---------------------------------------------------------------
Перевод Р. Райт
Изд. "Известия", Москва, 1958
OCR Палек, 1998 г.
---------------------------------------------------------------
I
В Вашингтоне светило осеннее солнце, и все, кроме камня и вечнозеленых
деревьев на кладбище Рок Крик, сверкало. Сомс Форсайт сидел перед статуей
Сент-Годенса, подложив под себя пальто, и, прислонившись к мраморной спинке
скамьи, наслаждался уединением и полоской солнечного света, игравшего между
кипарисами.
С дочерью и зятем он уже был здесь накануне днем, и место ему
понравилось. Помимо привлекательности всякого кладбища, статуя будила в нем
чувство знатока. Купить ее было невозможно, но она, несомненно, была
произведением искусства, из тех, что запоминаются. Он не помнил статуи,
которая так сильно дала бы ему почувствовать себя дома. Эта большая
зеленоватая бронзовая фигура сидящей женщины в тяжелых складках широкой
одежды уводила его, казалось, в самую глубь собственной души. Вчера в
присутствии Флер, Майкла и других, глазевших на нее вместе с ним, он
воспринял не столько настроение ее, сколько техническое совершенство, но
теперь, в одиночестве, можно было позволить себе роскошь предаться личным
ощущениям. Ее называли "Нирваной" или "Памятником Адамсу", он не знал точно.
Но, как бы там ни было, вот она перед ним, самое лучшее из виденного в
Америке - то, что доставило ему наибольшее удовольствие, как ни много он
видел воды в Ниагаре и небоскребов в Нью-Йорке. Три раза он пересаживался на
полукруглой мраморной скамье, и каждый раз ощущение менялось. С того места,
где он сидел теперь, казалось, что эта женщина уже перешла предел горя. Она
сидела в застывшей позе смирения, которое глубже самой смерти. Замечательно!
Есть же что-то в смерти! Он вспомнил своего отца Джемса, через четверть часа
после смерти выглядевшего так, словно... словно ему наконец сказали!
Лист клена упал ему на рукав, другой на колено. Он не смахнул их. Легко
сидеть неподвижно перед этой статуей! Заставить бы Америку посидеть здесь
раз в неделю!
Он встал, подошел к памятнику и осторожно потрогал складку зеленой
бронзы, словно сомневаясь в возможности вечного небытия.
- У меня сестра в Далласе - еще совсем молоденькая, вышла там за
служащего железной дороги. Да, Техас замечательный штат. Сестра только
смеется, когда говорят, что там климат неважный.
Сомс отнял руку от бронзы и вернулся на свое место. В святилище входили
двое - высокие, тонкие, немолодые. Дошли до середины и остановились. Потом
один сказал: "Ну что ж", и они двинулись к другому выходу. Легкое дуновение
ветерка пошевелило упавшие листья у подножия статуи. Сомс передвинулся на
самый конец скамьи. Отсюда статуя снова была женщиной. Очень интересно! И он
сидел неподвижно, в позе мыслителя, закрыв рукой нижнюю часть лица.
Сильно загорелый и по виду бесспорно здоровый, он привык считать себя
измученным долгим путешествием, которое, опоясав земной шар, должно было
закончиться послезавтра, с посадкой на "Адельфик". Трехдневное пребывание в
Вашингтоне было последней каплей, и переносил его Сомс прекрасно. Город был
приятный: в нем оказалось несколько красивых зданий и масса по-осеннему
ярких деревьев, здесь не было нью-йоркской сутолоки, и во многих домах, по
его мнению, даже можно было бы жить по-человечески. Конечно, город кишел
американцами, но это уж было неизбежно. И Флер его радовала: она совсем
успокоилась после этой неприятной истории с Феррар, была, по-видимому, в
прекрасных отношениях с Майклом и с удовольствием ждала возвращения домой и
встречи с ребенком. Сомс безмятежно предавался ощущению завершенности и
покоя, чувству, что добродетель сама себе награда, и главное - мысли, что
скоро он снова услышит запах английской травы и снова увидит реку,
протекающую мимо его коров. Аннет - и та, возможно, будет рада его видеть:
он купил ей в Нью-Йорке превосходный браслет с изумрудами. И завершением
этой общей удовлетворенности явилась статуя "Нирваны".
- Вот мы и пришли, Энн.
Английский голос, и двое молодых людей на дальнем конце - наверно,
будут болтать! Он готовился встать, когда услышал голос девушки -
американский голос, но мягкий и странно интимный.
- Джон, она изумительная. У меня прямо замирает вот тут.
По движению ее руки Сомс увидел, что именно там замирало и у него,
когда он смотрел на статую.
- Вечный покой. Грустно от нее, Джон.
В ту минуту, когда молодой человек взял ее под руку, стало видно его
лицо. С быстротой молнии половина лица Сомса опять скрылась за его рукой.
Джон! Да, вот оно что! Джон Форсайт - никакого сомнения! И эта девочка - его
жена, сестра, как он слышал, того молодого американца, Фрэнсиса Уилмота. Что
за несчастье! Он прекрасно помнил лицо молодого человека, хотя видел его
только в галерее на Корк-стрит, да после в кондитерской, да раз в тот
невеселый день, когда ездил в Робин-Хилл просить свою разведенную первую
жену позволить ее сыну жениться на его дочери. Никогда он так не радовался
отказу. Никогда меньше не сомневался, что так нужно, а между тем боль,
испытанная им, когда он сообщил об этом отказе "Флер, осталась у него в
памяти, как тлеющий уголь, красный и жгучий под пеплом лет. Надвинув шляпу
на лоб и заслонившись рукой, он стал наблюдать.
Молодой человек стоял с непокрытой головой, словно поклоняясь статуе.
Что-то форсайтское в нем есть, хотя слишком уж большая шевелюра. Говорили -
поэт! Неплохое лицо, что называется обаятельное; глаза посажены глубоко, как
у деда, старого Джолиона, и такого же цвета - темно-серые; более светлый тон
волос - очевидно, от матери; но подбородок Форсайта. Сомс взглянул на его
спутницу. Среднего роста, смугло-бледная, черные волосы, темные глаза;
красивая посадка головы и хорошо держится - очень прямо. Что и говорить -
мила! Но как мог этот мальчик увлечься ею после Флер? Все же у нее
естественный вид для американки; чуть похожа на русалку, и что-то в ней есть
интимное, домашнее.
Ничто в Америке не поразило Сомса так сильно, как отсутствие
обособленности и чувства дома. Чтобы остаться в одиночестве, нужно выключить
телефон и залезть в ванну - иначе непременно позвонят, как раз когда
собираешься ложиться спать, и спросят, не вы ли мистер и миссис Ньюберг. И
дома не отделены друг от друга и от улицы. В отелях все комнаты сообщаются,
в вестибюле - неизбежная стая банкиров. А обеды - ничего в них домашнего;
даже если обедаешь в гостях, всегда одно и то же: омары, индейка, спаржа,
салат и сливочное мороженое; конечно, блюда все хорошие и в весе прибавляешь
- но ничего домашнего.
Те двое разговаривали. Он вспомнил голос молодого человека.
- Это величайшее создание рук человеческих во всей Америке, Энн. У нас
в Англии не найдешь ничего подобного. Прямо аппетит разыгрывается придется
поехать в Египет.
- Твоя мама согласилась бы с радостью, Джон; и я тоже.
- Пойдем посмотрим ее с другой стороны.
Сомс поспешно встал и вышел из ниши. Его не узнали, но он был
взволнован. Нелепая, даже опасная встреча! Он проездил шесть месяцев, чтобы
вернуть Флер душевное равновесие, и теперь, когда она успокоилась, он ни за
что на свете не допустит, чтобы она снова разволновалась от встречи со своей
первой любовью. Он слишком хорошо помнил, как его самого волновал вид Ирэн.
Да, а ведь очень возможно, что Ирэн тоже здесь! Ну что же, Вашингтон -
большой город. Опасность невелика! После обеда - поездка в Маунт.
Верной, а завтра рано утром отъезд. У ворот кладбища его ждало такси.
Один из автомобилей, стоявших тут же, принадлежал, очевидно, этим молодым
людям; и он искоса оглядел машины. Не возникло ли у него опасение или
надежда увидеть в одной из них, ту, которую когда-то, в другой жизни, он
видел день за днем, ночь за ночью, которая вечно, казалось, ждала того, что
он не мог ей дать. Нет! Только шоферы переговариваются. И, садясь в такси,
он сказал:
- Отель "Потомак".
- Отель "Потбмак"?
- Если вам так больше нравится.
Шофер ухмыльнулся и захлопнул дверцу. Дом раненых воинов! Ветераны-то,
говорят, почти все умерли. Впрочем, и с последней войны их вернулось немало.
А что для Америки пространство и деньги? Здесь столько их не знают куда
девать! Что ж, неважно, раз ему скоро уезжать. Ничего не важно. Он даже
пригласил целую кучу американцев заехать посмотреть его коллекцию, если они
будут в Англии. Все они были очень радушны, очень гостеприимны; он перевидал
множество прекрасных картин, среди них несколько китайских. И столько
высоких зданий; и воздух очень бодрящий. Жить он здесь не хотел бы, но не
надолго - почему же! Во всем так много жизни - неплохое возбуждающее
средство!
"Не могу себе представить, как она здесь живет, - вздумалось ему вдруг.
- В жизни не видал более "домашнего" человека". Машины катились мимо или
рядами выстраивались на стоянках. Машины и газеты - вот Америка! И внезапная
мысль встревожила его. Они здесь все печатают, Что, если в списке прибывших
есть его имя?
Вернувшись в отель, он сейчас же прошел к киоску, где продавались
газеты, зубная паста, конфеты, о которые ломаются зубы, вероятно, и новые
зубы взамен сломанных. Список прибывших? Вот он: "Отель "Потомак": м-р и м-с
Мак-Гунн; две мисс Эрик; м-р X. Йелам Рут; м-р Семмз Форсит; м-р и м-с
Мунт". Ну конечно, тут как тут! Только, к счастью, совсем не похоже: Форсит!
Мунт! Никогда не напишут верно. "Семмз"! Неузнаваемо, надо надеяться. И,
подойдя к окошечку конторы, он взял книгу приезжающих. Да! Он написал имена
совершенно четко. И слава богу, иначе они по ошибке напечатали бы их
правильно. А потом, перевернув страницу, он прочел: "М-р и м-с Джолион
Форсайт". Здесь! В этом отеле! За день до них; да, и на самом верху
страницы, с пометкой на несколько дней раньше: "М-с Ирэн Форсайт". Мысль его
заработала с неимоверной быстротой. Надо взяться за дело сейчас же. Где Флер
и Майкл? Галерею Фриэра они осмотрели вместе вчера - прелестная, между
прочим, галерея, лучшей в жизни не видел. И были у памятника Линкольну, и у
какой-то башни, на которую он отказался лезть. Сегодня утром они собирались
в галерею Коркоран, на юбилейную выставку. Он знает, что это такое. Видел он
в свое время юбилейные выставки в Англии! Модные художники всех эпох, а в
результате - грусть и печаль. И он сказал клерку:
- Есть тут где-нибудь ресторан, где бы можно хорошо позавтракать?
- Конечно. У Филлера отлично готовят.
- Так вот, если придут моя дочь с мужем, будьте любезны передать им,
что я буду ждать их у Филлера в час.
И, подойдя опять к киоску, он купил билеты в оперу, чтобы было куда
уйти вечером, а через десять минут уже направлялся к галерее Коркоран. От
Филлера они проедут прямо в Маунт-Вернон; пообедают перед спектаклем в
каком-нибудь другом отеле и завтра первым поездом прочь отсюда - он не
желает рисковать. Только бы поймать их в галерее!
Придя туда, он по привычке купил каталог и прошел наверх. Комнаты
выходили в широкий коридор, и он начал с последней, где помешалась
современная живопись, А вот и они перед картиной, изображающей заходящее
солнце. Уверенный в них, но еще не уверенный в себе - Флер так
проницательна, - Сомс взглянул на картины. Все современщина, подражание
французским выдумкам, которые Думетриус еще полгода тому назад показывал ему
в Лондоне. Как он и думал - все одно и то же; свободно могли бы все сойти за
работу одного художника, Он увидел, как Флер дотронулась до руки Майкла и
засмеялась. Какая она хорошенькая! Было бы слишком жаль опять ее расстроить.
Он подошел к ним. Что? Это, оказывается, не заходящее солнце, а лицо
мужчины? Да, в наше время никак не угадаешь.
И он сказал:
- Я решил зайти за вами. Мы завтракаем у Филлера - говорят, там лучше,
чем у нас в отеле, а оттуда можем прямо поехать в Маунт-Вернон. А на вечер я
взял билеты в оперу.
И, чувствуя на себе пристальный взгляд Флер, он стал разглядывать
картину Ему было очень не по себе.
- Что, более старые картины - лучше? - спросил он.
- Знаете, сэр, Флер как раз только что говорила: как можно еще
заниматься живописью в наши дни?
- То есть почему это?
- Если пройдете всю выставку, скажете то же самое. Здесь ведь собраны
картины за сто лет.
- Лучшие произведения никогда не попадают на такие выставки, - сказал
Сомс, - берут, что могут достать. Райдер, Инис, Уистлер, Сарджент - у
американцев есть великие мастера.
- Разумеется, - сказала Флер. - Но ты правда хочешь все осмотреть,
папа? Я страшно проголодалась.
- Нет, - сказал Сомс. - После той статуи что-то не хочется. Пойдемте
завтракать.
II
Маунт-Вернон! Расположен он был замечательно! Яркая раскраска листвы и
поросший травою обрыв, а под ним широкий синий Потомак, даже но признанию
Сомса более внушительный, чем Темза, А наверху низкий белый дом, спокойный и
действительно уединенный, если не считать экскурсантов, почти английский и
внушающий чувство, не испытанное им с самого отъезда из Англии, Понятно,
почему этот Георг Вашингтон любил его. Сомс и сам мог бы привязаться к
такому месту, Старый дом лорда Джона Рассела на холме в Ричмонде немножко
напоминал его, если бы, конечно, не ширина реки и не это чувство, которое у
него по крайней мере всегда являлось в Америке и Канаде, будто стараются
заполнить страну и не могут - такое огромное пространство и, по-видимому,
полный недостаток времени. Флер была в восторге, а Майкл заметил, что все
это, "честное слово, знаменито! ". Солнце пригревало Сомсу щеку, когда он в
последний раз огляделся с широкого крыльца, прежде чем войти в самый дом,
Это он запомнит - не вся Америка создалась в один день! Он вошел в дом и
стал тихо пробираться по комнатам нижнего этажа. Правда, устроено все было
на редкость хорошо. Одни только подлинные вещи полуторавековой давности,
напомнившие Сомсу минуты, проведенные в антикварных лавках старых английских
городков. Слишком много, конечно, "Георга Вашингтона": кружка Георга
Вашингтона, ножная ванна Георга Вашингтона, и его письмо к такому-то, и
кружево с его воротника, и его шпага, и его карабин, и все, что принадлежало
ему. Но это, положим, было неизбежно. Отделившись от толпы, отделившись даже
от своей дочери. Сомс двигался, укрывшись, как плащом, своей
коллекционерской привычкой молчаливой оценки; он так не любил смешивать свои
суждения с глупостями ничего не понимающих людей. Он добрался до спальни на
втором этаже, где Георг Вашингтон умер, и стал разглядывать ее через
решетку, как вдруг уловил звуки, от которых кровь застыла у него в жилах. Те
самые голоса, которые он слышал утром перед статуей Сент-Годенса, и
вперемежку с ними голос Майкла! И Флер здесь? Беглый взгляд через плечо
успокоил его. Нет! Они стояли втроем у парадной лестницы и обменивались
замечаниями, обычными между чужими людьми, случайно интересующимися одним и
тем же. Он слышал, как Майкл сказал: "Хороший вкус у них был в то время", а
Джон Форсайт ответил: "Ведь все ручная работа".
Сомс бросился к задней лестнице, толкнул какую-то толстую даму,
отпрянул, споткнулся и ринулся вниз. Если Флер не с Майклом, значит она
завладела хранителем музея. Увести ее, пока те трое не сошли вниз! Два
молодых англичанина вряд ли представятся друг другу, а если и так, надо
поскорее отвлечь Майкла. Но как увести Флер? Да, вот она - беседует с
хранителем перед флейтой Георга Вашингтона, лежащей на клавикордах Георга
Вашингтона в гостиной, И Сомсу стало тяжко. Возмутительно болеть, еще более
возмутительно притворяться больным! А между тем - как же иначе? Не может он
подойти к ней и сказать: "С меня довольно, едем домой". Судорожно глотая
слюну, он приложил ко лбу руку и пошел к клавикордам.
- Флер, - начал он и сейчас же, чтобы не дать ей сбить себя, продолжал:
- Мне что-то нездоровится. Придется пойти сесть в автомобиль.
Слова поразительные в устах такого сдержанного человека.
- Папа, что с тобой?
- Не знаю, - сказал Сомс, - голова кружится. Дай пне руку.
Право же, ужасно для него - вся эта история. Пока они шли к автомобилю,
оставленному у ворот, ее заботливость так смущала его, что он готов был
бросить свои уловки. Но он ухитрился проговорить:
- Слишком много двигался, должно быть; а может, еда виновата. Я посижу
спокойно в автомобиле.
К его великой радости, она села рядом с ним, достала пузырек с
нюхательными солями и послала шофера за Майклом. Сомс был тронут, хотя ему
совсем не нравилось нюхать соли, которые оказались очень крепкими.
- Вот суматоха из-за пустяков, - проговорил он.
- Лучше поедем сейчас домой, милый, и ты ляжешь.
Через несколько минут прибежал Майкл. Он тоже, как показалось Сомсу,
выразил непритворную тревогу, и машина тронулась, Сомс откинулся на спинку.
Флер держала его руку; он плотно сжал губы, закрыл глаза и чувствовал себя,
пожалуй, лучше чем когда-либо. Не доезжая Александрии, он раскрыл рот, чтобы
сказать, что испортил им поездку; нужно ехать домой через Арлингтон, и он
подождет в автомобиле, а они осмотрят музей. Флер не хотела сначала, но он
настоял. Зато когда они остановились перед этим вторым белым домом, тоже
удачно расположенным над рекой, с ним чуть не случился припадок, пока он
ждал их. Что если та же мысль придет в голову Джону Форсайту и он вдруг
подкатит сюда? Он испытал острое чувство облегчения, когда они вышли из
дома, говоря, что тут очень хорошо, но не сравнить с Маунт-Вернон: слишком
массивные колонны у входа. Когда машина снова покатилась по багряному лесу.
Сомс окончательно открыл глаза.
- Все прошло. Скорей всего, печень шалила.
- Тебе бы выпить рюмку коньяку, папа. Можно достать по рецепту врача.
- Врача? Глупости. Пообедаем у себя в номере, и я достану у официанта.
У них, наверно, найдется.
Обедать в номере! Это была счастливая мысль.
Добравшись к себе, он лег на диван, растроганный и довольный, потому
что Флер поправляла ему подушки, затемнила лампу и поглядывала на него
поверх книги, чтобы удостовериться, лучше ли ему. Он не помнил, чтобы
когда-нибудь чувствовал так определенно, что она его любит. Он даже думал:
"Не мешало бы болеть вот так изредка!" А дома, чуть только он жаловался, что
ему плохо, Аннет сейчас же жаловалась, что ей еще хуже.
Совсем близко, в маленькой гостиной через площадку, играли на рояле.
- Тебе не мешает музыка, милый?
У Сомса мелькнула мысль: "Ирэн!" А если так и Флер пойдет просить,
чтобы перестали играть, - вот тогда действительно заварится каша.
- Нет, не надо, даже приятно, - поспешил он сказать.
- Очень хорошее туше.
Туше Ирэн! Он помнил, как Джун когда-то восторгалась ее туше; помнил,
как застал однажды Боснии, слушавшего ее в маленькой гостиной на
Монпелье-сквер, и его лицо, вечно выражавшее какую-то тревогу; помнил, как
она всегда бросала играть, когда появлялся он сам, - из боязни ли помешать,
или считая, что он все равно не оценит? Он никогда не понимал. Никогда
ничего не понимал! Он закрыл глаза и сейчас же увидел Ирэн в
изумрудно-зеленом вечернем платье в передней дома на Парк-Лейн, в день
первого приема после их, свадебного путешествия, Почему такие картины
возникают, чуть закроешь глаза, - картины без всякого смысла? Ирэн
расчесывает волосы - теперь, наверное, седые! Ему семьдесят лет, ей, значит,
около шестидесяти двух. Как бежит время! Волосы цвета вишни - так называла
их старая тетя Джули с некоторой гордостью, что нашла верное выражение, - и
глаза такие бархатисто-темные! Ах, да разве во внешности дело? А впрочем,
кто знает? Может быть, если бы он умел выражать свои чувства! Если б понимал
музыку! Если б она не возбуждала его так! Может быть... о, к черту "может
быть"! Разве угадаешь? И здесь, именно здесь. Путаная история. Неужели
никогда не забыть?
Флер ушла укладывать вещи и одеваться. Принесли обед. Майкл рассказал,
что встретил в Маунт-Вернон премилую молодую пару. "Англичанин. Сказал, что
МаунтВернон вызывает у него тоску по родине".
- Как его фамилия, Майкл?
- Фамилия? Не спросил. А что?
- Так, не знаю. Думала, может, спросил.
У Сомса отлегло от сердца. Он видел, как она насторожилась, Малейший
предлог, и ее чувство к сыну Ирэн вспыхнет снова. Это в крови!
- Брайт Марклэнд все болтает о будущем Америки, - сказал Майкл, очень
радужно настроен, потому что осталось так много фермеров и людей, работающих
на земле. Впрочем, он болтает и о будущем Англии и тоже настроен очень
радужно, хотя у нас на земле почти никто не работает.
- Кто это Брайт Марклэнд? - буркнул Сомс.
- Редактор одного нашего журнала, сэр. Непревзойденный пример оптимизма
или умения поворачиваться, куда ветер дует.
- Я надеялся, - сказал Сомс вяло, - что, посмотрев новые страны, вы
почувствуете, что старая еще на что-то годится.
Майкл рассмеялся.
- В этом нет надобности меня убеждать, сэр. Но я, видите ли, принадлежу
к так называемому привилегированному классу, и вы, сколько я знаю, тоже.
Сомс поднял глаза. Этот молодой человек иронизирует!
- Ну-с, - сказал он, - а я буду рад вернуться. Вещи уложены?
Да, вещи были уложены. И скоро он вызвал им по телефону такси. Чтобы
они не замешкались в вестибюле, он сам сошел вниз усадить их в машину.
Совершилось это гладко и без помехи. И с глубоким вздохом облегчения он
вошел в лифт и был доставлен назад в свой номер.
III
Он стоял у окна и смотрел на высокие дома, огни, автомобили,
пробегающие далеко внизу, и чистое звездное небо. Теперь он и вправду устал;
еще один такой день - и не нужно будет симулировать недомогание. Ведь на
волоске висело, и не один раз, а несколько! Он жаждал дома и покоя. Быть под
одной крышей с этой женщиной - как странно! Он не проводил ночи под одной
крышей с нею с того страшного дня в ноябре 87-го года, когда он все бродил и
бродил по Монпелье-сквер и вернулся к своей двери, чтобы столкнуться там с
молодым Джо пионом. Один любовник мертв, а другой уже на его пороге! В ту
ночь она скрылась из его дома; и никогда с тех пор до самого этого дня они
не ночевали под одной крышей, Опять эта музыка тихая и дразнящая! Неужели
играет она? Чтобы не слышать, он прошел в спальню и стал складывать вещи.
Это заняло не много времени, так как у него был всего один чемодан. Что же,
ложиться? Лечь и не спать? Он был выбит из колеи. Если это она сидит у рояля
так близко от него... как-то она выглядит теперь? Семь раз - нет, восемь -
видел он ее с того давно ушедшего ноябрьского вечера. Два раза в ее
квартирке в Челси; потом у фонтана в Булонском лесу; в Робин-Хилле, когда
явился с ультиматумом ей и молодому Джолиону; на похоронах королевы
Виктории; на стадионе; снова в Робин-Хилле, когда ездил просить за Флер, и в
галерее Гаупенор перед самым ее отъездом сюда. Каждую встречу он помнил во
всех подробностях вплоть до прощального движения затянутой в перчатку руки
тогда, в последний раз, до чуть заметной улыбки губ.
И Сомс почувствовал озноб. Слишком жарко в этих американских комнатах!
Он опять перешел в гостиную; со стола было убрано, ему принесли вечернюю
газету; ни к чему это. Здешние газеты не интересовали его, На таком
расстоянии от прошлого - так далеко и так давно - что чувствовал он теперь
по отношению к ней? Ненависть? Слишком сильно! Нельзя ненавидеть тех, кто
так далеко. Да ненависти, собственно, и не было! Даже когда он впервые узнал
об ее измене. Презрение? Нет. Она сделала ему слишком больно. Он сам не
знал, что чувствовал. И он стал ходить взад и вперед и раза два остановился
у двери и прислушался, как узник в темнице Недостойно! И, подойдя к дивану,
он растянулся на нем. Надо подумать о путешествии. Доволен ли он им?
Сплошной вихрь предметов, и лиц, и воды, А между тем все шло по программе,
кроме Китая, куда они и не заглянули, такое там сейчас положение. Сфинкс и
Тадж-Махал, порт Ванкувер и Скалистые горы - они точно в чехарду играли у
него в памяти; а теперь эти звуки; неужели она? Странно! В жизни человека
бывает, видно, только одно по-настоящему знойное лето. Все, что случается
после, - чуть греет; и лучше, может быть, а то котел бы взорвался. Чувства
первых лет, когда он знал ее, - хотел бы он пережить их снова? Ни за что на
свете! А впрочем... Сомс встал Музыка все продолжалась; но когда она
кончится, того, кто играет - будь то она или не она - уже не увидишь. Почему
не пройти мимо маленькой гостиной, просто пройти мимо и... заглянуть? Если
она... ну что ж, красота ее, наверно, увяла - та красота, что так опустошила
его. Он заметил, как стоял рояль: да, он сможет увидеть играющего в профиль.
Он отворил дверь, музыка зазвучала громче; и он двинулся вперед.
Только комната Флер отделяла его теперь от маленькой открытой гостиной
по ту сторону лестницы. В коридоре не было никого, даже мальчиков-посыльных.
В конце концов, наверное, какая-нибудь американка; возможно, эта девочка,
жена Джона. Но нет - было что-то... что-то в самом звуке! И, держа перед
собой развернутую вечернюю газету, он пошел дальше, Три колонны отделяли
гостиную от коридора, заменяя собою то, чего так недоставало Сомсу в
Америке, - четвертую стену. У первой колонны он остановился. Около рояля
стояла высокая лампа под оранжевым абажуром, и свет ее падал на ноты, на
клавиши, на щеку и волосы игравшей. Она. Хоть он и предполагал, что она
поседела, но вид этих волос, в которых не осталось ни одной нити прежнего
золота, странно подействовал на него. Волнистые, мягкие, блестящие, они
покрывали ее голову, как серебряный шлем. На ней был вечерний туалет, и он
увидел, что ее шея, плечи и руки все еще округлы и прекрасны. Все ее тело
слегка покачивалось в такт музыке. Платье ее было зеленовато-серое. Сомс
стоял за колонной и смотрел, прикрыв лицо рукой - на случай, если она
обернется. Он, собственно, ничего не чувствовал - лента памяти развернулась
слишком быстро. От первой встречи с ней в борнмутской гостиной до последней
встречи в галерее Гаупенор промелькнула вся жизнь со своим жаром, и холодом,
и болью; долгая борьба чувств, долгое унижение духа, долгая, трудная страсть
и долгие усилия приучить себя к отупению и равнодушию. Ему сейчас меньше
всего хотелось заговорить с ней, но взгляд оторвать он не мог. Вдруг она
кончила играть; наклонилась вперед, закрыла йоты и потянулась к лампе, чтобы
потушить ее. Лицо ее осветилось, и, отступив назад, Сомс увидел его все еще
прекрасное, может быть, более прекрасное, слегка похудевшее, так что глаза
казались даже темнее, чем прежде, больше, мягче под все еще темными бровями.
И опять явилась мысль: "Вот сидит женщина, которую я никогда не знал!" И с
какой-то досадой он отклонился назад, - чтобы не видеть. Да, у нее было
много недостатков, но самым большим всегда была и осталась ее проклятая
таинственность. И, ступая бесшумно, как кошка, он вернулся к себе в номер.
Теперь он устал смертельно; он прошел в спальню и, поспешно раздевшись,
лег в постель. Он всем сердцем желал быть на пароходе под английским флагом.
"Я стар, - подумал он вдруг, - стар". Слишком молода для него эта Америка,
полная энергии, спешащая к непонятным ему целям. Вот восточные страны -
другое дело. А ведь ему в конце концов только семьдесят лет. Отец его дожил
до девяноста, старый Джолион до восьмидесяти пяти, Тимоти до ста - и так все
старые Форсайты. Они-то в семьдесят лет не играли в гольф; а между тем были
моложе, уж конечно моложе, чем он чувствовал себя сегодня. Вид этой
женщины... Стар!
"Не стареть же я еду домой, - подумал, он. - Если опять почувствую себя
так, посоветуюсь с кем-нибудь", Существует какая-то обезьянья штука, которую
впрыскивают. Это не для него. Обезьяны, скажите пожалуйста! Почему не
свиньи, не тигры? Как-нибудь продержаться еще лет десять, пятнадцать, К тому
времени выяснится, куда идет Англия, Провалится пресловутая система
подоходного налога. Он будет знать, сколько сможет оставить Флер; увидит,
как ее малыш подрастет и поступит в школу... только в какую? Итон? Нет, там
учился молодой Джолион. Уинчестер, школа Монтов? Туда тоже нет, если только
его послушаются. Можно в Хэрроу. Или в Молборо, где он сам учился. Может, он
еще увидит Кита участником состязания в крикет. Еще пятнадцать лет, пока Кит
сможет играть в крикет. Что же, есть чего ждать, есть для чего держаться.
Если нет этого, чувствуешь себя стариком, а уж если почувствуешь себя
стариком, то и будешь стариком, и скоро настанет конец. Как сохранилась эта
женщина! Она!.. У него еще есть картины; приняться за них посерьезнее. Ах,
эта галерея Фриэра! Завещать их государству, и имя твое будет жить -
подумаешь, утешение! Она! Она не умрет никогда!
Полоска света на стене у самой двери.
- Спишь, папа?
Значит, Флер не забыла зайти к нему!
- Ну, как ты, дорогой?
- Ничего, устал. Как опера?
- Так себе.
- Я просил разбудить нас в семь. Позавтракаем в поезде.
Она коснулась губами его лба. Если бы... если бы эта женщина... но
никогда - ни разу, - никогда по собственной воле...
- Спокойной ночи, - сказал он. - Спи спокойно.
Полоска света на стене сузилась и исчезла. Ну, теперь ему захотелось
спать. Но в этом доме - лица, лица! Прошлое - настоящее - у рояля - у его
постели - проходит мимо, мимо - а там, за ними, большая женщина в одежде из
бронзы, с закрытыми глазами, погруженная в вечное, глубокое, глу... И с
постели раздался легкий храп.
Обращений с начала месяца: 24, Last-modified: Wed, 22 Dec 1999 09:09:30 GMT