в своей философии имени («Философия имени» написана в 1923 г.), в которой он опирается на учение о сущности Божества и энергиях, носителях Его сущности (доктрина христианского энергетизма, сформулированная в XIV в. св. Григорием Паламой). Сущность Божества, как и положено в духе апофатизма, непознаваема, но сообщима через свои энергии. Эта доктрина нашла свое выражение в православном религиозно-философском движении имяславия, идеи которого глубоко понимали и развивали в 10-х — начале 20-х годов о. П. Флоренский, о. С. Булгаков, В. Ф. Эрн, профессор-богослов Д. М. Муретов, религиозный деятель и публицист М. А. Новоселов, известные математики Д. Ф. Егоров, Н. М. Соловьев и мн. др. А. Ф. Лосеву принадлежит серия докладов о почитании Имени Божьего в плане историческом (богословские споры IV в, и современное состояние вопроса) и философско-аналитическом. Он пишет также статью «Ономатодоксия» (греческое название имяславия), предназначавшуюся для печати в Германии.
Любое имя, а не только Имя Божие тоже понимается Лосевым не формально, как набор звуков, но онтологически, т.е. бытийственно. Однако открыто признаться в своих ареопа-гитских, паламитских и имяславских истоках ученый не мог, ссылаясь только на некие старые системы, давно забытые. Можно с полной уверенностью сказать, что идеи «философии имени» и сейчас современны, имея много общего с его поздними лингвистическими работами 50—80-х годов. В «Философии имени» А. Ф. Лосев философско-диалектически обосновал слово и имя как орудие живого социального общения, далекое от чисто психологических и физиологических процессов. В «Истории русской философии» Н. О. Лосский особенно оценил идеи Лосева в «Философии имени». Лосский писал:
«Если бы нашлись лингвисты, способные понять его философию языка... они могли бы натолкнуться на совершенно новые проблемы и дать новые плодотворные объяснения многих явлений жизни языка». Н. О. Лосский подчеркнул наличие «целой философской системы» в «Философии имени» и открытие Лосевым «существенной черты мирового бытия», которое не замечают «материалисты, позитивисты и другие представители упрощенных миропонимании».
Слово у А. Ф. Лосева всегда выражает сущность вещи, неотделимую от этой последней. Назвать вещь, дать ей имя, выделить ее из потока смутных явлений, преодолеть хаотическую текучесть жизни — значит сделать мир осмысленным. Поэтому весь мир, вселенная есть не что иное, как имена и слова разных степеней напряженности. Поэтому «имя есть жизнь». Без слова и имени человек «антисоциален, необщителен, не соборен, не индивидуален», «Именем и словами создан и держится мир. Именем и словами живут народы, сдвигаются с места миллионы людей, подвигаются к жертве и к победе глухие народные массы. Имя победило мир».
В. В. Зеньковский в «Истории русской философии» (Париж, 1950 г.), опираясь на «Философию имени», поражался «мощи дарования» Лосева, «тонкости анализа», его «силе интуитивного созерцания». Он подчеркивал в философии Лосева «живую интуицию всеединства», символизм, близость к «христианской рецепции платонизма», «учение о Боге», которое нигде не подменяется учением о идеальном космосе, которое «решительно отделено от отождествления» этого космоса с Абсолютом (вопреки концепции софиологов с их космосом как живым цельм).
Лосев — творец философии мифа, тесным образом связанной с его учением об имени. Ведь «миф» по-гречески есть «слово максимально обобщающее». Автор понимает миф не как выдумку и фантазию, не как перенос метафорической поэзии, аллегорию или условность сказочного вымысла, а как «жизненно ощущаемую и творимую вещественную реальность и телесность». Миф — это «энергийное самоутверждение личности», «образ личности», «лик личности», это есть «в словах данная личностная история». В мире, где царствует миф, живая личность и живое слово как выраженное сознание личности, все полно чудес, вопринимаемых как реальный факт, тогда миф есть не что иное, как «развернутое магическое имя», обладающее также магической силой.
Миф как жизненная реальность специфичен не только для глубокой древности. В современном мире очень часто происходит мифологизация, по сути дела, обожествление идей, выдвигаемых в политических целях, что особенно было характерно для страны, строящей светлое будущее с бессловесным обществом. Создается, например, обожествление идеи материи (вне материализма нет философии), идеи построения социализма в одной стране, находящейся во вражеском окружении, идеи обострения классовой борьбы и мн. др. Идея, воплощенная в слове, обретает жизнь, действует как живое существо, т. е. становится мифом и начинает двигать массами и, собственно говоря, заставляет целое общество (не подозревающее об этом) жить по законам мифотворчества. Мифологизация бытия ведет к извращению нормального восприятия личного и общественного сознания, экономики, науки, философии, искусства, всех сфер жизни.
А. Ф. Лосев сознательно вставил в текст книги выброшенные цензурой опасные идеологические места. И не раскаивался. Он писал из лагеря жене: «В те годы я стихийно рос как философ, и трудно было (да и нужно ли?) держать себя в обручах советской цензуры». «Я задыхался от невозможности выразиться и высказаться». «Я знал, что это опасно, но желание выразить себя, свою расцветавшую индивидуальность для философа и писателя превозмогает всякие соображения об опасности» Опасность, как мы знаем, разразилась. «Диалектика мифа» была разрешена цензурой, возможно, потому, что политредактором Главлита был поэт-баснописец Басов-Верхоянцев, который дал заключение на эту опасную книгу. Взаключенииотмечалась чуждость автора марксизму (идеалист), приводились примеры из его «философского трактата», а затем следовала парадоксальная резолюция: «Разве только в интересах собирания и сбережения оттенков философской мысли, может быть, и можно было напечатать эту работу, столь не материалистически и не диалектически построенную». Как видно, поэт взял верх над цензором. В докладе Л. М. Кагановича, который приводил примеры из этого «контрреволюционного» и «мракобесовского» сочинения (дыромоляи, диамат как «вопиющая нелепость», колокольный звон, монашество, «долбежка» о «возможности социализма в одной стране»), прозвучали также эти самые «оттенки», что вызвали возмущенные возгласы с места: «Кто выпускает? Где выпущено? Чье издание?» Возмущенный драматург Вл. Киршон воскликнул: «За такие оттенки надо ставить к стенке» (и накликал собственный расстрел).
Но дело было сделано. Запрещенная книга все-таки вышла', и ее не только продавали (книгопродавцы действовали в своих интересах очень оперативно). Она попала в Ленинскую библиотеку, где ее, например, читал в научном зале и от руки переписывал философ Н. Н. Русов в военный 1942 год, американский же философ-славист Дж. Клайн купил эту книгу в Мюнхене в 1969 г. Теперь злосчастная рукопись «Диалектики мифа» со штампом Главлита и разрешением печатать вернулась с Лубянки в «Дом Лосева» после передачи мне архива философа в 1995-м.
Наука о числах, математика, «любимейшая из наук» (письмо кжене от 11.03.32 г.), связана для А. Ф. Лосева с астрономией и музыкой. Он разрабатывал ряд математических проблем, особенно анализ бесконечно малых, теорию множества, теорию функций комплексного переменного, занимался пространствами разного типа, общаясь с великими математиками Ф. Д. Егоровым и Н. Н. Лузиным, близкими ему мировоззренчески, религиозно-философски. Сохранился большой труд Лосева «Диалектические основы математики» с предисловием В. М. Лосевой (в 1936 году были наивные надежды на публикацию). Для него и его супруги существовала общая наука, которая есть и астрономия, и философия, и математика. Вместе с тем «математика и музыкальная стихия» для него также едины, ибо музыка основана на соотношении числа и времени, не существует без них, есть выражение чистого времени. В музыкальной форме существует три важнейших слоя — число, время, выражение времени, а сама музыка — «чисто алогически выраженная предметность жизни числа». «Музыка и математика — одно и то же» в смысле идеальной сферы. Отсюда следует вывод о тождестве математического анализа и музыки в смысле их предметности. И в музыке происходит прирост бесконечно малых «изменений», «непрерывная смысловая текучесть», «беспокойство как длительное равновесие — становление».
Рассматривает Лосев соотношение музыки и учения о множествах. И там и здесь многое мыслит себя как одно. И там и здесь учение о числе, где единичности, составляющие его, мыслятся не в своей отдельности, но как нечто целое, так как множество есть эйдос, понимаемый как «подвижной покой». Однако в музыке и математике есть и решительное различие. Музыка живет выразительными формами, она есть «выразительное символическое конструирование числа в сознании». «Математика логически говорит о числе, музыка говорит о нем выразительно».
И наконец, замечательное сочинение А. Ф. Лосева под названием «Самое само» (с интересными и подробными — их любил Лосев — историческими экскурсами). «Самое само» никогда не печаталось при жизни философа, сохранилась рукопись, чудом уцелевшая в огне катастрофы 1941 г. Здесь учение А. Ф. Лосева о вещи, бытии, сущности, смысле, который коренится в глубинах эйдоса. Здесь заключены зерна лосевского представления о всеединстве и целостности, в котором каждая отдельная часть несет в себе сущность целого, создавая живой организм, а отнюдь не механическое соединение частей. Этот организм и есть та общность, сердцевиной которой является «самость», «самое само». «Кто знает сущность, самое само вещей, тот знает все», — пишет Лосев.
В свою очередь, всякая вещь чрезвычайно сложна, она «есть безусловный символ... символ бесконечности, допускающий... бесконечное количество интерпретаций». Вещь не есть ни один из ее признаков, но все ее признаки, взятые вместе, что совсем не мешает абсолютной индивидуальности вещи — а это и есть самое само. «Самое само — это самая подлинная, самая непреодолимая, самая жуткая и могущественная реальность, какая только может существовать».
Могущество абсолютной индивидуальности самого самого заключено в некоей тайне. Однако эта тайна совсем иного рода, чем кантовская вещь-в-себе. Кантовская вещь-в-себе не существует в сознании человека, «тайна же — существует». Она никогда не может быть раскрыта, но «она может являться» (здесь у А. Ф. замечательное рассуждение о тайне), т. е. смысл, сущность, самое само объективно существующей вещи может быть явлено человеку, вызывая бесконечное количество интерпретаций. Недоступное и непознаваемое самое само скрыто в «бездне становления», которая и «порождает его бесчисленные интерпретации», т. е. внутренняя динамика эйдоса неизбежно создает любые интерпретивные возможности (статика этого не знает). Характерна мысль Лосева о том, что учение об абсолютной самости чуждо «срединным эпохам философии», когда особенно сильна аналитическая мысль и идет разработка деталей в ущерб синтетическому охвату. Видимо, А. Ф., говоря о «срединной эпохе», подразумевал методы позитивистской философии, столь распространенные в XIX в.
И в этой работе А. Ф. Лосев ведет сложный, но абсолютно системный и логически четкий анализ самого самого, выразительно, задорно, отнюдь не догматически, а в свободном разговоре с читателем (любимая манера опытного лектора, да еще и воспитанного на диалогах Платона). Об этой же манере изложения еще раньше свидетельствовала ироничная и острая «Диалектика мифа».
То и дело в тексте «Самого самого» мы встречаем обращения к читателю и к подразумеваемым оппонентам. Приведем некоторые из них: «могут возразить», «уже читатель догадался», «вот вы видели в первый раз», «и если вы, позитивисты, думаете», «если вы, мистики, хотите говорить», «какое возмущение и негодование вызовет такое рассуждение у всякого позитивиста» и мн. др. А то вдруг среди примеров на бесконечность фигурирует (о ужас!) «моя старая истоптанная галоша» советской фабрики «Треугольник».
Следует заметить, что автор использует здесь не формальный литературный прием, а способ доходчивого изложения, совместного размышления с тем, кто будет держать в руках книгу. Такого рода рассуждения завершаются необходимыми для аргументации сведениями исторического характера или важными методологическими выводами.
Рассуждая и вступая в спор о типах мировоззрения, Лосев делает вывод, что философия не должна сводиться на мировоззрение, но и не должна целиком от него отмежевываться. Мировоззрение только и может быть обосновано при помощи философии, философия должна быть обоснованием мировоззрения, а совсем не наоборот. И читатель понимает подтекст:
нельзя подгонять философию под мировоззрение, как это делается марксистами. Более того, Лосев, исследуя очередную проблему, пробует строить сначала философскую основу, не опираясь ни на какое мировоззрение. Он готов использовать наиболее объективные и научные философские теории, общие почти для всех мировоззренческих позиций, отмечая в каждойиз них особый принцип, делавший их оригинальным историко-философским типом. А затем уже следует заключение, подтверждающее мысль автора подойти естественным путем к выработке мировоззренческой теории своего собственного типа. «И только после всего этого мы введем тот принцип, который превратит все эти схемы, формально общие для всех или для большинства мировоззрений, в новое мировоззрение».
Если наш читатель внимательно ознакомится с трудами русского философа, помещенными в этом томе, он увидит, что А. Ф. Лосев действительно оказался создателем своего собственного мировоззрения, систематически и логически продуманного и выверенного на фактах истории европейской философии.
Русские философы за рубежом по выходе книг их младшего сотоварища в Советском Союзе сразу заметили эту особенность А. Ф. Лосева.
Известный историк русской философии Дм.Чижевский оценил работы А. Ф. как создание «целостной философской системы», которая стоит в «русле живого развития философской мысли современности» и свидетельствует о «философском кипении и тех философских творческих процессах, которые где-то под поверхностью жизни совершаются в России»2. С. Л. Франк, с которым близок был молодой Лосев, признал, что Лосев «несомненно сразу выдвинулся в ряд первых русских философов» и сохранил «пафос чистой мысли, направленной на абсолютное, — пафос, который сам есть, в свою очередь, свидетельство духовной жизни, духовного горения» Английский философский журнал «Pholosophical studies (Цеа» достаточно внимательно следил (в статьях своего обозревателя Натали Даддингтон) за книгами Лосева. В журнале регулярно отмечался выход каждой книги, начиная с «радостной вести» 1927 г. о появлении «Философии имени» и кончая «печальной вестью» 1930 г. в связи с судьбой «Диалектики мифа» и самого философа, арестованного и сосланного (хуже не могло быть) «на север Сибири». Сам А. Ф. мог с полным правом писать в «Истории эстетических учений», что он не чувствует себя «ни идеалистом, ни материалистом, ни платоником, ни кантианцем, ни гуссерли-анцем, ни рационалистом, ни мистиком, ни голым диалектиком, ни метафизиком». «Если уж обязательно нужен какой-то ярлык и вывеска, то я, — заключает он, — к сожалению, могу сказать только одно: я — Лосев». Этими словами философ подтвердил целостность своей мысли и жизни, свою абсолютную индивидуальность, свое самое само.