Оцените этот текст: Прогноз


     --------------------------------------------------------
     Перевод А. Новиковой.
     Из книги: Избранные  произведения,  т. 3.  Романы.
     М.: "Библиосфера", 1997, стр. 349 -- 429
     OCR & spelchecked by Zhanna Marina, 9 July 2001
     --------------------------------------------------------


     Посвящается Жаку

     "То -- пузыри, которые рождает земля, как и вода"
     Шекспир, "Макбет", I акт, д сцена




     Ревущий  "Ягуар"  Пола мчался  по  прямому шоссе вдоль побережья, через
Санта-Монику,  мимо  Голливуда.  Было  тепло, даже жарко,  в  воздухе  запах
бензина  мешался с запахом ночи. Машина Пола шла на скорости 150. У него был
небрежный вид заправского гонщика, но его профиль и полуперчатки с прорезями
на суставах меня почему-то раздражали.
     Я-Дороти  Сеймур, мне сорок пять,  черты  лица  женщины,  не  обиженной
жизнью, хотя и слегка поблекшие. Сценаристка, причем достаточно известная, я
еще весьма  и весьма нравлюсь мужчинам,  впрочем, как и  они  мне. Я-одно из
ужасных исключений, позорящих  Голливуд: в  двадцать пять модная  актриса  в
интеллектуальном  фильме, через  полгода в Европе  прожигаю  гонорар с левым
художником,  в двадцать семь-в родном городе без имени и единого доллара, но
в  ожидании  нескольких долговых судебных процессов.  Мое полное  безденежье
приостановило процессы, и я стала  сценаристкой, хотя имя  знаменитой Дороти
Сеймур  уже ничего  не  говорило неблагодарной  публике. Впрочем,  это  и  к
лучшему-терпеть не могу автографы, фотографов и всевозможную шумиху.

     Итак, я та, "которая могла бы,  но... " Я унаследовала от деда-ирландца
отменное здоровье и  богатое  воображение-отсюда мои  успехи в  производстве
этой цветной целлулоидной муры, к тому же недурно оплачиваемой.
     Теперь мое имя  часто фигурирует в титрах исторических  фильмов  RKB. И
порой в ночных  кошмарах мне  мерещится  возмущенная  Клеопатра, заявляющая:
"Нет, мадам, ваш текст: "Передайте Цезарю, что он господин  моего  сердца"-я
произносить отказываюсь! "
     А  господином моего  сердца, вернее, тела, должен  был сегодня  вечером
стать Пол Бретт, -- и я уже заранее зевала.
     Впрочем, Пол  Бретт-настоящий красавец. Он представляет интересы  RKB и
других кинематографических  фирм-элегантен,  приятен  и неотразим.  То  есть
настолько,  что  Памелла  Крис  и  Луэлла  Шримп,  эти  дамочки-вамп  нашего
поколения, десять лет вгрызавшиеся в сердца  и состояния знакомых мужчин и в
собственные мундштуки,  поочередно влюбились в него, а после разрыва едва не
утонули в слезах.
     Вот такое у Пола славное прошлое.
     Но несмотря на все, этим  вечером он  был для меня просто блондинчиком.
Причем блондинчиком сорока лет. Что для меня довольно унизительно.  Но  надо
было  сдаваться-после недели,  полной цветов,  звонков, намеков и совместных
выходов в свет, женщина моих  лет просто  обязана уступить. У нас по крайней
мере так принято.
     И вот этот момент  наступил: два часа  ночи, на спидометре 150, впереди
мое скромное жилище. И пропади он пропадом, этот секс-умираю, хочу спать.
     Но я уже засыпала накануне и три дня назад и сегодня, увы,  не имела на
это права.  Иначе  понимающее "Конечно,  конечно, малышка" Пола, несомненно,
сменилось бы на "Дороти, вы можете  мне объяснить,  что  происходит?  "  Мне
остается достать из холодильника лед, откупорить бутылку шотландского виски,
радостно позвенев бокалом, протянуть его Полу и сладострастно вытянуться  на
широком диване в гостиной  в манере Поллет Годар. Пол приближается, обнимает
меня, задушевно шепчет: "Это должно было случиться, не правда ли, дорогая? "
     Ну что ж,  это должно  было  случиться.  Я тяжело  вздохнула. И тут Пол
сдавленно вскрикнул.
     В свете  фар возник какой-то чудак, ни дать ни взять-соломенное пугало,
--я видела такие на полях Франции. Он метнулся наперерез нам. Ну и реакция у
моего  блондинчика: тормоз-до  отказа, и машина-в  правом  кювете! Со  мной,
разумеется.  Несколько мгновенных вспышек-и  я  уткнулась  носом в траву,  с
зажатой в руке  сумочкой.  Забавно: обычно  я везде  ее забываю. А  тут,  за
минуту до возможной смерти...
     Я  слышу дрожащий от волнения голос Пола, зовущий меня, успокаиваюсь за
него  и   с  величайшим  облегчением  закрываю  глаза.  Полоумный,  кажется,
невредим, я --жива-здорова. Пол тоже.  Что ж, похоже, сегодня вечером, после
такой передряги, у меня будет шанс заснуть в одиночестве.
     Угасающим  голосом  я  прошептала:  "Все  в порядке, Пол"-и  уселась на
траве.
     -- Благодарение Господу! --воскликнул Пол, любивший подобные напыщенные
выражения. --Благодарение Господу,  с вами  ничего не случилось, дорогая.  А
мне показалось...
     Не  знаю,  что показалось  ему  в то мгновение, но в следующее раздался
адский грохот,  и мы, сцепившись, как безумные, отлетели метров на десять от
кювета.  Наполовину  оглохшая и ослепшая,  я  высвободилась из его объятий и
увидела, как горит "Ягуар". Он полыхал, как факел, как огромный факел.
     Пол тоже поднялся.
     -- Господи, --выпалил он, --бензин!..
     -- А там что-то еще  может взорваться? -- съязвила я. И вдруг вспомнила
о  существовании ненормального.  А что если он  сейчас горит? Я рванулась  к
дороге,  мельком отметив свои  порванные чулки. Пол-за мной.  На обочине,  в
стороне от огня, я наткнулась на неподвижное тело. Сначала я разглядела лишь
темные волосы, в свете пламени отливающие рыжим, затем легко перевернула его
и увидела лицо мужчины, похожего на ребенка.
     Нет, ей-Богу,  мне не  нравились молоденькие мальчики  (еще их в Европе
называют "котами"). Надеюсь, не  понравятся  и  впредь. Их растущий  успех у
множества  моих подруг кажется  мне странным.  Почти фрейдистским.  Юнцы,  у
которых  молоко  на губах  не  обсохло,  не должны  попадаться  в  руки дам,
попахивающих виски. Однако  это  лицо на  дороге,  такое  юное  и уже  такое
жесткое  в  своем  совершенстве,  наполнило  меня  странным   чувством:  мне
захотелось  одновременно и отвернуться  от него,  и приласкать.  При  этом я
абсолютно  лишена  материнских  комплексов.  Моя  дочь,  которую  я когда-то
обожала,  живет в  Париже, замужем,  нарожала  детей и каждое  лето  мечтает
подкинуть  их  мне как  раз в  тот момент, когда я решаю провести  месяц  на
Ривьере. Я редко путешествую одна, и только внуков мне и не хватает.
     Но  вернусь к  Льюису,  потому  что этого  мальчика с прекрасным лицом,
лежащего без сознания, звали Льюис, и я неподвижно стояла перед ним, даже не
положив руку ему на сердце, не проверив, жив он или нет. Мне это казалось не
таким  уж важным.  Непостижимое  чувство,  о  котором я  впоследствии горько
пожалею.
     --  Кто  это?  --недовольно  спросил  Пол.  Что  восхищает в  людях  из
Голливуда,  так  это  их мания  все  обо  всех  знать.  Пола  явно  огорчила
невозможность назвать по  имени паренька, которого он  чуть не задавил среди
ночи. Я отрезала:
     -- Мы не на коктейле, Пол. Как вы считаете, он не ранен?.. О, Боже!
     Возле  головы  и  рук незнакомца расползалось  темное  пятно  крови.  Я
почувствовала ее теплоту. Пол увидел кровь одновременно со мной.
     -- Я его не задел, --сказал он, --я уверен. Должно быть, при взрыве его
ранило осколком от машины.
     Пол выпрямился, говорил  спокойно и  твердо. Я начала  понимать рыдания
Луэллы Шримп: он мог быть жестким.
     --  Не  отходите, Дороти,  я  пойду позвоню.  Он торопливо направился к
темневшим поодаль силуэтам домов. Я осталась на дороге одна, стоя на коленях
возле человека,  который, возможно, умирал. Вдруг он открыл глаза, посмотрел
на меня и улыбнулся.




     -- Дороти, вы что, с ума сошли?
     На подобный вопрос мне труднее всего ответить. К тому же задал его Пол,
одетый в  элегантный  темно-синий блайзер и  сурово меня разглядывающий.  Мы
находились на террасе моего домика, и я была одета для работы в саду: старые
холщовые брюки, блузка с вылинявшими цветами и тесемка в волосах.  Нет, я не
только никогда не  занималась садом,  но даже  один вид секатора  наводил на
меня ужас. Просто я  обожаю маскарад.  Субботними вечерами я,  подобно  всем
соседям,  наряжаюсь садовницей, но  вместо  того  чтобы таскать  обезумевшую
газонокосилку или выпалывать непокорные сорняки,  я  усаживаюсь на террасе с
большим бокалом виски и  книгой  в руках. За этим занятием меня и застал Пол
где-то между  шестью и  восьмью  часами.  Я  чувствовала  себя  виноватой  и
заброшенной, два примерно равных по силе чувства.
     -- Вы знаете, что весь город говорит о вашей последней выходке?
     -- Весь город, весь город, --повторила я недоверчиво и скромно.
     -- Ради всего святого, что делает у вас этот парень?
     --  Поправляется,  Пол,  поправляется.  У  него, как-никак,  совершенно
разбита нога. И вам прекрасно известно, что у него нет  ни  денег, ни семьи,
ничего.
     Пол набрал воздуху:
     -- Именно это меня и беспокоит, дорогая. И еще тот факт, что ваш битник
был накачан ЛСД, когда бросился под мою машину.
     -- Но послушайте, Пол, он ведь сам вам все объяснил. Под действием этих
своих  наркотиков он не осознавал,  что  на него едет машина. Он принял фары
за...
     Пол внезапно покраснел.
     -- Мне плевать, что он там  осознал. Этот  болван, этот хулиган чуть не
сделал нас убийцами, а назавтра вы забираете его к себе домой, устраиваете в
комнате для гостей и  кормите завтраками! А что если он вас убьет, приняв за
цыпленка  или  Бог  знает  за  что?  А  если  он  сбежит,   прихватив   ваши
драгоценности?
     Я восстала:
     --  Знаете,  Пол, меня  еще никогда не  принимали  за цыпленка.  А  что
касается  моих  драгоценностей,  то они, бедняжки, вряд ли являются таким уж
состоянием. И в конце  концов, нельзя же  его бросить  на улице, к  тому  же
полубольного.
     -- Вы бы могли отправить его в больницу.
     --  Он  там был и нашел, что больница ужасно мрачная. По правде говоря,
не могу с ним не согласиться.
     Пол  с растерянным  видом опустился напротив  меня в кожаное кресло. Он
даже взял машинально мой стакан  и отпил  половину. Хоть я и  злилась, но не
остановила  его. Было очевидно, что он на  грани срыва. Он как-то странно на
меня посмотрел.
     -- Вы работали в саду?
     Я  кивнула.  Любопытно  отметить,  что  некоторые люди  вас  прямо-таки
заставляют себя обманывать.
     Я  совершенно  не  смогла бы  объяснить  Полу  мое  невинное  субботнее
времяпрепровождение. Он  бы в  очередной раз  назвал  меня  сумасшедшей, и я
задумалась, так ли он не прав.
     -- Что-то незаметно, --подал он голос, оглядевшись вокруг.
     Мой несчастный клочок земли  действительно похож на настоящие  джунгли.
Но при этих словах я приняла оскорбленный вид.
     -- Делаю то, что в моих силах, --отрезала я.
     -- А что у вас в волосах?
     Я провела рукой по волосам и вынула две-три деревянные стружки, тонкие,
как листочки. Я поразилась.
     -- Это стружки, --сказала я.
     --  Вижу, --  произнес Пол, -- их и  на  земле  хватает. Вы  что, кроме
садовых работ занимаетесь еще и столярными?
     В этот момент легкая стружка опустилась с неба ему на голову.
     Я резко подняла глаза.
     -- Ах да!  --сказала я. --Понятно. Это Льюис лежит и, чтобы развлечься,
вырезает деревянную голову.
     -- А мусор вежливо выбрасывает в окно? Великолепно.
     Я  тоже  начала немного  нервничать. Может быть,  я  напрасно  устроила
Льюиса у себя дома, но, в конце концов, это было сделано из милосердия, безо
всяких задних мыслей и к тому  же  ненадолго. А Пол не имеет на меня никаких
прав. Я  решила  ему на  это  указать. Он ответил,  что имеет на меня права,
которые любой  здравомыслящий мужчина  имеет на неразумную женщину, то  есть
право  ее  опекать,  и понес всякий  прочий  вздор.  Мы  поспорили,  он ушел
взбешенный, а  я осталась, сгорбившись от усталости в  кресле,  перед теплым
виски, и вечер обещал быть бесцельным, так как из-за размолвки с Полом мы не
пошли на вечеринку, где должны  были появиться вместе.  Оставалось  смотреть
телевизор, который мне порядком надоел, или слушать сопение  Льюиса, когда я
принесу  ему ужин. Кстати, никогда не  встречала более молчаливого существа.
Он высказался  достаточно ясно  только  один раз, через день  после  аварии,
сообщив  о  своем   решении  покинуть  больницу,   приняв  как  должное  мое
приглашение.  В тот  день я пребывала в прекрасном  настроении,  может быть,
даже   слишком  прекрасном,  в  том   состоянии,  когда   все  люди  кажутся
одновременно  и братьями, и сыновьями, о которых надо заботиться.  Я кормила
Льюиса, переехавшего  в мой дом и вяло лежавшего на кровати  с забинтованной
ногой, повязку на  которой он  менял сам. Он не читал,  не слушал  радио, не
говорил.  Иногда  принимался  мастерить странные  фигурки  из  сухих  веток,
которые  я подбирала в саду.  А  порой  упрямо и бесстрастно смотрел в окно.
Может,  он  полный идиот? В  сочетании  с  его  красотой  это  было бы  даже
романтично. В  ответ  на  мои  редкие застенчивые вопросы о  его прошлом,  о
целях, о  жизни  раздавался  один  и  тот же ответ:  "Это  неинтересно".  Он
оказался ночью на шоссе перед нашей машиной, его зовут Льюис,  вот, пожалуй,
и все. Хотя мне это облегчало жизнь-не люблю всяких рассказов, и, Бог знает,
почему люди меня от них не избавят.
     Я  вышла  на кухню,  приготовила  на скорую  руку  изысканный  ужин  из
консервов  и  поднялась по лестнице. Постучалась в дверь  к  Льюису, вошла и
поставила поднос к нему на кровать.
     Она  была усыпана деревянными стружками. Вспомнив о той,  которая упала
на  голову  Пола,  я  расхохоталась. Льюис с заинтересованным  видом  поднял
глаза. Глаза у  него были зеленовато-голубые,  очень светлые, почти кошачьи,
брови черные,  и я каждый раз думала, что в  "Коламбия-пикчерс" его взяли бы
за один взгляд.
     -- Почему вы смеетесь?
     Голос у него был низкий, с хрипотцой, немного задумчивый.
     -- Я  смеюсь, потому что недавно одна из ваших стружек упала  на голову
Пола, и он страшно возмутился.
     -- А ему что, больно было?
     Я  взглянула  на  него  с изумлением.  Первая шутка из  его уст,  если,
конечно, это была  шутка.  Я глупо  рассмеялась  и  вдруг почувствовала себя
совершенно не в своей  тарелке.  Пожалуй, Пол был в чем-то прав. Что  я  тут
делаю, наедине с этим типом, в пустом доме, в  субботу вечером? А ведь могла
бы  сейчас  танцевать, веселиться с друзьями, флиртовать  с  моим  дражайшим
Полом или с кем-нибудь другим...
     -- Вы никуда не пойдете?
     -- Нет, --ответила я с горечью. --Я вас не отвлекаю?
     И сразу же пожалела о своей фразе.
     Она   противоречила  всем  законам  гостеприимства.   Но   Льюис  вдруг
рассмеялся, как-то по-детски, мило, от  всего сердца. Это  чудесный смех тут
же вернул ему и его возраст, и обаяние.
     -- Вы очень скучаете?
     Вопрос застал  меня  врасплох. Можно  ли сказать,  очень  или  не очень
скучаешь  в  безумной  суматохе  нашего  существования?  Ответила  я  крайне
добропорядочно:
     -- У меня для этого нет времени. Я работаю сценаристкой на RKB и...
     -- Там?
     Он  мотнул   подбородком   влево,  в   сторону   сверкающего  побережья
Санта-Моники,  Беверли  Хиллз,  обширных  владений Голливуда,  киностудий  и
кинофирм,  объединив  их  презрительным  "там".  Презрение-пожалуй,  сказано
слишком сильно, но, уж во всяком случае, это не было безразличием.
     --  Там.  Так  я  зарабатываю  себе  на жизнь. Я разволновалась.  После
трехминутного  разговора  с этим  незнакомцем я сначала  почувствовала  себя
мещанкой,  а потом бездельницей. Ведь  в самом деле,  что еще  приносила эта
идиотская профессия, кроме кучки долларов,  которую раз в месяц получаешь  и
тут же тратишь? При всем при том,  было довольно унизительно, что на это мне
указывает  какой-то  наркоман.  Я  ничего  не  имею  против  подобного  рода
медикаментов,  но не люблю, когда свои вкусы  превращают в философию, полную
презрения к тем, кто их не разделяет.
     -- Зарабатывать на жизнь... --повторил  он задумчиво, --зарабатывать на
жизнь...
     -- Это довольно распространенное занятие.
     --  Как жалко! Вот я бы хотел жить  во  Флоренции, когда там было полно
людей, кормивших многих других просто так, ни за что.
     --  Они  кормили скульпторов, художников,  писателей.  Вы  что,  к  ним
относитесь?
     Он помотал головой.
     -- Может быть, они кормили просто так тех, кто им нравился, и все?
     Я цинично рассмеялась, совсем как Бэт Девис.
     --  Уж  это  вы могли бы найти и  здесь. И тоже мотнула  головой влево,
совсем как недавно он. Льюис закрыл глаза.
     -- Я сказал "просто так ". А это не просто так. Он произнес "это" таким
убитым голосом, что в голове у меня тут же зароились мысли, одна романтичнее
другой. В сущности, что  я знаю  о  нем? Любил ли он кого-нибудь до безумия?
Хотя то, что называют безумием, по-моему, единственно нормальное  проявление
любви. И  что  его толкнуло  под колеса "Ягуара"-случайность,  наркотики или
отчаяние? А  может, сейчас выздоравливала не только его нога, но и сердце? И
эти взгляды, устремленные  в  небо,  возможно, различали  там  чье-то  лицо?
Внезапно  я,  к моему ужасу, вспомнила, что  уже  использовала этот образ  в
фильме о  жизни  Данте, куда так  трудно  было засунуть хоть  каплю эротики.
Когда бедный Данте, сидевший за грубым средневековым  бюро,  поднимал голову
от рукописи, голос за кадром шептал:
     "А  эти  взгляды, упрямо устремленные  в небо, возможно, различали  там
чье-то лицо? " Вопрос,  на  который зрители  сами должны были дать ответ, и,
надеюсь положительный.
     Итак, я начала думать так же, как пишу-вещь, которая меня бы, возможно,
обрадовала,  если бы  я  хоть в малейшей степени претендовала на талант  или
высокую литературу.  Увы... Я посмотрела на Льюиса. Он  снова открыл глаза и
начал меня разглядывать.
     -- Как вас зовут?
     -- Дороти, Дороти Сеймур. Разве я вам не говорила?
     Я сидела у него в ногах, в окно проникал вечерний воздух, несущий запах
моря, запах  такой сильный, такой  неизменный уже  сорок  пять  лет,  что он
казался  почти  жестоким  в  своем  постоянстве.  Сколько  еще  я  буду  его
сладострастно  вдыхать,  сколько еще,  пока не придет тоска по прожитому, по
поцелуям, по теплу мужского тела? Мне бы нужно выйти  замуж за Пола.  Мне бы
нужно  оставить безграничную уверенность  в собственном отменном  здоровье и
душевном равновесии. Приятно ощущать свое тело, когда есть кто-то, кто хочет
к нему прикоснуться, вдохнуть его тепло, но потом?  Да, что  потом?  А потом
будут психиатры, и от одной этой мысли у меня заныло сердце.
     -- У вас  грустный вид, --сказал Льюис, взял меня за руку и принялся ее
рассматривать. Я  тоже  посмотрела  на нее.  Мы  вместе  ее  разглядывали  с
неожиданным  интересом: Льюис-потому  что  не  знал,  а я- потому что  в его
ладони она выглядела как-то иначе:
     как предмет,  больше мне  не  принадлежащий. Ни  одно прикосновение  не
доставляло мне так мало волнения.
     -- Сколько вам лет? -- спросил он. Сама поражаясь собственной глупости,
я сказала чистую правду:
     -- Сорок пять.
     -- Вам повезло.
     Я изумленно  посмотрела  на него.  Ему,  должно  быть, двадцать  шесть,
может, меньше.
     -- Повезло? Почему?
     -- Дожить до таких лет... Здорово!
     Он  выпустил мою руку, точнее (так мне показалось), отстранил ее. Потом
отвернулся и закрыл глаза. Я встала.
     -- Спокойной ночи, Льюис.
     -- Спокойной ночи, --сказал он мягко. --Спокойной ночи, Дороти Сеймур.
     Я тихонько прикрыла дверь и  спустилась на террасу. Чувствовала  я себя
до странности хорошо.




     -- Слушай, ты  хоть понимаешь, что я никогда  не излечусь?  Никогда  не
смогу излечиться?
     -- От всего можно вылечиться.
     --  Нет.  Между  мной и тобой существует что-то неумолимое,  и  ты  это
прекрасно чувствуешь. Ты... должна об этом знать. Не можешь не знать.
     Я прервала эту странную беседу, последний  образчик моего творчества, и
вопросительно взглянула на Льюиса. Он поднял брови, улыбнулся.
     -- А вы верите, что существуют неумолимые вещи?
     -- Речь не обо мне, а о Ференце Листе и о...
     -- Но вы сами верите?
     Я рассмеялась. Я знала,  что жизнь иногда действительно  представляется
неумолимой и что  от некоторых романов, как мне казалось, я никогда не смогу
излечиться.  И ничего, сижу  себе  в  саду,  мне  сорок  пять, я в  отличном
настроении и никого не люблю.
     -- Верила когда-то. А вы?
     -- Пока еще нет.
     Он прикрыл  глаза. Мы понемногу  начинали говорить-о  нем,  обо мне,  о
жизни.  Когда  я  приходила  со  студии, Льюис  спускался из своей  комнаты,
опираясь  на костыли,  вытягивался  в кожаном кресле, и, попивая  виски,  мы
смотрели  как опускается вечер. Возвращаясь, я была рада снова его  увидеть,
такого  спокойного,  странного,  одновременно  веселого  и  испуганного, как
неизвестный  зверек.  Рада,  но не  более  того. Я ни  в коей  мере  не была
влюблена и, что интересно, при  других  обстоятельствах его красота могла бы
вызвать у меня испуг, даже отвращение. Сама не знаю почему-просто он слишком
уж стройный, изящный,  совершенный. Отнюдь не  женоподобный, он тем не менее
заставлял меня вспоминать о касте, описанной Прустом: его волосы походили на
перышки, кожа- на ткань. Одним  словом, в нем не было ничего  похожего на ту
детскую  грубость, которая меня привлекала  в  мужчинах.  Я спрашивала себя,
бреется ли он, нужно ли ему это.
     Как  выяснилось,  он  родился в  североамериканской пуританской  семье.
Немного  поучившись,  ушел  бродить по  стране, по  дороге перепробовал кучу
профессий и  остановился  в  Сан-Франциско.  Встреча с такими  же бродягами,
слишком большая доза ЛСД, драка, поворот машины-и он оказался здесь, у  меня
дома.  Когда поправится, уйдет, сам не знает куда. А пока мы говорили о  его
жизни,   об  искусстве-он  был   достаточно  образован,  несмотря   на  свои
неслыханные  суждения.  Короче говоря, в  глазах  окружающих наши  отношения
выглядели самыми пристойными и самыми  нелепыми из всех  возможных отношений
между   двумя  человеческими   существами.  Но  если  Льюис  меня  постоянно
расспрашивал о моих прошлых романах, то о  своих не говорил ни слова,  и это
казалось единственно странным и наиболее опасным в мальчике его возраста.
     Он говорил о мужчинах  или о женщинах как о неких отвлеченных, безликих
понятиях. И мне казалось почти непристойным в мои-то  годы испытывать  такую
нежность и такие волнующе-смутные воспоминания при слове "мужчины".
     -- Когда у вас появилось  это ощущение  неумолимости?  --спросил Льюис.
--Когда ушел ваш первый муж?
     -- Господи, да нет конечно! В тот момент я испытала  скорее облегчение.
Вы только представьте-  абстрактная живопись круглые сутки, круглые сутки. А
вот когда ушел Фрэнк, тогда да, тогда чувствовала себя загнанным зверем.
     -- Кто такой Фрэнк? Ваш второй?
     -- Да,  второй. В нем, конечно, не было ничего выдающегося,  но он  был
таким веселым, таким нежным, таким счастливым.
     -- Он вас бросил?
     -- Его подцепила Луэлла Шримп.
     Он с интересом поднял брови.
     -- Вы хоть слышали о такой актрисе-Луэлле Шримп?
     Льюис сделал обидевший меня непонятный жест, но я сдержалась.
     --  Короче, Фрэнк  был соблазнен, очарован и бросил меня,  чтобы на ней
жениться.  Вот тогда,  как  Мари  Д'Агу,  я  подумала,  что уже  никогда  не
излечусь. Я так думала целый год. Вам это кажется странным?
     -- Нет. И что же с ним стало?
     -- Через два года  Луэлла подцепила другого, а его бросила. Он снял три
дурацких фильма и запил. Таков финал.
     Возникло  молчание. Потом Льюис тихонько застонал и попытался  встать с
кресла. Я встревожилась:
     -- Вам нехорошо?
     -- Очень больно. Мне кажется, я никогда не смогу встать на ноги.
     Я на секунду представила, как здесь  навечно поселится  бедный  больной
Льюис,  и, как  ни странно, эта  мысль  не показалась  мне ни абсурдной,  ни
неприятной. Может  быть, я уже  достигла того возраста, когда человек должен
взвалить на  себя какую-нибудь ношу.  В конце  концов я бы чувствовала  себя
нужной и спокойно ее несла.
     -- Ну что ж, тогда вы останетесь здесь, --сказала я  весело. -- А когда
у вас выпадут зубы, я буду варить вам кашку.
     -- Почему же у меня должны выпасть зубы?
     --  Говорят,  такое  случается  с теми,  кто  долго  не  встает.  Хотя,
признаюсь, это выглядит парадоксом.  Они ведь должны выпадать под  действием
силы тяжести, когда  человек  находится  в  вертикальном положении. Так ведь
нет.
     Он искоса посмотрел на меня, как это делал Пол, но более добродушно.
     -- А вы забавная, --сказал  он. --Я  бы никогда  не  смог  вас бросить.
--Потом закрыл глаза, слабеющим голосом попросил сборник стихов, и я пошла в
библиотеку поискать что-нибудь, что бы ему понравилось. Это тоже был один из
наших ритуалов. Я  читала нежно и тихо, чтобы не разбудить  или не  испугать
его, стихи Лорки об Уолте Уитмене:
     В небе есть берега, где хоронится жизнь,
     И завтра не всем суждено повториться...




     Я была погружена в  работу, когда  узнала новость. Точнее,  я диктовала
секретарше сочиненный мною захватывающий диалог между Ференцем Листом и Мари
Д'Агу, и делала это без всякого  воодушевления, потому  что накануне узнала,
что Листа будет играть Подин Дайк,  и совершенно не представляла себе в этой
роли такого  смуглого,  мускулистого  громилу.  Но  в  кино  полно  подобных
неизбежных и  глупых ошибок. Итак,  я шептала  "что-то  непоправимое" на ухо
моей  милой всхлипывающей секретарше Кэнди  -- она невероятно чувствительна,
--когда зазвонил телефон. Она сняла трубку, шумно высморкалась и повернулась
ко мне:
     -- Мистер Пол Бретт. Мадам, он говорит, что это срочно.
     Я взяла трубку.
     -- Дороти? Вы знаете новость?
     -- Нет. Не думаю.
     -- Дорогая моя... гм... Фрэнк умер. Я молчала. Он занервничал.
     -- Фрэнк Сэймур. Ваш бывший муж. Застрелился этой ночью.
     -- Это неправда, -- сказала я.
     Я действительно так думала. Фрэнк никогда не отличался  смелостью. Море
обаяния, но ни капли смелости. А на мой взгляд, для самоубийства нужно иметь
достаточно мужества.  Стоит только вспомнить  огромное  количество  тех, кто
только этим и занимается, но без всякого успеха.
     -- Правда,  --прозвучал  голос Пола. --Он  застрелился  сегодня ночью в
дрянном мотеле, недалеко от вас. Никаких объяснений.
     Мое сердце  билось медленно, очень медленно. Так сильно и так медленно.
Фрэнк...  веселье  Фрэнка,  смех  Фрэнка, кожа Фрэнка... Умер.  Странно,  но
иногда   смерть   маленького   человека   потрясает   сильнее,   чем  смерть
знаменитости. Я не могла в это поверить.
     -- Дороти, вы меня слушаете?
     -- Я вас слушаю.
     -- Дороти, нужно, чтобы  вы приехали. У  него не было семьи, а  Луэлла,
как вам известно,  в  Риме.  Мне  очень жаль, Дороти, но вы должны приехать,
чтобы уладить все формальности. Я заеду за вами.
     Раздались  гудки. Я протянула трубку секретарше  и села. Она посмотрела
на меня с  пониманием, которое я  в ней так ценю, поднялась, открыла полку с
надписью "Архивы" и вынула стоящую там открытую бутылку "Чивас". Я рассеянно
отпила большой глоток.
     Я знаю, почему людям в шоковом состоянии дают что-нибудь выпить-в  этой
ситуации  алкоголь  производит  такое  мерзкое действие,  что вызывает у вас
чувство физического отвращения,  протеста,  которое  лучше  всего остального
может вьтести из отупения.
     Виски обожгло мне горло, небо, и я от ужаса пришла в себя.
     -- Фрэнк умер, -- сказала я.
     Кэнди опять уткнулась в носовой платок. В те нередкие минуты, когда мне
отказывало воображение, я развлекала ее рассказами о моей загубленной жизни.
Впрочем,  она меня  тоже. Одним  словом, она  знала о Фрэнке, и в  этом было
ощущение некоторой  поддержки. Сейчас,  после  известия о его  смерти, я  не
вынесла бы присутствия кого-то, кто о нем даже не слышал. Хотя по-настоящему
его  популярность давно  улетучилась, о нем  забыли так  же  быстро,  как  и
вознесли. Сволочная штука слава, а здесь, в  Голливуде-тем более. Не успеешь
оглянуться-ее  и след  простыл.  А Фрэнк, красавчик  Фрэнк,  счастливый  муж
Луэллы Шримп, Фрэнк, так любивший со  мной посмеяться, умрет  дважды-его имя
добьют равнодушные, безжалостные слухи, вызванные его самоубийством.
     Пол приехал очень быстро. Он дружески взял меня за  руку,  обойдясь без
поцелуя,  чтобы  не  вызвать  у   меня   слез.  Я  всегда  сохраняла  нежную
привязанность к мужчинам, с которыми была близка.  Свойство довольно редкое.
Человек,  с  которым  ты проводишь ночь в одной  постели,  в какой-то момент
обязательно становится для тебя ближе  всех  остальных, никто меня в этом не
переубедит.  Тела мужчин, сильные и одновременно  беззащитные, такие разные,
похожие и так не желающие этого сходства.
     Пол взял меня за  руку,  и  мы отправились. Я была признательна ему  за
это, хотя я никогда его не любила.
     Фрэнк лежал безмятежный, тихий, неживой. Пуля прошла в двух сантиметрах
от сердца, поэтому лицо не было задето. Я простилась с ним без боли-рана уже
затянулась. Он не поседел. Странно, я никогда не встречала  мужчин  с такими
темными волосами.
     Пол  предложил  отвезти меня домой. Я согласилась. Было четыре часа. Мы
ехали в его новом "Ягуаре". Солнечные лучи скользили по лицам, и я подумала,
что Франк никогда уже не почувствует солнечного тепла, которое он так любил.
     Мы слишком добропорядочно обходимся  со смертью: едва она наступает, мы
хорошенько  упаковываем ее  в  черный ящик и  укладываем в  землю. Мы от нее
избавляемся.  Или прихорашиваем, приукрашиваем и выставляем на  обозрение  в
бледном свете электрических ламп, трансформируем ее, пытаясь заморозить.
     Мне кажется, надо было бы отвозить покойников  на берег моря, оставлять
ненадолго на солнце, так  ими  когда-то  любимом, в последний раз класть  на
землю, пока  они  с  ней  еще  не  смешались.  Но-нет,  их  наказывают их же
собственной  смертью. В лучшем случае им немного поиграют Баха,  религиозную
музыку, которую  они  терпеть  не  могли...  Я чувствовала  себя  совершенно
измотанной, когда Пол подвел меня к двери.
     -- Хотите, я зайду к вам на минутку?
     Я машинально  кивнула, потом  вспомнила о Льюисе. А  впрочем, какое это
может иметь значение? Мне было  безразлично, как  они с Полом  друг на друга
посмотрят, что подумают. Пол довел меня  до  террасы,  где Льюис наблюдал за
птицами, неподвижно вытянувшись в кресле. Он издалека замахал мне рукой, но,
увидев  Пола, осекся.  Я поднялась по ступенькам  на  веранду,  остановилась
перед ним.
     -- Умер Франк, -- сказала я.
     Он  протянул руку,  как-то осторожно, с  неуверенностью  коснулся  моих
волос,  и тут меня прорвало. Я упала  на колени к его ногам и зарыдала перед
этим  ребенком,  незнакомым с людскими бедами. Он гладил  мои  волосы,  лоб,
мокрую щеку и молчал. Немного  успокоившись, я  подняла голову. Пол ушел, не
сказав  ни  слова.  Мне  внезапно  пришло  в  голову,  что  перед  ним  я не
расплакалась по одной причине: он этого хотел.
     --  Я,   наверное,  не  слишком-то   хорошо  выгляжу,  --   сказала  я,
повернувшись к Льюису,  и посмотрела на него в упор.  Я  знала, что  у  меня
опухли глаза, потекла тушь, исказились черты. Но впервые в жизни, стоя перед
мужчиной, я не  испытывала никакого стеснения. В  его глазах  отражался лишь
плачущий  ребенок-Дороти Сеймур,  сорока  пяти лет. В  Льюисе  чувствовалось
что-то   непонятное,   одновременно   пугающее   и   успокаивающее,  что-то,
отвергавшее всякие соображения приличий.
     -- Вам больно, --задумчиво сказал он.
     -- Я его долго любила.
     -- Он вас бросил и был наказан, --кратко ответил он. -- Такова жизнь.
     -- Вы еще совсем ребенок! --воскликнула я.  --Слава Богу, жизнь не  так
наивна, как вы.
     -- Но может стать.
     Он больше не  смотрел на меня  и опять принялся наблюдать за  птицами с
рассеянным, почти  скучающим видом. Я подумала, что его сочувствие не так уж
глубоко,  и пожалела об  уходе Пола, который вместе со мной мог бы вспомнить
Фрэнка,   вытирал  бы  мои  слезы,  одним  словом,   пожалела  об  идиотской
сентиментальной комедии, которую  мы  разыграли бы здесь, на веранде.  Но, с
другой стороны, мне было ужасно приятно, что я сумела сдержаться.
     Когда  я вернулась  в дом, зазвонил  телефон. Звонки продолжались  весь
вечер. Бывшие любовники, друзья, моя секретарша, партнеры Фрэнка, журналисты
(не  слишком многочисленные  на этот раз),  все, кому не лень, набирали  мой
номер. Уже было известно, что в Риме Луэлла Шримп тут же упала в  обморок, а
затем благополучно отбыла в  сопровождении нового итальянского  жиголо.  Вся
эта суматоха  вызывала  у  меня только  отвращение-никто из тех,  кто сейчас
плакался  мне  в жилетку,  ни  разу  в жизни  не помог Фрэнку. Лишь я  сама,
вопреки  всем  американским  законам  о  разводе, до конца поддерживала  его
материально. Но последний удар мне нанес Джерри  Болтон, шишка из "Ассамблед
акторз". Этот мерзкий тип после моего возвращения из Европы возбуждал против
меня  процесс  за процессом,  пытался  довести до  настоящего  голода и,  не
преуспев в этом,  обрушился на Франка, который в тот момент впал в немилость
у Луэллы  Шримп. Это было  сварливое,  отвратительное, хотя и могущественное
существо, знавшее,  что  я  ненавижу  его от  всей души. И  у  него  хватило
наглости позвонить:
     -- Дороти? Я в отчаянии. Я знаю, как вы любили Франка и...
     -- А я  знаю, Джерри, что вы  вышвырнули его и добились,  чтобы так  же
поступили все  остальные. Повесьте,  пожалуйста,  трубку, мне не хотелось бы
быть невежливой.
     Он  повесил  трубку.  Ярость  благотворно  на  меня   подействовала.  Я
вернулась в гостиную и объяснила Льюису, почему ненавижу Джерри Болтона,  со
всеми его долларами и указаниями.
     -- Не  будь  у меня  нескольких верных друзей и железного здоровья,  он
довел бы меня до самоубийства, как это случилось с Франком. Он самый грязный
лицемер из всех,  кого я  знаю. Я  никому  никогда не желала смерти, но  ему
могла бы. Единственный человек, кому могла бы...
     Вот так я и закончила.
     --  Вы  просто не  слишком требовательны, дорогая моя,  --сказал  Льюис
рассеянно. --Найдутся, без сомнения, и другие.




     Я  сидела  в  своем  кабинете на RKB, затаившись, как  кошка, не отводя
взгляда  от  телефона.   Кэнди  побледнела  от  волнения.  И  только  Льюис,
расположившийся в кресле для посетителей, казался спокойным, даже скучающим.
Мы все вместе ожидали результатов его первой пробы.
     Он решился  на это  как-то  вечером, через несколько дней  после гибели
Фрэнка.  Встал, сделал три  ровных, легких шага,  словно  никогда  и не  был
ранен, и остановился передо мной, застывшей от удивления.
     -- Видите, я поправился.
     Я поняла, что  совершенно к этому не готова. Я настолько привыкла к его
болезни, к его постоянному присутствию, что просто не представляла без этого
свою жизнь. Теперь  он  мне скажет:  "Всего хорошего, спасибо", скроется  за
углом, и мы никогда больше не увидимся. Необъяснимая боль сжала мне сердце.
     -- Прекрасная новость, -- сказала я слабо.
     -- Вы находите?
     -- Ну конечно. Что же... Что вы теперь собираетесь делать?
     -- Это зависит от вас, --сказал он спокойно. И снова сел.
     Я  вздохнула  с  облегчением. По крайней мере он не  собирается уходить
немедленно.  С другой  стороны,  его ответ  меня заинтриговал. Каким образом
судьба такого  свободного  и  равнодушного существа  могла зависеть от меня?
Ведь, в сущности, я всегда оставалась для него всего лишь сиделкой.
     -- Если  я  останусь здесь, мне  все-таки надо  будет работать, --снова
проговорил он.
     -- Вы хотите остаться в Лос-Анджелесе?
     --  Я  сказал "здесь",  --строго  ответил  он,  показав подбородком  на
веранду и свое кресло. И после небольшой паузы добавил:
     --  Если,  конечно,  вам  это не  помешает. Я выронила  сигарету, потом
подобрала ее и  вскочила, бормоча что-то вроде "ах вот как, ну конечно" и т.
д. Он смотрел на меня не двигаясь. В безумном смущении  (думаю, естественном
в такой ситуации) я  выскользнула на кухню и  выпила огромный глоток  виски.
Так я  наверняка стану  алкоголичкой, если,  конечно, еще не  стала. Немного
придя  в  себя,  вернулась  на  веранду.  Было  самое  время объяснить этому
мальчишке,  что  я  живу  одна  исключительно по  собственному  желанию и не
нуждаюсь  в компании молодых людей. Что его присутствие к  тому  же помешает
мне приводить  воздыхателей, которые, откровенно говоря, мне ужасно надоели.
И что, в-третьих, в-третьих, в-третьих... Короче говоря, нет никаких причин,
чтобы  он оставался  здесь.  Его решение  меня вдруг так  возмутило, как две
минуты назад повергла  в отчаяние мысль о его отъезде. Но  мне ли удивляться
собственной непоследовательности?
     -- Льюис, --сказала я, --нам надо поговорить.
     -- Не имеет смысла, --ответил он. --Если вы не хотите, чтобы я остался,
я уйду.
     -- Речь не об этом, -- растерянно сказала я.
     -- Тогда о чем же?
     Я смотрела  на него с открытым  ртом.  Действительно,  о  чем?  В любом
случае не об этом. Я  не  хочу, чтобы  он  уходил. Он такой милый  и так мне
нравится.
     -- Это неприлично, --сказала я слабеющим голосом.
     Он расхохотался. Смех делал его таким юным. Я взвилась:
     --  Когда  вы были больны,  ранены, я могла вас  оставить  у  себя.  Не
бросать же человека на улице, если он даже двигаться не может.
     -- А теперь, когда я начал ходить, это уже неприлично?
     -- Совершенно неприлично.
     -- Для кого?
     -- Да для всех.
     -- Вы  что, всем обязаны объяснять, как  вы живете?  В его  голосе  был
презрительный оттенок, который меня оскорбил.
     -- А как вы думаете, Льюис? У меня своя жизнь, друзья, наконец... мм...
мужчины, которые за мной ухаживают.
     Сказав последнюю фразу униженным голосом, я почувствовала, что краснею.
Это в сорок пять-то!
     Льюис кивнул:
     --  Я  прекрасно  знаю,  что  есть мужчины,  которые  в  вас  влюблены.
Например, этот тип, Бретт.
     -- Между Полом и мной никогда ничего не было, --сказала я целомудренно.
--И  вообще,  вас это не касается.  Просто  поймите,  ваше  присутствие меня
компрометирует.
     -- Вы уже достаточно взрослая, -- справедливо заметил Льюис. --Я только
думал, что если  найду в  городе работу, то мог  бы остаться здесь и платить
вам за это.
     -- Мне не нужны деньги. Я сама зарабатываю себе на жизнь.
     -- Но мне так было бы удобнее, -- примирительно сказал Льюис.
     После бесконечных  обсуждений мы пошли на компромисс. Льюис постарается
найти работу и через некоторое время поселится где-нибудь поблизости.  Он на
все согласился.  Спать разошлись в превосходном настроении. Мы  не  обсудили
единственный вопрос, который мне пришел в голову перед сном: почему он хотел
остаться у меня?
     Итак, на следующий день я покрутилась на  студиях, рассказала о молодом
человеке потрясающей красоты,  заработала по этому поводу несколько шпилек и
договорилась  о пробе  для  Льюиса. Он  пришел со мной  на  студию,  покорно
выдержал  пробу,  и Джей  Грант, мой шеф, обещал ее посмотреть на  следующей
неделе-то есть сегодня. Джей сидел в зале для просмотров, обсуждал  Льюиса и
двенадцать  других соискателей, я  в это время грызла  от волнения ручку,  а
Кэндй, влюбившаяся в Льюиса с первого взгляда, вяло стучала на машинке.
     -- Неважный вид отсюда, --сказал Льюис рассеянно.
     Я  взглянула на  желтеющий  газон  под окнами.  Господи,  он говорит  о
газоне! Этот мальчик может стать настоящей  кинозвездой, соблазнителем номер
один  Соединенных  Штатов Америки, а  он говорит о каком-то  газоне! Я вдруг
представила его кумиром толпы, увешанным  "Оскарами", разъезжающим  по всему
миру и время от времени  делающим на своем "кадиллаке" небольшой крюк, чтобы
обнять  старушку Дороти, которая в свое  время так ему помогла.  Я умилялась
самой себе, когда раздался звонок. Повлажневшей рукой я схватила трубку.
     --  Дороти?  Это  я, Джей.  Дорогуша,  а  малыш  очень  неплох!  Просто
великолепен! Зайдите взгляните на экран. После Джеймса Дина  это лучшее, что
я видел.
     -- Он здесь, со мной, --выдавила я.
     -- Прекрасно. Приводите и его.
     После  того как Кэнди, вытирая глаза,  нас расцеловала,  мы прыгнули  в
машину,  за несколько  секунд  промчались  три километра,  отделяющие нас от
просмотрового  зала,  и  упали  в  объятия  Джея.  Хотя  я  напрасно  говорю
"мы"-Льюис  тащился нога  за  ногу,  посвистывал и, казалось, совершенно  не
интересовался тем, что происходит. Он вежливо поприветствовал Джея, уселся в
темноте рядом со мной, и мы стали смотреть пробу.
     На экране он выглядел  немного иначе-в  нем было что-то не  поддающееся
определению:  нечто   жестокое,  даже  яростное   и,  признаюсь,  невероятно
привлекательное, но что меня почему-то неприятно задело. Это был незнакомец,
который совершенно  непринужденно  вставал, прислонялся к  стене,  закуривал
сигарету,  зевал,  улыбался,  как  будто  он  был совсем  один.  Камера  его
абсолютно не смущала, непонятно было даже, замечает ли он ее вообще.
     Зажегся свет, и сияющий Джей повернулся ко мне:
     -- Что скажете, Дороти?
     Именно он,  и только он открыл Льюиса, это было ясно. Я молча закивала,
что в данной ситуации служило лучшим ответом. Джей повернулся к Льюису:
     -- Как вы себя находите?
     -- Я себя не нахожу, --мрачно отреагировал Льюис.
     -- Где учились играть?
     -- Нигде.
     -- Нигде? Не загибайте, приятель.
     Льюис встал. На его лице отразилось отвращение.
     -- Я никогда не лгу, мистер... мистер... Впервые в жизни я увидела, как
Джей растерялся. Он слегка покраснел и сказал:
     --  Я и  не  говорю,  что  вы  лжете.  Просто  для  начинающего  у  вас
потрясающая естественность. Дороти может вам подтвердить.
     Он обернулся  с  просящим видом, который меня  развеселил. Я  пришла на
помощь:
     -- Действительно, Льюис, вы прекрасно смотрелись.
     Он улыбнулся и вдруг наклонился ко мне, как будто мы были одни.
     -- Это правда? Я вам понравился? Увидев его лицо  в двух сантиметрах от
моего, я беспокойно заерзала в кресле.
     -- Ну  конечно, Льюис, я  уверена, что перед вами открывается блестящая
карьера и...
     Джей скромно кашлянул, как я того и ожидала.
     -- Я подготовлю контракт, Льюис, и вы сможете, если  захотите, показать
его адвокату. Где можно вас найти?
     Я вжалась в кресло и услышала, как Льюис спокойно ответил:
     -- Я живу у мадам Сеймур.




     Большого  скандала  не  вышло, как-никак  мое  имя  не  гремит  на весь
Голливуд. Я удостоилась пары  сплетен  и нескольких дурацких поздравлений по
поводу  успехов  моего  протеже.  Но  слухи не  пошли  дальше  дверей  моего
кабинета. Ни одна кумушка не заглянула ко мне на огонек. Небольшая заметка в
кинематографической  газете  сообщала  о  контракте, подписанном  знаменитым
Джеем Грантом  и  неизвестным  Льюисом Майлзом.  Только  Пол Бретт во  время
импровизированного  обеда  в  баре  студии  серьезно  спросил  меня,  что  я
собираюсь делать с Льюисом. Он похудел, что ему очень  шло, выглядел немного
грустным,  как  все сорокалетние холостяки  в  наших местах, и заставил меня
вспомнить о существовании мужчин и любовных  отношений.  Я весело  ответила,
что с Льюисом не собираюсь делать ничего, что рада за него от всего сердца и
что он вот-вот переедет. Пол посмотрел на меня с подозрением.
     --  Дороти, я вас  всегда любил за то, что вы  не лжете  и  не  ломаете
идиотских комедий, как это любят делать здешние дамы.
     -- Ну и что дальше?
     -- Только  не говорите мне, что такая женщина,  как вы, безгрешно живет
уже  месяц  с  красивым  молодым  человеком.  Я  признаю,  он  действительно
красив...
     Я рассмеялась:
     -- Пол, вы должны мне поверить. Он мне не нравится,  по  крайней мере в
таком  смысле. И  я ему тоже.  Это  может показаться странным,  но  тут уж я
ничего не могу поделать.
     -- Поклянитесь!
     Просто  смешно,  до  чего  мужчины  обожают  всякие  клятвы.  Ладно,  я
поклялась, и, к моему удивлению, Пол буквально расцвел. Я не считала его  ни
настолько наивным,  чтобы поверить  женской клятве, ни настолько влюбленным,
чтобы ей обрадоваться. Мне вдруг пришло в голову, что я уже целый месяц живу
с Льюисом под одной крышей, нигде практически не бываю и до сих пор не упала
в  объятия  какого-нибудь красавца, хотя подобное случалось  со мной в жизни
достаточно часто. Я пригляделась к Полу, отметила его обаяние, элегантность,
прекрасные  манеры и  назначила ему свидание на  завтра. Он  зайдет за  мной
часов в девять, мы пойдем поужинать и потанцевать  "У  Романова". Расстались
мы чрезвычайно довольные друг другом.
     Вот  почему на следующий  день я вернулась  домой чуть раньше обычного,
решив разодеться в пух  и прах и окончательно  очаровать  Пола Бретта. Льюис
сидел в  своем кресле, как всегда глядя в небо.  Когда я  подошла, он бросил
мне какую-то бумагу. Я  подхватила ее на лету. Это  был  контракт с Грантом.
Там говорилось  о трех фильмах с Льюисом, о довольно приличных гонорарах и о
работе только с Грантом.  Быстро  проглядев контракт, я  посоветовала Льюису
для большей надежности сходить к моему адвокату.
     -- Вы довольны, Льюис?
     -- Мне все равно, --ответил он. --Если вам это нравится, я подпишу. Вы,
кажется, куда-то торопитесь?
     -- На ужин, --сказала я весело. --Через час за мной зайдет Пол Бретт.
     Я взбежала по лестнице, забралась в ванну и, погружаясь в горячую воду,
стала  обдумывать свою будущую жизнь с этим великим  оптимистом.  Конечно, я
выпутывалась и  не  из  таких ситуаций: перед  Льюисом отличная карьера, Пол
по-прежнему  в  меня  влюблен,  мы  идем  ужинать,  развлекаться,  возможно,
займемся любовью, и вообще жизнь-очень приятная штука.
     Я снисходительно посмотрела в зеркало на свое все еще стройное тело, на
счастливое лицо, вышла из ванной  и завернулась в  очаровательный пеньюар от
Порто, который  моя  дочь  прислала  из Парижа.  Потом села перед  маленьким
столиком, достала целую кучу прекрасных  кремов и принялась приводить себя в
порядок. В зеркале я увидела, что пришел Льюис. Он вошел без стука, что меня
очень удивило, но не обидело, потому что,  как уже было сказано, я пребывала
в отличном настроении. Он сел на пол возле меня.  Один глаз я уже накрасила,
а  другой  еще  нет,  поэтому  выглядела  очень  глупо  и  быстро  принялась
исправлять положение.
     -- Где вы собираетесь ужинать? -- спросил Льюис.
     -- "У Романова". В Голливуде это один из лучших ресторанов, где принято
ужинать. Скоро и вы там будете рассиживать, как настоящая звезда.
     -- Не говорите глупостей.
     Его голос зазвучал отрывисто, зло.  Моя  рука с  карандашом  застыла  в
воздухе.
     -- Я и не говорю глупостей. Это чудесное местечко.
     Он  не  ответил.  Просто,  как  обычно,  принялся  смотреть  в окно.  Я
закончила свой  туалет, но почему-то постеснялась при Льюисе накрасить губы.
Это показалось  мне таким  же  непристойньм, как раздеться  при ребенке. Вот
почему я зашла в  ванную, тщательно подрисовала сладострастный изгиб  губ  в
стиле Кро-уфорд  и  надела  свое  любимое  синее вечернее платье, сшитое  по
модели  Сен  Лорана.  Пришлось  немного повозиться  с "молнией",  поэтому  я
совершенно забыла  о Льюисе и, выйдя, едва  не наткнулась на него,  все  еще
сидящего  на ковре.  Он  вскочил  и уставился  на меня. Я  улыбнулась, очень
гордая собой.
     -- Ну что, как я вам нравлюсь?
     -- Вы мне больше нравитесь в костюме садовницы, --ответил он.
     Я  засмеялась  и направилась к двери. Пора  было  готовить коктейли. Но
Льюис схватил меня за руку.
     -- А я что буду делать?
     --  Да все, что хотите,  --ответила  я удивленно.  -- Есть телевизор, в
холодильнике осталась лососина, если захотите, можете взять мою машину.
     Он  держал  меня   за  руку   с  видом   одновременно  нерешительным  и
сосредоточенным. Смотрел как бы сквозь меня, и я узнала этот  взгляд слепца,
который заметила еще в просмотровом зале-взгляд существа с другой планеты. Я
попыталась высвободить руку, но безуспешно, и вдруг захотела, чтобы поскорее
пришел Пол.
     -- Отпустите меня, Льюис, я тороплюсь.
     Я говорила  тихо, как  бы боясь его разбудить.  Заметила, что у него на
лбу и  на  верхней  губе выступили капли  пота, и  подумала, здоров  ли  он.
Наконец он очнулся, сгорбился, отпустил мою руку.
     -- Вы плохо застегнули колье, --сказал он.
     Легко  обнял  меня  за шею  и  ловко  поправил  застежку  на  жемчужном
ожерелье. Потом отступил на  шаг, и  я  улыбнулась.  Это длилось всего  одно
мгновение, но я почувствовала, как у меня по спине пробежали мурашки. Это не
имело  ничего  общего   с  физическим   волнением,  которое  может   вызвать
прикосновение мужской руки к вашей шее. Нет, это было что-то другое.
     Через час пришел Пол, он был очень мил с  Льюисом, чуть  снисходителен,
но мил, и мы втроем выпили по коктейлю. Ко мне быстро вернулся мой оптимизм.
Уходя, я помахала Льюису, который неподвижно стоял в дверном проеме-высокий,
стройный силуэт, красивый, очень красивый, слишком красивый.
     Вечер прошел, как  я  и ожидала: встретила кучу друзей,  целых два часа
танцевала с  Полом, потом  он отвез меня  к себе, немного навеселе. Я  вновь
ощутила восхитительный  запах табака, тяжесть мужского тела, ласковый ночной
шепот.  Пол  был  мужественным, нежным, сказал, что  любит меня,  и попросил
стать  его женой. Я ответила "да"-наслаждение  всегда заставляло меня делать
Бог знает что. В шесть  утра я  потребовала, чтобы он  проводил  меня домой.
Окно Льюиса было закрыто, и только утренний  ветерок шумел в густых зарослях
травы у меня на газоне.




     Прошел  месяц.  Льюис начал сниматься в  своей второй  роли  в  цветном
фильме с  любовью  и  приключениями.  При  этом по вечерам он стал так часто
мелькать  на экране, что о нем заговорили.  Казалось, его это мало заботило.
Он ходил по студии, не произнося ни слова, все свое свободное время проводил
в  моем  кабинете,  опекаемый  Кэнди, или  мечтал  среди  старых  декораций.
Особенно ему нравились декорации ковбойских фильмов серии В, которые никогда
не  демонтировались-целые   деревни   домишек  с  балконами   и  деревянными
лестницами, пустые внутри, трогательные и жалкие  одновременно. Льюис часами
гулял  по  этим   ненастоящим  улочкам,  усаживался  на  ступеньки  лестниц,
закуривал сигарету.  Вечером я  отвозила его домой и часто оставляла одного.
Одного, хотя  все время советовала ему развлечься. Пол, как пастух,  пытался
ходить  за  мной  по  пятам,  и  мне  приходилось  пускать  в ход  весь свой
дипломатический дар, чтобы этого избегать. Вокруг думали, что  я завела себе
сразу двоих, я ходила с лицом женщины-вамп, что мне очень шло.
     Такая  милая ситуация тянулась почти  три недели.  Боже мой! Когда тебе
хорошо, радуешься  любой мелочи. Прелесть каждого дня, волнение ночи, легкое
и приятное головокружение от  спиртного,  возбуждение  от  работы, здоровье,
невероятное счастье, когда, просыпаясь, знаешь, что перед тобой целая жизнь,
целый  долгий  день до самого вечера, пока, опустив голову на подушку, опять
не  погрузишься  в  небытие. Никогда  я  еще  так  не  благодарила  Бога или
собственную мать за то, что существую. Все меня радовало:
     свежесть или влажность простыней,  плечо любовника возле  моей щеки или
одиночество, океан голубой  или  серый, ровное американское шоссе, ведущее к
студии, звучащая повсюду музыка и взгляд Льюиса, словно просящий о чем-то.
     Тут я задумалась.  Стало как-то стыдно.  Мне показалось,  что я  просто
бросаю его каждый вечер.  Когда я  подъезжаю на машине  к павильону,  хлопаю
дверцей  и  прохожу  медленной и, надеюсь,  изящной  походкой уравновешенной
женщины,  то  застаю  Льюиса сжавшимся,  озябшим,  задумчивым и  задаю  себе
бредовый  вопрос: уж  не ошиблась  ли я, ведь полнота моей  жизни,  счастье,
радость,  любовь к  мужчинам-совсем  не главное?  Может  быть,  надо  просто
подбежать к  нему,  обнять, спросить... спросить о чем? Меня пугало нечто во
мне самой. Такое ощущение, что я столкнулась с чем-то незнакомым, пусть даже
жалким,  но  совершенно  "настоящим". Тогда  я  наклоняюсь, смеюсь,  говорю:
"Привет, Льюис", и он отвечает мне улыбкой. Один или  два раза я  видела его
на  съемках.  Он  стоит неподвижно  перед жадным глазом кинокамеры, почти не
жестикулирует, выглядит  совершенно отрешенным  и чем-то напоминает усталого
льва, который сидит в клетке и смотрит на вас своими безжалостными глазами.
     Болтон решил  его  перекупить.  Для  него это  не составляло  труда:  в
Голливуде никто  не  мог  ему  отказать.  Джей Грант  тем  более. Поэтому он
встретился с Льюисом,  перекупил  его первый  контракт  и  предложил другой,
гораздо более  выгодный. Я пришла в бешенство. Еще и  потому, что Льюис даже
не   решился   мне   рассказать   об   этом   разговоре.  Пришлось  проявить
настойчивость.
     --  У него  большой кабинет. Он стоял позади со своей сигаретой. Усадил
меня и стал названивать какому-то типу.
     Льюис  говорил  медленно,  скучающим голосом. Мы  сидели на террасе,  я
решила сегодня никуда не уходить.
     -- Что же вы сделали?
     -- Взял у него со стола журнал и начал читать.
     Тут я немного обрадовалась. Сцена, когда какой-то парень читает  журнал
перед носом Джерри Болтона, мне показалась весьма приятной.
     -- И что дальше?
     -- Он  повесил трубку и  спросил, не кажется  ли мне, что я на приеме у
дантиста?
     -- А вы что ответили?
     -- Я  сказал,  что  нет. И  что я вообще  не  хожу к дантисту.  У  меня
прекрасные зубы.
     Он наклонился ко мне и приподнял пальцем верхнюю  губу, чтобы  доказать
справедливость  своих слов. Зубы у него были белые и узкие, как у  волка.  Я
кивнула.
     -- А потом?
     -- А потом ничего.  Он выругался  и  сказал,  что,  занимаясь  мною, он
оказывает мне большую честь, или что-то в этом роде. И что хочет сделать мне
карьеру,  ммм...  как   там  он  ее   назвал?..   "престижную".  --Он  вдруг
расхохотался.
     -- Престижную карьеру... мне!.. Я ему ответил, что мне это безразлично.
Просто  хочется  заработать  побольше  денег. Вы  знаете, я ведь  присмотрел
"Роллс-ройс".
     -- Что?
     -- Ну, знаете, "Роллс-ройс", о котором вы  недавно говорили с  Полом. В
нем еще можно встать, не нагибая головы. Так вот, я присмотрел для вас  один
такой. Ему двадцать лет, но он очень высокий, и внутри  полно золота. Мы его
получим  на  следующей неделе. Болтон дал мне достаточно денег, и я подписал
контракт.
     На мгновение я застыла от удивления.
     -- Вы хотите сказать, что купили мне "Роллс-ройс"?
     -- А вы что, против?
     --  Значит, вы собираетесь исполнять все мои дамские  причуды? Вы  что,
спятили?
     Он  сделал  примирительный,  ласковый  жест,  абсолютно,  казалось  бы,
несвойственный  его  возрасту.   Вообще   в  наших  отношениях,  пусть  даже
платонических,  мы  словно  против воли играли какие-то роли, совершенно нам
неподходящие.  Должно  быть,  он прочитал это в  моем  взгляде,  потому  что
помрачнел.
     --  Мне хотелось  сделать  вам  приятное. Извините, сегодня  вечером  я
должен уйти.
     И не успела я произнести ни слова, как он встал и вышел. Я легла спать,
терзаемая  угрызениями  совести, около полуночи опять встала и написала  ему
письмо,  полное таких нежнейших извинений,  что  два-три слова даже пришлось
вычеркнуть. Потом сунула письмо ему под подушку и  стала ждать. Но в  четыре
утра он  все еще не вернулся, и я с облегчением и грустью  заключила, что он
нашел себе подружку.
     Спала  я плохо, утром отключила телефон,  поэтому о происшествии узнала
только в половине первого, когда добралась до  студии. Кэнди  с потемневшими
от  возбуждения глазами подпрыгивала на  стуле  перед пишущей  машинкой. Она
бросилась мне на шею,
     -- Что вы об этом думаете. Дороги? Что скажете?
     -- Господи, да о чем?
     Я со страхом решила, что речь идет о каком-то новом выгодном контракте.
Мне   хотелось  побездельничать,  но  Кэнди,   конечно,  заставит  меня  его
подписать. Несмотря на  мое завидное здоровье,  все  будто  сговорились меня
опекать, как какую-то слабоумную.
     -- Вы что, ничего не знаете?
     Ее радость перешла все границы.
     -- Умер Джерри Болтон!
     К своему стыду признаюсь, что при этом известии у меня, как, впрочем, и
у Кэнди, и у всех на студии, возникло приятное  ощущение. Я села напротив  и
заметила, что  на  столе  уже  стоит  бутылка  виски  и  два  бокала,  чтобы
отпраздновать это событие.
     -- Как-умер? Ведь Льюис еще вчера днем с ним виделся.
     -- Убит.
     Она была на  седьмом небе от счастья. Я спросила  себя, не виноват ли в
этом  отчасти  тот  мелодраматический  тон,  которым  я обычно  диктую  свои
творения.
     -- Но кем?
     --  Не  знаю,  могу ли  я вам об  этом  сказать... Говорят,  у  мистера
Болтона... мм... были такие склонности... что...
     -- Кэнди, --сказала я строго. --У нас у всех свои склонности, какими бы
они ни были. Выражайтесь яснее.
     -- Его обнаружили около  Малибу, в одном специальном заведении, где он,
по слухам, был постоянным клиентом. Он удалился с молодым человеком, тот его
убил и скрылся. По радио говорят-убийство с целью ограбления.
     Да  уж,  ничего  не  скажешь, целых тридцать лет  Джерри Болтон успешно
прятал  концы  в  воду.  Целых  тридцать  лет  играл  роль  целомудренного и
безутешного   вдовца.  Тридцать   лет   обливал   грязью  юных  женоподобных
дебютантов, портил им карьеру, и, как выясняется, только в целях собственной
безопасности... интересно-интересно.
     -- Почему дело не смогли замять?
     --  Говорят, что убийца сам позвонил в  полицию  и в  газеты.  Они-то и
обнаружили  тело где-то  около  полуночи.  Ничего  уже  нельзя было сделать.
Похоже, хозяину заведения придется отвечать.
     Я машинально взяла со стола стакан,  но тут же с  отвращением поставила
его  обратно. Пожалуй, пить  еще рановато. Я решила пройтись по студиям. Все
были  возбуждены. Можно  даже сказать, веселились  вовсю,  что меня  немного
покоробило.  В  конечном  итоге ничья смерть не доставляет мне радость. Всех
этих людей  Болтон в свое  время обидел  или просто уничтожил, и теперь  они
пребывали в состоянии какого-то  болезненного ликования.  Поэтому  я  быстро
ушла и направилась в павильон к Льюису. Съемки шли уже восемь часов, и после
бурно  проведенной ночи он  не  должен  был выглядеть очень  свежим. К моему
удивлению, вид у него оказался здоровый, отдохнувший. Он улыбнулся и подошел
ко мне.
     -- Льюис, вы уже знаете новость?
     --  Конечно. Из-за  траура завтра отменяют съемки.  Мы  сможем заняться
нашим садом. И после небольшой паузы добавил:
     -- Нельзя сказать, чтобы я принес ему удачу.
     -- Это может плохо отразиться на вашей карьере. Он резко махнул рукой.
     -- Вы нашли мое письмо, Льюис?
     Он взглянул на меня и внезапно покраснел.
     -- Нет. Я не вернулся сегодня ночью. Я рассмеялась:
     -- И имеете на это полное право. Я только написала, что буду очень рада
получить "Роллс-. ройс" и что просто не смогла вам все объяснить, потому что
очень удивилась. Когда вы ушли, я ужасно расстроилась.
     -- Никогда не смейте расстраиваться из-за меня, --сказал он. --Слышите,
никогда.
     Его  позвали.  У него  должна была быть  любовная  сцена  с молоденькой
актрисой Джейн Пауэр, симпатичной брюнеткой  с  вечно приоткрытым  ртом. Она
устремилась в  его объятия  с большим энтузиазмом, и я  подумала, что с этих
пор Льюис нечасто будет ночевать  у меня дома. Конечно, так и должно быть, и
я отправилась в ресторан студии, куда Пол пригласил меня на обед.




     "Ролле"  оказался  пугающе  огромным,  он  был  грязно-белого цвета,  с
черными сиденьями,  откидным  верхом  и  кучей медных заклепок.  Его, должно
быть, собрали не позднее чем в двадцать пятом  году. Короче говоря, это  был
настоящий монстр.  Мой  гараж был одноместным,  и пришлось  поставить его  в
саду, и  без  того  совсем крохотном.  Справа и слева от  "роллса"  осталось
немного травы, которая  окружала его  романтическим ореолом. Льюис  ликовал,
скакал  вокруг и даже променял  свое  любимое кресло  на веранде  на  заднее
сиденье этого  чудовища. Он постепенно перетащил  в "ролле" книги, сигареты,
бутылки и,  придя со съемок, сразу же туда забирался, клал ноги  на дверцу и
наслаждался ароматами ночи и запахом плесени, испускаемым ветхими сиденьями.
Слава Богу, он хоть не собирался на нем ездить, и на том  спасибо.  Я вообще
не могла понять, как эту колымагу удалось дотащить до нашего дома.
     Мы  пришли к совместному решению мыть его по воскресеньям.  Тот, кто не
драил ранним воскресным утром "Роллс-ройс" выпуска 1925 года, установленный,
как статуя, в обезображенном саду, лишил себя в жизни большого удовольствия.
Полтора  часа  мы мыли  верх,  полчаса  убирали  внутри. Сначала я приходила
Льюису на помощь, и мы  занимались фарами, радиатором, короче, всей передней
частью.  Потом, уже в одиночестве, я набрасывалась  на сиденья. Наносила  на
них  тончайший  слой воска  и  растирала  его  замшевой тряпкой.  До  блеска
надраивала деревянную панель приборной доски, подышав на стеклышки,  снимала
налет  пыли  и видела  в них  отражение своих  горящих глаз. Снаружи  Льюис,
одетый  в  футболку,  приводил в  порядок колеса,  шины,  бампер. В половине
первого  "роллс"  представал  во   всем  своем  сверкающем  великолепии.  Мы
веселились  как сумасшедшие,  обходили его, попивая коктейли, и  поздравляли
друг друга  с таким  прелестным утром. Причем вся его прелесть заключалась в
полной бесполезности наших действий. Пройдет еще неделя. На машине, конечно,
никто ездить не собирается, и за это  время наш "роллс"  исчезнет в зарослях
ежевики. Но в следующее воскресенье  все повторится.  Как дети, мы глубоко и
искренне  радовались этому. Завтра понедельник,  мы вернемся к своим обычным
занятиям,  к  нужной  и   хорошо  оплачиваемой  работе,  которая  доказывает
окружающим, что мы существуем. Но, видит Бог, как я порой ненавижу эту жизнь
со всеми  ее хитросплетениями!  Вот ведь  забавно-может  быть, стоит  иногда
возненавидеть жизнь, как я, чтобы оценить неповторимость всех ее проявлений.
     Как-то  раз,  погожим  сентябрьским   вечером,  я  сидела  на  веранде,
закутавшись  в свитер  Льюиса,  просторный,  жесткий и очень теплый,  именно
такой, какие я люблю. Недавно я с большим трудом затащила  Льюиса в магазин,
и  он,   потратив  часть  полученного  гонорара,  наконец-то  обновил  своей
несуществующий гардероб. Теперь я все время носила его свитера, как я всегда
поступала с вещами  тех,  с  кем жила-единственный  порок,  в  котором  меня
по-настоящему можно  обвинить. Итак, я дремала  и  иногда принималась читать
какую-то чушь,  к которой за три  недели должна была придумать диалоги. Если
не ошибаюсь, речь шла о том, как одна глупая  девчонка познакомилась с умным
молодым человеком и после этой встречи превратилась в само совершенство, или
о  чем-то в  этом духе. Единственная трудность заключалась в том, что глупая
девчонка   казалась   мне  гораздо  умнее  молодого  человека.  Но  это  был
бестселлер, и смысл менять запрещалось.
     Я  позевывала и с  нетерпением  ждала  возвращения Льюиса. И  кого же я
увидела?!  В  скромном  костюме из  темного твида,  с  огромной  брошкой  на
лацкане-да, конечно, это была она-несравненная, знаменитейшая  Луэлла Шримп,
вернувшаяся из Чинечиты!
     Она  вышла  из машины около моего невзрачного домишки,  что-то  сказала
шоферу-антильцу и прошла в сад. Обалдело оглядела наш "роллс" и с не меньшим
удивлением посмотрела  на  меня. Я и  правда  выглядела довольно забавно:  с
лезущими  в глаза  волосами,  закутавшись  в огромный свитер,  я возлежала в
шезлонге с бутылкой виски  в руке. Должно  быть, я была  похожа на  одну  из
героинь Теннеси Уильямса, вечно пьяных  и одиноких, за что я их и люблю. Она
остановилась  перед  лесенкой  на веранду  и  слабеющим голосом  произнесла:
"Дороти...  Дороти...  " Я смотрела на  нее  с  изумлением. Луэлла Шримп-это
национальное достояние, она нигде не появляется без любовника, телохранителя
и дюжины фотографов. Что  она делала  у  меня в саду? Мы  уставились друг на
друга,  как две совы,  и я не  могла не заметить, что со своим возрастом она
борется весьма успешно.  В сорок три года  у  нее были блеск, красота и кожа
двадцатилетней девчонки. Она еще раз проговорила:
     "Дороти", и  я,  с  трудом  поднявшись  в  кресле,  насколько  возможно
вежливо, просипела: "Луэлла".  Тогда она заторопилась. Взлетела, как молодая
лань,  по  ступенькам-подвиг, от которого ее  груди  тяжело перекатились под
пиджаком. В  этот  момент мне  пришло  в  голову, что мы обе  стали  вдовами
Франка.
     -- Боже мой, Дороти, когда  я думаю,  что меня  здесь не было... что вы
всем  этим занимались  одна...  Да,  я знаю... все говорят, что вы вели себя
потрясающе... Я должна была прийти к вам... Должна...
     Она не  интересовалась  Фрэнком уже пять лет, даже  не  виделась с ним.
Поэтому  я  подумала, что ей  сегодня  просто  нечем было заняться  или  что
очередной любовник  не  соответствует се  сексуальным аппетитам. Эта женщина
вполне способна  забивать себе голову подобными страданиями. Я с философским
видом подвинула ей кресло, бокал, и мы дуэтом принялись расхваливать Фрэнка.
Она начала с извинений за то, что отбила его у меня (страсть все объясняет),
я тут же ее простила (время все лечит), и мы заключили друг друга в объятия.
В  глубине  души  я  просто  забавлялась.  Она  говорила  штампами,  изредка
откровенничала  с  потрясающей  жестокостью.  Мы  дошли  до  лета  пятьдесят
девятого, когда появился Льюис.
     Улыбаясь, он  выскочил из-за  "роллса". Стройный и красивый  настолько,
что  в  это с трудом  верилось. На нем была старая рубашка,  холщовые штаны,
черные  волосы падали на  глаза. Я  все  это  увидела, как видела много дней
подряд, но тотчас взглянула на него глазами  Луэллы. И  что же  она?  Смешно
сказать-она напружинилась. Напружинилась, как лошадь перед препятствием, как
женщина  перед мужчиной,  которого  внезапно безумно захотела. Улыбка Льюиса
сразу же исчезла-он ненавидел незнакомых людей. Я вежливо его представила, а
Луэлла уже была во всеоружии.
     Не  дурочка, не  женщина-вамп-нет, перед  нами сидела разумная светская
дама, профессионалка.  Я с  восхищением следила  за ее  выступлением. Она ни
одной  секунды  не  пыталась  ослепить Льюиса  или возбудить  его.  Завязала
светскую  беседу, поговорила о машине, небрежно взяла бокал виски, рассеянно
спросила Льюиса о его планах на будущее, одним словом, показала себя простой
и  милой  женщиной.  Боже,  как все это было  далеко  от  истины,  (Впрочем,
Голливуд есть  Голливуд. )  Во  взгляде, который  она  на  меня  бросила,  я
прочитала, что она принимает Льюиса за моего любовника и решила во что бы то
ни стало его отбить.
     Вообще-то это было уж слишком, принимая  во внимание беднягу Фрэнка, но
в  конце концов...  Хотя,  признаюсь, я  немного  разозлилась.  Ладно бы она
только  заигрывала  с  Льюисом, так нет,  она хотела заодно  посмеяться надо
мной,  а это уж извините... Ей  удалось задеть  мое тщеславие, и я сглупила.
Впервые за  полгода я повела себя с  Льюисом как  собственница.  Он сидел на
полу, смотрел на нас и почти ничего не говорил. Я протянула к нему руку:
     --  Обопритесь  на мое  кресло,  Льюис,  иначе  у  вас в  конце  концов
разболится спина.
     Он придвинулся поближе, и я небрежно запустила пальцы  в его волосы. Он
резко  откинул  голову  назад  и  положил  ее мне  на колени. Закрыл глаза и
улыбнулся  с таким счастливым  видом, что я тотчас отдернула руку, как будто
обожглась.  Луэлла  побледнела,  но  мне   это  уже  не  доставило  никакого
удовольствия: я стыдилась  самой себя. Луэлла, однако, еще  некоторое  время
продолжала разговор,  и ее выдержке  можно было  только позавидовать, потому
что  Льюис  не поднимал  головы с моих  колен  и,  казалось,  совершенно  не
интересовался нашей беседой. Похоже, мы выглядели как счастливейшая любовная
пара, и когда прошло мое смущение, я почувствовала, что меня  душит безумный
смех.
     Наконец Луэлла обессилела и  встала. Я тоже, поэтому Льюис был вынужден
подняться.  Он посмотрел на Луэллу с такой тоской,  с такой  скукой,  словно
спрашивал,  когда  же она, наконец,  уберется. Тут Луэлла,  в свою  очередь,
взглянула на него холодно, как на неодушевленный предмет.
     --  Я  покидаю вас, Дороти. Мне кажется, я пришла не вовремя. Но у  вас
остается   собеседник,   если  не  слишком   хороший,  то  по  крайней  мере
симпатичный.
     Льюис не реагировал. Я тоже. Шофер-антилец уже открыл дверцу.
     И тут Луэлла сорвалась:
     -- Вы что,  не знаете, молодой человек,  что  даму принято провожать до
машины?
     Она  обернулась к Льюису,  и  я  наблюдала, как  впервые  в  жизни  она
потеряла над собой контроль.
     -- Даму-да, --спокойно сказал Льюис. И не сдвинулся с места.
     Тогда Луэлла  подняла  руку, словно решив его ударить, и я зажмурилась.
Луэлла славится своими пощечинами  как на экране, так и в жизни. Она раздает
их очень  умело,  двумя руками-сначала  справа,  потом слева,  совершенно не
двигая плечами. Но тут она  вдруг замерла. Я,  в  свою очередь, взглянула на
Льюиса. Он стоял, не двигаясь, оглохший и ослепший, каким я его уже  однажды
видела, медленно вдыхал и выдыхал, и капли пота выступили у него над верхней
губой.  Луэлла  отступила на шаг,  потом  еще,  как  бы стремясь  отойти  на
безопасное расстояние. Она испугалась. Я тоже.
     -- Льюис, --позвала я и взяла его за рукав. Он словно  очнулся и как-то
выспренне поклонился Луэлле. Она разглядывала нас.
     -- Вам стоит подыскать себе кого-нибудь постарше, Дороти, и повежливее.
     Я не  ответила. Только  похолодела.  Завтра  об  этом будет  знать весь
Голливуд. Луэлла  отомстит. Это  означало  как  минимум две недели  сплошных
неприятностей.
     Луэлла  скрылась, и я не смогла удержаться, чтобы не упрекнуть  Льюиса.
Он посмотрел на меня с жалостью.
     -- Вас это действительно волнует?
     -- Да. Ненавижу скандалы.
     -- Я все улажу, -- ответил он примирительно. Но у него  на это  уже  не
было  времени.  На  следующее утро, по  дороге на  студию, машина Луэллы  не
вписалась  в поворот,  и  она разбилась насмерть  недалеко  отсюда, в долине
Сан-Фернандо.




     За  последние  полтора месяца вторая  голливудская знаменитость погибла
при  трагических обстоятельствах. Похороны проходили  пышно. Могила  исчезла
под грудой  цветов, присланных толпой поклонников. Я  пришла туда с Полом  и
Льюисом.  Для  меня  Луэлла  уже  третья,  после  Франка  и Болтона,  кого я
проводила в последний путь.  Снова я иду по  ухоженной  кладбищенской аллее,
вспоминая  этих  троих,  разных  и  одинаковых  в эгоизме,  беспринципности,
алчности.
     Могли бы они объяснить их обыденное бессердечие ко мне? Вряд ли. Да, об
этом думать тяжело. Человека от счастья постоянно отделяет некая стена:
     будь то иллюзорность надежд,  избыток времени или его отсутствие. И они
всю жизнь неистово ломились сквозь эту стену. Невзирая ни на что.
     Вернувшись домой, мы сели и  задумались, словно подводя какие-то итоги.
Какие именно? Кто знает: мои спутники молчали.
     Я  включила  "Травиату",  ее романтичная  музыка всегда вызывала у меня
некоторую задумчивость.
     В конце концов их молчание мне надоело.
     -- Льюис, но вы-то хоть счастливы?
     --Да.
     Этот короткий ответ меня не устроил. Я упорствовала:
     -- И вы можете сказать почему?
     -- Нет.
     Я повернулась к Полу.
     -- А у вас как со счастьем?
     -- Надеюсь вскоре обрести.
     От  этого намека  на нашу свадьбу меня бросило в  дрожь.  Я постаралась
сменить тему.
     --Нет, вы мне объясните. Вот  мы здесь сидим втроем, в тепле, здоровые,
счастливые. Земля вертится. Все в порядке. Но почему между нами стоит что-то
тревожное, мучительное, а?
     -- Дороти, --сказал Пол капризным тоном, --почитайте газеты, там  полно
разных психологических рассуждений на эту тему.
     --  Почему  никто не хочет говорить со мной  серьезно? --разъярилась я.
--У меня что, вид полной идиотки?
     --  Ну  как с вами  можно  говорить о счастье? -- ответил Пол.  --Вы же
сама-ходячий ответ. Зачем обсуждать с Богом вопрос о Его существовании?
     -- Вы просто добрая, --внезапно пробормотал Льюис, --очень добрая.
     Он  вскочил.  Свет из  гостиной упал  ему на лицо. Он поднял  руку, как
пророк.
     -- Поймите... Все люди злые. Злые даже к себе самим...
     --  Слушайте,  а  не  пойти  ли  нам  выпить  в  какое-нибудь  местечко
повеселей? --вступил Пол. --Вы как, Льюис?
     Пол впервые приглашал  его с нами, и, к моему большому удивлению, Льюис
согласился.
     Переодеваться  не  хотелось,  и  мы  решили заехать  в бар к  битникам,
неподалеку от Малибу. В "Ягуар" все уселись молча. Я со смехом подумала, что
сейчас  Льюис   выглядит  несравненно  лучше,  чем  во  время  нашей  первой
совместной поездки.  Оценила про себя  эту тонкую шутку, и машина тронулась.
Верх был откинут, в ушах  тут же засвистел  ветер. Удивительно  приятно было
сидеть  между  ними-моим   любовником  и  юным  братом,  почти  что   сыном.
Оба-настоящие красавцы,  прекрасно  воспитаны, и я их так люблю! Вспоминая о
покоящейся  в  земле Луэлле,  я в очередной раз  подумала: какое  счастье, я
живу, существую!
     Бар,  куда  мы зашли, был  набит волосатыми и  бородатыми юнцами, и нам
едва удалось найти свободный столик. Если Пол решил прекратить  наш недавний
разговор,  то  это ему  вполне удалось:  в грохоте музыки  не было слышно ни
единого  слова. Разгулявшаяся  толпа отплясывала под звуки джерка,  но виски
было сносным.
     Я  не сразу заметила  отсутствие  Льюиса. Только  когда он  вернулся за
столик, я обратила  внимание на его остекленевший  взгляд и удивилась-пил он
всегда очень мало.
     Музыка заиграла спокойней, и мы с Полом  отправились танцевать. А когда
вернулись, произошло вот что.
     Около  столика  какой-то  потный  бородач  толкнул  меня. Я  машинально
пробормотала:  "Извините", он обернулся  и  уставился на меня  с невероятной
злобой.  Этому  рокеру было не больше  восемнадцати, на улице  его наверняка
ждал огромный  мотоцикл,  и  он  уже явно накачался до  одури. Он  напоминал
чернорубашечника,  про них еще  в  свое время трубили  все газеты. Глядя  на
меня, он пролаял:
     -- А тебе что тут надо, старуха?
     Я  уже собралась оскорбиться,  но тут кто-то пулей пронесся мимо меня и
вцепился в  горло  этому подонку. Льюис!  Два тела с грохотом покатились  по
полу,  сбивая столики  и  танцующих.  Я истошным голосом завопила: "Пол! " и
увидела, как  он пытается пробиться сквозь толпу в метре от меня. Все вокруг
с  азартным любопытством  наблюдали за происходящим и не давали ему подойти.
Теперь я закричала: "Льюис! ",  но  тот с глухим рычанием продолжал кататься
по полу, сжимая руки на горле бородача.
     Этот кошмар длился несколько  минут. Внезапно они замерли. В темноте их
почти не было  видно. И эта неподвижность  казалась  еще ужасней, чем драка.
Раздался чей-то крик:
     -- Да разнимите же их, разнимите!
     Пол наконец растолкал зрителей и, запыхавшись, пробрался ко  мне. Я  не
отрывала глаз  от Льюиса.  Его худая,  длинная рука  по-прежнему  сдавливала
горло неподвижно лежащего рокера. Я увидела, как Пол схватил эту руку и стал
по  одному отгибать  пальцы. Потом  толпа  меня оттеснила, и я в изнеможении
рухнула на стул.
     Дальнейшее  помню  смутно:  в  одном  углу  держали  Льюиса,  в  другом
приводили в чувство чернорубашечника. Явно никто не собирался звать полицию,
поэтому  мы  втроем  поспешно  выбрались  на  улицу,  растрепанные   и  едва
переводящие  дух.  Молча  уселись в "Ягуар". Льюис казался  успокоившимся  и
безучастным. Пол глубоко вздохнул, взял  сигарету,  зажег ее и протянул мне.
Потом  закурил  сам.  Машину он  не заводил. Я  сказала  насколько  возможно
весело:
     -- Да... ну и вечерок...
     Пол, не отвечая, внимательно разглядывал Льюиса.
     -- Чего вы наглотались, Льюис? ЛСД?
     Льюис молчал. Я  резко повернулась к нему. Он  сидел, закинув  голову и
уставившись в небо, с совершенно отсутствующим видом.
     --  Оставьте  его,  --тихо сказал  Пол. --Он чуть  не убил этого  типа.
Дороти, вы можете объяснить, что произошло?
     Я медлила. Попробуй-ка такое объясни!
     --  Этот  парень  намекнул,  что  я...  ну...  несколько старовата  для
подобного заведения.
     Я ожидала,  что Пол возмутится, но он  только пожал  плечами и прибавил
газу.
     До самого дома никто не произнес ни слова. Льюис, казалось, спал, и я с
отвращением подумала, что он, должно быть, накачан своим ЛСД.  Впрочем, я не
имею ничего против  наркотиков, просто  мне  хватает  спиртного, а остальное
меня пугает. Еще  я  боюсь самолетов, подводного  плаванья и психиатрии. Мне
хорошо
     только  на земле, какой бы она  ни была. Когда мы приехали, Льюис вылез
первым, что-то
     пробормотал и исчез в доме. Пол помог мне выбраться из машины, проводил
до веранды.
     -- Дороти... Вы помните, что я вам говорил про Льюиса в первый раз?
     -- Помню. Но ведь теперь он вам нравится? Или я ошибаюсь?
     -- Нет конечно. Я...
     Он проговорил  что-то невнятное, а это с  ним случалось нечасто.  Потом
взял мою руку, поцеловал ее.
     -- По-моему, он ненормальный: едва не прикончил того типа.
     -- Никто  не  будет нормальным,  съев  сахару  с этой дрянью, --резонно
возразила я.
     -- Тем не менее он может быть жестоким, и мне неприятно, что он живет с
вами под одной крышей.
     -- Откровенно говоря, я думаю, он меня очень любит и никогда не обидит.
     -- Во всяком случае,  --сказал Пол, --он скоро станет звездой, и вы  от
него  избавитесь. Гpaнт  говорил  со мной об этом.  Они  все делают  на него
ставку,  он настоящий красавец и к  тому  же не бездарен.  Дороти, когда  мы
поженимся?
     -- Скоро, --ответила я,  --очень скоро. Наклонилась и легко  поцеловала
его  в губы. Он вздохнул. Я  попрощалась и  пошла посмотреть, что поделывает
будущая звезда. Звезда покоилась на моем мексиканском ковре, обхватив голову
руками. Я  пошла в  кухню, сварила кофе и  налила Льюису чашку,  сочиняя про
себя речь о  вреде  наркотиков. Потом  вернулась в гостиную, присела рядом с
ним и тронула его за плечо:
     -- Льюис, выпейте кофе.
     Бесполезно. Он не шевелился.
     Я  слегка  потрясла  его.  Сейчас  он,  вероятно, борется с  китайскими
драконами и разноцветными змеями. Я  разозлилась,  но  тут  же взяла себя  в
руки. Ведь час назад этот рыцарь кулаками защищал  мою честь, а против этого
не устоять ни одной женщине. Я прошептала:
     -- Льюис... милый...
     Тут он повернулся, бросился мне на шею  и зарыдал. Уткнувшись головой в
мое  плечо, он опрокинул кофе на  ковер  и  стал  шептать какую-то сбивчивую
исповедь. Я замерла, одновременно растроганная и напуганная.
     -- Я бы мог его убить... Господи!  Я должен был убить... Сказать  такое
вам... вам... Я держал его... Я его почти...
     -- Но Льюис,  нельзя же из-за  всяких  пустяков хватать  за горло,  это
глупо.
     -- Свинья... Грязная свинья... И глаза, как у скота. У них у всех глаза
скотов, у всех вокруг... Вы  разве  не видите?.. В конце  концов  они до нас
доберутся... Они разлучат меня с вами, и вас тоже... вас... Дороти.
     Я взъерошила ему волосы на макушке и чмокну-ла  в ухо, как мальчишку. И
в самом деле, у меня  на плече безутешно рыдал маленький  ребенок,  ребенок,
столкнувшийся с жизнью.  Я бормотала что-то вроде: "Ну тихо, тихо, все будет
хорошо". Под тяжестью его тела у меня затекли ноги, и я думала:
     нет, такие сцены-уже не для моего возраста. Тут нужна юная девочка, она
бы вернула Льюису веру в жизнь.  А я слишком хорошо знаю, что с жизнью шутки
плохи.
     Наконец он затих. Я осторожно высвободилась из его объятий и переложила
его на ковер, укрыла пледом и, едва волоча ноги, поплелась спать.




     Ночью  я  проснулась и  похолодела  от  внезапной догадки.  Около  часа
просидела  я  в  темноте, как  сова, сопоставляя  факты. Потом,  вся  дрожа,
спустилась  в кухню,  плеснула в кофе коньяку  и выпила его. Уже  светало. Я
вышла на веранду, увидела бледную полоску неба на востоке и  перевела взгляд
на "роллс". Он снова зарос ежевикой-ведь уже пятница. Потом заметила любимое
кресло Льюиса. Я  опиралась на балконную решетку, но руки все равно дрожали.
Не  знаю, сколько  я так простояла. Пару раз пыталась сесть в кресло, но тут
же подскакивала, как марионетка, от все той же мысли. Я даже не закурила.
     В  восемь часов над  моей головой  в  комнате  Льюиса  открылось  окно.
Вздрогнув, я услышала,  как  он,  насвистывая,  спускается в  кухню и ставит
кофейник. Похоже, после  сна его  дурман окончательно выветрился.  Я глубоко
вздохнула и вошла в кухню. Он немного удивился. Я взглянула на него,  такого
юного, растрепанного и заспанного.
     -- Извините меня за вчерашнее, --сразу же сказал он. --Я больше никогда
не буду глотать эту гадость.
     -- Да,  конечно, --ответила  я мрачно и села наконец на  кухонный стол.
Странно, но  с его  появлением мне полегчало.  Льюис с сосредоточенным видом
следил за кофейником, но что-то в моем голосе заставило его обернуться.
     -- Что-нибудь случилось?
     В халате,  с  растрепанными волосами и удивленно поднятыми бровями,  он
казался  таким невинным, что  я засомневалась. Цепь доказательств, которую я
сплела ночью, вдруг распалась. Все же я выдавила:
     -- Льюис... ведь это не вы их убили, правда?
     -- Кого именно?
     Уже сам ответ меня напугал. Я боялась даже взглянуть на него.
     -- Всех: Франка, Болтона, Луэллу.
     -- Я.
     Я  тихо  застонала и откинулась  на спинку стула. Он  продолжал  тем же
тоном:
     --  Не стоит  об этом думать.  Доказательств  нет. Эти  трое больше  не
причинят вам боли.
     Я остолбенела.
     --  Льюис...   вы  ненормальный?  Нельзя  убивать  людей!   Это...  это
нехорошо...
     Высказалась  я  не  слишком  удачно,  но  в  подобном  состоянии  слова
подбирать не приходится. Впрочем, в самых трагических ситуациях я  почему-то
всегда лепечу какие-то глупые, высоконравственные фразы.
     -- Нехорошо? А воровать, подкупать, унижать, бросать-по-вашему, хорошо?
Но ведь делают.
     -- За это не  убивают, -- сказала я твердо.  Он пожал плечами.  Я  была
готова к сцене разоблачения, и поэтому его спокойный тон меня поражал.
     Льюис обернулся:
     -- Откуда вы узнали?
     -- Я думала. Думала всю ночь.
     -- Так вы, наверное, умираете от усталости. Хотите кофе?
     -- Нет. Я-то как раз  жива,  --простонала  я. --Льюис...  что вы теперь
собираетесь делать?
     -- Да  ничего. Произошло самоубийство,  убийство  с  целью ограбления и
автомобильная катастрофа. Вот и все.
     --  А  я?!  --взорвалась я. --Я  что, должна жить  под  одной  крышей с
убийцей? Должна позволять вам убивать  людей просто так, за здорово  живешь,
от нечего делать?
     -- За  здорово живешь? Нет, Дороти, я  убил лишь  тех,  кто  сделал вам
больно. Это не прихоть.
     -- Но кто вас просил? Вы что, мой телохранитель?
     Он  наконец  поставил  свой  чертов  кофейник  и  со  спокойным   видом
повернулся ко мне:
     -- Нет, --сказал он, --но я вас люблю.
     В этот момент  я соскользнула со  стула и впервые в жизни хлопнулась  в
обморок.
     Очнувшись  на  диване,  я  увидела  искаженное  лицо Льюиса.  Он  молча
протянул  мне бутылку виски. Не сводя с него глаз, Я сделала  глоток,  потом
еще один. Сердце мое забилось спокойней. И я тут же пришла в бешенство:
     -- Ах вот оно  что! Вы, оказывается, меня любите? Неужели? И поэтому вы
убили беднягу Фрэнка? И
     несчастную Луэллу! Почему же вы  в таком случае  не прикончили Пола? Он
же мой любовник!
     -- Потому что он вас любит. Но если он захочет вас бросить или предать,
я убью и его.
     -- Боже мой, да вы просто псих. А раньше вы многих убивали?
     --  До  встречи  с вами-нет, --сказал  он. --Никогда.  Незачем было.  Я
никого не любил.
     Он вдруг разволновался  и заходил по комнате,  потирая  подбородок. Это
напоминало какой-то дурацкий сон.
     --  Видите ли,  до шестнадцати  лет никто не обращал  на меня  никакого
внимания. А  когда я  вырос,  все  вдруг  от  меня чего-то захотели-мужчины,
женщины, но с условием, что... ну...
     Застенчивость этого убийцы переходила все границы. Я оборвала его:
     -- Понимаю.
     -- Ничего и никогда просто так!  Ничего  и никогда даром! Ни одна живая
душа  до вас. И  когда  я  лежал там, наверху,  я  все  время мечтал, что вы
когда-нибудь...
     Он  покраснел.  По-моему, я тоже.  Прямо как  в  романах Делли  и Д. X.
Чейза. Я была совершенно разбита.
     -- Когда я понял, что  вы взяли меня просто  так,  что вы добрая, я вас
полюбил. Конечно,  я знаю, вы считаете меня ребенком, вы  предпочитаете Пола
Бретта, и я вам совсем  не нравлюсь.  Но я могу хотя бы оберегать вас. Вот и
все.
     Вот и все. Как это он говорит? Вот и  все. Я  попала в жуткий переплет.
Сделать  ничего  нельзя,  я  погибла.   В  придорожной  канаве  я  подобрала
сумасшедшего, маньяка. Пол был прав, прав как всегда.
     -- Вы на меня не сердитесь? --спросил Льюис.
     Я даже не ответила. Не сержусь ли я на человека, убившего троих,  чтобы
доставить мне удовольствие? Даже само  слово-"сердиться" Льюис произнес  как
провинившийся  ученик. Я думала, вернее, только  делала  вид, что  думаю:  в
голове моей было совершенно пусто.
     -- Льюис, теперь я вынуждена сдать вас полиции. Это мой долг.
     -- Как хотите, --ответил он спокойно.
     -- Следовало бы позвонить туда немедленно, -- тихо сказала я.
     Он  поставил передо  мной телефон, и  мы тупо уставились на  него,  как
будто впервые видели. Потом я потребовала:
     -- Расскажите, как все это произошло?
     -- Франка я позвал от вашего имени в мотель, а сам забрался в окно. Что
касается  Болтона, я быстро его раскусил и для виду  согласился.  Он тут  же
назначил мне свидание в  своем любимом  заведении. От радости он был  сам не
свой. Дал мне ключ от  номера.  Никто не  заметил,  как  я прошел туда.  А с
Луэллой  было еще легче: ночью  я просто развинтил болты  в ее машине. Вот и
все.
     -- Спасибо, достаточно, --сказала я. --И что же мне теперь делать?
     Я, конечно, могла  выгнать Льюиса из дома и постараться забыть  всю эту
историю. Но это все равно что выпустить  хищника из клетки. Он будет следить
за мной издалека  и  с методичностью автомата убивать окружающих меня людей.
Можно  потребовать,  чтобы он уехал, но контракт подписан, и его  непременно
отыщут.  Сдать его в полицию я не могла. Я  туда  вообще никого не смогла бы
сдать. Тупик, полный тупик.
     -- Знаете,  --сказал Льюис, --никто  из  них не мучился. Все  произошло
очень быстро.
     -- И  на том  спасибо,  --съязвила  я.  --С вас бы  сталось изрезать их
перочинным ножиком.
     -- Вы прекрасно знаете, что нет, --сказал он с нежностью и взял меня за
руку.  От растерянности я ее не вырвала, только подумала, что тонкая, нежная
рука,  держащая  мою ладонь, убила трех  человек.  Эта  мысль меня почему-то
больше не ужасала. Наконец я решительно высвободилась.
     -- И мальчишку вчера в баре вы тоже хотели убить, не так ли?
     -- Да. Но это было глупо. Я наглотался ЛСД и не соображал что делаю.
     -- Льюис, вы понимаете, что  вы  натворили? Я рассматривала его  тонкое
лицо, зеленые глаза, властный изгиб губ, черные волосы и пыталась найти хотя
бы намек на раскаяние. Ничего подобного. И от садиста ничего не было. Только
одна безграничная  нежность.  Льюис  смотрел  на  меня,  как  на  капризного
ребенка,  хныкающего по  пустякам. Могу  поклясться, в его глазах  даже была
жалость. Это меня добило:
     я зарыдала. Он обнял меня, стал гладить по голове; я не вырывалась.
     -- Чего уж теперь плакать, --прошептал он.




     Как  и  следовало  ожидать,  у меня  жутко  разболелась печень. Крупные
неприятности всегда  заканчиваются  для  меня  приступом.  На  этот  раз  он
продлился два дня, и слава  Богу. Хоть это время я могла не думать ни о  чем
другом.  Приступ прошел,  и  я решительно настроилась все уладить. Возможно,
двое суток и не слишком большой срок для того,  чтобы забыть  о трех трупах,
но пусть бросит в меня камень тот, у кого никогда не болела печень.
     Наконец я встала с  постели, не желая  знать  ни о каких неприятностях,
вот так.  Об убийствах  я думала не больше, чем о налоговых  декларациях.  К
тому  же  бедняжка  Льюис два  дня  не  отходил  от  моей  постели, возясь с
компрессами,  тазиками и  лекарствами.  От беспокойства  он  просто  потерял
голову, и я ни в чем не могла упрекнуть такую самоотверженную сиделку.
     Однако  намерение серьезно поговорить с ним у меня осталось. Как только
я смогла проглотить кусок  мяса  и выпить глоток  виски,  я  позвала  его  в
гостиную и поставила ультиматум:
     во-первых, ему категорически запрещается убивать кого бы то ни было без
моего  согласия  (совершенно  очевидно,   что  я  никогда  его  не  дам,  но
благоразумнее оставить ему надежду);
     во-вторых, он прекращает принимать ЛСД;
     в-третьих, он должен как можно скорее подыскать себе жилье.
     В  выполнение  третьего  пункта  я  верила  меньше  всего.  Но Льюис  с
серьезнейшим видом принял все  условия.  А  вдруг  он  все-таки  маньяк  или
садист? Надо попытаться  выведать, каковы его впечатления от убийств. Честно
говоря, он меня немного успокоил.  Не слишком, конечно, но все же. Весь этот
кошмар  на  него абсолютно  не подействовал. Страшно  ему не  было-наверное,
оттого, что он совсем не знал своих жертв. Но  и удовольствия  никакого. Уже
кое-что. С другой  стороны, угрызений  совести  у него тоже  не было, его не
мучил стыд, и души умерших явно не докучали ему по ночам своими стенаниями.
     Дважды  заходил Пол, но я не  могла показаться ему  на  глаза. Во время
приступов  вид  у  меня  просто устрашающий.  Встречать любовника с  грязной
головой, запавшими глазами и желтой кожей-верх неприличия. Зато  присутствие
Льюиса меня совершенно не смущало. И именно потому, что между нами ничего не
было. В то  памятное  утро, когда он  признался мне в любви,  его абсолютная
искренность меня поразила.
     По-моему,  покройся  я  коростой, он  все равно  ничего  не заметил бы.
Приятно,  хотя и  обидно. Я  пыталась объяснить  это Полу, когда после моего
выздоровления он меня упрекнул:
     -- Льюис за вами ухаживал, а мне было запрещено даже увидеться с вами.
     --  Я была  сущим уродом, Вы  бы  после этого  даже не  взглянули в мою
сторону.
     -- Знаете, Дороти, я долго не мог поверить, что между  вами ничего нет,
но теперь спокоен. Только с кем же он тогда спит?
     Я призналась, что сама ничего  не знаю. Два или три раза он не приходил
ночевать,  и  я считала,  что  он  наслаждается  в  объятиях какой-нибудь из
молодых  актрис. Но, как выяснилось, в это время он  приканчивал Болтона или
еще кого-нибудь.
     Красотка  Глория Наш,  новая восходящая  звезда нашего  кинонебосклона,
заметила его и  даже  прислала  ему  приглашение на  вечеринку.  При этом ей
пришлось пригласить и меня. Я спросила Пола, пойдет ли он. Он кивнул.
     --  Я  зайду  за  вами  обоими. Надеюсь, на этот  раз  наш поход втроем
окончится удачнее, чем прошлый.
     Я тоже надеялась.
     -- И все же меня удивляет,  что эта потасовка так на вас подействовала.
Ваши  приступы,  Дороти, известны всему  Голливуду. Первый  случился,  когда
Фрэнк уехал  с Луэллой. Следующий-когда  вы  обозвали  Джерри  скрягой  и он
выбросил  вас на  улицу. В  последний раз  это произошло,  когда ваша  милая
секретарша вывалилась из окна. Но сейчас не было ничего серьезного.
     -- Что поделаешь, Пол, я уже не  девочка. Ничего серьезного... Господи,
если  бы он  только знал!  На секунду я  представила себе его  физиономию  и
расхохоталась. Минут пять я рыдала от  смеха при этой мысли. Видимо, нервы у
меня все-таки на пределе. Пол принял мужественный, стопроцентно американский
вид  и даже  протянул  мне носовой платок  вытереть потекшую тушь. Наконец я
успокоилась, пробормотала какую-то глупость и  поцеловала  его, чтобы он  не
успел заговорить. Мы сидели в моем кабинете,  Кэнди вышла,  и  он нежно меня
обнял.  Мы  договорились вечером  заехать  к  нему,  и  я  позвонила  Льюису
предупредить, чтобы  он ужинал  без меня.  (На  этой  неделе у него не  было
съемок. )

     Льюис пребывал  в  отличном  настроении и  возился  с "роллсом".  Я ему
посоветовала вести себя хорошо  и опять  едва не расхохоталась. Он поклялся,
что до завтрашнего вечера никуда не пойдет.
     У  меня по-прежнему было ощущение нереальности  происходящего.  Тем  не
менее  мы  поужинали с  Полом "У Романова", я встретила уйму знакомых-людей,
которые ничего не знали о моем кошмаре. Думать об  этом не хотелось.  Только
позднее,  ночью, лежа рядом с обнимающим меня Полом,  я вдруг ощутила жуткое
одиночество  и  страх.  Дороги  Сеймур знала тайну, страшную тайну!  Дороти,
которая  даже секреты хранить  не умеет. С  такими  мыслями я и пролежала до
утра.  А в пяти километрах отсюда,  в своей постельке, безмятежно  спал  мой
любящий потрошитель. Ему наверняка снились цветы и птицы.




     На  вечеринку  к Глории  Наш мы  основательно  прифрантились. Я  надела
черное  платье  с блестками,  купленное в  Париже за сумасшедшие деньги. Оно
изящно открывало спину-одно из моих главных достоинств. Льюис, в смокинге, с
зачесанными черными волосами, был неотразим, как юный принц, упруг и изящен,
как гепард. Пол  был  мне прекрасной парой-сорокалетний  красивый мужчина  с
седеющими висками и  ироничными глазами-воплощение  элегантности и  хорошего
вкуса.  Я подумала, что в "Ягуаре" мое сверкающее платье безнадежно помнется
между их смокингами. Неожиданно Льюис поднял руку и торжественно произнес:
     -- У меня для вас новость, Дороти.
     Я вздрогнула. С недавних пор неожиданные новости, связанные с  Льюисом,
ассоциировались   у   меня  с  кладбищем.  Но  тут  и  Пол  расхохотался   с
заговорщицким видом.
     -- Это настоящий сюрприз. Пойдемте посмотрим.
     Льюис вышел  в сад и  на что-то нажал. "Роллс" тихо зарычал, тронулся с
места и подъехал ко мне.  Льюис выскочил, обошел машину и почтительно открыл
передо мной дверцу. Я была потрясена.
     -- По крайней мере хоть досюда он доехал, -- сказал Пол со смехом. --Не
бойтесь.  Дороги, садитесь. Шофер, мы  едем к  знаменитой Глории Наш, звезде
Голливуда, Сансет-бульвар.
     Мы поехали. В зеркальце отражались по-детски  счастливые глаза  Льюиса.
Он смотрел на меня и просиял в  ответ на мою довольную улыбку.  И опять  все
казалось сном.
     Я нащупала на дверце старую переговорную трубку и спросила:
     -- Шофер, как машина? В порядке?
     -- Я провозился с ней целую неделю. И не зря.
     Я взглянула на Пола, он улыбался.
     -- Льюис твердит мне об этом  уже третий  день. Иногда мне кажется, что
ему лет двенадцать, не больше, --шепнул он мне.
     И продолжил, обращаясь к Льюису:
     -- Шофер, я советую вам  поухаживать сегодня вечером за  хозяйкой. Ваше
безразличие может быть плохо истолковано.
     В ответ  Льюис  лишь пожал плечами. Я надеялась, что сегодня вечером со
мной  все  будут  отменно  вежливы  и  моему  шалуну  не взбредет  в  голову
кого-нибудь  пристукнуть.  Вот  уже десять  дней  я  только  и  делала,  что
описывала ему в розовых тонах окружающих меня людей, превозносила всех своих
коллег,  а  грязные джунгли  Голливуда преподносила  цветущим  раем,  полным
милых, невинных амуров. Стоило мне высказаться о ком-то с иронией, как я тут
же вспоминала о больших услугах, якобы оказанных мне этим человеком года три
назад.  Одним  словом,  я  потихоньку превращалась в  полную идиотку.  Если,
конечно, это не произошло со мной раньше.
     Глория Нэш  встретила нас у дверей своего 32-комнатного домика. Все уже
было в полной боевой
     готовности: прожекторы в саду, подсвеченный бассейн, гигантские мангалы
и вечерние туалеты. Глория Нэш-красивая холеная блондинка. Она, к сожалению,
родилась на  десять  лет позже меня и не забывает мне  об  атом  напоминать,
правда в самой милой форме. Иногда она восхищенно восклицает:
     "И   как  вам  только   удается  сохранить  такой  цвет  лица,  Дороти!
Когда-нибудь потом вы непременно откроете мне  свой  секрет". Или смотрит на
меня  с   нескрываемым   восторгом,   как  будто   нужно  обладать   особыми
способностями, чтобы в  сорок  пять лет держаться на  ногах. На этот раз она
выбрала второй вариант. Ее изумленные глаза, казалось, увидели не меня, а по
крайней  мере  Нефертити,  неожиданно заглянувшую к  ней на  вечеринку.  Она
тотчас  же увела  меня  поправлять прическу,  хотя  в этом  не  было никакой
необходимости.  Это здесь  один  из дурацких ритуалов. У всех женщин  просто
мания-каждые десять минут уходить причесываться или пудриться. На самом деле
Глория  сгорала  от любопытства и забросала  меня  вопросами о  Льюисе. Я не
отвечала. Она в конце концов разозлилась, подпустила пару шпилек, на которые
я не отреагировала, и в отчаянии перешла в атаку.
     -- Вы, конечно, знаете, Дороти, как я к вам привязана. Когда я еще была
совсем маленькой, я впервые увидела вас в этом фильме... как  его...  ну, не
важно. Короче говоря, мне необходимо вас предупредить. О Льюисе ходят разные
слухи.
     -- Что вы сказали?
     У  меня  внутри все перевернулось. Видимо, я изменилась в лице,  потому
что она улыбнулась:
     -- Как вы переживаете! Это естественно: он безумно соблазнителен.
     -- Между нами ничего нет, --ответила я. --А что за слухи?
     --  Ну, люди говорят... вы ведь знаете, что  здесь за народец. Говорят,
что Пол, вы и Льюис...
     -- Что? Пол, и я, и он?
     -- Вы все время втроем, ну и поневоле...
     Я все поняла и перевела дух.
     -- Господи! Всего-то, -- сказала я весело, как будто речь шла о детских
забавах (хотя  в  сравнении с кошмарной правдой мысль о любви втроем  именно
так и выглядит). --Только это... Это не страшно.
     Совершенно сбив Глорию  с толку, я пошла в сад, посмотреть, не успел ли
Льюис зарезать кого-нибудь, кому  не понравились блестки на моем  платье.  К
счастью,  нет. Он прилежно  беседовал с  одной из голливудских сплетниц. Я с
облегчением  подумала,  что   вечер   удался.  Пообщалась   с  кучей  бывших
воздыхателей, все они наперебой за мной ухаживали  и расхваливали мое платье
и цвет  лица.  Я  решила,  что  хороший  приступ  печени-вероятно, идеальное
средство  для  омоложения.  Надо  сказать,  я  всегда  остаюсь  в  дружеских
отношениях  с  моими  прежними любовниками.  При  виде  меня они принимаются
сожалеть  о прошлом,  шепчут:  "Ах,  Дороти,  если  бы  вы  захотели...  "-и
предаются воспоминаниям,  которые  я не всегда могу  разделить. Увы! Годы не
те, память не та.
     Пол наблюдал  за  мной  издалека,  радуясь  моему веселью,  пару раз  я
встретилась взглядом с Льюисом, которого  Глория, похоже, взяла в оборот. Но
я не думала о нем. Мне хотелось развлекаться, в последнее время я достаточно
поволновалась из-за него. Как это чудесно: шампанское, аромат калифорнийской
ночи,  добродушный смех бравых голливудских красавцев,  которые, к  счастью,
убивают только на экране.
     Где-то  через час ко мне подошел  Пол.  Я веселилась  вовсю и была  уже
немного пьяна. Король вестернов Рой  Дардридж жаловался мне, что четыре  или
пять  лет назад я разбила его жизнь.  Захлестнутый потоком чувств и выпитого
мартини, Рой  смерил Пола воинственным взглядом. На того это не произвело ни
малейшего впечатления. Он взял меня под руку и отвел в сторону:
     -- Вам весело?
     -- Очень. А вам?
     -- Когда я слышу ваш смех, тоже.
     Какой он милый, этот Пол! Нужно срочно выйти за него замуж, можно прямо
завтра.  Ведь  он  так  об  этом  мечтает. Но  у меня железное  правило-  не
принимать  никаких  серьезных  решений  на  подобных  вечеринках.  Поэтому я
сдержалась и не осчастливила Пола немедленно.  Я ограничилась тем, что увела
его в тень магнолии и нежно поцеловала в щеку.
     -- Как наш малыш?
     Пол рассмеялся:
     -- Глория смотрит на него, как собака на  кость, и не отпускает от себя
ни на шаг. Похоже, карьера ему обеспечена.
     "Если только он не  решит  убить метрдотеля", -- добавила я про себя  и
решила пойти его поискать. Но не успела: около бассейна истошно закричали. Я
поняла, что романисты  не врут:  мои  волосы,  несмотря на слой лака, просто
встали дыбом.
     --  Что  это?  --проговорила  я слабеющим  голосом. Но  Пол уже бежал к
толпе, собравшейся у бассейна. Я закрыла глаза, и когда снова открыла, рядом
со мной стоял совершенно спокойный Льюис.
     -- Рена Купер умерла, -- сказал он просто. Рена Купер-это та сплетница,
с  которой Льюис  беседовал  час  назад. Я с ужасом смотрела на него.  Рена,
конечно,  не  сама  добродетель,  но   и   не  худший  представитель  нашего
голливудского сброда.
     -- Вы же обещали мне, --сказала я. --Обещали.
     -- Что обещал? --удивился он.
     -- Обещали никого  не убивать без моего разрешения. Так вы держите свое
слово? Мне стыдно за вас, Льюис, вы чудовище.
     -- Но я не убивал, --возразил он.
     --   Расскажите  это  кому-нибудь  другому,   --сказала  я  с  горечью,
--конечно, если хотите. --И махнула рукой.
     Вернулся  Пол.  Вид у  него был  мрачноватый.  Он  взял  меня за руку и
спросил, как я себя чувствую.  Льюис  не двигался и смотрел на нас  с легкой
улыбкой. Мне хотелось его ударить.
     --  У  бедной Рены  был сердечный приступ. Десятый  в этом году. Доктор
ничего не смог сделать: она слишком много пила, хотя он ее предупреждал.
     Льюис  развел руками и улыбнулся  с видом  оскорбленной  невинности.  Я
облегченно вздохнула, но тотчас подумала, что с этих пор за любым извещением
о смерти мне будет мерещиться Льюис.
     Конец  вечеринки  был  скомкан.  Бедняжку  Рену  увезли,  гости  быстро
разошлись. Настроение было- хуже некуда, и  мы с Льюисом вернулись домой. Он
заботливо протянул мне таблетку  алка-зельцера и посоветовал пойти  спать. Я
послушалась. Трудно поверить-я чувствовала себя виноватой!  Вообще-то мораль
зависит  от  точки  зрения, и  определить свою  мне, очевидно, не удастся до
самой смерти. Смерти наверняка от сердечного приступа.




     Потом  наступил  восхитительный  период покоя.  Три  недели прошли  без
единой  неприятности. Льюис работал,  мы с Полом тоже, по  вечерам мы  часто
оставались дома втроем.  Установилась  прекрасная погода, и  на  выходные мы
поехали на побережье, в заброшенное бунгало, которое Полу одолжил кто-то  из
друзей.  Оно  прилепилось  к скале  метрах  в  восьми  над  морем, и,  чтобы
искупаться, приходилось долго спускаться по узкой тропинке. В тот  день море
было  неспокойное,  и  мы  с  Льюисом  лениво  сидели  на  террасе,  изредка
поглядывая на  купающегося  Пола.  Как все хорошо сохранившиеся  мужчины его
возраста, он изображал из себя спортсмена, и это его едва не погубило.
     Он  плавал красивым кролем метрах  в  тридцати от берега, когда у  него
вдруг свело ногу. В  это время мы с Льюисом, завернувшись в халаты, уплетали
тосты. Я услышала слабый  крик Пола, увидела  его поднятую руку и  накрывшую
его  огромную волну.  Я вскочила и побежала к дорожке,  но Льюис уже  скинул
халат и, рискуя разбиться о скалу, прыгнул в воду прямо с террасы. Он доплыл
до  Пола  и  вытащил  его на  берег. Это заняло  не больше  двух  минут. Пол
наглотался воды, и я принялась неумело  колотить его по спине. Потом подняла
глаза и увидела перед собой совершенно  голого Льюиса. Одному Богу известно,
сколько голых мужчин я перевидала на своем веку, но тут я почувствовала, что
краснею. Льюис перехватил мой взгляд, отскочил и понесся к дому.
     "Старина, -- говорил Пол позднее, уже согревшись и выпив  грогу, --а вы
не  из  трусливых. Вот  это прыжок...  Если б не  вы, я бы сейчас  здесь  не
сидел".
     Льюис что-то  пробурчал.  Я подумала о  том, что этот мальчик не только
губит  людей, но и спасает.  В этой  роли  он  нравился  мне больше.  Я,  не
удержавшись,  поцеловала  Льюиса  в  щеку.  Может быть,  мне в конце  концов
удастся  сделать  из  него  хорошего  мальчика.  Конечно,  поздновато,  если
вспомнить о бедных Франке, Луэлле и прочих, но надежда все-таки есть.
     Позднее, когда, воспользовавшись отсутствием  Пола, я поздравила Льюиса
с его героическим поступком, мой оптимизм несколько ослабел.
     -- Знаете, --сказал он  холодно, --жив Пол или нет, --мне абсолютно все
равно. Это меня потрясло.
     -- Но тогда почему вы ради него рисковали своей жизнью?
     -- Потому что он вам нравится, и его гибель могла бы вас огорчить.
     --  Если я правильно поняла,  не  будь  Пол  моим  любовником,  вы бы и
пальцем не пошевелили?
     -- Совершенно верно, --ответил он.
     Да,  ничего  не скажешь-у него довольно странное представление о любви.
Такого необычного, во всяком случае, я еще никогда не вызывала у людей.
     -- Но вы  не испытываете никакой... ну, симпатии, привязанности к Полу?
Вы ведь с ним знакомы уже три месяца.
     -- Я  люблю только  вас, --сказал он  серьезно,  --  остальные меня  не
интересуют.
     --  Понятно,  --продолжала  я.  --Но вы  считаете,  что  это нормально?
Молодой человек вашего возраста,  который  так  нравится  женщинам, время от
времени нуждается в... ну... не знаю... в...
     -- Вы хотите, чтобы я занялся Глорией Наш?
     --  Ею или кем-нибудь еще.  Даже  с точки  зрения  здоровья... Как  мне
кажется, молодому человеку полезно...
     Я запнулась. Что это на меня нашло? Кто меня просит разыгрывать из себя
врача-сексолога? Льюис строго посмотрел на меня:
     -- Я думаю, люди уделяют этому слишком много внимания, Дороти.
     --  Тем  не менее  это одна  из  приятнейших  сторон  жизни,  --  слабо
протестовала я,  думая, что  сама посвятила  подобным занятиям три  четверти
своего времени и мыслей.
     -- Не для меня, --отрезал Льюис.
     Он посмотрел как бы сквозь меня и  опять  стал  похож на  слепое  дикое
животное. Я  испугалась и  быстро  замяла разговор. В остальном эти выходные
прошли замечательно.  Мы загорели,  отдохнули и вернулись  в Лос-Анджелес  в
чудесном настроении.
     Ох, как  оно  мне пригодилось! Подходили  к  концу  съемки  вестерна  с
участием Льюиса, и  режиссер Билл Маклей устраивал  по  этому поводу банкет.
Столики стояли среди декораций ковбойской деревушки, по которой Льюис бродил
все лето.
     Я пришла туда  слитком рано, где-то около шести, и обнаружила  Билла за
фасадом  фальшивого салуна. Он  был в  мрачном настроении, уставший  и,  как
всегда,  грубый. Ассистенты готовили  площадку для съемок последней сцены, а
он  угрюмо сидел на  столе в  полном  одиночестве. Последнее время Билл стал
много пить, и ему поручали только второразрядные фильмы. От этого он бесился
еще больше. Он заметил меня, и пришлось подняться по пыльной лестнице к нему
в салун. Он расхохотался:
     --  Ну что, Дороти? Пришли посмотреть на своего дружка?  Сегодня у него
большая сцена. А вы молодец-мальчик хорош и недорого вам обойдется.
     Он был мертвецки  пьян,  а я не самая терпеливая женщина на свете,  как
это  может  показаться.  Поэтому  я любезно  обозвала его  сукиным сыном. Он
пробормотал, что,  не  будь  я  бабой, он был  меня в  порошок  стер. Я  его
похвалила за сообразительность: перед ним именно баба. Женщина, точнее.
     -- Во всяком случае, хочу вам сообщить о моей помолвке с Полом Бреттом,
--сказала я сухо.
     -- Знаю, знаю. Все говорят, что вы этим занимаетесь втроем.
     Он довольно  захохотал, и я уже была готова  запустить чем-нибудь ему в
физиономию, но тут в дверном проеме появилась чья-то тень. Это был  Льюис. Я
тотчас превратилась в саму вежливость.
     --  Билл,  дорогой,  извините. Вы же знаете, как  я вас  люблю. У  меня
просто нервы не в порядке.
     Несмотря на свое состояние, он слегка удивился, но тут же ответил:
     -- Все ваша ирландская кровь. Она может далеко завести. Ну, для вас-то,
старина, это, конечно, не новость.
     Он хлопнул Льюиса по плечу и вышел. У меня вырвался нервный смешок.
     --  Милый  старый  Билл...  Он  не Бог весть как  воспитан,  но  сердце
золотое...
     Льюис молчал. Он был в ковбойском костюме, с платком на шее, небритый и
задумчивый.
     -- К тому  же, --  добавила  я, -- он настоящий друг. Что за  сцену  вы
снимаете?
     -- Убийство,  --сказал Льюис спокойно. --Я убиваю одного  типа, который
изнасиловал мою сестру. Похоже, ему пришлось потрудиться.
     Мы медленно направились к  съемочной площадке. Потом Льюис ушел,  чтобы
подготовиться.  Я  оглянулась  вокруг.  Ассистенты   Билла   все   тщательно
подготовили, но он все равно  выкрикивал оскорбления.  Все понимали,  что он
просто не владеет собой. Голливуд и алкоголь его добили.
     К столикам с коктейлями уже подходили  самые нетерпеливые. Добрая сотня
людей столпилась возле камеры, толкалась среди декораций. Я в том числе.
     -- Майлз, крупный план, --прорычал Билл. --Где он?
     Льюис  спокойно  подошел.  В  руке  у  него  был винчестер. Он  казался
рассеянным, как всегда, когда ему надоедали.
     Билл нагнулся и, посмотрев в камеру, начал ругаться:
     -- Плохо,  очень плохо. Льюис, вскиньте винтовку, цельтесь в меня. Черт
побери, что у вас  за идиотский вид? Мне  нужна ярость, понимаете, ярость...
Сделайте что-нибудь  с лицом: вы  же убиваете подонка, который трахнул  вашу
сестру... Так, так, уже лучше... Очень хорошо... Теперь стреляйте... ну...
     Я  не видела  Льюиса, он стоял  ко  мне спиной. Раздался выстрел,  Билл
схватился за живот,  хлынула  кровь,  и  он упал. На мгновение все  замерли,
потом бросились врассыпную. Льюис  с  обалдевшим видом разглядывал ружье.  Я
повернулась к пахнущей плесенью стенке декорации, и меня вырвало.
     Полицейский был отменно вежлив и логичен. Очевидно,  что кто-то заменил
холостые   патроны  на  боевые,   очевидно,  этот   кто-то  был   одним   из
многочисленных  врагов Билла Маклея,  и также очевидно,  что этот  кто-то-не
Льюис, едва  его  знавший и  казавшийся достаточно  благоразумным, чтобы  не
совершать убийства на глазах у сотни людей. Льюиса даже принялись  жалеть, а
его  молчание  и угрюмый вид приписали  нервному  шоку. В  самом деле,  кому
приятно стать орудием преступления.  Мы вышли  из полицейского участка около
десяти часов, с  несколькими другими свидетелями,  и кто-то  предложил пойти
выпить, тем более что нам  это не удалось на банкете  у Билла. Я отказалась,
Льюис тоже. На обратном  пути мы  не произнесли ни слова. Я  была совершенно
без сил, у  меня не  осталось  даже  гнева. "Я все слышал", -- просто сказал
Льюис,  когда  мы  подошли  к  двери. Я ничего  не  ответила. Только  пожала
плечами, приняла три таблетки снотворного и мгновенно заснула.




     Лейтенант полиции с  тоскующим видом сидел у меня в гостиной.  Красивый
мужчина,  ничего не  скажешь, --серые  глаза, полные  губы,  только  немного
худощав.
     --  Вы же понимаете, это простая формальность, -- говорил он.  --Но  вы
действительно ничего больше не знаете об этом парне?
     -- Ничего.
     -- И он живет здесь уже три месяца?
     -- Ну да!
     Я говорила как бы извиняясь:
     -- Вы, должно быть, считаете, что я не очень любопытна?
     Он поднял  свои черные брови,  и лицо его приняло  выражение, которое я
часто замечала у Пола:
     -- Это еще мягко сказано.
     --  Видите  ли, --возразила я. --Мне кажется, все  и так  слишком много
знают друг о друге, это довольно  утомительно. Известно, кто с кем живет, на
какие  деньги, кто  с  кем  спит, кто  что  думает  о себе... ну... и многое
другое. Немного тайны, для разнообразия, а? Вам это не кажется заманчивым?
     Ему явно так не казалось.
     --  Это  зависит от точки зрения,  --сказал  он  холодно,  --и  вряд ли
устроит  следствие. Естественно, я не считаю, что  он умышленно убил Маклея.
Насколько  я понимаю, он-единственный, к кому Маклей относился нормально. Но
тем не менее стрелял именно он. И  для его карьеры будет лучше, если на суде
я представлю его как пострадавшего.
     --  Расспросите  его  сами, --сказала  я.  --Я знаю, что  он  родился в
Вермонте. И больше,  пожалуй,  ничего. Разбудить  его?  А может,  хотите еще
кофе?
     Это было на следующий день после убийства. Лейтенант Пирсон поднял меня
с постели в восемь часов. Льюис еще спал.
     --  Благодарю  вас,  с  удовольствием,  -- сказал он. --  Мадам Сеймур,
извините,  но  мне  придется  задать  вам  нескромный  вопрос.  В  каких  вы
отношениях с Льюисом Майлзом?
     --  Ни в каких, --ответила я. --Между нами нет ничего  такого, что  вы,
вероятно, имеете в виду. Для меня он еще совсем ребенок.
     Пирсон посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся.
     -- Уже очень давно я не испытывал желания поверить женщине.
     Я льстиво засмеялась. На самом деле было просто  стыдно не помочь этому
бедняге,  этому  несчастному стражу  порядка, копающемуся в  такой  ужасной,
запутанной истории. С другой  стороны, говорила  я  себе,  будь он  толстым,
лысым и грубым, мои  гражданские чувства сразу же весьма бы ослабели. К тому
же я засыпала на ходу-давало о себе знать вчерашнее снотворное.
     -- Перед парнем открывается прекрасная карьера, -- сказал Пирсон. -- Он
замечательный актер.
     Я застыла с кофейником в руках.
     -- А вы откуда знаете?
     -- Мы вчера посмотрели  отснятую пленку. Согласитесь, очень  удобно для
полиции-заснятое убийство. Не надо проводить следственный эксперимент.
     Мы  разговаривали через открытую в кухню дверь.  Я глупо  засмеялась  и
облила пальцы кипятком. Он продолжал:
     -- Лицо Льюиса там крупным планом. Надо сказать, оно наводит дрожь.
     --  Думаю,  Льюис  будет великим  актером, --  ответила  я. --Это общее
мнение.
     Я схватила бутылку виски, стоявшую на холодильнике, и хлебнула прямо из
горлышка.  На  глазах  выступили  слезы,  но  зато  утихла дрожь  в руках. Я
вернулась в гостиную и как ни в чем не бывало подала кофе.
     -- Как вам кажется, у Майлза не было никаких причин убивать Маклея?
     -- Ни  малейших, --сказала я твердо. Итак, я стала  соучастницей. И  не
только в собственных глазах, но и  с точки  зрения закона.  Все тюрьмы штата
были готовы распахнуть передо мной двери. Что ж, тем лучше,  сяду в тюрьму и
наконец-то  успокоюсь.  Внезапно  я  подумала,   что  Льюис  может  во  всем
признаться. Тогда я  оказываюсь не только соучастницей преступлений, но и их
подстрекательницей, а это пахнет  электрическим стулом. От  ужаса я  закрыла
глаза: все, решительно все было против меня.
     --  К  сожалению,  мы  тоже  так  думаем, --услышала я  голос  Пирсона.
--Извините, я хотел сказать-к сожалению  для полиции. Этот Маклей,  кажется,
был  большой скотиной, и  кто угодно  мог войти  в реквизиторскую и заменить
патроны. Там нет даже охраны. Это, видимо,  безнадежное дело. А я сейчас так
измотан.
     Он  начал  жаловаться,  но это  меня  не  удивило.  Все  известные  мне
мужчины-будь   то    полицейские,   почтальоны    или   писатели-обязательно
рассказывают  мне  о  своих  неприятностях.  Такой  уж  у меня дар.  И  даже
налоговьй инспектор описывает мне свои ссоры с женой.
     -- Который час? --спросил сонный голос, и на  лестнице появился Льюис в
халате, протирая глаза.
     Он,  видимо, прекрасно выспался, и это меня разозлило. Он может убивать
людей, сколько ему угодно, но пусть тогда не храпит в своей постельке, а сам
встречает полицейских, пришедших ни свет ни заря.
     Я  его  сухо представила.  На его лице не  возникло ни тени  испуга. Он
пожал руку Пирсона, слегка улыбнувшись, попросил разрешения  налить  кофе, и
мне даже показалось, что он спросонья собирается спросить,  не сержусь ли  я
за вчерашнее.  Только этого бы еще  не  хватало. Я  сама налила ему кофе, он
уселся рядом с Пирсоном,  и допрос начался. Я  узнала, что этот  обаятельный
преступник родился  в  очень хорошей  семье,  прекрасно  учился,  приводя  в
восторг  всех преподавателей. И  только  тяга  к бродяжничеству  и переменам
помешала  ему сделать блестящую карьеру. Я слушала все это с открытым  ртом.
Оказывается, этот мальчик был  достойнейшим гражданином до того, как попал в
лапы к Дороти Сеймур, роковой женщине  номер один, четырежды  толкнувшей его
на преступление. И  это я, за всю жизнь не убившая даже мухи без содрогания,
именно я во всем виновата!
     Льюис спокойно объяснил, что он, как обычно,  взял винчестер на столе в
реквизиторской,  и ему даже в голову не пришло его проверить, потому что вот
уже  восемь  недель  подряд  все  палили   из  него  почем  зря  без  всяких
неприятностей.
     -- А что вы думаете о Маклее? --вдруг спросил Пирсон.
     -- Пьяница, --ответил Льюис, --горький пьяница.
     -- Какие чувства вы испытали, когда он упал?
     -- Никаких, --холодно ответил Льюис. --Я удивился.
     -- А сейчас?
     -- И сейчас никаких.
     -- И мысль о том, что вы убили человека, не мешает вам спать?
     Льюис поднял голову и в упор посмотрел на Пирсона. Я почувствовала, как
у меня на лбу выступил пот. Льюис развел руками.
     -- Я об этом даже не думаю, --ответил он. Я знала, что он сказал чистую
правду,  и,  к  моему  изумлению,  именно этот  ответ  убедил Пирсона  в его
невиновности  лучше всего  остального. Он  встал,  вздохнул  и  закрыл  свой
блокнот.
     -- Все, что вы мне  рассказали,  было  проверено сегодня ночью,  мистер
Майлз. Мне очень жаль, что я вас побеспокоил, но таков порядок. Мадам, я вам
бесконечно признателен.
     Я проводила  его до машины. Он  пробормотал  что-то  вроде  предложения
выпить как-нибудь  вместе по  коктейлю,  я поспешно  согласилась.  Когда  он
отъезжал, я обольстительно ему  улыбнулась, во все тридцать два зуба.  Потом
вернулась домой. Меня била дрожь.  Льюис, очень довольный собой,  маленькими
глоточками пил кофе. Тут меня прорвало.
     Я  схватила   подушку  и   швырнула   ему   в  голову,  потом   бросила
подвернувшуюся  под  руку  чашку. Я кидала  не прицеливаясь, ну  и, конечно,
попала  чашкой ему в  лоб. У него хлынула  кровь,  и  я снова зарыдала.  Уже
второй раз за этот месяц и за последние десять лет.
     Я упала на диван.
     Льюис положил  голову  на мои руки, по пальцам потекла теплая  кровь. Я
спросила себя-почему той ночью, на пустынном  шоссе, полгода назад, когда  я
держала в  руках эту  же голову и  пыталась остановить эту кровь, --почему у
меня не возникло никакого предчувствия? Надо было оставить его там и убежать
или просто прикончить. Рыдая, я отвела Льюиса в ванную, промыла рану спиртом
и налепила пластырь. Льюис ничего не говорил и выглядел очень смущенным.
     -- Вы испугались, --сказал он удивленно. --Это же глупо.
     -- Глупо... --сказала я с горечью. --Со  мной под  одной  крышей  живет
тип, отправивший к праотцам пятерых человек...
     -- Четверых, --скромно поправил он.
     -- Четверых...  да  какая разница... потом приходит  полицейский, будит
меня  в восемь  утра. И вам кажется глупым то, что я испугалась?  Ну, дальше
просто ехать некуда.
     -- Нет  никакого повода  для беспокойства, --сказал  он весело. --Вы же
сами видели.
     --  И  потом,  Льюис...  Вы,  оказывается,  были  образцовым  ребенком?
Прекрасный  студент, отличный работник, как великолепно. А я на кого похожа?
На Мату Хари?
     Он рассмеялся:
     -- Я же говорил вам, Дороти. Пока я вас не знал, у меня никого не было,
я был совсем один. Теперь, когда  появилось что-то мое, я  его  защищаю. Все
очень просто.
     --  У вас  не  появилось своего, --выпалила  я. --Я-  не  ваша вещь  и,
насколько мне известно, не  ваша любовница. И вы прекрасно знаете, что, если
нас не посадят, я собираюсь в ближайшее время выйти замуж за Пола Бретта.
     Он резко встал и повернулся ко мне спиной.
     -- Вы  думаете, --произнес он каким-то  далеким, глухим голосом, --что,
когда вы выйдете замуж за Пола, я не смогу больше жить у вас?
     -- Не думаю, что это входит в планы Пола,  -- начала я. --Он  вас очень
любит, конечно, но...
     Я  запнулась. Он  обернулся и  посмотрел на меня  с  этим своим ужасным
выражением, которое я теперь так хорошо знала. Взгляд слепца. Я пронзительно
закричала:
     --  Нет, Льюис,  только не это. Если вы  дотронетесь до  Пола, вы  меня
больше не увидите. Никогда. Я вас возненавижу, между нами все будет кончено.
Кончено навсегда.
     "Что кончено? "-спрашивала я себя. Он провел рукой по лбу и очнулся.
     Он  медленно поднялся  по лестнице, словно  получив удар  ниже пояса. Я
вышла из  комнаты. Солнце радостно заливало мой старый садик, "роллс", снова
играющий роль  статуи,  холмы вдалеке,  весь этот мир, который  когда-то был
таким мирным и веселым. Я еще немного  поплакала  о  своей разбитой жизни и,
всхлипывая,  вернулась в  дом. Нужно  было переодеться. Если подумать,  этот
лейтенант Пирсон-очень симпатичный мужчина.




     Два дня прошли в каком-то кошмаре. Я поедала  аспирин и впервые в жизни
попробовала  транквилизатор.  Он  подействовал  на меня  ужасно,  доведя  до
полного отупения. Я стала подумывать о самоубийстве как о лучшем средстве от
всех несчастий, и тут разразилась гроза. Точнее, тайфун по имени Анна (и что
за мания такая-давать стихийным  бедствиям женские имена? ). Он достиг наших
берегов.  Я проснулась на рассвете от того, что дрожала  кровать и за окнами
шумела вода. Я ощутила какое-то  горькое облегчение. Итак, конец света,  все
смешалось; Макбет поджидает меня у дверей. Я подошла  к  окну и увидела, что
улица превратилась  в реку, по  которой плывут пустые машины.  Потом  обошла
весь  дом и  в  другое  окно  заметила  "роллс",  качающийся на волнах,  как
рыбацкая лодка. Примерно  в полуметре  над водой возвышалась полузатопленная
веранда.  Я  снова  поздравила себя  с тем,  что уделяла  не  слишком  много
внимания своему садику: от него наверняка ничего не осталось.
     Я спустилась  вниз. Льюис стоял у  окна, очень  довольный.  Он поспешил
налить мне кофе. В глазах у него было умоляющее выражение, появившееся после
убийства Маклея:  взгляд ребенка,  который хочет, чтобы ему простили  гадкую
шалость. Я тотчас же приняла неприступный вид.
     -- Сегодня невозможно  идти  на  студию, --сказал он  весело. --Ни одна
дорога не действует. И телефон тоже.
     -- Прелестно, --заметила я.
     -- К счастью,  я вчера у  Тоджи  купил  два бифштекса  и кексы,  как вы
любите, с фруктами.
     --  Спасибо, --произнесла  я  с достоинством. Но я тоже  была довольна.
Можно не ходить на работу, сидеть в халате и есть восхитительные пирожные от
Тоджи... Что  ж, это не так плохо. К тому  же я сейчас читала  захватывающую
книгу про роскошную жизнь аристократов и могла отвлечься от убийств и прочих
неприятностей.
     --  Пол, наверное,  разозлился,  --сказал Льюис. --  Он  ведь  хотел на
выходные съездить с вами в Лас-Вегас.
     -- Ну, это от нас никуда не уйдет, --ответила я. --  К тому же  я  хочу
дочитать книгу. А вы что будете делать?
     -- Поиграю  на гитаре,  приготовлю  вам поесть, потом можем  что-нибудь
выпить.
     Он  сиял от радости. Я на весь день принадлежала  только ему. По  этому
поводу он, должно быть, ликовал с самого утра.
     Я не смогла удержаться от улыбки.
     --  Ну что ж, играйте на гитаре, пока  я читаю.  Радио и  телевизор все
равно не работают.
     Кстати, забыла  сказать,  что  Льюис  иногда  брал  гитару и  наигрывал
какие-то странные, грустные мелодии. По-моему, он сочинял их сам. Я  забыла,
потому что вообще не очень увлекаюсь музыкой.
     Он взял гитару и провел рукой по струнам.  На улице бушевала  буря, а я
попивала  крепчайший  кофе  в  компании  моего  ласкового  убийцы. Было  так
спокойно и хорошо,  что  хотелось  замурлыкать. Как мало нужно для  счастья,
просто удивительно! Суетишься, бьешься, защищаешься, и вдруг-бац!: - счастье
падает как снег на голову, и забываешь про все неприятности, радуясь  каждой
минуте и каждой мелочи.
     Так прошел день. Льюис, слава Богу, разрешил мне самой приготовить еду,
играл на  гитаре, я читала. Я  с ним  совершенно не  скучала, он был тихим и
ласковым,  как  кошка.  А  Пол частенько  меня  раздражал. Я даже  не  могла
представить себя с ним в подобной обстановке. Он бы обязательно начал чинить
телефон,  привязывать   "роллс",  закрывать  ставни,  помогать  мне   писать
сценарий,  говорить  о   знакомых,   заниматься  любовью   или  делать   еще
что-нибудь... Действовать. А Льюису на это наплевать. Дом мог бы уплыть, как
Ноев  ковчег,  --он  продолжал  бы  задумчиво играть  на  гитаре.  Да,  если
подумать, этот день, проведенный в эпицентре тайфуна по имени Анна, оказался
удивительно чудесным и тихим.
     Ночью буря  усилилась. Зловеще хлопали ставни, за  окном  ничего нельзя
было рассмотреть. На  моей  памяти  в  наших  краях  еще не случалось ничего
подобного.  Время  от  времени  "роллс" бился об стену  или  об  дверь,  как
громадная злая собака, просящаяся в дом. Мне стало страшно.  Я находила, что
Бог, несмотря на Его бесконечную доброту, в последнее время относится ко мне
слишком строго. А  Льюис, конечно же,  был  в восторге, и мой испуганный вид
его  откровенно забавлял.  Слегка раздраженная, я рано ушла к  себе, приняла
снотворное, что уже вошло у меня в  привычку (и это после  стольких-то  лет,
проведенных  без единой таблетки), и попыталась  заснуть.  Бесполезно. Ветер
выл, как  стая голодных  волков, дом трещал  со всех сторон, а к полуночи он
просто  закачался.  Прямо над моей головой  сорвало часть  крыши,  и на меня
полилась вода.
     Я закричала и инстинктивно засунула голову под подушку, потом вскочила,
выбежала из комнаты- и упала в объятия Льюиса. Было совсем темно. Он потащил
меня за собой, и я ощупью пошла  в его  комнату. Здесь крыша  каким-то чудом
сохранилась. (Дом  был наполовину разрушен  страшным порывом  ветра, и вода,
естественно, потекла именно на меня. )
     Льюис сорвал  одеяло с постели и  стал  меня им вытирать. При  этом  он
приговаривал тоном кучера,
     успокаивающего  старую  больную  клячу:  "Ну,   ну...   ничего...   все
пройдет...  "  Потом он отправился в  кухню за бутылкой  виски, освещая себе
путь зажигалкой, и вернулся абсолютно мокрый.
     -- В кухне полно воды, --сообщил он бодро. --В гостиной  плавают кресла
и диван.  Эта  чертова бутылка  тоже  плавала, а  я за  ней. Мебель выглядит
ужасно забавно в такой необычной обстановке. Даже холодильник, такой большой
и глупый, изображает из себя поплавок.
     Мне  это  не показалось забавным, но  я  понимала, что он  всеми силами
пытается  меня  подбодрить. Мы  дрожали в  темноте,  сидя  на  его  кровати,
закутанные в одеяла, и пили прямо из бутылки.
     -- Что будем делать? -- спросила я.
     -- Подождем, пока рассветет, --сказал Льюис спокойно. --Стены  крепкие.
Вам нужно лечь в мою постель и поспать.
     Поспать... По-моему, он окончательно спятил. Однако от страха и виски у
меня закружилась голова, и я растянулась на кровати. Он сидел рядом со мной,
я различала его профиль на фоне  окна,  за которым проносились рваные  тучи.
Мне уже  стало  казаться, что ночь  никогда не кончится и  скоро  я умру.  Я
испугалась, как ребенок в темноте.
     -- Льюис, --взмолилась я, --мне страшно. Ложитесь ко мне.
     Он  ничего  не  ответил, но сразу же лег рядом. Мы лежали на  спине, он
молча курил.
     В этот момент  "роллс",  поднятый сильной волной, ударился об стену, за
которой  мы находились.  Стена с  жутким  грохотом затряслась,  и я кинулась
Льюису на грудь. Это произошло  неосознанно, мне было необходимо, чтобы меня
кто-то крепко обнял. Льюис так и сделал. Но он одновременно  прижался ко мне
лицом и стал необычайно ласково целовать меня в  лоб, волосы, губы. При этом
он  шептал  какую-то исступленную любовную молитву, которую я плохо слышала,
зарывшись в его волосы. "Дороти,
     Дороти, Дороти...  "-его голос тонул  в  шуме  бури. Я  не  шевелилась,
прижавшись к его горячему телу  и  думая только о том,  что  это должно было
наконец произойти.
     Но нет, это  не могло  произойти, как я внезапно поняла. И одновременно
поняла все про Льюиса. Поняла его поступки, убийства, странную платоническую
любовь ко мне. Я резко выпрямилась, и он тотчас же меня отпустил.
     На секунду  мы оба  замерли.  Я  больше не  слышала  рева бури,  только
оглушительные удары своего сердца.
     -- Ну вот, вы все знаете, --медленно произнес Льюис.
     И включил  зажигалку.  В свете  пламени я  увидела  его  необыкновенную
красоту и полное,  ужасающее одиночество... Охваченная  безумной жалостью, я
протянула к нему руку. Но взгляд его опять затуманился, он выронил зажигалку
и медленно, как во сне, начал меня душить.
     Я абсолютно не склонна к самоубийству, но на какое-то  мгновение у меня
возникло  желание  нс сопротивляться.  Сама  не знаю  почему.  От  жалости и
нежности, которые я к нему испытывала, мне хотелось умереть. Может быть, это
меня  и  спасло.  Сжимающие мое горло пальцы напоминали  мне, что нет ничего
прекраснее жизни,  и я спокойно заговорила, рискуя каждую  секунду испустить
дух:
     --  Если вы так хотите, Льюис... но мне больно. Знаете, я всегда любила
жизнь, я так люблю солнце, и друзей, и вас, Льюис...
     Его пальцы не разжимались. Я начала задыхаться.
     -- Что вы будете без меня  делать,  Льюис? Знаете, вам будет  скучно...
Льюис, милый, прошу вас, отпустите меня.
     Вдруг  он разжал  пальцы и,  рыдая,  упал  рядом со мной. Я уложила его
голову себе на плечо  и долго ее гладила, ничего не говоря. На моей памяти у
меня на плече рыдали несколько мужчин, и ничто меня так не
     трогает и не потрясает, как это бессильное и внезапное мужское горе. Но
я  никогда еще  не  чувствовала такой любви и нежности, которую вызывал этот
мальчик, едва меня не  задушивший. К счастью, логика давно не входит в число
моих достоинств.
     Льюис мгновенно уснул. Успокоилась и буря. Он всю ночь  проспал на моем
плече, а  я оберегала  его  сон, глядя на светлеющее небо и бегущие  облака.
Наконец  как ни в чем не бывало взошло солнце. Закончилась лучшая ночь любви
в моей жизни.




     На следующий день у меня на шее выступили подозрительные темные  пятна.
Я задумчиво рассматривала себя в зеркало, и тут позвонил Пол.
     Я  сказала ему, что  выхожу за  него замуж, и он, по-моему,  совершенно
обалдел от радости. Потом я сообщила Льюису, что мы с Полом женимся, уезжаем
ненадолго в Европу в свадебное  путешествие, и на  время  моего отсутствия я
оставляю дом на него.
     Бракосочетание  заняло  всего десять минут,  свидетелями  были  Льюис и
Кэнди.  Затем  я собрала  чемодан,  обняла  Льюиса  и  пообещала  ему  скоро
вернуться. Он, в свою очередь, дал мне слово быть умницей, хорошо работать и
каждое воскресенье очищать "роллс" от сорняков. Через несколько часов  я уже
летела в  Париж  и смотрела в иллюминатор на  серебристые  крылья  самолета,
разрывающие серо-голубые облака. Теплая и сильная рука Пола сжимала мою. Мне
казалось, что я пробудилась после кошмарного сна.
     Мы собирались  пробыть  в  Париже  не  больше  месяца,  но  я  получила
телеграмму от Джея: он просил меня слетать в  Рим и помочь моему несчастному
коллеге, у  которого были какие-то  трудности со  сценарием. У  Пола нашлись
дела в Лондоне, где RKB собиралась открыть филиал. Поэтому мы  целых полгода
мотались между Лондоном, Парижем и Римом. Я была в восторге: познакомилась с
кучей  людей, очень  часто виделась с дочерью, купалась в Италии,  прожигала
жизнь  в Лондоне и  полностью обновила гардероб  в Париже. С Полом  мне было
очень  хорошо,  и я  по-прежнему обожала Европу. Время от времени  приходили
письма от Льюиса. Он писал мне о  саде, о доме, о "роллсе" и робко жаловался
на  наше отсутствие.  Смерть  Маклея  послужила  для  фильма  Льюиса  лучшей
рекламой,  и   съемки  возобновились.  На  этот  раз   дело   было  поручено
талантливому режиссеру  Чарлзу Воту. Некоторые  сцены  никуда не годились, и
надо  было  переснимать,  поэтому Льюис  снова облачился  в свой  ковбойский
наряд.  Его  роль  даже  увеличилась.  Но  он  писал  об  этом  без  всякого
воодушевления, поэтому  я  совершенно  поразилась, узнав, что фильм оказался
замечательным и дебютант Льюис  Майлз имеет шанс получить "Оскара" за лучшую
мужскую роль.
     Сюрпризы на этом не кончились. Когда мы прилетели в Лос-Анджелес, Льюис
встретил  нас  в  аэропорту. Он,  как ребенок,  бросился на шею сначала мне,
потом Полу  и начал  жаловаться. "Они"  все  время  к  нему  пристают, "они"
постоянно  предлагают ему контракты, в которых он ничего не  понимает, "они"
сняли ему громадный дом с бассейном, "они" постоянно ему звонят, и т.  д. Он
выглядел потерянным и раздраженным. Если бы я вернулась на день позже, он бы
сбежал. Пол хохотал, но я нашла, что Льюис похудел и плохо выглядит.
     Назавтра была  назначена церемония  вручения  "Оскаров".  Присутствовал
весь голливудский  бомонд,  блестящий, разодетый в пух и прах. Льюис получил
"Оскара". Он рассеянно вышел на сцену, а я философски отметила про себя, что
три тысячи человек изо  всех  сил  аплодируют убийце. Но  меня  уже ничем нс
удивишь.
     После  вручения "Оскаров"  мы  отправились на  банкет, устроенный Джеем
Грантом  в  новом доме Льюиса. Джей  был очень собой доволен и заставил меня
осмотреть все: шкафы, набитые новой одеждой Льюиса, гаражи, где стояли новые
машины, почти принадлежащие  Льюису, шикарные  апартаменты, где  Льюис будет
спать и где он будет принимать гостей.
     Льюис плелся  за  нами, что-то  бормоча. Я улучила момент  и спросила у
него:
     -- Вы уже перевезли сюда ваши старые джинсы?
     Он в ужасе помотал головой. Для роли героя вечера, которую он исполнял,
Льюис  казался слишком  безучастным. Он ходил за мной по пятам,  несмотря на
мои  попытки отправить  его к  гостям,  и  я уже начала чувствовать на  себе
многозначительные  взгляды.  Все  это  заставило меня  ускорить наш  отъезд.
Воспользовавшись  тем, что Льюиса кто-то отвлек,  я взяла  Пола  под руку  и
шепнула ему, что ужасно устала.
     Еще до этого мы решили  временно пожить у меня. Квартира Пола находится
в  центре, а я могу жить только  за городом. Было уже около трех часов ночи.
Мы  незаметно  улизнули  и направились  к  машине.  Глядя на  огромный, ярко
освещенный дом,  на сверкающую воду в бассейне,  на силуэты людей в окнах, я
вспомнила, что ровно год  назад мы ехали по этой же дороге, когда  вдруг под
машину бросился какой-то малахольный. Целый год... Да еще какой!
     Ну  ладно, кончилось все вроде бы хорошо, хотя, конечно, не для Фрэнка,
Луэллы, Болтона и Маклея.
     Задним ходом  Пол  аккуратно  объехал два  новеньких  "Роллс-ройса". Мы
выехали на дорогу. И, как год назад, в свете фар мелькнула фигура человека с
распростертыми руками. Я закричала от ужаса. Льюис подбежал к машине, открыл
дверцу и схватил меня за руку. Он весь дрожал.
     -- Отвезите меня домой,  --взмолился он. -- Возьмите меня, Дороги, я не
хочу здесь оставаться.
     Он  опустил  голову  мне  на плечо,  потом  снова поднял  ее  и  тяжело
вздохнул. Я пробормотала:
     -- Но, Льюис, ведь ваш дом теперь здесь. Вас ждут все эти люди, и...
     --  Я  хочу домой, --настаивал  он. Я взглянула  на Пола.  Он  тихонько
смеялся. Я сделала последнюю попытку:
     -- Но подумайте о бедняге  Джее, ведь он столько для  вас сделал...  он
будет взбешен, если вы вот так сбежите.
     -- А  я  его  убью,  --сказал Льюис, и я поняла, что если немедленно не
соглашусь,  то  очень  скоро буду присутствовать на  похоронах  Джея Гранта,
попавшего  под грузовик  на  лужайке  перед собственным домом  или  случайно
съевшего сандвич со стрихнином.
     Мы с Полом  потеснились, и  Льюис в изнеможении рухнул на сиденье рядом
со мной. Мы снова ехали  втроем;  я  не  знала, что и думать. Тем не менее я
принялась  отчитывать  Льюиса. Нельзя себя  так вести;  он  взволнован,  это
понятно, но он едет к нам только на один вечер; через день-другой  он должен
непременно вернуться к себе; его просто не поймут, если он откажется жить  в
таком замечательном доме.
     -- Я бы хотел  жить у вас. А туда мы могли бы ходить купаться, --сказал
он с надеждой.
     Потом он заснул у  меня  на плече. Мы вытащили его из машины, с  трудом
довели  до  комнаты  и  уложили.  Он  приоткрыл  глаза, посмотрел  на  меня,
улыбнулся и снова безмятежно заснул.
     Мы с Полом пошли к себе, и я стала раздеваться. Потом я спросила:
     -- Как ты думаешь, это надолго?
     -- На всю жизнь, --сказал Пол небрежно. --И ты, по-моему, прекрасно это
знаешь.
     Он улыбался. Я  попыталась было возражать,  но он -- Разве тебя это  не
устраивает? Тебе будет неприятно?
     -- Да нет, наоборот, --ответила я, --в общем, я довольна.
     И  это  было правдой. Мне наверняка нелегко будет помешать Льюису время
от  времени кого-нибудь убивать,  но если хорошенько  за ним  следить и если
повезет... Посмотрим. Это проклятое "посмотрим", как обычно, меня успокоило,
и я, напевая, отправилась в ванную.


Обращений с начала месяца: 155, Last-modified: Thu, 26 Jul 2001 13:26:48 GMT

Оцените этот текст: Прогноз