От Сары - Озека до Ханькоу

С. С. Белолипецкий (1899 - 1975) - полковник медицинской службы. В качестве врача - невропатолога занимал различные должности в Советской Армии. В 1938 - 1939 гг. в составе группы советских военных врачей - добровольцев находился в Китае. Участник Великой Отечественной войны.
В самый канун Первомая 1938 г. в качестве врача - добровольца я выехал из Ташкента в борющийся Китай.
Первой на нашем совместном с доцентом И. Д. Ицковичем пути была станция Сары - Озек на Турксибе. Незадолго до прибытия в этот пункт появился в нашем вагоне военфельдшер Викторов, мой бывший подчиненный. На нем был штатский костюм и мягкая шляпа. Он начал работать в Китае одновременно с врачами САБО В. Г. Абозиным, С. Я. Тороповичем, М. К. Куриленко и А. Н. Ерусалимовым уже около года тому назад.
- Где они теперь? - спросил я у Викторова.
- Абозин служит в Ланьчжоу, Торопович и Куриленко - где - то в Южном Китае, вероятно в Ханькоу, а Ерусалимов недавно погиб под Ланьчжоу в авиационной катастрофе.
- Как погиб? - спросил я, пораженный. - Отчего, при каких обстоятельствах?
Андрея Николаевича Ерусалимова, молодого, энергичного - хирурга ташкентского военно - окружного госпиталя, я знал давно. В Ташкенте у него осталась больная жена с детьми.
- Ерусалимов отстал от товарищей. Он временно работал в Сиане, откуда по какому - то поводу прилетел в Ланьчжоу, перед тем как проследовать дальше, в Ханькоу. На обратном пути в Сиань самолет, не пролетев и двадцати километров от Ланьчжоу, вспыхнул в воздухе и рухнул на землю, объятый пламенем. Сам я, - добавил Викторов, - работаю на трассе Джаркент - Сиань, обслуживаю персонал наших автомобильных караванов.
Вскоре прибыли в Сары - Озек, небольшой станционный поселок на юго - востоке Казахстана, совершенно лишенный какой либо растительности, где мы должны были дожидаться дальнейших распоряжений. Тогда, много лет назад, в Сары - Озеке было всего несколько каменных зданий - вокзал, школа и др., а жители в основном жили в глинобитных полуземлянках.
Еще из окна вагона, справа по ходу поезда, я увидел огромный черный квадрат, занимавший пологий склон холма. Это была открытая стоянка нескольких сот новеньких грузовых автомобилей, составлявших стратегический транспортный резерв нашей "экспедиции". Поставленные сплошными рядами машины блистели свежим лаком и сверкали ветровыми стеклами.
Нас поместили в отдельную комнату небольшого штабного домика, в котором жил начальник базы и работала маленькая походная радиостанция. Переоделись в гражданское: костюмы из синей хлопчатобумажной ткани, башмаки, кепки.
В местном лазарете работы было немного. Грустили, глядя вслед поездам, убегающим в сторону Ташкента, где остались наши семьи. В Сары - Озек между тем прибывали добровольцы,. уже отслужившие свой срок в Китае и возвращавшиеся на Родину. По вечерам они рассказывали нам о своей трудной и опасной работе.
В конце мая, поздно вечером, когда мы укладывались спать, за стеной затрещал и вскоре смолк моторчик радиостанции. Это значило, что проведен очередной сеанс радиосвязи с Москвой. Через минуту вошел радист и спросил:
- Кто здесь Ицкович и Белолипецкий?
Мы отозвались.
: - Поступила радиограмма. Вам обоим надлежит завтра утром отправиться в Алма - Ату, а оттуда самолетом в Ханькоу. По распоряжению начальника базы автомобиль будет подан к четырем ноль - ноль. Будьте готовы. - Радист ушел.
...На третьи сутки нашего пребывания в Алма - Ате мы встретились с группой товарищей, возвращавшихся из Китая. Они летели без посадки от самого Ланьчжоу. Были радостно возбуждены и охотно рассказывали о своих впечатлениях. Среди прибывших был и летчик, раненный в воздушном сражении над Ханькоу 29 апреля. Мы сменили ему промокшую повязку.
От них я узнал о моих ташкентских земляках. Торопович находится в Ханькоу, Куриленко - в Наньчане. Возглавлял их работу П. М. Журавлев, о котором я слышал еще в Сары - Озеке.
Вечерний поезд из Москвы привез новую партию добровольцев, направлявшихся в Китай. В нее входили военные советники разных родов войск, военные корреспонденты и один врач. Нам сообщили, что завтра все вместе мы улетаем в Китай.
Наш самолет - бывший бомбардировщик, а теперь транспортно - грузовой - набирает высоту, чтобы преодолеть перевальную точку Тянь - Шаньского хребта. Слева и справа от нас угрожающе близко громоздятся, проплывая мимо, исполинские глыбы гор, исчерченные ломаными темными и светлыми полосами. На крутых обрывах гор снег не держится, и эти места выглядят
черными островами, тогда как на более покатых склонах белыми скатертями лежат вечные снега.
Под самолетом хаотическим нагромождением проползают менее высокие скалистые горы с острыми, ребристыми вершинами, то голыми, то покрытыми лесами или кустарником. Проходящая где - то здесь под нами государственная советско - китайкая граница с воздуха неразличима.
Вскоре горы остались позади. Под нами расстилалась однообразная желтая равнина. На горизонте показался какой - то город. Самолет сделал над ним разворот и пошел на посадку. Люди в незнакомой военной форме бежали нам навстречу. Мы прибыли в Кульджу.
Обедали и отдыхали в литишэ, расположенном тут же, на аэродроме. Моим соседом оказался молодой человек, несколькими днями раньше прибывший в Кульджу и ожидавший попутного самолета, чтобы лететь в глубь Китая. Он рассказал, что только что вернулся из Испании, где служил в интернациональной бригаде, поведал о тяжелых боях республиканцев с франкистами, о том, с какими трудностями пробирался через Францию. Теперь, даже не имея возможности заехать домой к родителям, он прибыл в Китай.
На следующее утро мы стартовали в Урумчи. Снова под нами необозримая желтая пустыня, ограниченная на юге едва различимой в дымке цепью снежных гор.
С урумчинского аэродрома пас отвезли в город, в общежитие, расположенное на территории старинной крепости. В просторной комнате стоял бильярдный стол, шла игра. Ближайший ко мне игрок - рослый, широкоплечий мужчина в белой сорочке с растегнутым воротом - на миг повернулся ко мне и, не меняя положения кия, нацеленного в шар, шире расставил ноги, чтобы вернее бить. В ответ на приветствие он спросил:
- Только что прибыли?
- Да.
- На чем?
- На ТБ - 1.
- Направляетесь в Ханькоу?
- Да.
- Значит, завтра полетите со мной на ТБ - 3.
Это был известный по всей авиатрассе летчик Коваль, командир воздушного корабля. Тогда я не мог знать, что передо мной человек, трагическую судьбу которого спустя шесть с половиной месяцев мне не доведется разделить лишь по счастливой для меня случайности...
На следующее утро мы уже сидели на мешках с парашютами в переднем отсеке фюзеляжа четырехмоторного гиганта.
Нос корабля представлял собой большой, частично застекленный полусферической формы фонарь, дающий обширный обзор перед собой, в стороны, вверх и вниз. Места летчиков и штурмана располагались выше, над нами. Большие щиты управления поражали обилием приборов. Средний отсек корабля был просторнее: свет проникал сюда через стеклянный колпак над. круглым отверстием в потолке, предназначенным для установки в нем турельного пулемета. Через огромные, выше человеческого роста, вырезы в стенах фюзеляжа можно было рассмотреть внутренность крыльев, сложную систему распорок и растяжек и подвешенные на них цистерны с горючим и смазочными материалами. На стенах и потолке фюзеляжа укреплены бомбодержатели. В полу закрывающиеся люки для сбрасывания бомб и парашютистов. Из хвостового отсека имелся проход в застекленную сферическую гондолу к спаренному пулемету. Четыре моторные гондолы стояли по две на каждом крыле. Как усы неких - гигантских жуков, торчали из них двухлопастные пропеллеры.
Ночевали в Хами. Эта база "экспедиции" была значительно крупнее, чем в Кульдже и Урумчи. Здесь уже имелись наши охранные наземные части. На аэродроме советские инструкторы обучали китайцев летно - боевому искусству.
При приближении к Ланьчжоу наш самолет шел на большой высоте над горами Наньшаньского хребта. Альтиметр показывал более 5 тыс. м. Нам стало не по себе: не хватало воздуха, тошнило. Кислородных приборов не было ни у кого.
Ланьчжоу - большой, многолюдный город, расположенный почти в центре страны, на берегах Хуанхэ (Желтая река). Вода в этой реке действительно желтая и мутная. Город довольно беден зеленью. На правом, пологом берегу сохранились остатки древнего водопровода.
Противоположный (левый) берег реки - высокий, гористый. Он тоже заселен, хотя и не столь плотно. Редкие улицы взбираются по склону горы, на вершине которой раскинулся буддийский монастырь. За его высокой каменной оградой среди приземистых одноэтажных построек возвышается стройная пагода. Через решетчатые, запертые на замок ворота видна внутренность монастырского двора с расставленными в нем ярко раскрашенными скульптурами.
Через Хуанхэ у Ланьчжоу переброшен шестипролетный железный автогужевой мост с высокими фермами на каменных быках. Строили мост американцы. Любопытны маленькие плотики, па которых китайцы смело пускаются по широкой, стремительной Хуанхэ. Они сделаны из бамбуковой рамы, укрепленной на своеобразных понтонах - надутых воздухом бурдюках из кожи, искусно снятой с лошадиных, коровьих или буйволовых туш. Китайцы переносят эти легкие сооружения на спине.
На аэродроме мы увидели первые признаки приблизившейся войны: изуродованные остатки разбитых или сожженных японцами китайских аэропланов, следы осколков бомб на дверях блиндажа, вырытого в почти отвесной горе на окраине аэродрома. На центральной площади города стоял огромный, метров пяти высотой, ярко раскрашенный макет авиационной бомбы. Ребристый стабилизатор торчал кверху, а тупой нос указывал на вход в бомбоубежище.
В ланьчжоуском госпитале уже работали советские врачи - добровольцы. Наш ТБ - 3 привез несколько ящиков с медикаментами. Их принимал врач В. Г. Абозин, знакомый мне по службе в САВО. Его пребывание в Китае уже подходило к концу, и он скоро возвращался на родину.
К вечеру выяснилось: один из нас, врачей, только что прибывших в Ланьчжоу, должен остаться для работы в местном госпитале, а другой следовать в Ханькоу. Мне предложили сделать выбор. Я решил двигаться дальше.
На совместном совещании руководителей базы и нашей группы, затянувшемся до глубокой ночи, решался вопрос, как лучше добираться до Ханькоу: ввиду приближения фронта и возросшей опасности встреч с истребителями противника полеты в Ханькоу стали рискованными. Было решено ехать на автомобилях до Сианя, а дальше - по железной дороге Сиань - Ханькоу, хотя и этот маршрут был небезопасен: дорога проходила вдоль правого берега Хуанхэ, левый берег занимали японцы. На участке Сиань - Чжэнчжоу поезда пропускали только ночью, без огней, так как каждый метр пути был пристреляй японской артиллерией.
На следующее утро мы попрощались с Ицковичем. Наши пути расходились. Вместе с другими советниками я ехал в открытой грузовой машине. Впереди двигался легковой автомобиль с корреспондентами. Дорога сначала шла на юго - восток вдоль берега Хуанхэ, который становился все круче, обрывистее. Потом река повернула влево от дороги, на северо - восток, и постепенно исчезла из виду.
Вскоре дорога спустилась в долину небольшой речки, обрамленную садами и огородами. Здесь недавно прошел ливень, и наши машины застряли в лессовой грязи. Только с помощью работавших поблизости крестьян удалось преодолеть этот трудный отрезок - пути.
Ночевали в г. Пинляне, почти на самой границе между провинциями Ганьсу и Шэньси. Запомнилась мощная городская стена с великолепными крепостными воротами под черепичной крышей. С помощью советских специалистов незадолго до того была пробита грейдерная дорога через Пиплянский перевал. С перевала открывался живописный вид на окрестные горы и долины, расстилающиеся далеко внизу. Узкие полоски рисовых полей причудливо лепились по горному склону. Дорога, проложенная по срезу крутой горы, шла над глубокой бездной и, описывая замысловатые снижающиеся зигзаги, спирали и восьмерки, поворачивала наш автомобиль к краю обрыва то правым, то левым бортом.
На этом высокогорном участке дороги в районе Пинляна вскоре после нашего благополучного проезда было совершено вооруженное нападение на советскую автоколонну, двигавшуюся с военным грузом в Сиань. Произошел короткий бой. Нападение было отбито. Для оказания медицинской помощи раненым был срочно вызван из Ланьчжоу хирург В. И. Трофимов, с которым полгода спустя мы встретились и подружились уже на юге Китая.
На исходе второго дня путешествия, когда до Сианя оставалось 10 - 15 км, нас остановила китайская военно - дорожная застава. Ввиду близости фронта дальше можно было двигаться только с наступлением темноты.
В столицу пров. Шэньси въезжали уже под покровом ночи по мосту через Вэйхэ. Мост был железный, с высокими ажурными фермами и узкими дощатыми настилами для колес. В просвете между колеями при свете автомобильных фар виднелись толстые поперечные балки. Экономия пиломатериалов в стране, бедной строительным лесом, понятна, но езда по узким колеям - настилам, особенно для небольших машин с неширокой базой, была очень опасна. Этим обстоятельством пользовались злоумышленники - диверсанты, а то и просто любители посмотреть на чужую беду. Так, месяца два спустя при возвращении из Наньчана в Ханькоу мы преодолевали по такому же мосту бурную речку. Дело происходило днем. На одной колее моста шофер передней автомашины заметил пучок соломы и остановился. Под соломой оказался крупный гладкий булыжник. Устроители сюрприза рассчитывали, по - видимому, что колесо нашей машины соскользнет с узкого настила со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Литишэ базы советских добровольцев в Сиане размещалось под одной крышей с консульством Соединенных Штатов Америки. Ужинали мы поздно, под звуки американского радиоприемника.
Проснувшись рано утром, я услышал приглушенную музыку, доносившуюся из комнаты дежурного (на ночевках в пути мы по очереди несли дежурства, охраняя сон остальных). На фоне быстро сменявшихся обрывков музыки вдруг послышался знакомый голос московского диктора: "Говорит Москва. Передаем последние известия". Мы все повскакали с коек и сгрудились у приемника в одних трусах и майках, с заспанными физиономиями. В молчании слушали родную речь. Каждый, кому довелось быть надолго оторванным от родины, знает, что на далекой чужбине голос Москвы звучит по - особому: он и радостно" волнует, и навевает думы о самых близких и родных...
Сиань крупнее Ланьчжоу, богаче зеленью, лучше отстроен. В нем больше построек европейского стиля. Он тоже обнесен стеной с большими въездными воротами, по карнизам которых прохаживается вооруженная стража. На улицах Сианя людно, шумно, пестро. Много разносчиков - торговцев. То и дело видишь бамбуковые коромысла с плетеными подвесками, на которых носят положительно все, даже детей.
На тротуаре, у стены, на корточках сидит тибетский медик. Выслушав жалобы пациента, даже не взглянув на него, лекарь тут же выдает лекарства из большого ящика - переносной "аптечки". Посредине улицы, привлекая всеобщее внимание, проходит четким строевым шагом группа китайцев, одетых в форму французских солдат эпохи Парижской коммуны: в кепи, в мундирах с золочеными эполетами на плечах. Они играют что - то бравурное на ярко начищенных духовых инструментах, несут, как знамя, пестрый плакат с непонятными иероглифами. Переводчик поясняет:
- Афишируется программа местного театра.
Проходим мимо высокого мрачного здания за кирпичной стеной с колючей проволокой на гребне. У подножия угловой наблюдательной вышки солдат отчаянно колотит в барабан, висящий у него на шее. От переводчика узнаем: "Барабанщик оповещает население города о том, что в данный момент во дворе тюрьмы казнят опасного преступника".
Мирная жизнь прифронтового города часто нарушалась воем сирен, оповещавших жителей о воздушных тревогах, учебных и настоящих.
На следующий день после нашего приезда на сианьском аэродроме приземлился очередной отряд советских СБ - скоростных бомбардировщиков. Отряд вскоре улетел в сторону Ханькоу. А вслед за тем прерывистым воем сирен была объявлена боевая воздушная тревога. Наши соседи из американского консульства - долговязый мужчина и худая женщина в темных очках - консервах - принялись расстилать по двору огромное полотнище с ярким изображением звездно - полосатого американского флага, не довольствуясь тем, что крыша консульства тоже была раскрашена под национальное знамя США, хорошо заметное с воздуха.
Весь город пришел в тревожное движение. Жители соседних кварталов спешили в ближайшее бомбоубежище, прорытое в толстой городской стене. Туда же направились и мы. Тем временем послышался нарастающий ровный гул. В том направлении, куда люди на бегу показывали руками, я не сразу различил в сияющей голубизне безоблачного неба поблескивающий белый крестик. Это и был японский самолет - разведчик. Он двигался в сторону аэродрома.
На городской стене стоял солдат с трубой портативного дальномера за спиной. Над дальномером позади солдата склонился офицер, очевидно готовивший расчеты для зенитной артиллерии.
Связь между кратковременным пребыванием в Сиане авиаотряда СБ и появлением вражеского воздушного разведчика была очевидной: либо СБ были замечены японцами (их позиции проходили невдалеке от Сианя, по левому берегу Хуанхэ), либо о советских самолетах донесли шпионы. Ожидали, что вслед за разведкой вот - вот появятся и бомбовозы. Но этого не случилось:
очевидно, авиационный разведчик донес, что аэродром Сианя уже опустел...
Однажды на базе советских добровольцев я беседовал с молодым, худощавым летчиком, у которого левая рука висела на марлевой перевязи. Это был Г. Н. Захаров, начальник истребительной группы. Он возвращался на Родину. Г. Н. Захаров добился разрешения лететь в Союз на трофейном японском истребителе И - 96. Помешала диверсия - в бак с горючим был насыпан сахар, который в полете засорил бензопровод. Пришлось произвести вынужденную посадку в горах. Самолет вышел из. строя, а Захаров серьезно повредил руку. Он рассказал мне о жизни и работе советских врачей в Ханькоу и Наньчане.
На следующий день после тревоги погода была нелетной" шел проливной дождь. Несмотря на это, из Ланьчжоу прилетел очередной рейсовый самолет пассажирской линии Ланьчжоу - Ханькоу. Он долго гудел над городом, невидимый с земли, терпеливо и умело пробивая с помощью радиосвязи мощную облачность, и наконец благополучно приземлился. На этом самолете в тот же день половина нашей группы улетела в Ханькоу.
Двумя днями позже Сиань принимал заместителя главкома китайских ВВС генерала Мао Панчу. Для встречи большого начальника на аэродром прибыла целая делегация от Авиационного комитета в сопровождении военного духового оркестра. У летного поля была сооружена временная трибуна.
Трехмоторный пассажирский Ю - 52, самолет германо - китайской авиационной компании "Евразия", прибыл па бреющем полете. Из него вышел молодой щеголеватый генерал с тростью и маленькой собачкой на поводке. Глава встречавшей его делегации - высокий, худой, но бодрый старик в темных очках, широкополой соломенной шляпе и длинном белом одеянии - под звуки национального гимна приветствовал генерала. Они долго отвешивали друг другу низкие, поясные поклоны. Затем встречавший взошел на трибуну и, сняв шляпу с седой головы, что - то говорил с четверть часа.
Когда генерал Мао умчался со своей собачкой на автомобиле и аэродром опустел, нам предложили места в самолете для вылета в Ханькоу: проезд по железной дороге в непосредственной близости от японских позиций стал еще более опасным после падения Кайфэна.
Наш Ю - 52 обогнул справа огромный, утопающий в зелени Ханькоу, пролетел над дымящим индустриальным Ханьяном, пересек широкую Янцзы и сел на гражданском аэродроме Уча - на. В автобусе нас отвезли на набережную Янцзы, к "Английской пристани". На небольшом пароходике мы переправились через величественную Янцзы и высадились на ее левом берегу - в Ханькоу. Здесь нам подали легковые автомобили. Промчавшись по великолепному асфальту международного сеттльмента вдоль линии пышных садов за высокими ажурными оградами, мимо раздвижных рогаток с колючей проволокой на границе французской концессии, мы нырнули под темную анфиладу деревьев и остановились во дворе двухэтажного дома. Это было общежитие советских советников. Меня отвели на второй этаж, в комнату, где жили врачи. Она оказалась пустой. Через некоторое время внизу, в просвете лестницы, появилась серая фетровая шляпа, закрывавшая лицо мужчины в сером костюме, черных лаковых полуботинках, с щегольской тростью на локтевом сгибе левой руки. На верхней ступеньке лестницы человек поднял опущенную голову, и я увидел лицо доктора С. Я. Тороповича, хорошо знакомого мне по совместной службе в САВО.
О моем прибытии Степан Яковлевич, как оказалось, знал. Начались взаимные расспросы, разговоры об общих знакомых. От Тороповича я узнал, что он попал в Китай прямо из Ленинграда, где в течение нескольких месяцев проходил курсы усовершенствования врачей. В Ташкент к жене заезжал лишь на несколько часов, чтобы захватить с собой самое необходимое. Из Ташкента улетел вместе с Ерусалимовым и Куриленко. Первый погиб под Ланьчжоу, второй находился сейчас в Наньчане. Туда через несколько дней должен поехать и я. Сегодня вечером отбывает на родину доктор Журавлев из Киева. Он проработал в Китае более полутора лет.


Во время нашей беседы появился еще молодой, но уже совершенно лысый, бодрый человек с умным, энергичным лицом. Он был возбужден и чем - то недоволен. Торопович вскочил, изумленный:
- Что случилось, Петр Миронович, почему не улетели?
- Неудача, - досадливо махнув рукой, буркнул вошедший, - самолет при взлете попал в плохо засыпанную воронку от бомбы и поломал шасси. Теперь жди, когда отремонтируют.
- Ну ничего: лучше плохое начало, чем дурной конец! Вот, знакомьтесь...
Это был тот самый доктор Журавлев, о котором я слышал много интересного еще в Сары - Озеке и в Алма - Ате. Он возвращался на родину и вот сегодня чуть не попал в беду.
Петр Миронович тоже приступил ко мне с расспросами. Услышав о моей специальности, он воскликнул:
- Один невропатолог - Куриленко - уже есть. И вот присылают второго невропатолога. Забыли, что на войне нужнее хирург, чем невропатолог!
Журавлев рассказал, что до командировки в Китай он был начальником санитарной службы кавалерийской дивизии в Киеве, в 20 - х годах на Тамбовщине служил фельдшером в войсках Котовского, боровшихся с антоновцами. Перед тем как поехать сюда, в Южный Китай, успел поработать врачом советского консульства в Урумчи, где ему как - то пришлось вместе с остальными сотрудниками с винтовкой в руках отражать нападение мятежников. Он был награжден орденом боевого Красного Знамени...

Тихим, теплым, влажным утром меня разбудил доносившийся с улицы звонкий детский голос продавца газет:
"Синьхуа жибао! Синьхуа жибао!".
После завтрака Журавлев и Торопович повели меня в помещение штаба представляться главному начальнику наших летчиков. В просторном кабинете с мягкой мебелью, обтянутой кожей, за массивным письменным столом сидел мужчина средних лет с коротко подстриженными волосами, бритым лицом и энергичным взглядом. Семнадцатью годами позже я встречал II. Ф. Жигарева в Ташкенте. Он стал главным маршалом авиации и в блестящем военном мундире выглядел совсем иначе, чем тогда в Китае. Павел Федорович заботливо справился о моем самочувствии после дальней утомительной дороги, ознакомил с характером предстоящей работы.
Ханькоуский аэродром раскинулся на широкой травянистой равнине между городом (на востоке), устьем р. Хань (на юге) и оз. Сиху (на западе). На одной стороне аэродрома стояли наши скоростные бомбардировщики СБ, прозванные "катюшами". Противоположную занимали истребители: бипланы И - 15, именовавшиеся "чижами", и тупоносые монопланы И - 16 - "ласточки". На хвостовом оперении самолетов имелись китайские опознавательные знаки.
Комендантское здание аэродрома утопало в зелени веерных пальм и банановых деревьев. Под широким покатым навесом на многочисленных шезлонгах и бамбуковых кушетках отдыхали в полном авиационном снаряжении, готовые к немедленному вылету члены китайских и советских экипажей.
Торопович повел меня на командный пункт для представления командиру группы бомбардировщиков. Высокий молодой человек в гражданском костюме, в светлой фетровой шляпе и лакированных туфлях, какие были и на мне, отдавал кому - то по телефону отрывистые, энергичные приказания. Через полминуты он повернул к нам свое живое, почти веселое лицо и, узнав от Степана Яковлевича, кто я такой, подал мне руку. Не бросая трубку телефона, отрекомендовался:
- Андреев. Вот хорошо, медицинское пополнение, значит. Сейчас и боевое крещение примете - приближается дюжина японских бомбардировщиков.

На флагштоке комендантского здания вместо обычного полосатого бело - розового флага взвился красный сигнал тревоги. Люди, застегивая па ходу снаряжение, бежали к самолетам. Аэродром пришел в движение, наполнился шумом моторов. Самолеты выруливали на взлетную полосу и улетали, поднимая пыль.
Однако, приблизившись к Ханькоу настолько, чтобы заставить китайскую авиацию взлететь, японцы неожиданно изменили курс и отбомбились где - то в другом пункте. Они учитывали, что каждый лишний взлет и посадка самолетов увеличивают количество летных происшествий - поломок, аварий, ускоряют выработку моторесурсов, увеличивают расход дефицитного в те годы в Китае бензина, привозимого издалека всеми видами транспорта, включая верблюжий, по Бирманской дороге в запаянных американских баллонах. Но столкновения с нашими:
летчиками японцы побаивались.
Из беседы с Андреевым (Т. Т. Хрюкин) я узнал, что он, совсем молодой еще человек, ведущий бесстрашные бои с численно превосходящими силами японских ВВС, уже имеет опыт воздушной войны с фашистской авиацией в небе республиканской Испании. В Ханькоу и позже в Наньчане я часто встречался с этим замечательным летчиком. Он славился умелым вождением бомбардировщиков на военные объекты врага.

Четырьмя годами позже, зимой 1942г., я не раз наблюдал со станции Качалинской, как высоко над головой торжественно и грозно проплывали в сторону сталинградского "котла" полки советской бомбардировочной авиации. Любуясь стройным полетом этих грозных машин, я тогда еще не знал, что они выполняют приказ командующего 8 - й воздушной армией генерал - полковника авиации Т. Т. Хрюкина.
Помню нашу последнюю встречу. Это было весной 1939 г. в сочинском санатории, когда Хрюкин был уже Героем Советского Союза. "Вот кого я еще не видел на родной земле" - радостно приветствовал меня Тимофей Тимофеевич.
Умер он в июле 1953 г. Памятник герою Великой Отечественной войны - превосходный портрет Т. Т. Хрюкина - создал скульптор Е. В. Вучетич.
...Теперь я бывал на аэродроме ежедневно, выезжая туда или ранним утром вместе с летным составом, или несколько позже, с машиной, везущей завтрак. Однажды в стороне от аэродрома, над р. Хань, я увидел низколетящий пузатый веретенообразный аппарат серебристо - белого цвета. Я принял его за дирижабль. Но меня поправили: это американский самолет СИ - 47 - личная машина Чан Кайши. Действительно, в следующую минуту аппарат сделал поворот, и у него явственно обозначились крылья. Рассказывали, как на этом самолете генералиссимус однажды чуть не попал в беду: на него напали японские истребители. Выручили китайские авиаторы.
Знакомство с Ханькоу происходило во время ежедневных поездок на аэродром. Это был большой красивый город. Число его жителей во время войны сильно возросло за счет беженцев из захваченных японцами районов. После переезда из Нанкина правительства Ханькоу стал временной столицей Китая.
Часть города, расположенная вдоль Янцзы, называлась "международным сеттльментом". Она занимала территорию французской концессии. Здесь был расположен утопающий в тропической зелени ряд богатых особняков, занимаемых посольствами иностранных государств. Напротив посольских домов, вдоль берега, были расставлены дебаркадеры. Во всю крышу каждого дебаркадера был нарисован яркими красками национальный флаг соответствующей страны. В дополнение к стягам, вывешенным над зданиями посольств, это страховало от нападения японской авиации. Часто приходилось видеть, как по сигналу воздушной тревоги люди толпами сбегались сюда и чувствовали себя в относительной безопасности до отбоя.
Там, где международный сеттльмент переходил в центральную часть города, высилось большое здание городской ратуши, которую венчала красивая часовая башня. Другие границы французской концессии обозначались противотанковыми "ежами", деревянными рогатками, опутанными ржавой колючей проволокой. Вдоль этих заграждений прогуливались вооруженные часовые.

Китайские кварталы сильно отличались от иностранных:
улицы узкие, кривые, грязные. Домики приземистые, преимущественно одноэтажные. В окнах часто вместо стекла тонкая папиросная бумага. Внутри домов неуютно, как в сарае; вместо потолков голые стропила крыши; вместо внутренних дверей матерчатые занавески. Наружную дверь часто заменял вертикальный дощатый забор, устанавливаемый на ночь и разбираемый по утрам.
В Ханькоу было много богатых магазинов, принадлежавших китайским и иностранным хозяевам. Поражало обилие часовых магазинов, из которых некоторые занимали по нескольку этажей. Стеклянные шкафы с часами располагались в несколько рядов с проходами между ними. Вслед за покупателем шел приказчик со связкой ключей, готовый в любую минуту отпереть по желанию покупателя стеклянную крышку той или иной горки. За действиями приказчика со своего места за конторкой следил хозяин. Чаще всего это китаец - купец, одетый в черное, длиннополое, застегнутое сверху донизу, похожее на сутану одеяние, со стоячим воротом и широкими книзу рукавами. На голове у него черная матерчатая шапочка с большой черной пуговкой на макушке, на ногах туфли на толстой белой подошве.
Хозяину жарко. Он обмахивается веером, не довольствуясь тем охлаждением, которое производит своеобразное опахало в виде длинной, во всю ширину помещения, полосы материи, передвигающейся на блоках под самым потолком магазина.
Повсюду встречаются нищие. В магазинах наблюдались такие сценки. Нищий, войдя, просит милостыню, но на него долго никто не обращает внимания. Тогда он начинает (вначале тихо, а потом все громче и громче) погромыхивать связкой каких - то железяк вроде ключей, висящих у него на шее. Когда .же не помогает и это, нищий переходит на пронзительно громкое клацание одна о другую бамбуковыми дощечками, висящими на поясе. Этот прием выводит наконец хозяев из терпения, .и к ногам просителя летит медная монета.
На улицах много рикш. Типичная картина: "люди - извозчики" бегут размеренной рысью, сверкая пятками босых ног, нагнувшись вперед, а пассажир сидит, важно откинувшись на спинку экипажа. Среди пассажиров немало иностранцев, например американских моряков с военных кораблей. Мы, советские люди, конечно, и не думали пользоваться такого рода транспортом, но бедные, полунищие рикши, нуждаясь в заработке, часто досаждали нам настойчивыми предложениями своих услуг. Например, свободный рикша, завидев вас, предлагает свой экипаж. Вы отмахиваетесь. Китаец делает вид, будто не слышит или не понимает, и настойчиво продолжает катить свою тележку вслед за вами, пока не добьется своего: чтобы избавиться от такого эскорта, привлекающего всеобщее внимание к вашей особе, вы даете рикше пятнадцать - двадцать центов (среднюю плату за проезд). Довольный китаец отстает. Довольны и вы, но... тут же начинает приставать к вам другой рикша. Затем третий, четвертый...
В середине июня наконец закончился период дождей, которые по нескольку раз в сутки принимались обильно поливать город. Эти теплые ливни не приносили прохлады, но лишь усиливали духоту. Теперь, очистившись от облаков и туч, бездонной синевой засияло южное небо.
Дня через два с группой добровольцев, возглавляемой А. С. Благовещенским, я отправился в Наньчан, чтобы сменить доктора Куриленко. Торопович остался в Ханькоу.

Среди летчиков. Встречи с Антоном Губенко

До самого последнего времени в Наньчан ездили пароходом по Янцзы до Цзюцзяна, а дальше по железной дороге. Но на днях японцы захватили Цзюцзян, и нам предстояло проделать более длинный путь по железной дороге через Чанша, главный город пров. Хунань.
Я ехал с Михаилом Никифоровичем Григорьевым, моим спутником от самой Алма - Аты, и главным переводчиком полковником Пэном. В вагоне, несмотря на непрерывную работу вентиляторов, было жарко и душно. Быстро наступила безлунная субтропическая ночь. Проснулся я рано утром, когда поезд находился примерно на середине пути между Ханькоу и Чанша. Поразил пейзаж, открывшийся в окне. Поезд мчался вдоль цветущих кустов. Дальше расстилалось спокойное голубое озеро, окаймленное бамбуковыми рощами. Посреди озера виднелся небольшой островок, весь утопающий в зелени, из которой выглядывал белый домик под красной крышей. Плавало несколько рыбачьих лодок. Утренние краски были настолько неправдоподобно свежи и ярки, что казалось, смотришь на театральную декорацию или на цветную олеографию.
К купе бесшумно вошел проводник - китаец. Он высыпал пакетики зеленого чая в большие стаканы, налил в них кипятку и закрыл черными лакированными крышечками. Охлажденным чаем угощают в Китае повсюду, oн неплохо утоляет жажду в летний зной.

В Чанша мы остановились на сутки. Нас пересадили в огромный немецкий автобус и повезли в специально отведенное помещение. Толпа людей бежала вслед за нами, они что - то восторженно кричали, приветственно поднимая над головой руки, сжатые в кулак. Без переводчика было ясно: народ благодарит советских людей за самоотверженную интернациональную помощь в борьбе с захватчиками.
Вскоре прибыли в Наньчан, главный город Цзянси. Вечером за ужином в переполненной столовой наньчанского литишэ было оживленно. Китайское командование угощало добровольцев пивом, что делалось лишь по случаю успешных действий авиации.
Здесь мы встретились с доктором М. К. Куриленко, на смену которому я прибыл. Он рассказал, что в воздушном бою во время сегодняшнего налета японской авиации летчик - истребитель К. Опасов сбил японский самолет и собрался было приземлиться, но у самой земли вдруг вошел в крутое пике и разбился. Следов огнестрельного ранения на теле летчика не нашли, а покрытие на стабилизаторе и руле высоты оказалось простроченным пулеметной очередью. Вероятно, самолет потерял управление в тот момент, когда из - за малой высоты летчик не смог уже воспользоваться парашютом...
Ночевали в комнате врачей на втором этаже. Я занял койку, на которой раньше спал Журавлев. До позднего часа беседовали с Михаилом Кирилловичем. Вспоминали наши семьи, оставшиеся в Ташкенте, общих знакомых, сослуживцев. От Куриленко я узнал, что нынешнее наше наньчанское литишэ - это превосходное двухэтажное здание европейской архитектуры со всеми удобствами, прекрасным парком и бетонированным плавательным бассейном - принадлежит сыну Чан Кайши. Я вспомнил, что лет десять назад в советских газетах было опубликовано его выступление (в то время сын Чан Кайши учился в Москве). В связи с преступной антисоветской и антикоммунистической политикой Чан Кайши сын клеймил отца позором, предавал анафеме, публично отрекался от него. А теперь? Принимает, оказывается, из рук папаши в собственное владение целые дворцы.
Началось знакомство с объектами моей новой работы. Куриленко повез меня во второе общежитие добровольцев, расположенное на другом конце города. Там лежали два больных авиатехника: один - с пневмонией, другой - с малярией. Назначив лечение, осмотрев кухню и проверив качество приготовления пищи, мы поехали на аэродром.
Аэродрома было два: малый, ближайший к городу, и большой, дальний. К ним вела хорошая шоссейная дорога. На малом аэродроме базировались только истребители; на большом - и истребители и бомбардировщики. На территории большого аэродрома, в его северо - западной части, стояло каменное двухэтажное здание комендатуры. На южной окраине летного поля располагался одноэтажный кирпичный корпус китайского госпиталя, аптека которого снабжала нас медикаментами. Между комендантским зданием и госпиталем стояли ангары, частично разрушенные японскими авиабомбами. В них круглосуточно производился ремонт самолетов. Цементная площадка перед одним из ангаров была разрушена взрывом тяжелой фугасной бомбы.
Аэродром строила какая - то итальянская авиационная компания, и до войны он был гражданским. Попятно, почему авиационный госпиталь располагался в черте аэродрома. Не понятно было только, почему к началу бомбежки госпиталь не перевели в более безопасное место.
Над цементированной площадкой перед комендантским зданием был устроен навес от солнца из бамбуковых жердей, поддерживаемый бамбуковыми столбами. Под навесом стояли столы, стулья, шезлонги, легкие плетеные кушетки. Здесь завтракали, обедали и в свободное от воздушных тревог время отдыхали летчики, штурманы, стрелки - радисты бомбардировочной авиации.
Кухонная автомашина с обедом застала нас с Куриленко на площадке у комендантского здания. Обед запивали газированной водой. Вдруг поднялась суматоха. Китайцы повскакали со своих мест и устремились к двум автобусам, всегда готовым к вывозу людей с аэродрома. Ничего не понимая, я поспешил за другими и чуть было не попал под колеса уже переполненной машины, которая первой тронулась к выезду.
- В чем дело? Что происходит? - на бегу спросил я авиатехника, знакомого еще по службе в Вольске. Тот молча ткнул рукой в небо, туда, где в направлении с запада на восток на высоте не менее двух тысяч метров быстро приближалось к аэродрому более десятка двухмоторных бомбардировщиков.
- Да это же "катюши"! - в недоумении воскликнул я.
Никто не поверил мне. Переполох продолжался еще некоторое время. Но я не ошибся. Действительно, самолеты оказались СБ с китайским экипажем.
Как новичку, мне объяснили потом, что своим самолетам полагается пролетать над аэродромом только на малой высоте, почти бреющим полетом, о чем китайские авиаторы, очевидно, забыли - бомбардировщики шли как раз на такой высоте, с какой обычно производится бомбометание. Кроме того, заметили их поздно, почти над самым аэродромом, и времени для установления типа и принадлежности аэропланов не оставалось. Уже были случаи, когда в аналогичных условиях вражеские бомбовозы ошибочно принимались за своих.
На следующий день, когда я находился на большом аэродроме, а Куриленко оставался в общежитии, готовясь к отъезду на родину, вдруг завыла сирена. Тревожный рев то затухал, то нарастал с новой силой. На флагштоке комендантского здания появился красный флаг - сигнал тревоги.
Все пришло в движение, летный состав поспешил к своим машинам, а мы в автобусе отъехали от аэродрома. Видно было, как, уходя из - под удара, взлетели, поднимая густую лессовую пыль, бомбардировщики, а за ними и истребители. Вскоре со стороны города послышались частые выстрелы зенитных орудий и затем уже знакомый по Сианю гул японских самолетов. Этот гул я хорошо запомнил и всегда потом легко узнавал и безошибочно отличал его от шума советских, американских, английских и немецких самолетов, которые были на вооружении китайской авиации. И вот я впервые увидел японские бомбардировщики.
Они шли с запада на большой высоте девятками, в клинообразном строю, разворачиваясь по направлению к аэродрому. Выше бомбардировщиков резвились десятки сопровождающих их истребителей. Самолеты были уже над серединой аэродрома, когда под ними и несколько позади них вдруг выросла, как темный лес, высокая зубчатая стена дыма от одновременного взрыва множества бомб. В нескольких местах поднялись черные столбы земли и пламени. На фоне удаляющегося гула японских самолетов послышались далекие пулеметные очереди; это наши истребители вступили в бой.
На аэродроме меня поджидал летчик - истребитель Соколов, принявший боевое крещение в сегодняшнем воздушном бою. Он получил легкое ранение голени при посадке и теперь рассказывал:
- Вначале, при сближении с противником, было страшновато, а потом, как началась "карусель", страшиться стало некогда, нужно было вовремя увертываться, чтобы не зашли тебе в хвост. Странно было видеть так близко самолеты противника.
Соколов трагически погиб в октябре 1938 г. Уже глубокой осенью в Чэнду я услышал о пожаре в воздухе на пассажирском СИ - 47, вылетевшем из Ханькоу в день его сдачи японцам. На этом самолете в числе 22 наших добровольцев сгорел и Соколов.
На третий день пребывания в Наньчане я провожал М. К. Куриленко на родину. Он улетал на американском двухмоторном санитарном биплане. На санитарных самолетах летали, как на пассажирских, без парашютов, хотя было известно, что противник не считается со знаками красного креста. Михаил Кириллович благополучно долетел до Ханькоу. Оттуда на пароходе английской компании он добрался вверх по Янцзы до Ваньсяна, дальше летел на Ланьчжоу уже советским транспортным самолетом.
Наш рабочий день начинался рано. В 4 часа утра во всех комнатах общежития раздавался дружный треск портативных складных будильников, похожих на портсигары. Их укладывали под подушки. Люди вскакивали, как по тревоге. Хлопали дверями, мигом умывались, одевались, на ходу выпивали стакан сладкого чая с галетой и выбегали к автобусам, уже дожидавшимся у подъезда.
Вместе со всеми спешил на аэродром и я, если не оставался в общежитии для осмотра пищевых блоков или для утреннего посещения больных. В последнем случае я приезжал на аэродром несколько позже на машине, развозившей завтрак.
На большом аэродроме под навесом у комендантского здания можно было отдохнуть, если не было тревоги. Многие досыпали ("добирали", как выражались летчики), лежа на кушетках или сидя в шезлонгах. Мне удавалось это не часто - будили обращавшиеся за медицинской помощью.
Вечером, вернувшись в общежитие, мылись под душем и надевали аккуратно выстиранные и выглаженные за время нашего отсутствия трусы, майки и носки. Поужинав, утомленные летчики валились спать, что делал и я, если не было больных, особенно в дальнем общежитии, посещение которого занимало полтора - два часа. Тогда я ложился не раньше первого часа ночи. А через три часа снова подъем.
Тяжелобольные и раненые помещались в стационары китайских больниц и госпиталей. Текущую амбулаторную помощь добровольцам оказывали мы, советские медики. Для этой цели я постоянно носил с собой небольшой аптечный ящик с изображением красного креста на крышке и с набором медикаментов, хорошо известным всем врачам неотложной помощи. Остродефицитной была тогда в Китае йодная настойка. В качестве ее заменителя широко применялся только внешне похожий на йод бромферрон. Зато такое превосходное противомалярийное средство, как хинин, отпускалось нам в неограниченном количестве.
Бортовые медицинские аптечки на самолетах были полезны для оказания первой помощи при вынужденных посадках. Но члены экипажа, по тем или иным причинам парашютирующиеся с самолета, оказывались в беспомощном положении, если получали травмы при приземлении, - ведь спасительная аптечка оставалась на покинутом самолете. Поэтому я предложил летному составу наших бомбардировочных и истребительных групп постоянно иметь при себе миниатюрную аптечку, укомплектованную перевязочным ватно - марлевым пакетом, флаконом с притертой стеклянной или резиновой пробкой для йодной настойки, рулоном асептической липкой тесьмы и банкой с противоожоговой мазью. Марлевый бинт мог заменить собой кровоостанавливающий жгут. Такая аптечка свободно помещалась в кармане летного комбинезона.
К сожалению, среди врачей - добровольцев было слишком мало хирургов. А ведь всякая война - это прежде всего "травматическая эпидемия", по меткому определению великого Н. И. Пирогова.
В разговорах на большом наньчанском аэродроме часто упоминалась фамилия Губенко: в таком - то бою Губенко "сбил японца", тогда - то он "поджег мицубиси", там - то он выручил товарища и т. д.
- Покажите, кто это Губенко? - обратился я к соседу.
- А вон, в кресле с газетой. Вы разве не слыхали о его воздушном таране? - И собеседник напомнил эпизод, о котором я читал в одной из центральных газет, еще будучи в СССР. Статья называлась "Подвиг китайского летчика".
Теперь этот "китаец" был перед моими глазами - подстриженный ежиком светлый шатен, молодой человек среднего роста, хорошо сложенный, с приятным серьезным лицом. Когда меня познакомили с А. А. Губенко, я с трудом упросил его рассказать о нашумевшем случае из его боевой жизни.
- Теперь я воюю на "ласточке", - неохотно начал Антон, - а тогда летал на "чиже". Этот биплан, и притом с неубирающимися шасси, не отличается быстроходностью, но очень маневрен и вооружен четырьмя пулеметами, стреляющими через пропеллер.
На вооружении вражеской авиации состоит истребитель - моноплан И - 96. Он оснащен двумя крупнокалиберными, а потому более дальнобойными, но значительно менее скорострельными пулеметами, чем наши трехлинейные ШКАСы. Как аэроплан с неубирающимися шасси, И - 96 уступает в скорости нашей "ласточке", более современному самолету с убирающимися шасси. Отсюда наша тактика "парного боя": И - 16 догоняет, перехватывает противника, начинает с ним бой, а подоспевший верткий И - 15 связывает врага своей маневренностью. В тот день я участвовал в ряде схваток, провел несколько атак, много стрелял.
- Удачно? - не удержался я.
- В групповом бою не всегда можно с точностью сказать, кто сколько сбил самолетов противника. В конце боя я повстречался с одиночным И - 96. Зашел ему в хвост, прицелился и нажал гашетку... пулеметы молчали, кончились патроны. Видимо, справедливыми были упреки командования и авиатехника, что я стреляю слишком длинными очередями и потому быстро расходую боезапас.
Было досадно упускать противника. Решил заставить его сесть на наш аэродром. Прибавив газу, пристроился рядом с И - 96. Пилот, увидев меня так близко, испугался, лицо его побледнело, глаза забегали. Я погрозил ему кулаком и несколько раз ткнул рукой вниз, в направлении аэродрома. Мой противник понял, согласно закивал головой и спиральными витками пошел на крутое снижение. Я своим самолетом как бы нажимал на него сверху.
У самой земли И - 96 вдруг рванулся в сторону с намерением уйти от преследования. Патронов у него, вероятно, тоже не было. Я, пользуясь превосходством в высоте, снова настиг врага, теперь уже решившись идти на таран.
Сначала хотел рубить противнику хвост, по передумал и подвел пропеллер под элерон левого крыла. "Чиж" содрогнулся от удара. И - 96 посыпался вниз, а мою машину забило, затрясло как в лихорадке. Я понял: деформирован винт. Уменьшил обороты мотора и на этом режиме дотянул и сел.
Подбежавшие ко мне авиатехники обнаружили: лонжероны моторной рамы надломлены, мотор еле держится. Это значило:
отвались он на малой высоте, я не смог бы уже воспользоваться парашютом.
Слушая рассказ Губенко, я с гордостью соотечественника смотрел на этого внешне совсем обыкновенного человека. Примерно через месяц (вскоре после отбытия Губенко на родину) в Наньчан прибыл номер "Красной звезды" с портретом летчика и подписью "Герой Советского Союза полковник авиации А. Губенко". Он вошел в число первых, после челюскинцев, Героев Советского Союза.
При мне в воздушном бою Губенко был сбит. В конце затяжного прыжка он раскрыл парашют и увидел над собой преследующего врага, который стрелял по парашютисту из пулемета. Антон не растерялся, быстро собрал стропы парашюта в пучок и заскользил в ускоренном спуске. Его сильно раскачало, и в момент приземления он ударился спиной и затылком. Сознания летчик не потерял и, помня о преследователе, сгреб парашют в охапку и спрятался с ним в кустах. Это спасло отважного аса от расстрела на земле, пули самурая били теперь вслепую.
В течение нескольких дней Губенко жаловался мне на головную боль. Я дал ему временное освобождение от полетов, но он ни разу не воспользовался им, заявляя, что, как коммунист, обязан подавать достойный пример другим. Несмотря на недомогание, Антон продолжал летать и участвовать в боях.
По вечерам, когда японцы обычно не беспокоили нас, летчики - истребители совершали тренировочные полеты над аэродромом. В один из таких вечеров я вслух похвалил мастерство, с каким неизвестный мне авиатор выполнял над нашими головами фигуры высшего пилотажа. Стоявший рядом Губенко с легкой укоризной заметил мне: "Эх, доктор, вы, должно быть, не видели хороших полетов!"
На следующий вечер над аэродромом кружился И - 16. Сложнейшие фигуры высшего пилотажа - "бочки", "иммельманы", "петли Нестерова" и др. - он вычерчивал в небе одну за другой как - то особенно эффектно, смело и точно, виртуозным "летным почерком". Не отыскав глазами Губенко среди зрителей, я догадался, что в воздухе на этот раз он сам. Для уточнения все же спросил: "Кто летает?" - "Губенко!" - ответили мне.
Свой полет Антон закончил необычной, пугающе - опасной дугой: с большой высоты он круто устремился вниз с ревущим и густо дымящим мотором. У самой земли самолет перешел из крутого пике в крутую горку. Говорили, что этот маневр был деталью разрабатываемой Губенко новой фигуры высшего пилотажа.
Как - то после очередного удачного полета я спросил Губенко:
- Чем, по вашему мнению, объясняются ваши боевые успехи?
- По - видимому, тем, что я был инструктором высшего пилотажа в авиаучилище, - ответил он...
В конце июня 1938 г. на СБ, улетавшем в Ланьчжоу для смены моторов, Антон Губенко отбыл на родину. После возвращения из Китая он служил в Минске заместителем начальника ВВС Белорусского военного округа. Вскоре "Красная звезда" сообщила о том, что Антон Губенко разбился и сгорел при разработке новой фигуры высшего пилотажа. Не хотелось верить, что этого замечательного авиатора и человека, полного сил и энергии, год тому назад беседовавшего со мной под бамбуковым тентом на далеком китайском аэродроме, уже нет в живых. Сколько раз угрожала ему смертельная опасность в китайском небе, а вот теперь, в мирных условиях, у себя на родине погиб.
Имя Губенко не должно быть забыто. Он один из пионеров воздушного тарана, этой страшной, почти рукопашной схватки высоко над землей. Во время Великой Отечественной войны многие герои советской авиации повторяли его подвиг, смело шли на смертельно опасный таран фашистских стервятников. Доживи Губенко до решающей схватки с немецким фашизмом, он с его изумительным летным мастерством, беззаветной храбростью и преданностью Родине проявил бы в боях за чистоту советского неба тот же героизм, который он показал в Китае при выполнении своего интернационального долга.

Под бомбами (июль - август 1938 г.)

В конце первой недели моего пребывания в Наньчане принял я настоящее боевое крещение. Около полудня завыла городская, а за ней и аэродромные сирены. По тревоге вырулили и улетели в "зону ожидания" бомбардировщики. Взмыли навстречу врагу истребители, за исключением самолета новоприбывшего командира эскадрильи А. И. Лысункина: у него как на грех закапризничал мотор. Уже красный флаг тревоги на флагштоке комендантского здания заменили черным флагом - сигналом приближения врага. Все, кто по тем или иным причинам не улетел или не успел покинуть аэродром, забрались в нашу санитарную автомашину, торопясь отъехать подальше от летного поля. Но Лысункин все еще безуспешно пытался завести мотор, и я не считал себя вправе покинуть его на опустевшем аэродроме, пока он не улетит или не пересядет ко мне, бросив неисправный самолет. Оставались считанные минуты до появления противника.
Тем временем из дальнего угла аэродрома подкатил к Лысункину автостартер. Мотор И - 16 заскрежетал, чихнул, густо задымил, взревел, и Лысункин наконец поднялся в воздух. Руководивший стартом Кузьменко умчался на легковой машине. За ним поспешила полуторка автостартера. Позади всех "топала" наша старенькая, тихоходная "санитарка".
- Хойда, хойда, - торопили шофера, старого тощего китайца, который и без уговоров старался выжать из инвалидной машины все что можно.
Вот наконец ворота аэродрома, поворот влево на шоссе, и, набирая скорость, мы едем вдоль ограды аэродрома. Но вдруг остановка. Люди выбегают из автомобиля, рассыпаются в разные стороны. Я не сразу понял, в чем дело, но, взглянув вверх по направлению чьей - то поднятой руки, увидел в западном секторе неба на высоте примерно двух километров три девятки двухкилевых бомбардировщиков "мицубиси". Серебристые, похожие па кресты - распятия, они в строгом порядке, "клином" заходили на аэродром.
Неуловимо короткая доля секунды, и невообразимой силы грохот заложил уши. Десятки бомб рвались совсем близко затяжным оглушительным залпом. На рокочущем фоне разрывов мелких, осколочных бомб отчетливо выделялись взрывы тяжелых фугасок. Сотрясаемая ими земля била в грудь. Несмотря на гром канонады, я слышал, как свистели и шипели разлетающиеся смертоносные осколки, будто ветер ураганной силы дул сквозь щели худого забора.
Грохот внезапно оборвался, и наступила странная тишина. Я встал на ноги, отряхнул пыль. За оградой аэродрома вздымалось облако черно - бурого порохового дыма. К гулу японских бомбовозов, удаляющихся на восток, в сторону оз. Поянху, присоединились звуки пулеметных очередей: наши истребители вступили в бой с налетчиками.
Вскоре из зоны воздушного боя прилетел истребитель. Он был уже над аэродромом и шел на посадку. Могла понадобиться медицинская помощь, и я отправился на аэродром. Санитарной машины поблизости не оказалось. Меня подвезли направлявшиеся туда авиатехники.
От разрушений и пожаров аэродром изменился до неузнаваемости: деревянный дом у выезда взрывом бомбы был превращен в груду поломанных бревен; склад бензина у начала взлетно - посадочной полосы пылал красным коптящим пламенем. Взрывались и вспыхивали, объятые огнем, все новые баллоны, бидоны и бочки с горючим, сложенные в штабеля. Комендантское здание было разрушено почти полностью. Черный флаг над ним поник на перебитом флагштоке.
Летчик, прилетевший из зоны боя, уже приземлился и, оставив самолет, бежал нам навстречу, жестикулируя и крича:
- Скорее поворачивайте обратно, приближается вторая волна.
Взяв летчика, мы развернулись и помчались назад. По дороге летчик объяснял:
- У меня пробит масляный бак. Другая пуля угодила в приборную доску и, отрикошетировав, плашмя, как здоровенным кулаком, ударила по животу. Спасла толстая лямка парашюта.
Через несколько минут загудел сигнал отбоя. Выяснилось, что вторая волна бомбардировщиков до нас не дошла, отбомбившись в другом месте.
И вот мы снова на аэродроме. Бомбами, упавшими на площадку перед комендантским зданием, был снесен и разбросан навес, порублена мебель. На цементном полу площадки появились следы разрывов осколочных бомб: неглубокие воронки с радиально расходящимися от них царапинами. Поодаль догорал не вылетевший по тревоге самолет связи. Я пошел взглянуть на огромную воронку, выбитую тяжелой фугасной бомбой на взлетной полосе. Когда я проходил мимо горящего бензосклада, позади и справа от меня вдруг ярко блеснуло пламя, оглушительно грохнул взрыв, и меня чуть не сбило волной горячего воздуха. Китайцы с корзинами на коромыслах, шедшие засыпать бомбовые воронки, бросились на землю. От места взрыва ко мне подбежал инженер Чармез:
- Посмотрите, доктор, что с моей головой?
Оказалось, инженера ударило по голове комом земли, выброшенным при взрыве. К счастью, контузия оказалась неопасной. Не знаю, был ли это взрыв японской бомбы замедленного действия, или взорвалась подожженная горящим по соседству бензином одна из тех стокилограммовых авиационных бомб, которые валялись во многих местах на аэродроме, упакованные в дощатые клетки.
Редкие дни проходили без воздушных тревог. Мы научились распознавать наступление опасной ситуации еще до сигнального рева сирены. Например, достаточно было зазвонить телефону в комнате "начальника воздуха", чтобы люди под навесом уже насторожились. Выходит после звонка из комендантского здания Благовещенский и отдает какие - то приказания, привычным движением забрасывая на левое плечо свою кожаную куртку, - и всем ясно: тревога.
Я неоднократно наблюдал, как замирала дневная жизнь города, когда раздавался вой сирены. Улицы быстро пустели, прекращалось всякое движение, стихал городской шум. Сразу можно было ощутить напряженный характер наступившей тишины, столь необычной для дневного часа. На улицах ни души, все попрятались, притихли, затаились в ожидании вражеского удара, не слышно даже собачьего лая. Но вот прозвучал ровный сигнал отбоя, и город снова ожил, зашаркали подошвы по мостовой, на улицах и площадях появились прохожие, послышались голоса, выкрики торговцев, гудки автомобилей, и снова все слилось в общий мирный шум города.
Незадолго до конца нашего пребывания в Наньчане я был свидетелем неожиданного дерзского налета японского разведчика на большой наньчанский аэродром. Во второй половине дня, подкравшись на большой высоте, он, не замеченный постами наблюдения, спикировал на аэродром, мгновенно пересек его поперек на бреющем полете с запада на восток и сразу же скрылся с крутым набором высоты, так и не сделав выстрела.
Наши летчики кинулись к своим истребителям, на бегу застегивая шлемы, но самолета и след простыл.
- Вот это скорость! - заметил Е. М. Николаенко. Ему возразили:
- При разгоне с такой высоты ничего удивительного.
Поскольку никто не заметил у разведчика шасси, оставалось только предполагать, что, судя по скорости, это был И - 97 (несколькими днями раньше среди трофеев китайской авиации были обнаружены обломки модернизированного варианта И - 96 - аэроплана с убирающимися шасси, переименованного в И - 97).
На следующий день японцы совершили налет на малый аэродром Наньчана. Они прошли на бреющем полете, и китайская служба наблюдения снова их прозевала. Навстречу противнику поднялись несколько наших истребителей. Неожиданно один из японских самолетов повернул в сторону нашего общежития, на малой скорости пролетел над нами и на бреющем полете удалился в направлении моста через р. Ганьцзян. Штурмовик намеревался, очевидно, бомбить этот мост. Там его встретили китайские зенитчики. Белые цепочки трассирующих пуль и мелкокалиберных снарядов с кажущейся медлительностью летели навстречу друг другу и перекрещивались то под самым брюхом вражеского самолета, то над его кабиной. Явно напуганный таким приемом, летчик И - 95 поспешно удалился в восточном направлении.
В это время на южной окраине города, правее аэродрома и левее моста, на небольшой высоте шел бой И - 16 с И - 96. После короткой "карусели" японец вдруг круто взмыл вверх, повернул влево и сверху вниз дал пулеметную очередь по своему противнику. "Ласточка" пошла на снижение. Казалось, японец победил. Но вдруг он "провалился", задел по пути "ласточку" и врезался в землю.
Пилот И - 16 Шарай благополучно посадил самолет, несмотря на множество повреждений. Пуля взорвала патронный ящик, и летчик получил ряд поверхностных ранений в ноги. Я долго извлекал пинцетом из ранок кусочки цинковой жести и обломки латунных гильз.
Сбитый японский летчик, судя по найденным у него документам, оказался настоящим воздушным асом. Его летная карта была исчерчена цветными линиями проделанных боевых маршрутов; они тянулись от г. Аньцина на Янцзы. В комбинезоне летчика нашли длинную матерчатую тесьму, похожую на телеграфную ленту, исписанную иероглифами. Прочитав, переводчик объяснил, что это "талисман", составленный монахом какого - то буддийского монастыря. На ленте были такого рода заклинания:
"Тебя не тронет вражеская пуля, тебе не страшна никакая опасность. Ты бессмертен..." - и далее с повторениями в том же стиле. Поздно вечером Николаенко, сменивший Благовещенского, доложил по телефону в Ханькоу П. Ф. Жигареву об этом бое.
... Неожиданно в наньчанском литишэ появились два наших советника. Оба оказались моими спутниками по недавнему путешествию от Алма - Аты до Сианя. Они прибыли с фронта, отступали вместе с китайскими войсками из - под Цзюцзяна, попали в окружение, из которого с помощью китайца - переводчика выбирались с большими трудностями - по непроходимым горным ущельям, без пищи в течение нескольких суток. Пришли к нам пропыленные, давно небритые, изможденные. После нескольких дней отдыха наши соотечественники вновь вернулись со своим проводником на фронт.
... В непрерывных боях с численно превосходящим противником таяли силы китайской авиации, базировавшейся в Наньчане. В конце июля японцы нанесли массированный удар по объектам обоих наньчанских аэродромов. Сначала атаковали только истребителями, и опять с бреющего полета. Поднятые по тревоге отряды наших "ласточек" и "чижей", не имевшие радиосвязи с землей, вхолостую барражировали на большой высоте, готовые в любую секунду вступить в бой с противником. Но они не знали, что он в это самое время безнаказанно бесчинствует над самым аэродромом.
В начале августа дальнейшее пребывание в Наньчане китайской авиации было признано нецелесообразным, и нас перебазировали в Ханькоу: самолеты - своим ходом, по воздуху, наземную службу - на автомобилях.
Наш "внештатный" переводчик Саша остался в Наньчане. Все мы любили этого студента Шаньдунского университета, самого молодого из наших переводчиков. Русское имя удержалось за юношей потому, что оно было созвучно с его родным языком. В стройной фигуре, приятном, открытом лице Саши было что - то девичье, нежное. Саша живо интересовался всем русским. Любил смотреть советские кинофильмы, присылаемые нам из СССР. Все свободное время проводил за чтением русских книг и советских газет. Мечтал когда - нибудь побывать в Советском Союзе. Исключительно внимательный и исполнительный, он повсюду сопровождал Благовещенского. Уезжая на родину, тот подарил Саше на память карманные часы.
Мы сердечно попрощались с Сашей. Он вручил мне свою миниатюрную фотографию с надписью: "Русскому другу на память".
И вот наша небольшая автоколонна тронулась в путь. Позади остался памятный мост через Ганьцзян. Слева виднелись золоченые крыши невысоких пагод, расположенных на западной окраине китайского кладбища. А еще левее кладбища, вдалеке, на пригорке, находилась железнодорожная станция. Там на перроне вокзала я однажды встретил группу вооруженных полицейских, сопровождавших китайца в одежде чернорабочего, который, сгорбившись, нес на спине человека, закованного в цепи. Как объяснил переводчик, это был арестованный японский шпион. Там же впервые я наблюдал, какой оригинальный вид имеют китайские воинские эшелоны. У солдат на голове кепи, за спиной - широкополая соломенная шляпа и пара запасных веревочных туфель. Они сидели на открытых вагонных платформах под зонтами, обмахиваясь пальмовыми веерами.

Добраться засветло до Чанша, где намечалась ночевка, мы не успели. Ночью в горах па нас обрушился тропический ливень. Мы ехали в открытых полуторатонных грузовиках и промокли насквозь. Двигались осторожно, на первой передаче. В жидкой грязи колеса буксовали. А дорога вилась, петляла, то круто поднимаясь, то уходя вниз. Непроглядная темень то и дело внезапно распахивалась, отодвигалась далеко в стороны при ослепительных вспышках молнии, и на короткий миг открывалась фантастическая панорама угрюмых скальных нагромождений и черной пропасти, подступающей к самой дороге.
В Чанша прибыли на рассвете. Обсушились, отдохнули после бессонной ночи. На следующий день двинулись дальше. Дорога шла живописными субтропическими перелесками. На обед остановились у спокойной речки рядом с пустующей древней пагодой.
И вот мы снова в знакомых окрестностях Ханькоу, временной столицы страны. Въезжаем во двор общежития советских добровольцев. Во "врачебной комнате" встречаюсь с Торопови - чем. От него узнаю новость: глава авиационной группы П. Ф. Жигарев выехал на родину. На смену ему прибыл Г. И. Тхор - недавний участник войны в Испании, еще молодой человек, побывавший во многих сражениях.
Возобновились мои выезды на аэродром, ежевечерние амбулаторные приемы. Раза два мы с Тороповичем ездили в частную лечебницу английского врача Скиннера, куда мы помещали наших раненых, нуждавшихся в стационарном лечении.
Один из пациентов, рослый широкоплечий штурман, спасся, выпрыгнув с парашютом из горящего СБ, и получил ожоги лица и рук. Показывая нам свое лицо со следами ожога первой степени в местах, не защищенных очками и шлемом, он спрашивал: "Узнает ли теперь жена?".
С перебазированием главных военно - воздушных сил Китая из Наньчана в Ханькоу участились налеты в этот район японских бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Один из таких налетов застал меня на пути с аэродрома. Дорога вела через городской сквер, где стоял какой - то монумент, четко вырисовывавшийся на фоне пожара; жарко пылал крупный дощатый киоск, подожженный авиабомбой. В противоположной стороне у решетки сквера валялся пузатый серебристый фюзеляж сбитого "мицубиси".
В другой раз японцы налетели на Ханькоу, когда мы находились на аэродроме. В конце обеда вдруг истошно завыла электросирена. Бомбардировщики удалились в "зону ожидания", навстречу врагу вылетели истребители. Аэродром опустел. С небольшой группой авиатехников я ушел к плотине оз. Сиху вблизи аэродрома.
Вскоре послышался знакомый уже шум японских самолетов. Он приближался, нарастал, и вот из - за кучевых облаков быстро вынырнули две девятки двухмоторных, с двухкилевым хвостовым оперением бомбовозов.
Японцы заходили, как всегда, со стороны солнца, чтобы затруднить стрельбу из зенитных орудий, снаряды которых уже рвались в небе. Тугие, медленно расплывающиеся в воздухе белые клубы порохового дыма возникали то впереди, то позади, то ниже, то выше вражеских самолетов, не нанося им, однако, заметного вреда.
Первая девятка сбросила бомбы на центр аэродрома. Облака черно - бурого дыма заволокли летное поле. В течение нескольких секунд, показавшихся долгими, гремел оглушительный грохот взрывов, слившийся с бомбовым залпом второй девятки. Она шла слева уступом (строем пеленга), позади ведущей девятки, ближе к нам. Ее бомбовый груз, сброшенный почти над нашими головами, отнесло по инерции на западный сегмент аэродрома, где в самолетных блиндажах (за открытой сверху почти сплошной круговой земляной оградой) стояли несколько нуждающихся в ремонте бомбардировщиков.
Выбранное нами убежище оказалось небезопасным: противник мог сбросить часть фугасных бомб на плотину и разрушить ее. Тогда воды озера хлынули бы в образовавшийся прорыв, смыли бы нас и затопили аэродром.
На обратном пути, после отбоя, мы видели много воронок вокруг самолетных блиндажей, но прямых попаданий не было, и спрятанные аэропланы не пострадали.
К тому времени вернулись на свои стоянки бомбардировщики, и после неравного боя с истребителями сопровождения стали возвращаться наши истребители. Командир эскадрильи неторопливо вылез из "ласточки", понуро, не отвечая ни на чьи вопросы, прошел к аэродромной дежурке и сел, опустив голову на руки. Обступившие его люди тоже угрюмо молчали, догадываясь о недобром. Наконец он выпрямился, вытер глаза и произнес:
- Погибли два наших товарища, - он назвал их имена. - Увлеклись в бою, забылись, отбились от своих. Их сбили над озером. Оба спрыгнули с парашютами, но японцы расстреляли их. Когда я подлетел к ним, они уже были мертвы. На моих глазах погрузились в воду.
Главный переводчик Пэн шепнул мне на ухо: "Понятно, если человек умирает за свою Родину, а вот когда ваши люди гибнут за наше дело... Это, конечно, достойно преклонения, но не совсем понятно".
В ответ я напомнил, что в 1918 - 1919 гг. у нас на фронтах гражданской войны так же вот погибали, выполняя свой интернациональный долг, китайские добровольцы. Они самоотверженно помогали Красной Армии в ее мужественной борьбе с белогвардейцами и интервентами

Нас перебрасывают в Хэнъян. Гибель Пысункина (август - сентябрь 1938 г.)

К середине августа налеты японской авиации на столицу настолько участились, что Авиационный комитет вынес решение перебазировать основные военно - воздушные силы на аэродром г. Хэнъяна в пров. Хунань (на полпути между Ханькоу и Гуанчжоу).
Торопович остался в Ханькоу. С экипажем трех СБ, улетавших в Хэнъян, я прибыл на аэродром ранним утром, когда еще не рассвело. Прошедшая ночь была тревожной. Всего несколько часов назад здесь рвались японские бомбы. Аэродром был изрыт глубокими воронками. Рабочие при свете юпитеров, установленных на грузовых автомашинах, спешно засыпали воронки на взлетно - посадочной полосе. С нашим вылетом торопились, опасаясь нового утреннего налета вражеской авиации.
Я никогда раньше не летал на СБ. Нас, пассажиров, было двое - авиатехник и я. В течение всего полета перед нашими глазами находилась фигура стрелка, который, крутясь во все стороны, зорко вглядывался в небо. Неожиданно для меня стрелок - радист нагнулся и дал короткую очередь из нижнего пулемета. Мой сосед объяснил: "Летим над озером Дунтинху. Стрелок проверяет оружие, бьет в воду!"
... Мы поселились в уютном двухэтажном доме европейской архитектуры, обсаженном экзотическими деревьями и огражденном высоким проволочным забором. Из окна моей комнаты на втором этаже видны станционные постройки железнодорожной линии Пекин - Ханькоу - Гуанчжоу. По ту сторону железнодорожного полотна расположен аэродром. С балкона, обращенного к югу, на уровне второго этажа, открывается вид на город за рекой. Ближе, в круговых окопах, прячется зенитная батарея. Зенитчики каждый день подолгу тренируются, "ловя" пролетающие самолеты, крутят большую трубу дальномера, припадая глазами к ее окулярам.
На хэнъянском аэродроме кроме наших боевых самолетов (значительно поредевшей группы скоростных бомбардировщиков и совсем маленькой группы истребителей, оставшихся после тяжелой борьбы с превосходящими силами противника в Наньчане и Ханькоу) находилось несколько американских истребителей фирмы "Хаук". Вооруженные крупнокалиберными пулеметами, они были громоздки и тихоходны. Наши авиаторы прозвали их "ревунами" за чрезмерно громкий шум мотора.
Небольшую группу американских авиатехников, занимавшихся распаковкой и сборкой этих закупаемых Китаем в Америке устаревших истребителей, возглавлял молодой шатен с английским пробором и бритым лицом. Изнывая от духоты, он расхаживал по аэродрому в шортах, носил сетку или рубашку с отложным воротом и короткими рукавами.
Наблюдая за посадкой наших СБ, возвращавшихся из боевых рейсов, американец то и дело не удерживался от похвального восклицания: "Ол райт, ол райт!"
В распоряжении этого инженера имелся маленький двухместный бипланчик и личный пилот - приземистый сутулый человек с неправдоподобно длинными руками. Однажды этот неуклюжий парень сел с "промазом": аэропланчик сделал "полный капот", свалившись в овраг, и выбыл из строя. Незадачливый пилот поцарапал голову, а инженер отделался испугом.
Взлетно - посадочная полоса хэнъянского аэродрома оказалась опасно короткой даже для легких самолетов. Безаварийность же боевых полетов бомбардировочной авиации в этих условиях объяснялась, конечно, только высоким мастерством наших летчиков.
Однако несовершенство посадочной площадки создавало все - таки серьезные трудности, и хозяева аэродрома приступили к расширению его территории и удлинению полос. Сотни китайцев в широкополых конусообразных соломенных шляпах кирками и лопатами начали срывать возвышенную северо - западную окраину аэродрома. В одноколесных ручных тачках они отвозили землю на восточную кромку аэродрома, где ссыпали ее в овраг. Наблюдавший за работой бросал в каждую нагруженную тачку ярлычок, по этим ярлычкам потом рассчитывались с землекопами. В обеденный перерыв землекопы садились на свои тачки и при помощи палочек или прямо щепотью ели рис из пиалы. Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, они в спешке покидали летное поле, катя перед собой пустые тачки.
Окраина аэродрома оказалась старым, заброшенным кладбищем. Часто обнажались толстостенные гробы с обуглившимися трупами (в Китае покойника при погребении посыпают негашеной известью). Длина аэродрома увеличивалась за счет земли, срытой на возвышенном и насыпанной на низком участке. Землю утрамбовывали вручную торцами увесистых бревен и укатывали тяжелыми катками, в которые впрягались по нескольку десятков человек.
Попавшие сюда авиабомбы часто не срабатывали; оставляя зловеще зияющую дыру, они глубоко зарывались в рыхлый грунт.
Но и попадая на твердую почву, японские бомбы не всегда взрывались. Одна такая бомба зарылась рядом с навесом, под которым мы завтракали, обедали и отдыхали. Не было никакой уверенности в том, что это не бомба замедленного действия,. способная взорваться в любой момент. Ее решили обезвредить. Залили дыру водой. Техник по вооружению Володя Пик (Коротаев) рискнул откопать коварный снаряд и с помощью трактора извлечь на поверхность, что ему и удалось после больших трудов.
Отверстия в земле, образуемые невзорвавшимися бомбами,. солдаты аэродромной охраны сейчас же после отбоя тревоги помечали красными флажками. Отсиживавшиеся в окопчиках, вырытых по окружности аэродрома, они неизмеримо ближе и ощутимее других переживали ужасы бомбардировок. Некоторых из них после бомбежек выносили из укрытий в тяжелом состоянии - оглушенными, контуженными. На них же возлагалась обязанность гасить пожары, вызванные разрывами авиабомб...
На огородах, раскинувшихся перед окнами нашего общежития, виднелось несколько углублении, вероятно намеренно вырытых. Из воды, заполняющей эти углубления, часто и подолгу торчали широкорогие головы спасающихся от жары буйволов.
Некоторое время у этих водоемов работала своеобразная водокачка - поливалка в виде станка, сколоченного из четырех вертикальных стоек и нескольких горизонтальных перекладин. Передние два столбика были выше задних и соединялись вверху планкой. Задние стойки служили основанием для сиденья, на котором могли уместиться несколько человек. Внизу станка на передних стойках была подвешена вращающаяся ось с зубчатым колесом посередине и несколькими педалями - колышками oпо бокам. Станок устанавливался на краю углубления, наполненного водой. Вниз от зубчатого колеса станка опускался в воду дощатый желоб квадратного сечения длиной метров десять. В конце желоба был установлен вращающийся цилиндрический валик. На зубчатое колесо вверху и на валик внизу был надет транспортер с черпаками.
Целыми днями под матерчатым пологом, натянутым на бамбуковых шестах, сидели на станке спиной к водоему по три полуголых китайца, которые, упираясь руками в перекладину перед собой, толкали босыми ногами педали - колышки, отчего зубчатое колесо вращалось, приводя в движение транспортер, и черпаки один за другим выливали под ноги людям воду, поднимаемую с глубины нескольких метров. Отсюда она разливалась по сети оросительных канавок. Со дна каждого осушенного таким способом углубления собирали по нескольку корзин довольно крупной рыбы.
... Комендантом нашего литишэ был некий Вэй. Худощавый, среднего роста, подстриженный ежиком, он ходил без головного убора, в рубашке цвета хаки с короткими рукавами и отложным воротничком, в шортах того же цвета, носил высокие, почти до колен, чулки и остроносые лакированные туфли.
Редкий день он не отлучался в город. Говорили, что у него там не только служебные дела, но и какое - то частное предприятие, приносящее ему доход. Как - то, восхищаясь бравым видом советских добровольцев, возвращающихся в общежитие, Вэй заметил: "Какие рослые, сильные, пышущие здоровьем ваши люди, доктор! Им, конечно, скучно без женского общества. Не устроить ли нам вечер танцев с приглашением девушек? Как вы на это смотрите?" Встретив мое категорическое возражение, предприимчивый бизнесмен больше к этой теме не возвращался.
В течение полутора - двух недель работала у нас группа оружейников, присланная одним из советских авиационных заводов. Целыми днями они вели пристрелку пулеметов ШКАС, которые стояли на И - 16. По оценке авиаторов, в результате произведенных переделок боевые качества наших истребителей стали еще более высокими.
Кстати, японские, американские и немецкие пулеметы намного уступали в скорострельности нашим ШКАСам. Выстрелы последних сливались в сплошной рокот, так неуловимо коротки были интервалы между ними. Когда стреляли ШКАСы, казалось, будто трещит, рвется туго натянутое где - то вверху гигантское полотнище сверхпрочной ткани. В темноте трассирующие - пули казались сплошной огненной цепочкой, а ведь между каждыми двумя светящимися летели еще несколько темных, невидимых пуль!
О пулемете такой высокой скорострельности мечтали во многих иностранных армиях. Японцы пытались по образцам, попадавшим в их руки (со сбитых китайских самолетов), копировать ШКАС, но безуспешно, так как не знали рецепта изготовления нашей сверхжаростойкой стали. Стволы из японской стали плавились в ШКАСс при первых же очередях.
С перебазированием китайских ВВС в Хэнъян начались налеты сюда вражеской авиации. Пока расстояние от японских авиационных баз до Хэнъяна превышало радиус действия И - 96, бомбардировщики "мицубиси" прилетали одни, без эскорта. Как и ожидали наши летчики, 18 августа японцы прилетели "поздравить" нас с Днем авиации. По сигналу тревоги мы выехали за город. Японцы долго не появлялись. Они, по - видимому, сознательно тянули время, чтобы спутать расчеты наших летчиков и накрыть истребители в момент, когда те, выработав - горючее, будут вынуждены приземлиться. Тогда они не только перестанут быть опасными для японцев, но и сами сделаются жертвой бомбового удара.
Мы уже было решили, что неприятель где - то отбомбился и к нам не пожалует. Пошли к машинам, спрятанным в роще, чтобы ехать домой, и тут услышали знакомый гул. Вскоре показались 27 бомбардировщиков, которые тремя девятками, построенными "клином", двигались в направлении аэродрома.
В этот момент мы с изумлением увидели низко летящий над аэродромом, прямо под вражескими бомбардировщиками, наш одинокий СБ. Он прилетел из "зоны ожидания", где долго барражировали поднявшиеся по тревоге самолеты, чтобы посмотреть с бреющего полета, не выложен ли на аэродроме сигнал, разрешающий посадку.
Такого сигнала не было. Зато на флагштоке комендантского помещения вместо красного вымпела тревоги уже полоскался на ветру обычный полосатый бело - розовый флаг - "отбои". С доброй вестью летчик поспешил обратно в "зону" к своим, чтобы вернуть их на аэродром. И тут неожиданное "опровержение":
справа блеснул огонь бомбового удара. Густое черное облако. клубящегося дыма и пыли закрыло аэродром, громовые раскаты сотрясли воздух. Взрывной волной СБ качнуло влево. Еще не вполне сознавая реальность своего положения "между молотом и наковальней", летчик круто рванул руль, форсируя подачу газа.
На аэродроме нас ожидали печальные вести: в воздушном бою сбито два "Хаука". Оба пилотировавших их китайских летчика убиты. Третий сел с тяжелым ранением в челюсть. Четвертый летчик, тоже китаец, был убит на земле.
У развалин комендантского помещения группа наших добровольцев слушала кого - то, обступив со всех сторон. Судя по голосу, рассказчиком был авиатехник по кличке "Борода номер 2" (так ребята прозвали Виктора Камонина). Весь, с ног до головы, густо заляпанный грязью, он был неузнаваем.
- Ну как, доктор, - встретил меня авиатехник, - хорош я в этом виде? Могло быть хуже...
Оказалось, он ремонтировал самолет в дальнем секторе аэродрома у края оврага, дно которого было засеяно рисом. Услышав сигнал воздушной тревоги, техник поспешил к комендантскому помещению, откуда обычно отъезжал по тревоге автобус с людьми, остающимися на земле, но, увидев, что опоздал, вернулся обратно, чтобы перейдя овраг по плотникам рисовых по - .лей, взобраться на противоположный склон, где имелось надежное бомбоубежище.
Когда на аэродроме по чьей - то вине появился ошибочный сигнал отбоя тревоги, люди покинули бомбоубежище, "Борода номер 2" пошел к месту прерванной работы. Он был уже на середине балки, когда увидел низко летящий СБ. Это подтверждало, что тревога действительно миновала. И вдруг техник услышал примешивающийся к шуму СБ гул японских бомбовозов.
Шумно дыша, обгоняет авиатехника босоногий китаец - рабочий в соломенной шляпе, с коромыслом и пустыми корзинами на плече. До бомбоубежища остаются считанные шаги, но уже слышится свист сброшенных бомб, на ведущей вверх извилистой тропинке, между техником и китайцем, вдруг вспыхивает пламя. Обжигающий и оглушающий ураган отбрасывает техника назад и вниз, где на него обрушивается тяжелый фонтан липкой грязи, поднятый другой бомбой, угодившей в жижу рисового поля...
Полчаса спустя я осматривал место описанных событий. Черные воронки с рыжими, опаленными краями уже наполнились водой. Вокруг глыбы разбросанной грязи. Почти в самом конце тропинки, взбирающейся к блиндажу, неглубокая воронка, какие оставляют осколочные бомбы, обожженная трава вокруг нее, раскиданные обломки коромысла и корзин, растрепанные остатки соломенной шляпы. Если бы рабочий не успел обогнать нашего техника к моменту падения бомбы, дело и для него, возможно, ограничилось бы грязевым душем.
Проходя на обратном пути по широкому дну балки, я видел, как крестьяне в конусообразных соломенных шляпах уже мирно трудились, убирая созревший рис, будто только что здесь не летали смертоносные осколки бомб. Срезанный серпами рис тут же обмолачивался: пучками, как веником, хлестали о край большого дощатого ящика, при каждом ударе зерна риса, выбитые из колосьев, дождем брызгали внутрь этого зерноприемника.
Несколько дней спустя, около полуночи, снова завыла сирена. Как обычно, мы выехали за город и стали ждать. Было темно и тихо. Вдруг в одной точке невидимого, затаившегося города возник колеблющийся свет. Показались бегающие язычки пламени. Пожар... С минуты на минуту могут появиться бомбовозы противника. Если пожар не загасить сейчас же, он предательски осветит город и реку - точные ориентиры для неприятельской авиации. Сама собой напрашивалась догадка: совпадение пожара по времени с налетом японцев - не случайность. Вот почему интервенты решились на рейд в такую темную, безлунную ночь!
К моменту появления самолетов пожар принял большие размеры. В его багровом свете японцы бомбили аэродром с исключительной точностью. Как выяснилось потом, горел склад нефтепродуктов акционерного общества "Техас". Пожар продолжался до утра.
На следующий день китайцы из Авиационного комитета просили наших радиоспециалистов помочь им обнаружить тайную шпионскую рацию, подававшую в эфир пеленгаторные сигналы:
"Я - женщина! Я - женщина!" Говорили, что японские диверсанты, поджигатели нефтесклада, были пойманы на второй день.
Во время ночных налетов мы вынуждены были выезжать за город на целые ночи, захватывая с собой теплую одежду, чтобы где - нибудь вздремнуть между бомбежками. Собирались группками, вполголоса пели. Звучали задушевные украинские напевы - среди нас было много украинцев. Авиатехник Серготюк однажды пошутил, обращаясь к соотечественникам: "Дывлюсь я на вас, хлопцы, та гадаю, виткиля вы сюды припхалыся?" И сам отвечал примерно так: "Мы припхалыся с далэкой Украины, щоб добыть китайскому народу щастлывой доли!".
Советские газеты и журналы приходили к нам с опозданием на неделю и более. Мы с жадностью набрасывались на них. Было даже как - то странно читать о воскресном отдыхе трудящихся, видеть на фотоснимках, как развлекаются отпускники на курортных пляжах. Все это было так не похоже на паши тревожные будни.
В Хэнъяне мы узнали из газет о гибели замечательного летчика В. П. Чкалова, о героическом полете на Дальний Восток женского экипажа в составе В. С. Гризодубовой, П. Д. Осипенко и М. М. Расковой.
Боевые действия группы наших бомбардировщиков возглавлял Сидор Васильевич Слюсарев - сухощавый блондин высокого роста, отличной физкультурной выправки. Он был немного словен, требователен к себе и подчиненным. За несколько месяцев под командованием Слюсарева эскадрильи наших скоростных бомбардировщиков с советскими и китайскими экипажами произвели много смелых ударов по важным объектам японских. интервентов на оккупированной ими территории Южного Китая.
Одинокий сарайчик под односкатной бамбуковой крышей в. юго - западной части аэродрома был местом, где собирались и обсуждали боевые действия. Мне запомнились слова С. В. Слюсарева, сказанные на одном из разборов: "Скорость японского истребителя после переделки И - 96 на И - 97 увеличилась километров на 26 в час. Теперь нашей "катюше" стало труднее уходить от него. Воевать стало сложнее. Но при соблюдении надлежащей плотности строя в полете, самом внимательном наблюдении за воздухом и умелом применении оружия воевать можно успешно, несмотря на численное превосходство противника".
Военная обстановка продолжала усложняться. Японцы настолько приблизились к Ханькоу, что правительство Китая было вынуждено эвакуироваться в Чунцин. Наши старшие начальники - Г. И. Тхор, замполит Ф. И. Ершов, начальник штаба М. Н. Григорьев и вместе с ними врач С. Я. Торопович - выехали в Хэнъян на автомашинах. В пути, где - то под Чанша, автоколонна подверглась воздушному нападению, но, к счастью, все обошлось благополучно. Степан Яковлевич Торопович поселился в одной со мной комнате. Остальные разместились в другом, более просторном здании у самой р. Сянцзян.
Появился в Хэнъяне и доктор Скиннер, владелец английской лечебницы. Обстановка накалялась, и он торопился добраться до Гуанчжоу, чтобы как можно скорее вылететь домой, в Англию, считая дальнейшее пребывание для себя в Китае небезопасным.
В середине сентября мы с Тороповичем встречали И. М. Журавлева, вновь появившегося в Китае после непродолжительного отдыха на родине. К этому времени тяжело заболел замполит группы истребителей Иван Дмитриевич Мамонтов. Мы втроем (Журавлев, Торопович и я) по очереди несли ночные дежурства у его постели в терапевтическом отделении городской больницы, нередко под грохот бомбардировок. Состояние больного продолжало ухудшаться. Было решено вызвать на консультацию хирурга ланьчжоуского госпиталя.
Вскоре из Ланьчжоу прибыл в самолете хирург Василий Иванович Трофимов, которого я знал только понаслышке. Мы познакомились и быстро подружились. Теперь нас, земляков - ташкентцев, было трое: Торопович, Трофимов и я.
Хирургическое вмешательство Мамонтову не потребовалось, и Трофимов собирался вернуться в Ланьчжоу. Но обстановка изменилась: попутного транспорта не было, и Василий Иванович задержался у нас на неопределенный срок. Наши дежурства у постели Мамонтова продолжались (теперь уже с участием Трофимова).
После одного такого дежурства я долго не мог вернуться в общежитие из - за утренней воздушной тревоги. На этот раз самолеты бомбили город. Они разрушили уже ранее выведенную из строя городскую электростанцию. За мной пришел Журавлев. Выйдя с ним с территории больницы, мы на углу одной из улиц увидели лежащего на тротуаре китайца. Оказалось, он был ранен в живот осколком бомбы. Раненого доставили в больницу. Петр Миронович остался с ним, чтобы участвовать в операции, я пошел было к переправе, когда снова завыла сирена.
Смерть буквально ходила вокруг. В один из дневных налетов на Хэнъян осколочная авиабомба попала в бомбоубежище около аэродрома. Снаряд угодил в узкое, открытое сверху пространство между наклонным входом в туннель железнодорожной трубы и заслонявшей его вертикальной стенкой из мешков с песком. Блиндаж был переполнен людьми, работавшими на аэродроме. От взрыва пострадало несколько десятков человек, много было убитых.
Вскоре после этого горестного события произошла транспортная катастрофа: на неохранясмом переезде через железнодорожные пути вблизи аэродрома на открытый грузовой автомобиль с китайским летным составом наскочил поезд. Нелепой смертью погибло двенадцать человек. А ведь национальные кадры военно - воздушных сил тогдашнего Китая были и без того невелики!
Многие китайские летчики, действовавшие вместе с нашими добровольцами, проявляли подлинный героизм и показывали высокое летное мастерство.
Как - то в новом помещении хэнъянского литишэ, куда нас перевели, был устроен банкет. За столом мы, советские добровольцы, сидели вперемежку с китайскими авиаторами. Произносились тосты за успехи в совместной борьбе с интервентами.
На банкете присутствовал отважный китайский летчик - истребитель Ван. Мы познакомились с ним двумя месяцами раньше, па ханькоуском аэродроме. Окруженный нашими добровольцами, он рассказывал тогда какой - то эпизод из своей боевой жизни: "Посмотрел я вверх, а их там много, много!" - Ван зажмурил при этом глаза и покачал головой, показывая, как много было над ним вражеских истребителей.
Здесь, в Хэнъяне, храбрый летчик вместе с нашими истребителями Орловым и Лысункиным неоднократно пускался в дерзкие "охотничьи" налеты на позиции врага и однажды чуть не попал в беду: при пикировании встречной волной воздуха у его машины задрало капот мотора, и только умелым маневром Вану удалось вернуть самолету управляемость. Вражеские налеты между тем продолжались. В одну из ночей командир эскадрильи Александр Илларионович Лысункин в паре со своим подчиненным Евгением Орловым решили вступить в бой с японскими бомбардировщиками.
Часов в одиннадцать ночи при полной луне по сигналу воздушной тревоги мы выехали на аэродром. С неразлучным медицинским ящичком в руках я сидел рядом с Лысункиным в легковой машине. Он молчал, погруженный в раздумье, иногда зачем - то освещал фонариком свои ноги в лакированных туфлях. При выходе из машины Александр Илларионович сказал, обращаясь ко мне, но отвечая, по - видимому, на собственные мысли.
- Французы говорят: "На войне как на войне", а мы, русские, добавляем: "Или грудь в крестах, или голова в кустах!"
Аэродром, хорошо знакомый днем, в призрачном свете луны имел иной, почти неузнаваемый вид. У развалин комендантского помещения стояло несколько грузовых машин с установленными на площадках кузовов мощными юпитерами. Лысункин и Орлов, уже в полном снаряжении, с подвешенными парашютами, планшетами и ракетницами в руках, через переводчика договаривались с начальником аэродрома генералом Яном:
"Взлет при лунном свете. Юпитеры не нужны. Как только противник отбомбится, зенитки прекращают огонь, а прожекторы указывают направление полета противника. Запрос на посадку - белая ракета".
Минуту спустя мы с полковым комиссаром Иваном Ивановичем Сулиным наблюдали, как в серебристой дымке лунного света две тупоносые "ласточки", стремительно набирая скорость, одна за другой промчались мимо нас, взмыли вверх и потонули в ночном небе.
Судя по удаляющемуся шуму моторов, истребители направились на юго - запад, в сторону города. Неожиданно с неба на землю опустилась светящаяся цепочка красных трассирующих точек, и донеслась пулеметная очередь. За ней послышалась вторая, но уже в ином направлении. Затем третья. Впоследствии мы узнали: Лысункин и Орлов по поручению китайского командования "гасили" таким способом в разных районах Хэнъяна огни, продолжавшие светиться в условиях сплошного затемнения. Возможно, огонь жгли по недисциплинированности, а может быть, и по злому умыслу...
Переводчик повел нас с Иваном Ивановичем в бомбоубежище, под которое была приспособлена большая железнодорожная труба рядом с аэродромом. Скоро в настороженную ночную тишину проник приглушенный шум моторов. Рванул первый взрыв. Последовавшие за ним через неуловимо короткие промежутки времени сотни взрывов слились в грохот чудовищной силы. Задрожала земля, посыпались камни дорожной насыпи. Близкие разрывы били в уши, обдавая лицо горячим воздухом. Так близко к "эпицентру" бомбового удара я оказался впервые.

Адская канонада оборвалась разом: бухнули в одиночку последние две - три бомбы, и стало вдруг до странности тихо. Мы с Сулиным поспешно вскарабкались на насыпь в надежде увидеть, как наши смельчаки - истребители встретят воздушного врага, удалявшегося на юг. Туда, вслед за самолетами противника, вытянулись и бледно - голубые полосы прожекторных лучей.
Аэродром заволокло дымом и пылью. Напрасно напрягали мы зрение и слух. Только однажды Иван Иванович вдруг воскликнул: "Смотрите, доктор, вон там что - то вспыхнуло!"
Но смолк гул моторов бомбардировщиков, погасли прожекторы, подходило к концу время, на которое могло хватить горючего у наших истребителей. Генерал Ян объявил: "Приближается вторая волна, вышла и третья".
А Лысункина и Орлова все не было. Наконец в небе послышался рокот одиночного мотора, и вниз полетела белая ракета. Кто - то из наших вернулся и просил разрешения на посадку. А где же второй? Почему его нет, что с ним?
Задавая друг другу эти тревожные вопросы, мы опасались, что вернувшийся летчик не успеет приземлиться и угодит под японские бомбы. Но вот самолет зарулил по земле.
В томительном ожидании прошло еще некоторое время, а летчик все еще продолжал маневрировать, очевидно отыскивая просветы между свежими воронками. Пилот скорее всего не догадывался о грозившей ему опасности. Не утерпев, Сулин послал авиатехника на аэродром за возвратившимся. Наконец мотор смолк, и тут же в наступившей тишине явственно обозначился отдаленный шум очередной группы "Мицубиси".
Вражеские бомбовозы уже грозно гудели над аэродромом, когда к нашему укрытию подбежали запыхавшиеся авиатехник и прилетевший Евгений Орлов. Едва успели мы втиснуться в переполненное бомбоубежище, как грохнули бомбы. 
- Где Лысункин?
- Не знаю. Последний раз я видел его, когда мы пошли в атаку на японцев. Они отвечали сильным огнем. Я думал, Александр уже вернулся... Выходит, с ним произошло что - то неладное.
Теперь все понимали, что Лысункин не сможет благополучно возвратиться: бензин у него давно кончился. Все же, выйдя из тоннеля, я невольно шарил глазами по небу, не появится ли оттуда желанная белая ракета, и прислушивался, не трещит ли мотор истребителя. Чуда не произошло. Оставалась единственная надежда на то, что летчик выбросился с парашютом.
Невдалеке отсюда на аэродроме коптящим пламенем пылал пожар: японские бомбы подожгли на земле один из американских истребителей марки "Хаук". Комендант аэродрома генерал Ян оповестил: "Приближается третья волна, вышла четвертая...".
В литишэ, куда мы вернулись в конце ночи, нас ожидала печальная весть: из населенного пункта, расположенного в 30 км к юго - западу от Хэнъяна, по телефону сообщили, что там упал китайский самолет с убитым летчиком.
На рассвете Сулин, Орлов и я в сопровождении переводчика выехали на санитарной автомашине к месту происшествия. Вскоре достигли пункта, откуда можно было двигаться только пешком. Оставив "санитарку" с шофером, мы зашагали по извилистым узеньким пешеходным тропкам между залитыми водой рисовыми полями.
Утомленный волнениями ряда бессонных ночей, преодолевая боль в ноге, я с трудом поспевал за моими более молодыми спутниками. В одном месте нас перевезли на лодке через тихую неширокую речку. Завтракали, когда уже взошло солнце, в маленьком поселке у местного начальника, который рассказал подробности происшедшего.
Часов в десять утра мы были у цели. С разных сторон к месту катастрофы группами и в одиночку спешили люди. За длинным узким озером, окруженным рощами, на травянистом берегу стояло некое подобие самодельных носилок, удерживаемых на полутораметровой высоте четырьмя столбиками, вбитыми в землю. На этих носилках лежал мертвый Лысункин с руками, вытянутыми вдоль тела. У головы и ног покойного стояли в позе часовых два охранника, держащих наперевес пики с красными флажками.
Исковерканные обломки истребителя торчали из воды. Александр Илларионович был в авиационном шлеме без очков (их нашли в кабине). В правой лобной части зияла страшная рана. Никаких других повреждений не оказалось. Следов пуль не было ни на головном шлеме, ни на одежде убитого. Только в мягкой обивке броневой спинки кабины была обнаружена крупнокалиберная пуля, которая могла остаться и от прежних встреч Лы - сункина с противником.
По общему мнению, самолет Лысункина получил в бою повреждение, с которым нельзя было продолжать полет. Следовало парашютироваться, но летчик, по - видимому, надеялся сохранить самолет, посадив его на хорошо видимую при ярком свете луны полосу чистой земли, увы, оказавшуюся водой. При посадке на озеро летчик получил смертельную травму, наткнувшись в силу чудовищной инерции головой на прицельную трубу, укрепленную прямо перед его глазами.
После переговоров с китайскими властями о времени и месте похорон (китайцы предложили похоронить героя на живописной возвышенности недалеко от места гибели), о содержании надписи на могильном обелиске мы тронулись в наш печальный обратный путь.
В следующую после гибели Лысункина ночь состоялись три налета вражеской авиации на хэньянский аэродром. После второго из них на небе появилась облачность. И когда третья группа, освободившись от бомбового груза, поворачивала назад, произошло необычное: японцы открыли вдруг интенсивную пальбу из пулеметов с нескольких бомбардировщиков. Вокруг нас зацокали пули. Одни светящиеся пулевые трассы тянулись в горизонтальном направлении, другие - вниз, по диагоналям. Горизонтальных трасс было значительно больше. Значит, не мы были главной целью. До нас долетали случайные, шальные пули.
Что же произошло? По - видимому, кто - то из японских летчиков, напуганный смелой ночной атакой наших истребителей накануне, со страху принял в ночных облаках свои самолеты за наши и поторопился первым открыть огонь. Подвергшиеся нападению, естественно, ответили стрельбой, полагая, что имеют дело с китайцами. Экипажам других "мицубиси" было еще труднее разобраться в обстановке. Так со злобно рычащими пулеметами японцы и удалились обратно к себе.
В ту ночь враг потерял 11 бомбардировщиков. Китайцы приписали такой успех действию зенитчиков. Па самом же деле наиболее существенный урон, несомненно, нанесли себе сами японцы. И явилось это прямым следствием самоотверженного поступка наших смельчаков Лысункина и Орлова.
Я видел, как вывезли несколько поломанных "мицубиси" па берег р. Сянцзян. Помятые пузатые фюзеляжи, двухкилевые хвостовые оперения, звездообразные моторы воздушного охлаждения марки американского завода, изувеченные трехлопастные металлические винты...
Потери японцев были настолько ощутимы, что они на некоторое время прервали свои налеты на Хэнъян.

От Хэнъяна до Чэнду (октябрь - декабрь 1938 г.)

Наше пребывание в Хэнъяне подходило к концу. Японские войска приближались к Чанша, реально угрожая Хэнъяну. В первой декаде октября 1938 г. поступило распоряжение приготовиться к выезду. Летный состав группы во главе со Слюсаревым вылетел на своих машинах к месту новой дислокации - Чжицзяну. Чуть раньше на американском пассажирском самолете СИ - 47 улетели в Чунцин Тхор и Григорьев (вместе с ними Торопович и Мамонтов, поправлявшийся после перенесенной болезни). Журавлев с группой корреспондентов выехал на легковом автомобиле в Чунцин через Гуйлинь и Куньмин. И. И. Сулина уже не было, его незадолго до того отозвали в Москву. Вместо него остался Я. И. Далинский, недавно прибывший из СССР.
Наша автоколонна состояла из нескольких разнородных машин. Возгавлял ее легковой автомобиль с китайским начальством из Авиационного комитета. За ним следовал автобус с частью добровольцев. Дальше двигалось несколько грузовых машин с обслуживающим персоналом и нашими вещами. За грузовиками - второй автобус, тоже занятый добровольцами. Замыкал караван еще один легковой автомобиль - с нашим начальством во главе с Федором Ивановичем Ершовым, замполитом Тхора. Мы с Трофимовым оказались сидящими рядом, в первом автобусе.
Ночь провели в дороге. К утру приехали на переправу через р. Сянцзян у Сянтаня, близ Чанша. Там скопилось много автомобилей, конных повозок, арб, запряженных буйволами, тележек в ослиных упряжках. Люди волновались, горячо спорили между собой. Каждый стремился скорее перебраться на левый берег. Какой - то иностранец в военной форме ругался, угрожающе размахивая револьвером перед носом китайского солдата, пытающегося навести порядок на переправе.
Нас высадили из машин и на первом же пароме перевезли на противоположный берег. При автомобилях остались лишь шоферы да несколько человек из нашей группы. Переправившись, мы нетерпеливо ожидали прибытия с того берега автоколонны. Мимо нас вниз по течению сплошным фронтом проследовала под парусами вытянутая в одну линию поперек р. Сянцзян флотилия джонок.
Появился прилетевший с востока маленький биплан - японский воздушный разведчик И - 95. Покружившись над сянтаньской переправой, он удалился в северо - западном направлении.
Ни у кого не было сомнения в том, что разведчик радировал о скоплении людей и машин у Сянтаня и с часу на час сюда налетят бомбовозы. Но вражеская авиация, к нашему удивлению, не появлялась.
Во второй половине дня показались наконец первые автомобили нашего каравана. Отъехав километра полтора по шоссе Чанша - Чандэ, мы стали дожидаться переправы остальных автомобилей.
Мимо нас двигались китайские войска; пехотинцы несли на коромыслах буквально все необходимое для жизни и боя. Легкие артиллерийские орудия транспортировались в разобранном виде вьючным способом на лошадях. Полевые пушки передвигались обычной для того времени конной тягой.

Только во второй половине дня прибыли с переправы последние автомобили, и мы надеялись к ночи прибыть в Чандэ, где планировались ужин и ночевка. Но нашим мечтам об отдыхе не суждено было сбыться. При подъезде к Чандэ мы увидели, как на шоссе догорали с десяток исковерканных, опрокинутых и стащенных на обочину автомашин. От встречавших нашу автоколонну узнали: это результат сегодняшнего налета японской авиации.
Не будь непредвиденной задержки у Сянтаня, мы прибыли бы в Чандэ как раз к моменту прилета японской авиации, под бомбы и пули самолетов. Остановка в Чандэ не состоялась.
Извилистое шоссе вилось над крутыми обрывами. Утомленные шоферы боролись со сном. На одном опасном повороте водитель нашего автобуса заснул за рулем. Заметив это, сидевший рядом с ним инженер Еременко вовремя привел в действие ручной тормоз, и машина, полная людей, остановилась на самом краю пропасти.
Было решено дать отдых шоферам. Выставили боевое охранение с несколькими пулеметами. При обходе колонны я увидел, что спали не только водители, ко сну неудержимо клонило всех, даже приставленных к пулеметам.
Старший переводчик сообщил новые тревожные вести: японцы захватили уже г. Ичан (на берегу Янцзы), их моторные катера снуют по оз. Дунтинху недалеко отсюда. В любой момент они могут высадить десант и перерезать нам дорогу. Ввиду такой опасности пришлось будить шоферов, успевших поспать лишь около получаса.
С наступлением рассвета остановились на дневку в лесистой местности. Поставили машины к обочине дороги, замаскировав нарезанными ветвями, а сами расположились рядом, на лесной полянке. Завтракали, запивая пивом бутерброды и консервы. Около полудня высоко в небе вдоль дороги, но несколько в стороне от нее пролетел с востока на запад небольшой биплан - вражеский разведчик.
С приближением вечера колонна двинулась дальше. В полночь остановились у переправы через р. Юаньцзян. Пока паром при лунном свете перевозил наши автомашины на противоположный берег, мы с Василием Ивановичем дремали, лежа на груде циновок сложенной у самой воды. К нам подошел перевозчик. От него узнали, что сегодня днем 12 японских бомбардировщиков громили здешнюю переправу.
Утром прибыли в Чжицзян - небольшой городок юго - западной Хунани на берегу р. Юаньцзян. Нас разместили в просторном, но неуютном одноэтажном деревянном доме. Жили мы с Трофимовым в одной комнате и были пока свободны: наши самолеты, только что перебазированные сюда, еще не возобновляли своей боевой работы.

...Двадцать первую годовщину Октября отмечали в Чжицзя - не. Вечером состоялось выступление самодеятельности. Дружно oспели марш "Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц". Китайцы показывали фокусы, трудные упражнения с вертящимся и гремящим "летающим копьем" и многое другое. Наши авиаторы удачно состязались с китайцами в силе и ловкости.
После девятидневного пребывания в Чжицзяне наша группа получила приказ двигаться дальше, к Чунцину. Бомбардировщики перебазировались теперь на главную базу советских добровольцев Ланьчжоу.
На этот раз мы с В. И. Трофимовым ехали врозь: я в первом автобусе, а он в последнем. Выехали утром, после завтрака.
Примерно на двадцать пятом километре от Чжицзяна наш автобус обогнала замыкавшая колонну легковая машина и внезапно остановилась, преграждая нам путь. Оказывается, приехали за мной. Опрокинулся последний автобус, имеются пострадавшие. Нужна медицинская помощь.
На месте происшествия я увидел изуродованный автобус с разбитыми стеклами, лежавший на левом боку. Вокруг него пострадавшие пассажиры, оказывающие друг другу посильную медицинскую помощь. Василий Иванович, прихрамывая (так как сам получил перелом стопы), выводил из шока радиста, извлеченного из - под автобуса с поврежденной грудной клеткой. Шофер с кровоточащими ногами сидел в стороне на камне и, схватившись за голову, рыдал. "Пухо, тин пухо (плохо, очень плохо)", - тихо жаловался он, пока я перевязывал раны.
Авария произошла по вине шофера: переехав один из мостов через р. Юаньцзян, он неправильно рассчитал скорость, и при повороте на крутом вираже дороги автобус опрокинулся. Разместили людей по другим машинам, и автоколонна двинулась дальше. Доктор Трофимов отвез радиста в Чжицзян, где они оба пробыли около полумесяца.
При приближении к Чунцину произошло новое происшествие: мы чуть не столкнулись с бандитами. Дело происходило во второй половине дня, под вечер. Квартирьер автоколонны, чиновник Авиационного комитета, уехал вперед на легковой машине, чтобы подготовить все необходимое для ночлега. На глухом участке пути в лесистых горах его автомобиль остановили неизвестные люди. Угрожая оружием, они потребовали деньги. Ограбив китайцев и отняв у них личное оружие, разбойники скрылись, а чиновник поспешил в пункт намеченной ночевки, где поднял тревогу.
Ничего не зная о случившемся, мы не придали особого значения тому, что по сторонам дороги стали встречаться вооруженные винтовками люди. Вскоре мы узнали, что они были выставлены для нашей безопасности по тревоге, поднятой чиновником - квартирьером.
Остаток пути был преодолен без особых происшествий. Вечером следующего дня мы остановились в предместье Чунцина, километрах в 20 от столицы.
Нас разместили в большом двухэтажном здании, которое, судя по сваленной в кучу медицинской аппаратуре, принадлежало какому - то нефункционирующему лечебному учреждению. Тут были автоклавы, приборы для физиотерапии и т. п. Дом окружал обширный парк, аккуратно разлинованный опрятными прямыми дорожками, обрамленный садовыми диванами и цветочными горшками на мраморных трубах. Высокая бетонная плотина удерживала воду большого пруда. Каменистые лесистые горы круто обрывались в головокружительно глубокие ущелья с рисовыми полями на дне. В парке росло много кряжистых деревьев, лишенных коры.
В юго - западном направлении от нашего общежития, на вершине удаленной сопки, виднелась золотистая крыша какого - то здания китайской архитектуры. Говорили, что это дача Чан Кайши. Возможно, это действительно было так, потому что на второй или третий день нашего пребывания под Чунцином переводчик заявил: "Генералиссимус, проезжая сегодня мимо нашего общежития, приказал убрать с дороги машины и получше замаскировать их".
На восточном склоне возвышенности находилась школа. Занятия с детьми велись под открытым небом, так как было солнечно и тепло, несмотря на середину декабря. Неподалеку от школы рабочие дробили камни. Я присматривался к работе одной пары каменотесов. Молодой китаец наносил редкие удары тяжелым молотом по зубилу, которое напарник удерживал в расселине каменной глыбы. Готовясь к очередному удару, каменотес устремлял свирепый взор на зубило, издавая при этом пронзительный крик, переходящий в визг и обрывавшийся в момент удара. Казалось, что своим истошным криком молотобоец пытается увеличить силу удара и как бы напугать камень, сделать его более податливым.
Несколько раз мы ездили всей группой в Чунцин. 18 - километровое автомобильное шоссе вьется по дну неширокой каменистой долины, огражденной с обеих сторон горами и лесами, н оканчивается у правого берега Янцзы, которая здесь почти так же широка, как и у Ханькоу, но течет быстрее.
Противоположный берег высокий, гористый. На нем раскинулся Чунцин. Обрывистый берег под городом изрыт многочисленными входами в пещеры, приспособленными под бомбоубежища. Пришлось долго подниматься по почти отвесной ступенчатой лестнице. Сверху открылась величественная панорама Янцзы. Посреди могучей реки, выше города, тянулась длинная песчаная полоса острова, служившего аэродромом. По сравнению с Ханькоу в Чунцине меньше зданий европейского типа. На центральных улицах я не видел другого транспорта, кроме ручных носилок. Не было даже рикш. Только пешком можно подниматься и опускаться по ступеням из каменных плит, положенных во всю ширину невероятно холмистых улиц. Окраинные районы города не столь холмисты, и там возможно движение всех видов транспорта, включая и автомобильный.
В чунцинском литишэ мы встретились с П. М. Журавлевым и С. Я. Тороповичем. Степан Яковлевич прилетел сюда из Хэнъяна уже давно. Петр Миронович незадолго до нашего приезда закончил интересную поездку с группой журналистов по южным провинциям страны.
... Вскоре наш автокараван переправили через Янцзы на пароме для следования дальше, в Чэнду, главный город пров. Сычуань. Журавлев оставался пока в Чунцине, Трофимов задерживался в Чжицзяне с пострадавшим радистом. Торопович ехал с нами в Чэнду. Он получил предписание возвращаться на родину при первой же транспортной оказии.
Последнее, что запомнилось при выезде из Чунцина, был вид на Янцзы: глубоко внизу она широкой голубой полосой уходила на восток к Ханькоу, занятому японцами...
В Чэнду большой транспортный самолет, возвращавшийся в Ланьчжоу, ожидал нашего прибытия, чтобы захватить с собой попутчиков. Отлет назначался на завтра, если не помешает погода.
"Везет вам, Степан Яковлевич, - искренне позавидовал я Тороповичу. - Вещи уже в Ланьчжоу, сами летите завтра же. Не надо томиться в ожидании оказии!" Но он, к моему удивлению, не радовался. Наоборот, был озабочен чем - то. И вдруг, оживившись, как бы обрадовавшись счастливой мысли, неожиданно предложил:
- Хотите, Сергей Сергеевич, я уступлю вам свою очередь? Вас ведь вызывали к больному отцу... - В его голосе звучала непонятная мне надежда.
- Это невозможно, Степан Яковлевич, вы же знаете, что я пока не имею разрешения на отъезд домой. Но и в этом случае мне было бы стыдно возвращаться раньше вашего, вы ведь прослужили здесь в полтора раза дольше.
- Тогда готовьте посылку и письмо семье, отвезу, - сказал он.
Приняв душ после пыльной дороги и пообедав, мы отправились знакомиться с городом.
В Чэнду дома по преимуществу одноэтажные, национальной архитектуры. Зелени мало. Огромные рекламы какой - то пароходной компании, настойчиво предлагающие пользоваться услугами водного транспорта, несколько удивляли, так как Чэнду удален от ближайшей пристани Гуаньсянь на р. Миньцзян, притоке Янцзы, на расстояние свыше полусотни километров. Обилие рикш напоминало Наньчан; и здесь эти бедные "люди - извозчики" осаждали нас навязчивыми предложениями своих услуг.
В тот же день ездили на аэродром. Его окрестности, постепенно повышаясь к северу и северо - востоку, сливались с далекими синими горами. Были видны следы разрушительной работы японских бомбардировщиков. Осмотрели небольшой отряд американских двухмоторных бомбардировщиков фирмы "Мартин". Это монопланы с пузатыми отвислыми фюзеляжами. Чуть в стороне от взлетно - посадочной полосы, под прямым углом к ней, стоял ожидавший нас самолет из Ланьчжоу марки "Эрэн" - модернизированный ТБ - 3 с более мощными моторами и четырехлопастными винтами, в шутку прозванными "мельницами". Низкая четырехколесная тележка шасси была заменена нарой огромных колес. Заднее колесико под тяжестью воздушного корабля наполовину погрузилось в вязкий грунт. Хвостовое оперение великана было разлиновано синими и белыми горизонтальными полосами, а на нижней поверхности каждого крыла на фоне синего круга нарисованы белые 12 - лучевые ("гоминьдановские") звезды.
Вернувшись в общежитие, я приготовил небольшой чемоданчик с подарками жене и дочке, написал им письмо.
Вечером зашел разговор о летных происшествиях последнего времени. В частности, о гибели СИ - 47, который по неизвестной причине загорелся в воздухе на пути из Ханькоу в Сиань. Никто из 22 пассажиров - советских добровольцев и 3 китайцев - членов экипажа не спасся. Летели без парашютов (как полагается в пассажирской авиации). При перечислении имен погибших был упомянут летчик - истребитель Соколов, которого я лечил в Наньчане по поводу травмы головы, полученной во время его первого боевого вылета. Называли также в числе погибших на СИ - 47 авиатехника Иванова, знакомого мне еще по службе в Вольской авиатехнической школе, человека серьезного, волевого. В Ханькоу он заведовал материальным складом аэродрома.
Обсуждалась и гибель командира эскадрильи истребителей Матвеева и трех ведомых им летчиков. Они летели в Ланьчжоу для смены моторов, выработавших ресурсы. Полет проходил в неблагоприятных условиях. Не хватило горючего. Вынужденная посадка в горах кончилась трагически. Вес они были смелые люди, самоотверженно выполнившие свой интернациональный долг перед китайским народом в тяжелую для него годину, офицеры советских ВВС, накопившие ценный боевой опыт.

Возвращение (январь - апрель 1939 г.)

На следующий день мы провожали наших товарищей, в том числе и доктора Тороповича. Метеосводки о погоде на трассе поступали тревожные. Но все - таки экипаж и аэродромная служба решили рискнуть. Этот риск дорого обошелся: через несколько часов самолет попал в пургу, наскочил на скалу и разбился. Уцелели всего двое - Владимир Коротаев и Александр Галоган. С великой скорбью хоронили мы наших товарищей, ушедших из жизни, уже выполнив свою интернациональную миссию помощи китайскому народу.
Вскоре получил распоряжение возвращаться на родину и я. Сборы в дорогу были недолгими. Утром 30 декабря после завтрака выехали на аэродром. Часов в десять появился трехмоторный "Юнкере". Из него, к моему приятному удивлению, вышел Василий Иванович Трофимов. С ним были его выздоровевшие пациенты - радист, пострадавший при автомобильной аварии под Чжицзяном, и авиатехник, еще не вполне оправившийся после брюшного тифа, который на излечении лежал в чунцинском госпитале. Все они отправлялись тоже в Ланьчжоу.
Через час, напутствуемые лучшими пожеланиями остающихся, мы были уже в воздухе. Начался обратный путь на родину.
Внизу бесконечные горы: то серые, бесцветные, то желтовато - красные, изрезанные синими ветвящимися жилками рек, то покрытые зелеными коврами лесов. Еще позавчера я брел среди них трудной дорогой, утомленный и взволнованный переживаниями последних дней. Где - то здесь под нами обломки разбившегося самолета и еще свежая, вряд ли успевшая осесть братская могила друзей.
Глядя на летчика - китайца со шлемофоном на голове, я с тоской думал: имей пилот погибшего самолета Коваль радиосвязь с землей, обошлось бы, возможно, без крушения.
В Сиане поздно ночью впервые после семимесячного перерыва с радостно бьющимися сердцами слушали мы радиопередачу из Москвы. В Южном и Юго - Западном Китае, отгороженном высокими горами, мы не слышали советских радиопередач, хотя наши коротковолновики держали радиосвязь с Москвой бесперебойно. Торжественные звуки советского гимна, бой кремлевских курантов, знакомые голоса наших дикторов ощутимо подчеркивали близость Родины. Вспоминалось, как мы летом слушали московские радиопередачи здесь же, в сианьском литишэ. Тогда мы двигались навстречу тревожной неизвестности... Все было еще впереди. А теперь задание правительства выполнено, и мы возвращаемся домой, к нашим семьям.
В Сиане мы услышали русскую речь но радио не только из Москвы, но и из Шанхая! Какой - то коммивояжер, поздравляя с наступающим Новым годом жителей "русской колонии" (вероятно, белоэмигрантов) и называя их "дорогими соотечественниками", желал им "долголетия и счастья". Потом вдруг приглашал к себе в магазин, расхваливая предлагаемые товары, объявлял их "самыми лучшими и дешевыми". Затем возвращался к прерванной новогодней передаче, с тем чтобы через несколько минут снова сорваться на бесшабашную саморекламу. И дальше в том же роде.
В Ланьчжоу нас встретила сухая, почти бесснежная зима с безветренным морозцем. Хотя до границ СССР отсюда еще очень далеко, но, перевалив через горы и добравшись до главной базы советских добровольцев, мы почувствовали себя уже почти дома: тут функционировал наш военный госпиталь, проходила наземная трасса Сиань - Сары - Озек, по которой курсировали наши автомобильные колонны с боеприпасами для борющегося Китая.
В литишэ за обедом произошла сердечная встреча с И. Д. Ицковичем. Он показал мне свою научную работу "Санитарно - эпидемиологическое описание района Ланьчжоу", которую намеревался опубликовать. Слушая рассказы о боевых действиях авиации на фронте, Ицкович однажды заметил:
- А я так и не видел японской авиации: за все время моего пребывания в Ланьчжоу здесь не было ни одного налета.
- Lie зарекайтесь, - пошутил я, - теперь, когда прибыли мы, непременно увидите и услышите, как бомбят японцы: они повсюду преследуют нас.
Действительно, спустя некоторое время дюжина "мицубиси" бомбила Ланьчжоу, но это случилось уже после того, как Ицкович, Трофимов, Абозин улетели в Советский Союз.
В середине января, когда мы ожидали самолет, произошло следующее: нарком обороны СССР запретил впредь до особого распоряжения пользование на территории Китая воздушным транспортом для перевозки пассажиров. Причиной запрета явилось, конечно, подозрительное учащение летных происшествий. Приходилось рассчитывать только на автомобили.
В конце января из Чуицина и Чэнду прибыли к нам остававшиеся еще в Китае участники добровольческой группы: Ф. И. Ершов, М. И. Григорьев, П. М. Журавлев, Я. И. Далинский, Громов, Петров и др. Они добирались на автомобилях через Наньчжэн и Сиань. Огромной протяженности путь по горам был труден, все выглядели очень утомленными. После нескольких суток отдыха в Ланьчжоу Журавлев вместе с Ершовым по особому разрешению Москвы улетели на Р - 5 (одномоторном бипланчике).
Однажды днем вдруг раздался сигнал воздушной тревоги - завыла сирена, от которой жители Ланьчжоу отвыкли за последний год. После довольно долгого томительного ожидания возник еле различимый шум японских аэропланов. Он быстро нарастал, приближался, и вот из - за горы, на которой возвышается пагода буддийского монастыря, выскочили 12 бомбардировщиков "мицубиси". Круто поворачивая влево, они пролетели над нашими головами, пересекли Хуанхэ и направились вдоль ее правого берега к аэродрому. В это время сверху из облака правее солнца вдруг выскочили два наших истребителя.
Как стало известно впоследствии, одним из них управлял советский доброволец Золотарев, вторым - летчик - китаец. Смело пикируя на вражеские бомбардировщики сверху и сзади, истребители открыли по ним интенсивный огонь. Японские стрелки встретили атакующих мощным ответным огнем из турель - ных пулеметов. Видно было, как перекрещиваются в воздухе струи трассирующих пуль. С замиранием сердца следили мы за тем, как бесстрашные истребители продолжают атаки, невзирая на превосходящие силы противника. Наши истребители добились немалого успеха, они вынудили напуганных японских летчиков освободиться от бомбового груза раньше времени - сбросить большую часть бомб где попало, не долетев до аэродрома. Бомбы упали на кладбище, куда мы с С. В. Слюсаревым и поспешили на открытом грузовике.
Пострадал кладбищенский поселок, состоявший из нескольких домишек. Здесь жили кладбищенские сторожа, персонал, ведавший похоронными делами. Высокая арка над въездом на территорию кладбища еле держалась, изуродованная взрывом авиабомбы. Резные столбы ворот, поддерживающие тяжелую черепичную крышу с загнутыми кверху углами, были расщеплены осколками, в крыше зияли огромные дыры с зазубренными краями.
Территория поселка была изрыта бомбовыми воронками, усыпана щебнем, битым кирпичом, осколками стекла, кусками вырванного дерева, покрыта слоем мельчайшей пыли. У низкого флигеля под дощатой крышей толпа людей окружила контуженного взрывом старика. Он лежал на кушетке, держась за голову, и громко стонал. В узком промежутке между двумя фанзами на земле лежала убитая китаянка средних лет. Над телом женщины склонился, стоя на коленях, какой - то человек, по - видимому муж. Молча, не отрываясь, смотрел он в лицо погибшей, неподвижный, сраженный горем.
Отсюда мы с Сидором Васильевичем прошли на аэродром, расположенный невдалеке от кладбища. Несколько бомб попало и сюда. Здесь было то же: воронки, щебень, пыль. Повсюду ржавые осколки бомб с острыми, рваными краями, внутри оплавленные жаром взрыва. На некоторых СБ, не улетевших по тревоге, вата утеплительных чехлов тлела, дымилась, подожженная раскаленными осколками.
В первых числах марта нам объявили день и час отъезда на родину. На кузовах почти всех автомашин, а их было подготовлено более 20, были установлены каркасные кабины, хорошо утепленные большими полотнищами кошмы. В таких уютных кабинках можно было сидеть на лавках или лежать на брезенте, покрывающем толстую соломенную подстилку. Нам выдали теплую зимнюю одежду: ватные брюки, меховые безрукавки, валенки, овчинные полушубки с меховыми воротниками, шапки - ушанки, авиационные рукавицы.
Возглавлял автоколонну начальник штаба группы майор М. Н. Григорьев. Вышло так, что с этим мужественным человеком мы вместе ехали в Китай в качестве добровольцев, а теперь год спустя возвращались в Советский Союз.
Домой отправлялись почти все советские добровольцы, прибывшие из Юго - Западного Китая. В Ланьчжоу остались лишь сравнительно недавно начавшие службу Далинский и летчик Громов. С нами ехали Коротаев и Галоган, летчик - истребитель Золотарев, который на наших глазах проявил героизм в последнем воздушном бою над Ланьчжоу.
В день, когда наш огромный автомобильный кортеж тронулся в далекий путь, светило солнце, слегка морозило. Уже остался позади железобетонный мост через бурную Хуанхэ. Вот западная окраина города, откуда недавно мы наблюдали последний налет японских бомбардировщиков и схватку с ними. Дорога поворачивает вправо, извиваясь между крупными, стоящими точно огромные стога сена скалами предгорья. За этими скалами скрылся Ланьчжоу, а за ним и высокий левый берет Хуанхэ с белой оградой буддийского монастыря и стройной пагодой на самой его верхушке.
Каменистый грейдер, обрамленный глубокими кюветами (работа советских дорожно - строительных машин), идет в северозападном направлении вдоль спускающихся к нему слева предгорий Наньшаньского хребта. Справа на протяжении нескольких сот километров тянутся остатки Великой китайской стены. Когда - то это было грандиозное для своего времени сооружение шириной четыре метра и высотой более восьми метров. Ныне стена имеет вид обыкновенного вала шириной метра полтора и высотой два - три вроде тех дувалов, какие на каждом шагу встречаются в наших среднеазиатских республиках. Во многих местах стена разрушена полностью и на протяжении десятков метров обозначается на земле лишь широкой выпуклой полосой глины, рассыпанной и размытой. Но кое - где в стене сохранились внушительных размеров ворота в виде пары четырехгранных усеченных пирамид из глины, окаменевшей за две с лишним тысячи лет существования. Высота их более десяти метров, ширина у основания - не менее шести. Ничем не соединенные между собой вверху, эти аляповатые пирамиды тяжеловесно громоздятся но сторонам широкого проезда.
Примерно на 35 - м километре от Ланьчжоу, у местечка Гулан, стена поворачивала вправо от нашей дороги и раздваивалась. Ее правая ветвь уходила на восток, к далекому Пекину. С дороги далеко было видно, как извилистой желтоватой лентой легендарное сооружение древности карабкается по отрогам Наньшаня и теряется высоко в горах. Левое же ответвление стены описывает дугу, которая потом круто поворачивает назад и у Юнчана возвращается к наземной трассе нашей "экспедиции".
Местность, по которой мы ехали, была пустынной, безлюдной. За всю дорогу встретился единственный караваи из двух десятков груженых верблюдов. В день проезжали не более 200 - 300 км. Делались частые, хотя и кратковременные, остановки - дожидались отставших машин. Ночевали в придорожных населенных пунктах. Утром, после завтрака, нас снабжали в дорогу сухим пайком. Я заправлял мой термос сладким чаем, которым поил в дороге больных.
В Турфане было тихо и по - весеннему тепло, светило яркое солнце, набухали почки деревьев, из талой земли пробивались
первые зеленые стрелки травы. Отдыхали, греясь на солнце и лениво пережевывая пищу, верблюды проходящих караванов.
После Урумчи дорога постепенно попыталась, углубляясь в горы. Круглое горное озеро Сайрам - Нор объезжали с юго - востока, описывая дугу по обрывистому, подмытому берегу, с которого глубоко внизу виднелся озерный лед. Ослепительно белая ледяная гладь озера блестела на солнце так ярко, что было больно смотреть.
Живописен Талкинский перевал. Среди заснеженных вершин Джунгарского Алатау, заросших строевыми соснами и тяньшаньскими елями, расположилось небольшое лесное хозяйство, состоящее из нескольких домиков, в которых жили лесорубы и лесопильщики. Здесь мы провели нашу последнюю ночь на территории Китая. Почти до самых сумерек слышались приглушенное расстоянием повизгивание пил, дробный стук топоров.
Во второй половине следующего дня мы остановились у низкого длинного одноэтажного помещения китайской пограничной заставы для оформления нашего переезда через границу. Когда автоколонна вступила на "ничейную полосу", от вышки с нашей стороны выбежал солдат с винтовкой наперевес. Все мы смотрели на него. В наступившей тишине кто - то, сдерживая волнение, негромко, как бы про себя, с теплой ноткой в голосе произнес: "Вот он - русский солдат".
Переговоры пограничника с сидевшими в головной машине были короткими: солдат обменялся условными знаками с наблюдателем на вышке, и мы тронулись дальше.
Было начало апреля 1939 г. Нужно самому пережить нечто подобное, чтобы попять, как радостно возвращение на родину после долгой и опасной работы за рубежом.
Позади остался страдающий и борющийся Китай. С этой страной нас связывало теперь многое. Ее народу мы отдали максимум того, что каждый из нас мог дать в той конкретной обстановке, помогая бороться с агрессором. В земле Китая остались лежать наши товарищи, пожертвовавшие жизнью ради свободы китайского народа. Нас не покидало чувство честно исполненного долга...
Вечерний поезд Новосибирск - Ташкент доставил нас в Алма - Ату. Вся группа добровольцев вскоре проследовала дальше, в Москву, а мне командование разрешило заехать в Ташкент к семье.
Незаметно пролетели дни отпуска, и вот я еду в Москву - отчитываться о работе за границей. Здесь я повстречался почти со всеми товарищами, приехавшими раньше меня. В числе первых поздравил Сидора Васильевича Слюсарева с награждением Золотой Звездой Героя Советского Союза. Через месяц, вернувшись в Ташкент, я возобновил работу в Окружной военно - врачебной комиссии Туркестанского военного округа.
...Осенью 1942 г., откомандированный в действующую армию, я как - то, будучи в Москве, обедал на Павелецком вокзале. Мне показалось, что сидящий напротив человек пристально смотрит на меня. Я поднял голову и увидел молодого летчика с целым набором орденов и медалей на груди. Он действительно глядел на меня веселыми глазами знакомого человека. Я сразу узнал в нем одного из стрелков - радистов, служивших в отряде бомбардировщиков Слюсарева. Поздоровались, разговорились. Мой собеседник за последние три года стал боевым летчиком. Он рассказал и наших общих друзьях. От него я узнал, что командир эскадрильи бомбардировщиков П. Вовна, мой сосед по койке хэнъянского общежития, зимой 1940 г. во время войны с белофиннами вылетел на боевое задание и не вернулся.
Трагично сложилась судьба П. М. Журавлева. Летом 1943г. начальник медико - санитарной службы 4 - го Украинского фронта генерал - майор Устинов вез меня в полевой штаб фронта к заболевшему командующему фронтом генерал - полковнику Толбухину. Тогда, из разговора с Устиновым, я узнал о безвременной кончине Петра Мироновича. Он имел звание генерал - майора медицинской службы. В качестве одного из заместителей начальника Главного военно - медицинского управления Советской Армии Журавлев выехал на фронт для кратковременной инспекции и в дороге подорвался на мине.
Выполняя свои интернациональный долг, мы на каждом шагу чувствовали неподдельное расположение к нам китайского парода. Мы видели, с какой сердечной благодарностью принимали китайцы своевременную, огромную и бескорыстную помощь нашего народа, без которой вряд ли была возможна сколько - нибудь эффективная борьба Китая с агрессором. Китайцы по достоинству оценили немалые жертвы, принесенные советскими людьми во имя защиты национальной независимости их страны. Они видели в советских людях родных братьев, пришедших к ним на помощь в тяжелую годину.