Оцените этот текст:Не читал10987654321 Прогноз
Джеймс Олдридж. Дело чести

   -----------------------------------------------------------------------
   James Aldridge. Signed With Their Honour (1942).
   Пер. - П.Охрименко, Д.Горбов. В кн. "Джеймс Олдридж. Дело чести.
   Охотник. Не хочу, чтобы он умирал". Л., Лениздат, 1958.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


1

   Все лето было насыщено пылью. Порой доходило до того, что люди надевали
противогазы. Пыль в лагере обволакивала все. Она была в пище, на  тарелках
и мисках, на одежде - везде. На койках вечером, ночью, весь день.  Во  рту
весь день и всю ночь. В воде. На поверхности всего, что имеет поверхность.
Пыль стала синонимом летнего зноя; грязь на лице и теле отождествлялась  с
жарой. Казалось, что если смыть с  себя  всю  эту  пыль  и  надеть  свежее
платье, станет прохладно, несмотря на жару и духоту.
   А кроме пыли, были еще пот и мухи, сырые ночи и холодные  утра.  Пот  и
мухи тоже стали синонимом, как пыль и духота.  Стоит  избавиться  от  мух,
думали вы, и не будешь потеть. Чувствовать на лице влажное тесто из пота и
пыли было очень противно. А раздражавшее  спину  ощущение  мокрой  пыльной
рубашки не покидало вас, даже когда вы снимали рубашку.
   Если же вам удавалось забыться и уйти от ныли, пота и  мух,  появлялись
итальянские самолеты. Они всегда прилетали под  утро,  в  начале  второго,
когда всходила луна. Сон, нарушенный  налетом  в  эту  пору,  был  подобен
вдоху, который тянешь и  тянешь  и  не  можешь  выдохнуть.  Только  сладко
заснешь, и вдруг - налет. Оставаться в  постели  нельзя,  так  как  сейчас
посыплются зажигалки, и приходится лезть в щель. А когда возвращаешься  на
койку, то приносишь из щели еще больше пыли и грязи.
   В летних боях перевес был  на  стороне  итальянцев.  События  начались,
когда командование принял  Грациани.  Он  пустил  против  бронеавтомобилей
бипланы "КР-42", вооруженные пушкой с бронебойными снарядами.
   Задача охотиться за "КР-42" и отгонять их от автомашин  была  возложена
одно время на истребители  "Гладиатор",  но  это  было  безнадежное  дело.
"КР-42" обычно оставались невидимы, а если случайно и попадались  вам,  то
были слишком близко к своим базам, а вы слишком далеко от своей, чтобы  их
преследовать. И настоящих сражений быть не могло, так как итальянцы  имели
приказ уходить  после  первой  атаки.  Это  было  очень  разумно,  хотя  и
подрывало их  дух,  поскольку  им  приходилось  каждый  раз  обращаться  в
бегство. Нет ничего мудреного, что они всегда неважно держались в бою.
   Позднее, когда Грациани и Малетти вторглись в Египет,  воздушная  война
приняла другие формы. Итальянцы использовали все свои "79" для штурмовки и
бомбежки всех баз и аэродромов. Эскадрилье "Гладиаторов" пришлось  бросить
все свое имущество, кроме автомашин, и эвакуироваться из Бук-Бука  поближе
к Мартин Матушу.
   Итальянцы дошли до Бук-Бука. Здесь они  остановились  для  подтягивания
тылов, а пока вели операции из Соллума, откуда "79" и  "Канты"  непрерывно
бомбили   Мерса-Матру;   тогда   же   в    воздухе    впервые    появились
истребители-монопланы "Макки".
   Потребовалось некоторое время,  чтобы  примениться  к  тактике  "Макки"
после "КР-42", которые мало чем отличались от  "Гладиаторов".  "Макки"  не
обладали такой маневренностью, как "Гладиаторы", но скоростью превосходили
их. И борьба с ними усложнялась, когда они  летали  в  смешанном  строю  с
"КР-42".  Перед  атакой  необходимо  было  решать,  как   действовать,   в
зависимости от того, какой самолет будет перед каш  -  "Макки"  или  "42".
"Гладиаторы" приуныли.
   Затем прибыли "Харрикейны". Сначала  их  было  только  три.  Однажды  в
полдень они вылетели  в  очередной  патруль  над  Мерса-Матру.  Когда  они
поднялись примерно на пятнадцать тысяч футов, со стороны  моря  показались
четырнадцать "79" и десять "Макки". "Харрикейны" спикировали и сразу сбили
два "79" и один "Макки". Они  даже  не  нарушили  строя  и  снова  набрали
высоту. "Макки" рассеялись, оставив свои  бомбардировщики  без  прикрытия.
"Харрикейны" спикировали еще раз, сбили  еще  два  "79",  некоторое  время
преследовали итальянцев и вернулись на базу.
   Итальянцы не показывались два дня. Потом  появились,  наскоро  сбросили
бомбы и повернули обратно. Они поджидали истребителей,  которые  могли  бы
состязаться с "Харрикейнами". На время установилось затишье.
   Иногда "Гладиаторы" штурмовали итальянские  позиции  и  колонны  войск.
Итальянцы строили дорогу между  Сиди-Баррани  и  Мерса-Матру.  Дорога  шла
прямиком на протяжении  двадцати  миль.  Два  раза  "Гладиаторы"  вылетали
штурмовать саперов, занятых на постройке. Несколько человек было убито, но
это только немного замедлило работы.
   А потом затишье стало таким полным, что  "Гладиаторы"  один  за  другим
отправлялись в Гелиополис для ремонта. Летчик перегонял свою машину  летом
в Гелиополис и, пока его самолет был в ремонте,  проводил  два-три  дня  в
отпуске в Каире; затем перегонял машину обратно в эскадрилью. Так обстояло
дело в конце октября, когда итальянцы вторглись в Грецию.
   Так  как  большинство  исправных  самолетов  восьмидесятой   эскадрильи
находилось в Гелиополисе, она получила приказ отправиться в Грецию.  Когда
из Афин, после осмотра тамошних аэродромов, вернулся командир  эскадрильи,
в Грецию вылетела первая пятерка "Гладиаторов" с  посадкой  на  Крите  для
заправки. Следующая пятерка вылетела два  дня  спустя.  Последняя  пятерка
задержалась, так как она имела новые машины,  которые  надо  было  сначала
испытать в Гелиополисе. Их перегоняли потом по  две  и  даже  в  одиночку.
Резервы должны были направляться в Грецию по мере их накопления.
   Лето кончилось. Пыль и восточный ветер наконец утихомирились. В пустыне
становилось все холоднее ночью, и холод все дольше держался по утрам. Луны
не было, и итальянцы прекратили налеты. Но мухи и грязь  были  вечны,  как
смерть. Однако они не так докучали, потому что воздух стал  суше,  и  даже
пот мгновенно испарялся, как будто всасывался обратно. Зимний покой  мирно
распростерся над пустыней.



2

   - Наберем двенадцать тысяч? - спросил молодой летчик.
   - Да, примерно так, - кивнул Джон Квейль. - Греки уверяют, что заметили
их на десяти тысячах. Но наверное знать нельзя.
   По зеленой  смеси  травы  и  грязи  они  прошли  к  бипланам  на  конец
аэродрома.
   - Держись вплотную за Гореллем, Тэп. Не позволяй ему отбиваться.
   - Ладно.
   - И сам не отбивайся.
   - Ладно, - еще раз сказал Тэп. - Ты думаешь, с ними истребители?
   - По донесению - нет. Сюда они во всяком случае не долетят.
   - Не знаю, Джон. Когда мы покидали Египет, у итальянцев  появились  эти
новые "Ф-5".
   Тэп задернул молнию на ирвиновской куртке  и  начал  натягивать  тонкие
перчатки, обтрепавшиеся и лопнувшие по швам.
   - У них нет дальних истребителей. Но  если  они  покажутся,  постарайся
прикрыть Горелля.
   - Не нравится мне плестись в хвосте. Ты мог бы сам  замыкать  звено,  -
сказал Тэп.
   - Привыкнешь. Ты только поглядывай назад. Следи,  нет  ли  погони,  это
твое дело. И смотри, чтобы Горелль не отставал  от  меня.  Если  не  будет
истребителей, он справится отлично.
   - Ладно, только не делай слишком крутых разворотов. Я не  могу  держать
высоту, если иду в хвосте, а должен тянуться за тобой.
   - Хорошо. Присматривай же за Гореллем.
   Летчики расстались. Квейль направился к самолету, который подруливал по
ветру к краю площадки. Он поднял руку,  в  которой  держал  шлем.  Самолет
подрулил к нему. Сидевший в кабине  молодой  летчик  развернул  машину  на
полкруга и прикрыл газ.
   - Не отставай от меня, Горелль, слышишь? - крикнул Квейль.
   - Хорошо.
   - Мы будем иметь дело с "Савойями", я полагаю. Если  будешь  атаковать,
старайся попасть в горб над задней кромкой крыла.
   Горелль поправил ремни парашюта.
   - За тобой будет идти Тэп.
   Квейль еще раз поднял руку и направился к  другому  самолету  метрах  в
двухстах в стороне; двое механиков прогревали мотор. По дороге он взглянул
вверх и увидел водянисто-прозрачную синеву неба  и  белые  как  мел  пятна
облаков. Пожалуй, облака слишком высоко,  чтобы  прятаться  в  них.  Тысяч
пятнадцать футов, и  не  очень  густые.  Возможно,  что  двенадцать  тысяч
недостаточная высота для атаки.  Греки  говорили,  что  "Савойи"  держатся
примерно на десяти тысячах. Но они могут подняться и выше, чтобы  уйти  от
зениток. Грекам не следовало бы открывать зенитный огонь.
   Все это пронеслось в уме у Квейля, пока он шагал по аэродрому. Когда он
подошел  к  небольшому  короткотелому  самолету,  окрашенному  в  защитный
оранжевый цвет, из кабины вылез моторист. Мотор самолета работал устойчиво
и мягко.
   - Все в порядке, сержант? - обратился Квейль к  низкорослому  человеку,
стоявшему подле самолета.
   - В полнейшем. В кабине еще немножко подтекает масло, но педали я вытер
начисто. Не ступайте на пол, и подошвы не будут скользить.
   Стройный молодой летчик натянул на себя  подбитый  мехом  непромокаемый
комбинезон, укрепил ремни парашюта, ступил на крыло,  подтянулся  и  легко
влез в кабину. Он надел шлем, пристегнул у рта микрофон, затормозил колеса
шасси и прибавил газу. Затем он отпустил тормоза и нажал на правую педаль.
Самолет сделал поворот и под гогочущие выхлопы мотора вприпрыжку  поскакал
по  зеленым  рытвинам  взлетной  площадки.  Еще  три  самолета  рулили  по
аэродрому с разных направлений. Все это были "Гладиаторы", как  и  самолет
командира звена. Юный Горелль уже поставил свою машину носом против  ветра
и поджидал других. Один за другим они обходили его и становились в  строй,
образуя как бы наконечник стрелы. Квейль подошел последним и  занял  место
на острие.
   Обведя взглядом весь строй, Квейль тронул ручку управления, дал  газ  и
рванулся вперед. Пять самолетов медленно запрыгали по  аэродрому,  набирая
скорость; хвосты поднялись вверх, колеса постепенно оторвались от земли  и
касались дерна лишь на бугорках, но продолжали вертеться,  пока  земля  не
ушла из-под них окончательно. Самолеты легко взлетели. Широкой кривой пять
истребителей развернулись над кольцом гор, окружавших  аэродром,  и  стали
набирать высоту над Афинами.
   Поднимаясь,  Квейль  мог  видеть  внизу  новый  город.  На  улицах   не
замечалось никакого движения: в городе была объявлена  воздушная  тревога.
Акрополь плоским белым пятном  лежал  между  городом  и  морем.  А  вокруг
тянулись зеленые луга и сплошная шапка лесов.
   Вот мы и здесь, думал Квейль, окидывая взглядом свое звено, следовавшее
за ним в сомкнутом строю. Как все это просто случилось. Просто,  -  потому
что чего же проще, если ты где-то должен быть.  В  один  прекрасный  день,
когда они стояли в Фуке и самум бушевал в пустыне, Хикки  сказал:  "Должно
быть, нас пошлют в Грецию". С этого началось. Но наверное никто  не  знал,
даже когда Квейль и Хикки  покинули  Фуку  и  вылетели  в  Гелиополис  под
Каиром. Хикки был командиром эскадрильи, и так как он направлялся в  Каир,
а остальные "Гладиаторы" уже собрались на ремонт в Гелиополис, можно  было
догадаться, что предстоят перемены.
   Аэродромный автобус поджидал Хикки, чтобы свезти его  в  штаб.  Финн  и
Джон Херси были на аэродроме.  Они  рассказывали,  что  отлично  проводили
время, пока их самолеты были в ремонте, а  потом  собирались  вернуться  в
Фуку, но штаб задержал их. Им очень хотелось знать, что все это  означает.
Вскоре всей эскадрилье стало известно, что Хикки тоже прибыл в Каир.
   Днем летчики сидели в каирском баре  и  пили  пиво  в  ожидании  Хикки,
застрявшего в штабе на другом конце города.  Вернувшись  из  штаба,  Хикки
пожал плечами и сказал: "Греция", - и все молча погрузились в размышления.
Им хотелось потолковать между собой, но приходилось  молчать,  потому  что
это была пока  военная  тайна.  Все  же  вечером,  когда  Хикки  и  Квейль
возвращались в штаб, Хикки сказал, что,  кроме  восьмидесятой  эскадрильи,
других истребителей в Грецию не пошлют.
   - В Греции будут только британские воздушные  силы,  -  добавил  он.  -
Других родов войск не будет, ну еще базы  снабжения.  Двести  одиннадцатая
эскадрилья, "Бленхеймы", уже там. И эскадрилья "Веллингтонов", они  делают
ночные  налеты  на  Италию.  "Бленхеймы"  бомбят  Албанию.  Мы  будем   их
сопровождать. Первые несколько дней будем стоять в Фалероне, возле Афин, а
затем, вероятно, переберемся в  Ларису,  в  глубь  страны.  Там,  говорят,
собачья погода и высоченные горы.
   А Херси сказал в тот вечер: "Афины - прекрасный  город".  Но  никто  не
поверил, и никто не обратил внимания, когда он сказал, что Афины -  вполне
современный город, а вовсе не древний... И он был прав,  -  действительно,
современный,  думал  Квейль...  Херси  рассказывал  еще:  там  не  говорят
по-английски, зато говорят  по-французски  и  по-немецки.  В  городе  есть
отличные кабаре с венгерками, - их много везде на Балканах. "Мы, вероятно,
прилетим туда как раз под занавес", - сказал в  заключение  Херси.  А  он,
Квейль, оптимистически заметил: "Они могут еще преподнести тебе  сюрприз".
- "Кто, греки?" - спросил Херси. - "Они неплохие вояки".


   Они вылетели из Гелиополиса на другой день,  звеньями  по  трое.  Хикки
взял с собой Горелля и Финна. Херси вылетел с Вэйном и Стюартом. Тэп  взял
Констэнса и Соута, а  Квейль  -  Брюера  и  Ричардсона.  Остальные  летели
поодиночке.
   Это был далекий перелет, и им пришлось  сделать  посадку  в  Кании,  на
Крите, для заправки. Хикки поджидал их в  Фалероне  с  автобусом,  который
вместе с наземным составом прибыл морем. На этом автобусе они  отправились
в Афины.
   Они не ожидали разыгравшихся при этом сцен. Когда они въехали в  город,
население шумно приветствовало их. Автобус  еще  был  окрашен  в  песочный
цвет,  цвет  пустыни,  и  по  этому  признаку  нетрудно  было   распознать
английскую военную машину. Греки встречали их радостными криками. А  когда
они подъехали к отелю "Атинай"  и  начали  вытаскивать  из  автобуса  свои
пожитки, вокруг мигом собралась огромная  толпа.  Греки  подхватили  вещи.
Вещевой мешок Квейля вырвали у него из  рук.  Его  хлопали  и  гладили  по
спине, а кто-то стукнул по голове. Вместе с Хикки  он  с  трудом  проложил
себе дорогу к подъезду.  Да,  здорово  было!  Он  сам  слышал,  как  толпа
кричала: "Инглизи, инглизи айропланос!" Все были в приподнятом настроении,
и все соглашались, что греки - прекрасные люди.
   Каждый  раз,  когда  случалось  идти  по  улице,  за  ними  увязывались
прохожие, которые радостно говорили им что-то по-гречески. Когда в  первый
же день в Афинах была  объявлена  воздушная  тревога,  а  Квейль  и  Хикки
продолжали  шагать  по  тротуару,  полиция  приложила  все  усилия,  чтобы
втолкнуть их в ближайшее убежище, но они  отказались.  Греки  недоумевали,
почему они не поднимаются в воздух, чтобы прогнать  итальянские  самолеты.
Но итальянцы не появились над городом, и греки  ликовали,  а  один  хорошо
одетый грек сказал Хикки:
   - Ну, теперь эти мерзавцы сюда не прилетят! Не-ет! Теперь мы можем быть
спокойны. Вы надежные ребята. Мы так рады  вам!  Теперь  эти  мерзавцы  не
прилетят. О нет!
   А вечером в шумном, ярко  освещенном,  шикарном  кабаре,  переполненном
летчиками двух бомбардировочных эскадрилий, находившихся в  Афинах  уже  с
неделю, стоял дым коромыслом. Певички, венгерки и гречанки, пытались  было
выступать со своими номерами в зале, между столиками, но пришлось от этого
отказаться, так как летчики позволяли себе вольности. Впрочем, девицам это
нравилось, -  они  сами  льнули  к  мужчинам,  никого  не  обделяя  своими
нежностями. Кабаре было битком набито, - нельзя было ни  пошевелиться,  ни
улучить минуту тишины, чтобы сказать что-нибудь, ни разобрать, что говорят
другие, так что никто не мешал девицам, и они делали, что хотели. Особенно
буйствовала одна гречанка со шрамом над большим выпученным глазом.
   - Инглизи, инглизи! - кричала она.
   Она вылила кружку пива на пол, "чтобы было скользко и хорошо пахло". Ее
платье было разорвано на спине - модное дорогое платье. Кожа у нее была на
редкость смуглая. Кто-то крикнул:
   - У нее белье в горошинку!
   - Нет, нет... - сказала она по-английски.
   Она совсем завладела Хикки, вцепилась в его  рыжие  волосы  и  кричала:
"Смотрите, смотрите, совсем красные!" Потом нагнула  его  голову  к  своей
груди и, указывая на полоску материи во впадине между  грудями,  объявила:
"Тот же цвет. Как раз для него.  Красное  к  красному!"  И  Хикки,  обычно
сдержанный и  холодный,  нисколько  не  был  смущен,  так  как  успел  уже
захмелеть.
   Это было какое-то безумие и напоминало кадр  из  фильма;  но  следующий
день и ночь были не менее безумны и фантастичны.
   Из-за низкой облачности эскадрилья до сегодняшнего дня не поднималась в
воздух. Это был их первый вылет. Хикки отправился в Ларису вместе с  Херси
и Стюартом, чтобы осмотреть  аэродром.  В  ближайшие  дни  их  могут  туда
перебросить. Ну что ж, не все ли равно,  было  бы  только  кино  и  теплая
погода.
   Отогнав посторонние мысли, Квейль с сосредоточенным вниманием  взглянул
на приборную доску и внезапно почувствовал, что ему очень холодно. До  сих
пор он только уголком сознания регистрировал то, что видели его  глаза  на
доске. Он все время поглядывал то вверх, на небо, то на  приборную  доску,
то назад, на свое звено.
   Пять самолетов разворачивались широким кругом  над  районом  Афин;  они
находились теперь в  нескольких  милях  к  северо-западу  от  города,  над
невысокими горами, на высоте четырнадцати тысяч футов.
   - Я замерзаю. Сколько мы еще будем подниматься? - услышал он голос Тэпа
в наушниках.
   -  Дальше  не  пойдем,  -  сказал  Квейль  в  микрофон.  -  И  не  надо
разговаривать. Они должны быть где-то поблизости.
   Ответа не последовало, и Квейль окинул взглядом  свое  звено.  Самолеты
сверкали на бледно-голубом фоне в ярких  лучах  солнца.  Внизу  под  собой
Квейль видел Горелля, Брюера, Ричардсона и Тэпа. Его  глаз  никак  не  мог
привыкнуть к внешнему виду камуфлированных "Гладиаторов", -  они  казались
более короткими и более грозными. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что
такие бипланы, как "Гладиатор", принимают  участие  в  современной  войне.
Скорее по счастливой случайности, чем по заранее  рассчитанному  плану,  в
Египте оказалось довольно много "Гладиаторов",  когда  Италия  вступила  в
войну. И по счастливой же случайности истребитель,  на  который  возлагали
свои надежды итальянцы, оказался двойником "Гладиатора". Фиат "КР-42" тоже
был биплан, с такой же маневренностью, как  и  "Гладиатор",  с  предельной
скоростью пикирования около трехсот  миль  в  час,  что  лишь  не  намного
превышало скорость "Гладиатора".  "Харрикейны"  обладали  слишком  большой
скоростью  и  недостаточной  маневренностью,  чтобы  сбивать  "КР-42".   А
итальянский  соперник  "Харрикейна",  "Г-50",  обладал   слишком   большой
скоростью и недостаточной маневренностью, чтобы сбивать "Гладиаторы".
   "Гладиаторы"  были  способны   сбивать   только   "КР-42".   Одиночному
"Гладиатору"  редко   удавалось   сбить   бомбардировщик,   разве   только
представлялась возможность два-три раза атаковать врага, что случалось  не
часто. Больше шансов было, когда целая эскадрилья или  звено  истребителей
поочередно атаковали один и тот же летящий в строю  бомбардировщик;  тогда
можно было попасть в пилота или в мотор, но только на близком  расстоянии.
Четыре 7,7-миллиметровых пулемета "Гладиатора" били на короткую дистанцию,
- не больше пятисот ярдов, - и  давали  небольшой  сноп  огня.  Такими  же
свойствами отличался и "КР-42". Оба самолета  годились  только  для  того,
чтобы сбивать друг друга - вот и все. Они  должны  были  быстро  сойти  со
сцены, как сошли "Фэйри-Баттлы" после крушения Франции.
   Звено уже поднялось на пятнадцать  тысяч  футов.  Было  очень  холодно.
Квейль оглянулся кругом. "Савойи"  могли  появиться  в  любую  минуту.  Их
трудно будет заметить на фоне многокрасочных  греческих  гор.  Он  включил
передатчик и спросил:
   - Что-нибудь видно, Тэп?
   Тэп ответил тотчас же:
   - А ты что, не видишь?  Шестерка,  курс  сто  семьдесят,  высота  около
десяти тысяч, без истребителей.
   Квейль взглянул на компас. Звено  шло  курсом  около  ста  восьмидесяти
градусов.  Он  сделал  поворот  до  ста  семидесяти  и  стал  высматривать
вражеские самолеты. И вдруг он их увидел, - они шли медленно,  вытягиваясь
черной линией на светлом фоне котловины между двумя горными цепями.
   - Держись ближе, Горелль, ближе!
   Квейль обернулся через плечо, чтобы посмотреть, подтянулся ли Горелль.
   - Мы атакуем их сначала на пикировании, - сказал он в микрофон.
   - С параллельного курса, Джон? - спросил австралиец Вэйн.
   - Да. Не отставать от меня. И не действовать в одиночку. Сосредоточимся
на одном самолете.
   Квейль знал, что на Ричардсона можно положиться.  Это  был  выдержанный
человек и выдержанный летчик, никогда не терявший  голову  в  бою.  Но  за
Гореллем надо было  смотреть  в  оба.  Горелль  только  недавно  прибыл  в
эскадрилью.  Лицо  у  него  было  наивное  и  простодушное,  и  Квейль  не
представлял себе, чтобы он в состоянии был трезво и всесторонне  оценивать
разнообразные комбинации, возникающие в одиночном бою. То же  самое  можно
было сказать и о Тэпе. Тэп бросался на врага очертя голову,  гвоздил  все,
что попадалось ему на пути, а если враг заходил в хвост, он делал  первое,
что ему приходило в голову. Вэйн, австралиец, был парень надежный. Трезвая
голова, как и Ричардсон. На его худощавом смуглом лице всегда была  печать
настороженности, хотя его юношеский вид мог ввести постороннего человека в
заблуждение.
   "Савойи", казалось, были далеко внизу, на расстоянии около  пяти  миль.
Квейль повернул в их сторону, держа нос самолета не совсем по курсу, чтобы
не терять их из виду. Бомбардировщики, по-видимому, заметили "Гладиаторов"
и как будто стали набирать высоту. Они шли к Пирею, но  были  еще  слишком
далеко от него, чтобы "Гладиаторы" могли ринуться на них, как  только  они
выровняются для бомбежки. Звено приближалось  к  "Савойям",  которые  явно
набирали высоту. Они шли прямо на Пирей, который был  расположен  милях  в
двух от Афин; с этой высоты порт и город сливались в одно.
   Когда  бомбардировщики  очутились  над  Пиреем,  Квейль  направил  свой
самолет так, чтобы можно было атаковать  их  с  борта.  Он  бросил  взгляд
назад, убедился, что звено идет за ним вплотную,  затем  качнул  крыльями,
подавая сигнал, и дал ручку на себя. Самолет  "клюнул",  вошел  в  пологое
пике, и Квейль устремился, как стрела, целясь впереди "Савой", которые уже
летели горизонтально и начали сбрасывать бомбы.
   Вниз! Четырнадцать тысяч, показал высотомер, тринадцать тысяч. Скорость
намного превышала триста миль. И вдруг, - казалось, прошло не больше  двух
секунд, - Квейль увидел в зеркале прицела  хвост  "Савойи".  Он  быстро  и
слегка довернул ножное управление, так  что  самолет  скользнул  в  крутом
пике, и как только в прицеле мелькнул  горб  над  крылом  бомбардировщика,
Квейль резко нажал спуск на ручке.
   Самолет задрожал от  стрельбы  и  продолжал  идти  прямо  на  "Савойю",
очертания которой все более расплывались в прицеле, но Квейль держал палец
на спуске, пока весь прицел не заполнила только небольшая часть  "Савойи";
тогда он потянул ручку на себя, почувствовал легкую тошноту и  увидел  под
собой черную массу "Савойи" и белые трассирующие пули его пулеметов.
   Он полого взмыл кверху на две тысячи футов и быстро оглянулся  на  свое
звено. Оно нарушило строй, - вечная история. Два "Гладиатора" шли  за  ним
на некотором расстоянии справа.  Он  развернулся,  чтобы  снова  атаковать
"Савойи", как вдруг ему бросилось в глаза белое облако  с  черными  краями
дыма, клубившегося над стремительно падавшим самолетом.  Может  быть,  это
был "Гладиатор". Тем временем "Савойи"  ушли  вперед,  и  он  видел  внизу
разрывы их бомб. У них как будто было все в порядке, по крайней  мере  они
продолжали сбрасывать бомбы. Но строй их рассыпался, и  тут-то  и  таилась
опасность для них.
   Впереди слева, на тысячу футов ниже Квейля, летела одиночная  "Савойя".
Квейль опять дал ручку от себя и повернул ножное  и  ручное  управление  с
таким расчетом, чтобы зайти в хвост "Савойе" в мертвом конусе.
   Он не  полагался  на  инстинкт,  как  делает  большинство  пилотов;  он
рассчитал движения обоих управлений, как ряд  шахматных  ходов,  и  полого
снизился за мертвым конусом "Савойи". Не убавляя скорости, он нажал спуск.
В прицеле показался левый мотор "Савойи". Пулеметы дрогнули. Квейль бросил
взгляд назад, - нет ли гам преследователя, - и снова нажал  спуск.  Четыре
пулемета бешено застрочили, сотрясая самолет. И как раз в ту минуту, когда
справа появилась другая "Савойя", намереваясь перехватить  его,  он  взмыл
кверху  и  дал  крутой  крен.  Он  видел,  как  внизу,  у  самого   хвоста
"Гладиатора", пролетали трассирующие пули.
   Квейль набрал высоту и огляделся кругом, отыскивая свое звено. Один  из
"Гладиаторов"  ринулся  на  бомбардировщик,  от  которого  он  только  что
оторвался. "Это, наверное, Горелль, - подумал Квейль. -  Слишком  круто  и
быстро вошел в пике". Квейль сделал разворот,  наблюдая  за  разыгравшейся
схваткой.  "Гладиатор"  обрушился  на  "Савойю",  и  Квейль   видел,   как
трассирующие пули протянулись за "Савойей" и впиваются в "Гладиатора",  но
тот взмыл вверх и зашел слева. Из левого мотора "Савойи" показался дым,  и
она  стала  терять  высоту.  Она  перевернулась  в  воздухе   и   потеряла
управление. Она падала все быстрее и вошла в плоский штопор. Квейль  делал
полупетли и крены, чтобы не терять "Савойю" из виду, пока она не врезалась
в море.
   Квейль снова огляделся по сторонам. "Савойи", восстановив строй, быстро
уходили  на  запад.  Далеко  внизу  под   собой   Квейль   увидел   одного
"Гладиатора". Он повернул назад и  только  тут  сообразил,  что  находится
милях в десяти от  Афин,  над  морем.  Продолжая  высматривать  своих,  он
крикнул в микрофон:
   - Возвращаемся! Отзовитесь, кто слышит! Отвечайте!
   - Хэлло, Квейль, сколько мы сбили?
   - Это ты спикировал на ту "Савойю", Горелль?
   - Я. Не ушла от нас.
   - Где Тэп и все остальные? Видел ты их?
   - Тэп повернул на базу. Остальные  тоже,  должно  быть,  в  порядке.  Я
только Ричардсона не видел. Вэйна видел. Это он сбил первый  самолет.  Два
бомбардировщика, не плохо, а?
   - Возвращаемся! - ответил Квейль.
   Они повернули  назад,  к  Фалерону.  Горелль  приземлился  первым.  Три
"Гладиатора" были на аэродроме,  когда  Квейль,  сделав  бочку  низко  над
аэродромом, пошел на посадку. Немножко глупая вещь эта бочка, но  было  бы
явным снобизмом не сделать ее, после  того  как  они  наверняка  сбили  по
крайней мере один бомбардировщик. Квейль опустил посадочные щитки и сбавил
скорость, идя змейкой.  Он  отрулил  к  углу  аэродрома.  Сборщик  Джок  и
регулировщик Черчилль уже спешили к нему.
   Квейль сдвинул назад верх  фонаря  кабины,  отстегнул  микрофон.  Когда
самолет остановился, он снял перчатки, похлопал  одна  о  другую  озябшими
руками, с трудом поднялся, перелез через борт и  тяжело  ступил  на  землю
закоченевшими от холода ногами.
   - Кого не хватает? - спросил он подбежавшего Джока.
   - Мистера Финли.
   Это был Тэп.
   - Есть у меня пробоины?
   Квейль обошел вокруг самолета.
   - Как будто нет. У мистера Горелля есть.
   - Да. Я видел, как он их получил.
   Квейль отцепил парашют и зашагал к ангарам. Горелль, Ричардсон, Вэйн  и
врач двести одиннадцатой эскадрильи шли ему навстречу.
   - Кто видел Тэпа? - спросил он.
   - Вэйн видел, -  сказал  Горелль.  -  Видел,  как  он  повернул  домой.
Оказывается, Тэп сбил первый бомбардировщик. А я думал, что это Вэйн.
   Квейль поднял голову и обвел небо глазами. Но ничего не было  видно,  и
не слышно было шума мотора.
   - Мы сбили два бомбардировщика. Я проследил за тем, который  сбил  Тэп.
Горелль говорит, что вы с ним тоже сбили  один,  -  сказал  Ричардсон.  Он
говорил очень спокойно, поглаживая свои вьющиеся волосы.
   - Ты видел, как он упал в море, Горелль?
   - Ну конечно. Стой! Что это!
   Он с трудом сдерживал волнение. Летчики уже подходили к ангарам,  когда
вдали  послышался  шум  мотора.  Они  долго  всматривались,  но  не  могли
разглядеть самолета. Квейль прислушался, сказал: "Гладиатор!" - и прошел в
оперативный отдел.
   Он писал донесение, когда в комнату вошел Тэп.
   - Куда ты пропал? - спросил Квейль, не поднимая головы.
   - Я хотел удостовериться, что я его сбил.
   - Да, хорошо ты присматривал за Гореллем! Он шел все время за  мною,  а
ты оторвался!
   - Я был не нужен Гореллю. Я видел, как твоя "Савойя" отстала от  своих,
когда ты ее атаковал. Я набрал высоту, а потом  дал  в  нее  очередь.  Она
штопором пошла вниз. Я хотел догнать  тебя  и  Горелля,  но  вы  были  уже
далеко. Удалось вам сбить ту, вторую машину, за которой вы погнались?
   - Да. Горелль ее сбил. Но ты не должен так отрываться, Тэп.
   - Я видел, что Горелль совсем не нуждается во мне.
   - Дело вовсе не в нем. А вот хорош бы ты был, если бы  вдруг  появились
"Г-50".
   - Мне бы все равно досталось, раз я замыкающий звена!
   Квейль кончил донесение. Он сложил его и сунул  в  карман  комбинезона.
Остальные четверо уже сидели в автобусе эскадрильи. Автобус был перекрашен
в новый защитный цвет: коричнево-зеленый.
   - Мы едем в отель "Король Георг", там есть ванны. Едешь с нами, Джон?
   Квейль поинтересовался, каким  образом  можно  принять  ванну  в  чужом
отеле.
   - Платишь пятьдесят драхм и занимаешь свободный номер.
   - Очень уж шикарно это, - сказал Квейль. - Все  наше  начальство  живет
там.
   - Да, - улыбнулся Горелль, показывая белые и ровные зубы, слишком белые
и ровные, чтобы быть настоящими, и все же самые настоящие. - Но это сейчас
единственное место, где есть горячая вода.
   Квейль сдал донесение в штаб, и все пятеро отправились в отель. "Король
Георг" находился рядом с "Великобританией", где помещался штаб  греческого
командования. У подъезда "Великобритании" стояли гвардейцы-эвзоны в  белых
юбочках и два грузовика, набитые  молодыми  головорезами  с  винтовками  и
пулеметами. Это были телохранители Метаксаса. Кучки зевак и  молодчики  из
фашистской юношеской  организации  ЭОН  в  голубых  костюмах,  похожих  на
лыжные,  и  белых  гамашах  поджидали  выхода  Метаксаса   или   Палагоса,
главнокомандующего греческой армией. Когда те показались,  люди,  стоявшие
кучками, стали махать руками и кричать, - им было за это заплачено. Каждое
утро на улице Акрополь можно  было  видеть,  как  молодчики  из  ЭОН  дают
наставления, куда идти и кого  приветствовать.  Иногда  югославский  принц
Павел и его жена-баварка  тоже  появлялись  здесь,  но  их  встречали  без
энтузиазма, а юные  фашисты  хранили  полное  молчание.  Зато  когда  сюда
привезли первого героя с  албанского  фронта,  собралась  огромная  толпа,
встретившая его бурными приветствиями.
   У подъезда "Короля Георга" всегда дежурила тайная полиция Метаксаса,  в
которой не было ничего тайного, - это были просто люди  свирепого  вида  в
штатском.
   Квейлю и его спутникам нетрудно было проникнуть в отель,  так  как  они
были в военной форме; но за  ними  следили.  Маленький  черноусый  швейцар
заносил в особую записную книжку имена и  звания  всех  посетителей  и  по
какому делу они приходили.
   Летчики протискались сквозь  строй  агентов  тайной  полиции.  Обширный
вестибюль был переполнен,  все  кресла  заняты:  шикарно  одетые  женщины,
английские офицеры связи, богатые греки, французы  и  немцы.  Германия  не
находилась  в  состоянии  войны  с  Грецией,  и  немцы  свободно  посещали
вестибюль "Короля Георга", чтобы следить за англичанами и вообще за  всем,
что здесь делается. И никто им не мешал, так как греческая тайная  полиция
прошла школу у немецких инструкторов и была настроена прогермански.
   - Нам нужна ванна, - сказал  Тэп,  обратившись  к  швейцару  с  черными
усами.
   Швейцар посмотрел на вошедших и, помедлив, сказал:
   - Никак нельзя. Ни одного свободного номера.
   - Были утром, - сказал Горелль. - Я справлялся по телефону.
   - Мы не можем предоставить вам номера, - ответил швейцар.
   - Почему?
   - Директор сказал - нет. Он сказал - нельзя.
   - Почему? Что мы не заплатим, что ли? - спросил Тэп.
   - Директор сказал, что номера нужны для других джентльменов.
   - Да ну его к чертям!
   - Нет, нет, ничего не выйдет! Он сказал - нельзя.
   - Мистер Лоусон у себя в номере?
   - Не знаю.
   - Черт возьми, так узнайте! - сказал Тэп.
   - Его нет! - не задумываясь, отрезал швейцар.
   - Идем, Тэп. Ты же видишь, мы здесь нежеланные гости.
   - Мы зайдем к Лоусону.
   - Кто он такой?
   - Военный корреспондент.
   Они направились к лифту. Швейцар что-то  крикнул  им  вслед.  Он  хотел
сказать, что посторонним не разрешается подниматься, но  дверь  лифта  уже
захлопнулась.
   Лоусона дома не оказалось. Тэп пошел за горничной и попросил ее открыть
номер. Она явилась, полная, красивая, с  обручальным  кольцом  на  пальце.
Открыв дверь, она улыбнулась и сказала:
   - Инглизи. - Потом по-французски: - Мсье Лоусона нет.
   - Да, - сказал Тэп. - Но нам нужна ванна. Ванна! - Он указал на  ванную
комнату.
   - А... для всех? - спросила горничная по-французски.
   - Да. Конечно. Для нас всех.
   Она сказала еще что-то по-французски.
   - Что она говорит? - осведомился Тэп. Он уже снимал башмаки.
   - Она пошла за полотенцами, - сказал Ричардсон.
   - Отлично. - Тэп пустил воду и начал раздеваться. - Вечером  я  уйду  в
"Аргентину". Чур, я первый, - сказал он.
   Квейль уселся на низкой кровати и окинул взглядом комнату. На зеркале в
одном углу зеленым,  синим  и  черным  карандашом  было  нарисовано  лицо.
Рисунок был сделан мягким карандашом, который хорошо  ложится  на  стекло.
Карандаш был положен густо, чтобы придать рисунку рельефность, но  местами
сквозь рисунок просвечивало стекло, и отраженный свет  делал  нарисованное
лицо еще более рельефным и выразительным. На стенах висели огромные  карты
Греции,  выпущенные  военным  министерством,  а  над   письменным   столом
перспективная карта Албании. На столе стояла портативная пишущая  машинка,
рядом лежало несколько папок. В книжном  шкафу  были  книги  на  немецком,
французском и  английском  языках.  Квейль  вытащил  книгу  под  названием
"Ссыльные на Архипелаге".
   Горничная вошла с охапкой полотенец, подала их Тэпу вместе  с  мылом  и
вышла.
   - Кто он, этот военный корреспондент? - спросил Квейль.
   - Американец, - сказал Горелль. - Состоит при армии.
   - Что за птица?
   - Гм... Вроде тебя. Но ничего парень. И говорит, как ты.
   Тэп уже сидел  в  ванне.  Горелль  и  Вэйн  достали  с  полки  журналы.
Ричардсон, курчавый здоровенный малый со спокойными  движениями,  пробовал
настроить радио. Тэп вылезал из  ванны,  когда  в  комнату  вошел  высокий
белокурый мужчина в военной форме цвета хаки.  Он  на  миг  остановился  в
недоумении, но тут раздался голос Тэпа:
   - Хэлло, Лоусон! Мы арендовали вашу ванну.
   - Пожалуйста, - сказал Лоусон.
   - Это Джон Квейль. Наш командир звена, - представил Тэп.
   - Очень рад, - сказал Лоусон.
   Он увидел худощавого, крепко сложенного  молодого  человека,  стоявшего
перед ним в несколько принужденной позе. Лоусон бросил  беглый  взгляд  на
его лицо, которое  могло  бы  показаться  бесцветным,  если  бы  целое  не
распадалось  на  отдельные  характерные  черты:  резко   очерченный   нос,
правильные линии лба и подбородка. Глаз Квейля почти не было видно, -  так
глубоко они сидели под надбровными дугами. Верхняя губа у него была тонкая
и невыразительная, но  нижняя  полная,  и  подбородок  хорошо  очерчен.  В
заключение Лоусон отметил шелковистые темные волосы, мягкие, но  не  очень
взъерошенные. Все это ему понравилось с  первого  взгляда,  понравилась  и
слабая улыбка, которая появилась на губах Квейля, когда  они  обменивались
рукопожатием. Тэп представил и остальных, и Квейль уселся в низкое кресло.
   - Вы американец? - спросил Квейль Лоусона.
   - Самый настоящий. Вы, вероятно, знали нашего Энсти?
   Квейлю не пришлось напрягать намять. Нетрудно было вспомнить Энсти. Это
был американский летчик, вступивший в  восьмидесятую  эскадрилью:  слишком
пылкий и необузданный для полетов на  "Гладиаторе",  он  кончил  тем,  что
врезался  в   строй   двенадцати   неприятельских   самолетов   и   погиб,
предварительно протаранив одну "Савойю".
   - Да. А вы его знали? - спросил Квейль.
   - Мы вместе учились.
   - Вы, значит, тоже со Среднего Запада?
   - Да.
   -  Энсти  всегда  сердился,  когда  говорили,  что   там   задают   тон
изоляционисты.
   -  Я  тоже  обижаюсь  на  такие  разговоры.  У   нас   есть,   конечно,
изоляционистская прослойка... Ну да черт с ними!
   - Куда вы  собираетесь  вечером,  Лоусон?  -  спросил  Тэп,  застегивая
куртку.
   - Никуда. Вечером мне, вероятно, придется сражаться с цензурой.
   - Присоединяйтесь к нам. Мы все идем к "Максиму".
   - Я могу заглянуть туда попозже, - сказал Лоусон.
   - А ты как, Джон?
   - Я тоже зайду позднее. Вы не ждите меня.
   Лоусон сел за небольшой письменный стол, заложил лист бумаги в  машинку
и начал печатать. Ричардсон уже вышел из ванны - его место занял  Горелль.
Пока они по очереди совершали омовение, а Лоусон стучал на машинке, Квейль
сидел и читал. Когда Вэйн вышел  из  ванной,  Тэп,  Ричардсон  и  Горелль,
занимавшиеся перелистыванием журналов, встали.
   - Спасибо за ванну, Уилл, - сказал Тэп, обращаясь к Лоусону.
   - Не за что. Всегда рад.
   Они еще раз поблагодарили его и вышли.
   - Значит, ждем тебя, Джон, - напомнили они Квейлю.
   Квейль кивнул головой и встал. Он спросил Лоусона, можно  ли  ему  тоже
принять ванну. Лоусон, продолжая писать, рассмеялся и сказал:
   - Валяйте!
   Квейль принял ванну, вытерся последним  сухим  полотенцем,  бросил  все
полотенца в корзину и стал одеваться. Лоусон уже кончил печатать, когда он
вышел из ванной.
   - Сегодня вылетали? - спросил Лоусон.
   - Да.
   - Удачно?
   Квейль запнулся.
   - Не беспокойтесь, - сказал Лоусон, - все равно цензура не пропустит.
   - Мы должны остерегаться неточностей, - сказал Квейль. - Мы  сбили  две
"Савойи".
   Этот белокурый американец понравился Квейлю с первого  взгляда,  как  и
Квейль ему.
   - Много у вас возни с цензурой? - спросил он.
   - Да, она проклятие этой войны.
   Квейль натягивал летные сапоги.
   - Как вы ладите с греками? - спросил его Лоусон.
   - Ничего. Ладим вполне. Нам не приходится иметь с ними много дела.
   - Странный народ, - сказал Лоусон. Он  сложил  лист  бумаги  пополам  и
вставил копирку. - Такой стойкости я еще не видал. Идут  в  бой  с  голыми
руками. Но... боже мой, ни малейшего намека на порядок.
   Квейль улыбнулся.
   - Сейчас они  слушают  Метаксаса.  Думают,  что  он  сумеет  установить
порядок. Им нравится порядок, если они находят его в готовом виде.  Но  по
существу они всей душой ненавидят Метаксаса.
   - А англичане? - спросил Квейль.
   - Ну, это совсем другое дело! - начал Лоусон, но  заметил,  что  Квейль
поддразнивает его, - он не ожидал этого от Квейля, - и рассмеялся.
   - Хотите пройтись со мной? - спросил он.
   - С удовольствием. Куда вы идете?
   - На почтамт.
   - Что вы там будете делать? Сдадите телеграмму?
   - Именно. А потом за нее примется цензура.
   Квейль рассмеялся.
   - Ко мне цензоры относятся довольно снисходительно, - сказал Лоусон.  -
Я иногда приглашаю их в ресторан.
   - Вы явно стакнулись с греками.
   - Не поймите меня ложно. Мне нравятся греки. Я хотел бы познакомить вас
с одним чудеснейшим человеком. Очень типичный рядовой грек. Он  журналист.
Был сослан Метаксасом за издание либеральной газеты в Салониках.
   Они вышли на улицу, погруженную в полный мрак, и пошли,  спотыкаясь  на
каждом шагу.
   - У вас совсем нет знакомых греков? - спросил Лоусон.
   - Нет.
   - Хотите познакомиться с этим журналистом? Он женат, у него сын и дочь.
Я как раз собирался заглянуть к ним сегодня. Хотите пойти со мной?
   Квейль немного помедлил.
   - Благодарю вас, с удовольствием, - сказал он.
   - Это очень  интересная  семья.  Старик  думает,  что  Метаксас  вполне
подходящая фигура для настоящего момента, так как он хороший  генерал.  Но
сын говорит: "Меня на мякине не проведешь". По  его  словам,  Метаксас  не
хотел воевать, когда итальянцы вторглись в Грецию. И вообще  вся  верхушка
была продажной. Но у этих проклятых греческих солдат оказались винтовки, и
они стали драться, а тогда Метаксасу  и  его  присным  тоже  волей-неволей
пришлось драться.
   - По-вашему, это правда? - спросил Квейль.
   - Никаких сомнений. И дочь так думает. Она с братом заодно.
   Они продолжали путь молча. Им было очень хорошо в обществе друг  друга,
но об этом не хотелось и не надо было говорить.



3

   Дряхлое такси повезло их в афинский пригород Кефисию. Они проезжали  по
шоссе, по середине которого была проложена трамвайная  линия.  Вагоны  шли
один за другим, и каждый был облеплен солдатами в измятых мундирах темного
защитного  цвета.  Солдаты  направлялись  в  Афины  из  кефисских  казарм,
тянувшихся вдоль дороги; казармы обнесены были белой стеной, а внутри, над
невысокими зданиями, нависали ветви белого эвкалипта. Ночь  опускалась  на
придорожные поля,  и  вскоре  ничего  уже  не  было  видно,  кроме  быстро
мелькавших дальних огоньков, теней деревьев, полей, потом  домов  и  снова
полей и деревьев. Они проехали по темным безлюдным улицам тихой деревни  и
остановились на немощеной дороге у двухэтажного каменного белого дома.
   Лоусон расплатился с шофером, и они зашагали  к  подъезду  по  каменным
плитам  дорожки.  Дверь  открыла  смуглая  девушка  в   белом   платье   и
крестьянской безрукавке.
   - Это Уилл, - сказала она по-английски.
   - Хэлло, - отозвался Лоусон.
   Когда Квейль вошел, оказалось, что девушка почти одного с ним роста.  А
его волосы по сравнению с ее шевелюрой казались совсем светлыми.
   - Джон Квейль, лейтенант авиаотряда. Елена Стангу, - представил Лоусон.
   Они обменялись рукопожатием. Елена Стангу взяла пилотку из рук Квейля и
повесила ее  на  вешалку.  Затем  проводила  гостей  в  комнату  с  низким
потолком. Она представила Квейлю худого юношу в очках,  которого  назвала:
"Астарис, мой брат".
   Вошла седая женщина,  она  приветствовала  Лоусона  возгласом:  "Хэлло,
Уилл", улыбнулась Квейлю  и  сказала:  "Добро  пожаловать",  когда  Лоусон
представил ей своего спутника.
   - Я плохо говорю по-английски. Вы  уж  меня  извините,  -  предупредила
госпожа Стангу.
   - Очень сожалею, что не говорю  по-гречески,  -  из  вежливости  сказал
Квейль.
   Появился и сам Стангу, худой, как и сын,  с  седыми  прядями  в  черных
волосах, румянцем, проступающим на щеках сквозь  смуглую  кожу,  с  карими
глазами, светившимися улыбкой, когда он говорил.
   Он крепко пожал руку Квейлю и радостно приветствовал  Лоусона.  В  этом
человеке чувствовалась  жизнерадостность,  но  сейчас  она  была  какой-то
напряженной. Тем не менее он весь излучал теплоту, и  у  Квейля  сразу  же
появилось к нему теплое чувство. Он говорил очень быстро,  перескакивая  с
одного на другое, и, сострив насчет своего аппетита, сразу перешел к  двум
бомбардировщикам, которые, как он слышал, были сбиты сегодня.
   - Я видела, как один из них падал, - сказала госпожа Стангу.
   - Да, - сказала Елена, обращаясь к Квейлю. -  Мы  ездили  в  Глифаду  и
видели, как на него сверху налетел небольшой аэроплан.
   - Это был, вероятно, Квейль, - сказал Лоусон.
   - Это был, вероятно, молодой  Горелль:  он  сбил  сегодня  свой  первый
бомбардировщик.
   - А вы тоже участвовали в бою? - спросила Елена.
   - Сколько числится на вашем счету итальянцев? - перебил ее Стангу.
   - Около двенадцати, - ответил Квейль с деланной небрежностью.
   - Итальянцы как будто плохие вояки? - допрашивал Стангу.
   - Далеко не плохие, когда действительно хотят драться.
   - Чем же вы объясните, что сбили столько?
   - У них нет никакой охоты воевать. Но  в  настоящем  бою  они  держатся
хорошо.
   - Греки говорят, что самолеты у них никуда не годятся.
   - Нет, самолеты у них не плохие. Но они не хотят воевать.  В  настоящем
бою они дерутся как следует. Они умеют постоять за себя.
   Квейль начинал скучать. Он не мог наблюдать за девушкой, - каждый  раз,
как он взглядывал на нее, она улыбалась и  смотрела  ему  прямо  в  глаза.
Черные  волосы  удивительно   гармонировали   с   ее   круглым   лицом   и
миндалевидными глазами. Челка на лбу еще больше округляла ее лицо и как-то
по-особенному смягчала его выражение, когда она улыбалась.
   За  столом  избегали  говорить  о  политике.  Хозяева  не  знали,   как
относиться к Квейлю. Они не знали, насколько  можно  доверять  человеку  в
военной форме, да к тому же еще  англичанину.  У  англичан  есть  странная
черточка - холодный патриотизм, который на самом деле вовсе не холоден,  а
наоборот, не знает меры. На них  никогда  нельзя  положиться.  Поэтому  за
столом не говорили о Метаксасе и других  делах,  хотя  Лоусон  именно  для
этого и привел сюда Квейля. Но Квейль ничего не имел против, ему  довольно
было девушки. Лоусон тоже относился к ней далеко  не  безразлично;  Квейль
это сразу заметил. Отец и брат девушки видели все. Отца это  забавляло,  а
Астарис усмехался. Он не проронил ни единого слова, пока  Квейль  и  Елена
обменивались пустыми замечаниями. А потом начал спор  с  отцом  на  родном
языке, конец которому положила госпожа Стангу.
   - Вы уж извините их. Они все время спорят, - сказала она.
   - Ну что ж, это очень хорошо, - возразил Квейль.
   - Не совсем! Они слишком расходятся во взглядах, а ведь они отец и сын.
   - В чем же вы расходитесь?  -  спросил  Квейль.  Его  начали  злить  их
упорные старания избежать политического разговора.
   - Было бы невежливо обсуждать наши дела в вашем присутствии, -  ответил
Астарис.
   Квейль назвал  это  политической  трусостью,  и  они  были  не  столько
обижены, сколько озадачены его словами.
   - Греков в этом упрекать нельзя, - вспыхнув, сказала девушка.
   - Прошу прощения, - поспешил поправиться Квейль.
   - Мы не можем и не хотим рисковать, - сказал Астарис. И оттого, что  он
в первый раз за весь вечер поднялся с места и принялся шагать по  комнате,
он уже не казался таким тщедушным, скорее наоборот - здоровым и сильным.
   - Вполне согласен, - ответил Квейль, чтобы показать им свое сочувствие.
   Разговор оборвался. Девушка встала и вышла. Квейль обратил внимание  на
ее медленную, слегка качающуюся походку  и  волнообразное  движение  плеч.
После некоторого молчания Лоусон спросил Стангу, что говорится в  вечерней
сводке греческого командования.
   - Они стоят у Корицы, мы захватили высоту, которая дает нам возможность
овладеть городом в течение суток или даже, как сообщалось вчера...
   Квейль поднял глаза  и  увидел  девушку,  спускавшуюся  по  лестнице  в
прихожую; на голову она накинула шарф или крестьянский платок:  он  отсюда
не видел.
   - Я иду поговорить по телефону, - сказала она по-английски, обращаясь к
матери.
   Квейль вскочил и поспешил в прихожую.
   - Я провожу вас, - сказал он и взялся за пилотку.
   - Не стоит. Тут недалеко, - ответила она. Она все еще была сердита.
   - Я провожу вас, - повторил он.
   Она пожала плечами, и  оба  направились  к  двери.  Квейль  видел,  как
остальные следили за ними.
   - Не надевайте, - сказала она, когда Квейль хотел нахлобучить пилотку.
   - Почему?
   - Нас предупредили, чтобы мы не поддерживали знакомство  с  английскими
военными. И расстегните шинель.
   Квейль сунул пилотку под мышку и распахнул шинель.
   - Я знаю, что ваш отец был в ссылке, - начал он.
   - Да, - подтвердила она.
   - Я только хочу сказать, что я знаю, почему вы  избегаете  политических
разговоров.
   - Вы - инглизи. Мы должны  соблюдать  осторожность.  Мало  ли  кому  вы
можете случайно передать наши разговоры.
   - Я понимаю, - сказал Квейль.
   - За нами следят в оба. Астариса то и дело сажают. Отца теперь оставили
в покое, он дал подписку, что стоит за Метаксаса. А Астарис не захотел.
   - Вам остается только воды в рот набрать, - сказал Квейль.
   - И быть трусами, как вы нас назвали. Но сейчас за  все  расстреливают,
потому что война. Мы только благоразумны.
   Они прошли по каменной дорожке и вышли за ворота. Было темно, луна  еще
не всходила. Он взял Елену под руку, - улица была немощеная: всюду рытвины
и ухабы. Она не отняла руки, и он ощущал теплоту и упругость ее тела.  Они
свернули в узкую аллею, обсаженную деревьями по обе стороны; в аллее гулял
ветер, и сквозь листву не видно было неба. В конце аллеи стояла  небольшая
будка, здесь была автобусная остановка. Сидевший в будке  мальчик  передал
Елене телефонную трубку.  Она  набрала  номер,  поговорила  по-гречески  и
повесила трубку.
   - Я сообщила в госпиталь, что приду завтра, - сказала она мягко,  когда
они повернули назад.
   - Вы медицинская сестра?
   - Нет, я просто помогаю на пункте первой помощи.
   - Что вы делали до войны? - спросил Квейль.
   - Училась в университете. Я студентка.
   - А вас никогда не трогали?  -  спросил  Квейль,  незаметно  сжимая  ей
локоть.
   - Мне обрезали косы, когда однажды схватили меня с Астарисом.
   Он невольно посмотрел в темноте на ее волосы и спросил:
   - Когда это было?
   - Давно. Теперь я в стороне от этих дел. Из-за матери. Когда  живешь  в
семье, приходится бороться на два фронта. Моя мать  поседела,  когда  отца
сослали. Он дал подписку, которую они требовали, потому  что  мать  лежала
больная. И я тоже поэтому не занимаюсь больше политикой.
   Они молча продолжали путь, намеренно замедляя шаги.  Трудно  было  быть
предприимчивым, потому что Квейлю мешала пилотка под мышкой, и  вообще  он
чувствовал себя неловко. Едва ли имело смысл разыгрывать кавалера.  Он  не
знал, как подойти к этой девушке. Она не противилась, когда он крепче сжал
ее руку, но он знал, что  она  воспротивится,  если  он  попытается  пойти
дальше. И он не хотел рисковать.
   - Где вы работаете? - спросил он. - В Афинах?
   - Да.
   - Я когда-нибудь навещу вас, - сказал он, чтобы что-нибудь сказать.
   - Я работаю в небольшом госпитале за университетом.  Там  есть  вывеска
Красного Креста, так что найти нетрудно. Но я недолго там пробуду.
   Она остановилась, Квейль молчал, Елена продолжала:
   - Я еду в Янину, в прифронтовую полосу.  Но  там  есть  еще  девушки  в
госпитале, они будут рады, если вы зайдете. Они вечно говорят о  белокурых
инглизи. Впрочем, вы не белокурый, не такой, как  Лоусон.  По  нем  у  нас
девушки сходят с ума.
   - По мне они не будут сходить с ума. Когда вы уезжаете?
   - На следующей неделе. Я очень рада.  Стыдно  оставаться  здесь,  когда
идет война. Здесь мы не чувствуем войны, даже не знаем, на что она похожа.
   - Напрасно вы стремитесь на войну, - сказал Квейль. - Это грязное дело,
самое грязное, какое только может быть.
   - Я знаю. Я не рисую себе радужных картин. Но война это дело.
   Они вошли в ворота и направились к дому.
   - Я зайду к вам завтра. Можно? - сказал он, пока им отворяли дверь.
   - Приходите в обеденное время. Тогда у нас меньше работы, и я смогу вас
чем-нибудь угостить.
   Госпожа Стангу открыла дверь, и они вошли.



4

   На другой день ему не пришлось увидеть  Елену  Стангу.  Он  никогда  не
знал, будет ли свободен завтра, если только не польет дождь. Он весь  день
дежурил в Фалероне на случай налета. Хикки еще не вернулся  из  Ларисы,  а
самолет Горелля был  в  ремонте,  -  растяжки  одной  из  коробок  крыльев
пострадали от итальянских пуль. Остальные четверо - Квейль и Вэйн,  Тэп  и
Ричардсон - дежурили с раннего утра до поздней ночи.
   А ночью их вызвали в штаб. Командир  соединения  ожидал  их  в  большом
белом доме, где раньше помещалась школа. Тут же, к их удивлению,  оказался
и Херси. Херси сказал, что из  Ларисы  он  вернулся  в  автомобиле,  чтобы
ознакомиться с дорогой,  по  которой  им  должны  подвозить  снабжение.  В
Греции, заявил он, очень трудно летать. Между  Ларисой  и  Албанией  такие
горы, каких он никогда  не  видал.  А  дороги  настолько  плохи,  что  без
транспортных самолетов "Бомбей" едва ли обойтись.
   Они пришли к  командиру  соединения,  который  заговорил,  как  всегда,
отрывистыми, энергичными фразами:
   - Полагаю, вы будете рады известию, что вас направляют  в  Ларису.  Наш
пессимист Херси только что вернулся оттуда. И  он  и  Хикки  считают,  что
аэродром там неплохой. Я осматривал его вчера сам. Грунт немного сырой, но
ничего. Одно только: два-три дня вас будет обслуживать наземный состав  из
греков. По этим горным проходам много не  перевезешь.  Мы  переправим  ваш
наземный состав на "Бомбее". У нас есть сейчас один.
   Командир сделал паузу, но никто не стал задавать вопросов,  все  знали,
что речь еще не кончена.
   - Грекам здорово  достается  на  фронте,  -  продолжал  командир.  -  У
итальянцев около тридцати  бомбардировочных  эскадрилий  и  двадцать  пять
истребительных эскадрилий на  трех  секторах,  так  что  грекам  не  очень
весело. Они теснят итальянцев под Корицей, но на побережье  дело  сложнее.
Мы считаем, что итальянцы направят главный удар  вдоль  шоссе  и  железных
дорог, идущих к Ларисе и  вдоль  побережья.  Вот  почему  вас  посылают  в
Ларису. Потом вам придется, вероятно, передвинуться еще дальше. Но  завтра
отправляйтесь  в  Ларису  и  будете  там  поджидать,  пока  не   покажутся
итальянцы. Вы должны  патрулировать  шоссе  и  прибрежную  полосу  -  зона
обширная, и подолгу держаться над объектами бомбардировки вы  не  сможете.
Надо сохранить операцию в секрете, так что завтра вылетайте потихоньку. Мы
хотим преподнести противнику сюрприз, когда он появится без  сопровождения
истребителей. Надо сбивать бомбардировщики. Греки чуть не в отчаянии, так,
как потеряли  большинство  своих  истребителей.  Нужно  провести  операцию
незаметно и сосредоточить все внимание на бомбардировщиках. Но не  к  чему
рисковать,  если  их  будут  сопровождать  истребители.  На   каждый   наш
истребитель у итальянцев будет  десять,  они  предпочитают  не  рисковать.
Эскадрилью итальянских бомбардировщиков  всегда  сопровождает  целый  полк
"КР-42". А кроме  того,  на  фронт  прибыли  истребители  "Г-50",  но  эти
сведения еще нуждаются в проверке. Завтра в Ларисе Хикки  информирует  вас
обо всем. Вылететь  вы  должны  до  рассвета.  Так  будет  лучше  во  всех
отношениях, и никому не говорите об этом, даже летчикам других эскадрилий.
Это может оказаться вопросом жизни и смерти для греков.
   - Дело становится веселее,  -  сказал  Тэп,  когда  они  спускались  по
лестнице.
   - Да... - Херси, как старший, мог позволить себе критическое замечание.
- Значит мы будем сбивать бомбардировщики, а "КР-42" будут сбивать нас,  -
сказа-л он. Но на его слова не  обратили  внимания,  -  он  был  известный
ворчун.
   Они направились к отелю "Король Георг". Квейль хотел отыскать  Лоусона,
чтобы договориться через него с Еленой Стангу. В отеле происходил какой-то
банкет, в вестибюле распоряжался незнакомый швейцар. Лоусона не  оказалось
дома, и швейцар не знал, где он.  Тэп  уже  проскользнул  в  бар,  Вэйн  и
Ричардсон последовали его примеру. Так как вылетать надо было рано, Квейль
решил присмотреть за ними. Он тоже спустился в бар.
   Здесь  было  несколько  летчиков   бомбардировочной   эскадрильи.   Они
разговаривали с Тэпом и Вэйном. Ричардсон в конце стойки пил пиво,  заедая
фисташками. Квейль дернул Тэпа за фалду и сказал:
   - Мы опоздаем. Идем, пока вы еще в своем виде.
   - Погоди минутку, Джон. Ты знаком с Дэйвисом из двести одиннадцатой?
   - Еще бы! Хэлло, Дэйвис.
   - Хэлло, Квейль.
   -  Он  рассказывал  мне,  как  над   Валлоной   на   наши   "Бленхеймы"
набрасываются целые полки "КР-42".
   - Выпей с нами, Квейль, - Дэйвис повернулся к буфетчику.
   - Нет, спасибо, - сказал Квейль.
   - А что - разве завтра вылетаешь?
   - Нет. Я просто не пью.
   - Ну рассказывай дальше, Дейвис. Так что же эти "КР-42"? - сказал Тэп.
   - Они налетают на нас сверху. Мы летим низко над целью.  А  они  всегда
выше. Ну собьешь один, два, но вчера мы потеряли Фила Кэлхуна.  Он  отстал
от строя, и они нагнали его.  Когда  же  вы,  ребята,  явитесь  к  нам  на
подмогу? Что вы здесь, собственно говоря, делаете?
   - Мы сами не знаем. Старайтесь продержаться, пока мы  не  подоспеем,  -
ответил Квейль.
   Он извлек из бара  Тэпа,  Вэйна  и  Ричардсона  и  вернулся  с  ними  в
гостиницу "Атинай". Херси, который задержался у командира полка,  вошел  в
большой двойной номер, служивший им общей спальней:
   - Вы можете оставить здесь свои постельные принадлежности,  я  прихвачу
их с собой на "Бомбее".
   - Где мы там будем жить? - спросил Ричардсон.
   - Помещение - дрянь. Бетонные бараки. А во время дежурства на аэродроме
- палатки.
   - А  девчонки  есть  в  Ларисе?  -  спросил  Тэп,  сидя  на  кровати  и
перелистывая книгу о насекомых.
   - Конечно. Только неприступны, как стена.
   - Это мелочь! - сказал Тэп.
   Квейль уже спал, а он все еще читал о насекомых.



5

   Рэтгер, водитель аэродромного автобуса, разбудил Квейля.
   - Пять тридцать, мистер Квейль, - сказал он, и Квейль-со сна  не  сразу
сообразил, зачем его будят.
   - Какая погода?
   - Дождь как из ведра.
   - Вы принесли метеосводку?
   - Да.
   Он протянул  Квейлю  листок  бумаги.  Сводка  гласила:  облачность  над
Афинами - девять десятых, на высоте пяти тысяч  футов  видимость  -  нуль,
скорость ветра - сорок миль в час, центр циклона движется на восток  через
Пинд со стороны Мисолонги. К полудню он может пройти над нами.
   Остальные тоже начали подниматься. Дождь привлек их внимание.
   - Неужели вылетаем? - спросил  Вэйн,  потирая  темный  подбородок.  Его
черные глаза от сна стали еще чернее.
   - Подежурим на аэродроме, - сказал Квейль. - Летная погода может быть к
полудню. Пока постараюсь раздобыть карты. Вставайте!
   Позавтракав, они поехали на автобусе по  безлюдным  утренним  улицам  в
Фалерон. Дождь лил сплошными потоками, небо было затянуто тучами, и  никто
не верил, что погода прояснится. Они вошли в оперативный отдел, свалили  в
кучу свое летное снаряжение и стали ждать, пока рассеются тучи. Тэп прилег
на походную койку, не снимая комбинезона, так  как  было  еще  холодно,  и
вскоре заснул.
   Они  прождали  все  утро  ясного  неба  или   хотя   бы   благоприятной
метеорологической сводки.  Но  циклоп  распространился  и  продвинулся  на
север, вдоль Пинда, в сторону Ларисы. В полдень Квейль сказал, что  поедет
в штаб и поговорит  с  командиром.  Вести  разговор  по  телефону  опасно.
Остальные хотели увязаться за ним, но он рассчитывал  увидеться  с  Еленой
Стангу и потому объявил, что нельзя уходить с аэродрома,  так  как,  может
быть, придется спешно вылетать.
   Когда он явился к командиру, тот сказал,  что  сегодня  уже  ничего  не
выйдет,  а  завтра  надо  вылететь  часом  раньше  -  больше   шансов   на
благоприятную погоду. Завтра они должны быть на месте  во  что  бы  то  ни
стало.
   Квейль отправился на поиски Елены Стангу.


   Она  сидела  за  столиком  и  скатывала  бинты  при  помощи  небольшого
деревянного валика с ручкой. Когда он вошел, она встала и  улыбнулась.  На
ней был светло-желтый халат, ее  волосы  рассыпались  прядями  по  плечам.
Улыбка не изменила очертания ее щек, лоб оставался  гладким.  Правильность
черт подчеркивал разрез ее глубоко сидящих темных глаз.
   Она сказала:
   - Это вы! Войдите. Какой вы мокрый!
   - Вода стечет, - сказал Квейль. И прибавил: - Я не  мог  прийти  вчера.
Очень жалею.
   Она сказала:
   - Да, я так и думала.
   Он стоял не двигаясь, и вода с шинели капала на пол.
   Она сказала:
   - Я не могу уйти сейчас.
   Он перебил ее:
   - Я знаю, но я хотел бы увидеться с вами сегодня вечером.
   - Это трудно.
   Она говорила совсем тихо, чтобы другие девушки не слышали.
   - Может случиться так, что я не  скоро  увижусь  с  вами.  Я  хотел  бы
встретиться с вами сегодня.
   - Я буду занята до позднего вечера. Вы сможете  проводить  меня  отсюда
домой? - спросила она.
   - Думаю, что смогу. В котором часу?
   - В десять. Ждите меня около университета.
   - Хорошо, - сказал он. Он крепко пожал ей руку. Она  улыбнулась,  и  он
вышел.
   Летчики начинали уже терять терпение, когда он вернулся в  Фалерон,  но
очень обрадовались, узнав, что сегодня они не  вылетают.  Делать  им  было
нечего, и они отправились в город, в кино.
   В кино жизнь всегда кажется прекрасной. На экране  мистер  Эррол  Флинн
выступал в роли Робин Гуда. Шервудский лес был показан  красочно  и  очень
эффектно, и Квейлю хотелось верить, что это действительно Шервудский  лес,
хотя он знал, что Шервуд совсем не таков. На мгновение его охватила  тоска
по родине, но в  это  время  покойный  Герберт  Мундин  вместе  с  другими
актерами спрыгнул с деревьев. Очень хорошо сделали Квейль и остальные, что
пошли в кино: здесь не было дождя, и сами  они  уже  не  были  грязными  и
мокрыми, потому что забыли об этом. Нет  чувства  приятнее,  чем  душевное
волнение без всякой нервозности и без всякой примеси чего-то  физического.
Сейчас они испытывали душевное  волнение  без  чувства  ответственности  и
угрожающей опасности. Это было очень хорошо в их положении;  совсем  иначе
было бы, если бы то, что они делали  изо  дня  в  день,  не  разрушало,  а
созидало.
   После того как режиссер соединил руки мистера Флинна и мисс  Хэвиллэнд,
был показан репортаж с фронта. Они  не  понимали  греческих  надписей,  но
видели скорчившихся от холода, устало и нестройно  марширующих  измученных
греческих солдат. Они встали и вышли.
   В десять вечера Квейль был у подъезда университета и стал ждать  Елену.
Дождь прекратился, тучи рассеялись, небо прояснилось. Он знал, что  завтра
будет хорошая погода. Ему не хотелось думать об этом, не хотелось покидать
город. Лариса - та же пустыня, только вместо пота и  пыли  будут  грязь  и
слякоть. И там холоднее, чем здесь, а это хуже, чем  жара.  В  Афинах  так
хорошо: толпы людей, новые дома. Не хочется уезжать отсюда. Он  знал,  что
Лариса  -  просто  большая  деревня  со  старыми  домами,  с  добродушными
спокойными жителями, на редкость приветливыми, как все эти  люди;  но  там
нет той нарядности и  лоска,  которые  так  влекут  к  себе  после  боевой
обстановки.
   - Это вы? - Елена коснулась его руки в тот момент, когда он  следил  за
автомобилем, буксовавшим на мостовой.
   - Хэлло, - сказал он.
   - Мы поедем на автобусе. Остановка тут недалеко.
   Она взяла его под руку.
   Он возразил:
   - Нет, мы возьмем такси.
   - Солдатам такси не по средствам, - шаловливо сказала она.
   - Я лейтенант авиаотряда и не женат. Мне по средствам.
   - А что это за чин - лейтенант авиаотряда?
   - По чину я то же, что капитан в армии.
   - Значит, у вас много денег?
   - Да.
   - Ну как хотите. Только не ведите неосторожных разговоров в такси.
   Они спокойно шагали в пропитанной сыростью тьме, дождевая вода  холодно
поблескивала на листьях деревьев и на  асфальте  мостовой.  По  дороге  им
попалось старое такси. Елена объяснила шоферу по-гречески, куда ехать, тот
стукнул по счетчику, и они покатили. По  мокрым  белесовато-черным  улицам
они выехали на Кефисское шоссе, и Пентеликонские горы, темные, уходящие  в
необозримую высь, вдруг выросли перед ними,  словно  они  ехали  прямо  на
стену гор.
   Одной рукой Квейль обнял Елену, другой схватил ее за руку.
   - Не надо здесь. Пожалуйста, - тихо сказала она. - Не здесь.
   Он отнял руки и отодвинулся в угол. Она наклонилась к  нему  и  ласково
сняла с него пилотку. Этот жест говорил о дружеском расположении, а  вовсе
не об отказе. Все же он чувствовал себя неловко после полученного отпора.
   - Я охочусь на территории Лоусона? - деловито спросил он.
   - Молчите! Не говорите глупостей. Я не территория. А если бы и была, то
не принадлежала бы Лоусону.
   Она положила его пилотку рядом с собой и  взяла  его  за  руку,  но  не
придвигалась и  сидела  молча,  пока  старое  такси  громыхало  по  шоссе,
подпрыгивая на выбоинах. Она остановила такси далеко от дома. Они вышли, и
она кивнула Квейлю, чтобы он расплатился с шофером. Когда такси  отъехало,
она сказала:
   - Мы найдем потом другое для вас. А сейчас мы можем  пройтись.  Незачем
посвящать шоферов в свои дела, - это неосторожно.
   Когда они проходили по грязной немощеной тропинке, Квейль взял  ее  под
руку. Их пальцы сплелись, и обоим стало тепло.
   - Почему вы не сможете больше видеться со мной? - спросила она.
   - А для вас это имеет значение?
   - Да, - сказала она. - Но если нельзя говорить, то не надо.  Так  будет
лучше.
   - Я хочу точно знать, где вы будете находиться, - сказал он.
   - Вы можете писать  мне  по  адресу  Красного  Креста.  Только  просите
кого-нибудь написать вам адрес по-гречески.
   - Но ведь вы уезжаете из Афин. Когда вы едете?
   - Я думаю, на следующей неделе, - сказала она.
   - А там, в этом новом месте, смогу я вас там отыскать?
   - В Янине? Да. Помните - Янина. Янина.
   - Не забуду, - сказал он.
   Он потянул ее за руку и остановился. Потом повернул ее лицом к  себе  и
поцеловал в губы. Она не оттолкнула его. Ее жаркие губы были крепко сжаты.
Он забыл все на свете. Он чувствовал только, как горит его лицо и  как  по
всему телу разливается теплота этой девушки.
   Он оторвался от нее, и они медленно пошли дальше.  Он  молчал.  Молчал,
так как знал, что всякие слова неуместны. А он чувствовал,  что  не  хочет
позволять себе с ней ничего неуместного.
   - Это глупо, - сказала она.
   - Ничуть не глупо, - возразил он.
   - Вы уедете. Я уеду. А мы вот что делаем.
   - Ничуть не глупо. Мы будем видеться.
   Ему не хотелось говорить.
   - Не в этом дело, а в том, что впереди ничего нет.
   - Почему нет?
   Квейль хотел снова обнять ее, но она не остановилась.
   - Потому, что все это слишком сложно, - сказала она. - И потому, что вы
уедете.
   - Я же вернусь, - сказал он.
   - Да нет же! Я хочу сказать - уедете из Греции.
   Она не нервничала и говорила очень спокойно. Квейль предпочел бы меньше
твердости.
   Он остановил ее, и на  этот  раз  ее  губы  трепетали,  как  напряженно
бьющийся пульс. Ее руки обвились вокруг его шеи, и, возбужденный  теплотой
ее тела, он стал целовать ее сначала  страстно,  потом  очень  нежно.  Она
вырвалась из его объятий.
   - Плохо то, что не скоро повторится такая  минута.  -  Она  по-прежнему
говорила спокойно.
   - Вы забудете? - спросил он.
   - Не знаю. Но знаю, что плохо разлучаться надолго.
   - Не всегда. Скажите, что не всегда.
   - Не знаю, - сказала она. - Не знаю.
   Они приближались к дому. Начал  моросить  мелкий  дождь.  Квейль  опять
поцеловал ее и погладил по голове. Волосы ее были  мягкие  и  мокрые.  Его
пальцы ощупывали их, они были очень густые, ложились прядями  на  плечи  и
обрамляли лоб пышной и ровной челкой.
   - Не забудешь? - тихо и страстно произнесла она.
   - Нет.
   Он потерял голову. Он это чувствовал. Он это знал.
   - Нет, - повторила она и резким жестом нагнула его голову к себе.  -  Я
сообщу свой адрес. Жди здесь.
   - Буду ждать, - обещал он, хотя знал, что не будет.
   - Дальше не надо, - сказала она, когда они подошли к воротам.
   - Как хочешь.
   Он поцеловал ее еще раз в полуоткрытые мягкие губы, а она с  величайшей
нежностью провела рукой по его  волосам.  Затем  он  быстро  повернулся  и
зашагал прочь, думая о том, как он теперь доберется домой,  -  она  совсем
забыла, что обещала найти для него такси.



6

   На другое утро погода была  ясная.  Они  вылетели  еще  до  рассвета  и
набрали значительную высоту, чтобы преодолеть Парнас. С  самого  старта  в
воздухе сильно болтало, и Квейль продолжал набирать высоту, чтобы выйти из
неспокойных слоев атмосферы, но и на высоте двенадцати  тысяч  футов  было
неспокойно, да еще при встречном ветре скоростью двадцать миль в час,  что
сильно сказывалось на расходе горючего. Лететь было скучно, и  приходилось
следить за собой, чтобы не задремать. Пилотирование  сводилось  к  сидению
вразвалку с постоянным положением дросселя и на постоянном  курсе.  Квейль
хотел сохранить строй и все  время  оглядывался  -  не  отстал  ли  Тэп  и
держатся ли выше Вэйн и Ричардсон. Это стало у него, впрочем, привычкой  -
постоянно оглядываться назад, не пристроился ли в  хвост  итальянец,  даже
когда,  как  сейчас,  был  один  шанс  на  тысячу  встретить   итальянский
истребитель в этой зоне.
   Внизу открывалась живописная панорама, по  мере  того  как  поднимались
горы и все шире развертывались долины, развертывались,  пока  не  охватили
горы со всех сторон. Низко нависшее облако скрыло на время вершины гор,  а
по склонам  поползли  зеленые  тени  лесов,  придавая  картине  еще  более
красочный вид. Очень красиво все это было с высоты двенадцати тысяч футов.
Когда-нибудь, думал Квейль, надо будет приехать сюда и посмотреть  на  всю
картину снизу. Или хотя бы на часть картины.  И  вернуться  к  нормальному
представлению о времени и пространстве, отделяющих одно место от  другого.
Эти места особенно было бы интересно обойти пешком. После  войны  было  бы
чудесно это проделать... После войны... Он  постарался  отогнать  мысль  о
том, что будет после войны,  перевел  взгляд  на  приборную  доску,  чтобы
отогнать эту мысль, но она крепко засела в мозгу. После войны...
   Что будут делать Горелль, Вэйн, Тэп, Ричардсон  или  Стюарт,  Констэнс,
Соут, да и все они, после войны? И чем они,  черт  возьми,  занимались  до
войны? Он не знал. Не знал потому, что не спрашивал  их;  а  не  спрашивал
потому, что это дало бы им право, в свою очередь, задавать вопросы ему,  а
этого он не хотел. Почему? Что  за  беда,  если  они  спросят?  Почему  не
ответить? Он слушал лекции  в  лондонском  университете,  собирался  стать
инженером. Так, хорошо, но разве это хоть кому-нибудь  из  них  интересно!
Вот, например, Тэп. Квейль знал, что он делал до войны. Шатался по Лондону
и швырял деньгами направо и налево, так как не знал, куда их  девать.  Имя
Тэпа иногда встречалось в светской хронике, и он был очень удивлен,  когда
Тэп появился в их эскадрилье  и  ему  пришлось  обучать  его,  а  также  и
Горелля, некоторым особым маневрам на "Гладиаторе".
   Горелль был совсем еще юнцом, когда началась война.  Лет  восемнадцати,
не больше. Он поступил в  колледж  короля  Вильгельма,  когда  Квейль  уже
кончал его. Возможно, что они и встречались там, но  он  не  помнил  этого
юношу с открытым лицом, ослепительными зубами и  волнистыми  волосами.  Из
него выйдет толк в жизни, думал Квейль, если  только  он  уцелеет.  Парень
здоровый,  простой,  глубоко  порядочный,  не   мучающий   себя   сложными
вопросами. Вроде Вэйна, только Вэйн как австралиец более  практичен.  Вэйн
отлично разбирался во всякой обстановке и всегда знал, что надо делать. Он
весь был такой же подвижной,  как  его  смуглое,  скуластое  лицо,  а  его
протяжный говор при первом знакомстве можно было принять  за  "кокни".  Но
когда Тэп как-то сказал ему это, он очень рассердился. Он тоже еще  совсем
юнец, но, по-видимому, успел познакомиться с практической стороной  жизни:
вечно говорит об овцеводческой ферме в Австралии, на которой он вырос. Что
его заставило стать  летчиком?  Они,  вероятно,  все  такие  в  Австралии,
интересно было бы съездить туда после войны.
   А Ричардсон, курчавый, положительный Ричардсон, который вечно спорит  с
Тэпом, потому что он серьезно смотрит на вещи, а  Тэп  совсем  наоборот...
Да, это уравновешенный и хороший боец, на него можно положиться. Но чем он
занимался до войны, черт возьми? Он никогда  не  распространялся  на  этот
счет,  и  Квейль  вдруг  почувствовал  к  нему  уважение  за  это.  Сейчас
совершенно другая жизнь, не имеющая ничего  общего  с  тем,  что  было  до
войны.
   И Брюер тоже никогда не  говорил  о  том,  что  он  делал  до  войны...
Брюер... Высокий, жилистый, добродушный Брюер... Надо  бы  сойтись  с  ним
ближе, подумал Квейль. Со всеми  ними  надо  сойтись  поближе.  Эта  мысль
всегда приходит ему в голову, когда он летит над землей. Но сразу  куда-то
улетучивается, когда он садится на землю. Сдержанность - необходимая  вещь
в их профессии. Очень важное качество. Но  надо  больше  обращать  на  них
внимания, Квейль. Соут, например. Кто обращает внимание на Соута? На этого
паренька с детским лицом?.. Всегда он на месте, но никогда  не  скажет  ни
слова. У него нет характера, или недостаточно характера,  и  он  не  может
преодолеть свою скромность. Вот было бы у него такое чувство юмора, как  у
Констэнса... Квейль вспомнил, как однажды Констэнс, выйдя из кабины  после
полета,  принялся  так  смеяться,  что  насилу  мог  рассказать,  как   он
наклонился вперед, чтобы высмотреть один "КР-42", и  у  него  подвернулась
рука, а коленом он толкнул ручку управления и  не  успел  опомниться,  как
перевернулся в  воздухе,  а  когда  потянул  ручку  управления  назад,  то
случайно нажал спуск и выпустил пулеметную очередь чуть не в  хвост  Тэпу.
И, слушая его, все хохотали, кроме Соута.
   Хикки раньше  во  многом  напоминал  Ричардсона,  но  он  стал  гораздо
сдержаннее, по мере того как эскадрилья росла  и  появлялись  новые  люди.
Херси, Тэп, Хикки  и  сам  он,  Квейль,  составляли  первоначальные  кадры
эскадрильи. Все остальные были, так сказать, новенькими. Херси раньше всех
других вступил в эскадрилью. Он был, как полагается, равнодушным  циником,
но Квейль помнил случай, когда Херси во время налета  итальянцев  на  Фуку
так  кипятился,  что  чуть  не  оторвал  ему  руку,  пытаясь  втащить   на
наблюдательную вышку, чтобы он мог следить оттуда за ходом бомбежки.
   Остаются еще Финн и Стюарт. Финн - светлый блондин,  вроде  Лоусона.  И
вообще он похож наружностью на Лоусона, думал Квейль. Стюарт и Финн всегда
неразлучны - они очень подходят друг  к  другу.  Они  часто  летят  вдвоем
отдельно от других. Оба они так молоды...


   - Джон, -  услышал  он  вдруг,  -  меня  скоро  начнет  тошнить.  Давай
поднимемся выше.
   Это был Тэп. Квейль только сейчас почувствовал, как  сильно  качает,  и
увидел  впереди  скопление  облаков.  Эскадрилья  находилась   на   высоте
тринадцати тысяч футов.
   - Ну как - поднимемся выше? - снова спросил Тэп.
   - Ладно, до пятнадцати тысяч! - ответил Квейль. - Только  не  отставай,
Тэп!
   Квейль по продолжительности полета определил  их  местонахождение.  Они
миновали уже последнюю горную цепь, через  полчаса  можно  будет  начинать
снижение.
   - Осталось каких-нибудь полчаса,  Тэп.  Не  стоит  забираться  выше,  -
сказал Квейль в микрофон.
   Под  ними  была  сейчас  плотная  облачность,  слишком  плотная,  чтобы
пробиться сквозь нее. Квейль попытался связаться с Ларисой.
   Он выровнял звено. С  полчаса  кружили  самолеты  над  облачностью,  но
никаких "окон" в ней не было. Квейль приказал сомкнуться, не терять его из
виду, и врезался носом в облачность. Она  была  густая,  белая,  и  звено,
снижавшееся в ней широкой спиралью, как по горной дороге,  по-прежнему  не
находило "окон". Звено шло за Квейлем  вплотную,  пока  не  спустились  до
шести  тысяч  футов.  В  одном  месте  облачность  была  особенно  густая.
Воздушное течение, идущее к земле, захватило Квейля и  бросило  его  книзу
футов на пятьсот. Он видел за собой два самолета, но другие  два  отстали.
Вэй и Ричардсон оторвались. На высоте двух тысяч облачность разорвалась, и
Квейль очутился под ней.
   Он легко отыскал аэродром, и самолеты сели в строю на  сырую,  глубокую
грязь.
   Хикки уже нашел пустой старый дом на окраине Ларисы. Квейль, Вэйн, Тэп,
Ричардсон и Горелль вытащили из кабин свои  фибровые  чемоданы  и  вещевые
мешки. Штаб гарнизона Ларисы  предоставил  в  распоряжение  Хикки  большой
"паккард", на котором они и проехали две мили  до  города.  Дом,  где  они
остановились, был пустой и отсыревший. Сырость под открытым небом  -  вещь
вполне законная, но сырость и холод в доме действовали угнетающе.
   Лариса оказалась скорее деревней, чем городом. Старые  дома  из  белого
камня  располагались  квадратами  кварталов  по  обе  стороны   вымощенных
булыжником улиц. На главной улице, тянувшейся через весь город, попадались
новые здания. На площади стояла новая гостиница с рестораном, но  ресторан
с улицы был заперт, и проникнуть  туда  не  удалось.  Смуглые,  невысокие,
тепло одетые греческие крестьяне, усталые на вид солдаты и мелкие торговцы
Ларисы приветливо и радостно улыбались им, когда они проходили по  улицам.
Некоторые похлопывали их по плечу. Это были по большей части крестьяне,  и
Горелль сказал:
   - Я никогда не думал, что греки такие...
   Ричардсон, Вэйн, Горелль, Тэп и Квейль зашли  в  кафе,  весьма  мрачное
снаружи, с крашеными  деревянными  ставнями.  Кафе  было  тускло  освещено
простыми электрическими лампочками без абажуров, ветхие мраморные  столики
в беспорядке стояли на грязном дощатом полу. Летчики уселись  за  один  из
столиков, и к ним подошел седовласый официант. Он  был  одет,  как  и  все
здесь, и  они  не  сразу  признали  в  нем  официанта.  Кивнув  головой  и
улыбнувшись, официант исчез  и  вернулся  с  пятью  рюмками,  наполненными
прозрачной,  похожей  на  воду  жидкостью.   Он   поставил   рюмки   перед
посетителями, быстро закивал головой и сказал что-то  по-гречески.  Квейль
поднес рюмку к носу: пахло лакрицей.
   - Оузо, оузо, - сказал официант.
   - Ладно, - сказал Вэйн. - Мы выпьем.
   Он поднял рюмку. Они все подняли свои рюмки, повернулись лицом к  залу,
затем к официанту, громко сказали: "Ваше здоровье"! - и выпили.
   - Черт возьми! - сказал Тэп. - Вот это да!
   Напиток оказался очень крепким и напоминал  по  вкусу  цитварное  семя.
Официант принес из буфета бутылку и снова наполнил рюмки. Потом он  принес
кофе по-турецки в маленьких чашечках.  Они  снова  выпили.  Крепкая  влага
разливалась по всем жилам. В дверях показался  священник  и  направился  к
летчикам. У него были длинные волосы и  длинная  борода,  одет  он  был  в
черную рясу с подрясником.
   - Мсье, - сказал он.
   - Монсеньор, - сказал Квейль.
   Священник ничего больше не  произнес,  только  улыбнулся  и  потребовал
бутылку. Ему тоже подали  рюмку.  Он  не  переставал  подливать  летчикам.
Прочие посетители, рабочие и крестьяне  в  широких  штанах  и  башмаках  с
загнутыми кверху носками, тоже подсели к ним.  Компания  расширилась,  все
продолжали пить, греки хлопали летчиков по спине и весело  говорили  между
собой,  причем  Квейль  неоднократно   ловил   слово   "инглизи".   Квейль
чувствовал,  что  ему  становится  жарко  и  весело.  Вэйн  подружился  со
священником, пил с ним вровень и хлопал его по спине. Крестьяне и  рабочие
оживленно разговаривали. Одного они куда-то услали. И все время, рюмка  за
рюмкой,  пили  прозрачный  напиток.  Некоторые  крестьяне  пили   его   из
стаканчиков, подбавляя воды, отчего напиток делался  мутный,  как  облако.
Все время греки возбужденно о чем-то  толковали,  а  летчики  обменивались
между собой  замечаниями  по-английски.  Разговор  прерывался,  когда  они
поворачивались к грекам, и греки  молча  улыбались  им,  а  они  улыбались
грекам. Это молчание говорило больше  слов  и  не  нуждалось  ни  в  каких
пояснениях.
   Вскоре вернулся грек, которого услали из кафе. С ним был другой, одетый
по-европейски, в пиджачную пару и коричневые ботинки.  На  голове  у  него
была серая шляпа.
   - Вы англичане? - спросил новый грек по-английски.
   - Да.
   - Летаете? Сражаетесь? Ого! Добро пожаловать. Вы сражаетесь?
   - Да.
   Он повернулся  к  другим  и  сказал  что-то  по-гречески,  потом  снова
обратился к летчикам:
   - Вы чудесные ребята. Мы видели сегодня,  как  вы  прилетели.  Ах,  как
хорошо!
   Греки что-то наперебой кричали ему, а он прислушивался.
   - Они просят передать вам свое  приветствие.  Они  рады  вас  видеть  в
Ларисе и пьют за ваше здоровье. Все пьют. Да.
   Люди  кивали  головами,  улыбались  и  поднимали  рюмки.  Вэйн   встал,
поклонился и тоже поднял рюмку.  "Эллас",  -  сказал  он,  и,  услышав  от
англичанина первое греческое слово, означавшее "Греция", - Вэйн заучил его
в Аргентине, - греки сгрудились вокруг него,  затопали  ногами  и  осушили
свои рюмки.
   - Моя фамилия - Георгиос. Я из Австралии - вот смотрите!
   Грек  вытащил  из  кармана  паспорт,  на   котором   сверху   значилось
"Британский паспорт", а пониже, под австралийским гербом,  -  "Австралия".
Все повернулись к Вэйну. Грек оказался австралийским подданным. Энтузиазму
не было границ.
   - Вэйн. Смотри - земляк. Австралиец, понимаешь?
   Грек - земляк Вэйна! Это было замечательно,  все  шумно  выражали  свой
восторг.
   - Ваше здоровье! - крикнул Тэп и залпом осушил свою рюмку.
   Вэйн был счастлив. Они тут же  стали  вспоминать  Брисбэн.  Потом  Вэйн
запел "Матильда пляшет", и грек тотчас же подхватил песенку.
   - Эх вы, несчастные томми! - крикнул Вэйн, дерзко вздернув  вверх  свой
смуглый подбородок.
   - Сам ты несчастный австралишка! - крикнул ему Ричардсон.
   - Вы только послушайте, - не унимался Вэйн. Развалившись на  стуле,  он
снова запел "Матильду".
   - Тише! - крикнул Тэп.
   Но Вэйн продолжал петь, а Георгиос, наклонившись к нему, подтягивал. Он
тоже был счастлив, потому что Вэйн искал у него поддержки в этом  шуточном
национальном споре.
   - Куда вы годитесь! - орал Вэйн. - Вот смотрите - нас двое. Выходите на
нас всей компанией. Всех уложим. А нас только двое - понимаете?
   Он повернулся к Георгиосу: тот широко улыбался.
   Квейль рассмеялся, когда Вэйн встал и принял угрожающую позу.
   - Когда мы налетаем на итальянцев, - шумел Вэйн, - они удирают от  нас,
как полоумные. Разве не правда?
   Он посмотрел вокруг.
   - И великолепно, - сказал Ричардсон. Куда делась его уравновешенность.
   - Задайте хорошенько этим мерзавцам! - воскликнул Георгиос.
   - Мы им покажем, - обещал ему Вэйн.
   Греки опять, перебивая друг друга, кричали что-то.
   Георгиос перевел:
   - Они говорят, что вы спасаете Грецию. Мы на земле, а вы в воздухе. Они
еще хотят сказать, что мы ненавидим фашистов больше, чем вы, потому что  у
нас тоже есть фашисты. Вот почему мы так  бьем  их.  Вы  уничтожаете  всех
итальянцев в воздухе, а мы - на земле.
   - Передайте им, что они самые храбрые воины на земле, и мы  будем  рады
очистить для них воздух, - сказал Вэйн. Каждое слово он подтверждал ударом
кулака по плечу священника, и удары посыпались особенно щедро,  когда  он,
кивая   головой,   слушал   речь   Георгиоса,   который   пространно,    с
многочисленными жестами, передавал его слова по-гречески.
   Священник поднял рюмку и сказал только одно слово: "Ник!"
   - Победа! - перевел Георгиос.
   Это вызвало новый взрыв энтузиазма. Люди кричали, смеялись и пили, - им
еще не приходилось пить за победу, и греки отнеслись к этому так серьезно,
что летчики не могли удержаться от смеха.
   - Можно здесь достать чего-нибудь поесть?  -  спросил  Вэйн  Георгиоса.
Священник с явным удовольствием смотрел на Вэйна,  который  был  несколько
похож лицом на Байрона.
   - Здесь нет, но я покажу  вам  хорошее  местечко.  Я  знаю,  где  можно
поесть.
   - Спросите их, сколько все это стоит, - сказал  Вэйн,  опуская  руку  в
карман.
   Георгиос обратился  к  официанту,  но  тут  поднялся  страшный  шум,  и
Георгиос сказал:
   - Они говорят, что вы не должны платить. Вы - гости. Мы так  счастливы,
что вы здесь, - вы наши гости.
   - О, нет.
   - Вы их обидите, - сказал Георгиос.
   - Ну так спросите их, можем ли мы в свою очередь угостить  их.  Тут  уж
ничего нет обидного.
   Георгиос перевел слова Вэйна, греки засмеялись и закивали головами.
   - Да, они будут очень рады.
   Рюмки наполнились опять, и летчики выпили за греков, а  греки  с  очень
серьезными лицами подняли свои рюмки и разом опрокинули их.
   - Они просят выпить с ними еще, - сказал Георгиос.
   - Передайте им, что мы ничего не ели, - сказал Квейль.
   Георгиос передал. Греки закивали головами, и летчики встали.
   - Сколько с нас? - спросил Вэйн.
   - Оставьте двадцать драхм. Хватит вполне, - сказал Георгиос. - Я покажу
вам, где можно закусить.
   Греки начали пожимать им руки. Они пожали руки  всем  грекам,  и  греки
хлопали их по спине, пока они надевали шинели.
   У Квейля брюки были заправлены в  сапоги  на  бараньем  меху.  Один  из
крестьян указал на сапоги и кивнул головой. Квейль кивнул ему в ответ.
   - Они просят, чтобы вы завтра опять  зашли  выпить  с  ними,  -  сказал
Георгиос.
   - Скажите, что мы будем очень рады.
   Летчики вышли из кафе под  возгласы  греков:  "Дзито  и  инглизи!"  Они
кричали в  ответ:  "Дзито  и  Эллас!"  Выйдя  на  площадь,  Квейль  понял,
насколько он был пьян. Он плохо соображал, движения его были неуверенны.
   Они легли  спать  рано.  Действие  напитка,  который  Георгиос  называл
"оузо", начинало сказываться во всей своей силе через час. Так  пьяны  они
еще никогда не были. Хикки был недоволен: завтра им предстояло целый  день
патрулировать, - итальянцы уже начали бомбить прибрежные города и  дороги.
Грекам приходилось очень туго, и если эскадрилья не отразит эти  воздушные
атаки, греки, весьма вероятно, вынуждены  будут  отступать,  вместо  того,
чтобы продолжать наступление.
   На другой день они все были очень серьезны и следили за собой, так  как
понимали, что вчера белый напиток греков свалил их с ног. Они  отправились
на аэродром, и Хикки принес карты из бетонного барака,  половину  которого
занимал оперативный отдел греческого  штаба.  Карты  были  слишком  мелки,
масштаба 1:1000000. Но лучших эскадрилья  добыть  не  могла,  так  как  не
хотела пользоваться картами  с  греческими  надписями.  Зона,  которую  им
предстояло прикрывать, простиралась на юго-запад  до  прибрежного  городка
Арта, где был порт. Через порт и тянувшееся от  него  западное  шоссе  шло
снабжение всего прибрежного  фронта.  Им  предстояло  летать  через  Пинд,
горный хребет, который проходит с севера на  юг  и  делит  Грецию  на  две
части, и патрулировать дорогу, идущую от Арты к северу до  Янины  и  между
Яниной и Метсово, который лежал на вершине Пинда.
   Они взлетели тройками. Ведущими шли Хикки, Херси, Квейль и Тэп.  Быстро
поднявшись  примерно  до  тысячи  футов,  они  построились  и  взяли  курс
напрямик.
   Вскоре они перевалили через невысокий горный  кряж  и  набрали  высоту,
следуя по  течению  реки  Пенейос,  орошающей  равнину  между  Кардицей  и
Триккалой. Они рассчитывали достичь Арты приблизительно в то же время дня,
в какое накануне итальянцы ее бомбили.
   На вершинах Пинда лежал снег, и Квейль почувствовал, что ему становится
холодно. Он пожалел, что на нем не было ирвиновских теплых шаровар, но  их
трудно было достать за пределами Англии. Видимо, монополию на  ирвиновское
обмундирование присвоили себе нестроевые офицеры. Сильно болтало, и Квейль
подумал,  что  Тэпа,  должно  быть,  тошнит.  За  Квейлем  шли  Горелль  и
Ричардсон; за Тэпом - Вэйн и юный Финн.
   Когда Пинд будет виден с запада,  тогда  пора  набирать  высоту.  Хикки
предпочитал не пользоваться микрофоном, так как  какой-нибудь  итальянский
самолет, находящийся поблизости, мог их услышать, а их  главным  шансом  в
драке была неожиданность. Необходимо было поэтому  идти  в  тесном  строю.
Впрочем, Хикки с такой легкостью и с таким искусством вел эскадрилью,  что
сохранять строй было нетрудно.
   Эскадрилья была  уже  над  Артой.  Тонкая  пелена  облаков  висела  над
городком, лишь изредка открывая просветы. Облачность была низкая и служить
прикрытием не могла. Солнце светило ярко. Эскадрилья повернула на север от
Арты и пошла  вдоль  реки,  по  берегу  которой  вилось  шоссе,  служившее
объектом бомбежки для итальянцев. Летчики поглядывали  вокруг  в  ожидании
неприятеля. Эскадрилья рассредоточилась для атаки и  держалась  на  высоте
пятнадцати тысяч футов. Квейлю совсем не  улыбалась  перспектива  боя  над
этими высокими горами, вершины которых были предательски окутаны облаками.
Хикки качнул свою машину,  подавая  сигнал,  и  Квейль  быстро  осмотрелся
вокруг. Ниже, прямо на них, шло  такое  большое  соединение,  какого  Джон
Квейль еще никогда не видал. Оно растянулось на добрый десяток  миль.  Тут
было не меньше ста пятидесяти самолетов. Квейль не мог еще рассмотреть,  в
каком соотношении здесь были бомбардировщики и истребители,  но  он  видел
отдельные группы, видимо из истребителей, и выругался вслух:  истребителей
было по меньшей мере полсотни.
   Вскоре итальянцы очутились прямо под ними, и Квейль не знал,  видит  ли
их противник, или нет. Но тут Хикки качнул крылом,  и  Квейль  понял,  что
началось... Вечная история. Сущий ад. Их полсотни.  У  него  засосало  под
ложечкой от чрезмерного напряжения. Звено  развернулось  правым  крылом  и
было теперь позади итальянцев, на высоте трех тысяч футов над ними. И  тут
началось.
   Хикки спикировал, остальные последовали за ним. Квейль видел,  как  они
проваливались под горизонт один за другим. Когда нырнул Ричардсон,  Квейль
тоже спикировал, - вокруг него  были  только  "Савойи"  и  "КР-42",  и  он
подумал: "Вот так чудеса".
   Уже далеко внизу Квейль видел,  что  Хикки,  прорвавшись  сквозь  строй
вражеских истребителей, пошел на бомбардировщиков. За ним  шли  остальные.
Тэп со своим звеном оставался выше, чтобы выручать  эскадрилью,  когда  ей
придется слишком туго. Итак, их было девять, - девять против целой тучи.
   Тут Квейль прошел строй истребителей.
   С молниеносной скоростью проскользнув между двумя "КР-42",  он  увидел,
как оба пилота повернули к нему головы. Он знал, что они погонятся за ним,
и сумасшедшим пике ринулся прямо на один из  бомбардировщиков.  Нет,  этот
ублюдок от него не уйдет. Квейль совсем  оглох  и  ничего  не  слышал.  Он
только смотрел вперед, и когда  "Савойя"  мелькнула  в  его  прицеле,  он,
зверски крича, изо всех сил нажал спуск и  вывел  свой  самолет  из  пике,
царапнув спину бомбардировщика, и все кричал и кричал...
   На вершине свечки Квейль развернулся иммельманом  и  увидел  миновавшие
его трассирующие пули. Один "КР-42" рванулся вверх, вслед за ним.  Квейль,
сделав полубочку, всадил в него пулеметную очередь, - пошел наперерез ему,
затем сделал боевой разворот и снова атаковал "Савойю",  всадив  и  в  нее
очередь, снова набрал высоту и увидел, что на него идет еще один "42" и со
всех сторон еще и еще, и куда ни глянь - трассирующие пули.
   Квейль пошел вверх  на  полном  газу  -  они  подумают,  что  он  хочет
иммельманом уйти от них. Но он резко  нажал  на  правую  педаль,  а  ручку
управления взял на себя. Он потерял скорость, в  то  время  как  два  "42"
прошли прямо над ним. Их пулеметы раскалились, но они продолжали стрелять.
Квейль погнался за одним из  них,  но  итальянец  сделал  отчаянное  пике.
Квейль решил не отставать, в ушах  у  него  опять  заревело,  он  старался
поймать итальянца в прицел, но тот все дальше  уходил  от  него,  так  как
пикировал быстрее.
   Тогда он пустил ему вдогонку пулеметную очередь, рванул ручку на  себя,
и  у  него  на  секунду  потемнело  в  глазах,  когда,  поднявшись   вверх
вертикальной широкой свечкой, он вдруг потерял скорость на ее вершине.
   Но это было ненадолго, и он снова набрал скорость.
   Небо сплошь было усеяно "42", но он нигде не видел  "Гладиаторов".  Два
"42" шли ему наперерез, а третий пикировал ему в хвост. Он метнулся вверх,
- всего в нескольких дюймах под  ним  прошли  два  "42".  Третий  все  еще
держался у него на хвосте. Тогда Квейль круто спикировал  и  в  погоне  за
скоростью открыл дроссель до  отказа,  чтобы  уйти  от  итальянца.  Он  не
смотрел по сторонам. Потянув ручку на себя, он с воющим ревом мотора вошел
в петлю, на вершине ее выровнял самолет и снова спикировал.  Он  нажал  на
рычаг газа, но газ был  и  так  открыт,  и  теперь  Квейль  знал,  что  он
обязательно настигнет "42". Это был рассчитанный прием, которому  их  учил
Хикки, и он вышел как раз в хвост "КР-42". Квейль  выровнял  свой  самолет
всего лишь в полусотне метров от "42",  и  итальянец  не  подозревал,  что
Квейль пристроился ему в хвост. Когда голова  итальянца  мелькнула  в  его
прицеле, Квейль, яростно нажав спуск, почувствовал тряску  и  увидел,  как
его трассирующие пули насквозь прошили итальянца; рука пилота  безжизненно
вывалилась наружу.
   "42" все еще  шныряли  вокруг.  Внезапно  Квейль  увидел  "Гладиатора",
который свечой шел вверх, и "42", стрелявшего в него в упор. Квейль сделал
переворот через крыло и, не оглядываясь назад, кинулся сверху  на  "42"  и
всадил ему в хвост  пулеметную  очередь.  "42"  очень  резко  задрал  нос,
потерял скорость и начал падать. Когда Квейль выровнялся, он увидел справа
раскрывшийся  парашют  и  подумал;  не  из  их  ли  эскадрильи  выбросился
кто-нибудь.
   Но думать было некогда. Бросив взгляд вниз, он увидел, что  идет  почти
крыло к крылу с "КР-42", который держался немного  выше  его,  но  гораздо
ближе, чем летят обычно самолеты в строю. Квейль видел  лицо  итальянца  и
его недоумевающий взгляд. Итальянец видел  лицо  Квейля.  Они  шли  совсем
рядом; оба  инстинктивно  оглянулись  назад,  нет  ли  кого  в  хвосте,  и
продолжали идти прямо, не отрывая взгляда друг от  друга,  и  каждый  ждал
первого жеста противника.
   Время казалось вечностью, а прошло  всего  несколько  секунд...  Квейль
нажал на правую педаль и  прикрыл  дроссель,  пока  его  правое  крыло  не
провалилось. Падающим листом он скользнул под "КР-42".  Затем  дал  полный
газ, взмыл прямо кверху, и когда брюхо вражеского самолета мелькнуло в его
прицеле, он громко выругался и нажал спуск, - он знал наверняка, что попал
в цель. Он чуть не врезался в итальянца, но, сделав крен и боевой разворот
через крыло, уклонился от "42", который вспыхнул и камнем пошел вниз.
   Квейлю казалось, что он остался один.
   Справа все небо было усеяно беспорядочно  летящими  самолетами,  но  он
видел только "42". И вдруг откуда ни возьмись один "Гладиатор" ринулся  на
двух  "42",  сверкнул  желто-красный  язычок  огня,  и  трассирующие  пули
врезались в итальянца. "42" завис, затем перевернулся и  стал  падать,  но
тут Квейль увидел слева  "Гладиатора",  который  начал  терять  высоту,  -
по-видимому, с ним что-то случилось. Квейль осмотрелся  по  сторонам,  ища
остальных, но мог найти еще трех "Гладиаторов", не считая  тех  двух,  что
были поблизости. По серому пятну на правом верхнем крыле он  узнал  машину
Тэпа.
   В  это  самое  мгновенье  подбитый  "Гладиатор",  охваченный  пламенем,
пронесся вниз прямо у него за  хвостом.  Квейль  видел  фигуру  летчика  в
кабине, но не мог разобрать, кто это. Одно он знал наверняка,  что  летчик
погиб. Он бросил взгляд вверх и увидел "42",  который  сбил  "Гладиатора".
"42" уходил. Квейль хотел броситься за ним, но его опередил Тэп, - он  был
ближе. Однако "42" сделал иммельман и совсем было уже зашел в хвост  Тэпу,
как вдруг Тэп сделал самую  крутую,  самую  страшную  петлю,  какую  видел
когда-либо Квейль, очутился выше "42", подошел к  нему  с  борта  и  начал
сажать в него одну пулеметную очередь за другой. "42"  загорелся  и  начал
падать. Тэп опять сделал петлю, вышел из нее сзади Квейля и  поднял  вверх
руку, сигнал, означавший, что он израсходовал боеприпасы.
   Они повернули домой. Их двое -  вот  все,  что  Квейль  знал  пока.  Он
чувствовал страшную усталость  и  не  стал  следить  за  остальными  "42",
которые уходили на север. Его не интересовало, сорвали  они  бомбардировку
или нет. Его не интересовало ничто, он  чувствовал  только  усталость.  От
сильного напряжения у  Квейля  так  разболелся  живот,  что  ему  хотелось
облегчить желудок тут же, в кабине. Но все же он взял  курс  на  Ларису  и
стал набирать высоту, потому что во время боя они с пятнадцати тысяч футов
спустились до трех тысяч. В пылу драки он забыл  о  горах,  а  теперь  они
вставали перед ним, и очень грозно.
   Квейль включил микрофон и крикнул:
   - Тэп, ко мне.
   - Есть, - ответил Тэп. - Вот так переплет, скажу тебе.  Кого  из  наших
сбили?
   - Не знаю.
   - Как будто Хикки? - сказал Тэп.
   - Нет, Хикки так не сбить.
   - А Горелля ты не видел? Не видел, сбили еще кого-нибудь?
   - Я видел только, как кто-то терял высоту, - сказал Квейль.
   - Черт возьми, ну и каша. А на Горелля стоило посмотреть.  Он  был  как
бешеный.
   Разговор прервался, и они стали подгребать  к  Ларисе.  Очутившись  над
городом, они кое-как пошли на посадку. Тэп  приземлился  после  образцовой
медленной бочки на элеронах, и Квейль пошел за ним, сделав двойную  бочку,
хотя чувствовал себя совершенно разбитым и больным. Но он знал, что и  Тэп
чувствует себя не лучше. Квейль приземлился  в  стороне,  встал  и  увидел
большой транспортный самолет "Бомбей". Два человека бежали через аэродром,
и Квейль узнал их: Джок и Рэтгер - сборщик и регулировщик. Пока эскадрилья
дралась, они прибыли сюда на "Бомбее".
   - Кто вернулся? - спросил Квейль.
   - Мистер Херси, мистер Финли, мистер Ричардсон и мистер Стюарт...
   - И это все? Господи боже!..
   Херси, Тэп, Ричардсон, Стюарт и он сам...
   - Да, сэр.  Мистер  Финли  чудом  добрался  назад.  Его  самолет  прямо
разваливается.
   Квейль отцепил парашют. Пока он  расстегивал  лямки,  Джок  обошел  его
самолет со всех сторон.
   - Ни одной пробоины. Но поглядите на растяжки, - сказал Джок.
   Растяжки так ослабли, что болтались на легком ветру. Квейль  глянул  на
них и пошел.
   Только четверо, и даже Хикки не вернулся. Должно быть, Тэп прав, -  это
Хикки загорелся в воздухе, думал Квейль, шагая к бетонному бараку. Нет, не
может быть. Хикки, Горелль, Констэнс, Соут, Брюер, Финн, - никто из них не
вернулся. Брюер и Финн... сразу в такую переделку! Брюер... возможно,  что
то был Брюер... А Соут... тихий Соут... Из двенадцати вернулось  пятеро...
Но ведь "КР-42" было не меньше сотни? Во время боя подошли  еще  несколько
отрядов.  Интересно  все-таки,  как  там  бомбардировщики...   Квейль   не
проследил за ними до конца. Куда! Такая каша.
   - Мог ты представить себе что-нибудь подобное? - этими словами встретил
его Тэп, когда он вошел в оперативный отдел.
   - Ты не знаешь, что с остальными? - спросил Квейль.
   - Нет. И никто не знает.
   В это время послышался шум мотора, и они выбежали наружу.  Все  стояли,
задрав головы. Самолетов было несколько.  Квейль  насчитал  три.  Они  шли
очень низко и сразу приземлились, как будто хотели поскорее соприкоснуться
с землей. Андерсон, врач  эскадрильи,  приехавший  на  "паккарде",  сел  в
автомобиль и поспешил ко всем трем самолетам, потому что они не  отрулили,
как полагается, в разные стороны, а остановились рядом.  Из  одного  вылез
Хикки, из другого - Констэнс. Хикки  и  Констэнс  направились  к  третьему
самолету, и летчики все бросились туда вместе с Андерсоном. Подбежав,  они
увидели, что Хикки и  Констэнс  вытаскивают  из  кабины  Горелля.  Он  был
смертельно бледен и не мог стоять на ногах. Андерсон положил его на землю,
глаза его были закрыты, его тошнило... Все лицо было в крови, кровь была и
на куртке. Когда врач  снял  с  него  ирвиновскую  куртку,  Квейль  увидел
пулевую рану на шее. Андерсон достал из походного чемоданчика марлю и эфир
и начал вытирать кровь.  Квейль  видел,  как  Тэп  побледнел  и  отошел  в
сторону. Двое солдат из команды обслуживания  принесли  простые  греческие
носилки. Хикки и Квейль понесли  раненого  к  автомобилю;  врач  продолжал
осторожно  вытирать   кровь,   стараясь   не   причинять   боли.   Раненый
пошевельнулся, но не открыл глаз, веки его были плотно сжаты.
   - Беда, - сказал Андерсон. - Он потерял много крови. Везти его на  этой
машине не годится.
   - Можно подождать, пока мы попробуем раздобыть карету скорой помощи?  -
спросил Хикки.
   - Нет. Кладите его сюда, во всю длину. Голову выше.
   Они положили Горелля на заднее сиденье, Хикки  занял  место  шофера,  а
врач уселся на полу, не выпуская из рук своего чемоданчика.
   - Я скоро вернусь. Ждите меня здесь, - сказал Хикки остальным.
   - Мы поедем в город с командой, - предложил Тэп.
   Хикки бросил: "Ладно", -  запустил  "паккард"  и  медленно  тронулся  с
места.
   Оставшиеся пошли к самолету Горелля посмотреть, что  с  ним  случилось.
Хвостовое оперение было почти  начисто  срезано  пулеметным  огнем  и  еле
держалось. Пуля, пронзившая шею Горелля, пробила заднюю  стенку  кабины  и
вдребезги разбила указатель поворота и крена. Пол и сиденье в кабине  были
залиты кровью.
   - Он был как бешеный, - сказал Тэп. - Он  спикировал,  чтобы  атаковать
бомбардировщики, но не успел выйти из пике и с размаха  врезался  в  самую
гущу "Савой", а в хвосте у него уже был один  "42".  Но  он,  по-видимому,
совсем забыл об этом "42" и пристроился в хвост "Савойе". Я видел, как  он
начал поливать его из пулемета. А "42" поливал его. Просто не понимаю, как
он продержался. Он не отставал от бомбардировщика, пока тот не повалился в
огне. Это было что-то неслыханное. Он все время  то  выходил  из  боя,  то
опять врывался в самую гущу, и я ждал, что вот-вот ему  будет  конец.  Он,
наверное, был уже ранен и сам себя не помнил.
   Больше тут делать было нечего, и они пошли, обсуждая  подробности  боя.
Все говорили разом, и только Тэпа выслушали внимательно, так как он следил
за ходом боя от начала до конца.
   - Сколько мы все-таки сбили? - спросил Ричардсон.
   - В первые же двадцать секунд два их самолета рухнули, - ответил Тэп.
   - Куда делись Вэйн и Финн?
   - Я думаю, что это самолет Финна сбит и загорелся, - сказал Констэнс.
   - Нет. Я видел, как на Финна насело около десятка  "42"  неподалеку  от
меня, а тот самолет был далеко, - сказал Ричардсон.
   Тут послышался шум мотора, все устремили глаза в небо.  "Гладиатор",  -
сказал кто-то. Но самолета пока не было  видно.  Они  слышали  только  шум
мотора и до боли напрягали зрение. Самолет появился  на  малой  высоте,  с
севера. За ним шел другой.
   - Двое! Двое!
   Первый самолет приземлился, все ждали, кто выйдет  из  кабины.  Но  они
узнали его только, когда од отцепил парашют и направился к ним.
   - Финн!
   И другой самолет приземлился.
   - Это самолет Вэйна, - сказал Констэнс. Они ждали, пока летчик выйдет и
повернется в их сторону.
   - Это Брюер, - сказал Тэп.
   Значит, не хватало только Вэйна и  Соута...  Один  рухнул  на  землю  в
горящем самолете, другой выбросился с парашютом.
   Брюер на ходу хлопал руками.
   - Чертовски замерз. Кто вернулся? - спросил он.
   - Все, кроме Вэйна и Соута.
   - Я видел, как Соут выбросился с парашютом, - сказал Финн. - Я провожал
его некоторое время вниз.
   - Ну, а Вэйн чуть не свалился на  меня,  когда  загорелся  и  падал,  -
сообщил Брюер.
   Итак, это был Вэйн. Кто-то в Австралии будет горевать. У нас  вышло  из
строя три летчика и четыре машины, думал Квейль. А  может  быть,  и  пять,
если принять во внимание, в каком состоянии машины. Интересно, пришлют  ли
пополнение? Может быть, сюда направят остальные три "Гладиатора" из  нашей
эскадрильи? Мало толку, если семерым придется драться против  такой  массы
"42", как сегодня. И сбивать только бомбардировщики... Бедняга Вэйн... Эх,
что уж тут...
   На  большом  грузовике,  который   греки   предоставили   для   команды
обслуживания, они  отправились  в  Ларису.  По  дороге  не  разговаривали,
главным образом потому, что в грузовике это было трудно. Когда приехали  в
пустовавшую новую гостиницу, куда они перебрались, их ждало разочарование,
так как там не было ни людей, ни света, ни тепла. Они дрожали от холода  и
от пронизывающей сырости. Хикки подъехал как раз, когда  они  вылезали  из
грузовика. Они спросили, как себя чувствует Горелль, и Хикки ответил, что,
по-видимому, все обойдется благополучно.
   Увидев Финна и Брюера, он улыбнулся.
   - Остаются, значит, только Вэйн и Соут, - сказал он.
   - Это у Вэйна загорелась машина, - объяснил ему Тэп.
   - А на парашюте выбросился Соут? Он, да?
   - Да. Финн видел его, - подтвердил Квейль.
   - Как сбили Вэйна? - спросил Хикки.
   - Надо полагать, что его подбили, когда он вышел из пике  как  раз  под
одной из "Савой", - сказал Тэп. - Я не знал, что это был он. Очевидно,  он
вслед за мной бросился под "Савойю" на выручку к тебе.
   - Так. Пойдемте ко мне и выясним все подробно, - сказал Хикки.
   Да, сейчас они все выяснят. Каждый расскажет, что он  делал  и  что  он
видел. Один за другим они расскажут обо всем. А пока они сидели  и  ждали,
что скажет Джон Квейль. Они всегда уступали первое место Квейлю  и  совсем
не потому, что он был старшим по чину или держал себя  начальнически.  Это
делалось как-то само собой. Хикки это замечал, но сами  они  -  нет.  Тэпу
вообще было все равно. А Ричардсон  и  другие  просто  ждали,  что  скажет
Квейль, прежде чем  высказать  свое  мнение.  Констэнс,  тот  ждал  случая
похохотать, когда кто-нибудь расскажет смешной эпизод. Брюер, растянувшись
на постели с ногами, ждал, чтобы  кто-нибудь  начал.  Ему  тоже  было  все
равно, просто Квейль обычно точно знал,  что  случилось,  а  потому  лучше
подождать, что скажет он. Это упрощало дело. Пока Квейль и  Хикки  взаимно
проверяли свои наблюдения, Финн повернулся к Ричардсону.
   - Ты видел Вэйна? - спросил он.
   Ричардсон взглянул на него своими большими глазами и  медленно  покачал
головой:
   - Нет, не видел. Не он ли был над нами?
   Херси, сидя на полу, выдергивал гвоздь из  сапога.  Он  смешно  сморщил
лицо и казался гораздо старше других.
   - Он был в другой стороне, - сказал Херси.
   - Начнем, - сказал  Хикки,  обращаясь  ко  всем.  -  Выясним  все,  как
следует. Квейль говорит, что он сбил два бомбардировщика и, возможно,  еще
один, четыре истребителя и, возможно, еще два.
   Это послужило началом. Один за другим они рассказывали, кто  что  сбил.
Ричардсон заявил, что сбил двух бомбардировщиков и, возможно, одного "42".
Финн сбил двух "42" и, возможно, еще одного. Херси сообщил, что, вероятно,
сбил одного бомбардировщика и, наверное, двух  "42".  Брюер  тихо  сказал,
что, по его мнению, он сбил одного "42", и Квейль подтвердил: "Да,  точно,
сбил; я видел, как падал сбитый им истребитель". Брюер еще сказал, что  он
видел, как Соут сбил одного  до  того,  как  ему  пришлось  выброситься  с
парашютом.
   Заслушали индивидуальные заявки, потом обсудили все в целом и, наконец,
дали Хикки подвести итоги. Сам Хикки сбил одного  бомбардировщика  и  двух
истребителей.
   - Результаты неплохие, - сказал он.  -  Пять  бомбардировщиков,  десять
истребителей и, возможно, еще восемь. А как  наши  машины?  -  спросил  он
Херси, уже вставшего с пола.
   - Ну что ж, - сказал Херси без всякого выражения. -  Самолеты  Соута  и
Вэйна  погибли.  Самолет  Горелля  ничего,  но  самолет  Тэпа   пострадал.
Недостает двух стрингеров за кабиной.
   Херси начал  снимать  с  себя  комбинезон  и  вдруг  заметил  кровь  на
запястье.
   - А я все думал, что это там мокрое, - удивился он.
   - Ну и крепкий ты парень, - заметил Тэп.
   - Да это простая царапина, дружище, - сказал Херси смеясь.
   - Как ты думаешь, Хикки, - спросил Тэп, - долго Горелль будет лежать?
   - Думаю, что порядочно, - ответил Хикки, отрываясь от записной  книжки.
- Его, вероятно, отправят в Египет.
   - А как тебе удалось его подобрать? - спросил Квейль.
   Он знал, что Хикки сам не расскажет, если его не спросить.
   - Я заметил,  что  он  задумался  и  стал  терять  высоту.  Я  дал  ему
направление и привел за собой.
   - А теперь пожрать бы чего-нибудь, - сказал Тэп. - У кого есть деньги?
   - Можно пойти туда, где мы были вчера, - сказал Квейль.
   У них набралось достаточно денег,  чтобы  заказать  по  блюду  каждому.
Хикки отправился в греческий  штаб,  чтобы  передать  в  Афины  донесение.
Остальные пошли пить оузо. Едва они вошли, официант на  минуту  скрылся  и
вернулся с австралийским греком Георгиосом.
   - Дорогие друзья, - сказал Георгиос, входя в зал. - Наши  хотят  знать,
много ли вам удалось сегодня сбить итальянцев?
   - Двадцать или тридцать, - ответил Тэп и опрокинул рюмку:  -  Садитесь,
выпьем!
   -  Благодарю  вас,  -  сказал  Георгиос.  Он  кого-то  искал.   -   Вы,
действительно, немного очистили воздух. - Он снова поглядел по сторонам. -
А где же мой австралиец?
   Тэп посмотрел на Квейля. Финн и Брюер, спорившие в другом конце  стола,
сразу прекратили спор. Квейль поднял голову - все  выжидающе  смотрели  на
него.
   - Его сбили, - ответил Квейль Георгиосу.
   - Да? Сбили?
   - Да, - сказал Квейль.
   Георгиос  отвернулся.   Потом   обвел   глазами   летчиков   и   сказал
скороговоркой:
   - Хороший был парень. По-настоящему хороший.
   - Да, - тихо сказал Квейль. - Хороший.
   - Очень, очень жаль, - пробормотал Георгиос. Он повернулся  и  поспешно
вышел из зала. По  спине  Георгиоса  Квейль  видел,  что  в  душе  у  него
происходит борьба между чувствительным греком и равнодушным  австралийцем,
и он так и не узнал, какая половина души его победила, потому что так и не
увидел лица грека.



7

   Хикки не вернулся  вечером  из  Янины.  Он  отправился  туда  осмотреть
аэродром и оборудование. А наутро они  опять  вылетели  патрулировать,  но
неприятельских самолетов не  обнаружили.  Погода  стояла  довольно  ясная.
Вечером им прислали сводку, где говорилось, что уже двое суток итальянская
авиация не залетала в глубь страны, а в  примечании  сообщалось,  что,  по
мнению генерального штаба, это прямой  результат  победы,  одержанной  над
итальянцами восьмидесятой эскадрильей. Но имен Вэйна,  Горелля  или  Соута
упомянуто не было. Квейлю  не  удалось  пока  выяснить  что-нибудь  насчет
Соута. По-видимому, Соут не был пока разыскан.
   Вернувшись из поездки, Хикки  сообщил,  что  эскадрилья  переводится  в
Янину. Городишко дрянной, но близко отовсюду. И  в  четверг  утром  девять
исправных самолетов вылетели в Янину. Самолетом  Тэпа  занялись  механики,
его решено было оставить в резерве. Три самолета эскадрильи, оставшиеся  в
Египте, дня через два тоже должны были прибыть.
   Эскадрилья летела по прямой  над  горным  проходом  Метсово.  С  высоты
нескольких тысяч футов местность казалась Квейлю самой  непривлекательной,
какую он когда-либо видел. Он думал о Елене. Он вспомнил название - Янина,
вспомнил, как Елена сказала, чтобы он не забыл его, что она приедет  туда.
Если это именно тот  городок,  -  наверное  знать  нельзя,  эти  греческие
названия звучат все одинаково, - то это будет  замечательно.  Если  только
это  тот   самый   городок...   Они   пролетали   над   горными   кряжами,
громоздившимися друг на друга. На двух  особенно  высоких  вершинах  -  не
менее девяти тысяч футов - лежал снег. Дорога извивалась в горах и кое-где
выбегала в мелькавшие внизу долины. Когда они  приземлились  на  выбранной
Хикки площадке у подножия молчаливых гор,  сеял  противный  мелкий  дождь.
Площадка выглядела, как обыкновенное поле. Ни летных дорожек, ни  ангаров,
и тут же преспокойно паслось стадо овец, в которое чуть не врезался  Хикки
при посадке. Еще хуже Ларисы, подумал Квейль, отчаянная дыра...
   Летчиков поджидал большой камуфлированный автобус, который  должен  был
везти их в город, раскинувшийся на берегу  горного  озера.  Грек-шофер,  в
синей форме  воздушного  флота,  в  синих  обмотках  на  ногах,  был  весь
забрызган грязью. Подле автобуса стоял  другой  грек,  высокого  роста,  в
армейской форме.
   - Я капитан Александр Меллас, - сказал он, обращаясь к Хикки.
   - Моя фамилия Хикки.
   Он представил капитану остальных.
   - Мне поручено сопровождать вас, - сказал Меллас.  -  Я  отвезу  вас  в
город.
   Они сели в автобус. Меллас сказал, что в  городе  очень  рады  прибытию
долгожданных истребителей... Они ехали по грязной ухабистой дороге,  потом
по мокрым улицам пригородной деревни, вдоль  которых  в  ожидании  их  уже
стояли толпы людей. Улицы были длинные, они то расширялись, то суживались,
все  было  наводнено  солдатами,  мулами   и   низкорослыми   крестьянами,
торговавшими чем придется. В толпе громкими  восклицаниями  приветствовали
проезжавших летчиков. Они обогнули огромную скалу, поднимавшуюся  отвесной
стеной на сто футов, и выехали на обсаженную деревьями дорогу,  тянувшуюся
по берегу озера.  Автобус  остановился  у  отверстия  в  скале,  несколько
каменных ступенек вели в пещеру.
   - Тут наш штаб. Прошу вас, - сказал Меллас.
   Они вышли из автобуса и поднялись по ступенькам в полутемную пещеру. За
столами, освещенными  простыми  электрическими  лампочками  и  заваленными
бумагами, сидели люди в зеленой форме. В воздухе висели облака папиросного
дыма. Летчики стояли  в  ожидании,  все  взоры  были  устремлены  на  них.
Некоторые подходили к ним и пожимали им руки, а Меллас  исчез  в  проходе,
который вел в другое помещение. Он вышел оттуда вместе с толстым греком  с
большими щетинистыми усами, закрученными, как у  маршала  Буденного,  хотя
вообще он нисколько не был похож на Буденного. Лицо его было изрыто оспой,
а нос красный от алкоголя.
   - Это генерал...
   Квейлю не удалось запомнить его фамилию. Меллас представил их генералу.
Генерал не говорил по-английски, но ответил на  их  приветствие,  приложив
руку к козырьку и отчетливо щелкнув каблуками. Мундир его  был  расшит  на
груди золотом, как у генерала сэра Эдмунда Айронсайда,  хотя  генерал  был
покрыт грязью с головы до ног. Летчики тоже были грязные и небритые, а  их
стоптанные сапоги были до колен облеплены грязью трех аэродромов.
   Генерал предложил всем греческие папиросы, но с радостью спрятал  их  в
карман, когда Тэп  вынул  пачку  американских  сигарет  "Честерфильд",  за
которую он заплатил полкроны в английском военном магазине.
   Из штаба летчики поехали в гостиницу "Акрополь", которая стояла на углу
пострадавшего от бомбардировки  квартала.  Фасад  гостиницы  был  испещрен
следами шрапнели, половина  окон  была  выбита.  Меллас  долго  спорил  со
здоровенным швейцаром, который спокойно распивал кофе. В конце концов  они
получили три комнаты на девятерых. Впервые после отлета из Афин можно было
принять ванну, но ни у кого из них не было чистого белья. Они отдали целую
кучу белья горничной,  небольшого  роста  и  некрасивой,  но  с  открытым,
смеющимся лицом. Тэп сказал, что он уже  перемигнулся  с  ней,  но  Квейль
сомневался, что из этого что-нибудь выйдет. Она приготовила ванну, и  пока
Тэп мылся, остальные спустились вниз в ресторан.
   Улицы города кишмя кишели солдатами; такого множества греческих  солдат
Квейль еще не видел. Мулы  тоже  попадались  на  каждом  шагу,  но  всякое
движение останавливалось, когда на улице показывались летчики -  это  были
первые "инглизи",  которых  здесь  когда-либо  видели.  По  городу  быстро
разнеслась весть, что прибыли истребители, которые будут охранять Янину от
итальянских  бомбардировщиков.  Летчики  чувствовали  себя   неловко,   их
смущало, что они  здесь  единственные  англичане:  они  знали,  что  греки
ожидали не только английскую  авиацию,  но  и  английские  войска.  Меллас
шутливым тоном спросил Хикки, когда прибудут  английские  войска,  но  они
знали, что вопрос задан всерьез.
   Ресторан был очень похож на кафе в Ларисе. Он был переполнен греческими
офицерами и солдатами в грязных мундирах,  небритыми,  потерявшими  всякую
выправку.  Когда  вошли  летчики,  все  взоры  обратились  к  ним.   Чтобы
освободить  для  них  столик,  два  греческих  полковника  выгнали  группу
голодных,  низкорослых,  перепачканных   грязью   солдат,   хотя   летчики
протестовали против этого,  демонстрируя  по-английски  свой  демократизм.
Меллас прошел на кухню, а солдаты, проходя мимо летчиков,  хлопали  их  по
спине, - греческий способ демонстрировать свои чувства. Побывав на  кухне,
Меллас заявил, что обед будет готов не очень скоро и  он  пока  сходит  по
делу.
   У Мелласа были тонкие  усики,  красивый  овал  лица,  густая  шевелюра,
затенявшая лоб; его мундир был самым чистым и аккуратным во всем городе, и
все заговаривали с ним.
   Квейль думал о Елене. Если это именно тот городок, то она уже здесь. Не
стоит думать и гадать, тот или не  тот.  Какая-то  внутренняя  уверенность
говорила ему, что тот. Янина... Янина... Меллас  произносил  это  название
точь-в-точь как Елена. Да, это тот городок, куда собиралась Елена.  Мы  не
виделись неделю. Пожалуй, она уже здесь - на пункте первой помощи. Да, так
назывался госпиталь, и так назывался город. Мне действительно повезло. Нет
смысла расспрашивать в гостинице. Ни к чему. Все и так ясно. Я уверен, что
это тот городок.
   Было очень приятно опять почувствовать вкус мяса и яичницы с  капустой.
Греки готовят свои блюда немножко дольше, чем  англичане,  но  блюда  были
вкусные.
   Появился Тэп, приобретший свежий вид после ванны. Вторую очередь  занял
Квейль.
   Приняв ванну, он опять спустился в  ресторан  и  спросил  Мелласа,  где
находится пункт первой помощи.
   - Тут их сотни, - сказал Меллас.
   - Но где главный? - спросил Квейль.
   - При госпитале, надо полагать, - сказал Меллас.  Он  объяснил  Квейлю,
что госпиталь находится в конце улицы, - единственное здание на холме.
   Квейль отправился в госпиталь. В приемной девушки засуетились при  виде
английской, формы. Девушек - медицинских сестер и  разных  других  -  было
много. Квейль спросил у одной из них, сидевшей за канцелярским столом, где
находится пункт первой помощи. Она смущенно пожала плечами, потом  тронула
его за рукав и повела по коридору. У одной из дверей  она  остановилась  и
постучала. В комнате сидела за столом пожилая  женщина.  Девушка  сказала:
"Инглизи", - женщина поднялась.
   - Здравствуйте, - сказала она по-английски.
   - Это пункт первой помощи? - спросил Квейль. - Здравствуйте.
   - Нет. Я старшая сестра. Это - госпиталь.
   - Простите меня, сестра, - сказал Квейль.  -  Мне  нужен  пункт  первой
помощи.
   - У нас такого нет, - сказала она и улыбнулась.
   - Тогда извините. А мне сказали - есть.
   - Обратитесь в канцелярию. Туда все обращаются.
   - Да, правильно, - сказал Квейль. - Благодарю вас. Там я и выясню.
   - А что вы хотите? Может быть, я могу вам помочь? - сказала сестра.
   - Спасибо, не стоит беспокоиться. Мне надо навести справку - вот и все,
- ответил Квейль.
   - Вы разыскиваете раненого?
   - Нет.
   Он  чувствовал  себя  неловко,   сестра   проявляла   слишком   большую
внимательность.
   - Так что же тогда?
   Она села.
   - Я ищу свою хорошую знакомую, которая должна была прибыть сюда.
   - Ах так!  -  сестра  пристально  посмотрела  на  него.  Квейль  твердо
встретил ее взгляд. - Как ее зовут? - спросила она.
   - Элен Стангу. - Он произнес ее имя по-английски. - Не  знаю,  приехала
она или еще нет?
   Сестра взяла телефонную трубку и кому-то что-то сказала.
   - Сейчас мы узнаем. Вы посидите. Вы летчик? - спросила она.
   - Да.
   - Вы прибыли сюда, чтобы не подпускать итальянцев к нашему городу?
   - До известной степени, - ответил Квейль замявшись.
   Вошла девочка с подносом,  похожим  на  чашу  весов,  и  подала  Квейлю
чашечку турецкого  кофе.  Такую  же  чашечку  она  подала  сестре,  сестра
протянула ей монету, и она вышла. Позвонил телефон,  сестра  поговорила  с
кем-то по-гречески, потом обратилась к Квейлю и улыбнулась:
   - Ваша барышня еще не приехала. Она приедет завтра или послезавтра.  Мы
любим англичан. Байрона мы сделали нашим патриотом.  Он  наш  национальный
герой. Барышня, которую вы ищете, занимается политикой?
   - Она - нет. Ее родные - да.
   - Это хорошо. Каждый грек от природы - поэт и диктатор.  Тот  не  грек,
кто не чувствует такого призвания. Женщины - другое дело.
   - Она тоже живо интересуется политикой, - сказал Квейль.
   - Значит, настоящая гречанка.
   Разговаривая, сестра пила кофе, дуя в чашечку, чтобы  остудить  горячий
напиток. Руки она вытирала о халат, как делают женщины  на  кухне.  Квейль
встал:
   - Благодарю вас, сестра. И за кофе тоже.  Я  зайду  завтра  узнать,  не
приехала ли Элен.
   -  Заходите  ко  мне  оба.  Очень  хорошо,  что  вы  разной  крови.  Вы
собираетесь на ней жениться?
   - Я знаю ее еще очень мало, - сказал Квейль.
   - Это ничего не значит. Если чувство есть, оно есть. Если вам  не  надо
подхлестывать себя, значит,  пора  жениться.  Хотя  тут  может  возникнуть
проблема, если женщина интересуется политикой.
   - Да, - неопределенно процедил Квейль.
   - Она изменит свои взгляды под вашим влиянием, - сказала сестра, -  или
вы измените ваши.
   - Или мы совсем не будем менять наши взгляды, - сказал он и рассмеялся.
Ему нравилась эта женщина.
   - Такой постоянности вы не найдете, особенно у гречанки, интересующейся
политикой.
   - Ладно, я приду завтра, сестра. Тогда подробно потолкуем о политике.
   Она рассмеялась:
   - Хорошо. А вы не допускайте сюда итальянцев.
   - Я поговорю об этом с командиром эскадрильи. До свидания.
   - До свидания, мой инглизи... До свидания!
   Квейль вернулся  в  ресторан.  Летчики  еще  сидели  за  столиком.  Они
сообщили ему о начавшемся наступлении англичан. Новость была  передана  по
радио. Англичане продвинулись  вперед  от  Мерса-Матру  и  заняли  Соллум.
Захвачено в плен двадцать тысяч итальянцев.
   - Вот теперь мы что-то делаем, - сказал Тэп. Все были очень взволнованы
известием.
   - Не знаю, как это нам удалось, - заметил Ричардсон.
   Ричардсон отнесся к сообщению скептически. И Квейль тоже. У англичан не
было достаточного количества войск, чтобы  начать  какое  бы  то  ни  было
наступление. Наблюдая обе стороны с воздуха, можно было получить некоторое
представление о  численности  войск  и  их  снаряжении.  Английская  армия
уступала противнику и в том, и в другом отношении. Но  Хикки  заявил,  что
сообщение подтверждается штабом.
   - Пожалуй, многие вернутся на старые места,  -  высказал  предположение
Брюер.
   - Только не мы, - отрезал Тэп. - Мы останемся здесь до скончания  века.
Будем одни драться со всем итальянским воздушным флотом. И  с  итальянской
армией тоже. Мы должны остановить ее наступление и погнать назад.
   - Довольно, Тэп, - сказал Хикки: Меллас прислушивался.
   Тэп умолк. Летчики расплатились и поднялись наверх.


   Наутро был  назначен  патрульный  полет.  Еще  до  восхода  солнца  все
собрались на аэродроме. Площадка была мокрая, за густым  туманом,  который
низким слоем висел над аэродромом, не видно было подножия окружающих  гор.
Греки  укрыли  самолеты  ветвями,  и  летчики   были   удивлены   искусной
маскировкой. Пришлось около часа прождать греческий  грузовик  с  горючим.
Херси  присматривал  за  греками,  чтобы  быть  уверенным,  что   заправка
производится как следует.  Остальные  расхаживали  взад  и  вперед,  топая
ногами, и рассматривали старый французский самолет "Бреге",  образца  1918
года.
   Наконец машины были  заправлены,  и  эскадрилья  оторвалась  от  земли.
Поднявшись над полосой  тумана,  она  встретилась  с  низкими  облаками  и
воздушными ямами. Самолеты взяли курс на Дельвинакион  на  греко-албанской
границе, где в тот момент проходила линия фронта.  Они  поползли  в  обход
вокруг гор, так как облака были слишком плотные,  чтобы  пробиться  сквозь
них. А если и  поднимешься  над  облаками,  то  потом  не  найдешь  дороги
обратно. И потому они шли на небольшой высоте над долинами, проваливаясь в
воздушные  ямы,  огибали  снежные  вершины  гор,  набирали  высоту,  когда
внезапно  перед  ними  вырастали  горные  пики,  и,  наконец,   поднялись,
насколько было возможно, над Дельвинакионом.
   Около часу патрулировали они зону. Два раза греческие фронтовые зенитки
открывали по ним огонь, но они не обращали на это никакого внимания. Никто
не знал, по какую сторону фронта они находятся, так как  не  было  никаких
признаков, по которым можно было бы судить.
   Внизу под ними виден был лишь  густой  лес  и  дорога,  извивавшаяся  в
горах. Квейль заметил на дороге тонкую  ленту  автоколонны,  тянувшуюся  к
югу. Когда подошло время возвращаться, он услышал голос Хикки:
   - Надо немножко поштурмовать. Держитесь за мной и  цельтесь  вон  в  ту
автоколонну. Только один заход, потом строимся и идем домой.
   Они низко спустились, скрытые легким  облаком.  Хикки  качнул  самолет,
подавая сигнал, боевым разворотом нырнул в облако  и  вышел  из  него  над
долиной,  строча  из  пулемета  по  итальянской  автоколонне,  захваченной
врасплох. Один за другим остальные последовали за Хикки. Квейль спикировал
вслед за Брюером. Как только в его прицеле показался  грузовик,  он  нажал
спуск пулемета и выровнял самолет; в  прицеле  смутно  замелькали  машины,
люди, ящики  с  грузом.  Он  пошел  на  снижение,  продолжая  стрелять,  и
снижался, пока можно было. Потом опять выровнялся. На  секунду  ему  стало
дурно, но он вспомнил про горы, окаймляющие долину, и про пулеметный огонь
колонны и стал снова набирать высоту, пока  не  увидел  впереди  остальную
эскадрилью. Внизу он видел горящие грузовики и маленькие фигурки людей  по
обочинам дороги.
   Они взяли курс на Янину, летя над долинами и стараясь не отдаляться  от
шоссе, так как иначе трудно было найти ориентиры.  Квейль  совсем  больной
вылез из кабины, когда они спустились на аэродроме. Они еще ничего не ели,
- в гостинице кухонный персонал вставал только в семь часов.
   Они сидели в ресторане в ожидании кофе, как вдруг раздался утробный вой
сирены, возвещавший воздушную тревогу. Посетители толпой ринулись во двор,
где находился вход в убежище. Они пытались потащить туда и летчиков, но те
продолжали ждать кофе, пока и повар не скрылся в убежище.
   Тогда они вышли из ресторана и прошли на  пустырь,  где  жители  обычно
брали песок. При воздушной бомбардировке открытое место лучше  ненадежного
убежища. На открытом месте бомба опасна  только,  если  она  упадет  очень
близко. А в убежище можно  погибнуть  под  развалинами.  И  они  ждали  на
открытом месте, в тумане. Вдруг со стороны  гор  донеслось  эхо  мотора...
нескольких моторов.
   Они уселись в ожидании. На северо-востоке  из  тумана  вынырнуло  звено
самолетов, летевших очень низко. В ту же минуту  два  зенитных  орудия,  о
которых летчики  и  не  подозревали,  забухали  где-то  вблизи  аэродрома.
Подойдя ближе, три самолета  развернулись,  продолжая  идти  на  небольшой
высоте.
   - Это "Фэйри-Баттлы"! - крикнул Финн.
   - Попал пальцем в небо! - отозвался кто-то.
   -  У  них  наши  опознавательные  знаки.  Но  у  нас  здесь  нигде  нет
"Фэйри-Баттлов", - сказал Тэп.
   - Это итальянцы, - решил Брюер.
   - Да нет же - это  греческие  опознавательные  знаки.  Мы  продали  эти
самолеты грекам, - объяснил Квейль. - Это действительно "Баттлы".
   - Только очень храбрые люди могут летать на "Баттлах", - сказал Тэп.  -
Слава богу, что они их купили, а то нам пришлось бы летать на них.
   Они направились обратно к гостинице.
   К полудню все, кроме Хикки, улеглись спать. Хикки в это время находился
в греческом штабе и вел по телефону переговоры с Ларисой, прося выслать на
"Бомбее"  наземный  состав  и  кое-что  из  снаряжения.  Он  хотел   также
заполучить в Янину трех "Гладиаторов", находившихся в Афинах.  Вернувшись,
он объявил, что эскадрилья в три часа дня опять должна вылететь  на  линию
фронта. Летчики встали, пообедали и отправились на аэродром.  Грузовика  с
бензином еще не было, они бродили в тумане и ждали.
   Тем временем греки выкатили старый "Бреге"  1918  года,  который  стоял
замаскированный ветвями, Они сняли ветви с фюзеляжа, расчехлили кабину,  и
высокий  грек  забрался  в  нее.  Другие  подкатили  на  колесах  огромное
деревянное треугольное приспособление и принесли стремянку. Один из греков
взобрался на стремянку и приставил вершину треугольника к винту, а  другой
начал вертеть рукоятку. Винт стал вращаться. Когда грек слез со стремянки,
сидевший в кабине крикнул:
   - Контакт!
   - Контакт!  -  крикнул  другой  и  освободил  пружину.  Что-то  гнусаво
завизжало, пружина распрямилась, и винт  завертелся;  мотор  кашлянул,  но
тотчас же остановился.
   - Какая же это война! - сказал один из англичан.
   - Отец рассказывал мне, что так делалось в  прошлую  войну,  -  ответил
Брюер.
   Грек подложил два больших камня под колеса, - это должно было  заменить
тормоза, на случай, если мотор опять запустится.
   - Контакт!
   - Контакт!
   Им пришлось  повторить  все  сначала  несколько  раз,  прежде  чем  они
запустили мотор; из  выхлопной  трубы  вылетало  сильное  пламя,  самолет,
казалось, вот-вот оторвется  от  земли.  Механик  подавал  газ  небольшими
дозами, отчего мотор то оглушительно ревел, то совсем  замирал.  Англичане
смотрели и смеялись, как вдруг словно из-под земли появились  два  летчика
грека. На голове у них были яйцеобразные греческие стальные каски. На том,
что поменьше ростом,  вместо  военной  формы  были  два  теплых  пальто  и
высокие, до колен, башмаки на шнурках.
   Другой, высокий, с длинной бородой, улыбнулся англичанам  и  подошел  к
ним.
   - Вы летаете вот на этом? - спросил Тэп, показывая на  "Бреге".  Он  не
знал, насколько грек владеет английским языком.
   - Да, летаю. Наблюдаю. Имею снимки, делаю снимки. Понимаете?
   Он указал  на  своего  спутника  в  высоких  зашнурованных  башмаках  и
захохотал, закидывая голову назад. Маленький грек скривил рот в  улыбку  и
начал натягивать лямки парашюта  на  свои  два  пальто.  Бородатый  летчик
нахлобучил глубже свою стальную  каску,  открыл  холщовый  мешок,  который
держал в руке, и  показал,  что  было  внутри.  Мешок  был  набит  старыми
башмаками, пустыми жестянками из-под консервов и бутылками...
   - Бомб у нас нет - применяем вот это. Вполне достаточно,  чтобы  пугать
итальянцев.
   Он опять загрохотал в бороду и закинул голову назад. Тэп  похлопал  его
по спине, он обнял Тэпа за плечи:
   - Летим со мной сейчас? Сделаете снимки. А, инглизи?
   - Вот на этом?..
   - Ну и что ж? Добрая машина. Мы будем лететь низко. Сверху нас никто не
заметит. А снизу - они не умеют стрелять. Только греки  могут  подстрелить
нас. Греки стреляют в кого попало.
   - Нет, спасибо, - сказал Тэп, и бородатый опять расхохотался.
   - Моя фамилия Нитралексис. Я  очень  рад  вам,  инглизи.  Будем  летать
вместе.
   Хикки, молчавший до сих пор, растянул рот в улыбке так, что его светлые
усы чуть не коснулись ушей. Он представил всю  эскадрилью  Нитралексису  и
маленькому греку,  который  назвался  Папагос.  "Мой  генерал",  -  сказал
Нитралексис, намекая на генерала Папагоса.  Знакомясь,  Нитралексис  перед
каждым щелкал каблуками. Потом он надел  парашют,  взобрался  на  переднее
сиденье  и  стал  подшучивать  над  Папагосом,  который   никак   не   мог
вскарабкаться в кабину. Механики  подсадили  его,  он  мешком  ввалился  в
кабину, и Нитралексис разразился оглушительным хохотом.
   Один  из  механиков  подал  Нитралексису  холщовый  мешок.  Нитралексис
крикнул что-то по-гречески, другой  механик  опустился  на  четвереньки  в
грязь и  выбил  камни  из-под  колес.  Самолет  покатил  по  аэродрому,  и
англичане ждали, что он сделает поворот и оторвется от земли против ветра.
Мотор заревел, самолет пошел  быстрее,  поплыл  над  землей,  потом,  весь
трясясь, поднялся выше и по ветру стал набирать высоту. Маленький Папагос,
высунувшись из кабины, держал наготове пулемет. Ствол  пулемета  торчал  в
воздухе, как мачта... Они сразу скрылись в тумане, хотя Квейль  долго  еще
слышал шум мотора, с трудом преодолевающего высоту, и  до  него  донеслись
звуки выстрелов - это Папагос, летчик-наблюдатель, пробовал свой пулемет.
   -  Пропал  пилот,  -  сказал  Брюер,  и   все   рассмеялись,   вспомнив
Нитралексиса.
   - Он сумасшедший, - сказал Тэп.
   Квейль сказал:
   - Чем больше я вижу греков, тем  больше  убеждаюсь,  что  они  выиграют
войну, потому что все они сумасшедшие.
   - Какие шансы могут быть у итальянцев при  встрече  с  ним?  -  спросил
Ричардсон.
   - Тысяча против одного, - ответил Тэп. - Что он будет делать,  если  на
него налетит целый полк "42"?
   - А ему наплевать, - сказал Ричардсон.
   - Не очень-то! Прямо скажу,  если  он  вернется  благополучно  в  такую
погоду в этой корзине, тогда я поверю в чудеса.
   - Куда к черту девались эти  греки  с  горючим?  -  начал  раздражаться
Хикки.
   Им пришлось еще долго ждать, пока подъехал грузовик  с  кучкой  веселых
греческих авиатехников, восседавших  на  его  бортах,  свесив  ноги  вниз.
Меллас еще не появлялся, и Хикки крикнул  сердясь:  "Пошевеливайтесь,  вы!
Пошевеливайтесь! Живее!" Херси не отходил от грузовика, пока шла заправка,
но это "нисколько не подгоняло  греков.  Они  больше  думали  о  бочках  и
бидонах, которые они опорожняли, - в каждом бидоне они  оставляли  немного
бензина для себя.
   К концу заправки туман сгустился еще больше, видимость стала еще хуже.
   - Черт возьми, хоть бы прислали метеорологическую сводку!  -  продолжал
сердиться Хикки. - Нельзя же вслепую сниматься с аэродрома в такую мерзкую
погоду!
   - Ничего, - сказал Тэп, - мы полетим  за  этим  сумасшедшим  греком,  -
интересно посмотреть, что с ним будет.
   - Нет, на сегодня придется отставить. Проклятые греки! Где они, черт их
побери, валандались столько времени?
   Тэп в шутку стал доказывать Хикки, что непременно надо лететь,  но  был
доволен не меньше остальных, когда Хикки  заявил,  что  полет  отменяется.
Нельзя летать в такую погоду. Они уселись в автобус и  поехали  обратно  в
гостиницу.



8

   Квейль тотчас же отправился в госпиталь и сказал девушке,  сидевшей  за
столом, что ему надо видеть старшую сестру. Девушка  покачала  головой,  и
Квейль догадался, что сестра занята. Он уже собрался  уходить,  как  вдруг
его кто-то окликнул. Он обернулся. Это была Елена.
   - Хэлло, - сказал он. - Вы приехали.
   - Хэлло, - сказала она. - Вот и вы.
   Квейлю сразу стало тепло, когда они крепко пожали друг другу руки.
   - Значит, добрались? - сказал он.
   - Это вы спрашивали обо мне у старшей  сестры?  Да,  я  добралась  сюда
благополучно.
   - Я заходил узнать о вас. И побеседовал со старшей  сестрой.  -  Квейль
радостно улыбался, глядя на Елену, - она казалась такой серьезной.
   - Вы напрасно обращались к старшей сестре.
   - Почему? Она теперь мой лучший друг. Мы сейчас вместе пойдем к ней.
   - Что вы ей говорили?
   - Ничего.
   Он взял ее под руку и повел.
   - Она расспрашивала меня об отце, - сказала Елена серьезным тоном.
   - Я только сказал, что ваш отец интересуется политикой.
   - Это неосторожно.
   - Сестра - хорошая женщина, - сказал Квейль.
   - Как вы могли так скоро узнать ее? Не надо говорить о таких вещах.
   - Ладно, пойдем к ней. Она плохого не сделает.
   Квейль постучал в дверь старшей сестры. Она крикнула: "Эмброс!" - и они
вошли.  Сестра  подняла  глаза  от  стола,  заваленного  большими   белыми
карточками.
   - Хэлло, сестра! - сказал Квейль, обращаясь к ней. - Я пришел к вам  не
один...
   - А, мой инглизи!
   - Это Елена Стангу, - пояснил Квейль, указывая на Елену.
   Елена быстро сказала что-то по-гречески, и сестра кивнула головой.
   - Простите, - обратилась Елена к Квейлю. - Я извинялась  перед  старшей
сестрой.
   - Она прекрасная девушка, - заметила сестра. - Она извинялась за вас.
   - Благодарю. Надеюсь, вы не сочтете меня навязчивым.
   - Что думает мисс Стангу?
   - Я ее не спрашивал, - сказал Квейль.
   Елена в недоумении смотрела на них, - она не знала, о чем идет речь.
   - Вы превосходная пара. Она настоящая  гречанка  по  внешности.  Что-то
турецкое и очень смуглая, - вы совсем блондин по сравнению с ней.
   - Сестра думает, что мы должны пожениться, - сказал  Квейль  Елене.  Он
видел  ее  смущение,  но  чувствовал,  что  этот  легкий  разговор   может
приблизить его к ней больше, чем все, что он мог бы сказать ей.
   - Мы слишком заняты, - ответила Елена.  Она  улыбнулась,  чтобы  скрыть
смущение.
   Сестра рассмеялась и предложила:
   - Идите погуляйте по нашим грязным улицам.
   - Я еще не кончила работы, - сказала Елена  по-английски,  обращаясь  к
сестре.
   - Ничего. Я устрою, - ответила  сестра  тоже  по-английски.  Потом  она
добавила что-то по-гречески.  Елена  возразила,  но  сестра  опять  что-то
быстро сказала, и Елена коснулась руки Квейля.
   - До свидания, - сказал Квейль сестре. - Я  постараюсь  присмотреть  за
ней.
   - Она присмотрит за вами, инглизи. Будьте уверены. До свидания.
   - До свидания, - повторил Квейль. Идя молча по коридору, он слышал, как
сестра тихо смеялась.
   Туман и мрак окутывали улицы, и коричневая грязь под ногами приобретала
зловещий вид. Улицы не были освещены по случаю затемнения. Елена и  Квейль
проходили  мимо  низких  глиняных  домишек   и   незастроенных   участков,
сливавшихся с полями. Густые ветви деревьев свисали над глиняными стенами.
   Медленно шли они по дороге. Она взяла  его  под  руку,  -  впервые  она
сделала это так легко и непринужденно, - однако продолжала молчать.
   - Как вы сюда добрались? - спросил Квейль, чтобы нарушить молчание.
   - С Лоусоном. Он ехал в своем автомобиле на фронт.
   - Понимаю.
   Она быстро взглянула на него:
   - Что вы понимаете?
   - Ничего.
   Он чувствовал ревность и хмурился.
   - Вы слишком серьезно ко всему относитесь.
   - Надеюсь, вы тоже.
   - Я отношусь серьезно только к тому, что этого заслуживает,  -  сказала
она. - Но не к таким вещам.
   - А разве это не важные вещи?  -  сказал  он,  притянул  ее  к  себе  и
поцеловал страстно и грубо.
   - Если кто-нибудь увидит, нас посадят в тюрьму.
   - Господи! Что за народ!
   - Мы народ не плохой. Но наши фашисты - другое дело. Пожалуйста,  будем
осторожны.
   - Простите.
   - Опять насупился... Будьте же благоразумны.
   Квейль знал, что она права. Он понимал, что не следует начинать  ничего
серьезного, если это не надолго. Он скоро уедет отсюда. Никто  не  думает,
что война затянется. Греки одерживают верх. Они прогнали  всех  итальянцев
до последнего из пределов Греции и проникли далеко в Албанию. И вообще все
может случиться, особенно если принять во внимание, что эскадрилья  должна
вести борьбу с бомбардировщиками. Он знал, что Елена права, но ее  правота
мешала ему, и он не хотел признавать ее.
   - Ладно, - сказал он, - если быть благоразумным, то я  знаю,  что  надо
сделать.
   Она наклонилась к нему и коснулась губами его небритой щеки.
   Квейль повел ее в  ресторан,  где  сидели  летчики.  Когда  они  вошли,
летчики стали перебрасываться шуточками по его  адресу.  Рано  или  поздно
придется их познакомить с Еленой, думал Квейль, так пусть лучше сейчас. Он
спокойно взял ее под руку и подошел с ней к столу. Хикки  встал  первый  и
пристально взглянул на Елену, обратив внимание на ее бледно-желтый  халат.
Остальные встали вслед за ним, это бросилось  в  глаза  всем,  сидевшим  в
ресторане, и Елена почувствовала себя неловко. На  лицах  летчиков  Квейль
читал удивление.
   - Елена, это наша эскадрилья, - сказал Квейль. - Это Хикки, командир. А
это Елена Стангу, - сказал он, обращаясь к Хикки.
   Хикки  улыбнулся  и  протянул  руку.  Елена,  привыкшая  ограничиваться
по-гречески одним поклоном, немного опоздала и не  сразу  протянула  руку.
Она рассмеялась над своей оплошностью, и это понравилось Хикки.
   Потом Квейль представил ей Тэпа, Херси, Ричардсона, Брюера,  Констэнса,
Стюарта, который щелкнул каблуками и  отвесил  поклон,  и  Финна,  который
сказал: "Ты нам преподносишь сюрприз, Квейль", -  вызвав  улыбку  на  лице
Елены. Кто-то подал ей стул, все сели, и наступило молчание.
   - Вы говорите по-английски? - нерешительно спросил Тэп.
   - Не очень правильно. У меня нелады с грамматикой,  -  ответила  Елена.
Тэп с удивлением посмотрел на Квейля.
   - Вы медицинская сестра? - спросил Брюер.
   - Да. Я работаю здесь на пункте первой помощи,  Видите  буквы  на  моем
халате?
   Квейль предоставил им самим знакомиться с  Еленой.  Он  знал,  что  она
найдет с ними общий язык. Не к чему было объяснять им, кто и что она.
   Квейль с помощью Елены заказал  официанту  обед.  Елена  тоже  спросила
что-то для себя. Он догадывался, что это всего  лишь  кофе,  так  как  она
попала как бы на смотрины, а при таких обстоятельствах мудрено чувствовать
аппетит.
   - Вы живете здесь? - спросил почтительно Хикки.
   - Нет. Я приехала сюда только вчера вечером. Я живу в Афинах.
   - Хикки... не думаешь ли ты, что мисс Стангу  надо  прикомандировать  к
нашей эскадрилье? - сказал Тэп.
   Квейль ждал чего-нибудь подобного и знал, что Елене это не понравится.
   -  Да,  -  сказал  Хикки  спокойным  голосом.  Квейлю  это  совсем   не
понравилось.
   - Мисс Стангу, не желали бы вы поступить к нам в эскадрилью? -  спросил
Тэп весело.
   - Что может там делать женщина?
   Елена старалась казаться веселой.
   - Вы умеете готовить? Потом, знаете, нас иногда подстреливают. Если  бы
вы за нами ухаживали, это было бы только удовольствием.
   - Тогда я не хочу. Не желаю, чтобы вас подстрелили.
   - Это от нас не зависит, - сказал Финн.  Он  сидел  рядом  с  Еленой  и
смотрел ей прямо в глаза.
   Пока Квейль обедал, а Елена пила кофе, разговор  продолжался.  Тэп  был
хуже всех: каждую женщину он считал общей собственностью,  у  него  всегда
было только одно на уме, и он шел к цели прямиком.
   - Где вы живете? - спросил Тэп.
   - В госпитале, - сказала она.
   - Можно вас навестить?
   Елена посмотрела на Квейля. Он не сделал ей никакого знака.
   - Это трудно, - сказала она.
   - В таком случае вы должны приходить обедать с нами, - сказал Тэп.
   - Постараюсь, - ответила она. - А пока мне уже пора.
   Квейль поднялся вместе с Еленой. Он попросил Тэпа  заплатить  за  него.
Все встали, когда Елена стала прощаться. Тэп, пожимая ей  руку,  осторожно
улыбнулся. Когда Квейль и Елена вышли, она сказала:
   - С трудом верится.
   - Чему?
   - Они все такие молодые.
   - Чем человек моложе,  тем  он  лучше  летает.  В  нашей  специальности
требуется молодежь.
   - Знают ли она, что делают? - сказала она.
   - Нет. Но это им все равно.
   - А вы знаете, что делаете?
   - Да, - сказал Квейль.
   Они шли по коричневой грязи, накрапывавший дождь сгущал темноту ночи. У
подъезда госпиталя Квейль остановился и сказал:
   - Вы не можете выйти позднее?
   - Нет, - сказала она, - не могу. Слишком трудно.
   - У вас все слишком трудно.
   - Когда-нибудь вы сами поймете.
   - Хорошо, - сказал он, - спокойной ночи.
   Он не прикоснулся к ней  и,  повернувшись,  быстро  зашагал  прочь.  Он
слышал, как она открыла парадную дверь и вошла в подъезд, и продолжал идти
под дождем, успевшим превратиться в ливень.
   В вестибюле "Акрополя" Квейль увидел Лоусона; он держал грязные  сапоги
в руках и что-то говорил швейцару по-французски.
   - Хэлло! - сказал Лоусон. - Вот вы где!
   - Хэлло! - сухо отозвался Квейль.
   - Вы тогда как сквозь землю провалились. Мы недоумевали,  куда  вы  все
девались.
   - Мы уже давно здесь, - сказал Квейль.
   - Это ваши ребята сбили пятнадцать итальянских самолетов на днях?
   - Да.
   - Вы посмотрели бы, что делалось в Афинах, настоящая буря восторга. Там
вас всех произвели в герои.
   - Нам здесь от этого не легче, - ответил Квейль.
   Еще один военный корреспондент спустился по узкой  лестнице  с  первого
этажа и кивнул Квейлю.
   - Это Мильтон Уолл, корреспондент, - сказал  Лоусон.  Они  пожали  друг
другу руки. Уолл был американец небольшого роста, коренастый,  смуглый,  с
индейскими чертами лица.
   - Скажите, кого вы потеряли в тот день, когда сбили этих итальянцев?
   - Вэйна.
   - Вэйна-австралийца? - спросил Лоусон.
   - Да. Вы были знакомы?
   - Я мельком знал его, - сказал Лоусон. - Но я знаю  девушку  в  Афинах,
которая будет очень страдать.
   - Были еще жертвы? - спросил Уолл Квейля.
   - Соут, - сказал Квейль. - Он выбросился на парашюте. Мы надеемся,  что
он не погиб.
   - Не его ли мы видели в Ларисе, когда проезжали? - сказал Уолл.
   - Невысокий, довольно плотный?
   - Тот был с  бородой.  Но,  действительно,  довольно  плотный.  И  тоже
выбросился на парашюте. Я думаю, что это он, - отвечал Уолл.
   - Здоров?
   - Рука в гипсе. Греки, кажется, подобрали его.
   - Скажите об этом, пожалуйста, нашему командиру, когда увидите  его,  -
сказал Квейль.
   - С удовольствием.
   -  Послушайте,  Квейль,  -  сказал  Лоусон.  -  Я  привез   сюда   вашу
приятельницу.
   - Я знаю. - Квейль равнодушно посмотрел на Лоусона и кивнул. - Я знаю.
   - Она очень беспокоилась, когда вы пропали.
   - Мы не имели права говорить, что покидаем Афины.
   - Я так и сказал ей. Но я думал, что вас послали обратно в  Египет  для
участия в новом наступлении.
   - Это правда, что мы взяли обратно Соллум?
   - По последним сведениям, английская армия уже на пути к Дерне.
   - Мне кажется, пример греков пристыдил нас, - сказал Квейль.
   - В Греции это наступление вызвало почти такую же радость,  как  взятие
Корицы, - заметил Уолл.
   - А разве греки взяли Корицу? Мы тут ровно ничего не знаем.
   - Да. Мы все тут в таком положении, - сказал Уолл.
   - Ну, а что теперь намерены делать немцы? - спросил Квейль.
   - Пока  ничего,  -  сказал  Лоусон.  -  Вероятно,  будут  ждать  весны.
Сомневаюсь, чтобы они могли вторгнуться в Англию раньше.
   - Никогда они не вторгнутся в Англию, - сказал Уолл.
   - В Англию их не пустят, - сказал Квейль,  поднимаясь  по  лестнице.  -
Увидимся завтра, - добавил он.
   - Конечно... Спокойной ночи! - ответили они.
   - Спокойной ночи!
   Не спеша прошел он к себе в номер и лег на кровать  не  раздеваясь.  Он
думал о том, что он здесь, черт возьми, делает...  и  о  своих  сапогах  -
зачем он носит эти сапоги? И еще он думал, что, вероятно,  никогда  больше
не увидит Лондона... если не по одной, так по другой  причине.  Вскочив  с
постели, он стал быстро раздеваться, чтобы отогнать  эти  мысли.  И  начал
думать о Елене,  жалея,  что  не  поцеловал  ее  на  прощанье  у  подъезда
госпиталя. А потом подумал, вернулись ли обратно Нитралексис и Папагос  на
своем старом "Бреге".



9

   Нитралексис и Папагос вернулись благополучно.  Война  прекратилась  бы,
если бы они не вернулись, так как только сумасшествие, которым  было  все,
что они делали, и то, как они это делали, давало им возможность продолжать
войну. Если бы не оно, им не с чем  было  бы  воевать.  Потому,  и  только
потому, что они делали все это, они могли продолжать борьбу.
   Так шло до самой зимы. Зима подкралась  исподтишка.  Снег  выпал  рано.
Низкие тучи нависли над горами. Сначала снег был только на  вершинах  гор.
Он избороздил их глубокими морщинами. Потом стал спускаться  ниже.  Иногда
показывалось солнце, снег начинал таять, и все дороги от  Янины  на  север
становились непроходимыми. Но через день они подсыхали,  и  опять  по  ним
тащились мулы. Через Янину проходило столько  мулов,  что  Квейль  задавал
себе вопрос, куда все это идет. Но от Дельвина до Арийрикаши люди ездят  и
перевозят тяжести только на мулах - грузовики здесь не пройдут. Греки вели
военные  действия  с  гор,  а  не  с  дорог,  как  это  делали  итальянцы.
Приходилось взбираться по крутым склонам и многое тащить на себе. Особенно
трудно было с артиллерией. Счастье Греции,  что  Венизелос  сумел  создать
кое-какую артиллерию. Греки делали с ней чудеса. Их орудия висели на  краю
обрывов, наводчики определяли угол прицела простым изгибом руки  в  локте.
Зато их артиллерия  была  в  горах  повсюду,  тогда  как  итальянцы  редко
покидали дороги.
   По мере приближения к зиме  дожди  участились,  и  эскадрилья  вылетала
реже. Лоусон и Уолл выехали на  фронт.  И  только  Нитралексис  и  Папагос
продолжали вылетать на разведку. Если они получали от штаба приказ, им  не
было никакого  дела  до  погоды.  Они  просто  вылетали,  добывали  нужные
сведения и возвращались. Нитралексис жил теперь там же, где и англичане, -
в "Акрополе". Его смех оказывал на них живительное действие. Но однажды он
вылетел и не вернулся, и они не знали, что с ним случилось.
   Все шло через Янину. Вскоре появились  раненые,  и  однажды  вечером  в
городе  произошло  замешательство:  в  город  въехали  при  полных   огнях
пятьдесят  автобусов,  переоборудованных  под  санитарные  автомобили,   и
застряли в узких улочках;  раненых  пришлось  переносить  в  госпиталь  на
носилках. А когда  госпиталь  был  переполнен  до  отказа,  раненых  стали
размещать в частных домах.
   Янина за все эти месяцы ни разу не подверглась воздушной бомбардировке.
Никто не мог объяснить почему. Отсюда  шло  снабжение  всего  западного  и
центрального   фронтов.   Здесь   была   оперативная    база    английской
истребительной эскадрильи, а иногда сюда  прибывали  "Бленхеймы",  которые
пользовались военным  аэродромом,  находившимся  в  противоположном  конце
города. Казалось, достаточно уже того, что здесь штаб греческой  армии,  и
склады горючего, и наиболее важные мосты. Большой мост  через  болото  был
единственным мостом, который связывал Янину с фронтом, и тем не  менее  он
ни разу не подвергся бомбежке. Если бы Янину стали бомбить, это вызвало бы
здесь настоящий хаос, и последствия были бы серьезные. Итальянская авиация
часто атаковала дороги к югу и к северу от города,  но  самого  города  ни
разу не тронула, Это была большая ошибка со стороны итальянцев.
   Среди прибывших в город  раненых  было  много  солдат  с  отмороженными
конечностями. Греки не знали, что делать в таких случаях.  Ни  у  кого  не
было второй пары носков. Не было смены белья. Не было одеял.  Пострадавшие
согревались только коньяком и натягивали  на  себя  каждую  тряпку,  какую
только им удавалось раздобыть.
   Немалую роль также  играли  злоупотребления  и  предательство.  Офицеры
забирали себе львиную долю продовольствия. Они  не  шли  в  бой  вместе  с
солдатами. Командование возлагалось на унтер-офицеров.  Отпусков  солдатам
не давали. На фронт они тащились всю дорогу пешком. На это уходило  иногда
пять-восемь недель, и они попадали к месту назначения настолько усталыми и
больными, а их  обувь  оказывалась  настолько  изношенной,  что  они  были
совершенно не боеспособны... и все-таки шли в бой.
   Это  вызывало  раздражение  среди  солдат.  Они  вступали  в  споры   с
офицерами, которые показали себя с  дурной  стороны.  Были  случаи,  когда
солдаты убивали офицеров, подозревая их в предательстве. Офицеры  привыкли
к удобствам и не умели мириться с лишениями, как  солдаты  из  крестьян  и
рабочих. Им хотелось поскорей кончить войну и вернуться в города с теплыми
квартирами и освещенными улицами, где не было  ни  страха,  ни  голода.  И
потому они согласны были договориться  с  врагом,  а  солдаты  их  за  это
расстреливали.
   Однажды в ужасную погоду Квейль провожал Елену в госпиталь.  По  дороге
им попался отряд греческих солдат, шагавших под проливным дождем. Они были
в расстегнутых шинелях, без фуражек. Головы у  них  были  гладко  выбриты.
Лица были серые, глаза потухшие, но смотрели они прямо. Руки  у  них  были
скручены сзади, и все девять человек были связаны вместе веревкой.  Девять
других греков, вооруженных винтовками, шагали по бокам. Эти тоже  смотрели
прямо и ничего  не  видели,  хотя  отчаянно  щурились,  защищая  глаза  от
хлещущего  в  лицо  дождя.  Квейль  Спросил  Елену,  куда  они  идут.  Она
посмотрела на него и взяла его под руку.
   - На расстрел, - сказала она.
   - На расстрел? Что это - шпионы?
   - Они застрелили своего офицера.
   - За что?
   -  Судили  его  своим  судом  за  измену  и   расстреляли.   А   теперь
расстреливают их.
   - Куда же их ведут?
   - За госпиталь, - сказала Елена.
   - Боже мой! - воскликнул Квейль.
   -  Это  не  первый  случай,  -  сказала  Елена  задумчиво.   -   Солдат
расстреливают за нашим госпиталем. Раненые рассказывают, что за  птицы  их
офицеры, они не желают возвращаться на фронт и служить под  началом  таких
офицеров. Они тоже слышат, как за госпиталем расстреливают солдат.
   Елена говорила очень тихо, озираясь по сторонам и всматриваясь в сумрак
умирающего дня.
   Квейль не мог оторвать взгляда от солдат, шагавших под дождем по жидкой
грязи. Когда они, пройдя площадь, повернули за госпиталь, он все  еще  мог
видеть их  желто-коричневые  шинели.  Он  стоял  с  Еленой  на  ступеньках
подъезда и вдруг, повернувшись и не говоря ни  слова,  быстро  зашагал  по
площади к  каменной  ограде.  Он  видел,  как  конвоиры  завязывали  глаза
осужденным. Конвоиры не разговаривали между  собой,  и  лица  у  них  были
землистого  цвета.  Они  выстраивали  осужденных  в  ряд,  а  те   неловко
переминались с ноги на ногу, не видя, что с ними делают. Солдаты брали  их
за руку и выводили на открытое место. Квейль видел, как один из осужденных
упал, затем с трудом поднялся на ноги. Конвоир отер его лицо  от  грязи  и
поставил в ряд. Руки у осужденных были по-прежнему связаны. Они  нестройно
стояли в ряду, стараясь прямо смотреть смерти в лицо  сквозь  повязку.  Но
сквозь повязку хлестал только дождь. И все они были еще совсем  желторотые
юнцы.
   Квейль  чувствовал,  что  непреоборимая  сила  заставляет  этих  солдат
расстреливать таких же, как они, а  тех,  с  завязанными  глазами,  стоять
против каменной стены и безучастно ждать,  вместо  того  чтобы  что-нибудь
сделать. Он чувствовал, что эти солдаты с повязками на глазах  спокойно  и
твердо принимают свою участь. Дело в том, что они сознавали свою  правоту,
и Квейль знал, что они правы, каковы бы ни были  обстоятельства  дела.  Он
знал, что они правы, и не мог оторвать от них взгляда, ибо  в  этих  людях
была частица его самого. Он не сознавал, где он, но он знал,  что  частица
его души здесь, и не мог уйти. Он стоял  и  видел,  как  девять  солдат  с
винтовками отошли на несколько шагов от выстроенных в ряд. Он  видел,  как
они приложили винтовки к плечу, видел их согнутые спины и  смерть  девяти,
неловко стоявших в ряду в ожидании своей участи, и участь эта постигла  их
внезапно, когда раздался нестройный залп.  На  мгновение  Квейль  перестал
сознавать, что происходит перед его глазами, пока не увидел, как они упали
грудью на землю со связанными сзади руками.
   Но один из них не упал, а остался стоять на месте. Пуля  его  миновала.
Хотя Квейль не мог этого видеть, он  ясно  представил  себе  недоумение  и
растерянность осужденного, когда он остался стоять на ногах  после  залпа;
на одно мгновение солдат этот был самым ошеломленным человеком  на  свете,
но он так и не успел прийти в себя, потому что в следующую секунду солдат,
давший промах, сделал еще один выстрел, который,  казалось,  прогремел  на
весь мир, и осужденный повалился, как сноп,  а  Квейль  почувствовал,  что
частица его самого была в расстрелянных и в команде, расстреливавшей их, и
это было нечто большее, чем он и они.
   Квейль знал, что в этом все дело. Это было сейчас нечто большее, чем он
и чем те, вон там, но не вечно так будет. Он не помнил, как  повернулся  и
зашагал назад к госпиталю; первое, что дошло до его сознания, была  Елена,
стоявшая на ступеньках подъезда.
   - Что случилось?
   - Их расстреляли, - сказал он.
   - А тебе непременно надо было это видеть?
   - Я вообще наблюдаю, - задумчиво произнес он.
   - Кого? Греков?
   - Да.
   - Что ж, это тебе полезно, - сказала она.
   - Я знаю, -  ответил  он.  Он  понимал,  что  она  имеет  в  виду.  Она
наклонилась и поцеловала его.
   - Спокойной ночи, - сказала она и повернулась, чтобы открыть дверь.
   Квейль видел в ней то же, что видел  в  солдатах,  которых  только  что
расстреляли, и он знал, что он бессилен  что-либо  сделать.  Он  помог  ей
открыть дверь. На секунду она остановилась, затем вошла, не сказав  больше
ничего. Он закрыл дверь и спустился вниз по мокрым ступенькам. И он понял,
как называется его чувство к ней. Он не хотел этому верить.  Он  не  хотел
этому верить... но это было так, и он это знал. Он знал.



10

   Он не виделся с Еленой на  следующий  день,  не  виделся  с  ней  целую
неделю. Раненых поступало так  много,  что  она  ни  на  минуту  не  могла
оставить  госпиталь.  Квейль   вместе   с   Тэпом   и   Брюером   временно
перебазировались в Корицу. Отсюда они вылетали,  сопровождая  "Бленхеймы",
бомбившие  итальянские  передовые  позиции  и  мосты,  так  как  итальянцы
предприняли контрнаступление. Бомбить было  легко:  сопротивления  они  не
встречали.
   Фронт постепенно застыл на мертвой точке: сначала  большая  итальянская
контратака, затем греческая. Никто не знал, сколько  еще  могут  держаться
греки, так как недостаток в боеприпасах и материалах ощущался все  острее.
Греки пустили в ход  захваченные  у  итальянцев  транспортные  средства  и
подвозили  грузы  до  самого  конца  шоссе.  Англичане  прислали   немного
грузовиков, но все дело портило отсутствие запасных частей; мудрый  старый
грек, инженер, которого огорчала война и на  обязанности  которого  лежало
снабжение транспорта запасными частями, утверждал, что  через  полгода  на
шоссе нельзя будет увидеть ни одной машины. Но машины продолжали ходить.
   Эскадрилья целую неделю не летала - каждый день шел то дождь, то  снег.
Даже Нитралексис, снова появившийся на горизонте, никуда не вылетал.  Всей
компанией сидели они в ресторане  и  пили  оузо.  Хикки  все  еще  пытался
получить три самолета из Афин. Соут, выбросившийся с  парашютом  во  время
боя над Ларисой, должен  был  прилететь  на  самолете  Тэпа,  который  они
бросили в Ларисе, но не  прилетал.  Самолет  был  отремонтирован,  но  его
решено было оставить в резерве. Горелль поправлялся. Он лежал в  госпитале
в Афинах и прислал Хикки письмо, в котором благодарил его за то,  что  тот
помог ему добраться на базу, и спрашивал,  что  слышно.  Говорят,  что  их
отправляют обратно в Египет...
   Меллас развлекал их рассказами о том, как ему жилось в ссылке, хотя они
не верили ни одному его слову. Он рассказывал также об  организованном  им
особом отряде, который производил  набеги  на  тыл  врага.  Бойцы  отряда,
одетые как крестьяне, проникали в итальянский тыл и поджигали там бараки и
склады. Иногда Меллас исчезал на несколько дней, а по возвращении говорил,
что принимал участие в набеге. Но  ему  не  верили,  -  он  не  производил
впечатления положительного человека.  Он  отводил  душу  с  Нитралексисом,
который потешался над его рассказами, заявляя, что подобных чудес  ему  не
приходилось встречать даже в биографии барона Мюнхгаузена. Но  Нитралексис
тоже исчезал по временам, и никто не знал куда.
   Это была приятная передышка. Каждый день они брились и впервые  за  все
время пребывания в Греции имели приличный вид.
   Квейль ежедневно навещал госпиталь. Когда Елена не была занята, они, не
обращая внимания на грязь и  снег,  поднимались  на  холм  за  госпиталем,
проходили через деревню и шли  дальше,  по  направлению  к  горному  кряжу
Мицекли. Они больше не спорили друг с  другом.  Наоборот,  были  всегда  в
хорошем настроении. Весело и непринужденно шутили  друг  над  другом.  Они
воздерживались от всяких споров с того самого дня,  как  были  расстреляны
греческие солдаты. Иногда Квейль заходил в  приемную  госпиталя  вместе  с
Тэпом и Хикки или еще с кем-нибудь из летчиков. Случалось,  что  сестры  и
няни пели хором, и летчиков поражала гармоническая простота и  серьезность
песен. Это были нестройные крестьянские напевы,  довольно  однообразные  к
тому же, но  именно  поэтому  они  легко  усваивались  и  вскоре  начинали
нравиться, хотя сначала казалось, что в них нет никакой мелодии.
   Все это время и Елена и Квейль очень бережно относились друг  к  другу.
Он по-прежнему остерегался всяких неуместностей и только раз изменил своей
линии поведения. Елена зашла в гостиницу,  чтобы  передать  через  Лоусона
письмо в Афины. Квейль попробовал зазвать ее к себе в  номер,  который  он
занимал теперь один; к Тэпу и Брюеру ходили ведь девушки с  пункта  первой
помощи. Квейль старался обычно быть сдержанным, но сейчас его словно огнем
охватило, и он попросил ее зайти к нему. Она  только  покачала  головой  и
ушла. Она видела его сдержанность и  знала,  что  ему  нравится  такая  же
сдержанность  в  ней,  а  потому  никогда  не  позволяла  себе  переходить
известные границы.
   Зато почти каждый день он шагал по грязным улицам, чтобы увидеть  ее  и
научиться у нее нескольким словам по-гречески, а она расспрашивала его  об
Англии и рассказывала о том времени, когда ее отец  был  в  ссылке,  и  он
молча слушал ее. Потом она сразу прекращала рассказы и расспросы, начинала
учить его греческим  словам  и  до  упаду  смеялась  над  его  ошибками  в
произношении. Вечером при расставании они на несколько  секунд  отдавались
чувству, но что хорошего, в этом, если  он  должен  был  уходить  от  нее,
полный неостывшего жара, не получившего никакого выхода. И все же это были
прекрасные дни, и они чувствовали себя легко.



11

   Все это кончилось с налетом на Янину. Квейль услышал вой  сирены  около
пяти часов утра. Он и не подумал вставать, так как сирена выла каждый раз,
когда где-нибудь поблизости появлялся какой бы  то  ни  было  самолет.  Он
опять задремал, как вдруг гостиница  затряслась  от  взрыва  бомбы,  и  он
услышал, как Тэп в соседней комнате кричал  Брюеру,  чтобы  тот  одевался:
город бомбят. Квейль поспешил надеть летний  комбинезон  поверх  пижамы  и
натянул сапоги, а тем временем новые бомбы продолжали сотрясать здание. Он
слышал уже гул моторов и задавал себе вопрос: где упали бомбы.
   Летчики вышли  на  площадь.  Квейль  видел,  как  летят  вниз  бомбы  с
головного самолета, который кружил высоко в утреннем небе. Он бросился  на
землю, вместе с Тэпом и Ричардсоном, но бомбы разорвались где-то в городе.
Он слышал взрыв и почувствовал, как вздрогнула земля, и  тут-то  началось.
Квейль повернулся на бок, чтобы взглянуть вверх, и увидел целую эскадрилью
"Савой", сопровождаемую истребителями и кружившую прямо над ними.
   - Ну и порцию мы получим сейчас! - сказал Тэп.
   Бомбы падали одна за другой. Целая пачка разорвалась возле гостиницы, а
одна стофунтовка угодила в грязь на площади между летчиками и  гостиницей.
Квейлю казалось, что всю землю подбросило кверху, и обломки посыпались  на
них; он слышал, как вздрогнула земля в  самом  своем  основании  и  навеки
кончилась тишина, пока не донесся до слуха  отдельный  различимый  звук  -
резкий  визг  осколков,  разлетавшихся  по  воздуху  и  отскакивавших   от
каменного фасада гостиницы.
   Бомбы стали уходить от них  по  направлению  к  госпиталю.  Одна  упала
далеко, другая еще дальше, и всякий раз земля вздрагивала. Сквозь брызги и
комья взлетавшей кверху и снова опадавшей грязи Квейль видел  госпиталь  и
зеленую траву лугов на холме и снова слышал гул взрыва и визг осколков.
   Следующая порция бомб разорвалась справа от них, деревянные и  каменные
обломки разбитых домов  проносились  над  ними.  Квейль  поднял  голову  и
насчитал тридцать или сорок самолетов, круживших высоко над аэродромом,  и
увидел большую пачку посыпавшихся бомб.  Он  понял,  что  итальянцы  нашли
аэродром. А они не замаскировали  ни  самолетов,  ни  большой  палатки,  в
которой жил наземный персонал, как обычно маскировали  греки,  и  в  такое
ясное утро итальянцы не могли не обнаружить аэродром.
   - Они взялись за дело всерьез, - объявил Тэп, поднимаясь на ноги.
   Шагах в двадцати от них на дороге зияла огромная воронка от стофунтовой
бомбы, но так как почва была мягкая, то бомба глубоко врезалась  в  нее  и
взрывная волна устремилась вверх, а не по горизонтали; поэтому она их и не
задела. Квейль услышал гул мотора  и  опять  распростерся  на  земле.  Тэп
последовал его примеру. Но самолет оказался истребителем, и до них донесся
лишь треск пулемета, обстреливавшего на всякий случай площадь. Они  встали
на ноги.
   - Наконец-то они вспомнили о нашем городке, - сказал Тэп.
   - Но сбросили не так  уж  много,  -  сказал  Ричардсон.  Он  со  смехом
стряхивал грязь со своей пышной шевелюры.
   Квейль огляделся по сторонам. Виден был белый дым и прежние линии улиц,
хотя повреждения были немалые. На боковой стене госпиталя были новые шрамы
от осколков и чернело огромное пятно от взрыва. Гостиница издали  казалась
разбитой.
   - Хотел бы я знать, что  делается  на  аэродроме.  Надеюсь,  ребята  не
оставались в палатке, - сказал Квейль.
   Из подъезда гостиницы вышел Хикки. Он не вставал  с  постели  во  время
налета. Подойдя к летчикам, он сказал:
   - Судя по звуку, были разрывы недалеко от аэродрома.
   - Или на самой площадке, - сказал Брюер. Он был красный с головы до ног
от засыпавшей его глины, - он лежал поодаль от других.
   - Надо поехать туда, - сказал Хикки.
   Они сели в автобус и поехали на аэродром, лавируя между  воронками.  По
дороге они видели раненых, которых выносили из разрушенных домов; жителей,
из которых одни плакали, а другие бесновались от злобы  и  бегали  взад  и
вперед,  неизвестно  куда  и  зачем;  исковерканные  останки  автомобилей,
нагроможденные кучей, и дым, вырывавшийся из горящего белого  дома  вблизи
ресторана, в котором были выбиты все окна и сорваны два столба на веранде.
Такая картина была всюду по дороге на аэродром, и всюду  на  дороге  зияли
воронки.
   Когда автобус остановился, Уайтер, старший сержант, подошел к Хикки.
   - У вас все благополучно? - спросил он.
   - Все. А у вас?
   Летчики вышли из автобуса.
   - Два из них, - рассказывал Уайтер, - подошли совсем  близко.  Сбросили
бомбы на аэродром, несколько осколков попало в палатку. И больше ничего. С
их меткостью не попадешь даже кулаком в стену.
   На площадке кое-где чернели воронки, но "Гладиаторы"  стояли  далеко  в
стороне, на большом расстоянии друг от друга.
   - На этой бомбежке мы заработали пару овец, - сказал Уайтер. - Их убило
волной и отшвырнуло прямо нам в руки. Старик пастух прямо рыдал от горя, и
мы купили у него убитых овец за сто драхм.
   - Как вы вообще тут живете? - спросил Хикки.
   - Ничего,  с  одеялами  плохо,  но  кое-как  устроились,  Когда  должны
доставить продовольствие?
   - Обещали сегодня.
   - На самолете?
   - Не думаю, - сказал Хикки. - А у вас уже ничего нет?
   - Ничего. Приходится покупать хлеб и мясо в деревне.
   - Черт знает что! - возмутился Хикки. - Я поговорю сегодня  об  этом  с
Афинами.
   - Мастере очень страдает от язв, которые он нажил в пустыне,  -  сказал
Уайтер.
   - Он здесь?
   - Да, сэр.
   Уайтер позвал Мастерса, бледного юношу с гладкими  черными  волосами  и
мягкими чертами лица. Вид у него был совсем больной. Кисти  его  рук  были
неумело забинтованы, и он двигал ими с таким трудом, как будто  повреждена
была вся рука до плеча.
   - Как дела, Мастере? - спросил Хикки.
   - Ничего. Вот только не могу свободно двигать руками, - ответил он.
   - А что если съездить к доктору Андерсону?
   - Сейчас?
   - Да.
   - А как я доберусь обратно?
   - Доставим. А я  похлопочу  насчет  продовольствия,  -  добавил  Хикки,
садясь в машину.
   Андерсон оказался в госпитале; туда тянулись по дороге вереницы больных
и раненых. Не легко было отыскать доктора  среди  царившего  здесь  хаоса,
раненых приносили со всего  города  и  клали  прямо  на  пол  в  прихожей.
Андерсон делал операцию, когда они отыскали его и сказали о Мастерсе.
   - Поглядите только, что здесь делается, - ответил доктор. - Приходите с
ним после завтрака.
   Они оставили Мастерса в ресторане и во  главе  с  Хикки  отправились  в
штаб, чтобы получить приказ на сегодня. Приказ уже ждал их.
   Им приказано было вылететь в зону Эльбасана и патрулировать ее,  ожидая
вражеские бомбардировщики. Разведка  установила,  что  именно  здесь  была
итальянская авиационная база и что на днях прибыли  три  новых  эскадрильи
для  поддержки  большого  наступления,   которое   итальянцы   начали   на
центральном участке фронта. По-видимому, противник намерен был  развернуть
операции в широком масштабе.
   Эскадрилья стартовала между воронками и полого  набрала  высоту,  держа
курс на север. На небе не было ни единого облачка,  только  над  вершинами
гор белела легкая пелена, порожденная резкими токами теплого воздуха.  Это
было похоже на возвращение в школу после долгих летних каникул. Звенья еле
соблюдали строй, - так все обленились.
   Хикки  вел  их  широким  кругом,  держась  все  время  за  горами.  Они
патрулировали минут двадцать, бомбардировщиков  нигде  не  было  видно.  И
вдруг Квейль заметил далеко внизу два  самолета,  руливших  на  аэродроме;
казалось, что это ползают муравьи. Хикки тоже увидел их, - он  развернулся
и пошел в сторону аэродрома.
   Около  двадцати  бомбардировщиков   вместе   с   группой   истребителей
выстраивались на площадке, собираясь стартовать  звеньями.  Было  какое-то
чудо,  что  "Гладиаторы"  беспрепятственно  подошли  к  городу  и   начали
снижаться. Лишь когда они снизились до одиннадцати тысяч футов, вокруг них
стали рваться снаряды зенитных орудий. Квейль  увидел,  как  Хикки  качнул
самолет, подавая сигнал, и ринулся вниз. Квейль бросил быстрый  взгляд  на
аэродром: первое звено бомбардировщиков как раз отрывалось от земли.
   "Гладиаторы" шли вниз сквозь черные разрывы  снарядов,  самолет  Квейля
два раза чуть не поразило, но Хикки вел их точно, и они прорвались  сквозь
заградительный огонь. Тогда они перешли в более крутое пике,  из  которого
Хикки вышел над первым десятком  бомбардировщиков.  Те  отчаянно  набирали
высоту  и  открыли  бешеный  огонь  по  "Гладиаторам"  еще  до  того,  как
приблизились к ним на расстояние выстрела. Хикки не открывал огня, пока не
нацелился на одного из них, - тогда он всадил в него затяжную  очередь  из
пулемета. Констэнс шел вслед за Хикки,  он  атаковал  тот  же  самолет,  и
именно он попал в пилота и этим  решил  судьбу  бомбардировщика.  "Савойя"
камнем рухнула на землю.
   Итальянцы сблизились, извергая потоки трассирующих пуль. Они  понимали,
что попали в ловушку, так как не успели набрать высоту.
   Ричардсон с борта атаковал один бомбардировщик  и  почти  разрезал  его
пополам. "Савойя" сразу потеряла скорость, задрала нос и стала падать.
   "Савойи" безнадежно ждали "КР-42", которые должны были поспешить к  ним
на выручку. Англичане тоже высматривали их, потому что  драться  на  такой
небольшой высоте - дело нешуточное. Квейль находился на высоте  не  больше
пятисот футов и не мог подняться выше, так как Хикки не  поднимался  выше.
Снова развернувшись, он ринулся на вражеские бомбардировщики в тот момент,
когда их атаковали, выйдя из своего первого пике, Брюер и Финн.
   Тэп  оставался  выше,  выжидая  момента,  когда  кому-либо  потребуется
помощь. "Савойи"  открыли  бешеный  огонь,  беспорядочно  стреляя  во  все
стороны и сбрасывая бомбы на собственный аэродром, чтобы  освободиться  от
груза. Один из них, которому удалось подняться футов на сто  выше  других,
попытался удрать, но на него с двух сторон налетели Брюер и Финн и всадили
в него все, что могли.
   Тем  временем  "КР-42"  успели,  наконец,  взлететь   и   смешались   с
"Гладиаторами". Первым на них бросился Финн и  сбил  один,  затем  Квейль,
сделав крутой вираж, расстрелял другой "КР-42", который пристроился ему  в
хвост и готовился прикончить его. Но когда он выравнивал свой  самолет,  -
самый  опасный  момент  в  воздушном  бою,   -   чтобы   атаковать   "42",
пристроившийся в хвост Финну, он почувствовал, что ему  самому  заходит  в
хвост еще один "42".
   Странное это было зрелище: столько машин носилось в бою по  горизонтали
- иначе не позволяла незначительная высота. Два "Гладиатора" вышли из  боя
и сейчас держались над Квейлем, а еще один отошел в сторону  направо.  Тэп
после пике набирал высоту - его звено следовало за ним.
   После этого Квейль видел,  как  сбили  только  один  "Гладиатор".  Этот
"Гладиатор" старался набрать высоту,  но  его  окружили  по  крайней  мере
пятнадцать "42", и два из них пристроились ему в хвост. Квейль рванулся  в
ту сторону, но в  это  мгновение  Хикки  молнией  сверкнул  мимо  него,  -
казалось, он вложил  в  свой  самолет  человеческую  волю,  придавшую  ему
дополнительную скорость.
   И все-таки  Хикки  опоздал.  "Гладиатор"  вдруг  перевернулся  и  левым
штопором пошел вниз - сначала быстро, а  потом  с  безумной  быстротой,  и
Квейль с затаенным дыханием следил, кто выбросится на парашюте,  но  никто
не выбросился, - самолет упал на землю и потонул в  облаке  черного  дыма,
прорезываемого языками красного пламени.
   Хикки повернул назад, и "Гладиаторы" взяли  курс  на  базу.  Квейль  не
видел, чтобы был сбит еще хоть один "Гладиатор", но, кроме него,  на  базу
возвращались только пятеро, и его неотступно преследовал вопрос:  кого  же
именно сбили.
   Возвращение домой  всегда  было  делом  томительным.  Квейль  раза  два
пробовал говорить  по  радио,  но  никто  ему  не  отвечал,  и  он  бросил
дальнейшие попытки. Было холодно, и ноги у  него  закоченели.  Шея  сильно
болела, - он ударился затылком о что-то, когда выходил  из  первого  пике.
Квейль стал думать о Елене, чтобы  дать  мыслям  другое  направление.  Она
всегда была с ним, где бы он ни был. Он вспомнил, как она спросила: "Знают
ли они, что делают? Знаете ли вы, что делаете?" И он ответил: "Да, я знаю,
что делаю". Но это было не так, - он знал, что все это его не касается. Он
знал, что вовсе не должен был быть здесь сейчас. А другие? А итальянцы  на
"Савойе"? Никто не должен был быть здесь. Мне ни до кого нет дела,  -  да,
ни до кого, если никому нет дела до меня. А греки? И греки -  нет.  И  это
было бы великолепно. Здесь никого не должно быть -  никого.  Здесь  должны
быть только албанцы, а не мы, не английские летчики. Нас это  ни  с  какой
стороны не касается.
   А те греческие солдаты, которых расстреляли, -  они  должны  были  быть
здесь? Нет. Касалось это их с какой-либо стороны? Да... Так о  чем  же  ты
толкуешь? Почему это касается  греков  больше,  чем  тебя?  Ты  просто  не
хочешь, чтобы тебя подстрелили. Они вот не боялись, что  их  застрелят,  -
так или иначе, - а тебе ни до кого дела нет, да, тебе нет...  Они  погибли
потому, что преимущество было не на их стороне, но они  должны  были  быть
здесь... И сами они так считали... считали даже в  тот  момент,  когда  их
расстреливали. Елена тоже так думает. Она знает, что  делает.  Все  знают,
кроме меня. Итак, мой мальчик... знаешь ли ты, что делаешь? Да. Знаю.  Так
брось же эти рассуждения, ты ведь не чувствуешь угрызений  совести,  когда
сбиваешь "КР-42". Сбиваешь так, как будто это машины, летающие без  людей.
Если на самолете есть пилот, ну что ж, тем хуже... И мы все чувствуем  так
же. И итальянцы тоже. В чем же дело? Знаешь ли ты, что  делаешь?  "Да",  -
сказал он Елене. Да, знаю... и она знает... Да. Знаю. Вся суть в том,  что
это дело длительное и лично я никаких результатов пока не чувствую, отсюда
и сомнения.
   Но если бы ты был греком, ты тоже переживал бы сомнения.  Суть  в  том,
что приходится вести борьбу с худшим из двух зол. И, значит, были бы такие
же сомнения.
   Когда Квейль приземлился на  аэродроме,  оказалось,  что,  кроме  него,
вернулись только четверо: Хикки, Констэнс, Херси  и  Ричардсон.  Из  звена
Тэпа никто не вернулся, - не было ни Брюера, ни Финна, ни самого Тэпа.
   - Там было сущее месиво, когда я уходил, - сказал Ричардсон.
   - Кого сбили? - спросил Квейль, подходя  к  остальным.  Они  сидели  на
подножке автобуса вместе с доктором Андерсоном.
   - Неизвестно. Ричардсон говорит, будто Тэпа, - ответил Хикки.
   - Тэпа!
   Квейль никак не ожидал, что почувствует такую боль.
   - Я видел, как он увернулся примерно от двух десятков "42",  окруживших
его, но при следующем заходе мне показалось, что они опять насели на  него
и на этот раз сбили, - сказал Хикки.
   Летчики внезапно вскочили и уставились  на  северо-запад.  Где-то  чуть
слышно гудел мотор, но ничего не было видно; и вдруг Квейль сообразил, что
звуки доносятся с восточной стороны. Он повернулся и  стал  всматриваться.
Вскоре показался "Гладиатор", летевший над долиной. Самолет  выровнялся  и
пошел на посадку. Он снижался с чрезмерной скоростью, посадочные  щитки  у
него были опущены.
   - У него перебито управление щитками, - заметил Хикки.
   "Гладиатор" коснулся земли, он сильно козлил. Земля брызнула из-под его
колес. Он снова взлетел... Самолет немного "клевал"  носом...  Приземлился
снова и на большой скорости заскользил по аэродрому. Квейль  понимал,  что
пилот  боится  тормозить,  чтобы  не  скапотировать.  Наконец  "Гладиатор"
остановился у самого края площадки. Пилот вылез из кабины и освободился от
парашюта. Это был Финн. Значит, недоставало еще Тэпа и Брюера.
   - Кого сбили, не Тэпа ли? - спросил Квейль Финна.
   - Не знаю. Я даже не знал, что кто-либо из наших сбит. Кого недостает?
   - Брюера и Тэпа.
   - Я их совсем не видал, -  сказал  Финн.  -  У  меня  отстрелили  левый
элерон, и мне пришлось  чуть  не  ползком  добираться  назад.  А  вдобавок
подбили управление щитками...
   Они стояли под теплыми лучами солнца  и  ждали.  Механики  из  наземной
команды старались откатить самолет Финна подальше к палатке.  Они  позвали
на помощь другую группу  механиков,  которые  очищали  самолет  Квейля  от
пустых гильз.
   - Ты сколько сбил? - спросил Хикки Квейля, когда они уселись на влажной
траве.
   - Один. "КР-42". И еще я подбил бомбардировщик, но он не упал.
   - Всего, значит, шесть - из них только три  бомбардировщика,  -  сказал
Хикки.
   Последний "Гладиатор" показался низко над шоссе,  со  стороны  деревни.
Без всяких фокусов он прямо пошел на посадку. Он сел по ветру,  и  летчики
не могли как следует рассмотреть его, пока он  не  вырулил  прямо  к  ним.
Когда он остановился совсем близко от них, из кабины вылез пилот и  тяжело
ступил на землю - на холодную землю. Квейль сразу узнал его.
   Это был Тэп.
   Они приняли и то, что Тэп вернулся, как и то, что  Брюер  был  сбит,  -
каждый факт раздельно и оба вместе. Они были рады, что Тэп вернулся, и они
думали об этом больше, чем о том, что Брюер не вернулся.
   - Здорово, молокососы, - сказал Тэп.
   - Здорово, разбойник, - в тон ему ответил Констэнс.
   - Ну  и  попали  мы,  -  сказал  Тэп.  Все,  что  он  говорил,  звучало
неестественно.
   - Да, можно  сказать,  попали,  -  подтвердил  Квейль.  Он  смотрел  на
красивое лицо Тэпа, сейчас совершенно серое.
   - Кто видел, как сбили Брюера? - спросил Тэп неестественным тоном.
   - Я видел, - медленно протянул Квейль.
   - Видел меня под ним?
   - Нет. Вот где ты был.
   - Да, - сказал Тэп. - Вот где. Вот почему его и  сбили.  Он  отвлек  на
себя два "42", когда они погнались за мной. Вот почему его и сбили.
   - А как тебе удалось уйти? - спросил Хикки.
   - Они меня больше не видели, - сказал Тэп. -  Я  был  далеко  внизу.  Я
старался держаться под ними и вышел из боя над их собственным  аэродромом.
Два "42" заметили меня и некоторое время  преследовали,  но  я  пошел  над
долинами, и они скоро отстали. Остальные наши вернулись?
   Он огляделся кругом.
   - Да.
   Тэп вдруг почувствовал себя нехорошо. Он присел на подножку автобуса  и
медленно расстегнул комбинезон. Никто не сказал ему  ни  слова.  Это  было
личное дело Тэпа.
   - Сколько мы сбили?
   - Шесть без твоего.
   - Я сбил один "42", - сказал Тэп. - Брюер, кажется, сбил два.  Наверное
не могу сказать. Я не видел, чем кончилось.
   - Значит, семь наверняка. И только  два  бомбардировщика,  -  подсчитал
Хикки.
   - Почему всегда столько хлопот о  бомбардировщиках?  -  сердито  сказал
Тэп. - Неужели мы обязаны гоняться только за бомбардировщиками?
   - От нас требуют бомбардировщиков, - спокойно ответил Хикки.
   - Пусть бы эти сволочи сами попробовали! - воскликнул Тэп.
   -  Да,  понимаю,  -  сказал  Хикки.  Он  старался   как   можно   мягче
разговаривать с Тэпом. Тэп это видел, и это бесило его еще больше.
   Они поджидали старшего сержанта, который должен был доложить  Хикки,  в
каком состоянии находятся самолеты. Старший сержант начал с машины Тэпа  и
заявил, что на некоторое время она выведена из строя,  -  отбиты  подпорки
крыла. Элероны Финна можно исправить. Хикки все это записал, затем летчики
сели в автобус и быстро покатили в город. Квейлю все время  казалось,  что
сейчас далеко за полдень или даже вечер,  на  самом  же  деле  был  только
полдень. Ему казалось так потому,  что  в  бою  теряется  представление  о
времени. Мерилом времени служат события,  и  невольно  удивляешься,  когда
оказывается более ранний час, чем предполагаешь.
   По дороге все молчали. Что думал Тэп о Брюере и поведет он  разговор  о
нем или нет, - это было его личное дело. Это решит он сам.
   Хикки подвез летчиков к ресторану и отправился  в  штаб  с  донесением.
Летчики вошли в разгромленный ресторан. Здоровенный  рыжеголовый  официант
сметал в кучу битое стекло, щепки и обломки разбитых столиков.
   - Можно поесть? - сказал Квейль на ломаном греческом языке.
   Продолжая мести, официант ответил:
   - Оги. Оги.
   Он что-то еще сказал по-гречески, но так  как  Квейль  не  понимал,  он
пожал плечами и указал на беспорядок вокруг.
   - Похоже на то, что нам ничего не дадут, - сказал Квейль товарищам.
   -  Спроси  его,  когда  можно  будет,  -  попросил  Тэп.  -  Я  страшно
проголодался.
   - Я спрошу, - сказал Квейль, - но вряд ли он меня поймет.
   Он пустил в ход все свое знание греческого языка, но так  ничего  и  не
добился. Летчики вышли. В городе все было вверх дном после  бомбардировки.
Поесть нигде не удалось, и летчики вернулись в гостиницу и решили поспать.
   В штабе Хикки вел по телефону переговоры с Афинами.
   - Хэлло, Хикки, - послышался голос в трубке. - Ну как вы там?
   - Хэлло, - ответил Хикки. - Мы только что вернулись. В общем ничего. Но
мы потеряли Брюера.
   - Какая жалость, - отозвалось в трубке. - Что именно случилось?
   - Мы отправились в указанное вами место  и  провели  удачную  операцию.
Сбили два бомбардировщика и пять истребителей.
   - Два бомбардировщика? - спросил голос.
   - Да, - ответил Хикки. - Только два.  Больше  мы  не  могли  сделать  с
нашими силами. Мы и так  сегодня  шли,  можно  сказать,  на  самоубийство.
Хорошо еще, что вернулись, хоть и не все, - могло случиться  так,  что  ни
один не вернулся бы.
   - Я понимаю, - сказал голос. - Но наша цель - бомбардировщики.
   - Знаю, - возразил Хикки. - Но нам нужно пополнение.
   - Постараюсь отправить вам три самолета из  вашей  эскадрильи,  которые
находятся здесь.
   - Спасибо, - сказал Хикки. - Но этого нам мало.
   - А откуда мы возьмем  больше?  -  сказал  голос.  -  Что  же  касается
бомбардировщиков... итальянцы начали сейчас большое наступление,  в  таком
масштабе они еще не наступали. Греки жалуются, что  особенно  их  донимают
бомбардировщики. Вы должны употребить все усилия, чтобы не подпускать их к
фронту. Подробности узнаете у себя на месте.
   - Мне уже говорили,  -  ответил  Хикки.  -  Но  нас  только  семеро.  А
итальянцы летают чуть не сотнями.
   - Знаю, знаю, - настаивал  голос.  -  Я  знаю,  в  каком  положении  вы
находитесь, Хикки. Но здесь требуют именно того, о  чем  я  говорю.  Очень
сожалею,  но  толку   мало,   если   вы   не   будете   сбивать   побольше
бомбардировщиков. Это итальянское наступление является решающим.
   - В прошлый раз тоже так говорили, - напомнил Хикки.
   - Можете вы делать по два вылета в день? - спросил голос.
   - Если будете нас снабжать. Сегодня мы остались без обеда.
   - Я постараюсь переслать вам кое-что на "Бомбее", - сказал голос.
   - Да, но нам крайне нужно пополнение. Если  хотите,  чтобы  мы  сбивали
бомбардировщики, дайте нам "Харрикейны".
   - Я пробовал говорить насчет "Харрикейнов". Безнадежно.
   - Ну ладно. Будем делать  по  два  вылета.  Хотите,  чтобы  сегодня  мы
сделали еще один?
   - Да. Янину, кажется, бомбили? Вы не пострадали?
   - Нет, - сказал Хикки устало. - Мы не пострадали.
   - Отлично. Пошлите донесение, как обычно, Хикки.
   - Слушаюсь, сэр.
   - Завтра позвоните. А на сегодня желаю вам успеха. Вам и другим.
   - Спасибо, сэр.
   - До свиданья, Хикки. Еще раз желаю успеха.
   -  До  свиданья,  -  сказал  Хикки.  Он  повесил  трубку  и  выругался.
Письменное донесение он молча вручил  греческому  лейтенанту,  говорившему
по-английски,  который  во  время  происходившего  разговора  стоял  возле
телефона. Не сказав ни слова, он повернулся  и  вышел  на  улицу.  Светило
яркое полуденное солнце, а ему казалось,  что  уже  вечер.  Он  отправился
прямо в  гостиницу  и  в  вестибюле  застал  Тэпа  и  Ричардсона,  которые
приставали к  швейцару,  пытаясь  раздобыть  через  него  хоть  что-нибудь
поесть.
   - Ничего нет, Хикки. Совершенно ничего нельзя достать, - сказал Тэп.
   - А в ресторане?
   - Ресторан разбомбили.
   - Я пойду поговорю с  греческим  начальством.  Продовольствие  для  нас
должны были доставить еще несколько дней  назад.  Что  они,  черт  возьми,
думают, - не можем же мы так, - возмутился Хикки.
   - Вероятно, хлеб можно достать где-нибудь, - сказал Ричардсон.
   - Хлеб меня не устраивает. Я по-настоящему голоден, - отрезал Тэп.
   - Под вечер мы опять вылетаем.
   - Куда?
   - Опять туда же. Подробно расскажу потом.
   - Господи Иисусе, что еще случилось? - спросил Тэп.
   - Грекам, как видно, приходится туго, - сказал Ричардсон.
   - Опять будем охотиться за бомбардировщиками. Нет, на будущее  время  я
постараюсь непременно попасть в такую эскадрилью, где  есть  "Харрикейны",
"Спитфайры" или "Дифайэнты".
   - Югославы только что  присоединились  к  державам  оси,  так  что  мы,
наверное,  их  получим.  По  крайней  мере  "Харрикейны".  С  фрицами  без
"Харрикейнов" не справишься.
   - Все здешние греки уверены,  что  немцы  не  заставят  себя  ждать,  -
заметил Тэп.
   - Так оно и будет, - сказал Ричардсон.
   - Я не боюсь немцев, если у нас  будут  "Харрикейны".  Но  если  только
"Гладиаторы"...
   - Еще несколько дней, и все будет  ясно,  -  сказал  Хикки.  -  А  пока
попробую раздобыть чего-нибудь поесть.
   Хикки ушел. Тэп и Ричардсон поднялись наверх и завалились спать.



12

   В два часа Хикки всех разбудил.
   - Вставайте, ребята, - сказал он. - Я достал еды.
   - Когда вылетаем?
   - Примерно через час, - сказал Хикки.
   Они спустились  вниз,  и  Хикки  распорядился,  чтобы  накрыли  стол  в
вестибюле. Появился черствый греческий хлеб, салями, сыр и кофе.
   - Пища для героев, - сказал Квейль.
   - Для каких - для греков? - насмешливо отозвался Ричардсон.
   - Грекам это в самый раз.
   За едой говорили мало.
   Квейль кончил раньше других и  поспешил  в  госпиталь.  Он  заглянул  в
приемную, но Елены там не оказалось. Тогда он прошел в  помещение  старшей
сестры.
   - Хэлло, инглизи!.. Хэлло! - приветствовала она его.
   - Хэлло, сестра. Как себя чувствуете?
   - Очень хорошо.
   - Простите за сегодняшний налет.
   - Мы мало пострадали. Больше испугались. А вы  поднялись  сейчас  же  в
воздух, да?
   - Да.
   - Сбили итальянцев?
   - Семерых, - сказал Квейль. - И потеряли одного.
   - Грустно, но без этого не обойдешься. Палка о двух концах.
   Квейль взглянул на нее и улыбнулся.
   - И кто же это? - спросила сестра.
   -  Вы  едва  ли  знали  его,  -  сказал  Квейль.  -  Брюер  -  высокий,
добродушный, совсем молодой.
   - Не все ли равно, знала я его или нет? Я знаю всех.
   - Я ищу мисс Стангу, - сказал Квейль, чтобы переменить разговор.
   Сестра сняла телефонную трубку и сказала что-то по-гречески.
   - Вы думаете, скоро придут немцы? - спросила она.
   - Думаю, скоро. Они не любят медлить.
   - Против немцев нам не устоять. Но мы будем драться. В Грецию  прислали
австралийцев, так ведь?
   - Да, кажется, так.
   Вошла Елена. Она стала извиняться перед старшей  сестрой  за  посещение
Квейля, но та сказала:
   - Ничего. Поухаживайте за ним. Он так молод  и  постоянно  подвергается
опасности. Не беспокойтесь. Поухаживайте за ним, чтобы  он  не  чувствовал
себя несчастным.
   Когда они вышли из  комнаты,  Квейль  спросил  Елену,  что  ей  сказала
сестра. Она грустно улыбнулась и сказала:
   - Она говорит, что вы постоянно в опасности и я должна  поухаживать  за
вами.
   Квейль от души рассмеялся.
   - Первый раз слышу, что вы так смеетесь, - сказала Елена.
   - Мне нравится,  что  она  относится  к  каждому  так,  словно  это  ее
единственный сын. Она и с вами так, Елена?
   - Да. Она очень добрая. Все ее любят. Кого-нибудь сбили сегодня?
   - Кто? Я?
   - Нет. Кого-нибудь из ваших?
   - Да. Брюера. Попал в самую гущу итальянских истребителей.
   - Это тот, совсем юноша?
   - Да.
   - Бедный. Никогда не знаешь, кто будет следующий. Я  никогда  не  знаю,
вернетесь ли вы.
   - А вы не беспокойтесь. Не думайте об этом. Я не думаю. Будь что будет.
Вот что будет с вами, когда сюда придут немцы? - сказал он.
   -  Не  знаю.  Нас,  вероятно,  пошлют  обратно  в  Афины.  Там   теперь
австралийские войска, не так ли?
   - Да.
   - Я рада. Одни мы ни за что не справились бы с немцами.
   Они пошли по направлению к  пустырю,  где  были  расстреляны  греческие
солдаты. Много не разговаривали, пока Квейль не сказал:
   - Мне уже пора. Вылетаем опять.
   - Сейчас?
   - Да.
   - Это ужасно. Пожалуйста, загляните в госпиталь, как только  вернетесь.
Я очень буду беспокоиться, если не придете, - сказала она.
   - Каждый из нас старается гнать от себя такие мысли.
   - Мне очень жаль.
   - А мне нет. Я непременно зайду в госпиталь. Мне очень приятно, что  вы
беспокоитесь.
   - Да, беспокоюсь, Джон.
   Она редко называла его по имени. Квейль взял ее за руку:
   - Мы должны что-то сделать, Елена.
   - Вы о чем?
   - Вы знаете... о нас с вами. Не может же  это  так  продолжаться...  Мы
словно чужие. Меня это угнетает.
   - Подождем еще, Джон. Я боюсь, что вы уедете и не вернетесь, что  тогда
будет?
   - Если я уеду, вы поедете со мной. - Это были не пустые слова.
   - Не будьте так решительны, - сказала она. - Не так все это просто.
   - Я говорю, что думаю. Если я уеду,  вы  поедете  со  мной.  Это  очень
просто.
   - Я не смогу. Не будем об этом говорить. Куда мы поедем? Нет...
   - Во всяком случае сейчас мне надо уходить.
   Квейль надел пилотку, и они  повернули  назад,  к  госпиталю.  Там  они
расстались, и он побежал в  гостиницу.  Его  уже  ждали.  Летчики  сели  в
автобус и поехали на аэродром.


   Когда эскадрилья находилась почти над Эльбасаном,  Квейль  почувствовал
себя дурно. Под ложечкой у него давило, его мучила тошнота, и он хотел бы,
чтобы его вырвало. Они кружили над облаками  на  высоте  двенадцати  тысяч
футов. Воздушных ям не было. Хикки предупреждал, что их ждут сюрпризы,  но
Квейль все же был удивлен, когда справа от них, на высоте около пятнадцати
тысяч футов показался целый полк "КР-42", развертывавшихся клином.
   - Сомкнуться, - крикнул Хикки в микрофон.
   Когда "42" пошли на сближение, Хикки взмыл кверху,  остальные  за  ним.
Они поспешно стали набирать высоту и  чуть  не  наскочили  на  итальянцев.
Когда "42" развернулись, Квейль увидел прямо перед собой тень  от  крыльев
двух истребителей и белое пламя, вылетавшее  из  пулеметов  под  крыльями.
Короткие  белые  вспышки...  одна  за  другой...  А  над  головой  у  него
трассирующие пули... Прошло как будто много  времени,  а  он  все  еще  не
поднялся над ними... Квейль чуть не врезался в итальянца, а тот в него. Он
выпустил в "42" пулеметную очередь, когда хвост истребителя мелькнул в его
прицеле на расстоянии каких-нибудь пятидесяти  ярдов.  Когда  он  выровнял
свой самолет, небо вокруг кишмя кишело итальянцами, и  один  "42"  шел  на
него. Он боевым разворотом ушел от атаки, но потерял высоту.  Другой  "42"
напал на него сзади. Сделав крутую мертвую петлю, он увернулся от  него  и
огляделся вокруг. Немного правее он  увидел  двух  "Гладиаторов",  на  них
наседало около двадцати "42". Квейль дал полный газ и бросился на помощь.
   Он атаковал "42", который штопором пошел вниз - все  ближе  и  ближе  к
земле - и исчез в столбе пламени. Но "Гладиатор" тоже входил в  штопор.  И
вдруг Квейль увидел, как из кабины "Гладиатора" выбросился летчик - черный
муравей - и как парашют раскрылся белым облачком.
   Оглядевшись  вокруг,  Квейль  заметил,  что  один  "42"  спикировал   к
парашюту. Он увидел белые дымки и трассирующие пули.  Видел,  как  парашют
вспыхнул, потом превратился  в  черную  кляксу  и  молнией  понесся  вниз,
оставляя за собой полоску дыма, а черная  фигура  летчика  с  высоты  двух
тысяч футов, рассекая воздух, полетела на черную землю.
   Квейль сделал боевой разворот и упал  камнем.  Он  не  спускал  глаз  с
"КР-42", который расстрелял парашют. Тот вывел самолет из  пике  и  теперь
набирал высоту. Квейль несколько довернул самолет, чтобы встретить врага в
лоб. Как только "КР-42" оказался в его прицеле, он резко нажал спуск.
   Он стрелял и стрелял и шел на "42" прямо в лоб. "Гладиатор"  дрожал  от
стрельбы. Квейль шел на "42" прямо в лоб, пока охватившая  его  ярость  не
стала стихать, - тогда он поднялся вверх, сделал крутой разворот и с новым
бешенством устремился на врага сверху. Но "КР-42" в  облаке  черного  дыма
уже падал бессильно на землю.
   Итальянские истребители уходили, и Квейль  увидел  двух  "Гладиаторов",
которые повернули домой.
   Кто же, думал Квейль, выбросился на парашюте? Он был слишком далеко  от
других, чтобы видеть,  что  с  кем  случилось.  Еще  раз  оглянувшись,  он
последовал за двумя "Гладиаторами", шедшими впереди. Он  был  так  взбешен
поступком летчика, расстрелявшего парашют, что на глазах у него  выступили
слезы ярости. Он испытывал неудовлетворенность от того,  что  только  сбил
"42". Этого ему было мало. Хотелось видеть гибель самого летчика. "Если бы
только он был поближе ко мне, я бы всадил пулю  прямо  в  него",  -  думал
Квейль.
   Он приземлился  последним,  сделав  перед  посадкой  крутую  петлю  над
аэродромом. Его корчило от острой боли в желудке, когда он вылез из кабины
и ступил на землю... Рэтгер и Вильяме, регулировщик и сборщик, подбежали к
нему.
   - Вы ранены, мистер Квейль? - озабоченно спросил Рэтгер.
   - Нет. Только живот болит. А сам я в порядке.
   - Слава богу. А мы уж боялись, что вы  на  этот  раз  не  вернетесь,  -
сказал Рэтгер.
   - Правда? А кто не вернулся?
   - Мистер Херси. Видели, как он упал на землю,  охваченный  пламенем.  И
мистер Ричардсон.
   - Ричардсон выбросился на парашюте,  но  итальянец  расстрелял  его,  -
сказал Квейль.
   - Ублюдки... Сволочи. Сукины дети, - выругался Рэтгер.
   - Да, - безучастно подтвердил Квейль.
   Он направился к автобусу, где сидели другие, поджидая его.
   - Мы думали, что тебе конец, - сказал Тэп.
   - Нет. Видели, что случилось с Ричардсоном? - спросил Квейль.
   - Хикки видел. А это ты сшиб негодяя, который это сделал?
   - Да.
   - Подумать только. Расстрелять парашют! Бешеные собаки, подлые твари.
   Юный Констэнс был  взбешен  еще  больше  Квейля.  Он  растягивал  слова
по-оксфордски,  и  смешно  было  слышать  ругательства,   произносимые   с
оксфордским акцентом.
   - А как сбили Херси? - спросил Квейль. Херси -  как  они  будут  теперь
летать без него!
   - Больно уж много на него насело. Черт возьми,  я  обалдел,  когда  они
кинулись на нас сверху, - ответил Тэп,  как  только  автобус  затрясся  по
ухабам.
   - Это моя вина, ребята. Надо было держаться выше, - сказал Хикки.
   - Ты нас предупреждал, Хикки, - возразил Квейль.
   - А сколько мы сбили? Ты сколько сбил, Квейль?
   - Двух наверняка. А может, еще одного.
   - Всего, значит, шесть и все истребители,  -  сказал  Хикки.  -  Вот  в
штабе-то обрадуются, когда я доложу.
   - К черту штаб. Чего от нас можно требовать? А  что  еще  будет,  когда
придут живодеры-немцы? - разразился Тэп. - Нам еще предстоит удовольствие.
   Квейль смотрел на Стюарта, Констэнса, Финна. Это все, что  осталось  от
юной смены. Тяжело было думать об  этом.  Теперь,  со  смертью  Херси,  из
старых кадров остались только Хикки, Тэп и он сам, Квейль.  А  эти  ребята
еще  вроде  как  посторонние...  Квейлю  они  представлялись  до  сих  пор
новичками. Это был младший класс в эскадрилье... а теперь будет старший...
   - Удалось тебе сбить кого-нибудь сегодня, Финн? - спросил он белокурого
юношу, с улыбкой смотревшего на него.
   - Одного.
   - О, значит, получил боевое крещение.
   - Да. И Стюарт тоже.
   - И ты тоже?
   - Да, - сказал Стюарт. Квейль чуть не в первый раз слышал  голос  этого
молчаливого юноши.
   - Ну, и как было дело?
   - Я оказался под ним. Правду сказать, для меня было сюрпризом, когда  я
увидел его.
   - Это всегда бывает сюрпризом, - сказал Тэп. -  Во  всяком  случае  для
меня. Для меня это всегда сюрприз.
   - Я теперь буду  расстреливать  каждого  итальянца,  выбросившегося  на
парашюте, - сказал Финн. - Подумать только, бедный Ричардсон...
   - Толку в этом мало, - спокойно  заметил  Хикки.  -  Этот  итальянец  -
исключение. Мы не можем становиться на путь кровавой мести.
   - Возможно, что ты прав, - согласился Финн.
   - Да, конечно, - сказал Хикки.
   Квейль все еще не мог прийти в себя от мысли,  что  их  осталось  всего
шестеро. Разговор теперь был общий, все сплотились в один кружок.  Раньше,
когда были живы Херси и Ричардсон, эскадрилья разбивалась на группы -  он,
Тэп, Херси и Хикки, - все старики, и иногда Ричардсон; они  почти  никогда
не интересовались тем, что говорили другие. А теперь слушаешь их поневоле.
   Хикки поехал в штабной блиндаж, а остальные  отправились  в  гостиницу.
Квейль отнес летное снаряжение к себе в  номер  и  поспешил  в  госпиталь.
Наступали долгие сумерки. Он шел к Елене не потому, что она просила его об
этом. Он шел потому, что она нужна была ему  сейчас  -  сейчас,  когда  он
думал о Ричардсоне и Херси  и  о  разговоре  в  автобусе.  Ведь  это  была
катастрофа. Надо было растворить в чем-нибудь то, что мутило его. Если  бы
он мог вопить до потери сознания и грызть землю,  это  помогло  бы,  -  он
читал что-то в этом роде, - это было  бы  вовсе  неплохо.  Но  сейчас  ему
хотелось видеть  Елену.  Просто  знать,  что  она  существует  как  что-то
реальное. Он нашел ее в приемной, -  она  упаковывала  бинты  в  небольшую
сумочку.
   - Елена, - сказал  он  быстро,  -  не  можете  ли  вы  уйти?  Нам  надо
поговорить.
   Он нервно дернул ее за халат. Она взглянула на него: он смотрел на  нее
невидящими глазами. Она поняла, что ему нужно. Нетрудно было понять.
   - Минутку.
   Она скрылась в маленькой комнатке и вышла оттуда уже без халата.
   - Идемте, - сказала она. - Но надолго я не могу. На несколько минут.
   Они вышли из госпиталя. Машинально  направились  к  площади,  где  были
казнены греческие  солдаты.  Там  они  прислонились  к  стене,  к  которой
прислонялся Квейль в тот вечер, когда расстреливали солдат.  Он  думал  об
этом теперь. Сцена казни вновь предстала пред  ним,  но  на  этот  раз  не
греческие солдаты подвергались расстрелу, а Констэнс и Соут.  Елена  молча
наблюдала за ним. Резко повернувшись к ней, он сказал:
   - Нам надо пожениться.
   Она только посмотрела на него.
   - Это единственный выход. Я знаю, чего я хочу.
   - Да? - протянула она. И улыбнулась ему.
   - Да, Елена. Вы сами знаете, что это так. Говорите, что хотите, но  это
так.
   - Сказать легко, сделать трудно, - возразила она. - Это  очень  трудное
дело, Джон.
   - Почему? Да все равно. Мы это сделаем. Почему нет?
   - Это просто невозможно, Джон. Я не хочу потом раскаиваться.
   - Мы должны это сделать. Я знаю, что  будут  трудности.  Но  я  попрошу
Хикки уладить дело. Вы можете тогда вернуться  в  Афины,  если  пожелаете.
Почему мы не можем это сделать?
   - Вы отдаете себе отчет в том, что собираетесь делать? Вы  знаете,  что
вас ждет, если вы женитесь на гречанке?
   - А что?
   - Я не ребенок. Я видела, как вы относитесь к грекам... Нам обоим будет
трудно. А когда вы уедете отсюда...
   - Мы будем только счастливы, если уедем отсюда,  -  нетерпеливо  сказал
Квейль.
   - У меня здесь семья. Вы забываете. Я и хотела бы, но не могу.
   - Зачем столько рассуждений?
   - Это не рассуждения. Вы знаете, что если захотите, я не откажу вам  ни
в чем. Но я должна быть благоразумной. Должна сдерживать  вас.  Мы  должны
считаться со  многим.  Мы  создадим  себе  трудности,  если  я  пойду  вам
навстречу, не считаясь ни с чем. Вы знаете мои чувства к вам. Я знаю  ваши
чувства ко мне. Но дело не так просто.
   Она высказала это с такой прямотой, что он удивленно посмотрел на нее.
   - Я еще не сказал, что люблю вас. Я не хотел пользоваться этим  словом,
чтобы выразить то, что я чувствую. Но это так. Я  знаю,  что  это  так.  Я
люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой.
   - И я хочу, Джон. Правильно. Но это не так просто. Дайте мне  подумать.
Пожалуйста...
   - Разве вы еще не думали?
   - Думала... Но дайте мне еще подумать... теперь, когда вы  высказались.
Пожалуйста, Джон.
   - Сколько времени вам надо?
   - Не знаю. До завтра. До  сегодняшнего  вечера.  До  тех  пор,  пока  я
обдумаю.
   - До вечера, - сказал Джон. - Я хочу знать, Елена.
   - Хорошо. А теперь мы должны вернуться. Мне пора.
   - Ладно.
   По узкой тропинке они пошли к госпиталю.
   - Я приду вечером, - сказал он, когда она открывала дверь.
   - Да. Но вы тоже подумайте, Джон.
   - Я думал, - сказал он. - И я знаю. Вы подумайте.
   - Хорошо. До свиданья.
   - До свиданья, - ответил он и зашагал прочь.
   Квейль  постучался  к  Хикки  и  вошел,  не  дожидаясь  ответа.   Хикки
раздевался, собираясь мыться. Он  сидел  на  кровати  в  нижней  шерстяной
рубашке с короткими рукавами, - подтяжки свисали по бокам, -  и  стаскивал
сапоги.
   - Можно поговорить с тобой минутку, Хикки? - спросил Квейль.
   - Конечно. Садись. Ну и подлое дело разыгралось сегодня.
   - Да.
   - Никогда не думал, что человек на это способен.
   - Бедняга Ричардсон, - сказал Квейль.
   Хикки тряхнул сапогом, который держал в руке, и нахмурился.
   - Из него вышел  бы  прекрасный  летчик.  Всегда  можно  было  на  него
положиться.
   - Да. Послушай, Хикки, - сказал Квейль быстро, - я пришел поговорить  с
тобой о Елене.
   - Что такое?
   - Простая формальность. Ты не возражаешь, если мы поженимся?
   Хикки быстро поднял на него глаза, затем широко улыбнулся:
   - Вот так так! Кто бы мог подумать?
   Квейль тоже улыбнулся. В эту  минуту  сказалось  их  тяготение  друг  к
другу, тяготение и  сходство  между  ними.  Квейль  видел  в  Хикки  смесь
разумной сдержанности и поступков буйных, как его рыжие волосы. В  воздухе
Хикки всегда был осторожен и всегда прав. Его улыбка была так же  приятна,
как и взгляд его светло-зеленых глаз, и всегда он любил шутку.  Хикки  так
же смотрел на Квейля, Их мнения друг  о  друге  были  почти  тождественны.
Хикки знал, что Квейль никогда не сделает ничего опрометчивого в  воздухе,
что он разумно сдержан на земле, что он старше  своих  лет.  Этот  человек
среднего роста, с резко выраженными чертами лица был слишком уверен в себе
в воздухе, чтобы оступиться на земле.  Он  взглянул  на  улыбающееся  лицо
Квейля.
   - Знаю, знаю, - сказал Квейль.
   - Верно? - спросил Хикки и ухмыльнулся.
   - Конечно. Мне самому смешно.
   - Ну что ж! Мог меня и не спрашивать.
   - Так полагается по уставу.
   - А ты всегда строго придерживаешься устава?
   Квейль рассмеялся.
   - Когда ты собираешься венчаться? - спросил Хикки.
   - Не знаю. Завтра.
   - Мы получили приказ вернуться в Афины, - сказал Хикки  в  раздумье.  -
Немцев ждут со дня на день. "Харрикейны" уже вылетели в Салоники.
   - А зачем нам возвращаться в Афины?
   - Не знаю. Здесь нас немцы просто искрошат. Шесть "Гладиаторов".
   - Получим мы подкрепление?
   Они обсуждали вопрос спокойно и деловито.
   - Вряд ли. Похоже, что "Гладиаторам" пришел конец.
   - Ты хочешь сказать, что нам дадут "Харрикейны"?
   - Вероятно, - сказал Хикки. - Знаешь, Джон, я буду жалеть.
   - Что ты! Почему?
   - И ты пожалеешь. "Харрикейн" - весь скорость и никакой  акробатики.  В
глазах темнеет при каждом вираже, и нужна целая миля, чтобы сделать петлю.
   - Не будь романтиком. "Гладиаторы" отжили свой век.
   - Верно, - сказал Хикки. - Но ты не хуже меня знаешь, что "Гладиатор" -
последняя возможность боя в одиночку. Я люблю такой бой. А на "Харрикейне"
чувствуешь себя вроде второго пилота на бомбардировщике.
   - Да, пожалуй, - согласился Квейль.
   - Вот то-то и оно. Я буду жалеть, - повторил Хикки. -  Но  за  ребят  я
рад. Им будет лучше на скоростных машинах.
   - Кому?
   - Финну, Констэнсу и другим. Странно будет без  Херси.  Вместо  него  -
новички.
   - Да, - сказал рассеянно Квейль.
   Они помолчали с минуту, затем Хикки бросил сапог на пол и встал.
   - Как ты думаешь переправить ее в Афины? - спросил он.
   - Не знаю, - сказал Квейль. - Как-нибудь устрою. Может, ты поможешь?
   - Возможно. Попытаюсь. Ну а теперь, я думаю, можно тебя поздравить?
   -  Спасибо.  Когда  возвращается  в  Афины  "Бомбей",  если  только  он
возвращается?
   - Через несколько дней, - сказал Хикки. - Он вылетит после нас.
   - Может быть, он прихватит ее?
   - Посмотрим.
   - Спасибо, Хикки.
   - Не стоит, Джон, не стоит, - и Хикки широко улыбнулся.



13

   Выйдя от Хикки, Квейль прошел к себе. Он проспал до восьми часов, потом
оделся и  спустился  вниз.  Хикки  опять  распорядился  подать  завтрак  в
вестибюль, и все сидели уже за столом. Снова Квейля пронзила мысль, что их
осталось только шестеро.
   Он ел черствый  греческий  хлеб  и  пил  густую  рецину,  имевшую  вкус
скрипичной струны, так она отдавала канифолью. Потом вышел из разрушенного
подъезда гостиницы и поспешил в госпиталь. Луны не было, земля после  двух
солнечных дней была сухая и твердая. Квейль ждал  Елену  в  приемной.  Она
вышла в длинном желтом пальто и в  маленькой  желтой  шапочке  медицинской
сестры.  Щеки  ее  слегка  запали.  Глаза  казались  большими  в  разрезе,
тянувшемся от переносицы до скул. Полнота ее скрадывалась покроем  пальто.
Спустившись с крыльца, они  направились  к  разбитому  бомбежкой  мосту  у
озера. По городу они шли молча, но на  дороге,  окутанной  белым  туманом,
Квейль нарушил молчание.
   - Вы уже обдумали? - спросил он. - Но прежде чем вы  скажете,  я  скажу
вам. Я  думаю,  мне  удастся  отправить  вас  в  Афины  на  "Бомбее".  Это
транспортный самолет. Нас посылают обратно в Афины.
   - Вы возвращаетесь? Вы возвращаетесь в Афины? Когда? - заинтересовалась
она.
   - Завтра или послезавтра. Не знаю.  Но  вы  можете  вернуться  туда  на
"Бомбее", Так как же вы решили насчет...
   -  Не  знаю,  -  сказала  она.  -  Это  совсем  другое  дело,  раз   вы
возвращаетесь. Совсем другое дело. Что будет с нами в  Афинах?  Не  думаю,
что я смогу поехать, - я не могу бросить работу.
   - Я это устрою. Старшая сестра...
   - Но даже если так, что нас ждет впереди?
   - Ничего особенного. Ничего определенного. Если я уеду  из  Греции,  вы
поедете со мной. Я останусь здесь до прихода немцев. А потом мы оба  уедем
в Египет. Вы можете жить там или уедете в Англию. Будем жить, пока нас  не
разъединит война. Как вы смотрите на это?
   - Трудно будет уехать, - сказала она.
   - Это зависит от вас. Но, так или иначе, это самый важный  вопрос.  Как
видите, я стараюсь рассуждать спокойно.
   - Очевидно, надо согласиться, - сказала она. - Но не думаю, что старшая
сестра отпустит меня.
   - Пойдем сейчас к ней.
   - Нет. Я сама с ней поговорю.
   - Мне будет легче это устроить, - сказал Квейль.
   Он повернул ее к себе, - этого давно уже не случалось. Она была не  так
строга, как обычно. Не обняла его, но и не отстранилась, когда он прижался
к ней всем телом. Он оторвался от нее, они молча пошли назад, к госпиталю.
Он был очень уверен в себе. Старшая сестра удивленно подняла голову, когда
они вошли к ней.
   - Хэлло, сестра, - сказал он. - Извините за беспокойство, но у  меня  к
вам просьба.
   - Хэлло... У вас такой серьезный вид... что с вами?
   - Мы хотим пожениться. И я хочу, чтобы Елена вернулась в Афины.
   - Вы вступаете в брак?
   - Да, - сказала Елена по-английски.
   - Да, - сказал Квейль. -  Можно  ей  отправиться  в  Афины  завтра  или
послезавтра на нашем транспортном самолете?
   - Значит, вы решили вступить в брак. Но нам нужны  здесь  работники.  И
скоро придут немцы.
   - Я знаю. Но она с таким же  успехом  может  работать  в  Афинах,  если
именно это вас интересует.
   Старшая сестра помолчала с минуту, затем кивнула головой и сказала:
   - Это нетрудно устроить. Пусть едет. Я все улажу.
   Елена спокойно улыбнулась. Квейль кивнул.
   - Вы  страшно  любезны,  сестра.  Благодарю  вас,  -  сказал  он  очень
серьезно.
   - Она может захватить с собой запасные части для автоклава. У  нас  там
нет этих частей. Она может передать их от моего имени,  это  будет  весьма
кстати.
   - Конечно. Что угодно. Спасибо, - еще раз поблагодарил Квейль.
   - Я очень рада. Вы прекрасные молодые люди. Вы будете  счастливы,  если
только еще возможно счастье. Поздравляю вас. Вы правильно  поступаете.  Но
вы должны выглядеть веселее.
   - Не знаю, как нам повенчаться здесь, - сказал Квейль.
   - Какого вы вероисповедания?
   - Официально я принадлежу к англиканской церкви. Но разве в Греции  нет
гражданского брака?
   - Нет. Только церковный.
   - Мне все равно какой.
   - Ну, вы решите это завтра. Или в Афинах.
   Квейль и Елена вышли, и она сказала, что ей надо еще  окончить  работу.
Квейль вернулся в гостиницу. Хикки сидел на  кровати  у  себя  в  комнате,
когда Квейль проходил по коридору. Он позвал Квейля к себе.
   - Надеюсь, ты уже все уладил. Немцы могут  вступить  в  Грецию  сегодня
вечером или завтра. В любую минуту. Твою невесту мы переправим на "Бомбее"
завтра же, если она хочет. А мы на прощанье еще разок вылетим на разведку.
   - Куда?
   - Ты помнишь Нитралексиса?
   - Того сумасшедшего летчика-грека? Я давно его не видал.
   - Он был в Корице. Нам приказано сопровождать его в разведку. К Баллоне
- посмотреть, что там делают итальянцы.
   - Это значит идти бреющим полетом?
   - Один бог знает, что это значит. Но будем надеяться, что фрицы к  тому
времени еще не появятся.
   - Когда вылетаем?
   - В шесть часов. Ты пока ляг и поспи.
   - Ладно. Ну что ж, я буду только рад скорей убраться отсюда.
   - И я, - сказал Хикки.
   - Спокойной ночи, Хикки.
   - Спокойной ночи, Джон. Я пришлю швейцара разбудить тебя.



14

   Утром тумана не было. "Гладиаторы" стояли холодные в голубой  полумгле.
Механики запускали моторы, и оглушительный рев теплом отдавался в воздухе.
Этот рев  уже  занял  определенное  место  среди  утренних  звуков.  Греки
выкатили старый "Бреге" и  по  обыкновению  проделывали  над  ним  сложную
процедуру. Роса потекла ручейками с  металлических  крыльев,  когда  мотор
медленно задрожал, а потом загудел.
   Квейль и Хикки ждали Нитралексиса. Хикки показывал летчикам  на  карте,
куда им предстоит лететь. Это  было  по  ту  сторону  высокого  скалистого
горного хребта, далеко за передовой линией итальянского фронта;  там,  как
предполагали, находились большие неприятельские склады.
   Нитралексис  появился  вместе  с  Папагосом.  Он  был  уже   в   летном
снаряжении, а Папагос все в тех же двух пальто. Нитралексис  приветствовал
Хикки широкой улыбкой и обнял его. Хикки не знал, как вести  себя  с  этим
греком. Он считал его немножко ненормальным, но мирился с  его  дружескими
излияниями.
   - Сегодня я счастливчик, - сказал Нитралексис; он расхохотался, закинув
голову назад. - Вы будете меня сопровождать. Вот хорошо!
   Он опустился на колени и разложил на  земле  помятую  греческую  карту.
Карта  была  гораздо  лучше,  чем  та,  которой  пользовалась  эскадрилья.
Медленно и тщательно подбирая английские слова, Нитралексис объяснил,  что
именно он будет делать, и Хикки пришел к  заключению,  что  свое  дело  он
знает превосходно. Он показал  Хикки,  с  какой  стороны  они  подойдут  к
намеченному району, и Хикки был очень доволен, потому что и он  выбрал  то
же направление. Они обогнут высокую горную вершину, и Нитралексис  полетит
прямо над долиной, делая снимки, вернется и еще раз пройдет вдоль  долины,
потом медленно наберет  высоту  и  возьмет  курс  домой,  что  бы  там  ни
случилось. А "Гладиаторы" не станут держаться высоко на тот  случай,  если
"КР-42" атакуют "Бреге", но будут лететь вместе с Нитралексисом на той  же
высоте, что и он.
   - Пожелаем друг другу успеха, а?  -  сказал  Нитралексис,  обращаясь  к
Хикки, когда они шли к самолетам.
   - Да, успеха надо пожелать, - ответил Хикки.
   Папагос уже сидел на заднем сиденье "Бреге".
   - А как насчет башмаков для итальянцев? - крикнул Квейль Нитралексису.
   - Башмаков?
   - Ну мешок... с вашими снарядами... пугать итальянцев... бомбы?..
   - Хо-хо!.. У меня припасено кое-что. Да, припасено... Здесь, внутри.
   Нитралексис закинул назад свою  черную  голову  и  захохотал  так,  что
заглушил рев "Бреге". Он нахлобучил  на  голову  стальной  шлем,  расчесал
рукой свою огромную бороду и  тяжело  поднялся  в  кабину.  Чтобы  немного
согреться, Квейль пустился к своему самолету бегом. Он  натянул  перчатки,
пристегнул к холщовому поясу 4 1/2-линейный кольт в холщовой кобуре,  вдел
ноги в парашютные лямки, пристегнул их к кольцевому замку на животе, надел
шлем и неловко  взобрался  в  кабину.  Он  открыл  дроссель,  одновременно
затормозив колеса, и дал от себя ручку управления. Ему нравился  приятный,
ровный звук его мотора. Он опробовал ножное управление, подвигал в стороны
ручкой управления и  взглянул  на  элероны.  Затем  он  отпустил  тормоза,
"Гладиатор" развернулся и вырулил вправо от  машины  Нитралексиса.  Хикки,
Констэнс и Стюарт были с одной стороны, Квейль, Тэп и Финн - с другой.
   Когда  Нитралексис  открыл  дроссель  и  поднял  руку,  все   осторожно
двинулись вперед. "Гладиаторы" оторвались от земли раньше "Бреге".  Квейль
открыл сдвижной верх фонаря кабины  и  убрал  газ,  чтобы  Нитралексис  не
отставал.  Они  построились  вокруг  Нитралексиса  клином  и  предоставили
скорость и высоту его усмотрению. Перевалив через Коминг-Орос,  они  взяли
курс на северо-северо-восток.
   "Бреге" все время то подскакивал, то проваливался,  когда  они  огибали
хребет. "Гладиаторы" держались вплотную к нему. На  высоте  пятисот  футов
Нитралексис выровнял "Бреге" и пошел прямо над долиной. Скорость  казалась
большой, потому что они были ближе  к  земле.  Они  прошли  один  раз  над
долиной, затем Нитралексис повернул назад. Он не  стал  ждать  англичан  и
опять пустил свой старый "Бреге" над долиной. Но тут в небе начали рваться
снаряды зенитных орудий, замелькали темные дымки, а  огневые  точки  стали
стрелять  трассирующими  пулями.  Нитралексис,  не  докончив  полета   над
долиной, быстро стал набирать высоту. Летчики  повернули  назад  к  горам.
Все, что им оставалось сейчас, - это поскорей уходить домой.
   Они находились почти на уровне облаков, когда показались  "КР-42".  Для
Квейля это не было сюрпризом. Все равно как знакомая книга, где знаешь все
наперед. Упустить такой превосходный случай для атаки  "КР-42"  не  могли,
вполне естественно было ожидать их здесь. В первой группе их было  десятка
полтора. Они шли в строю, прямо вниз на  англичан.  Другая  группа,  около
двух десятков машин, шла  ниже  первой,  наперерез  "Гладиаторам".  Квейль
сразу понял, что сейчас предстоит такой жестокий бой,  какого  он  еще  не
знал. Он бросил взгляд назад, на свое звено. Следом за ним шел Тэп, и Финн
не отставал.
   Они прошли еще мили две,  прежде  чем  началась  атака.  Они  могли  бы
попытаться набрать  высоту  и  спрятаться  в  облаках,  но  их  задерживал
медлительный "Бреге", и "КР-42" налетели на  них,  открыв  бешеный  огонь.
Впервые за все время самолет Квейля не мог увернуться от попаданий. Квейль
чувствовал их и знал, что это двадцатимиллиметровые снаряды. Он видел, как
они рвут его фюзеляж под левым крылом, видел, как виновник этого, "КР-42",
сделал боевой разворот и стал набирать высоту, чтобы  повторить  атаку.  В
отчаянии он вскинул голову, ища облаков. Но облака были далеко.
   И  тут  он  увидел,  что  Хикки  сделал  боевой  разворот  и  остальные
последовали за ним: "Гладиаторы" принимали бой. Квейль, не теряя  времени,
взмыл кверху, чтобы атаковать два "КР-42", которые  пристроились  в  хвост
"Бреге". Папагос отбивался от  них,  строча  вверх  из  пулемета.  Быстрым
взглядом окинул Квейль стаю "КР-42", повернувших назад, чтобы  возобновить
атаку, и решил идти им в лоб.
   Он резко дал ногу, отпустил ручку управления и скользнул  с  разворотом
вправо  в  лоб  итальянцам.  Когда  в  его  кольцевом  прицеле   мелькнула
фашистская эмблема, он пустил в нее пулеметную очередь, и  из-под  крыльев
"42" вырвались неровные языки пламени. Изо всех сил продолжал он  нажимать
спуск пулемета и тут же заметил, что слишком близко подошел к противнику и
снаряды "42" бьют по его самолету. Он резко взял на себя ручку управления,
чтобы пройти над "КР-42". "Гладиатор"  повиновался  медленно,  и  медленно
набирал высоту. Квейль сделал кругом вираж,  и  вдруг  перед  его  глазами
мелькнул "Бреге", врезавшийся прямо в середину  фюзеляжа  "КР-42",  и  обе
машины, сцепившись друг с другом, полетели вниз.
   Управление действовало плохо, - что-то  случилось  с  рулем  высоты,  и
Квейль не мог набирать высоту, хотя мотор еще работал. Когда один  "КР-42"
вынырнул из-под него и всадил в него короткую пулеметную очередь,  самолет
Квейля сильно накренило, Квейль сразу понял, что его машина повреждена  не
на шутку. Она внезапно потеряла управление... как обрезало. Он потянул  на
себя ручку управления, и самолет выровнялся, но тут же начал быстро терять
высоту. Подозрительно быстро шел он вниз, к земле. Квейль дернул ручку  на
себя и  попробовал  дать  крен,  чтобы  использовать  руль  направления  в
качестве руля высоты, но самолет  продолжал  падать.  Квейль  почувствовал
страх. Еще раз отчаянно дернул он ручку на  себя  и  бросил  взгляд  вниз:
выброситься с парашютом было уже поздно.
   Самолет стремительно шел к земле, и ветер свистел сквозь стыки фонаря в
колпаке кабины. Вот промелькнули неровные уступы горного склона... зеленый
лес, красная земля где-то внизу, скалы... быстрота, затуманенный  вихрь...
и больше ничего, ничего, кроме твердой,  твердой...  Черт  возьми!..  черт
возьми!.. вот оно... это все... это весь мир! Вот оно несется навстречу...
готово!
   Квейль ударился всем размахом крыла, самолет  подбросило  на  верхушках
деревьев, затем он скользнул сквозь листву и  упал  на  каменистую  почву.
Лонжероны, обшивка, стойки клочьями разлетелись во  все  стороны.  Тяжелый
мотор некоторое время тащил за собой остатки самолета,  пока  не  смешался
вместе с ними в бесформенную плотную груду.
   Сознание Квейля отметило толчок, треск рвущейся обшивки, белый туман  в
глазах и тишину... и быстроту, которая врезалась в  землю,  как  бритва  в
палец. Им овладел неистовый страх...
   Когда самолет коснулся деревьев, он вцепился в  ручку  в  надежде,  что
падение прекратится. Со страшной силой его швырнуло  вперед,  он  ударился
головой о приборную доску. Все вокруг стало тихо  на  секунду,  необычайно
тихо, затем - полное небытие.



15

   На голове у него запеклась кровь. В тех местах, где кожа была  содрана,
образовалась твердая корка, склеивавшая тело с  металлом.  Кровавые  пятна
были на ирвиновской куртке, а там, где  лицо  проглядывало  из-под  маски,
тоже была кровь и порезы. Маска сдвинулась ему под подбородок, он раздавил
ее шеей. Кисти рук его  были  неестественно  вывернуты  и,  окровавленные,
беспомощно висели по бокам.
   Был уже вечер, когда какая-то серость забрезжила в сознании Квейля.  Он
поднял руки и уперся в разбитую  приборную  доску.  Он  не  сознавал,  что
делает. Не сознавал своих движений. Медленно приходил он  в  сознание.  Он
был как пьяный, и все было неясно. Еще раз нажал он  руками  на  приборную
доску. Голова его поднялась кверху, запекшаяся корка крови  оторвалась  от
тела и от металла, и боль отозвалась в мозгу. Он тихо застонал.
   Раны на лице опять начали кровоточить,  и  первым  отчетливым  чувством
Квейля было ощущение, что кровь заливает ему глаза. Закрыть  глаза  он  не
мог, не знал, как это делается: согласованность чувств и движений  еще  не
восстановилась. Глаза были открыты, но ничего не видели в  фокусе.  Голова
была закинута  назад.  Он  опять  сделал  движение  руками.  Его  сознание
отметило это движение.
   И  вдруг  на  одно  короткое  мгновение  в  его  мозг  проникла  мысль,
осветившая все, страшная мысль, что он заперт в  кабине.  Он  не  мог  еще
отчетливо  видеть,  а  его  движения  напоминали  движения   пьяного.   Он
чувствовал боль и сознавал это, как и то,  что  он  заперт  в  кабине,  но
сознавал неясно. Ему хотелось проверить  свои  движения,  и  он  попытался
встать, но тут же почувствовал, что движения не подвластны ему.
   В   те   мгновения,   когда   сознание   прояснялось,   он   чувствовал
неопределенную боль и тяжесть  в  голове,  которая  мешала  координировать
движения. Он поднял вверх руки, смутно сознавая, что  надо  сдвинуть  верх
фонаря, чтобы можно было вылезти. Он беспомощно водил руками над  головой,
но никак не мог поднять  голову,  чтобы  посмотреть,  что  нужно  сделать.
Никакого верха на кабине не оказалось, он был сорван,  и  только  холодный
воздух был у него над головой.
   Сбоку был поручень, и он ухватился за него,  пытаясь  встать  на  ноги.
Парашютная лямка зацепилась за что-то, и он опять упал на сиденье, и  рука
его опять ухватилась за поручень. Он еще  раз  сделал  попытку  встать  и,
наконец, встал с подгибающимися коленями.  Холодный  воздух  причинял  ему
боль. Он крепче оперся на  руки  и  выпрямил  ноги.  Почувствовав  тяжесть
парашюта, он начал шарить  руками  на  животе,  чтобы  отстегнуть  пряжку.
Парашютные лямки свалились с плеч, и он взобрался на край разбитой кабины.
Тут он остановился, в глазах у него потемнело, и он тяжело упал на землю.
   Очень медленно восстанавливалась согласованность реакций,  а  вместе  с
ней пришла локализуемая боль. Сначала она была неопределенной,  он  ощущал
ее во всем теле, затем стала распределяться,  и  он  почувствовал  боль  в
руках, в ногах и безумную жгучую боль на изрезанном  лице.  Он  неподвижно
лежал на боку и сквозь  боль  боролся  с  бессознательным  состоянием.  Он
боялся, что у него прекратится дыхание. Боясь, что умрет от такой страшной
боли, он сосредоточил все силы на том, чтобы не лишиться опять сознания  и
сохранять глубокое дыхание. Два раза принимался он плакать, пока его  тело
не размякло от плача, и тогда он перестал.
   Сознание полностью вернулось к нему, на этот раз  независимо  от  боли,
когда прямо перед глазами он увидел землю. Земля была красная и  мокрая  и
усеяна разноцветными листьями, коричневыми и пурпурными,  ярко-пурпурными.
Слишком даже  пурпурными  для  этой  породы,  -  такова  была  его  первая
настоящая мысль, независимая от боли. Он  смотрел  на  землю  и  некоторое
время глубоко дышал. Была ночь, но луна освещала все вокруг, - такова была
его следующая сознательная мысль.
   Преодолевая боль, он думал о том, что либо лунный свет придает  листьям
такой пурпурный оттенок, либо он лишен способности различать цвета. Но  он
не мог быть лишен такой способности, иначе его не приняли бы  в  воздушный
флот.
   - Господи, - произнес он вслух. - Господи, ну и влопался же я.
   Его  ухо,  прижатое  к   земле,   почувствовало   вибрацию   от   звука
произнесенных им слов. Упираясь руками в землю, он попробовал приподняться
на четвереньки,  как  животное.  Он  увидел  обломки  разбитого  вдребезги
"Гладиатора", повисшие на деревьях. Удивительно, как он сам  остался  жив,
подумал он и тут же испуганно решил не думать об  этом,  так  как  не  был
уверен, что останется  жив...  лучше  не  искушать  судьбу.  Он  пошевелил
ногами, - ноги как будто в порядке. Что руки целы, он уже знал.  Вот  лицо
сильно пострадало, - это он тоже знал. Он  стал  снимать  шлем,  шлем  был
разодран и прилип вместе с кровью к волосам, но он стащил его.
   Чтобы убедиться, что тело у него в порядке и ничем не подведет его,  он
попробовал встать. Медленно, с большим трудом поднялся на ноги, держась за
дерево. Стоять он  мог  как  следует.  Повертев  шеей,  он  убедился,  что
позвоночник цел. Он почувствовал слабое дыхание ветра и понял,  что  будет
жить. Но долго стоять на ногах ему было трудно, и он опять сел. Он думал о
том, что теперь делать. Оставаться здесь нельзя было. Но  он  был  слишком
обессилен, чтобы пуститься в далекий путь. Надо сначала набраться сил хотя
бы для короткого расстояния, прежде чем тронуться с места. Но сидеть здесь
просто немыслимо. Надо куда-то двигаться. Он  думал,  что  вот  сейчас  он
заставит себя встать на ноги  и  идти...  все  равно  куда...  Но  тут  же
повалился на землю и заснул.
   Яркое солнце светило над миром, когда Квейль  проснулся,  Он  проснулся
сразу в полном сознании. И опять сразу почувствовал боль и  одеревенелость
во всем теле, но больше всего боль от опухолей и порезов на  лице.  Минуту
он сидел на земле, глядя на окружающий его лес и на разбитый самолет.
   "Эта штука больше не полетит", -  промелькнула  в  его  голове  нелепая
мысль. Он встал и нетвердой походкой прошел к обломкам самолета. Ему нужно
было достать неприкосновенный запас и карту.  Машинально  он  взглянул  на
часы. Они были разбиты, и он не мог воспользоваться ими как  компасом.  Он
зашел сбоку и взобрался на большой камень. Затем достал парашютный  ранец,
- компас  был  разбит.  Засунув  поглубже  руку,  он  вытащил  жестянку  с
неприкосновенным  запасом.  Жестянка  была  сплюснута,  но  содержимое  не
пострадало.
   Он достал индивидуальный пакет и карты. Затем уселся на камне  и  начал
смазывать лицо мазью из пакета. Он чувствовал на ощупь, как изранено и как
распухло его лицо. Он дернул за  пряжку  парашютного  мешка,  и  из  мешка
выскочили  стропы  и  вместе  с  ними  большой  кусок  шелка.  При  помощи
карманного ножа он разрезал шелк и оторвал несколько длинных полос.  Этими
полосами он перевязал себе шею и голову. Волосы его превратились в подобие
засохшей грязи, - столько крови они впитали  в  себя.  Он  сделал  большой
глоток из фляги с водой, висевшей у него на поясе, - с другого бока  висел
4 1/2-линейный револьвер. Потом встал на  ноги  и  с  картами  под  мышкой
сделал несколько нетвердых шагов вверх по  склону,  пока  не  добрался  до
прогалины в лесу, где он мог оглядеться.
   При  виде  окружавшего  его  ландшафта  он  удивился,  как  высоко   он
находится. Он стоял на склоне высокой горы, внизу под ним  длинной  лентой
тянулось на восток шоссе, а  еще  дальше  протекала  река,  многоводная  и
широкая, с обильной зеленью - плодом ее животворящей силы - по берегам. На
севере расстилалась низменность, к югу поднимались высокие горы, такие  же
высокие, как и та, на которой он стоял. Нетрудно было догадаться,  где  он
находится, - горы на юге определяли его положение.  Гора,  на  которой  он
стоял, значилась на карте под названием Лап Марталло, Квейль находился  за
линией итальянского расположения, милях в двадцати к северу  от  Тепелени.
Приблизительно такое же расстояние отделяло  его  гору  и  от  Химары,  на
побережье, но он не знал, в чьих руках этот город. В какую бы  сторону  он
ни пошел, ему неизбежно  придется  пробираться  через  итальянские  линии.
Проще было бы взять направление  к  побережью,  но  немцы,  возможно,  уже
вступили в Грецию, и ему надо вернуться  в  Янину,  чтобы  забрать  оттуда
Елену. Он начал думать о Елене.  В  конце  концов  она  могла  улететь  на
"Бомбее", несмотря ни на что... Хотя вряд  ли,  размышлял  Квейль.  А  ему
трудно будет выбраться этим путем. Лучше все-таки направиться к Химаре, на
побережье. Можно идти по течению реки. Но  он  знал,  что  ради  Елены  он
постарается пробраться в Янину. Он во что бы то ни стало должен поспеть  в
Янину до прихода немцев.
   Ему придется днем скрываться в горах, а  ночью  идти,  иначе  он  может
наткнуться на неприятельский патруль. Он попал в  самую  гущу  итальянских
резервов.  Но  если  он  будет  делать  переходы  только  ночью,  то   ему
понадобится много недель, чтобы странствовать вверх и вниз по этим  горам.
Чем скорей он начнет, тем лучше. Он встал и еще  раз  прошел  к  самолету.
Здесь не оказалось ничего такого, что можно было взять с собой. Он  сел  и
снял с себя тяжелый  летный  комбинезон.  Было  холодно  без  него,  но  в
обыкновенных брюках легче было идти. Он подтянул пояс, на  котором  висели
кольт и фляга с водой. Затем  взял  неприкосновенный  запас,  поглядел  на
солнце, сверился с карманной буссолью и начал пробираться  по  склону.  Он
наклонил голову, чтобы пройти под ветвями низкорослых  деревьев,  и  вдруг
услышал шаги. Шаги слышались  совсем  близко,  тяжелые  шаги,  заглушавшие
шелест листьев, колеблемых легким ветром. Он упал на  землю  и  притаился.
Шаги приближались. Он напряженно всматривался сквозь заросли. Слышно было,
что идет не один человек. Он забыл о  своем  револьвере:  просто  лежал  и
напряженно всматривался. Две фигуры вышли из-за деревьев  и  остановились.
Квейль бросил на них быстрый взгляд и, скорчившись, еще крепче прижался  к
земле. Но вдруг он увидел бороду, широкое лицо,  стальной  шлем.  Это  был
Нитралексис.
   Квейль встал и зашагал в ту сторону,  куда  шел  Нитралексис  со  своим
спутником. Он вышел навстречу им на открытой  полянке.  Нитралексис  разом
остановился, вид у него был  растерянный  и  изумленный.  Секунду  длилось
молчание, затем Квейль сказал:
   - Это я, Квейль.
   Нитралексис поднял брови, потом улыбнулся в бороду и шагнул вперед.
   - Инглизи!.. Инглизи!.. - воскликнул он и расхохотался.
   Квейль   взглянул   на   его   спутника.   Это    был    не    Папагос,
стрелок-наблюдатель.  Это  был  греческий  крестьянин  в  длинном   черном
войлочном плаще с капюшоном, молодой и краснощекий, с клоком волос на лбу.
Он улыбнулся Квейлю.
   - Где же Папагос... Папагос? - спросил Квейль.
   Нитралексис гладил его рукой  по  плечам.  Он  принял  руку  и  покачал
головой.
   - Мы сгорели... разбились... сгорели...  пожар...  Папагос...  -  и  он
снова покачал головой.
   - Как вы нашли меня? - спросил Квейль.
   Нитралексис сначала не понял, потом стал медленно объяснять:
   - Он... - кивок головой означал, что речь идет о крестьянине, - сказал,
что видел еще один самолет...  и  мы  вернулись.  Он  сказал  -  еще  один
самолет. А мне надо  было...  -  Он  не  мог  подыскать  нужное  слово.  -
Лекарство, - сказал он наконец.
   - Вы ранены? - спросил Квейль.
   Они оба уселись, а крестьянский парень как  остановился  при  появлении
Квейля, так и стоял. Нитралексис снял куртку и показал большой кровоподтек
и  глубокую  черную  рану  на  предплечье.   Квейль   достал   из   своего
индивидуального  пакета  мазь  и  стал  втирать  ее  в  рану.  Нитралексис
посмотрел на лицо Квейля и скорчил гримасу:
   - Вам, верно, больно... очень больно... все содрано...
   - Не все, - ответил Квейль.
   Он натер мазью всю руку Нитралексиса, а затем достал карту и указал  их
местонахождение.
   - Тепелени, -  сказал  Квейль.  -  Отсюда  мы  возьмем  направление  на
Тепелени.
   Нитралексис взял карту в руки, потом  разложил  ее  на  земле  и  ткнул
пальцем в Химару:
   - Сюда мы пойдем, сюда, - так будет лучше.
   - Тепелени недалеко от Янины, - так будет скорее, - возразил  Квейль  и
опять указал на Тепелени.
   Нитралексис решительно затряс головой.
   - Там слишком много итальянцев,  -  сказал  он.  -  И  слишком  трудная
дорога. Немыслимо.
   - Но так скорее, - настаивал Квейль.
   Нитралексис опять затряс головой:
   - А так безопаснее, Химара... там совсем мало итальянцев.
   Квейль тоже покачал головой и  сложил  карту.  Он  знал,  что  если  он
согласится с Нитралексисом, то они совсем не попадут в Янину.  Они  пойдут
на побережье, к Химаре, а оттуда прямо в Афины. Он боялся потерять  Елену.
Он пойдет на Тепелени, а оттуда в Янину.
   - Я иду н-а Тепелени. Мне надо в Янину, - заявил он.
   - Это опасно. Зачем вам?
   - Скорее. Так скорее, - сказал Квейль.
   Нитралексис пристально посмотрел на него, пожал  плечами,  и  его  лицо
расплылось в улыбку. Он слегка похлопал Квейля по плечу.
   - Опасно, - повторил он.
   - Нет. Нам все равно надо пробираться через итальянские линии.
   - Слишком много надо лазить по горам.
   - То же самое, если пойдем  на  Химару.  Спросите  своего  приятеля.  -
Квейль указал на крестьянина.
   - Вам зачем-то нужно в Янину. Да?
   - Да, - ответил Квейль.
   - Зачем?
   - По многим причинам.  Я  собираюсь  жениться  на  одной  гречанке.  На
гречанке. Жениться.
   Нитралексис погладил свою черную бороду и сдвинул шлем на затылок:
   - Вы женитесь? На девушке из Янины?
   - Да. Мы должны были  венчаться  сегодня.  Сегодня.  -  Квейль  большим
пальцем ткнул себя в грудь.
   - Хо-хо!.. Ай да инглизи!
   Нитралексис  разразился  хохотом  и   что-то   залопотал   по-гречески,
обращаясь к молодому крестьянину. Тот улыбнулся, кивнул головой  и  что-то
сказал Нитралексису.
   - Мы пойдем. На Тепелени... Вы попадете к своей девушке... А мы попадем
к итальянцам... Хо-хо!.. Инглизи и любовь!
   Нитралексис с чувством потрепал Квейля по плечу и ухмыльнулся в бороду.
   - Превосходно, -  успокоился  Квейль.  Он  собрал  свои  карты  и  стал
намечать направление. Нитралексис покачал головой.
   - Не надо. И компаса не надо. Он, - Нитралексис указал на парня, -  нас
проводит. Он знает дорогу. Это его родные места.
   - Отлично. Идем же, - сказал Квейль.
   Нитралексис объяснил крестьянину, что им предстоит. Тот пожал плечами и
приготовился в путь. Квейль взял свои вещи.
   - Как его звать? Звать?  Кто  он  такой?  -  спросил  он  Нитралексиса,
указывая на молодого крестьянина, у  которого  были  такие  румяные  щеки,
каких Квейль еще никогда не видывал.
   - Деус. Вы знаете, это значит бог. Деус. Это албанский грек. Он живет в
горах. Он нашел меня, - отвечал с  обычной  усмешкой  Нитралексис.  Парень
обернулся,  когда  Нитралексис  произнес  его  имя.   Войлочный   плащ   с
царственным величием лежал у него на плечах. Капюшон делал его похожим  на
монаха. Край капюшона, обрамлявший его обветренный лоб, придавал его  лицу
сходство с ликом сына божьего. Он улыбнулся во весь рот, и его белые  зубы
сверкнули на солнце, отражая золотистый свет.
   Квейль положил свой  неприкосновенный  запас,  индивидуальный  пакет  и
карты в вещевой мешок, и они двинулись в путь.



16

   Деус повел их через густой лес, где ветер со  всех  сторон  хлестал  по
деревьям. Им надо было обойти хребет Лап  Марталло.  Повсюду  вокруг  были
глубокие ущелья и горные вершины. Иногда Квейль видел далеко  внизу  белую
ленту дороги, извивавшуюся в долине, и рядом с ней реку.
   - Так куда же? - спросил его Нитралексис.
   - Прямо на восток, - ответил Квейль.
   Нитралексис сказал что-то Деусу. Тот стал возражать, не замедляя шага.
   - Он  говорит,  надо  перейти  через  дорогу,  так  скорее,  -  перевел
Нитралексис.
   - А итальянцы? - спросил Квейль.
   - Тут их пропасть - очень опасно.
   Нитралексис на ходу стал обсуждать вопрос с Деусом,  и  Квейль  немного
отстал, чтобы их не стеснять.
   - Мы перейдем через дорогу ночью, - сказал Деус Нитралексису.
   - А как же река? - спросил Нитралексис, припомнив карту.
   - И через реку надо переправиться. Она очень широкая, будет трудно.
   - А ты не знаешь такого места, где поменьше итальянцев?
   - Нет, - отвечал Деус. - Такого места нет. Вся дорога кишит ими.
   - Как же мы в таком случае переберемся через дорогу  и  через  реку?  -
спросил Нитралексис.
   - Ночью. Пролезем у итальянцев между ног, - сказал Деус.
   - Главное, значит, незаметно добраться до дороги. А перейти дорогу,  по
твоим словам, это  все  равно,  что  проползти  между  ног  у  итальянцев.
Приходилось тебе когда-нибудь проползать у них между ног?
   - Это дело нелегкое, - согласился Деус. - Итальянцы  -  народ  пуганый.
Они сразу открывают пальбу.
   - Это я знаю, - отозвался Нитралексис.
   - Пожалуй, мне бы следовало взять револьвер у инглизи, - сказал Деус.
   Нитралексис давно заметил, что  Деус  посматривает  на  4  1/2-линейный
кольт Квейля. Такой револьвер для Деуса был бы настоящим кладом. Он  готов
был украсть его, если ему не  удалось  бы  заполучить  его  другим  путем.
Нитралексис знал, что Деус способен убить их обоих, спокойно и без  всякой
злобы, лишь бы завладеть этим револьвером.
   -  Инглизи  подарит  тебе  револьвер,  если  ты  проведешь  нас   через
итальянские позиции к грекам.
   - Да? - вопросительно протянул Деус.
   - Инглизи обещал мне. На этого инглизи вполне можно положиться, ты  сам
можешь судить об этом.
   - А какое у него лицо, если отмыть его от крови? - спросил Деус.
   - Добродушное, как у теленка. И очень молодое. Он самый лучший летчик у
инглизи.
   - Почему же его сбили? - выразил сомнение Деус.
   - Он спасал товарищей. В тот день он сбил пятнадцать итальянцев.
   - У него замечательная куртка!
   - Никудышная! У нее только вид такой.
   Нитралексис боялся, что Деус может  покуситься  на  куртку  Квейля.  Он
решил предупредить Квейля, чтобы тот держал свой  револьвер  незаряженным.
Деус может оказаться опаснее итальянцев.  Хотя  вообще  он  очень  славный
парень.
   - Выньте патроны из  револьвера,  -  сказал  Нитралексис  Квейлю  через
плечо. - Этот паренек... может стащить его. Будьте осторожны.  Как  только
револьвер окажется у него в руках, он нас бросит. Он пойдет на что угодно,
лишь бы завладеть револьвером.
   - Можете взять его себе, если хотите. Он чертовски тяжел. Он мне совсем
не нужен, - сказал Квейль.
   - Пусть остается у вас. А то он что-нибудь подумает...  Я  сказал  ему,
что вы подарите ему револьвер, когда он проводит нас к грекам.
   - Я отдам ему револьвер хоть сейчас. Он страшно тяжел.
   - Не надо. Он бросит нас. Держите при себе.
   Они поднимались вверх по склону. Подъем был трудный. Часто  приходилось
взбираться по голым камням, не легче было и прокладывать себе путь  сквозь
лесную чащу. Ветер искажал звуки, и все трое то и дело бросались на землю,
когда кому-либо из них чудились приближающиеся шаги.  Квейль  почувствовал
голод и достал плитку шоколада. Нитралексис жевал  черствый  ржаной  хлеб.
Дорога внизу постепенно оказывалась прямо под ними. По карте Квейль видел,
что они идут на восток. Временами, когда  открывался  вид  на  дорогу,  он
различал движущиеся обозы и даже людей.
   Под вечер они стали спускаться по склону. Квейль порядком устал, и  они
подвигались медленно. К сумеркам они  спустились  до  половины  склона,  и
дорога была теперь ясно видна. Деус остановился в густой платановой роще.
   - Здесь мы переночуем, - сказал он, обращаясь к Нитралексису.
   - А разве нельзя перейти дорогу сегодня ночью?  Она  так  близко,  -  и
Нитралексис указал на дорогу.
   - Сначала надо понаблюдать.
   Деус скинул свой плащ. Он посмотрел на Квейля, который  сидел,  опустив
голову на колени.
   - Он болен? - спросил Деус.
   - Нет. Он вполне здоров, Инглизи так отдыхают, Он совершенно здоров.
   Квейль поднял голову и спросил, почему они остановились.
   - Заночуем здесь. Завтра все высмотрим. Дорога кишит итальянцами.  Надо
подождать.
   Квейль лег, где сидел. Голова его опять стала тяжелой, и ноги не совсем
ему повиновались. Он не чувствовал усталости, но обессилел.  С  минуту  он
смотрел в землю перед собой, потом заснул.
   Деус и Нитралексис ждали: каждый хотел,  чтобы  другой  улегся  первым.
Наконец Деус закутался в плащ и лег.  Нитралексис  высморкался  с  помощью
пальцев и тоже лег.
   Вдруг  Квейль  проснулся.  Опять  в  небе  висела  пурпурная  луна.  Он
чувствовал,  что  что-то  случилось.  Он  огляделся  вокруг,  ища  глазами
Нитралексиса, но его не было. Деус  тоже  исчез.  Внезапно  ему  пришла  в
голову мысль, что они бросили его. Он поднялся и сел. Это было  мучительно
больно. В это время появился Нитралексис.
   - Итальянцы у нас под боком, - шепотом произнес он.
   - Где?
   - Тут внизу. Слушайте.
   Квейль стал прислушиваться. Он услышал голоса и смех. У него  захватило
дыхание.
   - Где Деус? - спросил он.
   - Следит за итальянцами, - сказал Нитралексис.
   - Почему мы торчим здесь?
   - Тут безопасно. Мы в безопасности, если будем сидеть тихо.
   Квейль потянулся за револьвером. Револьвера не оказалось.
   - Деус взял револьвер, - прошептал Квейль.
   - Нет, это я взял его. Он хотел взять, но я взял раньше. Пусть будет  у
меня.
   Квейль ощупал небольшой подсумок на поясе. Подсумок был пуст.
   - И патроны вы взяли? - спросил он Нитралексиса.
   - Те, что в револьвере?
   - Нет. Из этого подсумка?
   - Нет, не брал, - сказал Нитралексис. - Это, значит, Деус. Наверное он,
а?
   - Откуда мне знать? Да, должно быть, он. А револьвер не заряжен.
   - Значит, у нас револьвер, а у него патроны, - и  Нитралексис  тихонько
рассмеялся.
   - Как вы теперь отберете их у него?
   - Мы ничего не скажем ему. Иначе он испугается и бросит нас,  но  будет
тайком красться за нами, чтобы перерезать нам горло во сне. О нет!  Ничего
говорить не будем. Он не знает, у кого револьвер.
   - А что он делает сейчас? - спросил Квейль.
   - Наблюдает за итальянцами.  Он  скоро  должен  вернуться.  Он  славный
парень, если только не убьет нас.
   Теперь Квейль отчетливо слышал итальянцев. Он разобрал несколько слов.
   Откуда-то внезапно показался на четвереньках Деус. Он улыбался.
   - Итальянцев немного. До  утра  нечего  бояться  оставаться  здесь.  Вы
понимаете, что они говорят? - спросил он Нитралексиса.
   - Нет, не понимаю. Если бояться нечего, мы опять можем соснуть.
   - Да. А когда покажется солнце, мы поднимемся выше.
   Деус уже ложился.
   Нитралексис предложил Квейлю тоже улечься, Квейль  все  еще  чувствовал
слишком большую тяжесть в голове, чтобы пренебречь таким предложением.  Он
лег и тотчас заснул.
   Его разбудил на рассвете Деус, Он улыбался дружелюбно, глядя на  Квейля
честным открытым взором. Трудно было представить себе, что он может  убить
обоих своих спутников из-за револьвера. Оружия в Албании достаточно, думал
он. Там  и  итальянские,  и  греческие  войска...  Хотя  албанским  горцам
добывать оружие трудно. Они боятся  самолетов  и  во  избежание  репрессий
воздерживаются от набегов на итальянцев.
   - О'кэй! - сказал Квейль по-английски.
   Лицо Деуса осветилось  еще  более  радостной  улыбкой,  и  он  повторил
по-своему:   "Хоркей".   Квейль   дружески   кивнул   головой.   Проснулся
Нитралексис.  При  бледном  свете   предрассветных   сумерек   они   стали
подниматься по склону, пока не подошли к кучке деревьев на скале, нависшей
над склоном. Уже совсем рассвело, и внизу отчетливо обрисовывалась дорога.
   - Будем наблюдать, - сказал Деус Нитралексису.
   Тот кивнул и улыбнулся Квейлю:
   - Моя специальность: наблюдаю. Но  только  где  мой  "Бреге"?  Ах,  мой
"Бреге"!
   Чтобы не чувствовать боли, Квейль опять завалился спать. Деус посмотрел
на него и спросил Нитралексиса,  что  особенно  сильно  болит  у  инглизи:
голова или тело.
   - И то и другое, - сказал Нитралексис.
   - Если он умрет, ты отдашь мне его револьвер? - спросил Деус.
   - Он не умрет. Ты  получишь  револьвер,  как  только  мы  доберемся  до
греков.
   - Спасибо. Я надеюсь, что он не умрет, - отвечал Деус и наклонился  над
краем скалы, чтобы наблюдать за дорогой.
   Когда Квейль проснулся, солнце стояло высоко и сильно  припекало.  Боль
немного утихла, ноги повиновались лучше.  Нитралексис  опять  ел  черствый
хлеб. Он улыбнулся Квейлю и хихикнул в бороду:
   - Вы спите, как итальянец. Итальянцы страшные сони.
   - Спасибо, - сказал Квейль.
   - Хотите хлеба?
   - У меня есть шоколад. А где Деус?
   - Все наблюдает за рекой и дорогой. Он очень обстоятельный парень.
   - Он славный парень, если только не убьет  нас,  -  передразнил  Квейль
Нитралексиса.
   - Совершенно верно, - рассмеялся в бороду Нитралексис.
   Квейль чувствовал, что он очень грязен, и ему хотелось сорвать  с  себя
шелковые бинты, покрывавшие его голову и лицо. Но вместо того он набрал  в
ладонь воды из фляги и слегка смочил перевязку. Нитралексис  хотел  помочь
ему. Квейль покачал головой.
   - Не будет у вас заражения крови, а?
   - Эта мазь, надеюсь, не допустит заражения, - сказал Квейль.  -  А  как
ваша рука?
   - Я давно забыл про нее.
   Нитралексис улыбнулся, пожал плечами и похлопал Квейля по спине.
   - Когда мы будем переходить через дорогу? - спросил Квейль.
   - Может быть, сегодня ночью.  Деус  скажет.  Будем  слушаться  его.  Он
выведет нас из этой итальянской западни, если не убьет нас.
   - Мне надо спешить, - сказал Квейль.
   - Ваша невеста в горе. Она, наверно, думает, что вы убиты. Она не будет
вас ждать?
   - Возможно, что не сможет. Я иду наудачу. Лишь бы немцы  не,  добрались
туда раньше нас.
   - Немцы, может быть, начали уже против нас  военные  действия?  -  Лицо
Нитралексиса стало серьезным.
   - Может быть. Но я хочу надеяться, что нет. Мы должны попасть  в  Янину
раньше, чем немцы.
   - Жизнь полна опасностей, не так ли? - заметил Нитралексис спокойно.
   - Это правильно.
   Квейль осторожно ощупал свое лицо. Опухоль все еще не сошла, и он легко
мог определить по ощущению, где были порезы. Когда он поворачивал  голову,
запекшаяся кровь отставала  от  ран.  Он  знал,  что  дело  может  принять
серьезный оборот, если он не скоро попадет в госпиталь.
   Деус вернулся под вечер. Он был покрыт грязью с головы до  ног.  Мокрые
волосы прилипли ко лбу. Плащ был испещрен коричневыми мокрыми пятнами.  Он
улыбнулся Квейлю, Квейль кивнул головой в  ответ.  Деус  прижал  ладони  к
вискам и покачал головой. Квейль еще раз кивнул.
   - Сегодня ночью выберемся. Но кругом всюду  итальянцы,  -  сказал  Деус
Нитралексису. - Что, инглизи сможет ползти на животе?
   - Ну конечно. У него только голова болит. У себя на родине он  славится
как замечательный ползун, - отвечал Нитралексис.
   Квейль отломил кусок  шоколада  и  протянул  Деусу.  Тот  посмотрел  на
Нитралексиса.
   - Бери, - сказал Нитралексис. - Это шоколад. Хорошая штука.
   Деус взял шоколад и улыбнулся Квейлю. Он осторожно откусил кусочек и от
удивления раскрыл глаза, как ребенок.
   - Очень сладко. Инглизи всегда едят это? - спросил он.
   - Нет... Но почти всегда.
   - Какой сладкий! Просто чудо!
   Деус снова улыбнулся Квейлю и опустился на землю, жуя  шоколад.  Квейль
лег опять в надежде заснуть и забыться.
   Какой-то шорох разбудил его. Ему не хотелось шевелиться. Он все еще был
слаб, голова была словно свинцом налита. Только ноги стали чуточку  лучше.
Ночь уже наступила, светила луна. На юге скопились густые белые облака.  А
со стороны Лап Марталло ползли черные тучи. Пахло дождем.
   - Выходим? - спросил он Нитралексиса.
   - Да, Вы хорошо себя чувствуете? Мы пойдем на животе.
   - Как на животе?
   - Будем пробираться ползком. Понимаете?
   - Да, - сказал Квейль. - Но сейчас, кажется, пойдет дождь.
   - Не беда. Вставайте.
   Нитралексис помог Квейлю встать. Деус расправил помятую  траву  на  том
месте, где лежал Квейль. Они стали спускаться по склону. Деус шел впереди,
за ним Квейль, а Нитралексис позади. Деус осторожно раздвигал ветви, чтобы
они не шелестели. Он двигался  медленно  и  очень  тихо.  Они  шли  молча,
останавливаясь только тогда, когда им казалось, что они что-нибудь слышат.
Один раз Квейлю показалось, что он слышит разговор где-то  справа.  Иногда
из-под ног у них выкатывались небольшие валуны, и шум камней  напрягал  их
нервы до предела.
   Вскоре пошел дождь. Луна скрылась за тучами, дождь отчетливо  барабанил
по листьям, глухо стучал по земле и, разбрызгиваясь, шлепал по камням. Они
подошли к рощице, где спали прошлую ночь. Отсюда начинались опасные места.
   Они поползли. Цепляясь руками за  выступы,  они  спускались  по  крутым
обрывам. Один раз Квейль заметил костер  на  прогалине  шагах  в  двухстах
слева от них. Через некоторое время им пришлось  проползти  совсем  близко
мимо другой итальянской стоянки. Квейль почуял ее по запаху. Ему казалось,
что они ползут уже очень долго. Дождь  промочил  его  до  костей,  но  это
освежило его голову. Сейчас он гораздо лучше владел своими чувствами.
   У подножия горы Деус пополз еще медленнее. Он двигался  очень  тихо,  с
величайшей осторожностью, и часто совсем замирал на месте.  Они  выбрались
на опушку леса, и глазам Квейля представилась дорога. Деревья не заслоняли
больше вида, и он видел полосы дождя и дорогу. Она  казалась  свободной  и
пустынной, Деус притаился на скате в русле небольшой речушки,  протекавшей
вдоль дороги. Нитралексис и Квейль ждали. Деус опять медленно  пополз  под
дождем в мокрой траве. Квейль пополз вслед за ним, всматриваясь  во  тьму.
Его кобура то и дело цеплялась за что-нибудь, и он мысленно проклинал  ее.
Нитралексис был последним, Квейлю  казалось,  что  он  производит  слишком
много шума. Два раза Деус останавливался, и каждый раз  Квейль  ждал,  что
сейчас что-нибудь произойдет.
   Они были почти  у  самой  дороги,  когда  послышался  шум  машины.  Шум
приближался, и Квейль видел, как Деус припал к земле. На  повороте  дороги
показался грузовик с затемненными, выкрашенными в синюю краску  фарами,  и
Квейль тоже приник головой к земле. Грузовик прогромыхал мимо. За ним  шел
другой. Путники прижимались к земле, пока  проходили  машины.  Слабый  луч
голубого света скользнул по ним, и Квейль замер в ожидании,  что  грузовик
остановится и их обнаружат.
   Когда машины прошли, Деус по грязи пополз дальше к дороге. Квейль  полз
за ним. У дороги, - это было шоссе, уложенное на насыпи, -  Деус  поднялся
на четвереньки. Он тронул Квейля за  плечо,  кивнул  головой  и  привстал.
Согнувшись в три погибели, он быстро поднялся по откосу и проскочил  через
дорогу. Квейль следовал за ним, гравий скрипел у него под ногами. Он  упал
в канаву по другую сторону дороги, и его нагнал Нитралексис.
   Опять Деус двинулся вперед. Опять они ползли по мокрой траве, и  Квейль
чувствовал, как дождь льет ему за воротник. Казалось, они уже много  часов
ползут в темноте. До них теперь все время доносились голоса. Добравшись до
реки, они с радостью прислушались к журчанию воды. Деус опять остановился,
и некоторое время они сидели на корточках в какой-то тесной круглой яме.
   Деус что-то шепнул Нитралексису.
   - Тут неглубоко, - тоже шепотом сказал  Нитралексис  Квейлю.  -  По  ту
сторону реки - итальянцы. Нужно  соблюдать  осторожность.  В  случае  чего
побежим вверх. По старому высохшему руслу.
   - О'кэй - тихо ответил Квейль.
   - Хоркей, - улыбнулся Деус, обернувшись назад. Они двинулись дальше.
   Вода в реке была холодная и течение быстрое,  но  только  местами  вода
доходила им выше  колен.  Они  брели,  пригибаясь  к  самой  воде.  Иногда
холодные струйки проникали сквозь комбинезон Квейля и щекотали ему  живот;
он еле удерживался от вскрика.  Они  благополучно  перешли  реку  вброд  и
немного полежали на берегу, усеянном белыми валунами. Деус опять  медленно
двинулся в путь, но сейчас же бросился  на  землю.  Нитралексис  и  Квейль
последовали его примеру. Падение  на  землю  отдалось  у  Квейля  болью  в
голове.  Кто-то  расхаживал  поблизости.  Квейль  боялся,  что  сейчас  их
обнаружат.
   Снова они двинулись вперед по расщелине. Это было высохшее русло  реки.
Валуны скользили у них под ногами  и  производили  немалый  шум.  Внезапно
раздался итальянский возглас:
   - Ола!.. Ола!..
   Они припали к земле и притихли.
   - Ола!.. Кто идет?
   Так не годится, подумал Квейль. Если этот итальянец слышал шум, и никто
не ответит на его оклик, он заподозрит неладное. Квейль силился припомнить
какое-нибудь простое итальянское слово, чтобы ответить на оклик, но ничего
ему не приходило на ум, а к тому же он знал, что последуют новые  вопросы,
на которые он уже не сумеет ответить, и он решил лежать и ждать.
   - Ола!.. Эй, Ансальдо, вставай... Тут кто-то есть.
   - Да ну тебя... Чего орешь?
   Это, очевидно, отвечал Ансальдо.
   - Я тебе говорю: тут кто-то есть, - настаивал первый.
   - Если это греческая армия, перестреляй всех и заткнись.
   Снова наступила тишина. Все трое лежали притаившись. Квейль чувствовал,
как он шевелится, когда дышит,  биение  и  трепет  его  напряженного  тела
передавались земле и вновь возвращались в тело. Так лежали они с  полчаса.
Квейлю казалось, что они провели тут полночи... Наконец  Деус,  крадучись,
опять двинулся вперед.
   Квейль осторожно поднялся  и  пошел  за  ним.  Позади  он  слышал  шаги
Нитралексиса. Вдруг покатился валун, звук отчетливо разнесся кругом.
   - Ансальдо! - крикнул итальянец.  И  помедлив:  -  Отвечайте  или  буду
стрелять!
   Они страшные сони, эти итальянцы. Я сплю, как  они,  думал  Квейль.  Но
очень уж они чувствительны - какого дьявола они волнуются? Что им до этого
звука? Слишком они нервные...
   В этот момент один за другим прогремели три выстрела... Пули шлепнулись
где-то справа от Квейля. Внезапно Деус рванулся. Он схватил большой камень
и швырнул его вниз, к реке. Камень загремел где-то в зарослях.
   - Ансальдо! - опять крикнул итальянец. Снова раздались  выстрелы.  Деус
прибавил шагу. Квейль спешил  за  ним,  оступаясь  в  темноте  на  мокрых,
скользких валунах. Опять до него донеслись крики. Он рассмеялся про  себя,
- было очень похоже на детскую игру. Бросаешь  камень  в  другую  сторону,
чтобы отвлечь внимание. Все очень просто, думал  он.  Опасность  вовсе  не
такая сложная штука. Дело гораздо проще. Да, все это очень просто.
   Ему приходилось теперь чуть не бежать, чтобы не отстать от Деуса, и  он
слышал, как спешит за ним Нитралексис. Некоторое  время  еще  были  слышны
голоса позади, потом Ансальдо взмолился -  да  ниспошлет  ему  небо  часок
спокойного сна...
   Вскоре они были уже далеко и продолжали, сгорбившись, подниматься вверх
по высохшему руслу. Они шли и шли, углубляясь в ночь.



17

   Яркое солнце светило над ними.  Они  находились  на  высокой  горе  над
долиной. Шоссе и река уходили отсюда почти прямо на юг.  Квейль  лежал  на
спине, сняв с лица повязки. Раны на лице он обмыл водой из фляги. Он хотел
проветрить их на воздухе. Дул холодный ветер, но солнце  пригревало  лицо,
оставляя голову в тени. Деус поглядывал на  Квейля,  жуя  кусок  черствого
хлеба, который он достал откуда-то из складок одежды.
   - Он не похож на теленка, - решил Деус, обращаясь к Нитралексису.
   - Он не похож на теленка потому, что он очень сильный. Но лицо у  него,
когда на нем нет крови, совсем как у теленка, - отвечал Нитралексис.
   Деус улыбнулся Квейлю. На его румяных щеках не было  никаких  признаков
растительности. Он был еще совсем мальчик. У Квейля раны на  лице  обросли
густой щетиной, которая от крови казалась черной.
   - А он на самом деле подарит мне этот  чудесный  револьвер?  -  спросил
Деус.
   - На инглизи можно положиться. Он доверяет  тебе,  а  ты  можешь  смело
доверять ему.
   Деус кивнул.
   Вдруг Квейль поднял глаза, - ему послышался гул моторов. Сначала ему не
верилось, но вскоре сомнения рассеялись.
   - Это еще что? - машинально спросил он.
   - Айропланос, - сказал Нитралексис. - Да! Айропланос!
   Оба уже стояли во весь рост. До них доносился глухой гул. Равномерный и
вибрирующий. Прикрыв глаза, они всматривались в небо на севере. Но  ничего
не было видно. Постепенно звук утратил свою равномерность, теперь слышался
то повышавшийся, то понижавшийся гул многомоторных машин.
   - Вот они, - сказал Нитралексис, указывая на северо-восток.
   Квейль мог ясно различить большое  соединение,  приближавшееся  к  ним.
Самолеты шли тремя группами. В каждой было не меньше пятидесяти машин. Они
шли в стройном порядке на высоте около десяти тысяч футов.
   - Черт побери, их целые сотни, - воскликнул Квейль.
   Вскоре эскадрилья приблизилась настолько, что можно было определить тип
самолетов. Прикрыв глаза ладонью, Квейль внимательно всматривался. И вдруг
он понял, что это за самолеты.
   - Немцы, - сказал он Нитралексису. - Это "Дорнье-17".
   С длинными фюзеляжами, похожими на карандаши,  самолеты  шли  сомкнутым
строем, строго распределяясь на звенья. Их  силуэты  обрисовывались  очень
четко. Квейль ясно видел также и вторую большую группу. В этой группе были
"Юнкерсы-86" и "Хейнкели-111". Характерные овальные  фюзеляжи  "Хейнкелей"
придавали им массивный вид, хотя они были меньше длинных и узких "Дорнье".
   - Значит, у нас теперь и немцы, - заметил Нитралексис.
   - Интересно, когда они вторглись... Ну и дела!..
   - Кому-то они насыплют бомб, эти разбойники, - сказал Нитралексис.
   -  Надо  торопиться.  Спросите  Деуса,  когда   мы   проберемся   через
итальянские линии.
   Деус не отрывал глаз от бомбардировщиков.
   - Инглизи, - сказал он Квейлю.
   - Немцы, - ответил ему Нитралексис.
   - Они тоже воюют? - спросил он.
   - Да, теперь воюют. Нам надо поспешить, пока они не пришли сюда.  Когда
мы сможем добраться до греческих войск?
   - Может быть, завтра к вечеру. Продвигаться надо осторожно.
   - Мы должны попасть в Янину до прихода  немцев,  -  сказал  Нитралексис
Деусу.
   - Может, завтра вечером мы проскользнем между ног у итальянцев.
   - Ладно, не будем терять времени,  -  прервал  их  Квейль.  Он  обмотал
грязную повязку вокруг головы. - Что он говорит? -  указал  он  кивком  на
Деуса.
   - Он говорит,  что,  может  быть,  завтра  к  вечеру  мы  доберемся  до
греческих линий.
   - Прекрасно. Будем двигаться. Хотел бы я знать, когда они вторглись,  -
сказал Квейль, обращаясь главным образом к самому себе.
   Когда бомбардировщики скрылись на юге, Деус повел их по склону  высокой
горы. Квейль взглянул на карту: их курс теперь тоже лежал прямо на юг. Так
они выйдут на шоссе, которое ведет к Янине... Как видно, именно туда летят
сейчас немцы, думал Квейль. Янина важна для них потому, что это - ключевая
позиция целого сектора фронта. Немцы это  прекрасно  понимают.  Они,  надо
полагать, прежде всего  сравняют  город  с  землей.  Если  только  уже  не
сравняли.
   Квейль спрятал карту и все свое  внимание  сосредоточил  на  извилистой
тропинке, которая вела вниз, в долину.
   Весь день они слышали над  головой  гул  бомбардировщиков.  Иногда  они
видели самолеты, все  -  немецкие.  Иногда  не  видели,  но  зато  слышали
отдаленные раскаты бомбардировки. Квейль думал, что  теперь,  когда  немцы
начали  вторжение  в  Грецию,  итальянцы  тоже  перейдут  в   наступление;
придется, значит, пробираться сквозь огонь сражений.
   К концу следующего дня они спустились с горы,  сделали  огромный  круг,
чтобы обойти равнину, и к ночи достигли небольшого плато, откуда был виден
итальянский лагерь и шоссе между Тепелени и Клисурой. Где-то  на  юге  шла
артиллерийская перестрелка, а по шоссе непрерывно проносились  итальянские
автомашины.
   - Здесь придется подождать, - сказал Деус, когда они поднялись на плато
и присели отдохнуть.
   - Долго? - спросил Нитралексис.
   - Пока не станет темно. Нам надо опять  перейти  через  дорогу.  А  это
трудное дело.
   Нитралексис перевел это Квейлю,  и  все  трое,  лежа  на  земле,  стали
наблюдать за тем, что делалось в итальянском лагере. Когда совсем стемнело
и только звуки отчетливо доносились до них, Деус встал и по крутому склону
осторожно начал спускаться с плато.
   - Мы пойдем через лагерь? - спросил Квейль.
   - Нет, мы обойдем его.
   Они шли очень быстро, так как Деус знал, как и  куда  идти.  Когда  они
спустились, Деус знаком приказал им лечь  и  лежать  тихо.  Квейль  слышал
непрерывные глухие раскаты артиллерийской канонады - теперь совсем близко.
Слева он слышал голоса в итальянском лагере. Затем Деус пополз на животе к
открытому месту. Квейль последовал за ним.  Они  подвигались  медленно,  и
Квейль увидел  впереди  ясные  очертания  огромных  итальянских  дизельных
грузовиков. Увидев грузовики, Деус остановился. Ошибся в расчетах, подумал
Квейль. Не предполагал, что наткнется здесь на грузовики. Сейчас  начнутся
дела.
   Деус, действительно, не ожидал встретить здесь грузовики. Увидав их, он
пополз под  прямым  углом  в  сторону,  к  кустам.  Квейль  и  Нитралексис
последовали за ним.  Отсюда  они  поползли  параллельно  дороге,  пока  не
добрались до открытого места.
   - Не туда попали, - шепнул Деус Нитралексису. - Слишком далеко зашли.
   - Ну и что же?
   - Вы, правда, спешите? Риск большой.
   - Готовы рискнуть? - с усмешкой спросил Нитралексис Квейля.
   - Разумеется. Что за вопрос. Пошли дальше, - прошептал Квейль.
   - Рискнем, - сказал Нитралексис Деусу.
   - Хоркей, - прошептал Деус и похлопал Квейля по плечу.
   По-прежнему ползком они выбрались на  открытое  место.  Квейль  заметил
очертания громоздких предметов, укрытых ветвями. Его мозг пронзила  мысль:
танки. Они пробирались через район скрытого  сосредоточения  танков  -  во
всяком случае они были рассредоточены не очень далеко друг от друга. Когда
они подползли ближе, Квейль увидел и следы гусениц на земле. На шоссе,  не
дальше чем в двадцати шагах от них, показался часовой,  и  Деус  мгновенно
припал к земле. Было еще не поздно, луна светила не очень ярко,  и  Квейль
не мог видеть, что делалось по другую сторону шоссе. Он полз, прижимаясь к
мягкой траве и стараясь не отставать от  Деуса,  который  дюйм  за  дюймом
продвигался все ближе к  дороге.  Когда  часовой  остановился,  они  опять
замерли на месте.
   - Хоркей, - прошептал Деус.
   - Пошли,  -  сказал  Квейль  Нитралексису.  Все  трое  перекатились  на
четвереньках через дорогу и свалились в кювет по другую сторону.  Выглянув
оттуда, Квейль увидел обширную площадку, а на ней силуэты тяжелых орудий и
зарядных ящиков.
   Они проползли через вспаханную полоску мягкой, грязной земли, и  Квейль
почувствовал сырость даже сквозь свои  меховые  сапоги.  Впереди  на  фоне
ясного неба выделялись очертания леса.
   - Подождите, - сказал Деус Нитралексису. - Я посмотрю.
   Он пополз вперед. Нитралексис остановил Квейля, который  двинулся  было
за ним.
   - Он наблюдает, - сказал Нитралексис.
   - А что случилось?
   - Ничего. Мы зашли слишком далеко. Эти итальянцы - страшные сони, а?
   - Ш-ш-ш! Вы их разбудите, и тогда как бы нам не пришлось уснуть.
   - Как ваше лицо, инглизи?
   Квейля удивил этот вопрос: до сих пор Нитралексис ни  разу  не  спросил
его о ранах на лице. "Вероятно,  это  потому,  что  мы  оба  напуганы",  -
подумал Квейль.
   - Спасибо, хорошо. Куда он делся, чертов сын?
   - Он сейчас вернется, - сказал Нитралексис. - Я отобрал  у  него  пули.
Вот они.
   Нитралексис протянул Квейлю патроны, Квейль спрятал их  в  сумку.  Деус
скоро вернулся. Никаких звуков погони или стрельбы не было.
   - Еще много таких мест будет. Дело долгое, - сказал он Нитралексису.  -
Что, инглизи совсем здоров?.
   - Вполне.
   - Тогда  пошли,  но  только  осторожно.  Итальянцы  что-то  плохо  спят
сегодня.
   - Пошли, - прошептал Нитралексис.
   Они поползли к лесу через небольшую прогалину.  Им  казалось,  что  они
производят отчаянный шум, так как малейший звук гулко  отдавался  в  лесу.
Время от времени они останавливались и припадали к  земле,  и  каждый  раз
Квейль чувствовал, как его трепет передается земле. Вскоре  они  добрались
до другой открытой поляны,  где  была  стоянка  грузовиков  и  мотоциклов.
Квейль очень удивлялся, что их не заметили, когда они ползли по краю  этой
поляны.
   Так  они  доползли  до  реки,  и  Квейль  по  звуку  текущей  воды  мог
определить, что у  берега  мелко  и  тихо,  а  посредине  глубоко  и  есть
водовороты. Луна взошла, и бледный  свет  играл  серебром  на  поверхности
реки.
   - Тут глубоко, - сказал Деус. - Будем держаться поближе друг к другу.
   Нитралексис перевел его слова Квейлю.
   У берега было мелко, но дальше течение становилось быстрее, а река  все
глубже, пока вода не дошла Квейлю до горла. Его куртка  набрякла  и  стала
тяжелой, но сбросить ее теперь он не  мог.  Деус  шел  чуть  ниже  его  по
течению, Нитралексис  держался  за  них  обоих.  Внезапно  они  попали  на
глубокое место и  очутились  под  водой.  Квейль  почувствовал,  как  Деус
ухватился за его шею. Он пытался плыть, но Деус мешал ему,  и  он  начинал
тонуть. Деус все не отпускал его и вдруг оторвался...  Квейль  видел,  как
его понесло течением. Вещевой мешок путался между ног. Он  сбросил  его  и
рванулся на помощь Деусу. Он слышал, как Деус барахтается в воде, и  через
секунду увидел его в серебристой полосе лунного света.  Он  изо  всех  сил
заработал руками и ногами и догнал Деуса. Схватил его за тяжелый войлочный
плащ. Но чуть не потонул вместе с ним, когда Деус вцепился в него.  Квейль
очутился под  водой,  погрузившись  почти  до  самого  дна.  Но  он  опять
вынырнул, продолжая крепко держать Деуса  за  плащ.  Рассекая  воду  левой
рукой, он усиленно работал ногами, но силы покидали его, и он  уже  думал,
что их обоих сейчас унесет течением, как вдруг его ноги коснулись дна.
   Он вытащил Деуса на берег и, тяжело дыша, упал на землю. Он слышал, как
Деус дышит. Но Нитралексис - где он? Деус не шевелился. Квейль нагнулся  и
перевернул его на живот. Он стащил с него плащ  и  стал  нажимать  ему  на
крестец,  то  наклоняясь  над   ним,   то   откидываясь   назад.   Дыхание
восстановилось. Деус тихо застонал, повернулся на бок, и его вырвало.  При
тусклом свете луны Квейль видел, что он смотрит  на  него.  Квейль  кивнул
ему. Деуса опять вырвало, и  Квейль  испугался,  как  бы  не  всполошились
итальянцы. Он услышал плеск воды и припал к земле. Плеск приближался, и он
догадался, что это Нитралексис.
   - Эй! - окликнул он вполголоса.
   - Инглизи?
   - Да, - ответил Квейль тихо.
   - Вы вытащили его?
   - Да. Вот он, его рвет.
   Нитралексис вылез на берег.
   - Ха, вид не блестящий, - сказал Нитралексис по-гречески.
   - Передайте инглизи, что я ему очень благодарен.
   - Ладно. Он говорит, что очень благодарен  вам,  -  сказал  Нитралексис
Квейлю.
   - Я только представил себе, как мы будем пробираться через  итальянские
позиции без него, - ответил Квейль.
   - Инглизи говорит, что он привязался к тебе. Ты - его друг. Он  не  мог
допустить, чтобы ты нашел себе могилу на дне реки, - перевел  Нитралексис.
Деус молча кивнул головой. Он подобрал свой мокрый плащ и встал. Но тотчас
покачнулся, потом согнулся вдвое, и его опять вырвало.
   - Ш-ш-ш, - прошептал Квейль.
   - Будет в порядке, - сказал Нитралексис, ухмыляясь в бороду.
   Они стали подниматься по склону,  поддерживая  Деуса.  Подыматься  было
трудно - Деуса все время рвало. Он бросил  свой  плащ,  и  Квейль  подумал
сделать то же самое со своей курткой, которая насквозь пропиталась  водой.
Но  ему  было  жалко  ее,  и  он  только  расстегнул   молнию.   Они   шли
приблизительно с час, когда Деус сказал:
   - Хватит. Забрались достаточно высоко.
   - Хорошо, господь бог. Ты вот только не выворачивай себя  наизнанку,  -
сказал Нитралексис.
   - Хоркей, - сказал Деус и свалился, как сноп.
   Квейль наклонился и тряхнул его. Деус не шевелился:  он  был  в  полном
забытьи. Квейль положил его ничком и опять стал делать  ему  искусственное
дыхание.
   - Тут не вода виновата, - сказал Нитралексис.
   - Но мы ведь не можем идти без него.
   - Он сказал, что надо идти вдоль шоссе.
   - А потом? Что мы будем делать потом?
   Нитралексис пожал плечами. Он нагнулся над Деусом  и  похлопал  его  по
рукам и щекам.
   - Есть у вас вода?
   Квейль подал ему флягу.
   Нитралексис брызнул несколько капель на голову Деусу. Квейль иронически
заметил:
   - Воды он имел достаточно. Он, кажется, просто заснул.
   - Ну, тогда и нам придется спать, -  сказал  Нитралексис  и  уселся  на
землю.
   Квейль перевернул Деуса на спину и выпрямил ему ноги.
   - Хоть бы он проснулся скорей. До утра осталось совсем мало времени.
   Квейль  и  Нитралексис  сидели,   ожидая,   когда   очнется   Деус,   и
прислушивались к беспрерывной артиллерийской канонаде, доносившейся с  юга
и с востока.
   - Где-то идет бой, - сказал Нитралексис.
   - Да, и мы попадем в самый огонь, - сказал Квейль.
   - Как бы я хотел быть сейчас на своем "Бреге".
   - А я скорей согласен сидеть  здесь,  чем  в  такой  машине,  -  сказал
Квейль.
   - Разница небольшая.
   Начинало уже светать, когда Деус очнулся. Его опять стошнило. Квейль  и
Нитралексис не спали. Квейль страшно проголодался и пожалел, что бросил  в
реку свой вещевой мешок.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил Нитралексис Деуса.
   - Совсем ослаб. Я оставил все силы в реке.
   - Но идти все-таки можешь?
   - Да, но уже день, мы не можем идти днем.
   - Почему? Вставай, идем.
   - Очень опасно. Мы у итальянцев в самом брюхе.
   - Все равно, нам надо спешить.
   Деус покачал головой.
   - Днем он не пойдет, - пояснил Нитралексис Квейлю.
   - Скажите ему, что мы пойдем без него.
   - Так нехорошо, - сказал Нитралексис,  обращаясь  к  Деусу.  -  Инглизи
говорит, что он спас тебе жизнь. Теперь он  просит  тебя  спасти  его.  Он
хочет идти дальше.
   Деус покачал головой и  повалился  на  спину.  Потом  привстал,  и  его
стошнило. Он посмотрел на Квейля, и Квейль заметил, что его румяные  щеки,
хотя и не утратили вполне румянца, приобрели, однако,  землистый  оттенок.
Квейль кивнул ему.
   - Хоркей, - сказал Деус и встал. - Идем, инглизи, -  сказал  он  Квейлю
по-гречески.
   Пробираясь по обрывистому склону, они  видели  шоссе,  извивавшееся  по
краю долины, параллельно реке. Артиллерийская канонада  усилилась.  Трудно
было сказать, где стреляли орудия - впереди или сзади, но во всяком случае
очень близко. Вдруг Квейль увидел, как внизу справа от них, неподалеку  от
дороги, разорвался снаряд.
   - Это, верно, ваш, - сказал он Нитралексису.
   - Да, греческий. Здорово. Поглядите.
   Снаряды один за другим ложились вдоль дороги. Это была меткая стрельба,
но Квейль, - по крайней мере с такого  расстояния,  -  не  видел  для  нее
никакой достойной цели. Внезапно раздался визгливый свист, и сквозь  комья
красноватой земли они увидели  вверху  белое  облачко.  Они  бросились  на
землю.
   - Мы в центре боя, - сказал Квейль.
   Глухой гул донесся до них сверху.
   - Итальянцы. Это их пушка, - сказал Нитралексис. - Идем.
   Все трое, то ползком, то скачками, пробирались через  лес,  кидаясь  на
землю всякий раз, как над ними разрывались снаряды. Затем  лес  наполнился
противной частой  трескотней  легкого  пулемета.  Пулемет  строчил  где-то
внизу, впереди. Квейль посмотрел в ту сторону, но ничего не  мог  увидеть.
Они опять бросились на землю  -  вверху  на  склоне  разорвался  еще  один
снаряд. На этот раз он упал совсем близко.
   - Они метят в нас. Нас, наверное, заметили.
   - Поворачивайтесь живей, - крикнул Квейль. Они пустились бегом.
   - Там уже греки. - Нитралексис указал на белое  облачко  разорвавшегося
снаряда на склоне противоположной горы. - Да, это греки.
   Они бежали, прыгая с камня на камень, а снаряды продолжали рваться  над
ними, и камни скатывались вниз, догоняя бегущих. Вдоль дороги  по-прежнему
взлетали белые облачка. Затем опять застрекотали пулеметы.
   А они все бежали, пригибаясь к земле, пока Деус не сказал Нитралексису:
   - Уже близко. Надо спуститься в долину. Там греки.  Они,  должно  быть,
отступили туда. Они были здесь, где мы сейчас.
   - Лучше пройти поверху - лесом, - сказал Нитралексис.
   - Нет, прямо вперед. Если мы попробуем подняться вверх, нас заметят.
   - Но так ближе, - настаивал Нитралексис.
   - Нет, прямо вперед.
   Деус дернул Квейля за рукав и указал вперед. Квейль кивнул головой. Они
побежали, но тут опять затрещал пулемет. Квейль  увидел,  что  Нитралексис
бежит по открытому месту, вверх по склону, по направлению к лесу.
   - Ложись! - крикнул он. Нитралексис продолжал бежать. Опять застрекотал
пулемет, еще громче, и Квейль увидел, как у Нитралексиса вдруг подкосились
ноги, он зашатался и боком, тихо опустился на землю. Квейль понял,  что  в
него попала не одна пуля. Деус тронул Квейля за плечо, и  он,  согнувшись,
побежал вслед за Деусом, мчавшимся к лесу. Над  головой  у  него  свистели
пули, но он уже не кидался на землю, а продолжал бежать, пока не  оказался
в  лесу.  Деус  залез  в  расщелину  в  скале.  Квейль  оглянулся   назад.
Нитралексис  лежал  на  боку.  Лежал,  как  мешок;   тело   его   обвисло,
поддерживаемое только землей. Квейль понял, что он мертв.
   Внизу раздавались крики итальянцев. Деус опять тронул Квейля за  плечо.
В руке у него был револьвер. Он указывал Квейлю  на  пустой  барабан.  Ему
нужны были патроны. На секунду у Квейля мелькнула  мысль,  когда  же  Деус
успел взять револьвер у Нитралексиса и что он будет  делать  с  ним,  если
получит  патроны?  Он  посмотрел  на  Деуса,  затем  отстегнул  квадратный
карманчик в своей сумке и достал небольшую коробочку. Он высыпал несколько
патронов в протянутую руку Деуса и  отдал  ему  коробочку.  Деус  втолкнул
патроны в барабан, щелкнул затвором, и Квейль опять с  изумлением  спросил
себя, откуда он знает, как обращаться с револьвером.
   Когда итальянцы стали подниматься вверх,  Деус  указал  вперед,  и  они
снова пустились бежать, петляя в лесу  и  кидаясь  на  землю,  как  только
начинал трещать пулемет. Они добежали уже до долины, когда где-то позади и
внизу услышали топот бегущих  ног.  Не  останавливаясь,  они  скатились  в
долину. Деус подождал, пока его догонит Квейль, затем протянул руку вперед
и слегка толкнул Квейля, показывая, что надо перебежать неглубокий  овраг.
Итальянцы опять открыли огонь из пулемета.
   - Хоркей. Хоркей. - Деус  решительно  кивнул  головой  и  снова  указал
вперед.
   - О'кэй, - сказал Квейль, с трудом переводя дыхание.
   За ними раздался шум, и Деус быстро толкнул Квейля вперед.
   - Хоркей, инглизи, - сказал он, запыхавшись и указывая вперед.
   Он схватил Квейля за руку, но тотчас же отпустил ее, повернулся назад и
бросился вверх по склону. Квейль  глубоко  перевел  дыхание  и  побежал  в
противоположную сторону. Он слышал, как по нему строчит пулемет. Потом  до
него донесся сухой треск револьверного выстрела, - раз и два, -  и  он  со
всех ног помчался по скалам, пока не споткнулся и не  упал.  Он  лежал  на
земле, тяжело дыша. Снова раздался револьверный выстрел,  потом  еще  раз.
Застрекотал пулемет, и Квейль оглянулся назад: Деус бежал вверх по  склону
и отстреливался. Еще раз застрекотал  пулемет,  Деус  упал,  но  сразу  же
вскочил на ноги, и  пулемет  застрочил  опять.  Квейль  видел,  как  Деус,
согнувшись пополам и прихрамывая, продолжал подниматься вверх.  В  руке  у
него был револьвер. Вдруг Деус упал ничком, поднял револьвер и  выстрелил.
Вспыхнул дымок, потом до Квейля донесся звук  выстрела.  Деус  вскочил  на
ноги и начал палить из револьвера в сторону леса, пока не  расстрелял  все
патроны. Квейль увидел, как на Деуса бежит итальянец с автоматом в  руках.
Он ждал, что Деус швырнет в него револьвер,  но  Деус,  не  расставаясь  с
револьвером, повернулся и снова побежал вверх по склону. Автомат  защелкал
быстро, зловеще. Деус грохнулся на ходу, револьвер взлетел  вверх  и  упал
среди деревьев. Деус лежал в странной, неестественной позе -  приникнув  к
земле, как Нитралексис.
   Квейль перевел дух и снова бросился бежать. Он бежал до тех  пор,  пока
где-то рядом, с правой стороны, не затрещал пулемет. Он пошатнулся, голова
у него готова была лопнуть, из раны на лице хлынула кровь. И тут он увидел
темно-коричневый мундир.  Он  увидел  винтовку,  поспешно  развел  руки  в
стороны и во все горло закричал: "Инглизи! Инглизи!" Он видел, как  солдат
поднял винтовку. "Инглизи! Инглизи!" -  опять  крикнул  он.  По  лицу  его
катились слезы, и он знал, что это плачет в нем его жизнь.
   - Инглизи! Инглизи! - повторял он, спотыкаясь на  ходу  и  подняв  руки
вверх, в то время как грек бежал ему навстречу. Он почувствовал,  как  его
крепко охватили чьи-то руки, почувствовал боль и заковылял, поддерживаемый
греком.
   - Инглизи! - опять сказал он. - Я инглизи! - еще раз  вытолкнул  он  из
себя, в то время как голова его разлеталась на мелкие кусочки.
   И он, как сноп, повалился на руки грека.



18

   Была тишина. Никогда не слышал он такой тишины. Не было  ни  звука.  Ни
звука... Тишина всегда содержит в себе какие-то звуки. Но тут было  что-то
не  так.  Не  было  никакого  звука,  абсолютно  никакого.  Притихли  даже
предметы, которым  вовсе  не  свойственна  тишина.  Это  была  агрессивная
тишина, направленная против него. Такая тишина... Такая тишина...  Где  же
шорохи? Не может быть такой тишины.  Такая  тишина...  такая  тишина.  Ну,
брось, будь нормальной  тишиной,  с  шорохами  и  со  всем  прочим.  Такая
тишина...
   Послышался шорох, которого он так желал. И он открыл глаза.  Он  видел,
как он бежит к греку, и слышал, как стреляет артиллерия,  -  нет,  это  не
артиллерия, это пулемет. Он забыл об артиллерии, когда  бежал.  Он  слышал
только треск пулеметов, - но ведь была и артиллерия. Да, честное слово,  -
вы меня не обманете, - я знаю, что стреляла и артиллерия. И тут он  увидел
хлеб. Целую гору хлеба. Черного хлеба с потрескавшейся  корочкой  -  точно
лопнувшая колбаса. Он не поверил и привстал.
   - Где же?.. - сказал он и удивился, услышав собственный голос.
   Кто-то вошел. Он услышал гул артиллерийской канонады.
   - Что это? - спросил Квейль.
   - Инглизи, - услышал он голос. Он рассчитывал увидеть Нитралексиса.  Но
это был какой-то  маленький  грек  в  темно-коричневой  форме,  совсем  не
похожей  на  форму  Нитралексиса,  который  всегда  ходил  в  синем,   как
англичане.
   Еще кто-то вошел. Этот был в шинели и пилотке.
   - А, вы очнулись.
   Он услышал ломаный английский язык.
   - Да, - сказал он. - А что такое?
   - Теперь все в порядке, - ответили ему по-гречески. Говорил  человек  в
пилотке.
   - Да. Я знаю. Простите... Я это знаю. И очень прошу простить меня.
   - Ничего, ничего. Вот... выпейте коньяку.
   Он подал Квейлю эмалированную  кружку.  Квейль  выпил,  и  у  него  дух
захватило. Он поднял глаза и увидел грека в пилотке.
   - Спасибо, - сказал он вполне сознательно.
   - Вы теперь в полном порядке, - сказал грек.
   - Да. Где я нахожусь?
   - Это наш пункт. Вы в безопасности, вам повезло.
   - Да, я вижу.
   Квейль спустил ноги с койки и попробовал встать. Земля кружилась у него
под ногами, но он не упал. И он различал грохот артиллерии - значит, он  в
порядке.
   - Мне надо в Янину, - сказал он. - Немцы уже там?
   - Что вы... нет, нет!
   - Я должен немедленно отправиться в путь. Как туда попасть? Где дорога?
   Грек улыбнулся:
   - Не надо волноваться. Немцев там еще нет.
   - А далеко они?
   - Не знаю. Мы здесь ничего не знаем. Все идет кувырком. Они  много  раз
бомбили Янину. Вчера мы потеряли связь  с  нашим  генералом  в  Янине.  Он
говорил, что дела там плохи. Мы отступаем по всему фронту.
   - А как австралийские войска? Англичане? - спросил Квейль.  Взгляд  его
упал на хлеб, и под ложечкой у  него  засосало  от  голода.  -  Можно  мне
немножко? - указал он на хлеб.
   - Конечно, - ответил грек. - Инглизи находятся по ту сторону Пинда. Нам
ничего не известно о них... Немцы наступают от Корицы.
   - Смогу я попасть в Янину до них?
   - Да... попадете. Вы не беспокойтесь.
   - Я не беспокоюсь, но мне надо в Янину. Покажите мне,  пожалуйста,  как
выбраться отсюда на дорогу.
   - Хорошо.
   Квейль отламывал куски хлеба и рассовывал их по карманам. Греки следили
за ним. Маленький грек дал ему  еще  коньяку.  Квейль  набрал  полный  рот
коньяку и разом проглотил его.
   - Пожалуйста, покажите мне дорогу, - сказал он. Он направился к выходу.
   - А вы в состоянии далеко идти?
   - Да, если буду идти по дороге.
   Квейль открыл дверь. Яркий солнечный свет ослепил его. Он прикрыл глаза
ладонью. Теперь он вполне отчетливо слышал гул артиллерийской канонады.
   - Если вы подождете минутку, он пойдет с вами, - грек в пилотке  указал
на маленького грека. Он что-то сказал ему, и тот вышел.
   - Он пошел за вещами.
   - Я не хочу причинять вам хлопот. Я обойдусь без него.
   - Не все ли равно? Одним человеком больше или меньше -  теперь  это  не
имеет значения.
   - Благодарю вас, - сказал Квейль. Он вспомнил  о  Нитралексисе.  Но  те
дни, которые он провел с Нитралексисом, отодвинулись куда-то далеко, и  он
не в состоянии был чувствовать то, что следовало чувствовать при  мысли  о
том, что оба - Нитралексис и  Деус  -  убиты.  Он  не  чувствовал  ничего.
Совершенно и абсолютно ничего.
   Маленький грек вернулся со скатанным одеялом на ремне  через  плечо.  В
руке он держал еще одно.  Он  улыбнулся,  показывая  желтые  зубы.  Другое
одеяло он отдал Квейлю.  Грек  в  пилотке  объяснил  ему,  что  он  должен
сделать.
   - Ты проводишь его до Янины, - сказал он маленькому греку. - Постарайся
устроиться с ним на одном из грузовиков, которые возвращаются с фронта,  и
довези его до Янины. Сам возвращайся назад. Понял?
   - Понял, - ответил маленький грек. Он взял письменный  приказ,  который
изготовил для него грек в пилотке. Затем он кивнул Квейлю, и Квейль  вышел
за ним. Сделав несколько шагов по грязи,  он  как  бы  вспомнил  что-то  и
обернулся:
   - До свиданья. И благодарю вас. Благодарю за все.
   - Не стоит, - ответил грек в пилотке. - Я сам бы охотно ушел  вместе  с
вами.
   Квейль  взглянул  на  его  спокойное  лицо  и  понял,  что  он  говорит
совершенно серьезно.
   Вместе с маленьким греком они зашагали по грязной  тропинке.  Было  так
приятно идти и не бояться, что на тебя вот-вот наскочат  итальянцы.  Внизу
видна была дорога и проходящие по ней грузовики. Немцы  еще  не  дошли  до
Янины, он отыщет Елену и вместе с ней вернется в Афины. Его  нисколько  не
удивляло,  что  все  принимают  победу  немцев,  как  нечто   само   собою
разумеющееся. Это был вопрос простой арифметики. При наших порядках, думал
он, почти что физически невозможно побить немцев на земле. При  теперешнем
положении никаких шансов. Что-то неладно с нашей армией,  это  несомненно.
Нужна какая-то новая идея, которая пришла бы в армию снизу. Нет,  неверно,
просто дело в количестве. У нас нет ничего: ни вооружения,  ни  самолетов.
Да, дело именно в этом. Представь себе, как все бы обернулось, если  бы  у
нас было такое же количество  самолетов,  как  у  итальянцев  или  даже  у
немцев? То же самое и на земле. Но нет, это еще не все. Нужно  еще  знать,
что делать со всем этим - особенно с армией. Вот в  чем  загвоздка,  и  от
этого не уйдешь. В этом все дело.
   - Айропланос, - услышал он голос маленького грека.
   Квейль прислушался. Он различил гул многочисленных  моторов.  Маленький
грек поспешил укрыться среди деревьев.
   - Не бойтесь, - сказал Квейль, - они еще далеко от нас.
   Он продолжал идти по тропинке. Маленький грек  потащился  за  ним,  все
время поглядывая вверх.
   Они вышли на дорогу, - там сгрудились грузовики, только что  покинувшие
свою стоянку. Шоферы рассыпались по склону, подальше от дороги. Они стояли
и смотрели вслед удалявшимся бомбардировщикам.
   - Что с вами? Или вы думаете, что они могут попасть  в  вас  оттуда?  -
крикнул им маленький грек, догоняя Квейля. Шоферы с  интересом  посмотрели
на них обоих.
   - Кто это? Кто это, ты, чертов болтун?
   - Инглизи. Это инглизи. Летчик,  которого  сбили.  Он  идет  пешком  из
Баллоны. Он летал туда бомбить итальянцев.
   - Слишком много болтаешь, - сказал один шофер большого роста.
   - Может быть. Но ему обязательно надо попасть в  Янину.  Мы  поедем  на
твоем грузовике.
   - Я еду только до Аргирокастро.
   - Ладно, подвезешь туда.


   В памяти осталось,  что  он  спал  и  просыпался  только  тогда,  когда
остальные, заслышав гул самолетов, спешили к  придорожной  канаве.  Квейль
спал, положив голову на руки и прижимаясь грудью к широкому капоту  мотора
в кабине дизельного грузовика. Просыпаясь, он видел высокие скалистые горы
вокруг и глубокие ущелья внизу. Он слышал, что мотор работает с трудом,  и
видел, как  большой  грек-шофер  переводит  рычаг  на  другую  скорость  и
поворачивает  баранку  руля.  Он  был  слишком  утомлен,  чтобы  сознавать
опасность и всеобщее смятение.
   В Аргирокастро, куда они приехали ночью, маленький грек  разбудил  его,
тряся за плечо. Когда Квейль слез с грузовика,  он  увидел  белые  дома  и
почувствовал едкий запах взорвавшихся бомб. Полусонный, он пошел следом за
маленьким греком. По дороге он ощутил влагу у себя на лице: начал моросить
дождь. Они шли по  разрушенному  бомбежкой  городу,  прилепившемуся  сбоку
большой белой горы, и на каждом шагу им попадались люди.
   - Куда мы идем? - спросил Квейль маленького грека.
   Тот мотнул головой и указал вперед.
   Они шли уже  больше  часа,  и  Квейль  чувствовал,  что  у  него  опять
приливает кровь к голове. Он уселся на мокрую землю,  не  ощущая  сырости.
Ему хотелось спать. Маленький грек поднял его на  ноги  и  взял  под  руку
своей широкой мозолистой рукой. Они дошли  до  моста.  Здесь  выезжали  на
дорогу укрывшиеся от бомбежки грузовики.
   - Detour [крюк сделали (франц.)], - пояснил маленький грек  с  улыбкой,
но Квейль не видел ничего в темноте.
   Когда один грузовик с солдатами стал подниматься на  крутую  насыпь  за
мостом, маленький грек крикнул шоферу:
   - Стой!  Я  сопровождаю  инглизи.  Срочное  поручение.  У  меня  приказ
останавливать кого угодно и доставить его в Янину.
   Квейль почти не слышал, как  они  переговаривались,  настолько  он  был
утомлен. Он слышал только, как маленький  грек  опять  крикнул  что-то,  а
затем его подхватили под мышки, он сделал, спотыкаясь, несколько  шагов  и
свалился в кузов грузовика; толчок больно отдался в голове.  Он  мгновенно
заснул после напрасной попытке привести в порядок свои  бессвязные  мысли.
Он собирал по частям моторы самолетов,  пока  не  решил  лететь  на  одном
только моторе, и слышал, как смеется Тэп от одной мысли, что  мотор  может
летать.
   Он лишь смутно сознавал, что они  остановились,  что  кто-то  кричит  и
произошло какое-то замешательство.
   - Далеко еще? - спросил Квейль по-английски. Он  не  мог  вспомнить  ни
одного  греческого  слова  из-за  головной  боли.  Маленький  грек  только
улыбнулся.
   - Далеко еще до Янины? Сколько?..
   Маленький грек кивнул головой и опять улыбнулся.
   - Ах, боже мой!.. Неужели вы не понимаете, что я спрашиваю:  далеко  ли
еще до Янины?.. Янина?.. Когда?..
   Маленький грек кивнул, улыбнулся и поднял три пальца.
   - Три часа?  -  переспросил  Квейль.  Ему  приходилось  кричать,  чтобы
перекричать шум дизеля. Маленький грек утвердительно кивнул.
   Дорога была совершенно забита. Греческие  солдаты,  которые  устали  от
всего еще до начала войны, теперь слишком устали, чтобы спешить  даже  при
отступлении.  Когда  грузовик  обгонял  их,  Квейль  видел  их  лица.  Они
поднимали головы и что-то кричали, иногда даже бежали за грузовиком, но не
могли догнать его, скоро отставали и опять продолжали брести.
   По склонам гор ютились деревни, если можно было их так назвать,  потому
что они были наполовину разрушены бомбежкой  и  покинуты  жителями.  Вдоль
всей дороги виднелись воронки от бомб. И как  только  рассвело,  появились
самолеты. Всякий раз, как  они  пролетали  над  дорогой,  греки  бежали  в
кустарник. Квейль отлично  понимал  их,  он  помнил  обстрелы  с  бреющего
полета, и они  проезжали  мимо  еще  дымящихся,  обгоревших  грузовиков  -
результатов вчерашнего обстрела.
   Он лежал в кузове. Когда  грузовик  останавливался  и  маленький  грек,
завидев самолеты, убегал в  кусты,  Квейль  начинал  петь  во  все  горло.
Вставали в памяти  школьные  дни,  когда  мальчики,  облаченные  в  белые"
стихари, распевали во весь голос, и сейчас он пел те песни, что  они  пели
тогда, вне церковных богослужений. Особенно  часто  повторял  он  песенку:
"Что мне за дело до других, коль нет им дела до меня". Он не помнил  точно
слов и забыл даже название песенки,  и  потому  тянул  просто  "ля-ля-ля",
когда не хватало слов.
   Потом  маленький  грек  возвращался  назад  к  грузовику   и   улыбался
растерянно, видя, как Квейль болтает ногами и поет о том, что  ему  ни  до
кого нет дела.  Но  маленький  грек  не  понимал,  что  опасность  -  вещь
относительная и что так же относительно порождаемое ею чувство  страха,  а
Квейль все еще был под впечатлением строчившего  по  нему  пулемета.  Этот
пулемет и был для Квейля критерием опасности, и  хотя  он  тоже  испытывал
страх всякий раз, как пролетали  бомбардировщики,  но  пулемет  он  считал
большей опасностью, а ведь он тогда уцелел, - хотя Нитралексис и  Деус  не
уцелели, - значит, ему не страшна никакая бомбежка. И он продолжал петь  и
затягивал новую песенку: "Одни всю жизнь вздыхают,  вздыхают  и  вздыхают;
другие любят раньше смерти умирать..." И в заключение во весь  голос:  "Но
мы с тобой вздыхать не будем, не будем умирать, - кто сердцем весел, вечно
жив".  Он  повторял  эту  песню  раз  за  разом.  Он  не  чувствовал  себя
счастливым. Но и не чувствовал себя несчастным. Просто он физически не мог
не петь. Он великолепно понимал значение  того,  что  происходило  на  его
глазах. Это была так или иначе страница истории. И ему  становилось  легче
от этого, так как он знал, что дело подвигается  к  концу,  что  скоро  он
попадет в Янину и разыщет Елену,  а  потом  вернется  домой  и  все  будет
кончено...
   Когда греки слишком долго задерживались в  кустарнике,  Квейль  начинал
терять терпение.
   - Едем дальше, вы, черти! - кричал он. - Они далеко отсюда.
   Но греки не обращали на него  внимания,  и  тогда  он  опять  затягивал
песню.
   На скрещении  дорог  вблизи  Долианы  дизель  остановился.  На  дорогах
большими группами стояли солдаты, транспорт растянулся на  целую  милю,  -
образовалась пробка. Нигде не видно было  офицеров,  никто,  казалось,  не
думал о том, чтобы как-нибудь помочь делу. Маленький  грек  пошел  узнать,
что создало пробку. Он долго не  возвращался.  Квейль  слез  с  грузовика,
пошел в лес и опростался. Вернувшись, он  увидел,  что  маленький  грек  в
большом волнении ищет его повсюду.
   - Инглизи... Инглизи... - воскликнул он, и затем на ломаном французском
языке: - Немцы - Янина... Немцы - Янина...
   - Что за черт! Хоть бы одно английское слово!.. Я больше не в силах!
   - Немцы - Янина... - повторял маленький грек.
   Он опять скрылся, а Квейль наблюдал картину хаоса и  думал,  что  можно
сделать. Вскоре маленький  грек  вернулся.  Он  привел  с  собой  высокого
бородатого грека,  похожего  на  Иисуса  Христа,  с  желтыми  капральскими
нашивками на рукаве.
   - Прошу прощения, - сказал новый грек по-немецки.
   - О! Вы говорите по-немецки? - спросил Квейль тоже по-немецки.
   - Да. Вот он говорит, что вы хотите в Янину.
   - Совершенно верно, - сказал Квейль. - Что это за толки, будто там  уже
немцы?
   - Это верно - так здесь все говорят. Никто не хочет  двигаться  дальше,
потому что, по их словам, в Янине немцы.
   - Откуда они знают?
   - Они не знают. Они только говорят, что знают.
   - А как могли уже туда попасть немцы?
   - Не знаю. Я знаю только то, что они говорят.
   - Далеко еще до Янины? - спросил Квейль.
   - Несколько часов езды.
   - Благодарю вас. Я пойду пешком. Спросите этого малыша, - пойдет он  со
мной или нет?
   Высокий бородатый грек спросил маленького грека, пойдет ли он с инглизи
пешком до Янины. Маленький грек в свою очередь спросил его,  действительно
ли в Янине немцы. Высокий грек ответил, что не верит этому. Он сам  пойдет
с инглизи в Янину.
   - Ладно, - сказал маленький грек. - Тогда и я иду.
   Они миновали длинную вереницу  сбившихся  в  кучу  грузовиков,  орудий,
мотоциклов, запряженных  мулами  повозок,  зарядных  ящиков  и  солдат,  в
которых не осталось жизни, хотя они и  дышали,  и  зашагали  по  пустынной
дороге к Янине.


   Квейль рассчитывал, что им попадется по дороге какая-нибудь автомашина,
даже если Янина занята немцами,  но  они  нигде  не  встретили  ни  одного
грузовика. Не видно было ни солдат, ни мулов. Квейль начинал  думать,  что
немцы действительно заняли Янину. Он чувствовал себя сейчас лучше, чем  за
все время с тех пор, как бежал под пулеметным огнем. Но голова по-прежнему
разрывалась на части, и, когда его сапоги скрипели, что-то больно стреляло
в переносицу. Шаровары его были разодраны внизу, но  он  даже  не  подумал
засунуть их в голенища. Куртка казалась слишком тяжелой, и ему было  жарко
в ней, но он не хотел бросить ее. Хуже всего был  голод.  Он  жевал  хлеб,
который насовал в карманы, но этого было недостаточно, и он ощущал резь  в
желудке.
   - Еще далеко? - то и дело спрашивал он высокого грека.
   - Нет, километров семь.
   Они миновали грубо отесанный деревянный  столб  с  надписью:  "километр
22". Маленький грек тащился  позади,  все  время  разговаривая  с  высоким
греком.
   - Мы попадем прямо в лапы к немцам, - говорил он.  Квейль  не  мог  без
смеха смотреть на его крохотное, обросшее щетиной лицо.
   - Да, дело плохо, - отвечал другой грек. - Но не все ли равно?
   - Зачем же мы идем? - продолжал маленький грек.
   - Я хочу пробраться как можно ближе к дому. А зачем идет твой инглизи?
   - Он сумасшедший. Он идет пешком из Баллоны - только представь себе!  Я
бы предпочел, чтоб меня убили.
   - Почему же ты не постараешься, чтоб тебя убили?
   - Я сопровождаю инглизи, - сказал маленький грек.
   Квейль не понимал, о чем они говорят,  но  ему  нравилось  в  маленьком
греке то, что он такой горячий спорщик. Когда дорога пошла вверх  и  из-за
гор подул холодный ветер, Квейль, шедший впереди, увидел озеро, на  берегу
которого расположена Янина.
   - Вот и озеро, - сказал он по-немецки, иисусоподобному греку.
   - Да. Теперь уже близко.
   - А как насчет немцев? Есть какие-нибудь признаки немцев?
   - Пока никаких. Хотя до озера совсем рукой подать. Да. Вот оно!
   Путь теперь казался длиннее именно потому, что они были так  близко.  И
Квейль сейчас больше думал о Елене, чем о немцах. Было уже так близко, что
не стоило перебирать в уме всякие возможности. И когда на миг  его  пугала
мысль, что Елена могла вылететь на "Бомбее" в тот день, когда  его  самого
сбили итальянцы, он спешил отогнать такое  предположение  и  сосредоточить
внимание на расстилавшейся перед ним красноватой дороге.
   И наконец он увидел первых жителей греков.
   - Смотрите, немцев здесь нет. Вон - греки!
   Маленький  грек  просиял  и  указал  на   запряженную   мулом   телегу,
двигавшуюся им навстречу из города, очертания которого уже  вырисовывались
на берегу озера.
   Квейль не обратил внимания на греков,  сидевших  в  телеге,  когда  она
проезжала мимо. Это могли быть и переодетые немцы, но он не обратил на них
никакого внимания. Он продолжал идти словно по глубокому снегу,  с  трудом
поднимая ноги. Вот он миновал скрещение дорог, рощицу на  окраине  города,
потом небольшие домики и наконец - большое, свисавшее над дорогой дерево у
заставы, где происходила всегда проверка машин и повозок. Но сейчас  здесь
не было ни души.
   Когда он миновал охрану, ему бросились в глаза следы бомбежки. Ни  один
дом не сохранил нормального вида.  На  улицах  деревянные  обломки,  груды
кирпича, исковерканная колючая проволока, грязь, воронки, обгорелые бревна
и мертвая тишина.
   Он  добрался  до  лежавшей  в  развалинах  главной  улицы;  здесь   ему
повстречалось несколько солдат, бродивших без цели. Общее  впечатление  от
покинутого жителями города было  очень  тягостное.  Вдруг  он  вспомнил  о
госпитале. Город был разрушен  и  казался  мертвым...  А  госпиталь?..  Он
прошел через грязную  площадь,  сплошь  усеянную  воронками,  наполненными
водой,  мимо  разбомбленной  гостиницы,  где   они   жили.   Он   шел   не
останавливаясь, совсем забыв о маленьком  греке  и  о  греке,  похожем  на
Христа, которые плелись позади.
   Но вот и госпиталь.  Он  увидел  людей,  толпившихся  перед  входом,  и
несколько автобусов и  улыбнулся:  здесь  был  кусочек  жизни.  Но  здание
госпиталя было разрушено с одного конца, а с другого вся  стена  испещрена
следами осколков, и он слышал запах. Он не мог сказать точно, что это  был
за запах, но он был связан с запахом разрушенного города и с этой тишиной,
страшной и величественной. "Поистине величественной, - подумал он,  -  как
раз подходящее слово".
   Тяжело  дыша,  в  каком-то  замешательстве,  он  быстро  протолкался  к
разбитому подъезду госпиталя. Распахнув дверь, он вступил в тяжелый  запах
смерти и того, что еще сохраняло жизнь. Он искал глазами  девушку,  обычно
сидевшую за столом. Но ее не оказалось. Были только женщины  и  неряшливые
мужчины,  торопливо  пробегавшие  по  коридору.  Оглядевшись  кругом,   он
направился в кабинет старшей сестры. Никто не обращал на него внимания.
   Он открыл дверь и вошел. Какая-то маленькая  женщина  сидела  на  месте
старшей сестры. Она удивленно подняла на него глаза.
   - Простите, - сказал Квейль. Каждое слово болью отдавалось в голове.  -
Я ищу старшую сестру.
   - Инглизи? - спросила женщина.
   - Да, - кивнул он.
   - Раненый? - Женщина коснулась своего лица и  кивком  указала  на  лицо
Квейля.
   - Да, но не в этом дело. Я ищу Елену Стангу.
   Женщина не понимала, - он это видел.
   - Елену Стангу, - повторил он, но женщина не понимала.
   Он вышел и направился в приемную. Здесь на полу лежали  раненые  греки.
Они лежали и в коридоре, и над ними склонялись женщины, а  другие  женщины
ходили туда и сюда. Они даже не посмотрели  на  него,  когда  он  проходил
мимо.
   Елены и здесь не оказалось. Все лица были новые.
   Квейль прошел до конца коридора, затем через длинную палату,  где  тоже
лежали раненые и стоял тяжелый запах. Он открыл дверь  и  увидел  грека  в
белом халате. Грек подошел к нему, коснулся  повязок  у  него  на  лице  и
что-то сказал сестре. Та подала ему ножницы, и он начал разрезать повязки.
Квейль отстранился.
   - Нет! Я ищу тут одного человека! - сказал он сердито.
   - Что вы сказали? - спросила сестра по-английски.
   - Я ищу... я ищу Елену Стангу. Я ищу ее.
   - Не знаю... - сказала девушка, не выказывая никакого интереса.
   Он видел, что объясняться бесполезно. Он прошел обратно через палату  и
вошел в небольшой кабинет рядом с кабинетом  старшей  сестры.  Здесь  было
несколько девушек, которые скатывали бинты и возились с бутылками.
   Она стояла у раковины и мыла руки...
   - Елена, - сказал он.
   Она обернулась.
   - Это я, - сказал он. - Это я.
   Он видел ее внезапно побледневшее лицо,  а  потом  только  одни  широко
раскрытые глаза, и она бросилась к  нему,  бормоча  что-то  невнятное.  Он
схватил ее за руки, когда она хотела коснуться его лица, и увидел, что она
плачет, потом почувствовал, что  и  сам  он  плачет,  -  он  не  мог  себе
представить, что вот он здесь и слышит ее.
   - Это ты! Ты ранен? Твое лицо...
   И тут он почувствовал ее в своих объятиях, и она рыдала, горько рыдала,
страшно рыдала, и у него внутри все оборвалось,  и  он  стал  неотъемлемой
частью ее плача и нежного запаха, и его плечи тряслись в такт ее рыданиям,
и по всему телу разлилось блаженное тепло, и руки его дрожали вместе с  ее
телом, и голова стала тяжелой... Ибо здесь было все: здесь  был  и  сбитый
самолет, и то, как он упал на руки грека, и "инглизи",  и  Нитралексис,  и
Деус, и падение, и страсть, и жара, и холод - и все.
   Она  подняла  голову.  Он  взглянул  на  нее  зрячими  глазами  и   все
почувствовал, ему только нужно было ее лицо, чтобы оно сказало ему.
   - Твое лицо... - сказала она, протягивая руку и касаясь повязок.
   - Не сердись, - сказал он. - Я такой грязный.
   - Идем скорей... твое лицо... Ах, Джон...
   И она снова заплакала.
   - Это ничего, - сказал он. - Ничего, Елена. Все в порядке.
   - Мне сказали, что видели, как ты разбился. Вот что мне сказали.
   - Правильно. Но я уцелел. И остался жив.
   Она смотрела на него не мигая и не отрывая глаз, затем  повела  его  по
коридору, в операционную и плакала, когда они шли по коридору, и  смотрела
на ставшие черными повязки  на  его  лице,  а  он  думал...  и  чувствовал
исходившую от нее теплоту... и не хотел идти с ней  в  операционную...  Он
вдруг осознал весь хаос  и  неразбериху  в  госпитале,  всеобщую  суету  и
беспомощность,  неуверенность  и  совершеннейшую  безнадежность,   и   ему
хотелось скорей бежать отсюда...
   - Я в полном порядке. Я в полном порядке,  -  повторял  он,  когда  они
вошли.
   Врач был в операционной и, не  говоря  ни  слова,  взялся  за  ножницы.
Наклонившись над столом,  Квейль  увидел  свое  отражение  в  полированном
металле медицинского тазика, и его  поразили  черные  тряпки,  окутывавшие
почти все его лицо, и щетина, пробивавшаяся между повязками,  и  распухшая
губа, и дикий, безумный взгляд, и иссиня-черный цвет  кожи,  не  прикрытой
повязками, и пятна, и ссадины, и грязь на лице. И тут он понял, что лицо у
него изодрано в клочья, а сам он и его одежда имеют  беспорядочный,  дикий
вид. Врач разрезал повязки, но они не  поддавались,  так  как  присохли  к
лицу. Сестра принесла тазик с водой и  окунула  его  лицо  в  воду,  чтобы
растворить запекшуюся кровь. Он почувствовал боль от холодной воды  где-то
внутри и в ранах, вздрогнул, и, словно падающий легкий снежок, ощутил руку
Елены у себя на затылке. Он слышал, как Елена рассказывала о нем  врачу  и
сестре, а ее пальцы в это время шевелились у него на  затылке,  как  пушок
чертополоха на ладони... И ему не хотелось двигаться,  но  сестра  подняла
его голову, и он почувствовал, как затвердевший парашютный шелк отделяется
от его лица, и ощутил бесформенные очертания своих щек и лба.
   - Как ты добрался? Что с тобой было? Мне говорили, что видели, как тебя
сбили и самолет упал в расположение итальянцев.
   - Мне повезло. Деревья ослабили толчок при падении; и я не был ранен  -
вот только лицо. Ты помнишь Нитралексиса - грека, с бородой?
   - Летчика? Да, помню. Его тоже сбили?
   - Нет, он отыскал меня. С ним был крестьянский парень, и мы пошли через
Клисуру. Они оба были убиты, когда мы  переходили  итальянские  линии.  Не
знаю, кто стрелял в нас - греки или итальянцы. Меня подвезли на грузовике,
- и вот я здесь.
   - Как просто, - сказала  Елена.  Никогда  еще  не  казалась  она  такой
нежной, отбросившей всякую строгость. - И это все?
   Она слегка посмеивалась над ним, и ему это  нравилось.  Он  видел,  что
сестра, смачивая его лицо, смотрит на него и угадывает его мысли о  Елене.
Она улыбнулась, опять наклонила его голову, ощупала резаную рану у него на
макушке, остригла ножницами волосы вокруг и выбрила бритвой.
   - Что они со мной делают? - спросил он Елену.
   - Это хороший врач, - сказала она и  обратилась  к  врачу  по-гречески.
Врач объяснил ей положение Квейля.
   - Доктор говорит, что  ты  в  прекрасном  состоянии,  -  сказала  Елена
Квейлю. - Твое лицо все время было на  солнце,  и  это  очень  хорошо.  Он
говорит, что ты вполне здоров, но тебе  нужен  некоторый  отдых.  На  лице
будут легкие шрамы, которые со временем сгладятся. Но шрам от  пореза  под
ухом останется.
   Елена опять обратилась к врачу.
   - Теперь нужно наложить шов на макушке. Но раньше тебе придется принять
ванну.
   - Черт возьми... с наслаждением. А можно побриться?
   Он хотел потрогать свои щеки, но сестра остановила его. Она подала  ему
небольшое зеркальце, чтобы он мог посмотреть. Он принял спокойно  то,  что
увидел: бесформенный овал - из-за опухоли и темных кровоподтеков,  длинный
порез от правого глаза до подбородка и небольшие порезы на лбу и над левым
глазом. Шея была сильно сдавлена маской, когда маска съехала с лица, и  на
ней образовался большой черный кровоподтек. Вид был весьма неприглядный. И
Елена видела эту неприглядность, потому что она болезненно морщилась.
   - Красив, а? - сказал Квейль, рассматривая щетину, пробивавшуюся сквозь
раны и ссадины. - Можно побриться? - спросил он сестру.
   - Нет, бриться нельзя, - улыбнулась она. - Ванна.
   - Ладно, пусть будет ванна. Найдется тут, во что переодеться, Елена?
   Она кивнула головой  и  ушла,  пристально  посмотрев  на  него.  Сестра
проводила его в небольшую ванную, которая,  очевидно,  была  предназначена
для госпитального персонала, но, судя по запаху, служила и другим целям.
   Он разделся, закутался в белую простыню  и  ждал,  пока  сестра  носила
горячую воду в  большом  ведре.  И  тут  он  почувствовал  царившее  здесь
возбуждение.  Воспоминания   о   проделанном   пути   и   сознание   всего
происходящего, притупленные на время встречей, снова возвращались к  нему,
и он снова начал беспокоиться. Он чувствовал спешку.
   Он еще раз почувствовал эту  спешку,  когда  вышел  чистым  из  ванной.
Быстрой походкой вошел доктор, усадил его, и его пронизала боль  от  швов,
накладываемых на голову, - здесь не было анестезирующих  средств.  Ему  не
нравились эти тугие чистые бинты, которыми перевязывали его голову, и этот
холодный  непромокаемый  шелк,  гладко  ложившийся  на  волосы.  Он  видел
обреченность во всем, что делали эти люди. Ничего  не  было  точного.  Все
делалось кое-как, без внимания, наспех.
   Елена не возвращалась, и он понял, что здесь слишком много работы и она
не  в  состоянии  оторваться  хоть  на  минуту  из-за   спешки.   В   этом
чувствовалась обреченность. Он видел ее, слышал ее  запах,  и  им  овладел
страх. Как можно скорее надо убраться отсюда, пока это не захватило и его.
   - Мне нужно  бы  переодеться,  -  сказал  он  сестре,  когда  швы  были
наложены.
   - У нас ничего нет. Может быть, греческое...
   - Что угодно, - сказал Квейль. - Я хотел бы только мою куртку.  Одну  и
другую.
   - Они грязные...
   - Все равно. Я очень хотел бы. Пожалуйста, -  сказал  он  спокойно,  но
настойчиво.
   - Не следовало бы, но я принесу, - сказала сестра и ушла.
   Она вернулась с  его  куртками  -  летной  и  обыкновенной  синей.  Она
принесла еще очень плотную гимнастерку цвета хаки и брюки такого же цвета.
Он не стал расспрашивать, где она достала брюки, - он знал, что  лучше  об
этом не спрашивать. Пока он одевался,  она  стояла  тут  же,  и  опять  он
почувствовал, какая здесь лихорадочная спешка, он мог прочесть это  в  тех
взглядах,  которые  она  бросала  на  него.  Он  готов  был   сказать   ей
какую-нибудь резкость, но знал, что это опасно, а  кроме  того,  тут  была
Елена.
   - Где Елена Стангу? - спросил он сестру.
   - Сейчас придет, - отвечала та.
   Квейль надел брюки цвета хаки и  свою  собственную  куртку.  Он  ощупал
бумаги во внутреннем кармане. Затем надел летную куртку. Вошла Елена.
   - Пойдем, - сказала она.
   - Куда?
   - Пойдем, я покажу тебе что-то.
   - Мне надо побывать в штабе, - сказал он.
   - Это займет всего минуту, - сказала она.
   Он поднялся за ней по лестнице и вошел в небольшую палату,  где  стояли
четыре койки. Под одеялами на койках обозначались очертания мужских фигур.
   - Смотри, - сказала Елена. Она указала на спящего в конце  палаты.  Это
был Тэп.
   - Тэп! - воскликнул Квейль. Он прошел с Еленой  к  последней  койке,  и
Елена  тронула  Тэпа  за  голову.  Тот  проснулся.  Минуту  он  с   сонным
недоумением смотрел широко раскрытыми глазами,  потом  взгляд  его  уловил
черты лица Квейля, и улыбка растянула его рот до ушей.
   - Джонни! - воскликнул Тэп. -  Ах  ты,  подлец!  Вы  подумайте  только:
стоит, как ни в чем не бывало... Господи, ведь мы считали тебя погибшим.
   - А ты что здесь делаешь? - спросил его Квейль.
   - Меня, брат, подстрелили в плечо. Но я все-таки ушел от них.
   Квейль поднял глаза и  увидел,  что  Елена  улыбается  Тэпу.  Он  вдруг
почувствовал, что ему это с какой-то стороны не нравится.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил Квейль рассеянно,  думая  совсем  о
другом. Он смотрел на Елену.
   - Великолепно, - сказал Тэп. - Просто великолепно. Я жду, когда за мной
пришлют "Бленхейм" или еще что-нибудь, чтобы забрать меня отсюда.
   - Тогда тебе придется ждать до скончания веков.
   - Они обещали прислать. И ты тоже можешь лететь со мной.
   - Ерунда. Никто не станет тратить на нас "Бленхеймы".
   - Ты уже был в штабе? - спросил Тэп.
   - Еще нет... Сейчас пойду.
   - Ну что вы об этом скажете? - обратился Тэп к Елене и весело улыбнулся
ей.
   Елена взяла Квейля под руку.
   - Она уже думала, что ты погиб, Джон.
   - А что вы тут делали вдвоем без меня? - полушутливо спросил Квейль, но
в его шутке слышался серьезный вопрос.
   - Ты не поверишь, - сказал Тэп и рассмеялся про  себя.  Елена  молчала.
Квейль посмотрел на них обоих, и опять почувствовал, что ему здесь  что-то
не нравится.
   - Она была совсем убита.
   Тэп явно повторялся.
   - Значит, хорошо, что ты был здесь, - сказал Квейль,  но  произнес  эти
слова с улыбкой.
   - Да. А как вы думаете, Елена?
   - Да, - сказала она, ничего не подозревая.  -  Тэп  тоже  был  в  очень
плохом состоянии, когда вернулся.
   Квейлю не понравилось, что она называет Тэпа по имени.
   - А все остальные о-кэй? - спросил Квейль.
   - Да. Ты бы посмотрел, как напился Хикки в тот день, когда тебя  сбили.
Я не видел, но мне рассказывали. Он глотал стакан за стаканом.
   - Не осталось случайно какого-нибудь "Гладиатора" на аэродроме?
   - Нет, что ты. Я бы давно уже улетел отсюда, - сказал Тэп.
   - Ну хорошо, а теперь я пойду узнаю, можно ли выбраться отсюда.
   - Куда ты пойдешь? - спросила Елена.
   - В штаб. Я скоро вернусь - не беспокойся.
   Квейль ушел. Елена осталась с Тэпом. Квейль  спустился  по  лестнице  и
вышел на улицу. Перед госпиталем была суета.
   Он прошел сквозь эту суету. На улицах  были  развалины,  кучи  земли  и
воронки от бомб, и все это напоминало заброшенный огород.
   Он прошел сквозь все это.
   В том месте, где дорога к штабу огибала скалу,  высоким  штабелем  были
сложены деревянные гробы. Несколько гробов было разбито бомбой, оставившей
неглубокую воронку на каменистой дороге.
   Предъявив бумаги часовому, который отдал ему честь, Квейль поднялся  по
ступенькам в пещеру. Здесь было то же самое, что и в госпитале.  Даже  еще
большая сумятица. Квейль прошел в небольшое помещение вроде прихожей,  где
обычно сидел английский переводчик. Но переводчика не было. Он  искал  его
глазами. К нему подошел какой-то грек и спросил:
   - Что вам угодно?
   - Я хотел бы вызвать по телефону Афины, - сказал Квейль, поглядывая  на
усталых греков, работавших в этой кутерьме.
   - Вы, собственно, кто такой?
   - Я летчик. Меня сбили над итальянскими позициями недели две назад, и я
хочу поговорить по телефону  со  своим  командиром,  который  находится  в
Афинах. Как можно это сделать?
   - Минутку. Я доложу полковнику.
   Он вышел и вскоре привел с собой длинноногого офицера с  подстриженными
усами, выделявшимися на небритом  лице,  в  долгополом,  чуть  не  до  пят
мундире с высоким стоячим воротником и в щегольской фуражке.
   - Алекс Меллас! - воскликнул Квейль. Он вспомнил, как  Меллас  встречал
эскадрилью в Янине.
   - Ха - инглизи! В хорошую переделку вы попали!  Где  вы  были?  Что  вы
здесь делаете?
   Квейль рассказал Мелласу, как его сбили и как он добрался до Янины.
   - Мне надо связаться с командиром нашей эскадрильи в Афинах. Не  можете
ли вы оказать мне содействие? - спросил Квейль.
   - Вы опоздали. Связь с Афинами прервана.
   - Почему?
   - Возможно, что немцы заняли уже Триккала. А  может  быть,  парашютисты
перерезали провода. Мы не знаем. Мы здесь ничего не знаем.
   - Я должен непременно  вернуться  в  Афины.  Поможете  вы  мне  достать
автомобиль?
   - Ха! Послушать только этого инглизи. Это все равно что сказать: можете
вы мне достать самолет?
   - Неужели дело так плохо?
   - Вы пребываете в блаженном неведении.  Пойдемте  пройдемся,  и  я  вам
кое-что расскажу.
   - Но у вас ведь дела.
   Квейлю не хотелось напрасно тратить время.
   - Какие теперь дела...
   - Тем более мне надо выбраться отсюда поскорее.
   - Ладно, пойдемте.
   Они спустились по ступенькам,  и  усталый  часовой  бойко  отдал  честь
Мелласу. Меллас кивнул головой и улыбнулся часовому,  и  тот  улыбнулся  в
ответ почти дружески.
   Меллас и Квейль шли по улицам разрушенного бомбежкой городка.
   Кое-где им встречались солдаты, бесцельно слонявшиеся по улицам.
   - Видите? - Меллас указал на группу таких солдат.
   - Да. А что с ними?
   - Заблудшие. У нас, знаете, замечательные генералы.
   - А что генералы?
   - Генералы приказали солдатам разойтись по домам. Вы видите -  они  без
винтовок. Им приказали сдать оружие и разойтись. Генералы - наша трагедия.
Когда итальянцы вторглись в Грецию, генералы не пожелали воевать.  Офицеры
прямо говорили солдатам:  "Не  надо  воевать.  Метаксас  все  устроит.  Он
поладит с итальянцами. Не надо воевать". Но у солдат были  винтовки  и  на
худой конец голые руки, и они дрались с итальянцами. Им пришлось  все-таки
отступать, потому что у  них  не  было  боеприпасов.  Я  в  то  время  был
полковником, но так как я  ругал  наших  генералов  и  офицеров,  то  меня
понизили в чине, разжаловали в капитаны. Говорили, что я занимаюсь  только
ухаживанием за английскими летчиками. Наш генеральный  штаб  отъедается  в
Афинах и ни черта не делает. А у солдат нет боеприпасов, и они отнимают их
голыми руками у итальянцев.  Ха!..  Все  время  наше  командование  делает
непоправимые ошибки. За исключением - вы помните того...  с  бакенбардами?
Он настоящий вояка. Его все боятся. Даже Метаксас. Метаксас  очень  боялся
этого генерала. И когда в Грецию вторглись немцы,  генерал  высказался  за
то, чтобы дать им отпор. Но остальные были за немцев, потому что они  были
за Метаксаса и Мениадакаса. И они велели солдатам  расходиться  по  домам.
Они говорили, что  немцы  уже  разбили  англичан  и,  значит,  будет  мир.
Солдаты, конечно, ничего не знали. Ну, тут в Афинах испугались. Меня опять
произвели в полковники. Но теперь уже поздно, мы разбиты.  Вот  так  мы  и
воюем. Все наделали генералы. Они - наш главный грех.
   Меллас умолк. Они прошли через весь город и вышли на дорогу, идущую  по
берегу озера. Квейль спрашивал себя,  зачем  он  гуляет  здесь,  когда  он
должен быть  уже  на  пути  в  Афины.  Но  он  видел,  что  Мелласу  нужно
высказаться. И он не хотел обидеть его.
   - А где сейчас немцы? Что делают австралийские войска?
   - Задача им не под силу. Немцев слишком много. Они прут вовсю.  Сначала
австралийцы  заняли  линию  у  Принципе.  Но   немцы   обрушили   на   них
массированные удары с воздуха. Что могли сделать австралийцы?  Они  отошли
за вторую линию у  Металены,  и  сейчас  там  идут  бои.  Австралийцы  уже
отступают. Мы узнали об этом вчера, когда говорили с Афинами. Скоро  немцы
будут в Триккала - это между Яниной и Афинами. И тогда мы  здесь  окажемся
между  двух  огней.  Когда  они  займут  Триккала,  нам   будет   отрезано
отступление на Афины. А они уже близко.
   Это Квейль чувствовал и сам.
   - Что вы будете делать, когда немцы займут Триккала?
   - Ничего. Если они придут, мы будем драться. Мы не  сложим  оружия.  Мы
уйдем в горы. Там мы для них недосягаемы.
   Они повернули назад. Был уже вечер, и Квейлю показалось, что он  слышит
отдаленную артиллерийскую канонаду.
   - Так или  иначе  я  должен  вернуться  в  Афины,  -  сказал  он  после
некоторого молчания.
   - Тогда вам надо выйти на побережье. Это единственный путь.
   - А разве не скорее будет через Триккала и Метсово? - спросил Квейль.
   - Да, но немцы скоро будут там. И вы не пройдете.
   - Можно как-нибудь раздобыть машину? - спросил Квейль тихо.
   - Нет. Есть одна поломанная  машина,  но  некому  ее  починить.  Вы  не
сможете ею воспользоваться.
   - Где она? Я сумею починить.
   - Но вам все равно не дадут ее.
   - Послушайте, - сказал Квейль. - Покажите мне эту машину. А  там  дадут
или не дадут - это уж мое дело.
   - Вас застрелят на месте, если поймают.
   - Дайте мне возможность попробовать. Где она?
   - Это сумасшествие. Но если вы настаиваете, я покажу вам.
   Меллас повел его обратно к пещере. Они миновали ее, прошли сквозь узкое
отверстие в скале и поднялись по ступенькам  к  воротам,  которые  вели  в
обширный двор. Квейль мог заметить силуэты стоявших  здесь  машин.  Меллас
направился в темный угол, и здесь Квейль увидел автомобиль.
   - Неужели это все разбитые машины? - спросил Квейль.
   - Их разобрали на запасные части для других машин. Только эта одна пока
не тронута.
   - А что с ней?
   - Не знаю. Что-то с передачей. Кажется, не работает сцепление.
   Квейль сел в машину и попробовал  дать  газ.  Он  выключил  передачу  и
поставил рычаг на первую скорость. Когда он включил  передачу,  ничего  не
произошло.
   - Черт возьми! - сказал он. - Дело серьезное.
   Кто-то окликнул их по-гречески. Меллас немного помедлил.
   - Это часовой. Вы не откликайтесь. Лезьте под машину.
   Квейль залез под машину. Он слышал, как  Меллас  что-то  быстро  сказал
часовому, и часовой ушел.
   - Я сказал ему, что вы чините ее для генерала. Он пошел за фонарем.
   Часовой вернулся с  фонарем,  стекла  фонаря  были  выкрашены  в  синюю
краску. Квейль взял фонарь и что-то проворчал. Соскоблив немного краски со
стекла,  он  получил  возможность   рассмотреть   машину.   Он   обнаружил
искривление в коробке скоростей. Пробуя сцепление, он видел,  что  оно  не
доходит до конца и не захватывает передачу. Очевидно, муфта зацепилась  за
что-то, и лапка согнулась. Если он выпрямит лапку, она будет  входить  как
следует. Он вылез из-под машины и объяснил дело Мелласу.
   - Можете вы починить? - спросил Меллас.
   - Придется повозиться. А как насчет бензина?
   - Не знаю. Я думаю, бензин должен быть на аэродроме.
   - Но это у черта на куличках!
   - Вам удастся уехать только в том случае, если вы закончите все к утру.
Днем вас здесь увидят. Вы должны все кончить до утра.
   - Можете вы не подпускать сюда часового?
   - Мне надо идти, - сказал Меллас. - Но я скажу часовому, чтобы  он  вам
не мешал. Вы думаете, что справитесь с этим?
   - Безусловно.
   - Я еще вернусь, - сказал Меллас на прощанье.
   Квейль нашел под передним сиденьем  кое-какие  инструменты  и  огромный
рычаг. Не успел он залезть под автомобиль, как послышался гул самолетов  и
тотчас же началась бомбежка. Бомбовой залп был обрушен на дорогу у  озера.
Квейль прижался к земле, так как бомбежка была жестокая.  Второй  бомбовой
залп был обрушен на город. Бомбардировщики подошли совсем близко, и Квейль
видел сбрасываемые ими осветительные ракеты на парашютах. Он все еще лежал
под автомобилем и решил оставаться там. Повернувшись на  спину,  он  начал
развинчивать сцепление.
   Бомбы, сотрясая все, отмечали свой путь через город, и Квейль грубо, со
злостью, выругался. Он боялся, что бомба упадет здесь, во дворе, и так как
почва  была  твердая,  сплошной  камень,  то  взрывная  волна  пойдет   по
горизонтали, и его разорвет  в  клочья.  Он  отвинтил  лапку  и  начал  ее
выпрямлять, но ему не во что было зажать ее. Он не замечал, что  в  городе
уже стало тихо, пока не вылез из-под машины,  -  ему  надо  было  отыскать
что-нибудь такое, что могло бы служить наковальней. И тут он увидел  пламя
пожара и зарево в черном небе: горели разрушенные бомбами дома.
   - О, черт! Когда же этому придет конец! - произнес он вслух.
   Он рассеянно оглядывался  по  сторонам,  ища  подходящий  предмет.  При
багровом свете зарева он увидел большой кусок плоского железа. Он  положил
на него лапку и начал колотить по ней большим  французским  ключом.  Лапка
понемногу выпрямлялась. Один раз он хватил себя по руке и начал высасывать
кровь, посылая проклятия в огненное небо. Бомбардировщики вновь вернулись,
и Квейль опять лег на землю. Бомбы падали вблизи госпиталя, и он подумал о
Елене. Она, вероятно, не понимает, что с ним случилось. Мелькнула ревнивая
мысль о Тэпе. Но у него не было  сейчас  времени  для  таких  размышлений.
Только бы наладить эту чертовщину.
   Он встал и опять начал колотить ключом,  чувствуя  дрожь  в  ушибленной
руке. Наконец он выпрямил лапку и, прислушиваясь к взрыву бомб, пополз  на
животе под машину. Ему не удавалось поставить исправленный рычаг на место.
Рычаг соскакивал, потому что ушибленная рука не могла нажать на  него  как
следует. Но, оттягивая  рычаг  назад  другой  рукой,  он  в  конце  концов
поставил его куда надо. Быстро надел он барашек и крепко привернул.  Потом
задул фонарь и заметил, что снова наступила тишина - бомбардировщики ушли.
Он дал газ и медленно  стал  включать  передачу.  Машина  легко  двинулась
вперед.
   - Ура! - тихонько  воскликнул  он.  Он  взял  фонарь  и  пошел  в  штаб
отыскивать Мелласа. Меллас что-то кричал  по  телефону.  Квейль  подмигнул
ему.
   - О'кэй, - сказал он. - Готово. Иду в госпиталь за Еленой.
   - Что?
   - Это моя невеста. Я беру ее с собой.
   - Девушку с локонами? А другого инглизи?
   - Тоже. Ничего, если я выеду сейчас со двора на машине?
   - Это как удастся. Горючим вы запаслись?
   - Черт возьми, нет! Хорошо, я приду за машиной позднее.
   Квейль шагал по улицам разрушенного, горящего города. Весь мир горел, и
Квейль вдыхал дым пожара, и он был рад, когда ветер относил дым в сторону.
У подъезда госпиталя  была  суета  и  сумятица.  Квейль  увидел  несколько
больших автобусов, которые только что подъехали. Они привезли много  новых
раненых, и раненые кричали, когда их вносили. Квейль слышал споры и шум, и
запахи, и ко всему этому примешивалась боль. В толпе он увидел  маленького
грека и большого, с бородой. Он совсем забыл о них.
   - Инглизи! - воскликнул маленький грек. Он явно был чем-то взбешен.
   - Мы все время ждем вас, - торжественно сказал второй грек.
   - Ш-ш-ш! Не говорите здесь по-немецки! - сказал Квейль. - Подождите.  Я
сейчас вернусь.
   Он прошел в госпиталь. Там был еще больший хаос, чем раньше. Раненые  и
умирающие валялись в коридоре, и над всем здесь носилась смерть. Он  видел
ее, вдыхал ее запах,  чувствовал  ее.  Он  смотрел  на  врачей  и  сестер,
бегавших взад и вперед в этом хаосе, и морщился, когда слышал  стоны  тех,
кто был не так тяжело ранен, чтобы умереть. Он прошел по коридору и открыл
дверь в комнату, где работала Елена. Он  вошел  в  ту  минуту,  когда  она
бросала в корзину измятые бинты, пропитанные грязью и кровью.
   - Джон, где ты был? - Она взглянула на его испачканное  лицо.  -  Опять
ранен?
   - Нет. Ш-ш-ш... Я ремонтировал автомобиль. Мы уезжаем отсюда.
   - Я тут с ума сходила от беспокойства...
   - Слушай, - сказал он, - мне надо видеть Тэпа. Можно пройти к нему?
   - Зачем?
   - Мы уедем еще до рассвета. Ты тоже, - сказал он.
   - Я не могу. Разве ты не видишь, что здесь делается? Меня не отпустят.
   - Ради бога, не спорь. Если мы не выберемся отсюда до утра, мы  никогда
не выберемся. Проводи меня к Тэпу.
   Она пошла, и Квейль еще  раз  прошел  вслед  за  ней  через  хаос.  Они
поднялись по лестнице. В палате Тэпа было темно. Елена  ощупью  нашла  его
койку.
   - Это я, - сказал Квейль. - Слушай, мы уезжаем этой ночью. Как ты  себя
чувствуешь?
   - А на чем ты намерен ехать?
   - Я раздобыл машину, - ответил Квейль шепотом.
   - Превосходно, - обрадовался  Тэп.  -  Когда?  Мне  нужна  какая-нибудь
одежда.
   - Тише! - одернул его Квейль.  -  Через  два-три  часа.  Мне  надо  еще
достать горючее. Придется отправиться на аэродром.
   - Ну, для этого не нужно двух часов.
   - Да ведь я должен тащиться пешком, олух несчастный.
   - О'кэй, о'кэй, Джон. Не сердись. А Елена едет?
   - Конечно, осел. А ты как же думал?
   - Хорошо, - сказал Тэп. - Хорошо. Замечательно. Я буду готов. Мы  будем
готовы, правда, Елена?
   Квейль сердито повернулся и вышел.



19

   Маленький грек и большой грек поджидали его у входа. Когда он вышел  из
госпиталя, они двинулись за ним, лавируя между санитарными автомобилями  и
залитыми кровью носилками, нагроможденными у высокой колонны.
   - Вот что, - обратился  Квейль  к  большому  греку,  когда  они  отошли
немного от госпиталя, - вы хотите попасть в Афины?
   Тот помолчал с минуту. Квейль видел, что он обдумывает. Его интересовал
этот человек с решительным лицом, который был моложе, чем казался с виду.
   - Да, - сказал грек наконец. - Это было бы неплохо.
   - Вас могут задержать. Вас не расстреляют за  дезертирство?  -  спросил
Квейль, чтобы испытать его.
   - Я не дезертир. Офицеры распустили нас по домам. Мы хотели  сражаться.
Я до сих пор не бросил винтовку. И никому не отдам ее. Я не дезертир.
   Квейль не сомневался больше в его решимости.
   - А как малыш?
   - Он говорит, - куда вы, туда и он. Он хочет попасть в Афины.
   - На всякий случай спросите его.
   Большой  грек  спросил  маленького,  тот  начал   взволнованно   что-то
объяснять, и Квейль сказал:
   - Ш-ш-ш... Ради бога, тише! Что он говорит?
   - Он говорит, что отправится с нами. У него жена в Афинах и двое детей.
И офицер не ждет его назад.
   - Нет, ждет. И я отвечаю за него.
   Большой грек сказал маленькому, что ему придется вернуться.  Тот  опять
заволновался.
   - Он хочет с нами, - перевел большой грек.
   - Это дезертирство, - сказал Квейль. - Вы меня не разубедите.
   - Может быть. Но я думаю, лучше взять его с нами.
   - Вы боитесь, что он проболтается? - спросил Квейль.
   - Да. А это не шутка.
   - Но будет очень печально, если вас обоих задержат.
   - Я не дезертировал. Я не дезертир, - тихо, с ожесточением сказал грек.
   - Простите меня, - сказал Квейль. Большой грек осторожно улыбнулся.
   - Я понимаю вас, - сказал он. - Мы едем с вами.
   - Скажите ему, что я его убью, если он кому-нибудь скажет хоть слово, -
попросил Квейль.
   - В этом нет нужды. Я буду с ним.
   - На всякий случай. Скажите ему... скажите.
   - Он говорит, что готов на все, лишь бы ехать с вами.
   - О'кэй!
   Квейль видел, что маленький грек чуть не плачет, и ему стало жалко его.
   - Мне надо достать бензин. Бензин есть на аэродроме, милях  в  пяти  от
города.
   - Чем мы можем помочь?
   - Вы понесете бензин.
   - Ладно. А каким путем вы думаете добраться до Афин?
   - Кто-нибудь из вас знает дорогу через горный проход Метсово?
   Греки поговорили между собой.
   - Да. Знаем. Но в Триккала - немцы.
   - В Янине тоже были немцы. Вы хотите ехать со мной?
   - Да. Но как мы туда доберемся?
   - Не думайте об этом сейчас. Сейчас нам надо достать бензин.
   Квейль знал, что нельзя ехать на аэродром в автомобиле, потому  что  им
пришлось бы проехать через весь город, чтобы  выбраться  на  дорогу.  А  в
городе проверяли все машины. Значит, надо идти пешком и  принести  бензин.
Это продлится до утра.
   - Итак, на аэродром. Скорей, надо спешить.
   Когда они проходили по улицам, началась новая бомбежка. Квейль  крикнул
своим спутникам, и они побежали за ним. Все трое бежали, пока не  миновали
пещеру. Им были слышны разрывы бомб, залпами сыпавшихся на горящий  город.
За пещерой они пошли шагом.
   Целый час пришлось им идти до поворота на  аэродром.  В  сумраке  тихой
ночи Квейль видел огромные  воронки  от  бомб.  Он  повернул  к  небольшой
рощице, где греческие механики  прятали  бензин.  Здесь  возвышались  ряды
восемнадцатилитровых бидонов. Он произнес вслух: "Слава богу". Ясно  было,
что в руках такие бидоны не понесешь. Он попробовал сломать ствол молодого
платана. Ствол был тонкий, но Квейль знал, что он  смело  выдержит  четыре
бидона. Он начал гнуть дерево взад и  вперед,  пока  оно  не  сломалось  у
корня. Потом взял четыре бидона. Большой грек, видя, что он хочет  делать,
начал просовывать ствол в ручки бидонов;  он  сгибал  их,  пока  ствол  не
прошел через все четыре ручки. Затем он взялся за один конец жерди, Квейль
- за другой. Жердь гнулась, но не ломалась.
   - Надо прихватить с собой еще одну жердь на случай, если эта сломается,
- сказал Квейль и принялся за другое деревцо.  Он  сломал  его  и  передал
маленькому греку, чтобы тот нес. Маленький грек ничего не понимал, но  все
было ясно и без слов. Подняв ношу на плечи, они вышли обратно на дорогу.
   Через полтора часа они добрались до окраины города. Немцы опять бомбили
Янину. Квейль не хотел нести бензин во двор, где стояла машина.  Он  решил
пойти на  риск  и  оставить  бидоны  около  госпиталя  под  охраной  своих
спутников. В машине было достаточно бензина, чтобы доехать до госпиталя, а
может быть, даже чтобы выехать за город. И они пошли огородами, спотыкаясь
на рытвинах и ухабах. Когда они подошли к госпиталю, Квейль сказал:
   - Теперь я пойду за машиной. Вы оставайтесь здесь, никуда не уходите.
   - А где машина?
   - В штабе. С нами поедет еще сестра и другой инглизи.
   Квейль побежал к пещере. Его плечи совершенно онемели  от  тяжести.  Он
проскользнул мимо часового у входа и отыскал Мелласа. Меллас  разговаривал
с каким-то военным, похожим с виду на генерала. Квейль подождал, пока  они
кончат. Меллас отдал честь генералу  и,  не  останавливаясь,  прошел  мимо
Квейля.
   - Идите за мной, - сказал он Квейлю на ходу.
   Когда они вышли из пещеры, Квейль сказал:
   - Все в порядке. Я достал бензин. Сейчас едем.
   - Как вам удалось?
   - Ходил на аэродром. Я беру с собой двух греческих солдат.
   - Есть у них приказ?
   - Нет. Но не вздумайте задержать их. Они из тех заблудших, о которых вы
рассказывали.
   - Я пройду с вами к автомобилю. А где же девушка и другой инглизи?..
   - Они ждут меня в госпитале.
   - Когда поедете, не останавливайтесь. Я провожу вас до госпиталя.
   - Вы не нарветесь на неприятности?
   - Возможно, - сказал Меллас грустным тоном. - Но не все ли равно?
   Они прошли к автомобилю, часовой не заметил их.  Квейль  осторожно  дал
газ, Меллас сел рядом с ним.
   - Где выезд? - спросил его Квейль.
   - Вон там. - Меллас указал  вперед.  На  фоне  зарева  виднелся  силуэт
больших сводчатых ворот. Там тоже стоял часовой.
   - Езжайте быстро, - сказал Меллас. - Не останавливайтесь, если  часовой
окликнет вас. Совсем не останавливайтесь.
   Квейль включил мотор. Давно уже он не правил автомобилем. Машина  пошла
криво, но он крепко нажал акселератор. Автомобиль едва  не  задел  ворота,
когда они проскочили в них.



20

   В  госпитале  был  еще  больший   хаос,   чем   прежде.   Чувствовалась
безнадежность,  и  безнадежность  увеличивала  хаос.  Когда  Квейль   ушел
сердитый, Елена забеспокоилась. То, что было в душе у них обоих, это  было
для нее теперь самым главным. И она  знала  это.  Она  знала  это  теперь,
потому что он вернулся и потому что была безнадежность.
   Она вынимала из тазиков длинные ленты, бинтов и бросала  их  в  большую
корзину, чувствуя безнадежность. Грязь и запекшаяся  кровь  на  бинтах  не
вызывали в ней  больше  физического  отвращения.  Вначале  ее  отталкивали
многие вещи, она близко видела жизнь и смерть - живое, которое  становится
мертвым. Она пришла  к  заключению,  что  во  всякой  смерти  есть  что-то
нечистое, что нет смерти без запаха и никогда смерть не  бывает  желанной.
Ее пугала смерть, та прямота и внезапность, с  которой  она  действует  на
тело. Нет ничего столь обрывистого, - будь то смена жары и холода или даже
край пропасти, - нет ничего столь обрывистого,  как  переход  от  жизни  к
смерти.
   Ею владел  скорее  физический  страх,  чем  ужас.  Ужасов  для  нее  не
существовало после всего, что  ей  пришлось  видеть.  Разве  только  перед
необычайным физическим уродством. Как, например, у того мальчика, которому
оторвало нос и выбило глаз. Хотя был еще более  тяжелый  случай:  глубокий
старик, у которого оторвало руку и ногу с  одной  стороны...  с  правой...
Нет, с левой. Как он лежал? На животе. Значит,  -  с  левой.  У  него  был
страшный  вид...  ничего  нельзя  представить  себе  безобразнее.  Чернеют
конечности и лицо становится желтым, как только конечности мертвеют,  хотя
с медицинской точки зрения они еще не мертвы. И  вот  теперь  ей  придется
расстаться с этим. Он рассердился на нее,  но  она  вовсе  не  разыгрывала
героиню, когда сказала ему, что не может  уйти  отсюда...  Она  может  это
доказать.
   - Я сейчас вернусь, - сказала Елена полной девушке, помогавшей ей.
   Она направилась в конец коридора, ступая между ранеными, которых только
что доставили сюда. В коридоре суетились сестры и  няни.  Кто-то  окликнул
ее, когда она проходила мимо собравшихся  в  кучу  врачей  и  сестер.  Она
подошла.
   - Подержите-ка, - сказал один из врачей. Она машинально  взяла  в  руки
тазик и смотрела, как врач тупым скальпелем кромсает дряблое тело  старого
грека, который смотрел широко раскрытыми глазами, не  моргавшими  даже  от
света. Она думала, что было бы, если бы она вдруг ушла сейчас. Она  видела
сумятицу вокруг. Она понимала, что,  помогая  этому  человеку,  тем  самым
отказываешь в помощи другому, и тот или умрет, или будет страдать от боли.
И все так... Все вокруг. "Готово", - сказал врач, и сестры и  второй  врач
перешли к следующему раненому.
   Елена безучастно смотрела на все это. Она поспешила уйти, пока ее опять
не нагрузили работой. Быстро прошла она по длинному коридору, где на  полу
валялись раненые,  потом  через  большую  палату,  где  на  койках  лежали
умирающие. Она чувствовала  себя  посторонней.  Посторонней  всему,  кроме
того, что имело отношение  к  Джону.  Когда  он  был  с  ней,  безнадежная
обреченность исчезала. Он был движение, движение без обреченности. А здесь
сейчас было только милосердие, потерявшее цель. Джон отвергал  милосердие,
она знала это, потому что оно было связано с безнадежностью и с  ожиданием
немцев. Она не станет их ждать. Это значило бы отказаться от жизни, а  она
слишком долго ждала Джона, хотя и считала  его  погибшим.  Она  так  долго
ждала его, что, когда он вернулся, это было торжеством жизни. Если она  не
пойдет за ним,  это  будет  отказом  от  жизни.  Опять  она  запутается  в
безнадежности, хотя и будет оказывать какую то  помощь.  Какую-то  помощь,
какую-то помощь, какую-то помощь...
   Когда она  думала  о  Джоне,  она  видела,  что  ему  совершенно  чужда
безнадежность. Она видела его прямой нос  и  открытое  лицо.  Правда,  ему
свойственен некоторый скептицизм, но это не безнадежность, думала она.  Он
очень уверен в себе и никогда не ошибается.  Он  не  попадется  в  воздухе
случайно, по легкомыслию, о нет, никогда, не такой  Джон  Квейль  человек.
Быстрые, уверенные движения, отрывистая речь... Она это поняла еще  тогда,
когда он пытался изучать греческий язык. Он был  слишком  уверен  в  себе,
чтобы старательно вникать в греческие слова.
   Другое дело Тэп. Тэп всегда останется юнцом,  сколько  бы  лет  ему  ни
было, в нем нет никакой положительности, с ним можно было  отводить  душу,
когда не было Квейля, когда ей сказали, что он разбился.
   Она шла по неосвещенному коридору, натыкаясь иной раз  на  мягкое  тело
какого-нибудь раненого. Она шла  к  Тэпу  -  посмотреть,  готов  ли  он  к
отъезду. Она не знала, спрашивать ли разрешения на отъезд. Но  знала,  что
разрешения ей не дадут. Разрешения, приказы, бросание бинтов в  корзину  -
это конец. Хаос, который она видела,  идя  по  коридору,  был  ответом  на
вопрос. Будут неприятности, но есть на свете Джон и  есть  нечто  большее,
чем эти неприятности, и хаос, и чувство безнадежной обреченности.
   Войдя в палату, она тихонько подошла к койке Тэпа.
   - Достали одежду? - спросила она.
   - Да, - сказал он. - Но я не смогу надеть без вашей помощи. Рука у меня
вышла из строя.
   Его левая рука была плотно прибинтована к груди.
   - Можете вы надеть брюки? - спросила она.
   - Нет... Вот что, я сяду, а вы помогите мне.
   Он спустил ноги с койки и  протянул  ей  длинные  синие  брюки,  вполне
чистые: она сама их стирала.
   - Не снимайте пижамы, - сказала она. - Замерзнете.
   Она поддела брюками его ноги и медленно натянула брюки до половины. Она
знала, что он вовсе не так беспомощен, как хочет  показать,  но  не  стала
спорить с ним.
   - Встаньте, - сказала она резко. Он встал, но зашатался и опять сел.
   - Не могу... Черт возьми, трудно...
   - Будет вам, - сказала она нетерпеливо, дергая его за брюки. Он  встал.
Резким движением она натянула брюки до конца.
   - Ой! - вскрикнул он. - Больно!
   - Очень жаль, но мне никогда не приходилось делать это.
   - Вы неплохо это делаете, - сказал он.
   - Не время болтать глупости. Надо выбираться отсюда.
   Он застегнул брюки на пуговицы.
   Она просунула его правую руку в рукав куртки  и  набросила  ее  ему  на
левое плечо.
   - Я буду ждать вас снаружи. Вы сойдете вниз сами, - сказала она.
   - А где выход?
   - Прямо по коридору. Ступайте осторожно: на полу раненые.
   - Ладно. Не задерживайтесь долго, - сказал он.
   Она вышла, когда Тэп начал натягивать летные сапоги.
   Елена прошла в небольшую комнату, где она жила вместе с  двумя  другими
сестрами. Надела теплое пальто с вышитой на подкладке монограммой,  сунула
в карман шерстяной джемпер, перчатки,  письма  от  родителей  и  несколько
носовых платков. Погасив слабый синий свет, она вышла.
   В коридоре, где было столько человеческих тел, беготни, крика и стонов,
никто не обратил на нее внимания. Она распахнула большие двери и  увидела,
что время близится к утру.  Она  не  чувствовала  усталости,  но  ей  было
неприятно, что она потеряла чувство времени. Работать так долго,  работать
для других, вместе с другими, утратив свое собственное чувство времени,  -
это значило быть в дурмане.
   - Это вы? - услышала она голос Тэпа.
   - Да. Ну как вы?
   - Раза два споткнулся о трупы, но все-таки добрался сюда.
   Тэп сидел на нижней ступеньке.
   - Здесь нам нельзя ждать, - сказала она. - Выйдем на дорогу дальше.
   Она поддерживала его  под  руку,  так  как  он  шагал  неуверенно.  Они
остановились у вырванного с корнем дерева, рядом была огромная воронка  от
бомбы. Она помогла Тэпу сесть на поваленный ствол.  Квейль  мог  подъехать
каждую минуту.
   Они ждали около часа. Они  не  заметили,  как  Квейль  и  его  спутники
ставили бидоны в нескольких шагах от  них.  Они  заметили  только  немного
позднее машину, которая неслась к ним без огней. И еще Елена заметила  две
фигуры, подходившие к ним со стороны.
   - Смотрите, - сказала она Тэпу.
   - Будем надеяться, что это не патруль, - сказал он.
   Машина   остановилась,   с   шоферского   места   сошел   мужчина,   из
противоположной дверцы вышел другой. Елена и Тэп поспешили к машине.
   - Джон, - сказала Елена тихо.
   - Да, - сказал он. - Пусть Тэп  садится  на  заднее  место.  Мы  сейчас
принесем горючее.
   - А где оно? - спросил Тэп.
   - Садись на место. Оно здесь. Со мной тут два грека.
   Он пошел, сопровождаемый двумя фигурами, третья - это был Меллас - тоже
пошла за ними. Скоро все четверо вернулись с бидонами в руках.
   - У нас нет времени для  заправки,  -  услышала  она  голос  Квейля.  -
Садитесь.
   Оба грека поняли,  хотя  он  сказал  это  по-английски.  Открыв  заднюю
дверцу, они сели в автомобиль. Тэп охнул, когда  они  втиснулись  рядом  с
ним.
   - Осторожнее, - сказала им Елена по-гречески. - Он ранен.
   - Что это еще за субъекты? - спросил Тэп Квейля.
   - Греческие солдаты. Они едут с нами, - сказал Квейль.
   - Зачем? Что мы будем с ними делать? Не бери их, Джон.
   - Замолчи, Тэп. Они поедут с нами.
   Квейль дал газ, машина вздрогнула, сорвалась с  места  и  понеслась  по
большой дуге. Елене казалось, что  они  вот-вот  попадут  в  воронку.  Она
видела, что их гонит спешка и  беспокойство.  Она  сразу  узнала  Мелласа,
когда он вскочил на подножку автомобиля.
   - Туда, - сказал Меллас, указывая налево.
   Они помчались по грязной дороге, потом по улицам  разрушенного  города.
Иногда машина взбиралась  на  груды  развалин,  громыхая  по  мешанине  из
обломков дерева,  кирпичей  и  спутавшейся  проволоки.  Квейль  все  время
оглядывался назад.
   - Погони нет, - заметил Меллас.
   - А где застава? - спросил Квейль.
   - Немного дальше. Я сойду здесь, - сказал Меллас.
   Елена удивлялась Мелласу.  Он  мог  попасть  в  скверную  историю.  Его
расстреляют, если узнают об этом. Это он, вероятно, достал автомобиль  для
Джона, думала она.
   Квейль остановил машину:
   - Ну, благодарю вас за все, полковник. Вы окончательно не хотите  ехать
с нами?
   - Нет, инглизи. Я останусь здесь.
   - Господи, это вы, Алекс? - воскликнул Тэп.
   - Ш-ш-ш... Тише, пожалуйста, Тэп.
   - А что такое?
   - Заткнись, - отрезал Квейль.
   - Не рассказывайте никому, - сказал Меллас Елене по-гречески, но  очень
тихо, чтобы солдаты не слышали. -  И  им  скажите,  чтобы  молчали.  Когда
приедете в Афины, разыщите мою жену. Мы уходим в горы. Пусть она  обо  мне
не беспокоится. Мы будем жить в  горах.  Передайте  это  ей.  Смотрите  за
инглизи. Надо спешить,  чтобы  попасть  в  Триккала  раньше  немцев.  Надо
спешить. Расскажите обо всем моей жене.
   В его словах ей слышался конец.
   - Да, - сказала она ему. - Я передам. Непременно. Прощайте. Я  душой  с
вами.
   - Я душой с вами, - сказал Меллас в ответ.
   - Поехали, Джон. Пора, - торопил Тэп.
   - Надеюсь, что когда-нибудь смогу отплатить вам  за  услугу,  -  сказал
Квейль.
   - Выиграйте для нас войну, инглизи. Этого будет достаточно.
   - О'кэй. До свиданья.
   - Прощайте, - сказал Меллас,  когда  машина  рванулась  вперед.  Квейль
перевел рычаг на  вторую  скорость,  и  они  со  свистом  пронеслись  мимо
патруля. Квейль видел, как часовой вскочил,  закричал  и  замахал  руками.
Квейль дал полный газ и нажал ногой акселератор.
   Елена быстро обернулась назад.  Она  увидела  смутно  черневшую  фигуру
Мелласа и впереди часового. Увидела оставшиеся позади  кровь  и  огонь,  и
пожарище, и бомбежку, и раненых, без  конца  прибывавших  в  госпиталь,  и
хаос, и безнадежность, и людей  в  горах,  и  смерть  на  их  вершинах,  и
разлагающиеся желтые тела.
   Она увидела, как часовой приложил винтовку к плечу, как вспыхнуло белое
облачко, когда он выстрелил.
   - Смотрите - он стреляет! - крикнула она, нагнув голову.
   И больше она ничего не чувствовала  и  не  воспринимала,  кроме  резких
толчков несущейся машины, и не было ничего позади и  ничего  впереди.  Был
только Меллас, и эти толчки, и часовой, стрелявший в них, и возглас  Тэпа:
"Что за черт!", и Квейль, гнавший машину вперед, не признававший ничего  и
никого, кроме самого себя.
   Потом она подняла глаза. Было утро.



21

   От озера до крутого подъема в  гору  дорога  была  хорошая.  Когда  они
довольно высоко поднялись вверх по склону,  Квейль  остановил  машину.  Он
вылез и открыл заднюю дверцу.
   - Как ты себя чувствуешь, Тэп? - спросил он.
   - Прекрасно,  -  сказал  Тэп.  Свои  ноги,  покоившиеся  на  бидонах  с
бензином, он укутал двумя одеялами. - А ты действительно отчаянный малый.
   - Елена, скажи, пожалуйста, этой паре, чтобы они достали горючее.
   Елена перевела это грекам, а Квейль принялся искать  в  кармане  машины
что-нибудь острое, чтобы пробить дырку в бидоне.
   - Инглизи знает, что часовой стрелял в нас? - спросил  Елену  маленький
грек.
   - Да, - сказала она, не глядя на него.
   - За нами будет погоня, - продолжал маленький грек.
   - Так что же сказать инглизи, что вы боитесь и хотите вернуться?
   - Не надо беспокоить инглизи, - сказал другой  грек.  Он  положил  свою
винтовку на подножку и полез за бензином. - У инглизи и так много хлопот.
   Елена взглянула на него и кивнула.
   - О чем столько разговоров?  -  спросил  Тэп.  -  Чтобы  сделать  самую
простую вещь, вам, грекам, надо чесать языком целый день.
   - Помолчи, Тэп, - сказал Квейль, беря бидон.  Елена  смотрела,  как  он
пробивает дырочку в бидоне и затем наливает горючее в бак. И вдруг увидела
его окровавленную руку.
   - Что у тебя с рукой, Джон? - сказала она. - Погляди.
   - Знаю, - ответил он. - Это когда я чинил машину. Ерунда.
   - Послушайте, Елена. Нельзя ли немножко ослабить мою повязку? - спросил
Тэп.
   - Сейчас?
   - Да. Она отрежет мне руку.
   - Некогда сейчас, - сказал Квейль. -  Поставьте  эти  бидоны  сзади,  -
обратился он к грекам. - Бак полон.  Пока  это  наша  единственная  удача.
Пустые бидоны на всякий случай сохраним.
   Они уселись в машину и тронулись в путь. Елена смотрела на раны Квейля,
проглядывавшие  между  бинтами.  Ее  беспокоили  его  швы  на   голове   и
загрязненные бинты. Грязь была жирная - от машины. Но она видела,  что  он
измучен бессонной ночью и озабочен поездкой, и она  молчала,  -  сидела  и
смотрела на дорогу.
   Молчание прервал Тэп. Он обратился к Квейлю с вопросом:
   - Как тебе удалось спастись, Джон?
   Квейль ответил не сразу, - впереди был крутой поворот, а за ним подъем.
   - Самолет упал на деревья. Это ослабило силу падения.
   - Нет, я хочу знать, как ты выбрался оттуда? Такая даль!
   - Шел пешком. Ты помнишь Нитралексиса? Он меня отыскал. И был еще  один
крестьянин, который служил нам проводником.
   - Тоже грек? А где он сейчас?
   - Их обоих убили, когда мы пробирались через итальянские линии.
   - Так... Надеюсь, наши ребята еще в Афинах, - сказал Тэп.
   - Надо полагать.
   - Хикки поговаривал о возвращении в  Египет.  Черт  возьми,  я  был  бы
страшно рад. Это гораздо лучше Афин. Мне надоела эта проклятая страна.
   - Как это приятно слышать, - обиженно сказала Елена.
   - Простите, Елена. Я совсем не то хотел сказать.
   Елена промолчала. Ей хотелось спать, мысли ее путались, и она не  могла
сейчас думать о Тэпе. Дорога шла вверх, делая крутые  повороты.  Время  от
времени впереди мелькал в белом облаке  высокий  горный  кряж  Метсово,  и
Елена задавала себе вопрос, успеют ли они перебраться  через  проход.  Под
рев мотора, с трудом одолевавшего гору, она заснула беспокойным сном.  Она
вздрогнула и проснулась, когда Квейль сказал:
   - Гроб, а не машина. Мы никогда не проберемся через эти горы.
   Он говорил сам с  собой,  и  она  опять  закрыла  глаза  и  постаралась
представить себе, как они приедут в Афины и поженятся, и куда она поедет с
ним, и что будет с войной, и как они будут жить после войны, и что  Квейль
будет  делать,  и  как  они  приедут  к  ней  домой,  чтобы  повидаться  с
родителями; и ее  вдруг  поразила  мысль,  что  она  даже  не  знает,  чем
занимался Джон Квейль помимо того, что летал на самолетах,  -  но  это  ее
нисколько не беспокоило; зато ее  беспокоила  мысль  о  том,  что  с  ними
сделает время и что выйти за него замуж - это еще не все. Он был  военным,
участвовал и будет участвовать в войне, и она, быть может,  будет  жить  в
Греции или в Англии, или вообще там, где будет он, но его не  будет  около
нее,  даже  когда  она  станет  его  женой.  Она  открыла   глаза,   чтобы
действительность вытеснила эти  неприятные  мысли.  Взглянула  вниз  через
ветровое стекло  и  внезапно  увидела  Янину.  Легкая  пелена  висела  над
городом, но сам он виднелся четко очерченный с этой высоты и не  показывал
своих внутренних ран. На повороте  город  стал  постепенно  скрываться  за
горой, пока совершенно не исчез из виду.
   Елена взглянула на спутников. Тэп сидел с закрытыми  глазами,  стараясь
заснуть. У маленького грека глаза были широко открыты, он смотрел  на  нее
бессмысленным взглядом. Большой грек обеими руками крепко сжимал винтовку,
склонившись головой на ствол. Он поднял голову, когда Елена обернулась,  и
глаза его встретили ее взгляд. Машина вдруг  остановилась.  Квейль  быстро
соскочил. Елена сошла вслед за ним. Он уселся на подножке.
   - Я что-то плохо вижу, - сказал он, опустив голову на сложенные руки.
   - Подними голову, я посмотрю, - сказала Елена.
   Но он молча продолжал прятать лицо. Потом быстро встал и  направился  к
обочине дороги. Вдруг он остановился и его вырвало.
   - Оставьте его в покое. Не трогайте его.
   - Но ведь он болен.
   - Оставьте его в покое. Ему  будет  неприятно,  если  вы  подойдете,  -
сказал Тэп тихо.
   Оба грека вылезли из машины, а за ними Тэп.
   Елена не отрывала взгляда от Квейля. Он уселся на краю  дороги,  поднял
колени, положив на них руки и свесив голову вниз. Елене хотелось подойти к
нему, но она понимала, что Тэп прав.
   - Пожалуйста, освободите мне немного повязку, - сказал Тэп,  подходя  к
ней.
   Она машинально повернулась и помогла ему снять пальто. Она видела,  как
греки, вытащив из ранцев еду, ломают хлеб и режут сыр.
   - Оставьте немного инглизи, - попросила она.
   - Я это и делаю, - сказал большой грек.
   Она  не  уловила  в  его  словах  упрека.  Вынув  английскую   булавку,
скреплявшую перевязку Тэпа, она начала разматывать  марлю.  Оттянув  конец
марли, она ослабила перевязку и снова забинтовала ему плечо и грудь. Делая
это, она все время искоса посматривала на Квейля.
   - Не беспокойтесь, пройдет, - сказал Тэп.
   - Но у него совсем больной вид.
   - Не беспокойтесь, - повторил Тэп. Он подошел к Квейлю. - Как  ты  себя
чувствуешь, Джон? - спросил он. Квейль не отвечал. Тэп положил ему руку на
плечо. - Ты бы прилег.
   - Уже проходит, - ответил Квейль. - Уже проходит.
   - О'кэй, Джон, - сказал Тэп и вернулся к машине.  -  Через  минуту  все
пройдет, - успокоил он Елену.
   - Что такое с инглизи? - спросил ее большой грек.
   - Заболел. Слишком переутомился.
   - Он сумасшедший, наш инглизи, - сказал маленький грек. - Пешком пришел
из Италии. Прошел через итальянские линии к нашим. Оттуда пошел в Янину. В
Янине  пошел  на  аэродром  за  бензином.  Он  сумасшедший.  Все   инглизи
сумасшедшие.
   - Инглизи знает, что делает, - возразил другой.
   Квейль уже встал и подходил к машине. Елена пошла  ему  навстречу.  Его
разбитое лицо приобрело землистый оттенок.
   - Тебе лучше, Джон? - спросила она.
   - Да. Но что-то с глазами.
   - У тебя очень плохой вид, Джон. Ты отдохни, - сказал Тэп.
   - Нельзя терять времени, - ответил Квейль. - Садитесь.
   Тэп и Елена ели хлеб с сыром. Тэп предложил Квейлю.
   Квейль сел на подножку.
   - Нет, спасибо, - сказал он. - Надо ехать. Садитесь.
   Он встал и обошел машину спереди. С трудом взобрался на место.
   - Сможешь ли ты править, Джон? - спросил Тэп.
   - Ну конечно. Садитесь, ради бога.
   Он дал газ и осторожнее, чем обычно,  включил  передачу.  Машина  легко
двинулась вперед. Квейль следил за обочинами извилистой  дороги,  стараясь
держаться точно ее направления, несмотря на спазмы  в  желудке  и  боль  в
голове. Он вел машину на второй скорости, и они медленно поднимались вверх
по дороге, к затянутому белыми облаками горному  проходу  Метсово.  Квейль
напрягал всю силу воли, чтобы следить за дорогой, и крепко  стиснул  зубы,
время от времени делая глотательные движения, чтобы его  не  стошнило.  Он
видел дорогу и ущелья внизу и порой небо, и дорогу, и края дороги, и  горы
впереди, и дорогу, дорогу, дорогу, дорогу...
   Елена видела, как он упал лицом вперед. Он  ударился  грудью  о  кнопку
клаксона - раздался резкий гудок, и машина, выйдя из подчинения, метнулась
влево, а руль вдавился Квейлю в живот. Машина врезалась в мягкую  песчаную
насыпь, и седоки подскочили на своих местах. Елена  обо  что-то  ударилась
головой. Тэпа и обоих  греков  бросило  вперед,  и  машина,  накренившись,
остановилась. Елена встала  на  ноги  и  нагнулась  над  Квейлем.  Клаксон
продолжал гудеть резко и красноречиво. Елена оттянула Квейля  от  рулевого
колеса, и он повалился на бок.
   - Помогите мне... кто-нибудь, - сказала она,  сама  того  не  сознавая,
по-гречески.
   Большой грек уже вылез из машины,  открыл  дверцу  и  снимал  Квейля  с
сиденья. Елена выскочила, чуть не сбив с ног Тэпа.
   Грек оттаскивал Квейля в сторону  от  насыпи,  на  сухое  место.  Елена
распахнула верхнюю куртку Квейля. Она не знала,  что  делать.  Она  видела
смерть в его глазах и в его беспомощном теле.
   - Джон, - тихо позвала она. - Очнись!
   Он не шевелился. Он лежал без мыслей, без движения, без чувств.
   - Дело плохо, - сказал Тэп. Он  наклонился  над  Квейлем.  -  Принесите
воды.
   - Принесите воды, - повторила Елена по-гречески.
   Большой грек протянул грязный носовой платок, смоченный в луже на  краю
дороги. Елена положила платок на лоб Квейлю. Она чувствовала,  как  бьется
его пульс. Она ни о чем не думала и потому не знала, что делать. Она знала
только, что больше всего на свете хочет привести Квейля в чувство. Большой
грек нагнулся к Квейлю.
   - Он заболел не на шутку. Едва ли скоро очнется.
   - Что же нам делать? - сказала Елена.
   - Инглизи спешил. И мы должны спешить. Ты  умеешь  править  машиной?  -
спросил он маленького грека.
   - Нет. Никогда не приходилось. А ты не умеешь?
   - Нет. Спросите другого инглизи, может, он  сумеет,  -  сказал  большой
грек Елене.
   - У него повреждена рука.
   - Ничего не значит. Может быть, он сумеет править одной рукой. Спросите
его.
   Елена спросила Тэпа, не сможет ли он править, - большой  грек  говорит,
что надо торопиться.
   - Подождем, пока Джонни придет в себя,  -  сказал  Тэп.  -  Я  вряд  ли
справлюсь одной рукой.
   - Но он говорит, что надо торопиться. Необходимо торопиться.  Джона  мы
положим на заднем сиденье. Я буду смотреть за ним. Можете  вы  править?  -
спросила она Тэпа.
   - С такой рукой - нет.
   - Тогда попробую я, -  сказал  большой  грек.  -  Помоги  мне  положить
инглизи на заднее сиденье, - обратился он к маленькому греку. Тэп смотрел,
как они подняли Квейля,  словно  мешок  с  мукой,  и  положили  на  заднее
сиденье.
   - Что они собираются делать? - спросил он Елену.
   - Сейчас поедем. Он будет править, - указала она на большого грека.
   - А он умеет?
   - Нет.
   - Так какого же черта он берется! По такой дороге! Нет, я буду править.
Но надо подождать, пока Джон придет в себя.
   - Он очень спешил. А раз он спешил, значит надо спешить.
   - Ладно. Но править буду я. Не могу я  рисковать  головой  из-за  этого
сумасшедшего грека.
   Тэп занял место шофера. Елена устроилась сзади возле Квейля.
   Дорога то и дело круто сворачивала перед подъемом, и Тэп все время  вел
машину на первой скорости, чтобы иметь возможность сразу замедлить ход  на
повороте. Одной рукой ему трудно было делать быстрые повороты.  Иногда  он
останавливал машину, когда дорога поворачивала  слишком  круто.  И  всякий
раз, когда они подъезжали к крутому повороту, за которым начинался подъем,
он отчаянно ругался. Его раздражал  вид  большого  грека,  сидевшего,  как
истукан, рядом с ним, с винтовкой в руках.
   - Ну как он? - то и дело спрашивал Тэп Елену.
   - Не знаю, - отвечала Елена. Она поддерживала голову Квейля.  Ноги  его
лежали на коленях у маленького грека. Солнце светило снизу,  и  лучи  его,
проходя сквозь стекло, рисовали узоры на бескровном лице Квейля.
   - Бедный инглизи, - тихо сказал маленький грек.
   Лишь недалеко от перевала на  дороге  появилась  жизнь.  Сначала  мулы,
запряженные в большие двухколесные повозки, потом пушки и зарядные  ящики.
Сначала это было не страшно. Тэп вел машину по наружному краю дороги,  так
как греки держались внутренней стороны, считая, что так безопаснее.  Потом
дорога опять стала петлять, а Тэп не был уверен в себе.  Править  машиной,
когда едешь по краю обрыва, было мудрено, даже  если  ехать  совсем  тихо.
Миновав два небольших обоза, Тэп придержал машину.
   - Не могу больше, - сказал он Елене.
   - Что с вами?
   - Мулы и прочее. - Тэп остановил машину и обернулся назад. - Боюсь, что
свалю вас в пропасть.
   - А вы езжайте медленней.
   - Нельзя, - сказал он.  -  Приходится  ехать  быстро,  иначе  не  взять
подъема. Но если вы не боитесь, то пожалуйста. Едем дальше,  если  вы  так
хотите.
   - Ничего не поделаешь, Тэп, - ответила Елена. - Надо.
   - О'кэй. А как Джонни?
   - Не знаю. Дыхание очень слабое. Боюсь, что он серьезно заболел.
   - Это все усталость. Очень уж много было всего.
   Тэп снова включил мотор, и они  медленно  стали  подниматься  вверх  по
наружному краю дороги, хотя вся дорога была свободна. Они  приближались  к
вершине. День склонялся к вечеру, и Тэп думал, как они будут ехать  ночью.
Он безусловно не сможет править машиной ночью. Даже  сейчас  он  правил  с
большим трудом. Они спешили, но он свалит всех в пропасть, если попытается
править ночью, - в этом он был уверен. До вечера он еще кое-как справится.
И как раз в ту минуту, когда он думал, что  до  вечера  справится,  машина
подошла к образовавшейся на дороге пробке.
   У вершины горного прохода в густой грязи поперек дороги стоял грузовик.
   - Что там еще? - сказал Тэп и остановил машину.
   Впереди, насколько хватал глаз, стояли греческие  грузовики.  Грузовики
были старые, расшатанные, разбитые, грязные,  неисправные,  и  они  стояли
вкривь и вкось на дороге, загромождая ее до самой  вершины  и  исчезая  из
виду по другую сторону прохода.
   - Поздравляю вас, - сказал он Елене. В ответ он услышал тихий шорох  на
заднем сиденье.
   - Что такое? - спросила Елена.
   - Никогда не видал ничего подобного, - сказал Тэп. - Забили  дорогу  на
несколько миль.
   Большой грек вылез из  машины  и  подошел  к  кучке  людей,  растерянно
стоявших у заднего грузовика. Они не ответили на его приветствие.
   - Мы везем раненых  инглизи.  Летчиков,  -  сказал  большой  грек.  Его
отрывистые слова заставили стоявших поднять на него глаза. Его  лицо,  его
поза, его голос были совершенно бесстрастны. Он не просил,  не  спрашивал.
Он просто говорил.
   - Проходи, - сказал шофер  заднего  грузовика.  -  Авось  тебе  повезет
дальше.
   Грек ничего не сказал и прошел дальше. Он поднялся  выше  и  увидел  за
поворотом такое столпотворение, из которого, казалось,  не  было  никакого
выхода. Мы слишком беспечны, подумал он. Мы  не  смотрим  как  следует  за
механизмами, с которыми имеем дело. Почему, будь они прокляты, почему  эти
грузовики стоят как попало по всей дороге? Нам  надо  еще  долго  учиться.
Американцы могли бы нас научить. Мы  тут  никогда  не  проедем,  будь  они
прокляты! Интересно, что стал бы делать инглизи,  если  бы  не  лежал  без
чувств? Он всегда хорошо знает, что делать, или  умеет  притвориться,  что
знает, а это прекрасный способ заставить других делать, что нужно. Умница!
Но тут и он стал бы в тупик.
   Большой грек шел по грязи у обочины дороги, иногда бросая "добрый день"
солдатам, стоявшим кучками или сидевшим  около  грузовиков,  или  на  краю
дороги в ожидании, что господь бог подаст им сигнал двигаться  дальше.  Он
поднялся до самой вершины  горы  и  наконец  подошел  к  концу  колонны  и
первоисточнику   всей   этой   неразберихи.   Здесь   он   увидел   старый
восьмиколесный  грузовик,  принадлежавший  когда-то  некоей   строительной
компании. Грузовик частью врезался в насыпь, частью увяз в дорожной грязи.
   Он видел, как шоферы и солдаты, нагнувшись, всматривались  в  мотор,  и
слышал, как они спорили.
   - Что случилось? - как можно безобиднее спросил он, подходя к ним.
   Один из нагнувшихся над мотором поднял голову:
   - Ты понимаешь что-нибудь в машинах?
   - Нет. Не понимаю. Сломалось что-нибудь?
   - Вот и я тоже хочу знать, что сломалось. Потому-то я и здесь.
   - Сколько времени это займет? - спросил большой грек равнодушным тоном,
понимая всю рискованность своего вопроса.
   - От недели до месяца, - ответил другой ядовито.
   - Мы везем раненых инглизи и сестру. Мы не можем стоять на месте. Может
быть, инглизи сумеет наладить это. Сейчас я его позову, -  сказал  большой
грек и внушительно плюнул, глядя на собеседника, который всем своим  видом
старался показать, что все равно ничего не выйдет. Большой  грек  поспешил
назад и невольно отметил, что уже смеркается. Лишь бы инглизи со сломанной
рукой отнесся к делу со вниманием и не сердился.
   Миновав последний  поворот,  он  увидел  Тэпа,  стоявшего  на  подножке
машины.
   - Барышня, - обратился  он  к  Елене,  -  будьте  так  добры,  спросите
инглизи, не пойдет ли он  со  мной,  -  может  быть,  он  сумеет  починить
грузовик, который загородил дорогу.
   Елена сидела на подножке с другой стороны. Она встала  и  перевела  его
слова Тэпу. Тэп сошел с подножки.
   - Уже темнеет, - сказал Тэп. - Где этот  грузовик?  Спросите  его.  Вам
тоже придется пойти с нами. Возможно, мне понадобится переводчик.
   Тэп посмотрел на Квейля, лежавшего на заднем сиденье.
   - Сейчас он, кажется, просто спит, - заметил он.
   - Я думаю, он скоро будет в порядке, - сказала Елена.
   Она пошла вместе с Тэпом.
   -  Если  инглизи  проснется,  не  позволяйте  ему  вставать.  Мы  скоро
вернемся, - сказала она маленькому греку, который побежал было за ними.
   Когда они  проходили  вдоль  колонны,  греки,  стоявшие  у  грузовиков,
провожали их замечаниями. Белое красивое лицо Тэпа, его перевязанная  рука
и шагавшая рядом с ним Елена явно произвели на них впечатление.
   - Это раненый инглизи, летчик, - говорили они.
   - Похож на грека.
   - Рана, видно, серьезная. Пешком идет в Афины, что ли?
   - Нет, у них есть  машина.  А  эта  женщина  -  сестра.  Нам  бы  таких
женщин...
   Тэп видел вокруг один сплошной беспорядок и думал, что эти люди никогда
ничему не научатся, а вот выиграем мы войну, и  придется  нам  научить  их
делать все как надо, потому что из-за своей собственной глупости они то  и
дело попадают в беду и приходится нам выручать их, а от  них  одна  только
помеха, как вот сейчас с  этими  грузовиками,  -  взять,  например,  этого
большого грека, который ничего  не  говорит,  а  только  смотрит  на  всех
зверем, а уж маленький, тот совсем немой, и чего стоят  все  эти  людишки,
мимо которых мы проходим. Сами они никогда ничему не научатся, потому  что
их еще не коснулась цивилизация.
   Они подошли к грузовику, шофер которого  все  еще  возился  с  мотором,
засунув голову под капот. Елена обратилась к нему.
   - Мы привели инглизи, - сказала она. - Может  быть,  он  сумеет  помочь
вам.
   - Это будет очень хорошо с его стороны.
   - Спросите его, в чем тут дело? - сказал Тэп.
   - Он говорит, что мотор начинает работать и сразу задыхается, как будто
ему не хватает горючего, а на самом деле, говорит он, горючего полон бак.
   Тэп взобрался  на  место  шофера,  передвинул  большой  рычаг  и  нажал
стартер. Одновременно  он  сильно  нажал  акселератор  и  дал  газ.  Мотор
застучал и начал работать, потом стал стрелять и наконец остановился.  Тэп
проделал это еще раз, два и слез с грузовика. Опершись на раненую руку, он
другой рукой потянул за карбюратор и  полностью  отвернул  верхнюю  крышку
фильтра.
   - Скажите, чтоб он запустил мотор! - крикнул он Елене.
   Елена сказала шоферу, и тот сел в кабину. Когда он нажал  стартер,  Тэп
прикрыл ладонью  открытый  карбюратор.  Мотор  начал  работать,  но  скоро
остановился, как и раньше. Шофер опять дал газ,  а  Тэп  держал  руку  над
карбюратором до тех пор, пока не почувствовал, что  в  мотор  засасывается
холодный воздух и глушит мотор,  тогда  он  быстро  отдернул  руку.  Мотор
закашлял, цилиндры стали работать. Но шофер дал  слишком  большой  газ,  и
мотор опять остановился.
   - Еще раз! - крикнул Тэп по-английски. - Только скажите,  чтобы  он  не
давал сразу слишком большой газ.
   - А что это значит? Я не понимаю.
   - Скажите, чтобы он  не  нажимал  сильно  педаль,  когда  мотор  начнет
работать как следует.
   - Хорошо, - сказала Елена и перевела его слова шоферу.
   Шофер послушался. Тэп держал руку на открытом карбюраторе,  пока  опять
не почувствовал всасывание, тогда он быстро  отдернул  руку,  затем  опять
прикрыл карбюратор ладонью и опять  быстро  отнял  ее,  и  мотор  заревел,
возвращаясь к жизни, и жизнь не покидала его. Шофер дал газ в цилиндры,  и
мотор заработал  нормально.  Он  дал  ход  назад,  подошли  шоферы  других
грузовиков и начали подталкивать  застрявшую  машину,  и  дюйм  за  дюймом
грузовик задом выползал из грязи, пока не выбрался на дорогу, и  тогда  он
двинулся вперед.
   - Поблагодарите инглизи, -  сказал  шофер,  широко  улыбаясь  Елене.  -
Поблагодарите его и скажите, что сейчас мы все отодвинемся к  краю,  чтобы
вы могли проехать.
   - Он говорит, что они отодвинутся в сторону, чтобы мы могли проехать, -
сказала Елена Тэпу.
   - Спросите его, что такое было с грузовиком? - сказал шофер Елене.
   - Он хочет знать, что случилось с грузовиком?
   - Грязный бензин, - сказал Тэп, вытирая руку о штаны. - Песок  или  еще
что-нибудь забило трубку. В другой раз он сам  может  сделать  продувание.
Скажите ему, пусть поставит  фильтр  на  место,  а  если  опять  получится
засорение, пусть проделает то же, что и я.
   Он повернулся и зашагал обратно.
   Пока они шли к своему  автомобилю,  колонна  медленно  зашевелилась,  и
большой грек говорил шоферам, чтобы  они  посторонились  и  дали  проехать
машине  раненых  инглизи,  потому  что  инглизи  с  одной  рукой  исправил
сломанный  грузовик,  достаточно   ему   было   дотронуться   ладонью   до
карбюратора. Когда они  добрались  до  своей  машины,  колонна  уже  почти
построилась в порядке. Елена пришла первая.
   - Инглизи тут что-то говорил, -  сказал  маленький  грек,  когда  Елена
открыла дверцу. Маленький  грек  пересел  на  переднее  сиденье,  так  как
становилось уже темно и холодно. - Он что-то говорил. Я думаю, он очнулся.
   - Джон, - сказала Елена. - Джон, как ты себя чувствуешь?
   - Где вы были? - спросил Квейль. Он все еще лежал скорчившись на заднем
сиденье. Елена не видела в темноте его лица, но голос его звучал нетвердо.
   - Мы ходили чинить грузовик. На дороге образовалась пробка.
   - Как ты себя чувствуешь, Джон? - спросил Тэп. - Ты был в обмороке.
   - Что случилось?
   - Ты потерял сознание, - сказала Елена. - И  наша  машина  врезалась  в
насыпь. Тебе было очень плохо.
   - Где мы сейчас? Кто правил машиной?
   - Я, - сказал Тэп. -  Мы  сейчас  на  вершине  горного  прохода.  Целая
колонна  греческих  грузовиков  впереди  забила  дорогу.   Как   ты   себя
чувствуешь, Джонни?
   - Хорошо, - сказал Квейль. - А как же ты,  черт  возьми,  правил  одной
рукой?
   - Раза два мы чуть не свалились в пропасть.
   - А теперь можно ехать? - спросил Квейль. Он попытался встать.
   - Да. - Тэп пристально смотрел на Квейля. Тот сидел  согнувшись,  чтобы
подавить тошноту.
   - Сейчас поедем, - сказал Тэп. - Мы обгоним колонну.
   Они расселись по местам. Елена хотела положить голову Квейля к себе  на
колени, но он не дал.
   - У меня уже все прошло, - сказал он и стал наблюдать,  как  Тэп  одной
рукой правит машиной. Уже сильно стемнело, и Тэп с трудом различал дорогу.
Он зажег фары. Медленно поднялись они на гору и догнали  крайний  грузовик
колонны. Когда они обогнали колонну, Квейль слышал, как греки  кричали  им
вслед: "Инглизи!" Они перевалили через вершину и ехали  теперь  под  гору.
Медленно обгоняли они один грузовик за другим, и  им  казалось,  что  этим
грузовикам не будет конца. Наконец свет фар  осветил  пустое  пространство
между деревьями, и они проехали мимо последнего грузовика. Шофер грузовика
загородил им дорогу. Тэп остановил автомобиль.
   - Передайте от меня инглизи благодарность, - сказал шофер Елене.  -  Он
замечательный человек, Пожалуйста, скажите ему это. Мы еще выиграем вместе
войну. Он настоящий молодчина, знает автомобиль, как свои пять пальцев.
   - Я все передам ему,  -  обещала  Елена.  -  До  свиданья!  Желаем  вам
благополучно добраться до места.
   - Смотрите, чтоб вас не накрыли немцы в Триккала! -  кричали  им  вслед
шоферы потрусливее.
   - Что они говорят? - спросил Тэп.
   - Они благодарят вас, - сказала она.
   - И все? А мне показалось, что он произнес целую речь.
   - Нет, это все, - сказала Елена.
   Тэп отпустил тормоз, и они стали спускаться вниз.



22

   Был только мрак и белый луч света, выделявший дорогу,  по  которой  они
медленно спускались с высокой горы. Была  грязь,  такая  жидкая,  что  она
забрызгивала ветровое стекло, а растекающиеся капли дождя дважды покрывали
холодное стекло сеткой инея. Был ветер, шум которого стоял у них в ушах, и
было слышно, как он хлещет машину, так как ехали они очень  медленно.  Они
ехали медленно потому, что Тэп выбился из сил и у него так  онемела  рука,
что он перед каждым поворотом  останавливал  машину.  Прошло  очень  много
времени, пока горный проход остался позади. Квейль заснул  здоровым  сном,
но он тоже был обессилен. Елена не хотела будить его и  сама  по  временам
засыпала. Только большой грек на  переднем  сиденье,  рядом  с  Тэпом,  не
смыкал глаз. Он один торопился.
   Дважды они останавливались  из-за  того,  что  Тэп  чувствовал  в  руке
полнейшее онемение и  еле  мог  пошевелить  ею,  и  Елена  просыпалась,  и
выходила из машины, и растирала ему руку, и он искал ее  нежности,  потому
что нуждался в ней,  а  она  осторожно  отстранялась  от  него,  и  он  не
чувствовал себя с ней вполне свободно.
   Под утро Квейль проснулся. Его уже не тошнило, и ему было холодно,  так
как жара у него больше не было.
   - Я хочу есть, - сказал он. - Найдется у нас что-нибудь поесть, Елена?
   Елена спала, но при этих словах проснулась.
   - Пусть лучше много не ест. Его опять стошнит, - сказал большой грек.
   - Остановимся и поедим, - предложил Тэп.
   - Хочешь, я сменю тебя на время? - спросил Квейль.
   - Нет, я чувствую себя хорошо.
   - А ты выдержишь? Нам надо спешить. Выдержишь?
   - Конечно.
   - Я немного поем и сяду за руль. Как ты себя чувствуешь?
   - Хорошо. Рука одеревенела, но в общем чувствую себя хорошо.
   Квейль съел кусок хлеба с сыром, который дала ему  Елена.  Он  попросил
еще, но она сказала, что ему это повредит, и он не стал настаивать.  Потом
попросил Тэпа остановить машину и вышел. Он чувствовал слабость в ногах  и
горький вкус во рту.
   - Рад, что вам лучше, - сказал большой грек, когда он сел за руль.
   - Спасибо, - ответил Квейль.
   Он включил передачу,  и  все  почувствовали  перемену,  потому  что  он
уверенно и быстро повел машину под уклон, не останавливаясь на поворотах и
объезжая греческие транспорты без осложнений.
   Понемногу занималась заря, наступало утро. Когда стало  светло,  глазам
Квейля открылся извилинами сбегающий в долину отлогий  спуск  и  дальше  -
равнина. Ему был приятен  этот  переход  от  возвышенностей  к  равнине  и
чувство спокойной уверенности от того, что земля стала ровной и на  минуту
это дало ему ощущение счастья.
   - Как вы думаете, далеко еще  до  Триккала?  -  спросил  он  бородатого
грека.
   - Сперва надо проехать Калабаку. Всего будет миль двадцать...
   - Вы думаете, в Триккала немцы? - спросил Елену маленький грек.
   - Не знаю, - ответила она. Потом обратилась к Квейлю:  -  По-твоему,  в
Триккала немцы?
   - Не знаю. Может быть, - ответил он. - Скоро увидим.
   - Все дрожишь? - спросил большой грек маленького.
   - Просто я осторожен. Инглизи - такой безрассудный.
   - Хорошо, что инглизи не понимает твоих слов и не  знает,  что  ты  так
трусишь.
   - Я не трушу. Говорю тебе, не трушу.
   - Оставьте его в покое, - сказала Елена большому греку.
   - А чего он трусит?
   - Я не трушу, - возразил маленький грек. -  Мне  так  же  необходимо  в
Афины, как и тебе. У меня там жена и дети.  Мне  необходимо  туда,  как  и
тебе. Я не трушу. Но я осторожен.
   - Осторожен, как пуганая ворона.
   - Перестаньте, пожалуйста, спорить, - сказала Елена. Они не обратили на
ее слова никакого внимания.
   - Кто-нибудь должен быть осторожен за всех.  На  тебя  рассчитывать  не
приходится.
   - Осторожность нужна женщинам в постели.
   - Ты бунтовщик.
   - Во всяком случае, винтовку сберег.
   - А голову, видно, потерял.
   - Неужели вы не можете вести себя, как  разумные  люди?  -  сказала  им
Елена.
   - У него нет разума, - заявил маленький грек.
   - А у тебя какой разум, если ты женился и народил детей?
   - У них побольше разума, чем у тебя. Ребенок умней тебя.
   - А ты, конечно, самый умный в семье?
   - О чем они тараторят? - спросил Тэп у Елены.
   - Так. Просто спорят. Пусть себе... - ответила она.
   - О чем они спорят? - спросил Квейль.
   - Пустяки. Сперва разговор шел о немцах в Триккала. А теперь перешел на
личности.
   - Скажите им: если немцы в Триккала, значит, они там. Вот и все.
   - Это не поможет.  Разговор  перешел  уже  на  совсем  другие  темы,  -
ответила Елена.
   - Нечего сказать, из хорошей ты, видно, семьи,  если  говоришь  так,  -
продолжал маленький грек.
   - Тебе, кажется, знаком этот язык.
   - Я проходил мимо золотарей и слышал такой разговор.
   - Не в выгребной ли яме ты сидел в это время?
   - Если бы я там был, то наверно встретил бы тебя! -  крикнул  маленький
грек.
   - Это, должно быть, была просто свалка для дезертиров.
   - Я не дезертир! - завопил маленький грек. Они уже оба кричали.
   - А кто же ты?
   - Если я - дезертир, то и она тоже.
   - Она - сестра при инглизи. Может быть, и ты тоже?
   - Перестаньте, - сказала Елена. - Будет вам. Никто из вас не  дезертир.
Успокойтесь на этом.
   - Да что это такое в самом  деле!  -  воскликнул  Тэп  по-английски.  -
Замолчат они когда-нибудь?
   Спор продолжался, торопливый, громкий, ожесточенный, и наконец  перешел
в открытую перебранку.
   - Все спорят, - сказала Елена.
   - Скажите им, что мы их выкинем, если они не перестанут, - заявил Тэп.
   - Не говорите им ничего, - неожиданно вмешался Квейль.
   - Они мне осточертели, Джон, - настаивал Тэп.
   - Не придирайся, Тэп. Они просто делают практические  выводы  из  своих
мировоззрений. Оставь их.
   - Их мучает беспокойство, - объяснила Тэпу Елена. - Они оба боятся, что
их будут обвинять в дезертирстве.
   - Передайте  ему,  что  мы  не  считаем  его  дезертиром,  -  сдержанно
обратился Квейль к большому греку. -  Мы  не  считаем  ни  одного  из  вас
дезертиром. Вы отвоевали, вот и все.
   - Мы только начинаем воевать, - спокойно ответил грек.
   - Может быть, - вмешалась Елена. -  Но  это  будет  уже  другая  война.
Скажите ему, что инглизи не считает его дезертиром.
   - Скажите вы.
   - Это будет не одно и то же.
   - Я не могу. Прошу прощенья, инглизи.
   - Вы дьявольски упрямы, - заметил Квейль.
   - Это признак, что я хороший грек.
   - Хороший или нет, но вы можете передать.
   - Прошу прощенья, инглизи.
   Теперь все были сердиты.  Все  говорили  быстро,  без  пауз,  с  жаром.
Отношения стали натянутыми. Вслед за  последними  словами  большого  грека
наступило молчание, но в нем не было мира и спокойствия.
   Они продолжали ехать в молчанье. Вокруг была зеленая равнина, и жара, и
ряд чахлых тополей, кое-где тянувшихся по обочинам дороги, и сухие  колеи,
бороздившие землю, и платаны, и открытая даль. Стояла тишина,  и  не  было
никакого движения. Не было войны. Не было  ничего.  Они  просто  совершают
мирную прогулку в теплом краю, и нет никакой опасности и никакой спешки, и
хорошо так жить - без спешки и без напряжения.
   - Это мне не нравится, - сказал Тэп.
   Не так просто было разрядить напряжение, которое владело  ими  вот  уже
полчаса.
   - Что?
   - Дорога совершенно пуста. А тут должны бы быть греки или кто-нибудь.
   - Они эвакуировались.
   - Да, но кто-нибудь должен же быть. Мне это не нравится.
   - Чем же ты это объясняешь?
   - Слишком тихо кругом. Можно подумать, что вот-вот появятся немцы.  Что
тут все уже ждет их.
   Их мучило беспокойство, пока они не увидели  на  дороге  крестьянина  с
овцами. Они остановились и стали  расспрашивать  его,  где  весь  народ  и
почему на дорогах пусто, и он ответил, что люди ушли в горы. Да, в горы.
   Дорога была теперь  прямая,  сидя  возле  мотора,  Квейль  как  следует
прогрелся и опять почувствовал  себя  хорошо,  а  ровный  отчетливый  стук
мотора действовал так же, как тепло.  Местами  дорога  была  попорчена,  и
Квейлю приходилось замедлять ход, но большую часть пути он вел  машину  на
хорошей скорости.
   - Если бы немцы были близко, они двигались бы по этой дороге, -  сказал
он Тэпу.
   - Возможно, - ответил Тэп. - Спроси у грека, где это место.
   - Где, по-вашему, Калабака? - спросил Квейль большого грека.
   - Там, где среди равнины возвышаются  скалы.  Отсюда  видно.  Вон  там,
вдали.
   Квейль нагнул голову и слегка отпустил педаль, замедлив ход машины:  он
увидел высокую серую скалу впереди и бегущую к ней прямую черту дороги. Он
откинулся на спинку сиденья и опять крепко нажал педаль.  Мотор  кашлянул.
Квейль чуть отпустил педаль.  Мотор  резко  закашлял,  остановился,  опять
начал работать и опять замер.
   Наконец машина остановилась, так как мотор окончательно заглох.
   - Вы уже влили запасной бензин? - спросил Квейль.
   - Нет. Он здесь, - ответил Тэп.
   - Достаньте его. В баке пусто.
   Маленький грек и Тэп подняли стоявшие в машине  бидоны.  Квейль  открыл
бак. Потом достал из кармана отвертку и пробил отверстие в крышке бидона.
   - Солнце, - сказал Тэп. - Как хорошо!
   - Да. Этих двух бидонов нам  хватит  миль  на  пятьдесят.  До  Триккала
доедем.
   - Может быть, достанем немного в ближайшем городе.
   - Сомневаюсь.
   - А ведь забавно, Джон...
   Тэп засмеялся.
   - Ты что?
   - Разве не смешно? Мы с тобой, словно пара  подстреленных  уток.  Хикки
покатился бы со смеху, если б увидел нас.
   - Интересно, где сейчас наши?
   - Летают где-нибудь. Надеюсь, что вернулись в Египет.
   - Не думаю, - заметил Квейль. - А в общем какая разница?
   - У Хикки теперь, наверно, куча новичков.
   - Как раз то, что он любит.
   Квейль тихонько засмеялся и поднял второй бидон, чтобы перелить горючее
в бак.
   - Что-то будет, когда он тебя увидит, - сказал Тэп.
   - Надеюсь, что они получили наконец самолеты. Может быть, "Харрикейны".
   - Ты не сразу сможешь летать.
   - Ты не поверишь, но я совершенно здоров.
   - Ты действительно хочешь жениться на ней? На Елене?
   Квейль быстро взглянул на него. И наклонил бидон немного сильнее:
   - А что?
   У  него  опять  возникло  прежнее  ощущение,  которое  он  испытывал  в
госпитале. Была какая-то неясность и какое-то странное  чувство  -  Тэп  и
Елена, - которого он не мог определить. Квейль вылил остатки бензина в бак
и отбросил бидон. Оглянулся по сторонам и сказал Тэпу:
   - Надо бы достать воды для радиатора.
   Тэп подошел к придорожной канаве и сказал Квейлю, что там есть  грязная
вода. Квейль кинул ему бидон, и Тэп пополз по откосу, чтобы набрать  воды.
Он вернулся весь мокрый. Квейль взял у него  бидон  и  наполнил  радиатор.
Пока Квейль возился, Тэп стоял рядом с ним.
   - Как ты поступишь с Еленой, если нам придется уезжать?
   - Из Греции?
   - Да.
   - Возьму с собой.
   - На "Гладиаторе"?
   - Не все ли равно, Тэп. Способ найдется. А если нет... ну, что ж, улечу
с ней на "Гладиаторе".
   - В Египет? Жен туда не пускают. Всю последнюю партию отправили домой.
   - Там на месте увидим. Садись, не будем терять времени.
   Елена ходила в рощу и теперь возвращалась обратно. Квейль смотрел,  как
легко она идет по дороге. Она раза два тряхнула  головой,  чтобы  откинуть
назад волосы. Она, очевидно, умылась и причесалась, потому что лицо у  нее
блестело. Он улыбнулся ей,  сразу  оживившись.  Она  ответила  улыбкой  и,
подойдя к нему, взяла его под руку, и вложила свои  теплые  пальцы  в  его
ладонь.
   - У тебя уже не такое черное лицо, - сказала она и улыбнулась.
   - Больше не болит.
   - Дай я перебинтую тебе голову. У меня бинт в кармане.
   - Потом, - ответил он. - Как ты себя чувствуешь?
   - Хорошо. Трудно поверить, что здесь где-то война.
   - Тэп находит, что кругом слишком спокойно.
   - Может быть. Но я надеюсь, что все пройдет благополучно.
   И опять они сидели в машине и мчались по грязной дороге.  Вдруг  Квейлю
показалось, что он слышит гул самолетов. Он поспешно  остановил  машину  и
быстро огляделся по сторонам, но никаких самолетов не было. Скалы были уже
так близко, что тень их падала на обсаженную тополями белую дорогу. И  тут
Квейль увидел самолеты. Они летели низко. Это было крупное соединение.  Он
остановил машину, и все вышли.
   - Что за самолеты? - спросил Тэп.
   - Не знаю. Похожи на "Бленхеймы", но их у нас не так много.
   - Летят на юг.
   - Садитесь. Поедем. Они пройдут стороной. Это - первые  за  весь  день.
Хорошо бы растянуть бензин до тех пор, пока не достанем еще.  Может  быть,
найдем в этом городе.
   Впереди виднелись очертания деревянных  и  каменных  домов  Калабаки  и
высоко на скалах здания монастырей.
   Они уселись в машину и снова тронулись в путь.
   Въехав в город, они сразу увидели, что он разрушен, как Янина, и  белый
дым еще ползет по тлеющему дереву. Торчали обнаженные скелеты  зданий.  На
дороге лежали черные кучи обожженного камня, деревья стояли с  обломанными
сучьями. Нигде не было ни души, всюду валялись длинные бахромчатые обломки
расщепленных деревьев, холодный воздух был тих и  неподвижен  под  жаркими
лучами солнца.
   - Здесь ничего не найдем. Все разбомбили, - сказал Квейль,  когда  путь
им преградило  лежащее  поперек  дороги  бревно.  Квейль  и  большой  грек
откинули его в сторону.
   - Нам нужно еще бензину, - обратился Квейль  к  большому  греку.  -  Не
знаете, где бы достать?
   - Можно поискать здесь.
   - Спросите малыша.
   Большой грек спросил маленького, и маленький грек сейчас  же  оживился,
потому что с  ним  заговорили  просто,  без  вражды,  и  вышел  из  машины
улыбаясь.
   - Где-нибудь здесь найдется, - сказал он. - Надо поискать.
   - Ну что ж, - согласился Квейль. -  Давайте  поищем.  Скорее  всего  он
будет в бидонах, а не в бочках. Пять  минут  сроку.  Больше  нельзя.  Надо
попытать счастья. Ты побудь здесь, Елена. Скажи,  чтобы  они  шли  искать.
Бидоны или бочки.
   Елена передала это  грекам,  и  мужчины  пошли  по  разрушенной  черной
дороге, разошлись в разные стороны у развалин на краю городка и приступили
к поискам.
   В городке все вымерло, - не  осталось  ни  души.  Ни  души,  и  великое
молчание висело над ними. Маленький грек очень удивился,  увидев  старика,
одиноко сидящего на груде развалин; глаза у него были широко раскрыты,  на
лице написано недоумение.
   - Эй, отец, - крикнул маленький грек. - Где же народ?
   Старик промолчал, потом поглядел на него ничего не выражающим взглядом.
   - Ушли все в горы, - безучастно произнес он.
   - А тебя оставили?
   - Я стар.
   - Что же ты сам не ушел?
   - Я стар, - повторил он.
   - Не знаешь, где бы достать бензину? - спросил маленький грек.
   - Я стар, - послышался прежний бесстрастный ответ.
   Маленький грек поглядел на старика, щелкнул языком и пошел прочь.
   Квейль пробрался между развалинами маленького дома на задний двор,  где
стояли проволочные курятники и валялась на земле всякая домашняя утварь  и
обломки столов и стульев. Поблизости никого не было. Он поглядел вверх, на
монастыри, и подумал - нет ли кого-нибудь там?
   Елена стояла возле автомобиля и тоже удивлялась окружающей  тишине.  Ей
было неприятно, что кругом так тихо, а Квейль куда-то ушел. И это  был  не
простой женский страх. В этой тишине было что-то тревожное и  безнадежное,
как там, в госпитале. Какое-то ожидание. В этом разрушенном  городе  можно
было осязать тишину, как могла  она  осязать  ее  в  охваченном  сумятицей
госпитале.  Это  было  то  же  самое.  И  действовало   угнетающе.   Самая
пустынность места угнетала. Елена чувствовала, как тишина проникает в нее,
- как вдруг вернулся Тэп.
   - Ничего нет, - сказал он. - Даже еды.
   - Насколько нам хватит бензина?
   - Может быть, до ближайшего местечка. Здесь такой вид,  как  будто  все
разом сорвались с места и ушли.
   Вернулся большой грек. На ходу он вытирал руки о штаны.
   - Если бы мы были не так далеко от Германии и могли сделать то же самое
с их городами! - сказал он Елене.
   - Вы нашли горючее?
   - Ни капли. Мне показалось, что я вижу бидон, но это оказался  человек,
совсем раздавленный.
   И он опять вытер руку.
   - Ничего нет, - вернувшись, сказал Квейль.
   Теперь не хватало только маленького грека.
   - Может быть, он решил бросить нас, - сказал  большой  грек,  садясь  в
машину.
   - Он этого не сделает, - возразила Елена. - И, пожалуйста, не  трогайте
его. Он уже немолод, и ему больше подходит сидеть дома. Не трогайте его.
   Но маленький грек явился, и Елена еще раз мысленно  отметила  маленькое
лицо, упрямые глаза над сморщенным носом, щеки,  изборожденные  морщинами,
жесткие черные волосы  на  голове  и  в  бороде,  и  миниатюрную,  сутулую
фигурку. Он подошел, спокойно моргая глазами; не говоря ни слова, он сел в
автомобиль. Квейль запустил мотор и сейчас же тронул машину. Он  повел  ее
не очень быстро, - стараясь не  расходовать  слишком  много  бензина.  Они
пересекли длинную тень, отбрасываемую скалой и монастырями на ее  вершине,
и снова выехали на ровную дорогу, бежавшую через небольшие  мосты,  вокруг
которых зияли бесчисленные воронки; впрочем, вдоль всей  дороги  виднелись
теперь свежие воронки от пятидесяти- и стофунтовых бомб.


   И снова была тишина. Вокруг во все стороны тянулась равнина, и  зеленое
пространство спокойно бежало по обе стороны  машины.  Они  проезжали  один
небольшой мост за другим, и Квейль всякий раз ждал, что мост  взорван,  но
все мосты были целы. Длинный канал, извивавшийся по одну  сторону  дороги,
пострадал от легких бомб, но и тут серьезных повреждений не было.
   Тишина  водворилась  и  в  автомобиле.  Теперь  они  время  от  времени
пересекали железнодорожные пути, и это уже было похоже  на  возвращение  в
населенную область. Под конец-они  увидели  крестьяне  овцами.  Тэп  хотел
остановиться, чтобы Елена расспросила их о немцах.
   - Может быть, они знают.
   - Вряд ли, Тэп, - заметил  Квейль.  -  У  нас  нет  времени.  Мы  почти
израсходовали бензин.
   - Будем надеяться, что его хватит до  ближайшего  местечка,  -  ответил
Тэп.
   - Может быть, там австралийцы.
   - Мне кажется, здесь проходил греческий фронт.
   - Боюсь, что все это кончится  новым  Дюнкерком,  -  спокойно  произнес
Квейль.
   - Это просто ужасно... Но что мы могли поделать, черт возьми!
   - Не знаю, - ответил Квейль. - Но что-то у нас неладно.
   - Пожалуй. У нас нехватка вооружения.
   - Не только это.
   - И людей не хватает. И потом у нас не было  фронта.  Подумать  только,
как рухнула Франция... я до сих пор не могу опомниться.
   - Не думаю, чтобы это имело значение, - заметил Квейль.
   - Ну как же, - возразил Тэп. - У нас был бы фронт.
   - Все равно, ничего не получилось бы.
   - Почему же никто не принимает мер?
   - Не знаю, - ответил Квейль. - Не знаю.
   Теперь они чаще пересекали рельсовые пути, и  деревья  по  обе  стороны
полотна тянулись четко очерченной линией. Они проехали по пустынной  грязи
разрушенной бомбами деревни. Деревня была безлюдна, и тут Квейль в  первый
раз увидел сломанный тополь, ветви которого хлестнули по ветровому стеклу,
и это зрелище ему не понравилось. Слева горы рисовались отчетливо,  справа
они были в дымке - и там среди деревьев виднелась река.
   Около полудня Квейль опять услыхал гул бомбардировщиков.  Он  остановил
машину, стал на подножку и поглядел на небо. Он увидел, что самолеты летят
вдоль дороги  со  стороны  ущелья,  прямо  на  них.  Самолеты,  ничего  не
опасаясь, шли очень низко.
   - Лучше выйти из машины, - сказал Квейль Елене. - Скажи остальным.
   - Неужели они собираются бомбить нас? - спросил маленький  грек,  когда
стал явственно слышен шум моторов.
   - Не знаю, - ответила Елена. - Конечно,  нет.  Они,  наверно,  даже  не
видят нас.
   - Выходите из машины, - сказал ей Тэп.
   Они перебрались через придорожную канаву и пошли  по  зеленой  пшенице.
Квейль, шагая, смотрел на самолеты. Было ясно, что они летят вдоль дороги.
Их было около двадцати; они были построены четырьмя клиньями - по звеньям.
   - Они летят вдоль дороги, - сказал Тэп.
   - И, видимо, считают себя хозяевами положения, если летят так низко,  -
заметил Квейль.
   Маленький грек стал возле Квейля. Он  чувствовал  себя  в  безопасности
рядом с ним и проникся полным спокойствием, когда Квейль  оперся  рукой  о
его плечо. Он смотрел на бомбардировщики вместе с Квейлем.
   - Айропланос, - сказал он Квейлю и улыбнулся. - Инглизи?
   Он знал, что это не так.
   - Нет, - ответил Квейль; он улыбнулся маленькому греку. - Германос.
   Маленький грек плюнул и опять поднял взгляд к небу. Самолеты были почти
над ними. Равномерный гул стлался и разбегался по земле.
   - Лучше ляжем, а то как бы они не скинули шальную, - сказал Квейль.
   Они опустились в зеленую пшеницу и стали следить за  бомбардировщиками,
проходившими на высоте около тысячи футов прямо над  ними.  Прошла  первая
группа, и  они  ясно  увидели  черный  крест  на  фюзеляже,  и  крылья,  и
тревожные, угрожающие силуэты машин.
   - Дьявольски держат строй, - произнес Тэп.
   - У них хорошие летчики, - ответил Квейль.
   Над  ними  проходила  вторая  группа.  Большой  грек  поднял  винтовку,
прицелился, сделал поправку  на  отклонение  и  выстрелил.  Квейль  и  Тэп
следили за самолетами и не видели его приготовлений; они  услыхали  только
выстрел.
   - Ради бога! - воскликнул Квейль. - Что вы делаете? Хотите,  чтобы  они
все накинулись на нас? Уберите эту проклятую штуку.
   Большой грек поглядел на него и опустил винтовку.
   Квейль не отрывал глаз от бомбардировщиков. Прошла третья группа.
   - Слава богу, не заметили.
   - Наверно, заметили, но заняты другим. Сумасшедший дурак.
   - Что они могли сделать? - спросила Елена.
   - Не знаю, - ответил Тэп. - Могли сбросить фугаску.
   - Что?
   - Бомбу. Они не любят, когда в них  стреляют  из  винтовок,  -  пояснил
Квейль.
   - Прошу прощения, инглизи, - сказал большой грек. - Я не  мог  спокойно
смотреть, как они тут летают.
   - Понимаю, - ответил Квейль. - Но хорошо все-таки, что они не  обратили
внимания.
   Они пошли обратно по пшенице.
   - Хорошая пшеница, - заметил большой грек по-гречески.
   Маленький грек теперь чувствовал, что он не хуже других, и был настроен
благодушно.
   - Ей не суждено сделаться хлебом, - сказал он.
   - Времени еще много, - возразил большой грек. - До жатвы еще далеко.
   Он срывал длинные зеленые колосья на ходу.
   - И тогда она достанется немцам.
   - Да.
   - Ты знаешь толк в пшенице?
   - У моего отца была земля. Помню, ребенком я видел такую пшеницу.
   - Мне никогда не  приходилось  видеть  пшеницу  так  близко,  -  сказал
маленький грек.
   - Это хорошая пшеница. Нынешним летом пшеница хорошо уродилась.
   Теперь маленький грек был счастлив;  он  протянул  руку,  чтобы  помочь
большому перебраться через канаву. Большой грек отказался  от  помощи,  но
маленький грек не обиделся и спокойно сел в машину.
   Они продолжали свой путь под  ровный,  однообразный  гул  мотора;  и  в
машине была жара; и была спешка и тревожные мысли о том, хватит ли бензина
только до Триккала или и дальше, потому что немцы, наверно,  уже  подходят
туда.


   Цель была уже близка; всякий мог это заметить. Вот группа тополей,  вот
платаны, а частые рощи больше всего говорят о близости города.
   - Уже Триккала, - сказал Тэп.
   - И опять бомбардировщики.
   Квейль увидел их сквозь ветровое стекло. Все вышли из машины и сошли  с
дороги. Это была новая группа самолетов.
   В Триккала тоже не оказалось жителей. Проехав через город, Квейль  взял
направление на юг.
   - Какой следующий город? - спросил Тэп.
   - Лариса. Не знаю, как мы туда доберемся, - тихо  ответил  Квейль.  Тэп
сидел теперь рядом с ним, на переднем сиденье.
   Они переезжали какую-то реку по поврежденному бомбами маленькому мосту,
когда Квейль вдруг заметил, что мотор чихает, хотя продолжает работать.
   - Долго не протянет, - сказал Тэп.
   - Миль тридцать от Триккала мы, наверно, проехали, - ответил Квейль.
   - Что мы будем делать, если машина станет?
   - Если дотянем до Ларисы, тогда не страшно.
   Квейль обтер руками рулевое колесо,  скользкое  от  пота.  Он  прищурил
глаза, чтобы дать им отдых от солнца, испещрявшего взгорье длинными тенями
деревьев. Наверно, Лариса  уже  недалеко.  Если  бензина  хватит  хоть  не
надолго, они скоро будут там. Квейль не хотел верить, что там немцы.
   Дорога делала, казалось, ненужные извилины и была совершенно  пустынна.
Квейль принялся считать про себя от одного до  десяти  и  обратно,  что-то
неясно бормоча себе под нос. Местность гладко расстилалась по обе  стороны
дороги,  пока  тянущаяся  с   юга   возвышенность   внезапно   не   сузила
пространство. До сих пор они ехали вдоль берега реки, а  теперь  пересекли
реку и продолжали путь по возвышенности.
   - Я припоминаю эти места. Я бывала здесь. Лариса уже близко, -  сказала
Елена Квейлю.
   Небольшой подъем вынуждал их идти на  второй  скорости.  Дорога  делала
широкие повороты и во многих местах была покрыта жирным слоем грязи. Порою
казалось, можно слышать, как цилиндры поглощают бензин. И вот на одном  из
таких поворотов мотор зашипел, потом  опять  застучал  и  наконец,  совсем
замер.


   - Точка, - сказал Тэп.
   Квейль поставил машину у края дороги.
   - Что мы теперь будем делать? - спросил маленький грек у Елены.
   Она ответила, что не знает. Она ждала, что сделает Квейль. Он сидел, не
отнимая рук от руля и глядя вперед на дорогу; он старался припомнить карту
района Ларисы, которой они пользовались, когда стояли здесь.  Может  быть,
напрямик будет ближе. Но это рискованно, так как можно сбиться  с  пути  и
прозевать дорогу в Афины.
   -  В  самом  деле  пусто,  -  сказал   Тэп.   Он   раскачивал   машину,
прислушиваясь, не плещет ли в баке.
   - Ладно, - промолвил Квейль. - Надо собираться. Пойдем пешком.
   Седоки вышли из автомобиля. Квейль обшарил его -  нет  ли  чего-нибудь,
что стоило бы взять с собой. Но ни одного предмета, стоящего  каких-нибудь
хлопот, не оказалось.
   Он вышел из машины, захлопнул дверцу и пошел вслед за  остальными,  уже
шагавшими по  дороге.  Маленький  грек,  ожидавший  Квейля,  встретил  его
радостной улыбкой и широкими шагами пошел в ногу с ним  вверх  по  склону.
Елена обернулась,  ища  глазами  Квейля;  она  увидела  машину,  аккуратно
поставленную на краю дороги, и подумала,  что  это  очень  характерно  для
добросовестной обстоятельности Квейля.
   Он нагнал ее, и они пошли втроем.  Большой  грек  и  Тэп  шли  ярдов  в
двадцати впереди. Они поднимались вверх по  склону,  не  останавливаясь  и
почти не разговаривая. Только раз Квейль крикнул:
   - Не торопись, Тэп. Идти еще долго.
   - О'кэй, Джонни! - крикнул Тэп в ответ и продолжал идти прежним шагом.
   За подъемом начиналась ровная извилистая дорога, прорезывавшая ту самую
возвышенность, на которую они только что поднимались. Они нестройно шагали
по грунтовой дороге, и их разгоряченные тела скоро дали им  почувствовать,
что солнечное тепло превратилось в жару.
   - Осталось у нас что-нибудь съестное? - спросил Квейль у Елены.
   - Нет.
   - Я тоже не прочь закусить. Не отказался бы и от глотка воды, -  сказал
Тэп.
   - Как твоя рука? - спросил Квейль.
   - Как камень. А твоя голова?
   - В порядке.
   - Я переменю тебе повязку, - сказала Елена. Они шли по  очень  грязному
отрезку дороги. Квейль снял куртку.
   - Потом. Сперва разберемся, где мы, - ответил он.
   - Мне кажется, я слышу разрывы  бомб,  -  обернувшись,  сказал  большой
грек. Он шагал впереди, а Тэп шел теперь сзади вместе с Квейлем, малышом и
Еленой.
   Квейль, не останавливаясь, прислушался. До него донесся  гул  разрывов,
но для бомб в этом звуке было слишком мало грохота. Звук был тупой  и  без
отзвуков, и потом это были отдельные разрывы,  а  не  слитный  глухой  гул
бомбежки.
   Квейль понял, что это артиллерия. Они достигли теперь вершины  подъема,
и скоро должен был начаться спуск. Когда они прошли широкий поворот, перед
их глазами открылись ровная  местность,  тянущаяся  вплоть  до  Ларисы,  и
очертания города, широко раскинувшегося по  обе  стороны  реки,  и  группы
высоких деревьев вокруг города и в самом городе, и отчетливо  выделяющиеся
белые дома.
   - Добрались все-таки, - воскликнул Тэп. Он опять шагал впереди.
   - Я еще слышу бомбежку, - заметила Елена.
   - Я говорил, что уже близко, - сказал маленький грек.
   Он ускорил шаг, чтобы догнать Тэпа и большого грека.
   - Не видно, чтобы город бомбили, - крикнул Тэп.
   - Это артиллерия, - ответил Квейль.
   - Вон грузовик на дороге.
   Елена показала на северо-восток.  Они  увидели  грузовик,  спешивший  в
сторону Ларисы, и столб белой пыли, который следовал  за  ним,  крутясь  и
утопая в насыщенном парами воздухе.
   - Что это может быть за артиллерия? Где она?
   - Где-то слева.
   То есть на севере, подумал Квейль. И, по-видимому, в горах.  И  тут  он
вспомнил вид этой местности, открывавшийся перед  ним  во  время  полетов.
Самые близкие к Ларисе горы - те, через которые они сейчас пробираются.  А
на севере ближайшие - милях в пяти отсюда.
   - Должно быть, где-то поблизости идет бой, - сказал он Тэпу.
   - Поспешим тогда.
   Они шли все вместе по дороге и смотрели, как поднимающийся  над  горами
дым низко стелется по залитой солнцем земле. Подъем  остался  позади,  они
шли по ровной местности. Им казалось, что до  города  теперь  дальше,  чем
раньше. Когда они дошли до первого дома, Квейль ждал, что вот-вот выскочит
немецкий патруль. Но они без помех продолжали свой путь среди редких домов
предместья,  и  была  слышна  только  артиллерийская   пальба   с   далеко
разносящимися долгими раскатами. Был еще черный дым, но не густой,  и  они
видели бесчисленные воронки вдоль дороги.  А  потом  Квейль  разглядел  на
большом мосту, к которому они подходили, человеческую фигуру.
   - Ты видишь? - спросил его Тэп.
   - Да.
   - Ну?
   - Ну?
   - Черт возьми, неужели немец!
   Они направились прямо к мосту. Бородатый грек шел  с  Квейлем  впереди.
Тэп неуверенно шагал по обочине. Елена и маленький грек следовали за  ним.
Все старались всмотреться в человека на противоположном конце  моста.  Тэп
понял первый.
   - Посмотри на шляпу, - сказал он Квейлю.
   Они были уже у самого моста. Человек направился  к  ним.  На  нем  была
широкополая шляпа австралийских войск.
   - Кто такие? - спросил австралиец.
   Квейль увидел у него на рукаве буквы "МП" - знак военной полиции.
   - Ну и повезло нам! - воскликнул с радостным смехом Тэп.
   - Я чуть не умерла от страха, - призналась Елена.
   - Нам очень повезло. Это аустралос, - объяснил большой грек маленькому.
   Маленький грек сохранял спокойствие.
   - Кто такие? - повторил  австралиец.  Он  рассматривал  их.  Он  увидел
грязные бинты на голове Квейля, и его черное лицо, его драную куртку, и не
имевшие никакого отношения к его синей форме  брюки  цвета  хаки,  грязные
стоптанные сапоги, и изорванную теплую куртку на руке. Он увидел  девушку,
Елену, загорелую и улыбающуюся, с  теплыми  щеками  и  высокой  грудью,  в
светло-коричневом пальто и стоптанных ботинках,  без  чулок,  глядящую  на
него в упор радостным взглядом. Увидел большого грека  с  острой  бородой,
глазами с поволокой и винтовкой за плечами и  другого  грека,  маленького,
стоящего за чернобородым, и Тэпа  в  застегнутой  на  все  пуговицы  синей
форме,  у  которого  одна  рука  безжизненно  висела,   а   другая   была,
по-видимому, на перевязи, и обе были  в  грязи  после  возни  с  греческим
грузовиком. На шее у него был воротничок, но не было галстука.
   - Мы страшно рады, что встретили вас, - обратился к нему Тэп.
   - Мы из Янины, - прибавил Квейль.
   Австралиец  смотрел   на   них,   загораживая   дорогу.   Он   держался
настороженно.
   - Мы англичане, -  сказал  Квейль  и  показал  на  вышитые  у  него  на
нагрудном кармане крылья.
   - А остальные?
   - Греки. Я за них ручаюсь. Девушка - сестра, поехала с нами.
   - Покажите ваши документы, - потребовал австралиец.
   Он говорил с австралийским акцентом, и Квейль вспомнил Вэйна. Он  вынул
отсыревшие  документы  и  желтый  пропуск,  выданный   штабом   британских
вооруженных сил в Греции. Тэп тоже вынул  свой  пропуск.  Елена  протянула
листок  бумаги,  на  котором  было  написано  что-то  по-гречески.   Греки
предъявили свои солдатские книжки.
   - Можете не беспокоиться, все в порядке,  -  сказал  Квейль.  -  Мы  из
Янины,  из  восьмидесятой  эскадрильи.  Я  был  сбит,  а  он  находился  в
госпитале. Нам удалось достать автомобиль, но вон  там,  на  горе,  у  нас
вышел бензин. А что там, дальше?
   - По-видимому, у вас все в порядке, - сказал австралиец. Он поглядел на
черное, покрытое ссадинами лицо  Квейля  и  окончательно  удостоверился  в
этом. Он протянул документы обратно. -  Тут  у  нас  становится  жарко,  -
прибавил он.
   - Попадем мы в Афины?
   - Иногда туда ходит грузовик связистов. Это все, что осталось.
   - А как дела? - спросил Квейль.
   - Чертовски скверно. Нас бомбят каждый день.
   - Да, но что делается? Мы ведь ничего не знаем.
   - Дела плохие. Вы совсем ничего не знаете?
   - Ничего.
   - Мы оставили Флорину. Потом Элассон. Там было черт знает  что.  У  них
слишком много самолетов и танков. Они зверски бомбили нас.  Мы  ничего  не
могли поделать. У нас в воздухе ничего не было. Ребята сдерживали  их,  но
сила солому ломит.
   - Что же теперь будет?
   - Думаю, отойдем  к  следующему  проходу  в  горах.  Я  получил  приказ
вернуться в Фарсалу. Саперы взорвут этот мост, как только пройдет  связной
грузовик. Немцы всего в нескольких милях. Вы слышите пальбу?
   - А когда пройдет грузовик?
   - Может показаться каждую минуту. Слышите?  Эти  опять  тут,  -  сказал
австралиец.
   Издали донесся протяжный гул многочисленных самолетов.
   - Они летают тут весь день. Лучше сойдите с моста.
   Австралиец снял широкополую шляпу и надел стальной шлем. Потом поглядел
на Елену и предложил шлем ей, но  она  улыбнулась,  отрицательно  покачала
головой, сказала: "Нет, спасибо", - и пошла рядом с  ним  по  травянистому
лугу в сторону от моста.
   Квейль шел сзади. Прямо впереди виднелись очертания Ларисы. Сейчас  они
уже расплывались, так как наступали сумерки - солнце  зашло  за  гору.  Он
видел силуэты тополей и белых  платанов  в  освещенной  последними  лучами
солнца светло-розовой пыли, наполнявшей воздух. Он взглянул на  небо,  ища
самолеты. Они шли с севера из-за горной гряды.
   - Надеюсь, мы успеем вовремя выбраться отсюда, - сказал Квейлю Тэп.
   Они подошли к месту, где уселась Елена, оба грека и австралиец.
   - Времени у нас немного, - сказал австралиец. - Если  связной  грузовик
не вернется, значит, немцы скоро придут сюда по этой дороге. Поэтому они и
бомбят Ларису, надо думать.
   Теперь самолеты были хорошо  видны.  Они  летели  четырьмя  группами  в
неровном строю в сопровождении небольшого числа истребителей  над  ними  и
под ними. Когда они приблизились  к  городу,  первая  группа  повернула  к
Ларисе, и солнце осветило падающие с самолетов серии  бомб.  Когда  первая
группа набрала высоту и стала развертываться для второго захода, ее  место
заняла вторая группа.  Раздались  новые  взрывы,  и  черный  дым  поднялся
столбом; он расходился веером, как дым от паровоза, и  просачивался  между
тополями в покой, тишину и тепло багрового неба.
   Третья группа, пролетая над городом, слегка отклонилась к  югу.  Квейль
видел, как пикировал каждый самолет и как подымался  высоко  вверх  черный
дым.
   - Метят в аэродром, - сказал австралиец. - Похоже,  будто  попали.  Там
были истребители, "Харрикейны".
   - Нам надо пойти туда, - сказал Тэп Квейлю.
   Квейль кивнул и продолжал  смотреть,  как  пикируют  бомбардировщики  и
растет черный дым. Он знал, что  это  загорелся  самолет  или  цистерна  с
бензином. Они пошли обратно к дороге.
   - Послушайте, - сказал Квейль австралийцу. - Если мы пойдем дальше,  вы
скажете, чтобы грузовик подобрал нас? Мы будем идти по  дороге.  Попробуем
пройти на аэродром.
   - Скажу, - ответил австралиец.
   - Приведет нас эта дорога на аэродром?
   - Да. Ступайте прямо  через  город.  Когда  выйдете  из  города,  будет
поворот. Вы увидите оттуда палатки. Если грузовика долго не будет,  я  сам
пойду туда. На этой дороге каждую минуту могут появиться немцы.
   - Спасибо, - сказал Тэп.
   - Скверно, правда? - заметил австралиец.
   - Хуже быть не может, - согласился Тэп.
   - Идем, - сказал Квейль Елене.
   - Всех благ, - кивнул Тэп австралийцу.
   Австралиец смотрел, как  пятеро  путников  медленно  и  вяло  брели  по
дороге. Их дело тоже дрянь, думал он. Видно,  чертов  грузовик  где-нибудь
сковырнулся. Здесь похоже на окрестности Роз-бэй, вот занятно.  Но  какого
дьявола застрял этот грузовик? Подожду, пока они отойдут немного, и,  если
не будет грузовика, пойду на своих на двоих, -  дело  дрянь,  дрянь  дело,
факт.
   И он смотрел на путников, исчезающих в пурпуре заката, на черную пелену
дыма, на тополя; он был теперь один в самом центре всего этого мира  тепла
и покоя, а впереди - только широкая речная гладь  с  ее  милой  зеленью  и
тополями. И  абсолютно  ничего  вокруг.  И  скоро  тут  будут  немцы.  Эта
местность похожа на Роз-бэй. Кажется, пора выбираться отсюда.
   И он зашагал по дороге.



23

   Они шли по краю луга, превращенного в аэродром, и смотрели  на  горящий
"Харрикейн". В конце поля стояли два  высоких  грузовика  и  на  таком  же
расстоянии друг от друга еще "Харрикейны". Верно, сейчас снимутся, подумал
Квейль. Постараемся устроиться на одном из грузовиков.
   Они подошли к людям, занятым погрузкой на грузовик больших ящиков.
   - Есть здесь кто-нибудь из офицеров? - спросил Тэп.
   - Вон там, - ответил один из солдат. Все с интересом глядели на пятерых
пришельцев.
   Елена осталась ждать, а Квейль и Тэп  поспешно  направились  к  группе,
стоявшей у горящего самолета.
   - Вы эвакуируетесь?  -  спросил  Квейль  у  лейтенанта  авиаотряда,  не
отрывавшего глаз от самолета.
   - Откуда вы взялись?
   - Из Янины. Просим принять нас на грузовик.
   - Мы из восьмидесятой эскадрильи, - добавил Тэп.  -  А  ваша  семьдесят
третья?
   - Да, - ответил лейтенант. - Что же вы делали?
   - Это Джон Квейль, - объяснил Тэп.
   - Вы! Значит, вы живы и  здоровы?  -  воскликнул  лейтенант.  -  А  все
считают вас погибшим. Вы настоящий герой. Что с вами было?
   - Я был сбит. Как насчет грузовика?
   - Они сейчас тронутся.
   - Вы можете дать знать в штаб, что мы едем? - спросил Тэп.
   - Связи больше нет. Но я сообщу. Я лечу туда. Эти  негодяи  только  что
разбомбили нас. Вы видели?
   - Да.
   - Мы потеряли самолет. Пойдемте, я скажу сержанту, чтобы он взял вас  с
собой.
   Они пошли обратно к грузовику. Лейтенант сказал  сержанту,  что  с  ним
поедут эти двое.
   - С нами два грека и девушка-гречанка, моя невеста,  -  сказал  Квейль.
Ему было неловко, но он знал, что  лучше  сказать  сразу,  чтобы  не  было
необходимости объясняться потом.
   - Уж не знаю, как быть с греками.  Мы  и  так  перегружены,  -  ответил
лейтенант.
   - Нам пора двигаться, - сказал сержант. - Вы сейчас летите?
   - Да. Вот что, сержант. Захватите и греков. Они помогли  этим  офицерам
выбраться  из  Янины.  Придется  довезти  их.  Скиньте  что-нибудь,   если
перегрузка слишком большая. Ладно?
   - Да, сэр.
   - Ну, меня ждут,  -  сказал  лейтенант.  -  На  первом  грузовике  едет
пилот-офицер. Это его "Харрикейн" горит. Он позаботится о  вас.  Даст  вам
что-нибудь поесть. И вы позаботьтесь о них, сержант.
   - Да, сэр.
   - Всего хорошего. Рад, что вы целы, Квейль.
   - Всего хорошего, - ответил Квейль и пожал ему руку. - Спасибо за все.
   - Я сообщу, когда буду в Афинах, - сказал лейтенант и поспешил к своему
самолету.
   Они стояли и смотрели, как он садился.  Механик  был  уже  на  месте  и
запустил мотор. Когда лейтенант стал рулить к краю площадки, где  самолеты
должны  были  построиться  клином,   механик   направился   к   грузовику.
"Харрикейны" уже вырулили и построились, когда  до  слуха  Квейля  донесся
ровный гул. Он быстро обернулся на звук и увидел, что  из-за  гор  выходит
большая группа самолетов. Ему бросились в глаза их обрубленные,  угловатые
крылья,  и  он  сразу  узнал:   "Мессершмитты".   Он   бросился   было   к
"Харрикейнам", чтобы предупредить их, ко они уже рулили на взлет.
   - Смотрите! - воскликнул Тэп. И он указал на "Мессершмитты", перешедшие
в крутое пике.
   - Господи! - вырвалось у механика.
   Квейль молчал. Он чувствовал, понимал, знал, что сейчас произойдет.
   - Ложись! - крикнул Тэп.
   Они растянулись на траве и стали ждать, что будет.
   Только  Квейль  остался  на   ногах.   Он   следил   за   происходящим.
"Мессершмитты" обрушились на "Харрикейны" как раз в тот момент,  когда  те
отрывались от земли и шасси их еще касались ее.
   - Ублюдки! - завопил во все горло Квейль.
   Немцы шли тройками. И тут началось. Квейль слышал рев  "Харрикейнов"  и
знал: они и не подозревают о том, что "Мессершмитты" чуть не сидят на них.
Все превратилось  в  сплошной  рев.  "Харрикейны"  были  почти  прямо  над
Квейлем, когда первые три "Мессершмитта" вышли из пике  и  открыли  огонь.
Послышалась короткая очередь, потом длинная, потом опять короткая, и снова
рев. "Мессершмитты" взмыли вверх. Квейль видел, как  пули  бороздят  землю
вокруг него. Он не двигался и смотрел на смерть.
   "Харрикейны" уже  заметили  опасность.  Вторая  тройка  "Мессершмиттов"
обрушилась на них, и протрещали новые  очереди.  "Харрикейны"  уходили  по
горизонтали и пытались набрать высоту, но из  каждого  немецкого  самолета
протрещала очередь,  из  каждого  метнулось  пламя,  и  воздух  прочертили
трассирующие пули, и можно было  оглохнуть  от  шума,  и  Квейль  стоял  и
кричал, и в одну неуловимую долю секунды ведущий  "Харрикейн",  охваченный
пламенем, рухнул на землю и с глухим шлепающим звуком разорвался на десять
тысяч частей, и послышался  запах  гари,  и  рев  моторов  не  умолкал,  и
остальные два "Харрикейна"  продолжали  свой  бреющий  полет  и  пробовали
набрать высоту, и третья тройка "Мессершмиттов" налетела на них, и  Квейль
по-прежнему стоял и кричал и не спускал глаз с "Харрикейнов",  потому  что
они немного набрали высоту и делали то, что надо, - не вступали в  бой,  а
уклонялись и набирали высоту, - и Квейль знал,  что  они  вывернутся,  так
как, выходя из пике, "Мессершмитты" потеряли слишком много скорости, и вот
"Харрикейны" уже уходят за горную цепь. А в воздухе остался запах гари  от
охваченного пламенем "Харрикейна".
   - Это наш лейтенант, - сказал механик сержанту.
   - Прикончили... Ублюдки... Сукины дети...
   - Пойдем посмотрим.
   - Бесполезно, - возразил сержант. - Тут дело копчено.
   Он сохранял невозмутимость.
   - Суки. Подлые ублюдки. Что делают!
   - А чего вы от них ждали? Что они будут нас спрашивать? - вмешался Тэп.
   Разозленный, он стоял рядом с Квейлем и смотрел на высокий столб белого
дыма, который смешивался с  дымом,  тянувшимся  от  Ларисы  и  от  первого
"Харрикейна", уничтоженного на земле.
   Елена  подошла  к  Квейлю;  он  ответил  медленным   взглядом   на   ее
прикосновение и увидел, что она беззвучно плачет.
   - Какой ужас!  -  она  произнесла  это,  обращаясь  к  земле,  а  не  к
окружающим.
   -  Пойти  посмотреть?  -  спросил  Квейля  сержант,   глядя   на   дым,
поднимающийся от машины лейтенанта.
   - Пошлите кого-нибудь. Может быть, что-нибудь можно сделать, -  ответил
Квейль. Он сам не верил в это.
   Сержант сказал механику. Тот не побежал, как казалось бы  естественным,
так как ясно было, что надежды нет. Квейль пошел с механиком, Тэп за ними.
Обломки "Харрикейна" разлетелись во все стороны, а  посреди  был  пылающий
костер. Высокий столб дыма стоял над  местом  смерти  "Харрикейна",  а  на
самом месте ничего не было. Только черное пятно, и дым, и  ничего  больше.
Квейль стоял в недоумении: абсолютно ничего.
   Он повернулся и пошел  обратно,  по-прежнему  чувствуя  запах  горящего
бензина и различая  в  нем  еще  другой  запах,  -  хоть  не  был  уверен,
действительно ли это так. Но не осталось ничего. Абсолютно ничего.
   - Экая чертовщина, - произнес Тэп, когда пришел в себя.
   Квейль ничего не ответил.
   - Мне было бы легче участвовать в этом, чем смотреть, - продолжал  Тэп,
разговаривая больше сам с собой. Квейль кивнул и направился к грузовику.
   - Давайте трогаться, сержант, - сказал он. Тут он увидел остальных. Они
лежали на земле. Среди них был и молодой пилот-офицер, который  побежал  к
самолету лейтенанта в момент катастрофы. Тогда Квейль не заметил  его,  но
теперь увидел. Он поглядел на его удаляющуюся фигуру, когда  тот  пошел  к
своему грузовику. Все молча  расселись,  взобравшись  в  кабины  и  кузовы
больших грузовиков, и машины тронулись.
   Механик, который ходил к погибшему самолету, сел за руль в той  машине,
где находились Квейль и  Елена.  Тэп  сел  в  переднюю,  на  которой  ехал
пилот-офицер. Греки тоже поместились в ней.
   Подъехав к дороге, они увидели, что к ним мчится в облаке пыли грузовик
без верха, с квадратным передком. Он остановился, чтобы дать их  грузовику
выбраться с поля на дорогу. Шофер поднялся с места и стоял.  На  нем  была
широкополая австралийская шляпа.
   - Вам надо поторапливаться, - сказал он.
   - Это не связисты? - спросил Тэп.
   - Нет, мы саперы. Мы только что взорвали мост  там,  позади.  Вам  надо
поторапливаться. Немцы уже на дороге, в нескольких милях.
   - Черт побери, где же армия? - спросил один из солдат.
   - А где бы ты думал? В горах, сдерживает немцев, чтобы вы, черти, могли
удрать.
   - Ну и дела, - заметил англичанин.
   - Убирайся ты, знаешь куда... Скажи-ка  лучше,  где  ваша  авиация?  Да
двигайтесь же, - оборвал австралиец.
   Механик дал ход, и тяжелая машина двинулась  вперед.  Грузовик  саперов
обогнал ее и вскоре исчез из виду. Понемногу машина набрала  скорость,  но
все-таки шла медленно, а передний грузовик, в котором ехал Тэп, подвигался
еще медленней.
   Квейль заметил, что шофер все время смотрит  в  зеркало  сбоку  кабины,
словно ожидая каждую минуту увидеть немцев. Квейль  и  сам  ждал  этого...
Здесь, на земле, это чувство, что немцы следуют по пятам, похоже на  такое
же ощущение в воздухе. Но движемся мы медленно, и  становится  уже  темно.
Пожалуй, мы остались здесь одни во всем районе...
   - Куда вы  хотите  добраться?  -  спросил  он  механика,  шотландца  по
национальности.
   - В Афины, - ответил шотландец.
   - Нет, - сегодня.
   - Куда удастся. Все едут в Ферсалу. Там, наверно, штаб. Если фрицы  нас
не догонят...
   - Эти три самолета были последние в эскадрилье?
   - Да.
   Шотландец лавировал, ведя тяжелый грузовик по крутым извилинам дороги.
   - Кто был этот лейтенант?
   - Это был Кросби. Тот самый Кросби. Он  имел  крест  за  летные  боевые
заслуги.
   Шотландец говорил сдержанно, сжав губы, но  рот  его  помимо  его  волн
расплывался в широкой улыбке. Рыжие волосы торчали щеткой из-под  пилотки,
сдвинутой почти на самое ухо. Он говорил с Квейлем, как с  равным,  -  ему
было не важно, имеет ли он дело с командиром звена или  авиаполка.  Квейль
заметил, и это ему понравилось. Он смотрел, как неясная в сумерках  дорога
бежит под колеса, и по временам помогал  шотландцу  поворачивать  огромный
руль машины.
   Один раз  Елена  засмеялась,  когда  шотландец  переключил  скорость  и
послышался громкий стонущий звук.  Шотландец  поглядел  на  Елену  и  тоже
радостно засмеялся, и они почувствовали симпатию друг к Другу.
   - Вы гречанка, мисс? - спросил он, улыбаясь  и  не  замечая  того,  что
улыбается.
   - Да, - ответила она, невольно улыбаясь сама.
   - У меня есть знакомая гречанка  в  Афинах.  Я  женюсь  на  ней,  когда
вернусь.
   Он произносил "р" твердо и раскатисто, и Елена с трудом разобрала,  что
он сказал.
   - Вы женитесь на гречанке? - переспросила она наклонившись вперед.
   - Девушка хоть куда, - ответил шотландец, обращаясь  к  Квейлю,  и  тот
улыбнулся в ответ.
   - Капрал, - сказал он, - это моя невеста.
   При этих словах на губах его заиграла сдержанная улыбка.  Елена  быстро
взглянула на Квейля и тоже улыбнулась.
   - Вот как? Славно, - сказал шотландец.
   Он засмеялся и еще больше сдвинул пилотку на ухо, и они все засмеялись.
   - Моя фамилия Макферсон.
   Он произнес: Макфейрсун.
   - Вы из Глазго?
   - Нет. Из Эбердина.
   - Как это поется? "Эбердин кружится, кружится"...
   - Это Глазго, - объяснил шотландец. И запел:  -  "Еду  я  в  Глазго,  а
Глазго кружится, кружится". Это о Вилле Файфе. С  ним  случилось  нечистое
дело.
   - Как дальше? - спросил Квейль.
   Шотландец помолчал, следя за дорогой, потом запел на  родном  диалекте,
певучем и улыбчивом, как его лицо, и по временам Квейль подтягивал,  когда
вспоминал слова. Когда Квейль начинал подтягивать, Макферсон пел громче, и
оба совсем увлеклись. Елена довольно засмеялась и  протянула  руку,  чтобы
погладить Квейля.
   - Спойте греческую, - попросил шотландец.
   - Вы не поймете.
   - А ты разве поняла, что пел Макферсон?
   - Кое-что. А на каком это языке? - серьезно спросила она.
   -  Это  разновидность  английского,  шотландский  диалект,  -  объяснил
Квейль.
   - Попросту эбердинский, - вставил Макферсон. -  Как  эта  песня  насчет
Муссолини?
   Елена опять рассмеялась:
   - Это неприличная песня. Слова неприличные.
   - Ничего. Мы ведь не понимаем, - ответил Макферсон.
   Квейль подумал о том, что у Макферсона  нет  неприятной  развязности  в
разговоре  и  держится  он  без  фамильярности,  и  сам   удивился   своим
размышлениям.
   - Нет, нет. Я спою вам другую.
   - Нет. Мы хотим о Муссолини, - настаивал Макферсон.
   - Ну, ладно, - согласилась Елена.
   Она помолчала, потом начала напевать песенку  о  Муссолини;  когда  она
дошла до  припева,  Макферсон  стал  подпевать,  и  Квейль  засмеялся  над
странностью положения, когда позади немцы,  а  этот  шотландец  заставляет
Елену петь двусмысленную песенку.
   Они все смеялись, когда  передний  автомобиль  остановился  и  заставил
остановиться Макферсона.
   - Что там такое? - проворчал он и вышел.
   - Мак, - послышался голос офицера.
   - Да, сэр.
   - Как насчет чая? У вас ведь есть? Где сержант?
   - Здесь, - ответил сержант.
   - Достаньте, пожалуйста, примус. Попьем чаю.
   Тэп тоже вышел из машины, а  солдаты  стали  топать  в  кузовах,  чтобы
размять ноги. Квейль  плохо  видел  в  темноте,  но  заметил,  что  офицер
направляется к нему.
   - Финли сказал мне, что вы здесь. Я не знал, - обратился он к Квейлю. -
Сделаем  остановку,  чтобы  подкрепиться.  Финли  говорит,  что   вы   все
проголодались.
   - Я не откажусь от чая, - ответил Квейль.
   - Мистер Квейль, - обратился к нему сержант, сидевший в кузове  первого
грузовика. - Что делать с греками? Всю дорогу ругаются, как черти.
   - Сейчас узнаю, - сказал Квейль и отправился на поиски большого  грека.
Его нигде не было. Квейль не стал над этим задумываться; но в  темноте  он
заметил маленького грека,  разговаривающего  с  Еленой  у  первой  машины.
Квейль направился к ним.
   - Скажи им, чтобы они перестали, Елена.
   - Они оба очень нервничают.
   - Из-за чего? Скажи им, что это начинает надоедать.
   - Это мало поможет.
   Квейль  направился  в  темноте  к  тому  месту,   где   стоял   Тэп   с
пилотом-офицером.
   - Познакомьтесь, - сказал Тэп. - Пит Мартин, Джон Квейль.
   - Мы уже познакомились, - ответил Квейль.
   Он заметил, что большой грек делает ему знаки, и  пошел  к  нему.  Грек
стал удаляться от машины, и Квейлю пришлось идти за ним в темноте.
   - Инглизи, - сказал грек. - Мне  очень  жаль,  но  я  хочу  проститься.
Довольно отступать. Я возвращаюсь.
   - Зачем?
   - Я не могу так. Вы можете, потому что это не ваша родина. А я не могу.
   - Не сходите с ума. Что вы будете  делать?  Драться  со  всей  немецкой
армией?
   - Нет. Уйду в горы.
   - Зачем?
   - Тут все скоро будет кончено. Мы будем драться в горах.
   Квейль вспомнил Мелласа. Он помолчал, глядя в темноту.
   - Куда же вы хотите теперь?
   - Мои родные места - к северу от Ларисы, возле Олимпа.  Там  я  уйду  в
горы.
   - Хорошо, - сдержанно произнес Квейль. - Вы, конечно, лучше знаете, что
вам делать.
   - Благодарю вас. Благодарю за  то,  что  вы  доставили  меня  сюда.  Вы
хороший инглизи. Сожалею, что вас здесь побьют. Инглизи  здесь  не  смогут
воевать.
   - Нас еще не разбили, - заметил Квейль.
   - Может быть, но скоро разобьют. Теперь пойду. Желаю вам счастья с этой
девушкой. Она очень хороший человек, и другой инглизи тоже. Ну, иду.
   - Одну минуту. У вас есть провизия?
   - Нет, мне не надо.
   - Подождите, - возразил Квейль. - Я вам достану. Подождите здесь.
   Он подошел к грузовику, отыскал сержанта и попросил у него  чего-нибудь
съестного. Тот дал ему хлеба и чая.  Квейль  вернулся  на  то  место,  где
оставил грека. Он стал смотреть по сторонам, но грека нигде не было видно.
   - Вы здесь? - тихо  спросил  Квейль  по-немецки.  Ответа  не  было.  Он
всмотрелся в темноту. Даже шагов не было слышно.
   Был  только  мрак  и  шум,  доносившийся  оттуда,   где   располагались
остальные.  Квейль  крепче  сжал  хлеб  в  руке,  повернулся  и  пошел   к
грузовикам.



24

   Они снова тронулись в путь в длинной  веренице  грузовиков,  тянувшейся
так далеко, как только могло протянуть ее во тьме воображение.  Их  машина
находилась   отнюдь   не   в   хвосте.   Сзади   шли   другие   грузовики,
присоединившиеся  к  ним  на  перекрестках.  Ехали  медленно,  с   частыми
остановками, которые сознание Квейля машинально отмечало, как  переход  от
овладевавшего им сна,  приятного  тепла  и  чувства  сытости  к  случайным
обрывкам разговоров между австралийцами.
   В грузовиках  были  сплошь  австралийцы.  Раздавались  взрывы  смеха  -
смеялся Макферсон, который время от  времени  заговаривал  с  Еленой.  Раз
Елена спросила Квейля о большом греке. Квейль ответил:
   - Он ушел в горы.
   Она сказала:
   - Они все решили уйти в горы.
   Так он продолжал смутно витать между полупробуждением и полусном,  пока
не наступило яркое утро.
   - Славно вздремнули, - сказал Квейлю Макферсон, когда тот проснулся.
   - Где мы?
   - Ночью миновали Ферсалу.
   - Скоро Афины? - спросила Елена.
   - Нет. Мы еще не доехали до Ламии. А потом надо будет перевалить  через
те горы.
   - Где получился затор?
   Они стояли на месте.
   - Не знаю, - ответил Макферсон. - Вот уже несколько часов, как  тянется
эта канитель.
   - Пойду посмотрю, - сказал Квейль. - Ты тут поосторожнее, Елена.
   Он перебрался через Елену и спрыгнул с высокой кабины  грузовика.  Утро
было тихое и холодное.  Вереница  машин  тянулась  до  самого  поворота  и
исчезала  за  ним.  Квейль  и  его  спутники   были   в   самой   середине
остановившегося  потока.  Среди  машин  были  и   греческие,   но   больше
австралийских.  Были  также  два  больших  размалеванных  для   маскировки
автобуса со знаком греческого Красного Креста, полные раненых.
   Шагая по обочине грязной  дороги,  Квейль  прислушивался  к  разговорам
шоферов о причинах задержки.
   - Где же дорожная охрана? - спрашивал один из австралийцев.
   - Она не поможет. Это все чертовы греки.  Забивают  дороги  машинами  с
беженцами.
   - А что если налетят фрицы? Мы неплохая мишень.
   - Вы не из Ларисы?
   - Нет, из Элассона. Где свернуть на медицинский пункт?
   - Эх, беда. Ну, что тут поделаешь... Ехал за снарядами. Там должен  был
быть знак над складом. Но будь я проклят, если видел его.
   - Настоящая чертовщина. Кое-кто поплатится за это...
   - Где теперь фронт?
   - Где-то у Ларисы. Не знаю.
   - Укрепления возводят к югу от Фермопильской равнины.
   - В этом проклятом горном проходе?
   - Ну да. Если фрицы  упустят  такой  случай  для  бомбежки,  они  будут
ослами.
   - Прошлый раз упустили. У тебя есть бензин?
   - Конечно. Два галлона. Сколько тебе надо?
   - Четверть галлона хватит.
   - Бери. Да вы кто такие?
   - Санитарная машина. Мы из Южной Австралии. А вы не седьмой дивизии?
   - Нет, шестой. А из какой части Южной Австралии?
   - Из Южной Аделаиды.
   - Хотел бы сейчас туда?
   - Все бы отдал... Смешно - у нас там пропасть греков.
   - В Джилонге их тоже сколько угодно.
   - Надо отдать им должное. Я всегда считал их бродягами и  шарманщиками.
Оно так и есть - там у нас. Но здешним надо отдать должное.
   - Они чертовски здорово дрались, бедняги. А  мы  теперь  сматываемся  и
оставляем их.
   - Какого дьявола мы не двигаемся?
   - И как это проклятые фрицы не пронюхали.
   - Погоди, еще налетят.
   Проходя мимо, Квейль слышал, как один из австралийцев сказал:
   - Видишь этого? Это летчик.
   - Хорошо его обработали. А я не знал, что у нас есть самолеты.
   - В том-то все дело: нет самолетов.
   - Да. Нет как нет.
   Квейль больше ничего не слышал; он осторожно шагал по грязи.  Дошел  до
поворота и пошел дальше. Тут он увидел, что вереница машин тянется еще  на
четверть мили. Это были большие тяжелые машины  с  шоферами-австралийцами;
они стояли, тесно сбившись, в хвост одна другой. Некоторые шоферы сошли  с
машин и беседовали, другие хлопотали  у  себя  в  кузове  около  примусов,
торопясь вскипятить чай. Попадавшиеся  кое-где  греческие  грузовики  были
столетней давности, и люди на них сидели, взгромоздившись на горы узлов  и
всяческого скарба. Они молчали; у женщин лица были закрыты  шалями.  Дети,
подавленные всем происходящим, сидели смирно, завернувшись в одеяла.
   Дойдя до головы колонны, Квейль увидел причину затора. Это был  тяжелый
четырехосный грузовик английских воздушных сил. Задняя половина  кузова  -
на двух осях - оторвалась и опрокинулась на дорогу. Рядом  завяз  в  грязи
грузовик меньших размеров. Какой-то чин военной полиции, на  мотоцикле,  с
белой повязкой на рукаве, объяснял группе австралийцев, что  надо  делать.
Квейль остановился и молча стал смотреть, как они  подталкивали  маленький
грузовик, чтобы поставить его впереди большого. Но машина  только  уходила
еще глубже в грязь.
   - Что вы хотите сделать? - спросил Квейль полицейского.
   - Поставить этот грузовик вперед  и  оттащить  развалившуюся  машину  в
сторону. А он увяз.
   Они опять  стали  толкать  грузовик;  шофер  дал  полный  газ.  Толстые
резиновые шины забуксовали; но вдруг они уперлись в грунт и обдали  Квейля
и остальных грязью; грузовик закачался, задел крылом за сломанную машину и
сорвал крыло, но сдвинулся с  места  и  прошел  вперед.  Солдаты  поспешно
привязали к нему сломанную машину  проволочным  тросом.  Шофер  ее  сел  в
кабину - рулить. Австралийцы стали толкать ее сзади, понемногу сдвинули, и
маленький  грузовик  оттащил  сломанную  машину  с  дороги.  Квейль  пошел
обратно,  навстречу  медленно  двигающейся  вперед  колонне.   Начало   ее
представляло узкую вытянутую линию с большими промежутками между машинами,
но дальше машины опять шли, сбившись  в  группы;  после  непродолжительной
ходьбы он увидел свой грузовик. Квейль взобрался в кабину.  Елены  там  не
было.
   - Она пересела на греческую санитарную машину, - объяснил Макферсон.
   В это время кто-то стал дубасить по задку кабины.  Макферсон  остановил
машину. Послышались крики.
   - Бомбардировщики, - сказал Макферсон и выскочил. Из других машин  тоже
выскакивали люди и бежали в  поле.  Квейль  на  бегу  поглядел  вверх.  Он
услышал знакомый гул; самолеты выходили из-за тянувшихся впереди невысоких
гор, из сияния утреннего солнца.
   - Времени не теряют, - крикнул ему один из австралийцев.
   Квейль  всюду  искал  глазами  Елену.  Когда   шесть   бомбардировщиков
пролетели вдоль дороги на высоте около  тысячи  футов  и  сбросили  первые
бомбы, он лег. Он почувствовал судороги земли под  собою,  услыхал  воющий
свист и слившийся в одно грохот  первой  порции  стофунтовок,  упавших  по
другую сторону дороги, и затем уходящий вверх рев  удаляющихся  самолетов.
Квейль поднялся и снова стал оглядываться, ища Елену. Он надеялся, что она
не побежит на ту сторону дороги.
   - Промазали! - заметил австралиец.
   Колонна не пострадала. Только у некоторых машин  брезентовый  верх  был
прорван осколками. Квейль направился к греческим  санитарным  автомобилям.
Он нашел Елену в первом же из них.
   - Где ты была? - спросил Квейль. Он был зол на нее.
   - Здесь. Эти ведь не могут бежать. Посмотри на них, Джон.
   - Ну их к черту! К чему это  геройство?  Ты  их  не  спасешь  тем,  что
останешься здесь.
   - Но ведь они не могут бежать, как другие.
   - Тем хуже.
   - Не сердись, - сказала она.
   - Я не хочу, чтобы ты торчала здесь и тебя убило бомбой.
   - Они такие жалкие. Врача нет. Взгляни на них.
   Он увидел шесть носилок и засохшую кровь на полу и  услыхал  ее  запах.
Двое раненых глядели на него. Лица у них были черные.  У  одного  гноились
глаза. У другого была забинтована голова. На остальных носилках  виднелись
изможденные тени, а дальше - лицо шофера, который, обернувшись, смотрел на
них.
   - Все равно, - сказал Квейль. - Ты ничем не можешь помочь.
   - Некоторым я могу помочь, перебинтовать их. А вон тот умер.
   Она указала на последнего в ряду.
   - Ты просто упрямишься. Наш грузовик пойдет за вашим.
   - Не сердись, Джон.
   - Я не сержусь. Мы поедем за вами.
   Квейль чувствовал, что сердится на нее, чуть не ревнует ее, сам не зная
почему.  Он  влез  в  кабину  к  Макферсону,  который  потихоньку   что-то
насвистывал. Макферсон улыбнулся ему.
   - Нашли ее? - спросил он.
   - Да, - ответил Квейль.
   - Очень красивая девушка.
   И он опять улыбнулся.
   Квейль посмотрел на него и мысленно рассмеялся.
   - Что скажут ваши,  когда  узнают,  что  вы  женитесь  на  гречанке?  -
улыбаясь, спросил Квейль.
   - О, наверно пошлют меня ко всем чертям и лишат наследства. Впрочем,  у
них гроша за душой нет. Так какая разница?
   Макферсон засмеялся:
   - Эти фрицы - страшное мазло, сэр.
   Квейль почувствовал юмор, заключенный в словечке "сэр".
   - Верно, - ответил он. И опять начал беспокоиться.
   - Будет цела, - сказал Макферсон.
   - Но она не выходит из машины во время налетов.
   Макферсон ничего не ответил; он глядел на подъем впереди. Они все время
поднимались в гору и теперь находились на высоком перевале.  Квейль  опять
услышал стук в кабину.
   - Опять! - сказал Макферсон, поспешно затормозил  машину  и  выпрыгнул.
Квейль выпрыгнул в другую сторону и  на  бегу  увидел  самолеты.  Они  шли
низко. Сделав заход над дорогой, они перешли на бреющий  полет  и  открыли
огонь. Квейль видел, как  комья  грязи,  словно  тяжелые  водяные  брызги,
шлепаются на поле между  ним  и  дорогой,  и  услыхал  сперва  раздельный,
отрывистый,  а  затем  слитный  треск  нескольких  пулеметов  и,  наконец,
проносящийся мимо и возвращаемый эхом  рев  мчащихся  прямо  над  колонной
самолетов.
   Квейль вскочил и побежал к санитарным машинам. На бегу  он  смотрел  во
все стороны, нет ли где Елены. Где-то впереди горела одна из машин, а  бок
у второй санитарной машины был пробит пулями.  Он  рванул  большую  дверь.
Елена лежала на полу.
   - Елена! - воскликнул он. - Господи боже!
   Она подняла голову.
   - Улетели? - спросила она.
   Он сурово посмотрел на нее. Она не спускала с него глаз.
   - Да, - ответил он.
   Она медленно поднялась.
   - Ты сумасшедшая, - сказал Квейль. - В следующий раз не смей оставаться
здесь.
   - Здесь так же безопасно, как и снаружи.  Погляди  на  них.  А  снаружи
кто-нибудь пострадал?
   - Как будто да. Слушай, - продолжал он, - брось эти глупости...
   - Кажется, нам придется убрать того... на последней койке. Можно  будет
похоронить его здесь?
   - У нас нет времени на это, - ответил он.
   - Откуда дым?
   - Попало в один грузовик.
   Дверь открылась. Это пришел Тэп с маленьким греком.
   - Оба целы? - спросил Тэп.
   - Да.
   - Кажется, впереди кого-то хлопнуло.
   - Тэп, - обратилась к нему Елена. - Не вынесете ли  вы  того,  в  конце
ряда? Он умер.
   - А что я с ним буду делать?
   - Надо его похоронить. На остальных плохо действует, что он здесь.
   Тэп  поглядел  на  Квейля.  Квейль  вышел  из  машины  и  пошел  вперед
посмотреть, что там горит. Колонне преграждал  путь  полыхающий  грузовик.
Один из австралийцев,  защитив  лицо  шляпой,  старался  повернуть  колеса
грузовика, чтобы можно было оттащить его с дороги. Грузовик  был  привязан
тросом  к  другой  машине,  приготовившейся  буксировать  его.  Когда  она
дернула, горящий грузовик свалился набок в канаву,  и  от  воды  поднялись
большие клубы белого пара. Два австралийца принесли с поля на край  дороги
какого-то человека. У него текла кровь из шеи.
   - Ранило осколком, - сказал один из них Квейлю, когда тот подошел.
   - Вон там санитарная машина, - ответил Квейль.
   Они отнесли раненого к греческому санитарному автомобилю и подняли  его
в машину в тот самый момент,  как  маленький  грек  и  Макферсон  выносили
мертвого грека.
   - Вот тебе еще один, Елена, - сказал Квейль.
   Он  пошел  с  Тэпом  посмотреть,  куда  отнесут  мертвого  грека.   Оба
австралийца достали из своих машин лопаты  и  принялись  рыть  яму.  Когда
получилась достаточно глубокая могила, они опустили в нее мертвого  грека.
Квейль вынул у него из карманов бумаги и  хотел  отыскать  опознавательный
жетон, но не нашел.
   Австралийцы стали зарывать мертвеца, и Квейль смотрел, как черная земля
засыпает желтое лицо с неподвижными открытыми глазами. Потом он вернулся к
санитарному автомобилю.
   - Вот его бумаги, - сказал он Елене.
   Шофер санитарной машины помогал ей прибрать внутри.
   - Спасибо, - ответила она и спрятала бумаги в карман. - У  меня  ничего
нет, - продолжала она.  -  Не  можешь  ли  ты  достать  чистые  бинты  или
что-нибудь годное для перевязок? Я израсходовала все мои бинты на тебя.  И
мне нужна еще марля.
   - Поищу.
   - Тэп пошел искать, - сказала она.
   Квейль, задетый тем, что она обратилась к Тэпу, остался на месте и стал
смотреть, как она прижимает к шее  австралийца  пропитанный  кровью  бинт.
Раненый был юноша с тонкими чертами  лица  и  длинными  черными  волосами,
которые ей приходилось каждую минуту откидывать с его лица. Глаза его были
широко раскрыты, и он следил взглядом  за  ее  движениями;  он  ничего  не
говорил, но глядел широко раскрытыми глазами, потому  что  боялся  закрыть
их. Тэп вернулся с марлей и бинтами. С ним  пришел  и  ехавший  из  Ларисы
пилот-офицер.
   - Может быть, я могу помочь? - сказал офицер. - Я немного знаком с этим
делом.
   - У него сильное кровотечение, - объяснила Елена.
   Офицер наклонился и посмотрел на австралийца. Он взял из рук Елены бинт
и снял его с шеи раненого, чтобы как следует рассмотреть рану. Потом,  еще
раз взглянув на австралийца, вышел из автомобиля.
   - Недолго протянет, - сказал он совершенно спокойно  и  пошел  к  своей
машине.
   Колонна медленно двинулась. Квейль сказал Макферсону, что поедет вместе
с Еленой в санитарной машине. Он устроился на полу и  молча  сидел,  то  и
дело выглядывая наружу, чтобы посмотреть, не появились ли опять  самолеты.
Грек, лежавший на ближайших к нему носилках,  похлопал  его  забинтованной
рукой  по  плечу  и  знаком  показал,  что  хотел  бы   покурить.   Квейль
отрицательно покачал головой. Пока машина спускалась по склону, австралиец
издавал короткие стоны, потом умолк. Машина остановилась.  Квейль  услыхал
стрельбу и увидел, что все опять бегут в поле; он услыхал гул самолетов  и
закричал Елене:
   - Идем!
   Она  не  двинулась  с  места.  Разрывы  бомб  потрясли  землю.   Квейль
растянулся на полу и заставил лечь Елену,  не  позволяя  ей  подняться,  а
земля дрожала от бомбежки и пронзительного стрекотанья  пулеметов.  Сквозь
мутные окна Квейль видел  разрывы,  но  бомбы  падали  слишком  далеко  от
дороги, чтобы причинить ущерб. Наконец самолеты ушли. Квейль открыл дверь;
за дверью стояли двое австралийцев.
   - Как Флип? - спросил один из них.
   - Неважно, - ответил Квейль.
   - Он поправится? - спросил другой. Он был в стальном шлеме.
   - Трудно сказать. Вы пока  возвращайтесь  к  себе.  Эта  машина  сейчас
тронется.
   Австралийцы ушли.
   Когда санитарная машина тронулась, Квейль почувствовал  стоящий  в  ней
запах. Это был запах гниения и смерти, и он вспомнил, как  еще  школьником
постоянно думал, что настанет день, когда придется умереть,  и  этот  день
настанет неминуемо, и тогда конец всему, и  это  самое  худшее,  -  ты  не
будешь больше ходить, пить, спать, а другие останутся в  живых,  -  и  это
самое худшее, потому что все останется, хотя тебя не будет.
   - Почему ты не перейдешь обратно в ту машину? -  спросила  Елена.  -  Я
чувствую себя хорошо.
   - А почему мне не остаться здесь? - возразил он.
   - Не будь упрямцем.
   - Ты нелепо ведешь себя. Зачем ты остаешься в машине во время бомбежки?
   - А ты почему остался?
   - Я не успел выйти.
   - И я тоже.
   - Ну ладно, - уступил он.
   - Это только до Ламии, - объяснила она. - Там есть госпиталь.
   - Тебе лучше не появляться в госпитале.
   - Я выйду до того, как мы приедем туда.
   - А далеко это?
   - Шофер говорит - почти приехали. Он знает моего брата.
   - Правда?
   - Правда.
   И опять Квейль увидел, что машина остановилась и шоферы бегут  в  поле.
Он лег на пол, и Елена легла рядом с ним. Он обвил ее  рукой  свою  шею  и
повернул ее лицом  к  себе.  Он  поцеловал  ее  совсем  спокойно,  просто,
уверенно; она вспыхнула и задрожала, и он прижал к себе все ее тело. Земля
опять сотрясалась от бомб, и он чувствовал, как это сотрясение  передается
им, и ему  уже  ничего  не  надо  было  -  только  оставаться  вот  так  и
чувствовать, что Елена отдает ему то, что и он отдает ей. Так они  лежали,
пока не кончилась бомбежка. Потом Елена  медленно  встала  и  вернулась  к
австралийцу.
   До  Ламии  растянутая  колонна  подверглась  бомбежке  еще  раза   два.
Спустившись по склону,  машины  въехали  в  город.  Он  представлял  собой
пожарище, по которому еще гулял огонь. Дым и пламя стелились по земле.
   - Скажешь австралийцам, что их товарищ остался здесь в госпитале.
   - Если только госпиталь еще существует.
   - Он за городом. А мы вернемся в нашу машину.
   И она предупредила шофера, что уходит. Она приложила к шее  австралийца
толстый слой ваты и откинула с его лица длинные волосы. Теперь  глаза  его
были закрыты, лицо отекло и побледнело, и она не могла понять, жив  ли  он
еще. Она обошла остальных и сказала им, что их сейчас отвезут в госпиталь.
Они поблагодарили ее на прощанье. Она вернулась в прежнюю  машину  и  села
рядом с Макферсоном. Когда пришел Квейль, Макферсон быстро погнал грузовик
по разрушенному городу, проскочил мимо  часового,  который  что-то  кричал
ему, и догнал  другой  грузовик  на  гладкой,  ровной,  прямой  дороге  за
городом.
   - Это и есть Фермопильская равнина, - сказал Макферсон.
   - Да, - подтвердил Квейль.
   Он поглядел на расстилавшееся по обе  стороны  пространство.  Это  была
плодородная земля. Она была вспахана и зеленела; холмов было  немного,  но
впереди вздымались высокие, царившие над всей равниной горы и высокий  пик
Менендиссы.
   - Будет чудом, если этот старый  рыдван  перевалит  через  те  горы,  -
заметил Макферсон. Он низко склонился над рулем и всматривался в  темноту.
Дорога впереди была забита отступающей колонной. Макферсон покачал головой
и откинулся на спинку сиденья. Они достигли подошвы горы и  начали  подъем
по извивающейся широкими петлями дороге. Они не  успели  далеко  отъехать,
как появились самолеты. Теперь вокруг не было полей, куда  можно  было  бы
бежать от бомбежки; только кусты терновника на склоне горы сулили какую-то
защиту. Квейль и Тэп помогли Елене взобраться на склон над дорогой.
   Бомбы сыпались у подножия  горы  на  равнину.  Та  часть  колонны,  где
находилась машина Макферсона, не пострадала, но  Квейль  стоя  мог  видеть
разрывы. Это было похоже на то, как если бы мальчишка кидал камни в пруд.
   И это повторялось все время, пока они совершали подъем. Каждый  раз  им
удавалось подняться лишь на несколько футов. Когда  они  достигли  первого
перевала, перед глазами Квейля открылась вся ширь фермопильской равнины, и
Ламия, и морской залив, и широкая гладь впадающих в него рек. Было уже  за
полдень, и по временам над ними появлялось до шестидесяти и  даже  до  ста
самолетов, и Квейль видел отступающие части, растянувшиеся, как гигантская
гусеница, вдоль дороги по обе стороны перевала. Они двигались медленно,  с
остановками  из-за  жестокой  бомбежки  и  пулеметного  обстрела,  которые
продолжались весь день до позднего вечера. К концу дня они почти  миновали
горы и выехали к равнине Ливадии.
   Когда стемнело, первый  грузовик  круто  свернул  с  дороги.  Макферсон
повернул за ним, а потом отъехал в  сторону  и  поставил  свою  машину  на
некотором расстоянии от него. Квейль вышел и  помог  выйти  Елене.  Он  не
понимал, чем вызвана остановка, и пошел к первому грузовику узнать. Тэп  и
старший лейтенант стояли возле  машины  и  смотрели  по  сторонам.  Шофер,
подняв кожух мотора, копался в его внутренностях.
   - Что случилось? - спросил Квейль.
   - Придется постоять, - ответил  офицер.  -  Что-то  неладно  с  подачей
бензина.
   - И сколько это займет времени?
   - Вероятно, повозимся до рассвета.
   Елена пошла полем к лесу. Квейль поглядел ей вслед,  потом  вернулся  к
своему грузовику. Ему не хотелось торчать здесь целую ночь.  Он  чудовищно
устал, но готов был отложить сон до Афин. Теперь, когда они почти у  цели,
ждать здесь - значит зря терять время.
   - У них бензин не поступает в бак, - объяснил он  Макферсону.  -  Может
быть, мы поедем?
   - А они без нас справятся? - спросил Макферсон.
   - Не знаю, - ответил Квейль. - Пойдите взгляните сами.
   Макферсон пошел посмотреть. Возле первого  грузовика  разожгли  примус.
Квейль слышал, как сержант крикнул, чтобы дали плоский котелок,  а  солдат
ответил, что  котелок  завален  инструментами,  его  не  достать  и  можно
обойтись без него.
   - Нам лучше остаться на случай, если придется брать  их  на  буксир,  -
сказал Макферсон вернувшись. - Далеко они на своей колымаге не уедут.
   - Ладно, - ответил Квейль и пошел к первому грузовику.
   Елена уже вернулась из леса и сидела рядом с Тэпом на брезенте, который
расстелили возле машины. Старший лейтенант вытащил из своей сумки кружку.
   - Хэлло, Джон, - воскликнул Тэп. - Мы тут поим Елену чаем. У тебя  есть
чашка?
   - Меня можешь не считать, - ответил Джон. - Мой  сержант  тоже  готовит
там чай.
   На дороге непрерывно слышалось громыханье и  мелькали  длинные  тени  -
бесконечная вереница грузовиков продолжала свое отступление.
   - Мы, кажется,  только  и  делаем,  что  останавливаемся  пить  чай,  -
прибавил Квейль.
   Задержка раздражала его.
   - На этот раз из-за подачи бензина, - возразил Тэп.  -  Тут  ничего  не
поделаешь.
   - Вздор. Мы могли бы пересесть на другой грузовик.
   - Из-за одной ночи ничего не случится. Я совсем разбит и Елена тоже.
   - А где маленький грек? - вдруг спросил Квейль.
   - Где-то здесь.
   - Он пошел походить, - сообщила Елена и передвинулась к Квейлю, который
продолжал стоять. Она оказалась у его ног и потянула его за  брюки,  чтобы
он тоже сел, но он только дотронулся до ее плеча.
   - Интересно, остался еще кто-нибудь в Афинах или нет? - заметил Тэп.
   - Это еще что за новости? - спросил Квейль.
   - Ты смотри, что делается. Вся армия отступает, - продолжал Тэп.
   - Тогда Афины, вероятно, переполнены войсками, - заметил Квейль.
   - Нет, я не то хочу сказать. Я думаю, что  бомбардировочная  эскадрилья
эвакуировалась.
   - Если от нее что-нибудь осталось.
   - Не понимаю, где все "Харрикейны"?
   - Еще в Египте, -  вмешался  старший  лейтенант.  Он  погладил  светлую
щетину на своем подбородке и лег на спину.
   - Нас, видно, здорово поколотили, - сказал Тэп.
   - А ты на что рассчитывал? - спросил Квейль.
   - Не знаю. Во всяком случае не на такое отступление.
   - Нам все время придется отступать, - возразил Квейль. - Что еще  можно
делать, если не имеешь такой четкости, как у немцев? Или такой армии,  как
у них?
   - Может быть, - ответил Тэп. -  Но  я  продолжаю  утверждать,  что  при
равенстве сил мы их поколотим.
   - Чепуха. Все наши методы устарели. И вообще все.
   - Какая муха тебя укусила?
   - Бросим, - сказал Квейль и пошел к своей машине.
   - Как  насчет  чая?  -  обратился  он  к  Макферсону,  чтобы  заглушить
овладевшее им раздражение.
   - Сейчас будет готов, - ответил сержант. - Барышня будет пить с нами?
   - Она будет пить там, - ответил  Квейль.  Он  сам  не  понимал  причины
своего упорного озлобления. Он испытывал его в присутствии Елены и Тэпа  и
когда разговаривал с Тэпом о происходящем. Зато Макферсон опять делал  его
самим собой.
   - Что вы думаете  насчет  этого  отступления?  -  задал  он  Макферсону
неожиданный вопрос.
   Макферсон помедлил, потом сказал:
   - Скверно. Но мы ждали этого.
   - А чем кончится, по-вашему?
   - Дюнкерком. Мы всегда сумеем выбраться сухими из воды.
   Макферсон говорил шутливым тоном, но Квейль знал,  что  он  думает  это
серьезно.
   - Пейте чай. - Макферсон протянул ему полную кружку.  -  Только  сахару
нет.
   - Я пью без сахара.
   - Мне кажется, нужно только крепко держать в руках то, что у нас  есть,
и мы возьмем немцев измором.
   - Я тоже так думаю, - ответил Квейль, глотая горячий чай.
   - Мы будем лучше драться на своей земле.
   - Вы думаете, они вторгнутся в Англию?
   - Не знаю. - Он вдруг заговорил с особенно резким шотландским акцентом.
- Но если сунутся, ничего у них не выйдет.
   - Я думаю, вы правы.
   - Я тоже так думаю, - сказал Макферсон улыбаясь.
   Сержант и некоторые из рядовых слушали эту беседу, не  принимая  в  ней
участия, так как Квейль к ним не обращался. Сами вступить в  разговор  они
не решались. Квейль вдруг заметил, что  они  молчат;  он  понял,  что  его
беседа  с  Макферсоном  является  исключением   из   общего   правила,   и
почувствовал себя чужим  среди  этих  людей.  Он  бы  ушел,  но  не  хотел
возвращаться к Тэпу. Ему захотелось,  чтобы  Елена  была  здесь,  -  и  он
неожиданно обратился к Макферсону:
   - Подите спросите мисс Стангу, не хочет ли она выпить чаю с нами.
   Макферсон  встал  и  пошел.  Квейль  прислушивался   к   глухому   шуму
непрерывного потока отступающих и голосам вокруг него -  голосам,  которые
сдерживало его присутствие. Макферсон вернулся с Еленой.
   - Я пила чай, - сказала она. - Но меня беспокоит твоя повязка. Как она?
   - В порядке, - ответил он.
   - У меня есть бинты, если вам надо, - сказал Макферсон.
   - Не надо, - ответил Квейль.
   - Нет, надо. Дайте, пожалуйста; я перебинтую утром, когда будет видно.
   Квейль лежал на большом брезенте. Небо было подернуто  дымкой,  и  лицо
Квейля слегка покрылось росой. Елена села возле него, пощупала  повязку  и
при этом нежно погладила его по голове. Его физическая усталость дала себя
знать, и  он  заснул.  Поворачиваясь  на  другой  бок,  он  услыхал  опять
непрерывный грохот отступления. Все остальное  молчало.  Кто-то  лежал  на
брезенте, завернувшись в одеяло. Квейль наклонился над спящей фигурой. Это
была Елена.
   - Елена, - позвал он тихо.
   Она проснулась.
   - Что такое?
   - Идет дождь, - сказал он.
   Она накрылась одеялом с головой. Он протянул к ней руку,  и  она  взяла
ее. Когда он лег, она тихонько накинула на него край одеяла.
   - Ты промокнешь, - сказала она.
   Теперь ничто не разделяло их, и он почувствовал ее тепло.  Он  подложил
ей под голову руку, а  другой  рукой  обнял  ее  за  талию.  Она  спокойно
положила руку ему на грудь. Он прижался к ней и почувствовал все ее тепло.
   - Веди себя как следует, Джон. Пожалуйста, веди себя как следует.
   - Я буду вести себя как следует, - тихо и послушно ответил он.
   - Люблю, когда ты такой, - сказала она.
   - Да, - ответил он. - Да. В этом все.
   И потом была тишина, и прохлада влажного одеяла на лице, и  его  тепло,
смешанное с ее теплом. И тишина.



25

   Когда наступило дождливое утро, солдаты принялись готовить  на  примусе
чай.  Поток  отступления   не   прерывался.   Чувство   опасности,   ночью
исчезнувшее, снова вернулось. Шофер первой машины стал  налаживать  подачу
бензина, и Макферсон помогал ему. Квейль посмотрел на дорогу и понял,  что
надо торопиться.
   - Мы поедем, - сказал он Елене, которая перебинтовывала ему голову.
   - Да, - спокойно ответила она.
   - Слушай, - сказал он Тэпу, когда тот подошел к ним. - Мы сейчас  едем.
К чему нам ждать, пока исправят тот грузовик. Мы только теряем время.
   - Большой роли это не играет, - ответил Тэп, поправляя свою повязку.
   - Может быть, но мы с Еленой - едем. Поедешь с нами?
   - Нет, я подожду Мартина, - решил Тэп. Он возился со своей  перевязкой,
стараясь ослабить ее.
   - Ладно, - сказал Квейль.
   Он направился  к  Макферсону,  который  прополаскивал  отдельные  части
мотора в жестянке, до половины наполненной бензином.
   - Мы едем, - сказал ему Квейль. - Спасибо за все.
   - Не за что, - ответил Макферсон. Он встал и улыбнулся Елене.  -  Желаю
вам как следует справить свадьбу.
   Пилотка чуть не свалилась у него с головы.
   - И вам тоже,  -  сказала  Елена.  Она  пристально  посмотрела  на  его
веснушчатое лицо.
   - А где маленький грек? Я нигде не вижу его, - оглянулся кругом Квейль.
   - Он возле того грузовика. Я скажу ему, - ответила Елена и пошла  туда.
- Прощайте, - кинула она Макферсону уходя. - Всего вам хорошего.
   - И вам тоже, - ответил Макферсон, не вынимая рук из карманов.
   - Надеюсь, мы еще встретимся, - сказал Квейль.
   - Да, сэр. Прощайте.
   Они расстались без рукопожатия.
   - Но почему такая спешка? -  спросил  Тэп,  шагая  рядом  с  Квейлем  к
грузовику, возле которого стояла Елена с маленьким греком.
   - Не знаю, как объяснить. Я не хочу торчать здесь, - ответил Квейль.
   Он сам не знал, почему спешит. Афины были для него  целью  пути,  и  он
стремился туда, потому что не находил покоя, пока не достигнет цели.
   - Увидимся в Афинах, - сказал Тэп Елене.
   - Да, - ответила она.
   Это был обмен пожеланиями, который ни к чему не обязывал.
   - Идем, - сказал Квейль. - Всего.
   - Всего, - ответил Тэп.
   Старший лейтенант приложил руку к пилотке.
   Квейль вышел с Еленой и маленьким греком на дорогу. Он остановил первый
попавшийся грузовик и попросил шофера-австралийца подвезти их в Афины.
   - Лезьте в  кабину,  -  согласился  шофер.  В  кабине  сидел  еще  один
австралиец.
   - Мы сядем в кузов, - сказал Квейль. - Пусть он останется.
   - Ничего. Он пересядет.
   Австралиец хотел выйти из кабины.
   - Нет, нет. Мы сядем в кузов,  -  заявил  Квейль,  и  все  трое  обошли
обтянутую брезентом машину и взобрались на нее  сзади.  Грузовик  двинулся
дальше. Они смотрели, как оба грузовика на лугу исчезали  вдали,  в  низко
стелющемся тумане.
   - Почему тот инглизи остался? - спросил Елену маленький грек.
   - Он решил остаться с тем инглизи, который ведет грузовик.
   - Он не поссорился с нашим?
   - Вовсе нет, - ответила Елена. - Наш спешит.
   - Я знаю. Он всегда спешит, - заметил маленький грек.
   Квейль лег на дно трясущейся машины. В кузове  ничего  не  было,  кроме
двух сумок с инструментами в углу. Елена села на них. Он улыбнулся ей.  Он
заметил, что маленький грек  пристально  смотрит  на  него.  Квейль  почти
совсем забыл о маленьком греке. Его черная борода и  всклокоченные  волосы
казались теперь еще черней и всклокоченной, а черты лица еще  мельче,  чем
прежде. Он сидел, наморщив лоб, и глаза его первое время  не  отвечали  на
взгляд Квейля; потом они вдруг расширились, и он  улыбнулся.  Квейль  тоже
улыбнулся и приподнял голову, и маленький грек просиял. Все было  опять  в
порядке.
   - Ты согласна ехать в Египет,  когда  все  кончится?  -  вдруг  спросил
Квейль Елену.
   - Я не понимаю, - ответила она.
   - Здесь скоро все кончится. Мне придется вернуться в Египет.
   - Помнишь, я уже говорила тебе, что это нелегко.
   - Легко, если с этим связано достаточно много.
   - Что ж, хорошо, - ответила она.  -  Если  надо  ехать  в  Египет,  так
поедем.
   - Мне жаль, что тебе придется расстаться с родителями. Может быть,  они
тоже поедут?
   - Они не поедут, - ответила она.
   - Посмотрим, - возразил  он,  полуобернувшись  к  ней.  Теперь  он  был
спокоен и сдержан, и его странное озлобление прошло.
   - Отец счел бы это бегством.
   - Ему будет плохо, если придут немцы. Ведь его имя в списке.
   - Я не думаю, чтобы он поехал.
   - Знают они о наших отношениях?
   - Я написала им об этом, когда ты не вернулся.
   - Что ж они ответили?
   - Я не получила ответа.
   - По-твоему, как они к этому отнесутся?
   - Может быть, удивятся. Но обрадуются.
   - Я сам не знаю, как сложится там наша жизнь.
   - В наше время нельзя заглядывать вперед, - заметила она.
   - Да, я не взялся бы предсказывать, что с нами будет.
   - Я готова ко всему, - сказала она спокойно и твердо.
   Квейль поглядел на убегающую под уклон ленту  дороги  позади  и  крепче
уперся  ногами  в  борт  машины,  чтобы  не  вывалиться.  Маленький  грек,
вцепившись в борт, старался заснуть. Квейль вспомнил, как он так же  лежал
на дне грузовика и пел: "Что мне за дело до других, коль нет  им  дела  до
меня", и стал тихонько насвистывать этот мотив.
   - А что скажут твои родители? - спросила Елена.
   - Они будут удивлены,  решат,  что  я  слишком  поспешил,  и  потребуют
объяснений.
   - Где они живут?
   - На острове Мэн. Это остров у шотландских берегов.
   - Ты тоже там живешь?
   - Да. Но больше не буду. Больше я там жить не хочу.
   - У тебя есть братья и сестры?
   - Есть две сестры. Одна живет дома. А другая -  не  знаю,  где  теперь.
Должно быть, в Лондоне.
   - Какая там природа, на острове?
   - Как здесь. - Он указал на окрестные места. - Холмы и туман.
   - А тебе это нравится?
   - Нет. Я люблю солнце. Мне нравится в Египте.
   - Чем ты занимался до войны?
   - Разным.
   Ему не хотелось говорить об этом. И они замолчали.
   Кончился  подъем  по  узкой  дороге,  сжатой  с  двух  сторон  высокими
откосами. Она плавно вилась  теперь  вокруг  пика,  составлявшего  вершину
хребта, похожая на  железную  дорогу  для  любителей  видов,  -  и  Квейль
вспомнил ту, что вела к Лэкси-Глен на острове Мэн.
   - Что ты будешь делать, когда  мы  уедем  отсюда?  Ведь  ты  не  можешь
летать. У тебя еще швы на голове.
   Елена сняла пальто и положила ему под голову.
   - Я уже могу летать, - возразил он, приподнимая голову. - Если только у
нас еще остались самолеты.
   - А тебе позволят?
   - Позволят ли, нет ли, теперь это, пожалуй, вообще бесполезно.
   Он вдруг почувствовал приступ злобы. Нет, он не желает  угробиться  как
раз под занавес. Если бы меня сбили в  Ливии,  ничего  бы  не  изменилось.
Бессмысленная растрата сил, и никакого толку. Нет, это никуда не  годится.
Каким же образом, черт  возьми,  можем  мы  победить?  Но  зачем  об  этом
раздумывать? Этак совсем запутаешься. Либо ты будешь верить в победу, либо
побоишься опять сесть в самолет. К черту все. Но хотелось бы увидеть,  как
этому положат конец. Это должна бы сделать армия, но армия, кажется, ни на
что не способна. Мы всюду опаздываем. У нас ничего  нет.  Ни  черта.  Даже
самолетов. Мы увеличиваем выпуск, но и они увеличивают, и  мы  остаемся  в
хвосте. А при одинаковых силах мы разнесли бы их авиацию в щепы, - это  уж
будьте покойны. Ведь что было, когда мы потеряли Вэйна? Еще одно  звено  в
этой стычке, и все было бы  по-другому.  И  все  мы  чувствовали  бы  себя
по-другому. Это еще не скоро будет, - но  какой  толк  от  преимущества  в
воздухе, если армия не на высоте, - а  по  всему  видно,  что  она  не  на
высоте; хотя эти австралийцы - неплохие ребята, но им тоже  скоро  надоест
отдуваться за всех. Да, все это очень мило, но какой в этом смысл, если не
будет полной реорганизации? Реорганизация... Кто же  будет  ее  проводить?
Почем я знаю... А что думают наверху? У них там  теплые  местечки.  Только
вспомнишь  кое-кого  из  этих  субъектов,  как  они  цепляются   за   свои
местечки... цепляются и руками и ногами. Вот  в  чем  загвоздка.  Но  кого
посадить на их место? Кто его знает... Макферсон за рулем - тоже напрасная
растрата сил. Да, это общая беда. И в летчики  берем  неподходящий  народ.
Тэп вовсе не должен бы летать. Когда-нибудь он поплатится.  Он  дьявольски
неосторожен. До сих пор не могу  понять,  как  он  вышел  тогда  целым  из
эльбасанской свалки. Машиной-то он владеет, но кидается в  схватку  очертя
голову.
   - Интересно, остались ли у нас "Гладиаторы"? - вдруг произнес он вслух.
   - Что? - спросила Елена.
   - Это самолеты, на которых мы летаем. Будет чудом, если остались.
   -  На  чем  ты  будешь  летать?.  Вас  посылают   бомбить,   если   нет
истребителей?
   - Нет. Меня, может быть, перебросят на "Харрикейны". Если только у  нас
есть "Харрикейны".
   - Я не хочу, чтобы ты бомбил, - объявила она.
   Он засмеялся.
   Грузовик остановился.  Они  были  уже  на  равнине  по  другую  сторону
перевала. Заслышав гул самолетов, Квейль вышел из  машины  и  помог  выйти
Елене. Маленький грек был уже в пшенице, росшей вдоль дороги.  Австралийцы
убежали в канаву.  Длинный  поток  автомобилей  остановился  на  месте,  и
налетающие со стороны солнца самолеты пикировали на равнину.
   - Лучше пойдем подальше, - сказал Квейль Елене.
   Они побежали по полю, раздвигая упругие колосья, а когда  первые  бомбы
упали на дорогу, - бросились на землю. Подняв голову, Квейль  различил  по
крайней мере шестьдесят бомбардировщиков. Они летели вдоль дороги,  а  над
ними шли истребители: около пятидесяти "Мессершмиттов".
   - Охотятся за грузовиками!  -  крикнул  Квейль  Елене,  когда  самолеты
сбросили второй бомбовой груз. Когда бомбардировщики были почти у них  над
головой, он ткнул Елену лицом к земле и сам приник к  земле,  и  в  то  же
мгновение бомбы взорвались меньше чем в ста футах от них, обдав  их  целым
ливнем грязи, и земля задрожала под ними. Он отчаянно вцепился во  влажную
землю, как в единственную свою опору, чувствуя каждое ее сотрясение  среди
оглушительного грохота и визга.
   - Как близко, - сказала Елена, когда он отпустил ее.
   Она вытерла лицо.
   - Всегда знаешь, когда они  упадут  близко.  Вот  проследи  за  ними  в
следующий раз, - ответил он.
   - Мне слишком страшно.
   - Перестанет быть так страшно, если ты будешь видеть, что происходит.
   - А что ты видишь?
   - Если ты видела, как бомбы отцепились от самолета, то можешь  сказать,
не упадут ли они где-нибудь  близко  от  тебя.  Правда,  ты  видишь  бомбы
только, когда они отделяются от самолета, а когда они приближаются к  тебе
и уже близко, теряешь их из виду. По  примерно  рассчитать  можно.  Всегда
лучше знать, что происходит.
   - В следующий раз попробую... - сказал она.
   С той частью колонны, где шла их машина, ехал сержант военной  полиции.
Когда Квейль, Елена и маленький грек подходили  к  своему  грузовику,  он,
сидя на мотоцикле, кричал обоим австралийцам:
   - Не трогайтесь, пока передние машины не пройдут долину.
   - Да нас разбомбят в порошок, - ответил ему один из австралийцев.
   - Если вы подождете, мы немного разрядим колонну.  Тут  весь  день  шла
бомбежка.
   По обе стороны дороги земля была изрыта воронками, а кое-где следы бомб
виднелись на обочинах. Целая цепь воронок шла  параллельно  дороге.  Когда
опять показались бомбардировщики, Квейль толкнул Елену в одну из этих нор,
а маленький грек забрался в другую и оставался там,  пока  бомбардировщики
не скрылись.
   К этому времени дорога  впереди  освободилась,  и  австралийцы  сели  в
машину. Она тронулась и помчалась по долине, сплошь развороченной бомбами.
Потом начался последний подъем перед Афинами.
   Чем ближе были Афины, тем больше  становилась  суматоха  и  тем  острей
ощущалась война, оставшаяся, казалось, далеко позади. Над ними  все  время
пролетали бомбардировщики, и угроза бомбежки не исчезала ни на минуту.  Но
вот открылся последний извилистый спуск,  и  оливковые  поля,  и  море,  и
раскинувшиеся по ту сторону Афины с Акрополем на высокой скале, и гора, на
которой проповедовал апостол Петр.
   Тут грузовик сделал последнюю остановку. Он подъехал к  каменному  дому
возле дороги. Военный врач в длинной английской шинели с двумя звездочками
на погонах пил чай у огня, разведенного на обломке бетона.
   - Нельзя ли выпить где-нибудь чаю? - спросил шофер, выходя из машины.
   - Наливайте, - ответил врач и указал на стоявший у огня большой чайник.
   При появлении Квейля врач пошел к нему навстречу:
   - Что у вас с головой?
   Он смотрел на голову Квейля снисходительным взглядом профессионала.
   - Пустяки, - ответил Квейль.
   Маленький грек протянул кружку к чайнику.
   - Я здесь для того, чтобы оказывать помощь вашему  брату,  -  настаивал
врач.
   Он был молодой, русый; у него были совсем светлые усы и  редкие  волосы
на лысеющей голове. Он поглядел на Елену.
   - Я гречанка, - объяснила она, заметив в его взгляде вопрос.
   - Дайте мне осмотреть вашу голову, - сказал врач Квейлю. - Нагнитесь.
   - Все в порядке, - упорствовал Квейль.
   - У него там швы. Глубокий порез, - сказала Елена.
   - Позвольте-ка, - повторил врач.
   Квейль нагнулся, и как только Елена вынула булавку, повязка разошлась.
   - Теперь швы можно удалить. Лучше всего, как только приедете  в  Афины,
отправьтесь в госпиталь. У нас еще остался один, в Кефисии.
   Австралиец подал Квейлю кружку с чаем, а  Елене  откуда-то  появившуюся
фарфоровую чашечку. Сам он пил чай из крышки от бидона.
   - Что же будет дальше? - спросил врач.
   - Ничего нельзя понять, - ответил Квейль, хлебнув горячего чая.
   - Немцы уже заняли Ламию?
   - Не знаю. Вчера их там не было. Или позавчера. Я потерял счет времени.
   - Вы сестра? - обратился врач к Елене.
   - Она служит сестрой во фронтовом госпитале.  Ее  послали  сопровождать
меня, - соврал Квейль. - Эвакуация уже началась? - спросил он после минуты
молчания.
   - Не знаю. Толковали об эвакуации Волоса.
   - А что делается в Афинах?
   - Сумбур. Все ждут, что вот-вот власть захватит пятая колонна.
   - Была там бомбежка? - спросила Елена.
   - Нет. Город не бомбили. Но засыпали бомбами все аэродромы и Пирей.
   - А самолеты вы видели? Я говорю о наших.
   - Мало, - ответил врач. - Говорили о парашютистах. Вы их видели?
   - Нет, - ответил Квейль. - А  эти  самолеты  были  бомбардировщики  или
истребители?
   - Кажется, бомбардировщики. "Бленхеймы". У них было много дела.
   - Вы готовы? - спросил австралиец, выплескивая остатки чая в огонь.
   Квейль и Елена пошли к грузовику. Маленький грек уже сидел в  кузове  и
протянул Елене руку, чтобы  помочь  ей  взобраться.  Он  помог  и  Квейлю,
который  схватился  за  борт,  когда  машина  уже  тронулась.  Врач  пошел
проводить их.
   - Желаю вам насладиться горячей ванной, - улыбаясь, сказал он Квейлю.
   Квейль почувствовал, как он грязен и  как  грязны  его  руки  с  черной
запекшейся кровью на месте пореза.
   - Спасибо, - ответил он, в то время как машина уже двигалась.  -  Всего
хорошего.
   - Всего хорошего.
   Врач отдал честь Елене, и грузовик помчался по  исправной  уже  дороге,
между оливковых рощ, по берегу моря.
   - Первым делом в штаб, - сказал Квейль,  как  только  уселся.  -  Потом
возьмем такси, и я отвезу тебя домой.
   - Тебе надо в госпиталь.
   - Это можно отложить на час-другой, - возразил Квейль.
   Он поглядел на маленького грека и  тут  только  сообразил,  что  тот  с
самого утра не произнес почти ни слова.
   - Спроси, куда ему надо.
   Елена передала вопрос.
   Грек взглянул на Квейля и ответил:
   - Мне лишь бы доехать до города.
   - Вам надо остерегаться полиции, - заметила Елена.
   - Я буду осторожен, - ответил он.
   Теперь он чувствовал себя почти счастливым: быть так близко от  дома  -
это даже лучше, чем попасть домой, как всякое  предвкушение  лучше  самого
обладания.
   - Он говорит, что его можно высадить в городе где угодно,  -  объяснила
Квейлю Елена.
   Квейль просунул голову в кабину шофера.
   - Вы поедете прямо в город? - спросил он австралийца.
   - Да. Куда вас отвезти?
   - Надо будет высадить грека. Потом отвезете меня в штаб.
   - Где ваш штаб? В том же здании, где и наш?
   - Последний раз, когда я там был, он помещался в здании школы.
   - Я знаю, где это, - вмешался другой австралиец. - Кажется, он и теперь
там.
   - О'кэй, - сказал шофер, и Квейль уселся на место.
   Они ехали вдоль побережья, по испытавшим неоднократную бомбежку  улицам
Пирея, имевшим пустынный и странно тревожный вид. Поднявшись на  небольшой
холм, они увидели в отблесках заходящего солнца Акрополь, и высокое здание
церкви  св.Марии,  и  зубчатую  линию  лесов,  и  белизну  всего   города,
оттененную подпиравшими его черными горами.
   По сравнительно тихим улицам, - если не считать мчавшихся австралийских
военных грузовиков, - они проехали мимо гостиницы "Король Георг".  Площадь
была пуста. На улицах не стояло  ни  одного  автомобиля.  Было  похоже  на
воскресенье, хотя Квейль знал, что день не воскресный. В этом  спокойствии
чувствовалась  близость  назревающих  событий.  Немногочисленные  прохожие
торопились; изредка попадавшиеся австралийские солдаты  держали  ружья  на
плече; у полицейских за  спиной  были  короткоствольные  винтовки.  Только
случайный автобус нарушал порою общее впечатление мертвенности.  Так  было
на всем пути до вершины холма, где маленький грек объявил Елене:
   - Здесь я выйду.
   Елена передала это Квейлю, и тот попросил шофера остановиться.
   - Скажи ему, чтобы он первое время не  попадался  никому  на  глаза,  -
сказал Квейль Елене.
   - Я уже говорила, - ответила Елена.
   Маленький грек  встал  и  протянул  Квейлю  руку.  Квейль  пожал  ее  и
почувствовал в ответном пожатии маленького грека неожиданную  твердость  и
столь, же неожиданную грусть расставания.
   - Передайте инглизи, что я желаю ему всего доброго, - сказал  маленький
грек Елене.
   - Передам. Желаем вам благополучия, - ответила она.
   - Скажите ему, чтобы он навестил меня, когда кончит воевать и  вернется
сюда.
   - Хорошо.
   - Я живу возле церкви.
   Он назвал улицу и номер дома.
   - Я скажу ему, - сказала Елена.
   - Скажите ему, что я всегда буду рад его видеть. И вас тоже, барышня.
   Он говорил с отменной вежливостью.
   - Спасибо.
   - Вы собираетесь обвенчаться? - спросил он еще.
   - Да.
   - Желаю вам счастья и радости  в  семейной  жизни.  Передайте  ему  мой
привет.
   - Спасибо. Всего доброго, - ответила Елена.
   - Прощайте, инглизи, - обратился грек прямо к Квейлю.
   Он уже стоял на мостовой и смотрел на них снизу  вверх.  Квейль  прочел
растерянность в его глазах и в складках лба,  и  борьбу  чувств  в  чертах
лица, и следы недоедания во всем его облике. Он помахал ему рукой.
   - Прощайте, - сказал Квейль.
   Грузовик двинулся дальше. Маленький грек стоял и смотрел им  вслед.  Он
поднял  руку.  Елена  села,  а  Квейль  продолжал  стоять   в   трясущемся
автомобиле, смотрел на маленькую фигурку,  уже  подернутую  белой  пеленой
дорожной пыли и стоящую одиноко на тихой улице, - смотрел до тех пор, пока
грузовик не завернул за угол и она не исчезла из глаз.



26

   Австралийцы остановили машину у школы, над которой  развевался  большой
синий флаг с кругом посредине. У входа стояли два часовых в синей форме, с
автоматами. Квейль поблагодарил австралийцев. Те не стали  терять  времени
на разговоры, а только крикнули: "Всего", -  и  покатили  дальше.  Часовые
отнеслись к Квейлю не без подозрения, вызванного  его  черным,  израненным
лицом, разорванной одеждой и Еленой. Они не позволили Елене  подняться  на
крыльцо и войти в здание.
   - Пропустите ее со мной, - попросил Квейль, показывая свои  истрепанные
документы.
   - Не можем, сэр. У нас строгий приказ.
   - Подожди здесь, - обратился он к Елене.  -  Я  пришлю  кого-нибудь  за
тобой.
   - Пожалуйста, поскорее, - сдержанно попросила она.
   Она понимала, что вид у нее  далеко  не  блестящий:  платье  порвано  и
покрыто грязью, волосы в беспорядке,  лицо  обветрено,  ботинки  стоптаны,
чулок нет, шляпы тоже, руки в грязи.
   Квейль  прошел  мимо  часовых  и  поднялся  по  лестнице.   Все   здесь
переменилось. Он спросил, как пройти  в  кабинет  командира  авиаполка,  и
отыскал нужную  дверь  в  узком  коридоре.  Вошел  в  маленькую  приемную:
секретарь поднялся с места.
   - Мне надо видеть командира авиаполка, - сказал Квейль.
   - Он занят, - ответил секретарь.
   Вокруг сновали люди,  а  в  соседней  комнате,  дверь  в  которую  была
открыта, шла деятельная упаковка.
   - Я войду, - сказал Квейль.
   Через фанерную дверь он вошел в увешанный  картами  кабинет  командира.
Командир громко разговаривал по телефону. В  кресле  у  письменного  стола
сидел какой-то незнакомый  Квейлю  командир  эскадрильи.  Квейль  невольно
взглянул, есть ли у него на груди крылышки - оказалось, что нет.
   - Простите, что я так врываюсь, - обратился Квейль к  командиру  полка.
Тот уставился на него широко раскрытыми глазами.
   - Квейль! - воскликнул он. - Господи боже!
   - Я только что вернулся, - продолжал Квейль.
   - Боже мой! Мы решили, что вы погибли. Черт возьми, счастлив видеть вас
живым и здоровым.
   Командир встал и похлопал Квейля по плечу.
   -  Пожалуйста,  скажите  секретарю,  чтобы  он  велел  пропустить   мою
спутницу, которая ждет у входа.
   - Сейчас.
   Командир вызвал секретаря.
   - Скажите ему сами, - предложил он Квейлю.
   - Моя невеста ждет  у  входа.  Будьте  добры  распорядиться,  чтобы  ее
пропустили.
   - Нужно письменное распоряжение.
   - Напишите сами и подпишитесь за  меня,  -  приказал  командир.  -  Ну,
рассказывайте, как вы выскочили из этой истории. Что у вас с лицом? Вид  у
вас неважный.
   - Только вид. А так все в порядке, - ответил Квейль. - Где эскадрилья?
   - Все, что от нее осталось, находится в Глифаде. Вот Хикки  обрадуется!
Простите, Джон.
   И он  познакомил  Квейля  с  командиром  эскадрильи,  который  оказался
офицером разведки.
   - Хикки напился до бесчувствия,  когда  вы  сковырнулись,  -  продолжал
командир полка.
   Он коротко ответил на чей-то телефонный звонок и продолжал:
   - Греки рассказывали мне, что он хотел лететь разыскивать вас  тут  же,
ночью: они нашли его на аэродроме, он там чуть не замерз. Но что у  вас  с
лицом? Все в порядке?
   - В порядке.
   - Ну, так как же вы добрались сюда?
   Квейль рассказал.
   - Тэп тоже едет, - прибавил он. - Мы захватили его в Янине.
   - Мы хотели послать за ним, но мы потеряли все "Бленхеймы".
   - Ну, как дела? Эскадрилья цела?
   - Остались Хикки, молодой Финн и сержант Кроутер. Он  находился  здесь,
когда вы были там. Тут черт знает что творилось.  Пришлось  отказаться  от
полетов.  Они  ничего  не  могли  поделать   с   "Мессершмиттами".   Народ
неопытный...
   - А что теперь происходит?
   - Скоро все кончится, - совершенно спокойно заявил командир. - Нас  так
мало, что получается просто бойня.
   - Сколько самолетов осталось в эскадрилье?
   - Четыре. Три из них в полной исправности. Не Финн слишком неопытен.  А
для остальных у нас есть только  ребята,  летавшие  на  "Харрикейнах".  Но
какой смысл пересаживать людей с "Харрикейнов" на "Гладиаторы"?
   - А чем плох Кроутер?
   - Он годится. Но нельзя же посылать только две машины, Квейль.
   - Ну вот теперь буду еще я.
   - Вы не можете летать с таким лицом.
   В это время вошел секретарь. Он сообщил, что леди в приемной.
   - Елена Стангу, - представил Квейль  Елену,  когда  она  тихо  вошла  в
кабинет. Она уже привела в порядок прическу, и теперь ее волосы  блестели,
смуглое, загорелое лицо посвежело, глаза снова стали ясными, и у  нее  был
здоровый вид; но Квейль подумал, что ее разорванная  одежда  должна  сразу
броситься в глаза.  Командир  спросил,  как  она  себя  чувствует,  и  она
ответила, что хорошо.
   - Можно получить машину, чтобы отвезти Елену домой? - спросил Квейль.
   - Машина Хикки где-то в городе.  У  него  штабной  автобус.  У  нас  не
хватает машин.
   - Может быть, можно послать за ним?
   - Да. Но с такой головой вам нужно в госпиталь.
   - Послушайте, - сказал Квейль. - Если отойдет  какой-нибудь  пароход  с
английскими женщинами, вы не устроите на него Елену?
   - Попробую, - ответил командир. - Если вы  подождете  внизу,  я  разыщу
Хикки, и он отвезет вас. Но вы отправляйтесь в госпиталь.  Уговорите  его,
мисс Стангу.
   - Он меня не послушается, - с легкой улыбкой ответила Елена.
   - Но ему надо прямо отсюда в госпиталь.
   - Во всяком случае спасибо. Мы будем ждать Хикки внизу.  Простите,  что
помешал.
   - Очень рад, что вы вернулись, - ответил командир. -  Всего  наилучшего
вам обоим, и везите его в госпиталь, мисс Стангу.
   Они  молча  ждали  в  маленькой  канцелярии  возле  лестницы,  и  Елена
чувствовала себя немного неловко. Наконец Квейль увидел  штабной  автобус,
сильно потрепанный, который остановился у подъезда. Хикки с усталым лицом,
без усов, медленно  взошел  по  ступенькам.  С  ним  был  врач  эскадрильи
Андерсон. Вид у него был тоже усталый и ко всему безразличный. Оба были  в
синих  шинелях  и  высоких  сапогах.  Квейль  пошел  им  навстречу.  Елена
последовала за ним. Войдя в прихожую, Хикки поднял глаза  и  увидел  перед
собой Квейля.
   - Здравствуй, Хикки, - сказал Квейль.
   Хикки молчал. Он глядел на Квейля, не узнавая. Андерсон схватил  Квейля
за руку.
   - Джон Квейль! - воскликнул он. - Ах ты, чертов сын!
   - Как? - тихо произнес Хикки. - Это ты?
   - Ну да. Разве командир ничего тебе не сказал?
   - Нет.
   И Хикки пожал Квейлю руку. Больше он не произнес ни  слова.  Он  только
изо всех сил тряс руку Квейля.
   - Как поживаете? - спросила вошедших Елена.
   Она увидела радость и  изумление  Хикки  и  почувствовала  к  нему  еще
большую симпатию, чем прежде. Она видела, что он весь сияет,  несмотря  на
усталость, но сдерживает себя, как всегда делает и  Квейль.  Ей  нравилась
эта полная радости, но молчаливая встреча.
   - Болит еще? - спросил Хикки Квейля.
   - Нет. Я чувствую себя хорошо.
   - Я просто не могу опомниться...
   - Ну да.
   - Идемте. Куда вас отвезти? Мне говорили что-то о госпитале.
   - Сперва я хочу отвезти Елену домой, - ответил Квейль.
   Они спустились по лестнице, прошли мимо часовых и сели в машину.
   - Где вы живете, Елена? - спросил Хикки.
   Теперь он говорил  непринужденно,  и  она  обратила  внимание,  что  он
называет ее просто по имени.
   - В Глифаде. Прямо по этой дороге, у подножия того холма.
   - Как тебе удалось выкрутиться?
   Квейлю уже надоел этот вопрос.
   - Деревья ослабили падение. Я пошел обратно с Нитралексисом.
   - А где он?
   - Его подстрелили, когда мы пробирались через итальянские линии.
   Дальше Квейль рассказал, как он забрал в Янине Тэпа и Елену и  как  они
спешили в Афины, насколько это допускала обстановка отступления.
   - Тут нас маленько потрепали, - сказал Андерсон.
   - Я слышал, - ответил Квейль. - Завтра я уже появлюсь у вас.  Мне  надо
только снять несколько швов.
   - Не валяй дурака, - сказал врач.
   Пока они ехали, он успел разбинтовать Квейлю голову. Он ничего  у  него
не спрашивал. Приподняв бинт над раной, он внимательно рассматривал ее.
   - Тебе дьявольски повезло, - сказал он.
   - Я могу летать, - твердил Квейль.
   - Разумеется, можешь, - ответил Андерсон.  -  И  лицо  твое  производит
очень приятное впечатление.
   - Через сколько времени это пройдет? - спросил Квейль.
   Он заметил, что Хикки смотрит на большие сгустки  запекшейся  крови  на
правой щеке и широкую вспухшую рану на лбу.
   - Не раньше как через месяц. Хорошенький у тебя будет  вид,  когда  все
это зарубцуется.
   Елена принялась снова забинтовывать голову Квейля.
   - Можно будет снять швы? - спросил Квейль.
   - Конечно. В госпитале снимем, - ответил Андерсон. - Но не будь  ослом.
Ведь тебе, наверное, хочется отдохнуть и подкрепиться.
   - Он уж раз упал в обморок, - тихо сказала Елена.
   - Этого не могло быть! - воскликнул Андерсон, потешаясь  над  упорством
Квейля.
   - Нет, было. Я думаю, это от недоедания или переутомления. Вел машину и
чуть не опрокинул нас в пропасть. Он несколько часов был без сознания.
   - Я выслушаю тебя. Как желудок?
   - Хорошо. У меня все в порядке, - ответил Квейль.
   Он указал Хикки длинный переулок, который вел к дому Елены.
   - Вы зайдете? - спросила их Елена, когда машина остановилась. При  этом
она поглядела на Квейля.
   - Нет, - ответил он. - Вот что. Я поеду, сниму эти швы и к вечеру  буду
у тебя.
   Андерсон засмеялся.
   - Не обращай на него внимания, - продолжал Квейль. - Я буду вечером. Ты
как? Ничего?
   - Хорошо, - ответила она улыбаясь.
   - Ну так до вечера.
   - Всех благ, - сказала Елена.
   Она улыбнулась. Квейль быстро взглянул на нее и сел обратно в машину.
   - Приеду вечером. Скажи своим, - крикнул он, когда машина тронулась.



27

   Они отвезли его в Глифадский госпиталь, находившийся недалеко  от  Дома
Елены. Это было большое пятиэтажное здание: прежде там был летний пансион.
Квейля тотчас же отвели в зал, оборудованный под операционную.  При  ярком
свете висячих ламп  пять  или  шесть  врачей  оперировали  раненых.  Среди
оперируемых Квейль заметил немца. Сестра-англичанка стала снимать с Квейля
повязку.
   - Когда вы сюда прибыли? - спросил ее Квейль.
   - Я?
   - Вообще английские сестры.
   - Да уже с месяц. Нагнитесь. Снять повязку, доктор?
   - Пока не надо, - ответил Андерсон.
   Он снял куртку и вымыл руки. Хикки уселся на длинном столе рядом.
   - Ножницы, - сказал Андерсон сестре.
   Он взял у нее из рук ножницы и  удалил  клеенку  и  марлю.  Обнаженной,
выбритой частью черепа Квейль почувствовал холодный воздух комнаты.
   - Посмотрим, Квейль, есть ли у тебя выдержка. Будет немножко больно.
   - Так всегда говорят, - ответил Квейль.
   Он почувствовал, как Андерсон разрезает  швы.  Врач  протянул  руку,  и
сестра  вложила  в  нее   щипцы.   Квейль   почувствовал   их   осторожное
прикосновение, потом подергивание при удалении первого шва. Он подскочил.
   - Потерпи же, черт возьми!
   - Нельзя ли переменить район действия? - спросил Квейль после того, как
были быстро удалены еще четыре шва.
   - О'кэй, - сказал Андерсон сестре.
   Она была полная и толстощекая,  и  Квейль  почувствовал  округлость  ее
руки, когда она охватила его голову, накладывая на нее повязку  и  помогая
снять рубашку. Андерсон выстукал ему  грудную  клетку  и  прощупал  живот,
спрашивая, не болит ли  где.  Квейль  ответил,  что  нигде  не  болит,  но
чувствуется онемение возле колена.  Андерсон  согнул  ему  ногу  и  ощупал
коленную чашку. Закончил он осмотром его руки.
   - Отведите его в ванную, - сказал он сестре.
   - Ну как? - спросил Квейль.
   - Все в порядке, - ответил Андерсон. -  Необходимо  хорошее  питание  и
несколько дней отдыха.
   - Когда мне можно будет побриться?
   - Примерно через месяц, когда сойдут струпья. Только не сдирай их.
   - Я могу принять ванну на аэродроме. Вы ведь теперь там живете?
   - Примешь здесь, - ответил Андерсон.
   - Идемте, - позвала Квейля сестра.
   - Я сбегаю и принесу тебе обмундирование, - сказал Хикки. -  Возьму  из
своего. Твои вещи отосланы в Египет.
   Когда сестра отвела его в просторную ванную и принялась  раздевать,  он
заявил, что разденется и будет мыться сам.
   - Глупости, - возразила она. - Вы не вымоетесь, как надо. Посмотрите, в
каком виде ваша одежда. И сорочка.
   Она растянула перед ним грязную сорочку.
   - Я знаю, - ответил он.
   - Садитесь в ванну.
   Ему было неловко, но он сел в теплую воду, от  которой  пахло  каким-то
антисептическим средством. Сестра нагнула ему голову вперед и обвязала  ее
полотенцем, чтобы вода не попала в рану. Она принялась медленно  мыть  ему
шею и спину, потом подняла одну за другой его ноги и выскребла их.  Квейль
чувствовал   расслабленность   и   физическое    наслаждение    от    этой
расслабленности и от ощущения чистоты.
   Он вытерся и сидел в белом халате, который дал ему Андерсон, пока Хикки
не  вернулся  с  одеждой.  Он  надел  чистую  сорочку,  брюки  и   куртку,
поблагодарил сестру и пошел по шумным, полным суеты коридорам и  комнатам,
которых прежде не заметил.  У  нижней  ступени  лестницы  толпились  легко
раненные и выздоравливающие.
   - Уезжают, - объяснил Андерсон. - На Крит.
   - Много народа эвакуируется?
   - Да. Женщины и некоторые раненые.
   Квейль решил, что надо эвакуировать Елену, и попросил Хикки отвезти его
к ней. Было уже темно, когда он, спотыкаясь, шел по ведущей к дому  Стангу
мощеной дорожке. Хикки и Андерсон ждали его  в  автомобиле.  Он  постучал.
Кругом царил мрак. Ответа не было. Он постучал еще раз и убедился,  что  в
доме никого нет. Он обошел его кругом и увидел, что черный  ход  закрыт  и
дверь задвинута деревянным засовом. Он понял, что Стангу  уехали,  и  стал
соображать, где может быть Елена, где вся семья.  Он  очень  встревожился,
так как Елена теперь не будет знать, как связаться с ним. Может быть,  она
у родственников? Но нельзя рисковать, расспрашивая соседей. И  куда  могли
они запропаститься? Вся семья... Она, наверно, знала, куда  должна  уехать
семья. Она толковая. Найдет меня. Может быть, Лоусон-в Афинах? Может быть,
он знает, где они? Понять не могу, куда она девалась.
   Он пошел обратно к машине, охваченный  тревогой.  Хикки  повез  его  на
аэродром.
   На аэродроме они  вошли  в  просторную  столовую,  где  сидели  летчики
бомбардировочной эскадрильи. При появлении Квейля Финн вскочил и  поспешил
ему навстречу.
   - Возвращение блудного сына, - сказал Андерсон.
   - Джон! - воскликнул Финн, пожимая Квейлю руку.
   - Дайте место чуду, - продолжал Андерсон.
   Квейлю очистили место. Андерсон и Хикки сели рядом с ним,  и  все  трое
принялись за еду. Со всех концов столовой посыпались вопросы. Некоторых из
присутствующих Квейль видел впервые, но он узнал и ребят, летавших  вместе
с ним на "Бленхеймах" в пустыне, и других, с которыми раньше встречался  в
Афинах. Впрочем, он был  слишком  занят  едой,  чтобы  обращать  особенное
внимание на окружающих.
   - Среди молодых есть, наверно, способные ребята, - сказал он Хикки.
   - Только на это и приходится рассчитывать. Ведь на  всю  компанию  есть
каких-нибудь два самолета. - Среди присутствующих  было  по  крайней  мере
человек тридцать с крылышками. - Большинство завтра уезжает,  -  продолжал
Хикки. - Самолетов нет. Вчера вылетели шесть "Бленхеймов", и  ни  один  не
вернулся. А дня два тому назад мы  потеряли  два  последних  "Харрикейна".
Есть еще один, но он так изрешечен, что  не  скоро  полетит.  Дело  дрянь,
Джон...
   - Да. На моих  глазах  было  сбито  несколько  "Харрикейнов".  Ты  знал
Кросби?
   Квейль думал о том, как разыскать Елену.
   - Знал, - ответил Хикки.
   - Несколько дней тому назад его сбили.
   - Этот "Харрикейн" единственный, оставшийся из тех трех.  Ты,  наверно,
видел, как их сбили при взлете.
   - Да, - ответил Квейль.
   Он все думал, как ему найти Елену, и не переставал тревожиться.
   - Тебе следовало бы написать рапорт.
   - Командир говорил мне, что вы совсем не поднимаетесь в воздух.
   Он подумал, что надо еще раз съездить посмотреть, не вернулась ли Елена
домой.
   - Ну да. Не могу же я брать Финна и Кроутера на такие дела.
   - Послушай, - сказал Квейль. - Я здоров. Могу летать. Андерсон  сказал,
что могу.
   Квейль теперь глубоко чувствовал, как был прав Тэп, когда  сказал,  что
лучше самому участвовать в  деле,  чем  смотреть  со  стороны.  И  чувство
неудовлетворенности, вызванное  бездействием,  было  в  нем  сильней,  чем
нежелание "угробиться под занавес".
   - Что ж, - ответил Хикки, - я поговорю с командиром. Только мы мало что
можем сделать.
   - Если начнется эвакуация, будет жарко.
   Квейль снова отдался мыслям о Елене. Он ломал себе голову, не зная, что
делать, где ее искать. Обратиться  в  управление  Красного  Креста  он  не
решался из боязни подвести ее. Он опять вспомнил о Лоусоне. Может быть, он
знает, где она. Но здесь ли Лоусон? Или, может  быть,  Елена  обратится  в
штаб и сообщит там кому-нибудь о себе?
   Летчики стали подниматься из-за стола.
   - Мы все собираемся на прощанье  к  "Максиму",  -  сказал  Финн.  -  Ты
поедешь, Джон?
   - Да, мне нужно в город.
   - А ты, Хикки?.
   - Поеду. Я довезу тебя, Джон. А где Елена?
   - Из-за этого я и хочу ехать. Ты не знаешь, американец Лоусон здесь?
   - Несколько дней тому назад был здесь.
   - Я еду с вами, - заявил Квейль.



28

   Афины были наводнены австралийскими грузовиками, направлявшимися на юг.
Квейль понял, что эвакуация началась. Он только не мог понять, началась ли
эвакуация из Афин. В пути их застала воздушная тревога;  они  видели,  как
над Пиреем заработали прожекторы и зенитки; до их слуха  донеслись  взрывы
бомб. У гостиницы "Король Георг"  Квейль  вышел,  а  остальные  поехали  в
ночной ресторан к  "Максиму".  В  тускло  освещенном  вестибюле  гостиницы
Квейль справился у швейцара относительно  Лоусона.  Швейцар  был  новый  и
смотрел на Квейля с любопытством.
   - Мистер Лоусон поехал обедать к "Максиму", - объяснил он.
   Квейль  поблагодарил  и  стал  пробираться  между   большими   дорогими
чемоданами и портпледами. Это особы из генерального штаба спешили выехать,
пока не поздно. Он кое-как добрался по темным улицам до ночного ресторана.
Если Лоусон не знает, где  Елена,  надо  будет  опять  поехать  к  Стангу.
Слишком  опасно  потерять  ее  из  вида.  Слишком  опасно.  Спускаясь   по
ступенькам в ресторан, он услыхал шум  за  дверью  и,  открыв  ее,  увидел
множество  синих  и  защитного  цвета  мундиров  и   охваченную   чувством
безнадежности толпу возле стойки. Он  стал  всматриваться  в  посетителей,
отыскивая Лоусона.
   - Хэлло, Квейль! Ах ты, чертов сын! - крикнул ему кто-то.
   Все были в восторге. Он помахал рукой. Лоусона  нигде  не  было  видно.
Квейль увидел Финна и направился к нему. Финн стоял у стойки и пил с Хикки
виски.
   - Ты не видел Лоусона? - спросил Квейль.
   - Выпьем, Джон.
   Он покачал головой. Тогда Хикки указал на один из столиков у эстрады. В
то же мгновенье заиграл оркестр: выскочила отчаянная  девушка,  та  самая,
которую они видели в "Аргентине", и начала свой  неистовый  танец.  Квейль
направился к Лоусону, который был в штатском.
   - Хэлло! - сказал он.
   Лоусон пристально поглядел на него, не узнавая, потом вскочил:
   - Квейль? Я думал, вы погибли. Господи боже! Садитесь.
   - Спасибо, - ответил Квейль, и Лоусон назвал обеих сидевших за столиком
женщин и армейского офицера.
   - Вы не знаете, куда уехали родные Елены Стангу? - тихо спросил Квейль.
   - Стангу?
   - Да.
   - Ах, да. Я знаю, где работает отец... Вы, я вижу, не  теряете  времени
даром.
   - Там теперь можно кого-нибудь найти?
   - Не знаю.
   - Дело в том, что я хочу увезти ее отсюда. Вы эвакуируетесь?
   - Завтра, - понизив голос, ответил Лоусон.
   - Послушайте, - сказал Квейль. - Может быть, вы возьмете ее с собой?
   - Мы, наверно, не поедем дальше Крита.
   - Я хочу только отослать ее отсюда. Она очень скромная  и  не  причинит
вам беспокойства.
   - Дело не в этом.
   - Вы можете мне объяснить, как пройти к нему на службу? Я не  хотел  бы
отрывать вас от компании.
   - Нет, я с удовольствием, - ответил Лоусон, вставая. - Я скоро вернусь,
- обратился он к остальным.
   Они вместе вышли на улицу.
   - Они выехали из дома, - объяснил Квейль.
   - Да, - подтвердил Лоусон. - Отец боится пятой колонны. Вы знаете,  что
сегодня греки подписали перемирие?
   - Нет, не знаю.
   - Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.
   - Всюду мертвая тишина.
   - Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день  рыскали  по
городу и срывали  плакаты  с  призывом  к  защите  родины.  И  расклеивали
ангелов, порхающих над головами греческих солдат.
   - Разве все они из пятой колонны?
   - Очень многие. События назревают. Это чувствуется.
   Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в  пустыне
перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не
было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось,  что
лифт не действует, так что им пришлось  подыматься  по  темной  деревянной
лестнице. На верхнем этаже они прошли две  маленькие  комнаты  и  вошли  в
большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.
   - Я привел к вам знакомого, - сказал Лоусон.
   - Мистер Квейль! - воскликнул Стангу.  Он  вскочил  и  протянул  Квейлю
руку.
   Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит  на  этого  человека,
как на отца Елены, и думает о его судьбе.
   - Елена здорова? - спросил он.
   - Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.
   - Я пойду, - сказал Лоусон.
   - Благодарю вас, - ответил Квейль. - А как насчет парохода?
   - Скажите ей, чтобы она  зашла  ко  мне  в  гостиницу  завтра  часам  к
двенадцати.
   - Спасибо, Лоусон. До свидания.
   Лоусон вышел.
   - Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? - спросил Квейль.
   Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.
   - Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.
   - Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы  она  завтра  уехала  отсюда  с
Лоусоном.
   - Это ее дело.
   - Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.
   - Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.
   - Пойдемте, - ответил Квейль.
   Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так,
как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене.  Стангу  взял
шляпу, и они вышли.
   После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил  Квейля,  как
ему удалось вернуться,  и  Квейль  рассказал.  Они  нарочно  старались  не
говорить о Елене.  На  одной  из  остановок  на  набережной  они  вышли  и
направились к небольшому каменному дому. Г-жа  Стангу  была  дома;  у  нее
сидели какие-то двое - женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.
   - Как я  рада,  что  вы  вернулись,  -  сказала  она.  Вид  у  нее  был
подавленный.
   - Благодарю вас, - ответил Квейль. - Я тоже очень рад вас видеть.
   Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на  низких
каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, - это он сразу заметил, - и
лицо ее светилось радостью и свежестью.
   - Хэлло, - сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.
   - Вы обедали? - спросила г-жа Стангу.
   Она познакомила его с гостями.
   - Спасибо, обедал, - ответил Квейль.
   Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки  прыгнула  большая
кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то  по-гречески.  Квейль
осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось
странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за  стеной  содрогается
от громовых ударов. Но так как рано или поздно  надо  было  заговорить  об
истинной цели его посещения, он сказал:
   - Елена, я хотел спросить...
   - Да?
   - Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить,  не  поедете
ли и вы. Он сказал, что если вы завтра  придете  к  нему  в  двенадцать  в
гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно  знать  мнение
родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения...
   Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.
   Наступило молчание.
   - Пойдем пройдемся, - сказала Елена и встала.
   Они  вышли  вдвоем  на  темную  улицу.  Он  чувствовал,  что   совершил
неловкость.
   - Вышло неудачно, - сказал он, когда дверь за ними закрылась.
   - Нисколько, - ответила она.
   - Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.
   - Ты думаешь?
   - Да. Думаю, что так.
   - Я не думаю, что смогу уехать, - начала она нерешительно, но сейчас же
овладела собой.
   - О господи!
   - Не сердись.
   - Я не сержусь. Я только думаю,  что  же  это  за  чертовщина.  Я  хочу
сказать - все, что тут творится...
   - Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.
   - Понимаю. Так и так радости мало.
   - Ничего не поделаешь.
   Елена опять заговорила на том чуждо  звучащем,  педантичном  английском
языке, на котором говорила во время их первой встречи.
   - Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью.  Думаю,  что  и  отцу
будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.
   - Астариса убили на фронте, - неожиданно сказала она.
   - Какое несчастье! - ответил  Квейль.  -  Но,  боже  мой,  что  же  тут
поделаешь?
   - Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.
   - Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, - возразил он.
   - Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.
   - Это дело привычки.
   - И не могу оставить мать, - закончила  она.  -  Что,  если  что-нибудь
случится с отцом?
   Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее  к  себе,  как
делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе,  и  почувствовал
ее груди, твердые и упругие под блузкой.
   - Я ничего не знаю, - сказал он. - Только не могу расстаться  с  тобой.
Вот все, что я знаю.
   - Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.
   - Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна
ехать.
   - Не могу.
   Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться  на  силу
обстоятельств.
   - Пора домой, - сказала она.
   Они молча вернулись.
   Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор  об  отъезде
Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.
   - Мы не хотим тебя стеснять, - наконец произнес отец.
   - Не будем об этом говорить, - сказала Елена по-английски.
   - Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.
   - Я уеду, и придут немцы. Я  окажусь  по  ту  сторону,  а  война  будет
продолжаться. Она не скоро кончится.
   - Мы в лучшем положении, чем многие.
   Квейль  понял,  что  им  нужно  потолковать  об  этом  по-гречески,  не
затрудняясь в выборе слов. Он встал.
   - Я пойду, - сказал он.
   Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них
улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и
гладкую кожу, и морщины на лбу.
   - Простите меня, - сказал он. Она  только  улыбнулась  в  ответ.  -  До
свидания, - повернулся он к остальным.
   Хозяин проводил Квейля до выхода.
   - Не волнуйтесь, мы это уладим, - сказал он ему.
   - Спокойной ночи, - ответил Квейль.
   Елена дошла с ним до автобусной остановки.
   - Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, - сказала она.
   - Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.
   - Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.
   - Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.
   - Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.
   - Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.
   - Хорошо, Джон. Хорошо.
   Подошел автобус.
   - До свидания, - сказал Квейль.
   Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и  все,
что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала
его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус.  Проходя
по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз  увидел,  как  она  стоит  в
темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.



29

   Когда автобус остановился на площади, Квейль решил выйти. Ему  хотелось
еще раз поговорить с Лоусоном насчет Елены. Водитель открыл дверь.  Квейль
был единственный пассажир в этом просторном, выкрашенном в защитный  цвет,
расшатанном автобусе. Когда он выходил, водитель слегка коснулся его плеча
и спросил:
   - Инглизи?
   - Да, - ответил Квейль.
   - К несчастью, мы побиты.
   - К несчастью, да.
   - Потом опять? - продолжал шофер.
   - Что?
   - Потом опять придем, - пояснил он, и Квейль понял его.
   - Да, - сказал он. - Спокойной ночи.
   - Прощайте, инглизи, - сказал водитель, закрывая дверь.
   У "Максима" опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более
отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась.  Сирена
загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к
ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали  только  огни  эстрадной
рампы. Высокий малый с крылышками  на  груди  играл  что-то  бравурное  на
рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал
свое дело:  пальцы  его  сами  находили  нужные  клавиши,  и  находили  их
безошибочно, потому что он был слишком пьян,  чтобы  следить  за  собой  и
испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли  все  помещение,  но
никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди
общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое
наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы
и приветствовали состязающихся громкими криками.
   - Квейль! - воскликнул один из забавлявшихся, когда  он  вошел.  -  Иди
сюда. Присоединяйся.
   - Нет, спасибо, - ответил Квейль и пошел искать Лоусона.
   У стойки сидел Хикки.
   - Нашел? - спросил Хикки.
   - Да, - ответил Квейль.
   Хикки слегка размяк под расслабляющим действием алкоголя.
   - Как ты ее вывезешь?
   - Она не хочет ехать.
   - Знаешь, Джон, всякий раз, как я на нее гляжу, она кажется мне  совсем
не похожей на других; у нее какое-то особенное лицо.
   - Да, - подтвердил Квейль.
   Хикки спросил, что он будет пить, но Квейль ответил, что ищет  Лоусона;
Хикки сказал, что Лоусон ушел по какому-то  делу  и  придет  позже.  Тогда
Квейль сказал, что выпьет пива, но  Хикки  заказал  для  него  виски  и  с
неумолимой настойчивостью заставил выпить.
   - Погляди на этих сумасшедших, - сказал Хикки устало.
   - Немного пересаливают.
   - Ни черта! - возразил Хикки. - Ты слишком строг, Джон. Ребята хорошие.
Ведь они очень долго сидят без дела. Нет самолетов. Ни одного самолета  на
всю их братию.
   - Просто вы распустились, - возразил Квейль.
   -  Распустились...  Действительно!  Нет,  это  ты   отстал   за   время
отсутствия.
   - Возможно, - согласился Квейль.
   Он решил не спорить, видя, что Хикки утомлен и все такое...
   - Да, отстал. Если б ты участвовал в переделке, в которой  мы  потеряли
Констэнса... На другой день после нашего последнего вылета мы  перебрались
прямо сюда. И вот через  несколько  дней  налетают  немцы,  а  нас  только
четверо. Знаешь, мы нарвались на целую сотню "Мессершмиттов".  Если  б  ты
только видел! Мы решили рискнуть: не отступать же перед этими ублюдками. И
мы сбили четырех на своих "Гладиаторах". С полдюжины  их  нависло  бедняге
Констэнсу на хвост. Он стал увертываться, но они окружили  его.  Нас  всех
окружили, и всякий раз,  как  я  пытался  оказать  ему  помощь,  они  меня
сковывали... Словно  игра  в  кошки-мышки.  И  Констэнс  перекувырнулся  и
рассыпался.
   - А что было с Синглтоном и Мони?
   Эти двое оставались в Афинах с Кроутером.
   - Погибли в одном и том же  бою.  Мы  сопровождали  бомбардировщики  на
"Харрикейнах". Все перемешалось. Я даже не знаю, что с ними произошло.  Не
видел их. Один из наших летчиков писал в рапорте, что видел, как  они  оба
рухнули, охваченные пламенем. Это было в тот день, когда мы  потеряли  все
"Бленхеймы". Просто вылетели и не вернулись. Ты помнишь Дэвиса  из  двести
одиннадцатой?
   - Конечно.
   - Он был командиром эскадрильи. Один из этих мерзавцев  сбил  его.  Они
носились вокруг, как мухи.
   Шум в зале затих. Устав от возни, летчики сошли с эстрады и  уселись  в
тесноте за погруженные в полумрак столики, и Квейль обратил внимание,  что
больше не видно кителей и что девицы держат себя с летчиками очень вольно,
понимая их настроение. Хикки тоже окинул взглядом зал, потом повернулся  к
Квейлю, поднял стакан и сказал:
   - За проституток!.. Погляди на них.  Знаешь,  Джон,  они  лучше  других
женщин понимают, что надо мужчине. Безусловно  лучше,  и  не  скупятся  на
сочувствие. И действительно сочувствуют. Погляди.
   Хикки заказал для Квейля еще виски, и Квейль стал пить, потому что  его
давила та же тяжесть, что и Хикки. Он не предполагал, что Хикки так сильно
переживает все это, и знал,  что  Хикки  будет  потом  неприятно,  что  он
обнаружил свои чувства хотя бы только перед  ним,  Квейлем.  Теперь  звуки
рояля были слышны очень отчетливо, в царившем  вокруг  полумраке  были  не
только  слышны,  но  и  зримы.  Пианист  слишком  увлекся   игрой,   чтобы
гримасничать, и Квейль глядел на его крепко сколоченную фигуру и спокойные
движения и слушал громкий говор окружающих, которые требовали еще вина.
   Был момент, когда небольшого  роста  человек  вышел  и  прокричал,  что
ресторан закрывается, оркестр ушел, и полиция  требует  закрытия,  и  свет
сейчас потушат. Кто-то встал и крикнул ему в ответ, что  если  он  погасит
свет, они разнесут все в щепки, и это не было вандализмом, потому что  они
знали, что сейчас они вправе сделать это, и небольшого роста человек ушел,
а пианист, который не переставал играть среди пустых стульев  и  низеньких
пюпитров оркестра, заиграл еще веселей, и никто не знал, что он играет, но
игра его служила фоном для всего стоящего в зале шума.
   В это время вошел Лоусон. Квейль должен был ответить Хикки на угощение,
и все трое уселись у стойки.
   - Что это было за происшествие? Вам всегда приходится бежать туда,  где
что-нибудь случается? И как вы об этом узнаете? - спросил Хикки.
   - Ерунда, - ответил Лоусон. Он был тоже пьян. - А пятая  колонна  скоро
захватит город. Она уже дает себя чувствовать. Я знаю кое-кого из них,  но
они прячутся.
   - Я хотел спросить вас... Насчет завтрашнего... - начал Квейль.
   - Вы нашли ее?
   - Да.
   - Что она решила?
   - Не знаю. Во всяком случае, если  решит  ехать,  она  будет  у  вас  в
гостинице в двенадцать.
   - Прекрасно, - ответил Лоусон и выпил. - Постараюсь ее устроить.
   - Я не уверен, что она захочет ехать, - продолжал Квейль.  -  Ее  брата
убили на фронте.
   - Знаю. Кто вам сказал?
   - Она сказала, - ответил Квейль.
   - Ее отец не говорит своим, но он думает, что его расстреляли фашисты.
   - Господи!
   Квейль вспомнил взвод солдат тогда, в  Янине,  и  дождь,  и  представил
себе,  что  у  одного  из  тех,  у  юноши  -  лицо  Астариса,  и  хотя   в
действительности они не были похожи, он  ясно  представил  себе,  как  это
было, и это переполнило чашу.
   - Боже мой! Какой ужас! - сказал он тихо. - Какой ужас!
   - Выпьем еще, - предложил Лоусон.
   - Нет, не буду. - Квейль покачал головой. - Пойдем, Хикки.
   - Да, да. Мне пора спать. Я думаю,  они  ночью  опять  засыпят  бомбами
аэродром.
   Перед Квейлем все время стоял образ Астариса  Стангу,  расстреливаемого
взводом солдат, и он чувствовал, что образ этот как-то связан с окружающим
шумом, и это угнетало его.
   - Слушайте, - сказал он Лоусону. - Я приду к вам в гостиницу  завтра  в
двенадцать.
   - Вы тоже хотите ехать?
   - Нет. Я по поводу Елены.
   - Хорошо, - ответил Лоусон. - Всего наилучшего.
   - Всего, - ответили оба летчика. Когда они прошли мимо эстрады, до  них
донеслись напоследок крики, и, толкая  вертящиеся  двери,  Квейль  услыхал
звуки рояля, весело и плавно льющиеся из-под пальцев пианиста, хотя он так
и не мог разобрать, что тот играет.
   Все исчезло, когда вертящиеся двери отделили их от того, что делалось в
ресторане.  Вместо  этого  их  слух  наполнился  грохотом   продолжающейся
бомбежки Пирея, который вытеснил прежние впечатления. Квейль  почувствовал
всю реальность бомб; ему стало легче на душе. Они сели в машину и  поехали
на аэродром.



30

   Аэродром всю ночь подвергался бомбежке, и  они  большую  часть  времени
провели в щелях. Два раза начинались пожары, и все участвовали в  тушении.
Вскоре после рассвета бомбежка прекратилась. Все пошли в большую  столовую
завтракать,  а  некоторые  стали  укладывать  чемоданы.  Потом   появились
грузовики, и отъезжающие погрузились в них со всеми чемоданами,  и  машины
одна за другой ушли, увозя  эвакуируемых,  и  Квейль  почувствовал  к  ним
зависть и представил себе, как тепло в Египте и  какая  невоенная,  мирная
атмосфера в Каире. Теперь при мысли о Каире он чувствовал то же самое, что
прежде при мысли об Афинах. Только бы попасть туда, и все будет прекрасно.
   В полдень Хикки отвез его в Афины. Там теперь было совершенно спокойно,
но в воздухе пахло грозой. Серое небо еще усиливало это  впечатление.  Они
вошли  вместе  в  гостиницу;  там  толпился  народ;  было  много   военных
корреспондентов с пишущими машинками; в больших  креслах  сидели  женщины,
истомленные напряженным ожиданием. Елены нигде не было.  Лоусона  -  тоже.
Квейль и Хикки вышли на ступеньки подъезда и стали  смотреть  на  площадь.
Ветер нес уличную пыль и листья,  так  как  никто  не  трудился  подметать
улицы. Ветер кружил листья и пыль, вздымая небольшие вихри на перекрестках
и наметая огромные кучи сора.
   Хикки объявил, что должен пойти в штаб, а Квейль остался стоять в  пыли
пасмурного дня. Потом пришел Лоусон.
   - Она здесь? - спросил он Квейля.
   - Нет. Который час?
   - Почти половина первого.
   - Может быть, еще успеем, - сказал Квейль.
   - Наверно.
   Квейль обратил внимание на раскатистое "р" и спокойный,  уверенный  тон
американца.
   - В котором часу вы садитесь на пароход? - спросил Квейль.
   - Бог ведает.  Это  дело  английского  посольства.  Пароход,  вероятно,
греческий, но точно ничего не известно. Прошлой ночью один  вышел,  а  его
разбомбили к черту.
   - Откуда он отправляется?
   - Откуда-то из Пирея. Это их единственный пароход.
   - А от Пирея что-нибудь осталось?
   - Не слишком много.  Этому  порту  еще  предстоит  терпеть.  Скоро  его
начнете бомбить вы.
   - Полагаю, что так, - согласился  Квейль  и  спросил  Лоусона,  что  он
думает обо всем происходящем.
   - А вы что думаете? - в свою очередь спросил Лоусон,  и  Квейль  понял,
что это его ответ.
   - Чем все это кончится?
   - Вы спрашиваете меня? - возразил Лоусон. -  Как,  по-вашему,  начнется
Великое Пробуждение?
   - Может быть.
   - Еще много  придется  пережить,  прежде  чем  произойдет  какая-нибудь
перемена.
   - Кто произведет ее?
   - Беда английских офицеров в том, что они слишком оторваны  от  солдат.
Может быть, это сделают они, - ответил Лоусон.
   - Кто? Офицеры?
   - Да нет, - раздраженно возразил Лоусон. - Солдаты.
   - Каким образом?
   Квейль был  не  настолько  наивен,  чтобы  не  понимать.  Но  он  хотел
заставить Лоусона высказаться.
   - Почем я знаю? - ответил Лоусон.  -  Конечно,  это  произойдет  не  на
Среднем  Востоке.  Там  нет  подходящей  почвы.  И  нет   близости   между
англичанами и местным населением.  Но  может  быть  -  в  Англии...  Может
быть...
   - Может быть, - подтвердил Квейль.
   - Вот все, что я могу сказать, - закончил Лоусон.
   Квейль подумал о  Макферсоне  и  Астарисе  Стангу,  почему-то  невольно
связывая эти два  имени.  Он  представил  себе  Макферсона  стоящим  перед
взводом греческих солдат, а самого себя спешащим на помощь, чтобы помешать
расстрелу Макферсона, и тут же  Макферсон  вдруг  превратился  в  грека  и
перестал быть Макферсоном. И Квейль попросил у солдат извинения за  помеху
и остановился, глядя, как греческий карательный отряд расстреливает греков
и те падают, - все, кроме одного, того, который остался  тогда  стоять,  и
был убит отдельным выстрелом, и упал ничком,  потеряв  повязку,  и  Квейль
стал пристально всматриваться в него и увидел, что это все-таки Макферсон,
и Квейль повернулся и стал стрелять в карателей из оказавшегося у  него  в
руках револьвера, и вдруг Макферсон встал и пошел вместе с с ним по дороге
искать Елену и сказал Квейлю: "Теперь вы видите", но произнес это  голосом
Елены.
   - Все это очень сложно, - ответил Квейль Лоусону.
   Хикки вернулся уже во втором часу. На пароход никто еще  не  поехал,  и
Елены не было. Хикки спросил Квейля, почему он не едет к Стангу. Квейль не
стал объяснять почему: он решил поехать. Надо сделать еще одну попытку.
   - Можно мне воспользоваться машиной? - спросил он Хикки.
   - Я сам отвезу тебя. Может быть, нам удастся привезти ее сюда.
   - Очень хорошо. Спасибо, - ответил Квейль, и они простились с  Лоусоном
и поехали по автобусному маршруту.
   Когда они нашли дом, дверь открыла Елена. Хикки остался в машине. Елена
взглянула на Квейля, как на чужого, и  вежливо  попросила  войти.  В  зале
стояли два маленьких фибровых чемодана.  Квейль  поглядел  на  них,  потом
быстро взглянул на Елену. Она  словно  окаменела  и  потеряла  способность
чувствовать, сдерживая себя страшным усилием воли.
   - Я уже собиралась ехать, - сказала она.
   Вошли родители.
   - Доброе утро, - вежливо сказал Квейль.
   - Доброе утро, Джон, - ответила г-жа Стангу, и он обратил  внимание  на
родственный тон. Он понял, что это было согласие на отъезд Елены. Он опять
почувствовал всю тяжесть происходящего. Он только глядел на всех троих, не
в силах вымолвить ни  слова.  Елена  надела  шляпу  с  круглыми  полями  и
остановилась в ожидании.
   - Мне очень жаль, что я причинил вам огорчение, - сказал Квейль.
   - Мы понимаем, - ответил отец Елены.
   - Как только все кончится, мы вернемся.
   - Да. Мы понимаем и рады за вас обоих.
   - Я буду ждать в машине, - сказал Квейль.
   Г-жа Стангу стояла с деревянным лицом и пристально  смотрела  на  него,
подобно тому как он сам смотрел на г-на Стангу накануне в  конторе.  Вдруг
Квейль шагнул к ней и быстро поцеловал ее. Подавленное рыдание обожгло ему
горло. Он пожал руку г-ну Стангу, который  ласково  задержал  его  руку  в
своей  и  потом  быстро  выпустил  ее.   Квейль   физически   ощущал   все
совершающееся, все, что скрывалось за их сдержанностью, все,  что  они  не
хотели раскрыть ни перед ним, ни перед самим собой. И необычайно спокойный
вид Елены, стоящей в  шляпе,  со  сжатыми  губами  и  ясными  глазами,  не
шевелясь. И всех троих, близких к изнеможению.
   - До свидания, - обернулся он с порога. - И спасибо. Простите за все.
   - До свидания, Джон, - ответили оба, и он никогда еще не слышал,  чтобы
его называли по имени с таким выражением.
   Он принялся ходить взад и вперед по тротуару. Впервые с  тех  пор,  как
миновало детство, он плакал без слез.  Все  произошло  так  быстро.  Чужие
люди. Видел их всего два-три раза, и вот что получилось. У  него  не  было
прежней уверенности в себе. Он опять стал думать об Астарисе и Макферсоне,
объединяя их. Ему хотелось говорить о них,  но  он  знал,  что  не  станет
говорить об этом ни с кем, даже с Еленой. А Елена еще там, и с нею  -  вся
эта тяжесть, свалившаяся на них.
   Почти тотчас же появилась она с двумя  чемоданами,  которые  Квейлю  не
пришло в голову вынести самому. Хикки молча ждал,  пока  она  усядется,  а
Квейль помог ей войти в машину. Теперь она сидела одна на заднем  сиденье,
и Квейль понимал, что неподвижность и  оцепенение  не  покинули  ее  после
того, как она простилась с  родными.  Он  понимал  теперь  значение  этого
спокойствия всех  троих  перед  разлукой,  потому  что  сам  разлучил  их.
Напряженность и оцепенение у всех, особенно у Елены. Потому  что  для  нее
это только начиналось, а у обоих, оставшихся будет разрядка. Для  них  все
уже миновало. У матери подавленность теперь сменится  взрывом.  Пройдет  и
тихое уныние отца, он примирится с совершившимся и с тяжестью  всего,  что
обрушилось на него. Квейль перечувствовал все так, как будто  дело  шло  о
нем самом.
   Когда они приехали  в  гостиницу,  оказалось,  что  все  уже  уехали  и
вестибюль  совершенно  пуст  и  полон  той  же  грозной  тишиной,  которая
наполняла улицы.
   - Поедем в Пирей, - сказал он Хикки. И  когда  Хикки  повел  машину  по
пустынным улицам, Елена почувствовала смятение от всего пережитого. Она не
воспринимала материальной поверхности предметов; они воздействовали на  ее
чувства тем, что скрывалось за поверхностью.
   На разрушенных бомбежкой улицах Пирея, среди  низких  домов  из  дикого
камня Квейль и Хикки испытывали то же самое чувство, что и в Афинах. Хикки
было жутко кружиться в этом мертвом  месте  с  застрявшими  о  нем  живыми
людьми. Он погнал машину  к  докам.  Среди  хаоса  полузатопленных  судов,
разрушенных доков и черных пожарищ они увидели единственный неповрежденный
пароход. Хикки кое-как нашел испещренную воронками  и  усеянную  обломками
грунтовую дорогу, ведущую к разбомбленному концу  доков,  где  стоял  этот
нетронутый пароход. Вокруг парохода суетились люди в черном и в  мундирах;
кое-где мелькали широкополые австралийские шляпы. Пароход был всего в  три
тысячи тонн и шел под греческим флагом.
   - Вот он, - сказал Хикки.
   - Небольшой, - заметил Квейль, и это было все, что он смог сказать.
   - Что я буду делать на Крите? - спросила Елена.
   Квейлю было страшно слышать ее голос.
   - Либо поедешь оттуда прямо в Египет, либо подождешь меня. Я, вероятно,
через несколько дней буду гам. И отыщу тебя. Лоусон о тебе позаботится.
   Они взошли на палубу. Часовой-австралиец на борту парохода не остановил
их, потому что пасмурный день уже сменялся сумерками. Было плохо видно.
   Они увидели Лоусона, который тащил чемодан на переднюю палубу.
   - Приехали, значит? - обратился он к Елене.
   - Да.
   - Куда идет пароход? - спросил его Квейль.
   - На Крит. В Суда-Бэй, кажется. А потом в Александрию.
   - Вы не бросите ее?
   - Не беспокойтесь, - ответил Лоусон. И, обращаясь к Елене,  добавил:  -
Наверху, на палубе, лучше. Ставьте свои чемоданы к нашим.
   Военные корреспонденты стояли отдельной группой, тут  же  австралийский
сержант устанавливал пулемет "Брен".  У  некоторых  из  них  были  зеленые
нашивки с надписью: "Британский военный корреспондента, - у других, как  у
Лоусона, надпись гласила: "Иностранный  военный  корреспондент".  Все  они
относились к происходящему, как к веселой игре, и все время искали в  небе
бомбардировщики. Лоусон представил своим спутникам тех, кто стоял  поближе
других, и они поклонились Квейлю, с любопытством  рассматривая  его  лицо.
Некоторые из них хорошо знали Лоусона. Один американец взял чемодан  Елены
и поставил его рядом со своим портпледом. Она сдержанно поблагодарила его,
и он заметил ее сдержанность и удрученность и не стал мешать ей, когда она
пошла обратно к Квейлю. Уже стемнело, и Квейль почувствовал толчки  старой
машины под палубой. Ему не хотелось уходить, но он  знал,  что  при  такой
сумятице невозможно рассчитывать на сигналы  перед  отплытием.  На  палубе
страшно шумели, солдаты что-то кричали в трюм. Вдруг Квейль  услышал,  что
они толкуют о пленных.
   -  О  каких  это  пленных  идет  речь?   -   спросил   он   одного   из
корреспондентов.
   - Трюм набит немецкими пленными, - ответил тот.
   Тут до него донесся громкий смех и крик с другого борта.
   - Это Тэп! - воскликнул Хикки, разговаривавший с Лоусоном.
   - Да.
   Квейль тоже узнал голос Тэпа.
   - Эй, Тэп! - крикнул Хикки.
   Видеть его они не могли.
   - Хикки! Черт тебя дери, где ты?
   Тэп подошел к ним.
   - Ах ты, подлец, - продолжал он с радостным смехом. - И Джонни?
   - Откуда ты взялся? - спросил Хикки.
   Они пожали друг другу руки.
   - Ты тоже едешь? - кричал Тэп.
   - Нет.
   - Объясни мне, что случилось. Вы что, решили оставить меня в  Янине?  -
обратился Тэп к Хикки.
   - Сам не знаю. А ты едешь на этом пароходе?
   - Я был в штабе, и меня послали сюда.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил Хикки.
   - Превосходно. А ты что здесь делаешь?
   - Мы провожаем невесту Квейля.
   - Елену? - переспросил Тэп. - Она здесь?
   Елена приподнялась и тихо сказала:
   - Хэлло!
   - Вот превосходно!
   Тэп  очень  обрадовался.  Он  поставил  возле  себя  где-то  раздобытый
чемоданчик.
   Квейль услыхал какой-то выкрик на греческом языке и звук колокола.
   - Отдают концы, - поспешно объяснила Елена.
   - Надо идти, - сказал Квейль.
   Они пошли к сходням. Концы были отданы, и машина уже работала.
   - Ты опять будешь летать? - спросила Квейля Елена.
   - Не знаю, - ответил он.
   Он подошел к ней вплотную. Поцеловал ее крепко и  нежно.  Почувствовал,
как ее руки коснулись его спины и как все ее внутреннее  существо  охватил
подавленный трепет, и понял, что она вот-вот готова сломиться,  но  держит
себя в руках. А она чувствовала всю его нежность и жалела его за  то,  что
он так переживает ее горе.
   - Мы скоро увидимся, - сказал он.
   Провожающие уже сходили; Хикки простился с Еленой.
   Квейля вдруг обрадовала мысль, что Тэп здесь; в  эту  минуту  смех  его
оказывал на всех  благотворное  действие.  Он  почувствовал  теплоту  руки
Елены, когда освободил свою руку и ее охватил холодный воздух. Он сошел  с
парохода.
   - Всего, Тэп, - сказал он твердо.
   - Всего, Джон, - ответил Тэп. - Мы позаботимся о Елене.
   - Спасибо.
   - Всего, Хикки.
   - Всего, - ответил тот.
   Пароход отчалил, содрогаясь. Было уже  так  темно,  что  оставшиеся  не
могли различить стоявших на борту, но пока пароход разворачивался к выходу
из дока, можно было слышать их голоса.
   Крики Тэпа...
   Смех Лоусона и его обращенное к оставшимся шутливое "ура"...
   Сдержанные восклицания Елены: "До свидания".
   - До свидания, - ответил Квейль и вместе с Хикки пошел с пристани.
   Они немного постояли у  автомобиля,  следя  за  удаляющимся  пароходом,
потом уселись и поехали по грунтовой дороге. В безоблачном  небе  забегали
лучи прожекторов; предупреждая о налете, завыли сирены.
   - Стой! - крикнул Квейль.
   Почти в то же мгновение он услышал  взрыв  бомбы  левее,  где-то  среди
разрушенных береговых укреплений.
   Хикки остановил машину. Они кинулись в небольшое углубление на дороге и
почувствовали, как земля сотрясается от бомб,  и  увидели,  как  над  ними
летят обломки, и услышали резкий свист осколков,  и  заметили,  как  бомбы
сыплются вдоль дороги, все ближе к отходящему пароходу.
   - Идем! - крикнул Хикки. - Едем скорее.
   Они побежали к машине. В то время как  они  мчались  через  разрушенные
ворота доков и вдоль дороги, в ушах у них  раздавался  протяжный,  низкий,
грозный рев многочисленных моторов. Они увидели налево взрывы, потом пламя
и почувствовали бросок машины от взрыва, когда бомба разорвалась за ними и
черная земля покраснела, как и  черное  небо,  которое  продолжали  щупать
прожекторы.  Машина  мчалась  по  пустым  улицам,  в  черной  тени,  среди
развалин... Хикки зажег фары, чтобы видеть дорогу, и  они  проскочили  под
бомбежкой на холм, где было сравнительно безопасно.
   - Стой! - крикнул Квейль. Хикки остановил машину.
   Квейль вышел и стал наблюдать за гаванью.  Он  увидел  пламя  и  бомбы,
падающие на то самое место, где  прежде  стоял  пароход,  и  вокруг  этого
места. Парохода не было видно. Только бомбы.
   -  Кажется,  ушел,  -  крикнул  Хикки,  перекрывая  грохот  зениток   и
трассирующих  снарядов,  рвущихся  к  маленьким  самолетам   с   крыльями,
застывшими в лучах прожекторов. Они снова сели в машину и поехали.



31

   В городе не было ничего, кроме бомбежки  и  чувства  гибели.  Госпитали
быстро наполнялись ранеными, и доктор Андерсон не выходил из госпиталя.  В
городе не было другого движения, кроме движения автомобилей с ранеными.  И
вместе с усиленной эвакуацией опять началась сумятица. Ночью  через  город
прошли воинские части. Страх перед пятой колонной и парашютистами на время
утих, так как в городе скопилось много австралийцев  и  новозеландцев.  Но
они эвакуировались на юг, и снова воцарились тишина и страх.
   Появились "Бленхеймы" для прикрытия эвакуации, и аэродром после периода
мертвого спокойствия снова ожил.  Потом  "Бленхеймы"  перебазировались  на
другой аэродром, а некоторые из них вернулись на Крит. Из летчиков  только
Квейль и Финн, Хикки  и  сержант  Кроутер  остались  на  аэродроме.  Хикки
пробовал уговорить Квейля отправиться с какой-нибудь из наземных команд на
юг, чтобы эвакуироваться, но  тот  остался.  Он  знал,  что  "они"  боятся
"Гладиаторов", и считал, что лучше самому бить, чем попасть в бойню.
   И вот, наконец, момент наступил. Ночью шел дождь, и им удалось поспать.
Когда они проснулись, солдаты из наземной команды готовили завтрак.  Среди
всеобщей тишины приятно было  слышать  эти  звуки.  Хикки  получил  приказ
вылететь для прикрытия эвакуации на один  из  южных  участков,  в  Аргосе.
Задача была - патрулировать над районом  на  высоте  пяти  тысяч  футов  и
рассеивать всякую группировку противника.
   - Я тоже полечу, - объявил Квейль. Хикки знал, что ради этого Квейль  и
остался. Он не стал спорить. Он предпочитал  иметь  с  собой  Квейля,  чем
кого-либо другого, и был рад его решению. Финн слишком неопытен.
   - Пусть будет так, - сказал Хикки.
   - В каком состоянии твой самолет? - спросил Квейль Финна.
   - В порядке, - ответил Финн.
   - А ты поезжай с первой же командой на юг, - сказал Хикки Финну.
   - По-твоему, я вам не понадоблюсь?
   - Нет. Ты не понадобишься. Я подпишу тебе командировку.
   - О'кэй.
   - Позови, пожалуйста, Кроутера, - попросил Хикки.
   Квейль еще не видел Кроутера после своего возвращения, так как тот  жил
с остальными сержантами.
   - Когда мы летим?
   - В одиннадцать. Примерно через час.
   - Мне придется взять у Финна летное обмундирование.
   Финн вернулся с сержантом Кроутером; это был небольшого роста  лысеющий
человек; говорил он, вроде Макферсона, с шотландским акцентом.
   - Хэлло, - отрывисто приветствовал он Квейля. Манеры у него всегда были
резкие.
   - Хэлло, Кроутер.
   - Рад, что вы вернулись.
   - Спасибо.
   - Летим на задание. В одиннадцать,  -  сказал  Хикки.  Квейль  попросил
Финна одолжить ему летное снаряжение, и Финн пошел принести его.
   - Прикрываем эвакуацию, - продолжал Хикки. - По-видимому, будет жарко.
   Кроутер стоял, так как не мог сесть, пока Хикки  не  предложит  ему,  а
Хикки забыл об этом; Квейль подвинул Кроутеру стул, и тот  сел.  Куртка  и
брюки на нем  были  грубошерстные,  наземной  команды.  Как  и  полагалось
сержанту.
   - Вы летите? - спросил он Квейля.
   - Да.
   - Как ваше лицо?
   - Все в порядке, - ответил Квейль.
   Он по-новому смотрел на этого маленького шотландца с четко  очерченными
красными губами, ровными зубами и светлыми усами. У него  были  правильные
черты лица, резкая складка над переносицей и несколько обидчивый характер.
Речь его была сдержанна; он никогда не говорил лишнего. Квейль  знал,  что
Кроутер держится так, потому что чувствует расстояние, отделяющее сержанта
авиации от офицера. Он знал, что сам вел бы себя так  же,  и  не  понимал,
почему Кроутера не производят в офицеры. Он вспомнил, как однажды  Кроутер
делал фигуры высшего пилотажа над аэродромом в  Фука,  испытывая  самолет.
Кроутер всегда участвовал в испытаниях, потому что прошел  все  ступени  в
авиации. Однажды он готовил к полету "Гладиаторы"; при этом оказалось, что
он разбирается в них лучше механиков, которые все время обращались к  нему
с вопросами. И, конечно, он затаил вполне понятную обиду.
   - Я лечу на самолете Финна, - сказал Квейль.
   Он не стал просить Кроутера осмотреть самолет, так как  знал,  что  это
само собой подразумевается, и не хотел обижать его  такой  просьбой.  Надо
быть деликатным, решил он.
   - Так. Хотите, я осмотрю его для вас? - предложил Кроутер вставая.
   - Благодарю вас, - ответил Квейль.
   - Пойду возьму инструмент, - сказал Кроутер.
   Квейль был очень доволен, что  ничем  не  обидел  Кроутера  и  тот  сам
вызвался подготовить для него самолет.
   Они пошли к самолету, стоявшему на дальнем конце аэродрома. У  Кроутера
была  маленькая  сумка  с  инструментами  из  засаленной  темно-коричневой
материи. Оба согрелись от ходьбы. Квейль смотрел  на  высокое  клочковатое
облачко.
   - Вам повезло, вы дешево отделались, - сказал Кроутер,  шагая  рядом  с
Квейлем. - Как мне рассказывали, вас ждала гибель.
   - Это верно. Меня спасли деревья.
   - Я бы летал только ка "Гладиаторах".
   - Я тоже, - согласился Квейль.
   Кроутер подошел к самолету, снял часть обшивки с фюзеляжа и стал рыться
в инструментальной сумке. Он  выбрал  небольшой  гаечный  ключ  и  занялся
тросовой проводкой управления: здесь ослабил, там подтянул.  То  же  самое
сделал на крыльях. Механики вместе с Квейлем следили, как  он  регулирует,
пробует и опять регулирует. Другим инструментом, плоским и крючкообразным,
он подтянул расчалки между стойками, потом налег всей тяжестью на один  из
элеронов и проверил, как ходят остальные, после этого подрегулировал  один
на противоположной стороне.
   - Теперь хорошо, по-моему, - сказал он Квейлю.
   - Спасибо.
   - Не стоит, - ответил Кроутер.
   Он говорил с раскатистым "р", как Макферсон. Работа, видимо, размягчила
его. Они направились к уцелевшим аэродромным сооружениям мимо сгоревших.
   - Вы предпочли бы строить их или летать на них?
   Квейль знал,  что  его  вопрос  наивен:  ответ  можно  было  предвидеть
заранее.
   - Я предпочел бы строить, - ответил Кроутер.
   Это был редкий по  искренности  ответ,  так  как  трудно  признаться  в
нежелании покидать землю.
   - Может быть, вы и правы.
   - На мой взгляд - да. Жаль, что нам ни разу не пришлось потолковать  до
сих пор. Я не раз готовил к полету ваш "Гладиатор".
   - А я не знал.
   - Да, жаль. Мы бы столковались. Я умею заставить их летать. А вы  лучше
всех летаете на них.
   - Вы сами хорошо летаете.
   - Только как ремесленник, - возразил Кроутер.
   Квейля удивили  его  твердость  и  здравый  смысл.  Они  напомнили  ему
Макферсона.
   - Вот о Хикки этого не скажешь, - заметил Квейль.
   - Да. А я - другое дело. Вы знаете, это Хикки выучил меня летать.
   - Нет. Я не знал.
   - Ну да. Он тогда обучал новичков  летному  делу.  Он  обычно  накрывал
кабину капюшоном и заставлял меня проделывать  сложные  фигуры,  полагаясь
только  на  ручку.  Он  учил  нас  руководствоваться   приборами,   а   не
собственными ощущениями. Вот почему и вас он считает хорошим  летчиком,  -
сказал Кроутер.
   - И сам он поэтому хороший летчик, - прибавил Квейль.
   -  Вы  оба,  вероятно,  последние  мастера  высшего   пилотажа.   Когда
"Гладиаторы"  сойдут  со  сцены,  больше  не  будет  настоящих   воздушных
поединков. На "Харрикейнах"  и  "Спитфайрах"  все  сводится  к  сохранению
строя. И это жаль.
   - Да. Когда здесь все кончится, мы, кажется, перейдем на "Харрикейны".
   - А это уж совсем не для меня, - заявил  Кроутер.  -  На  этих  я  могу
летать, потому что знаю их, как свои пять пальцев. А "Харрикейны" я  плохо
знаю.
   - И я тоже, - сказал Квейль, и это была правда.
   Они подошли к жилым помещениям, и Кроутер пошел переодеться.
   - Большое спасибо! - крикнул ему вслед Квейль.
   - Не за что. Всегда рад, - ответил Кроутер.
   За несколько минут до одиннадцати самолеты выстроились на  одном  конце
площадки. На другом конце ее стояли пятеро механиков и монтеров  вместе  с
Финном. Три самолета рулили  под  бортовым  ветром;  на  поворотах  машины
давали частые хлопки. Хикки выдвинулся немного вперед; Квейль находился по
правую, Кроутер по левую руку от него. Квейль  пристегнул  себя  ремнем  к
сиденью и вытер шерстяной перчаткой запотевшие стекла приборов.  Он  надел
кожаную перчатку и услыхал в наушниках голос Хикки:
   - Летим.
   - О'кэй, - ответил Кроутер.
   - О'кэй, - повторил Квейль.
   Он не очень сильно открыл дроссель, так как  Хикки  двигался  медленно;
потом, когда Хикки пошел скорее, он прибавил газу. Когда машины оторвались
от земли, он увидел слева от себя Кроутера и помахал ему рукой, и  Кроутер
помахал ему в ответ.
   Они набрали высоту и пошли прямо на юго-запад,  над  окраинами  Афин  и
островами бухты. Они видели тени облаков на воде, ее белизну  и  волнение,
постепенно замирающее, по мере того как они  поднимались  все  выше,  пока
море не стало безмятежным, оттого  что  они  были  слишком  высоко,  чтобы
видеть волнение.
   - Когда мы должны быть над целью, Хикки? - спросил Квейль по радио.
   - В одиннадцать тридцать пять.
   Прежде чем отправиться в полет, они  изучили  карту,  и  теперь  Квейль
смотрел  на  многокрасочную  карту  военного   министерства   в   масштабе
1:1000000, разложенную у него на коленях. Им надо  было  перевалить  через
горный  хребет  к  северу  от  Аргоса  и  лететь  вдоль  идущих  в   Аргос
железнодорожного полотна и шоссейной дороги.
   - Держи глаза на затылке, Джон, - услышал он голос Хикки.
   Это была типичная для него шутка.
   - Что я - новичок, что ли, - ответил Квейль.
   - А  то  как  же?  Сколько  времени,  мошенник  этакий,  не  садился  в
самолет...
   - Да уж и сам не помню.
   - Будем надеяться, не разучился... Дельце будет славное, жаркое.
   - Я не прочь погреться.
   - Буду следить за тобой, когда начнется, - сказал Хикки и выключился.
   По  сведениям  разведки,  можно  было  ждать  налета  бомбардировщиков,
сопровождаемых истребителями. За последние несколько дней в районе  Аргоса
происходило оживленное движение; эвакуация шла как из самого Аргоса, так и
с побережья к югу и юго-востоку  от  неге.  Перевалив  через  хребет,  они
полетели над ущельями, между которыми вилась  дорога.  Квейль  видел,  что
здесь образовался затор, но зато дальше,  на  окружающих  Аргос  равнинах,
движение разливалось широким потоком. На побережье все  так  и  кипело.  В
бухте стояли небольшие суда, а у берега - лодки. Лодки отходили от  берега
и шли к судам. Возле самого города, охваченного  огнем,  Квейль  увидел  у
пристани пароходы. Шла бомбежка.
   - Взгляните, что под нами, - сказал Кроутер.
   - Пикировщики, - ответил Хикки.
   - Их несколько сот.
   - Я слышу, как они переговариваются, - сказал Квейль.
   - Атакуем в строю, - крикнул Хикки.
   Квейль передвинул предохранитель спуска на "огонь" и  стал  следить  за
крыльями Хикки. Почти прямо с запада правильным  строем  шли  двухмоторные
бомбардировщики.
   - Разобьем их строй, - сказал Хикки.
   - Не упустить бы, - пошутил Кроутер.
   Во всем, что они говорили, слышался восторг  острой  опасности.  Квейль
почувствовал тошноту, которая не  имела  никакого  отношения  к  болтанке,
испытываемой его "Гладиатором", а была  вызвана  нервным  напряжением.  Он
попробовал дать себе  передышку,  но  тотчас  же  его  рука,  лежавшая  на
штурвале, упустила  управление,  и  он  почувствовал,  что  самолет  начал
качаться.
   - За мной, - сказал Хикки.
   Он развернулся, скользнув на крыло. Они находились на высоте пяти тысяч
футов над немецкими "Хейнкелями", и Квейль боялся, что к концу такого пике
он потеряет сознание. Хикки  хотел  атаковать  "Хейнкелей"  в  лоб  снизу.
Квейль изо всех сил старался держать себя в руках, чтобы  не  врезаться  в
какой-нибудь из бомбардировщиков.  Он  чувствовал  жар  в  голове,  и  его
израненные щеки вспухли при переходе в пике. Все трое шли, ни на мгновенье
не нарушая строй, пока не вырвались прямо в лоб "Хейнкелям".
   Расчет Хикки оказался безупречным. В тот момент, когда они выходили  из
пике, Квейль невольно подумал, что Хикки все  сумел  учесть.  В  следующее
мгновенье он потерял сознание, но пришел  в  себя,  пока  еще  продолжался
подъем и "Хейнкели" были обращены к ним брюхом.  Он  увидел,  что  Кроутер
открыл огонь, делая крен налево. Увидел,  как  Хикки  впереди  идет  вверх
почти прямо на "Хейнкеля".
   Квейль взял прицел на мотор одного из "Хейнкелей" к нажал спуск. Он так
давно  не  испытывал  сотрясения  от  пулеметной  очереди,  что  чуть   не
подпрыгнул, когда почувствовал его; но он удержал "Хейнкель" в  прицеле  и
отвалился только после того, как снял палец со спуска.
   Набирая высоту, чтобы  подняться  над  бомбардировщиками,  Квейль  стал
искать глазами Хикки  и  Кроутера.  Но  он  увидел  только,  как  один  из
"Хейнкелей" падал, охваченный пламенем, а остальные потеряли строй.  Потом
увидел стаю тупорылых машин, которые шли на него.
   - "Мессершмитты!" - громко вскрикнул он.
   И в тот же момент он увидел Хикки. Не прерывая подъема,  Квейль  сделал
разворот,  чтобы  подойти  ближе  к  нему.  Но  поспеть  было  трудно,   и
"Мессершмитты" обрушились на  них  шестерками  в  линейном  строю.  Квейль
видел, как Хикки скользнул на крыло, каким-то чудом сделал петлю, не  имея
запаса скорости и не пикируя, и сам сделал разворот  в  другую  сторону  и
описал большой круг, а в это время три "Мессершмитта" подобрались  к  нему
снизу. Он дал крен, как это сделал раньше Кроутер, и  увидел,  что  другие
"Мессершмитты" идут на него с противоположной стороны.  Теперь  вокруг  не
было ничего, кроме черных "Мессершмиттов"  -  угловатые  крылья,  огонь  с
передних кромок крыльев,  фюзеляжи  без  шасси,  устремленные  вниз  носы,
кресты на  нижней  белой  стороне  крыльев,  черные  головы  летчиков  под
прозрачными фонарями, радиоантенны, а за ними блеск винтов на солнце.
   Он взглянул вверх и увидел три машины в крутом пике;  взглянул  вниз  и
увидел несущиеся на него трассирующие пули. Он рванулся прямо вверх. Круто
развернулся, когда еще две машины обрушились на него в пике.  Одновременно
две другие атаковали его в лоб. Ничего, кроме "Мессершмиттов".  Вот.  Вот.
Вот оно. Сейчас случится. Интересно, как это будет.  Сейчас,  сию  минуту.
Тут он увидел Кроутера, к которому кольцом приближались с борта  пять  или
шесть машин,  изрыгая  на  него  тучу  трассирующих  пуль,  увидел  куски,
отлетавшие от его самолета, и бьющий из пламени черный  дым,  и  внезапный
распад самолета в воздухе, и не было белой вспышки парашюта. Не было белой
вспышки парашюта...
   В то время как Квейль опять делал петлю, выходя из пике, чтобы  скинуть
трех, повисших у него на хвосте, совсем близко от него  пронеслась  темная
полоса пылающего "Мессершмитта". И тут он увидел Хикки, который  тоже  был
сжат со всех сторон, и, спасаясь от преследователей, виражил по кругу.
   - Уходи, Хикки! - крикнул Квейль в  микрофон,  не  видя  ничего,  кроме
черной тучи тупорылых самолетов и  трассирующих  пуль  вокруг.  Дважды  он
почувствовал, как его фюзеляж встряхнуло, и понял, что это  попаданье.  Он
делал горки и петли, как бешеный. Но вырваться было некуда.  Он  пустил  в
ход всю свою сноровку, голова у него была как в тумане, он терял  сознание
при  каждой  свечке.  Картушка  его  компаса  бешено  крутилась,  и   были
мгновения, когда он видел только ее и ему хотелось смеяться, -  но  тотчас
вокруг снова начинали мелькать трассирующие пули.
   Он не видел, как был сбит Хикки. Он видел только, как  его  "Гладиатор"
разлетался на части, а "Мессершмитты" метались вокруг и все кусали его,  и
бело-желтые трассирующие пули жгли его в воздухе, - и он понял, что Хикки,
охваченный дымом и пронизанный трассирующими пулями, погиб.
   Увидев кусок пространства, свободный от черных самолетов, Квейль бешено
рванулся вверх и чуть не врезался в немца,  вывернувшегося  стремительным,
еще более быстрым рывком. Он увидел лицо немца, его глаза без консервов  и
косой взгляд из открытой кабины и ответил ему взглядом в ту секунду, когда
немец промелькнул мимо. Он нажал спуск  и  ввел  "Гладиатор"  в  пике  так
стремительно, что невольно подумал: самолет не выдержит.
   Такого отвесного и долгого падения он еще никогда  не  испытывал.  Щеки
его вздулись так, что наплыли на  глаза,  из  носа  пошла  кровь,  во  рту
появился вкус крови и желчи. Он не смотрел  по  сторонам,  так  как  несся
слишком стремительно. Он плохо соображал и ни на что не обращал  внимания,
но в двух тысячах футов от земли вырвал машину из пике, почувствовал,  что
самолет прогибается и задирает нос, перевел его на петлю и на миг  потерял
сознание.
   По бокам и в хвосте у него по-прежнему висели "Мессершмитты", и он взял
направление на видневшуюся впереди  машину,  Он  лишь  смутно  представлял
себе, куда летит. Он видел только, что "Мессершмитты"  опять  наседают  на
него, и наклонил нос самолета, хотя горная вершина напротив была выше того
уровня, на котором он  находился.  Он  ворвался  прямо  в  лощину,  Сделал
разворот, полетел вдоль горного кряжа и, вплотную  обогнув  его,  оказался
почти на земле. "Мессершмитты"  шли  прямо  над  ним.  Он  продолжал  свой
бреющий полет над лощиной, кружась над ней, потом бросив взгляд на компас,
постарался подняться над круглым  конусом  горного  пика,  чтобы  уйти  на
север. Он быстро оглянулся: позади по-прежнему шли шесть "Мессершмиттов" и
под ними,  немного  левее,  еще  три.  Немецкие  летчики  боялись  снизить
"Мессершмитты" до той высоты, на которой  он  вел  "Гладиатор".  Еще  один
немец был с правого борта;  он  старался  спуститься  пониже  и  атаковать
Квейля сбоку.
   У Квейля  текла  кровь  с  лица;  он  чувствовал  ее  холодок  на  шее,
упиравшейся в тугой воротник. Он чувствовал,  как  холодны  его  онемевшие
руки. Когда зеленая лесистая лощина пошла под уклон, он опять наклонил нос
самолета. Он вел самолет, следуя всем неровностям  местности;  он  облетал
каждую из них, на крыле, круто разворачиваясь на полном газу, так что  его
бросало из стороны в сторону, и мотор завывал от напряжения, а стойки выли
громче мотора.
   Он кинул вокруг безнадежный взгляд.  Кольцо  "Мессершмиттов"  сжималось
все тесней; они снизили скорость, чтобы не проскочить мимо него,  так  как
были гораздо быстроходней. Но не  решались  спуститься  достаточно  низко,
чтобы сбить его. Он еще раз кинул быстрый взгляд вверх  и  вниз  и,  решив
пойти на смертельный риск, сам не зная, выдержит самолет или нет, отчаянно
потянул на себя ручку управления и сделал крутую мертвую  петлю.  Не  веря
своим глазам, немцы увидели  внезапный  взмах  "Гладиатора",  метнувшегося
ввысь от самой земли и запрокинувшегося  в  безумно  стремительной  крутой
петле. Потом перевернутый "Гладиатор" опрокинулся на крыло, и  они  ждали,
что вот-вот он врежется в конус горы, и закружили широкими кругами.
   Видя, что наземный хаос летит на него, Квейль дал ручку вправо и  резко
дал ногу. Из-за  бешеной  скорости  самолета  рули  подействовали  слишком
резко, и Квейль  сделал  обратный  маневр,  чтобы  выправить  самолет.  Он
оглянулся:  "Мессершмитты"  отстали  на  тысячу  ярдов,  так  как  кружили
широкими кругами, набирая высоту. Благодаря петле его  курс  изменился  на
сто восемьдесят градусов, и теперь он несся над лощиной в северо-восточном
направлении; он снизился, потом свернул в  сторону  и  пошел  над  другой,
менее глубокой лощиной. Потом сделал полный круг над длинной грядой низких
холмов и полетел всего в нескольких футах от неровной  поверхности  земли.
Всякий раз, как ее краски  сгущались,  он  забирал  немного  выше.  Такого
ощущения скорости он не  знал  до  сих  пор.  Он  шел  бреющим  полетом  в
нескольких футах от земли. Он взглянул вверх, обернулся назад.  Он  увидел
только три "Мессершмитта" слева и много выше себя. Видимо, они  поднялись,
чтобы следить за ним. Он нырнул за невысокую гору, чтобы скрыться от  них,
и взял курс на северо-восток, хотя сам не знал, где находится.
   Когда он опять увидел море, "Мессершмиттов" уже не  было.  Он  был  как
пьяный, вне себя, не в  состоянии  думать  ни  о  чем.  Он  начал  считать
приборы, потом громко запел: "Мне дела нет ни до  кого..."  Сдвинул  назад
верх фонаря кабины и почувствовал порывы ветра, холод. Им овладело  полное
безразличие ко всему; о Хикки и Кроутере он думать не  мог;  ему  хотелось
вскочить на сиденье и плясать; он спорил с ветром, что тот не может  сбить
его, и с самолетом, что выведет его из любой переделки. Он  решил  бросить
ручку управления, чтобы доказать это, и предоставил самолет  самому  себе.
Самолет накренился и вошел в штопор. Это было на высоте шести тысяч футов.
Он почувствовал,  как  самолет  постепенно  набирает  скорость,  а  позади
начинается вибрация. Он вспомнил о том, сколько получил попаданий,  понял,
что хвостовое оперение где-нибудь повреждено, и громко крикнул:
   - Валяй! Разваливайся! Думаешь, испугаюсь? Валяй!
   Потом опять взялся за ручку и вывел самолет из штопора в крутой подъем.
Он весь горел, но голова его чувствовала холод. Через некоторое  время  он
увидал впереди отчетливую линию берега и Афины. Теперь ему хотелось, чтобы
самолет шел прямо к цели. Он устремил взгляд к берегу и плотно сжал  губы.
Он чувствовал, что самолет качается, так как пальцы не  вполне  повинуются
ему. Он всматривался в берег, во все явственнее выступавшую белизну Афин и
вдруг кашлянул, и его чуть не вырвало, и он закашлялся  так,  что  у  него
заболело под ложечкой, и прозрачные слезы выступили у него на  глазах.  Он
наклонил голову, закашлялся как безумный, и вдруг его вырвало.
   Самолет терял высоту. Квейль, чувствуя пустоту и смерть внутри,  ощупью
нашел верх фонаря и, сдвинув его вперед, закрыл фонарь, потому что страшно
замерз. Он стал  искать  глазами  аэропорт  и  увидел  дорогу  в  Глифаду.
Поднялся вверх, так как боялся потерять высоту. Перевалив через Парнас, он
пошел в противоположном направлении. Увидел аэродром и резко наклонил  нос
машины,  но  выровнял  ее  слишком  поздно  и  вынужден  был  пройти   над
аэродромом. Сделав  широкий  разворот  на  сто  восемьдесят  градусов,  он
опустил посадочные щитки и подошел к аэродрому на очень небольшой  высоте,
над самыми деревьями, и на умеренной скорости. Скачок шасси по  земле  был
для  него  большой  неожиданностью,  и  он  предоставил  самолету  бежать,
привычным движением убрав щитки  и  включив  тормоза.  Потом  он  выключил
зажигание, и мотор остановился. Квейль остался сидеть на месте, не  снимая
рук со штурвала, не в состоянии пошевелиться от тошноты и мути в голове.
   Подбежавшие механики осторожно вынули его из кабины. Сознание не совсем
оставило его, но всякий  раз,  как  он  пробовал  сделать  самостоятельное
усилие, он только мешал им. Стараясь не запачкаться,  -  на  нем  остались
следы рвоты, - они положили его на землю. Он сел.
   - Простите, - сказал он. - Я грязный. Простите.
   Они хотели поднять его, но он отстранил их. Тогда двое  взяли  его  под
руки, и он, поддерживаемый ими, пошел  неуверенной  походкой,  причем  его
снова стало кидать то в жар, то в холод. На ходу он вдруг оттолкнул их,  и
его опять несколько раз сильно вырвало. Потом он тихо опустился на землю и
потерял сознание.



32

   Когда Афины остались позади, он обернулся и кинул прощальный взгляд  на
окутанный прозрачным туманом  белый  город.  Город  был  очень  красив,  и
светлый Акрополь четко выступал посредине. Над всем городом  господствовал
Ликабетт, а Парнас служил как бы сценическим фоном для всей  группы  белых
зданий.  Видение  не  исчезало.  Квейль  внимательно  поглядел  на   него,
отвернулся и больше уже не оборачивался.
   Он  смутно  помнил  о  событиях  дня,  о  вчерашнем  полете,  о   своем
изнеможении после всего пережитого, о неспособности реагировать на что  бы
то ни было, даже на то, что  немцы  прорвали  последнюю  линию  обороны  и
находятся вблизи Афин. Только горячее солнце да одиночество, пока он  ждал
приказа, казались ему чем-то реальным. Он простился с  Финном  и  монтером
Рэтгером. Потом он вспомнил, как голос в телефонной трубке произнес:  "Это
вы, Квейль? Вам  надлежит  отправиться  в  аэропорт  Кании  на  Крите.  По
прибытии рапортуйте".
   И вот вокруг нет  ничего,  кроме  моря  внизу  и  неба  вверху.  Только
движение самолета, по временам  попадающего  в  болтанку,  да  непрерывное
наблюдение за приборами, указывавшими Квейлю, что он передвигается. Он  не
высматривал вражеских самолетов вокруг. Он перестал считаться с ними. Было
только ощущение летаргии, как будто он долго спал на солнце. Или словно он
был долго болен и им овладело спокойствие изнеможения.


   Отыскав Канию, он увидел,  что  это  белый  городок,  расположенный  на
берегу моря,  у  подножия  горы,  на  краю  равнины.  Подход  к  нему  был
небезопасен, но Квейль не думал об этом. Он стал  снижаться  при  бортовом
ветре, чуть не забыв выпустить щитки. Небрежно приземлившись, он  заметил,
что  вся  площадка  по  Краям  уставлена  "Бленхеймами".  Найдя  свободное
местечко, он подрулил к ним  и  выключил  мотор.  Он  оставил  парашют  на
сиденье, задвинул верх фонаря кабины и  пошел  к  зданию,  возле  которого
грелись на солнце несколько человек в синих мундирах. В маленькой комнате,
где  стоял  массивный  деревянный  стол,   когда-то   служивший   домашним
надобностям, Квейль нашел нужного  ему  офицера.  Он  отрапортовал  ему  и
вручил журнал операций.
   -  Довольно  рискованно  таскать  это  с  собой,  -   сказал   командир
эскадрильи, у которого не было крылышек.
   Он был небольшого роста, лысый и говорил с аффектацией.
   - Может быть, - равнодушно ответил Квейль. - Но там большой беспорядок.
Мне не хотелось оставлять его.
   - Капрал укажет вам помещение.
   - Я останусь здесь?
   - Да. Пока не будет распоряжений из Каира.
   Квейль вышел с дневальным. На ходу он расстегивал свое снаряжение.  При
переходе  через  лужайку,  отделявшую   одно   здание   от   другого,   он
почувствовал, как его обдало солнечным жаром. Дневальный указал ему койку,
и Квейль кинул на нее свои летные куртку и брюки. Здесь было жарче, чем  в
Греции. По всей  комнате,  где  стояли  четыре  кровати,  были  разбросаны
раскрытые чемоданы. Как раз, когда он снимал куртку, в комнату  вошли  три
летчика.
   - Вы не Квейль? - спросил один из них.
   - Квейль, - ответил он.
   - Тэп Финли рассказывал нам про вас. Я Уоррен. А это Аксен и Блэк.
   - Очень рад, - спокойно ответил Квейль. - Тэп тоже здесь?
   - Да. Вы что-нибудь ели? Хотите чаю?
   - Спасибо, выпью.
   - Тэп поехал за своим чемоданом. Он скоро вернется.
   Они  отвели  Квейля  в  квадратную  палатку,  посредине  которой  стоял
сосновый стол. На столе стояли толстые  фаянсовые  чашки  и  эмалированные
чайники. За столом сидели шесть летчиков и пили чай с бутербродами.
   - Это Квейль, - объявил Аксен и познакомил его с присутствующими.
   Большинство из них были пилоты и штурманы,  летавшие  на  "Бленхеймах".
Некоторых он видел в ночном ресторане "Максим" в последний вечер,  который
провел там. Они узнали его и осведомились о Хикки. Он ответил,  что  Хикки
был вчера сбит. Потом он сел и стал пить чай, ни на кого  не  глядя  и  не
обращая внимания на разговоры за столом. Разговор был слишком спокойный, и
это  спокойствие  и  отсутствие  бодрящей  напряженности  угнетали.  Потом
появился Тэп. Лицо его сияло улыбкой, на нем была чистая рубашка и на руке
чистая повязка.
   - Когда ты прилетел? - спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине,
и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался.
   - Только что. Где Елена?
   - Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн?
   Квейль покачал головой:
   - Хикки и шотландец Кроутер сбиты  вчера.  Мы  прикрывали  эвакуацию  и
нарвались на "Мессершмиттов". А Финн где-то в пути.
   - Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки?
   Квейль кивнул,  взял  чашку  в  обе  руки  и,  полузакрыв  глаза,  стал
рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги.
   - Было довольно жарко, - прибавил он.
   - Что ты сказал относительно Финна? - переспросил Тэп.
   - Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром.
   - Бедняга Хикки. А как ты выкрутился?
   - Ползком по земле. Пошел ниже,  чем  могли  они,  и  стал  петлять  по
долинам.
   - Бедняга Хикки, - повторил Тэп.
   Квейль кивнул.
   - А в Греции кончено?
   Квейль еще раз кивнул.
   - Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж  было  нарваться
на "Мессершмиттов".
   - У Елены есть где ночевать? - медленно спросил Квейль.
   - Да. Тут устроили целую колонию для эвакуированных  англичанок.  Мы  с
Лоусоном уговорили их принять ее, хотя они сначала не соглашались.
   - Как туда добраться?
   - Я отвезу тебя на грузовике. Она была все время довольно спокойна.
   - У вас были бомбежки?
   - Одна. Но не особенно сильная. Прилетел один  пикировщик.  Как  у  вас
было дело?
   - С "Мессершмиттами"?
   - Да.
   - Очень просто. Я почти  не  имел  попаданий.  Все  время  увертывался.
Кроутер летел прямо, как Хикки. Он сбил один "Мессершмитт".  Но  потом  на
него наскочили со всех сторон, и он попросту взорвался. То же произошло  и
с Хикки. Воздух кишмя кишел ими. Я чуть не  разнес  "Гладиатор"  в  щепки,
удирая от них.
   - Ну, не повезло же. Нарваться на "Мессершмиттов"!
   Они вышли из палатки и, подойдя к грузовику с высокими бортами, уселись
в кабину. Тэп  велел  шоферу  отвезти  их  в  Суда-Бэй  и  подождать  там.
Стрекотанье мотора огласило тихие пыльные  дороги  в  окрестностях  Кании,
которая оказалась не такой  белой  вблизи.  Потом  они  пересекли  подъем,
ведущий к изогнутой  подковой  бухте  с  бетонными  доками,  полной  лодок
гаванью, солдатами на берегу и деловито  хлопочущими  людьми  под  жаркими
лучами солнца.
   -  Это  вроде  лагеря,  -  сказал  Тэп,  когда   грузовик   свернул   с
асфальтированного шоссе на проселок, проложенный по краснозему к оливковой
роще. Грузовик остановился у врытого в землю некрашеного столба. Тут стоял
часовой, и они предъявили документы.
   - Отсюда пойдем пешком, - сказал Тэп. - Дальше  запрещено  пользоваться
транспортом. Опасность бомбежек.
   - Что они говорили, когда отказывались принять ее в лагерь?
   - Они говорили только, что она не англичанка, - ответил Тэп.
   - А где остальные греки?
   - Их отправили в другой лагерь. Старый амбар или что-то в этом роде.
   - Это мы умеем, - тихо сказал Квейль.
   - Что?
   - Ничего.
   Они шли теперь по краснозему к видневшейся  невдалеке  оливковой  роще.
Жидкая листва отбрасывала на землю сеть теневых пятен, и при каждом порыве
ветра цвет почвы менялся.  Скоро  из  тени  выступили  квадратные  палатки
лагеря. Они были  беспорядочно  разбросаны  под  более  высокими  оливами,
рассеянными  по  всей  роще.  Среди  палаток  бродили  женщины.  Некоторые
загорали, сидя на разостланных одеялах. Тэп повел Квейля дальше. Подходя к
красной палатке, они услыхали доносящийся откуда-то детский смех.
   - Пришли, - сказал Тэп. И крикнул: - Вы здесь, Елена?
   - Это вы, Тэп?
   - Да.
   - Я сейчас выйду.
   - Скорей.
   Ответа не было, но через несколько мгновений Елена появилась на  пороге
палатки.  Она  наклонилась,  чтобы  пройти  под  пологом,  и  волосы   ее,
освещенные солнцем, упали ей на лицо. Она выпрямилась и поспешно  откинула
их назад.
   - Глядите, - воскликнул Тэп, указывая на Квейля,  но  она  уже  увидела
его.
   - Хэлло, - сказал Квейль.
   Она быстро поцеловала его в губы, и он почувствовал на шее  теплоту  ее
руки.
   - Когда ты приехал? - спросила она.
   - Часа два тому назад.
   - А как?
   - Прилетел.
   - Вот что, - сказал Тэп. - Я вас оставлю. Мне надо переменить  повязку.
Ты можешь вернуться на любом грузовике, который встретишь по дороге, Джон.
   - Ладно, - ответил Квейль.
   Тэп весело кивнул  Елене  и  ушел,  насвистывая  песенку  о  Муссолини,
которую Елена пела тогда на грузовике. Квейль опять вспомнил Макферсона  и
подумал, не эвакуировался ли он на Крит. Надо  будет  расспросить  о  нем.
Квейль посмотрел вслед Тэпу, потом обернулся к Елене.
   - Я рад, что у тебя все в порядке, - сказал он.
   Она улыбнулась в ответ, и он почувствовал ее  улыбку  всем  телом,  как
чувствуют солнце.
   - Здесь совсем спокойно.
   - Да. Ты занимаешь одна всю палатку?
   Елене хотелось посмеяться над его новой неловкостью.  Но  она  заметила
усталость в его глазах и морщины на лбу. Она пристально взглянула  на  его
черное лицо и подумала, не болит ли оно, так  как  кожа  по  краям  ссадин
набухла.
   - Нет. Там еще одна англичанка.
   - Что у меня на лице? - спросил он, заметив ее взгляд.
   - Ничего. Не болит?
   - Нет. А что?
   - Мне кажется, струпья скоро спадут. Похоже на то.
   Он поднес руку к лицу и стал ощупывать струпья. Она удержала его:
   - У тебя руки грязные. Не надо.
   - Красивое зрелище, а?
   - Теперь ты сам начинаешь беспокоиться?
   Он улыбнулся, и она опять заметила в его глазах усталость.
   - Погоди. Я сейчас принесу что-нибудь постелить, и мы сядем на солнце.
   Она сходила в палатку, принесла одеяло и расстелила его на земле.
   - Там все кончено? - тихо спросила она, когда они сели.
   - В Греции?
   - Да.
   - Думаю, теперь кончено. Эвакуация, наверное, еще продолжается.
   - И немцы всех выпустят?
   - Не знаю. Не думаю.
   - А что будет дальше?
   - Здесь ничего особенного. Но, может быть,  они  вторгнутся  в  Англию.
Может быть.
   - Ты думаешь, они могут завоевать Англию?
   - Нет.
   Квейль лежал на одеяле. Вдруг он встал,  потому  что  солнце  было  уже
низко и тени перебегали по ним.
   - Давай походим, - сказал он.
   Она поднялась, и они пошли по краснозему,  в  уютной  тени.  Когда  они
вышли из рощи, Квейль помог Елене перейти через канаву,  и  они  пошли  по
дороге в предзакатных солнечных лучах.
   - Ты скоро должен отправиться в Египет? - спросила Елена.
   - Не знаю, жду приказа.
   Он смотрел на убегающую вдаль дорогу.
   - Здесь тепло, - прибавил он. - В прошлый раз я приземлялся  на  другом
конце острова. Там холодней.
   - Когда ты был там? - спросила она.
   - Когда летел в Грецию. Перед тем, как мы встретились с тобой.
   - И эти маленькие самолеты полетят в Египет?
   - Да.
   - Значит, и ты полетишь?
   - Думаю, что да. Впрочем, его могут оставить здесь.
   - Кого?
   - Мой "Гладиатор". Это последний.
   - А где остальные?
   - Их сбили вчера.
   - Мистера Хикки и еще кого-то?
   - Ты его не знаешь... Да, Хикки.
   - Я не знала. Как мне жаль его.
   - Ничего не поделаешь.
   - И ты тоже был в бою?
   - Да.
   - Как мне жаль мистера Хикки.
   - Да, - ответил он. - Хикки был хороший парень.
   - Ты давно его знал? Он ведь был старше всех.
   - Он был лейтенантом авиаотряда, когда я только  прибыл  в  эскадрилью.
Тогда мы и познакомились.
   Наступило короткое молчание. Они  шли  по  каменистому  склону.  Квейль
помог Елене перебраться через трещину в скале.
   - Хикки был тогда порядочный сумасброд, - сказал он, спускаясь со скалы
и расстегивая куртку.
   - На вид он был очень сдержан, - возразила  Елена,  садясь  у  подножья
скалы.
   - Это только на вид. Погляди, как птицы дерутся.
   Он указал на чаек, круживших возле  горного  обрыва:  одна  гналась  за
другой, всячески старавшейся увернуться.
   - Как здесь хорошо, - сказала Елена и подвинулась к Квейлю. Он лежал на
спине.
   - Тепло, - сказал он. - Потому и хорошо.
   - Я всегда думала, что англичане любят холод.
   - Некоторые, наверно, любят, - ответил он. - Но я предпочитаю солнце.
   Она понимала, что разговор не клеится, потому что он все время думает о
происходящем. От этого у него и усталость в глазах, и морщины на лбу.  Она
ясно видела, что он полон беспокойства под  впечатлением  всего,  что  ему
пришлось пережить. Она не старалась отвлечь его от этих  мыслей,  хотя  ей
очень хотелось его тепла; но она сама была  полна  беспокойства.  Так  все
сложно. Все, что совершается и происходит вокруг. Она знала, что ей многое
ясней, чем ему, но не хотела оказывать на него давления.
   - Солнце уходит, - сказал Квейль.
   Солнце было теперь позади, в стороне; оно уходило к западу, за  море  и
невысокую горную гряду.
   - Надо идти, - прибавил он.
   Они встали и, легко ступая, пошли вниз по склону.
   - Здесь, конечно, не то, что там, - продолжал Квейль, когда  они  вышли
на дорогу.
   - А в Афинах очень плохо?
   - Да, примерно то же, что и раньше. Ждут немцев.
   - Фашисты что-нибудь предпринимали в городе?
   - Мне кажется, все это одна болтовня. Не думаю, чтобы в самом деле были
какие-нибудь беспорядки. Их прекратили бы.
   - Мы сами прежде так думали. И в результате получили Метаксаса.
   - Это другое дело, - возразил он.
   - Так говорит отец.
   Она нарочно сказала неправду.
   - Идем, - прервал Квейль, и они направились к лагерю.



33

   На другой день он приехал в лагерь только к вечеру.
   - Прости, что так поздно, - сказал он, когда увидел ее.
   Она спросила, что произошло.
   - Я хлопотал о том, что должно произойти.
   Она расстелила одеяло на солнце; он сел.
   - Со мной, как видно, не спешат расстаться, - продолжал он.
   - Ты будешь летать?
   - Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать  со  мной  сегодня  в  тот
конец города? Я нашел священника. Годится?
   - Что?
   - Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит.
   - Очень мило, - ответила она и громко засмеялась. - А в общем разве это
так важно? Для тебя это имеет значение?
   - Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время.
   - А не пожалеешь? - спросила она улыбаясь.
   - Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься?
   - Нет. - И она опять засмеялась. - Мило. Очень мило.
   - Ты можешь поехать сейчас?
   - Да.
   Она  чисто  по-женски  наклонилась,  подчеркнуто  звонко,  с   усмешкой
поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было
ссадин.
   - Это зачем? - спросил он.
   - Разве все бывает зачем-нибудь?
   - Обычно такие вещи - да.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Очень хорошо, - ответил он недоумевая.
   - Ну вот, я это сделала, потому что ты хорошо себя чувствуешь.
   - Едем? - спросил он, приподнявшись, и сел возле нее, вытянув ноги.
   - Пойду надену шляпу, - ответила она.
   На ней было ситцевое платье и белый джемпер. Она поднялась, чтобы пойти
в палатку.
   - Не надо шляпы. Идем, - сказал он и тоже встал.
   - Разве англичанки ходят в церковь без шляпы?
   - Мы будем венчаться не в церкви. Идем.
   - Хорошо, - ответила она, и они пошли по комьям  краснозема  к  дороге.
Там их ждал грузовик. Они проехали вдоль побережья, через весь город, мимо
разрушенных бомбами домов и спустились по отлогому горному склону. У ворот
военного лагеря, близ  бочек  с  бензином,  загромождавших  дорогу,  перед
изгородью из колючей проволоки стоял  часовой.  Квейль  показал  ему  свой
документ. Часовой осведомился о Елене.
   - Нам надо видеть отца Никсона, - сказал Квейль.
   - Зачем?
   - Чтоб обвенчаться.
   - Что ж, ваши документы как будто в порядке.
   - Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? - спросил Квейль.
   - Нет. Не надо. Можете въехать.
   - Спасибо, - сказал Квейль, и они въехали в лагерь.
   Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог
Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги.
   - И чулок нет, - сказал он с улыбкой.
   - Это ты виноват, - ответила она.
   - Будем надеяться, что священник не обратит внимания.
   - Нам придется что-нибудь говорить?
   - Нет. Не беспокойся.
   Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик  с  пишущей
машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках  без  оправы
на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках.
   - Добрый день, - приветствовал он их.
   - Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? - спросил Квейль.
   - Вы желаете сейчас же обвенчаться?
   - Да. Документы в порядке?
   - В порядке. А с вами есть кто-нибудь?
   - Никого, - ответил Квейль. - Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс
Елена Стангу, мистер Никсон.
   Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На  нем
была только рубашка и короткие штаны защитного  цвета.  Елена  заметила  у
него на шее красный треугольник загара.
   - Нужны какие-нибудь свидетели.
   - Шофер, - сообразил Квейль.
   Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел.
   Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно  вылез  из  машины.
Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии.  Тот
улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного
цвета и принес из соседней комнаты молитвенник.
   Квейль и Елена  стали  рядом.  Пока  священник  читал  молитвы,  Квейль
смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и  на  побуревший
от жары золотой обрез книги. Он не слушал,  что  читает  священник,  и  не
думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем,  что  связано  с  ней.  Ему
хотелось,  чтобы  Хикки  был  здесь,  и  Макферсон,  и  Нитралексис.   Вот
Нитралексис  порадовался  бы.  Квейль  представил  себе,  как  Нитралексис
радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе  вопрос,  уехал
ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно,  нет;  ушел  бы  с
Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил  бы  поступок  Квейля.  Как  было  бы
хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и
все было бы в порядке.
   Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью,  на
белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат  в  островерхих
шляпах, потом на белые брови седого священника. "Сколько  ему  может  быть
лет?" - подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей  руке,  в
то время как священник продолжал что-то говорить.  Теперь  Квейль  нарочно
старался не слушать, но уже не мог и слышал все.
   Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и
велел им протянуть руки.
   - У вас есть кольцо? - спросил он Квейля. Квейль опустил руку в  карман
куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он  увидел  коричневый  налет
загара на руке Елены - след ее пребывания здесь в течение нескольких дней,
- и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник  стал
что-то говорить о святости брачного союза, и  Квейль  старался  запомнить,
что он говорит, но не мог,  а  священник  неожиданно  назвал  их  имена  и
произнес: "Сочетаю вас как мужа и жену",  и  велел  Квейлю  надеть  кольцо
Елене на палец. Она протянула правую руку.
   - Другую, - сказал ей Квейль.
   Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль  надел  ей
кольцо, и оно  оказалось  велико;  она  согнула  палец,  чтобы  кольцо  не
свалилось.
   - Вот и все, - сказал священник, а они  все  стояли.  -  Я  пришлю  вам
брачное свидетельство.
   Он глядел на них с улыбкой.
   Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового,
что совершаешь в первый раз, - вроде первого полета, - потому что это было
началом чего-то такого, что делаешь  всерьез  и  надолго,  с  определенной
целью и неопределенными последствиями.
   - Спасибо, - сказал Квейль, в то время как священник пожимал им руки.
   - Я немножко сократил для вас, - сказал священник, внимательно глядя на
Квейля.
   - Правда?
   Елена промолчала, только пожала священнику руку  и  улыбнулась  ему,  а
широкоплечий шофер пожал руки им обоим и объявил, что  он  очень  доволен,
очень доволен, потому что это первое венчанье,  на  котором  ему  довелось
присутствовать.
   - Ну, поехали, - сказал Квейль. - Всего наилучшего. Спасибо, - прибавил
он, обращаясь к священнику.
   - До свидания. Желаю вам счастья, - ответил тот, кланяясь ему.
   - Спасибо, - повторил Квейль, садясь в машину.
   - До свидания, - сказала Елена.
   Священник посмотрел на нее понимающим  взглядом.  Когда  грузовик  стал
заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и  помахал
рукой.
   - До свидания, миссис Квейль! - крикнул он.
   Елена взглянула на него с удивлением.
   Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой  дороги.  Часовой  на  посту
спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: "Понятно, обвенчались", - и
тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца  на  пальце.  Она  прижала
кончик пальца к ладони из спасенья, как бы  кольцо  не  соскользнуло.  Она
услыхала, что шофер насвистывает свадебный  марш  из  "Лоэнгрина".  Квейль
взглянул на нее и улыбнулся.
   - Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? - крикнул он шоферу.
   - Что?
   - Ничего, - отвечал Квейль со смехом.
   - Где ты достал кольцо? - спросила Елена, подняв руку с колен.
   - Я искал его чуть не целое утро. Нашел в Кании.
   - Мне придется отрастить себе палец потолще.
   - Не держится?
   - Плохо.
   - Попробуй, разогни палец.
   - Оно спадет.
   - Подставь другую руку.
   Она поняла, что он смеется. Поглядела на него, потом на руку и покачала
головой.
   - Вот, - сказал шофер, - обмотайте этим.
   Он протянул Елене тесемку.
   - Вы хотите привязать мне кольцо к пальцу?
   - Нет, обмотайте этим кольцо.
   Квейль взял тесемку. Он продел ее между кольцом и  пальцем  Елены,  так
как она не захотела снимать кольцо. Он намотал тесемку на кольцо и  связал
концы. Потом он засмеялся и повернул кольцо узелком вниз.
   - Вот и все, - сказал Квейль.
   - Очень хорошо.
   - Как бы я хотел, чтобы Хикки был  с  нами,  -  продолжал  он  с  тихим
смехом.
   Она не удивилась, а он не стал печальным, - он продолжал смеяться  и  в
его восклицании не было скорби. И так  как  он  сам  вспомнил  Хикки,  что
бывало довольно редко, она заговорила о Хикки.
   - Как бы он к этому отнесся? - спросила она.
   - Он был бы рад, - уверенно ответил Квейль.
   - А где Тэп?
   - Не знаю. Он удивится. Он думал, что мы шутим.
   - А Хикки? - спросила она. Это было очень важно.
   - Нет, - тихо ответил Квейль. - Он знал.
   Она замолчала и стала смотреть, как пыль клубится из-под передних колес
высокого грузовика и садится на окаймляющий дорогу низкий  кустарник.  Она
увидела, как  впереди,  вверх  по  склону,  по  которому  они  только  что
спустились, бегут люди из другого грузовика.
   - Налет, - сказал шофер и остановил машину.
   Елена вылезла вслед за шофером, подождала Квейля, и они побежали  вверх
мимо поросших кустарником скал.  Прямо  перед  ними  изгибались  очертания
Суда-Бэй и двигалась тень от нависшего с одной стороны над городом облака.
   Елена  услыхала  гул  самолетов;  это  было  неожиданно,  так  как  они
прятались за облаком. Она увидела что-то черное,  с  лапами,  несущееся  в
стремительном пике, и услыхала, как Квейль произнес:
   - Пикировщики!
   Она присела за скалой, потому что  так  поступил  шофер.  Увидела,  что
Квейль стоит, и услыхала разрывы бомб.
   - Спрячься, - сказала она ему.
   - Ничего. Это далеко.
   Она выпрямилась. Увидела, как первый пикировщик вышел  из  пике  и  как
пикировал  второй,  и  заметила  солнечный  отблеск  на   большой   бомбе,
отделившейся от него.
   - Они бьют по "Йорку", - сказал Квейль.
   - Это что?
   - Линкор. Полузатоплен в бухте. Оттуда и зенитный огонь.
   Елена увидела белые дымки, провожавшие первые два самолета, в то  время
как третий снижался, и услыхала пулеметную очередь.
   - Берегись, - сказал Квейль и присел.
   - Что это? - крикнула она, перекрывая шум моторов.
   - Пулеметы.
   Взрыв бомбы потряс скалу. Поднявшись, они увидели, что самолеты уходят:
эхо разрывов донеслось до них с гор. Елена ждала,  чтобы  Квейль  пошел  к
грузовику, но Квейль стоял на месте. Наконец пошел шофер. Тогда  и  Квейль
двинулся обратно. Он помогал Елене спускаться с утесов, хотя она в этом не
нуждалась. Наконец они сели в машину и уехали.
   В городе еще стоял особенный запах  от  взрывов;  по  улицам  торопливо
шагали солдаты; попадались австралийские сестры в  серой  форме,  и  Елена
думала, кто же  они  такие.  Квейль  остановил  шофера  на  перекрестке  и
попросил его вернуться за ним часа через два.
   Они поднялись, пешком по склону, ведущему к оливковой роще.  Подошли  к
полоске травы, отделяющей обрабатываемый  участок  краснозема  от  твердой
скалы. Квейль сел и снял куртку. Елена  села  рядом.  Тут  росла  крапива,
которую она не заметила и задела рукой.
   - Ой! - вскрикнула она и отдернула руку. Квейль пристально поглядел  на
нее и засмеялся. Он наклонился к  положил  ей  руку  на  плечо.  Это  было
сделано довольно неловко, но она,  видимо,  ничего  не  имела  против.  Он
повалил ее на мягкую землю, и она тоже засмеялась. Он поцеловал ее  с  той
уверенностью в своем праве, которая дается законным браком.
   - Чудесно, - сказал он.
   - Нет, больно, - возразила она.
   - Чудесно, - повторил он. И прибавил: - Но надо  подумать  о  том,  как
увезти тебя в Египет.
   - Так скоро?
   - Тебе здесь не место. Ты видела, какие бомбежки?
   - Это только в городе.
   - Да, но все может случиться.
   - Не так скоро.
   - Здесь будет нехорошо.
   - Почему?
   - Мало ли что может быть. И потом меня во  всяком  случае  переведут  в
Египет.
   - Когда?
   - Это может произойти в любой момент.
   - Дай мне побыть здесь немного.
   - Посмотрим, - ответил он. - Кстати, что с Лоусоном?
   - Он где-то в другой части острова. Подожди минутку.
   Елена заметила, что на левой щеке у него под глазом отпадает струп. Она
вынула носовой платок, сняла корку, и под  ней  открылась  тонкая  полоска
красной кожи.
   - У тебя сходят струпья с лица, - сказала она.
   Он хотел поднести руку к лицу, но она ему не  позволила.  Она  увидела,
как он сощурился и сморщил свой прямой  нос.  Она  провела  рукой  по  его
мягким волосам, и они горячо и нежно защекотали ее ладонь. Он приподнялся,
снял рубашку и подложил ее под себя. Елена сняла джемпер, и он  увидел  ее
загорелую шею.
   - Ты любишь солнце, - сказала она.
   - Солнце хорошая вещь, - ответил он.
   - У вас в Англии солнца нет?
   - Там, где я живу, нет.
   - Что вы делаете у себя на острове?
   - У нас занимаются главным образом земледелием. Там почти  нет  никаких
заработков.
   - А чем ты жил?
   - Я там только учился в школе. А потом уехал в Лондон.
   - Зачем?
   Она вытянулась почти во весь рост рядом с ним, только подогнула колени.
   - Какой специальности ты учился?
   - На инженера. Строить мосты.
   - А почему бросил?
   - Я не бросил. В университете я сделался летчиком. Я знал, что рано или
поздно буду летать, и вступил в университетскую учебную эскадрилью.  Когда
началась война, из  нее  сформировали  эскадрилью  бомбардировщиков,  а  я
перевелся в восьмидесятую эскадрилью.
   - Как же с мостами?
   - Не знаю, - ответил он. - Впереди  еще  много  всего.  Мне  еще  долго
нельзя будет думать об этом. А солнце уже собирается скрыться за гору.  Не
подняться ли нам повыше?
   Она встала. Он отдал ей свою куртку и надел рубашку.
   - Сними, - сказала она.
   Он пожал плечами и снял. Они стали подыматься по склону,  и  она  несла
его куртку. Он карабкался по скалам и  не  поддерживал  ее,  так  как  она
взбиралась вверх так же проворно, как и он. Наверху почва была  темная,  и
скалы поросли мягкой травой. Наконец они остановились. Он взял  у  нее  из
рук свою куртку и расстелил для нее. Они легли. Елена не стала  поправлять
юбку, которая приподнялась, обнажив ее ноги. Она скинула сандалии.
   - Это, должно быть, странно, когда нет солнца.
   Он промолчал.
   - Неужели там никогда нет солнца?
   Она повторила вопрос, желая заставить его говорить об этом.
   - Где?
   - У тебя на родине.
   - Иногда бывает. Но нет такой жары.
   - Там будут недовольны, что я гречанка? Англичане такие смешные.
   - Может быть. Но мы ведь пока здесь. Это слишком далеко,  чтобы  стоило
беспокоиться.
   Она закинула руки за голову и подставила лицо под солнечные лучи.
   - Ты сможешь вернуться в университет после войны?
   Ей хотелось расспросить его как следует. Хотелось установить  близость,
которая должна быть между ними.
   - Не знаю.
   Глаза его были открыты. Он молчал в раздумье.  Он  думал:  я  хотел  бы
рассказать Елене обо всем сложном, что есть во мне. Но не могу рассказать,
потому что не умею говорить; получится сбивчиво и сентиментально. Я  хотел
бы рассказать ей и хотел бы, чтобы она рассказала мне о себе,  но  она  не
хочет по той же причине.
   - Я хотел бы вернуться, - начал он, пытаясь приступить к  разговору.  -
Хотел бы, но чтобы было по-другому. Я хотел бы, да... Но...
   Он запнулся, потому что ему хотелось сказать больше, объяснить, что ему
хочется чисто физического  чувства  удовлетворения,  какое  бывает,  когда
делаешь настоящее дело, а это все не настоящее.  Но  он  не  мог  выразить
этого.
   - Я понимаю, - сказала она.
   Но она понимала, что лишь смутно улавливает его чувства, и хотела знать
больше.
   - Ты хочешь, чтобы не было пустоты... - сказала она.
   - Может быть, - ответил он. И продолжал: -  Может  быть,  все  было  бы
иначе, если бы... - Он остановился, потом очень осторожно прибавил. - Если
бы ты была со мной.
   Она кивнула. Она понимала, что он хочет сказать что-то еще.
   Она сама хотела сказать больше. Но понимала, что этого  нельзя  делать,
потому что он должен прокладывать путь. Ей хотелось говорить  о  том,  как
оба они воспринимают все. Но ей мешало  его  нежелание  говорить  обычными
словами. Он отверг бы обычные выражения, потому что боялся их и  относился
к ним недоверчиво, а она только ими и  владела  по-английски.  Она  теперь
обнаружила это. Даже для того, чтобы побеседовать  содержательно  о  самых
простых фактах, ей  пришлось  бы  говорить  обиняками,  избегая  словесных
штампов, к которым  он  относился  недоверчиво.  И  все-таки  ей  хотелось
сказать побольше, узнать еще что-нибудь о них обоих.
   - Мы слишком мало спорим, - торопливо сказала она.
   Он засмеялся,  поняв,  что  она  хочет  сказать  и  что  чувствует.  Он
попробовал пойти ей навстречу и выразить ей свое собственное чувство.
   - Нужно время, - сказал он. - Это придет.
   Он хотел сказать, что в  зависимости  от  жизненных  обстоятельств  они
будут во многом сходиться и расходиться и мало-помалу станут ближе друг  к
другу. Он хотел сказать, что никогда не был ни с кем близок и уклонялся от
близости. И хотел просить ее быть терпеливей, потому что он не может сразу
высказать все, что нужно. Он и сам мучительно желал этого. Ему не  хватало
того спокойствия, которое порождается духовной близостью, той  уверенности
друг в  друге,  которую  приносит  близость,  и  того  физического  тепла,
которого он не знал, так как вырос в семье, где чувства проявлялись скупо.
   - Но ведь теперь время не обычное, - сказала она.
   Елена хотела сказать, что он всегда в опасности,  но  она  не  решалась
заговорить об этом, если сам  он  не  заговорит.  Она  подождет.  Да,  она
подождет, пока не заговорит он. Она хотела, чтобы он уверился в ее  полной
преданности, - не в том непосредственном чувстве, которое их связывало,  а
в прочной интимной близости. Она хотела дать ему эту  уверенность  и  сама
получить от него, но она тоже не любила слов  и  была  бессильна  все  это
выразить... Надо подождать, подумала она.
   - Мне жаль, что я плохой спорщик, - с деланной небрежностью сказал он.
   Он хотел сказать, что жалеет, что не может  внутренне  дать  себе  волю
так, чтобы они могли поспорить и потолковать о реальных фактах и событиях,
о войне, народе, смерти, революции, о том, что происходит, о том,  что  он
хочет уяснить себе и как думает действовать сам. Но он боялся  даже  самых
этих слов.
   - Я сама не очень владею этим искусством, - ответила она.
   Она думала о том же, что и он, почти в той же последовательности, с тою
разницей, что ей хотелось рассказать, как действовали ее отец  и  брат,  и
каких держались взглядов, и каких взглядов держится она сама на жизнь,  на
историю, на все события.
   Тут она увидела, что оба они сделали попытку  проникнуть  в  душу  друг
друга и попытка эта потерпела неудачу. Безнадежную, позорную, неудачу.
   Тогда она умолкла.
   Квейль снова растянулся на земле, продолжая размышлять об этом.
   Когда   солнце   спряталось   за   гору,   они   спустились   вниз   по
асфальтированному шоссе. Квейль надел куртку,  так  как  холодный  морской
ветер проник в оливковую рощу.
   Они шли молча.
   - Я разузнаю, какие будут возможности уехать в ближайшие дни, -  сказал
он.
   Елена не стала спорить, но решила, что никуда не поедет без  него.  Она
смутно понимала, что в Египте они снова попадут в обстановку войны.  Здесь
на какой-то  срок  установилось  затишье,  позволяющее  жить  сносно,  без
потрясений. Чем дольше они смогут здесь остаться, тем будет лучше для  них
обоих. Она не хочет вдруг очутиться в Египте, не зная,  что  будет  с  ним
дальше, потому что сегодня это важнее всего. Она понимала, что убедить его
будет нелегко, но не хотела спорить.
   - Ты сейчас должен ехать в Канию? - спросила она.
   - Да. Я должен явиться с рапортом.
   - Вечером вернешься?
   - Вероятно. Как ты с этой англичанкой?
   - Я ее не вижу.
   - Да. За ней ухаживает Тэп. Поэтому ее и нет.
   - Правда. Первый день он все шутил с ней.
   Они подошли к низине, где дорога была покрыта грязью.  Здесь  стоял  их
грузовик. Квейль сказал шоферу, что сейчас вернется,  и,  войдя  в  полную
густой тени оливковую рощу, проводил Елену к палатке.
   - Я постараюсь вернуться, - сказал он.
   - Да, да.
   - Всего, - сказал он и горячо поцеловал ее.
   С минуту он внимательно смотрел на нее.  Елена  поняла,  что  он  хочет
что-то сказать. Но он только слегка погладил ее  по  щеке  и  ушел.  Елена
смотрела ему вслед, пока он не скрылся, потом вошла в палатку.
   В палатке все носило на себе следы бивуачной жизни.  Унынием  веяло  от
вздуваемой ветром холстины, и от жалких попыток придать уют  помещению,  и
от платьев, висящих на шесте. Лучше выйти на  воздух.  Елена  вспомнила  о
маленьком доме на другом конце оливковой рощи - с колодцем  и  садом.  Она
видела  там  женщину,  когда  проходила  мимо.  Во  всяком  случае   стоит
попробовать. Она натянула через голову джемпер и пошла.
   Все уже было окутано вечерним сумраком, когда она,  миновав  ограду  из
колючей проволоки, пошла по берегу маленького канала, который привел ее  к
дому. Как и большая часть деревенских домов, он был из глины, но  выкрашен
грубой  местной  краской  в  розовый  цвет.  Это  был   низенький   домик,
истоптанная тропинка вела к колодцу, полускрытому ветвями большого дерева,
Елена прошла мимо него и остановилась у входной  двери.  Постучала,  потом
спросила по-гречески, есть ли кто в доме. К ней вышла женщина.
   - Добрый вечер, - вежливо поздоровалась Елена.
   - Добрый вечер.
   - Это ваш дом?
   - Наш. Я живу здесь с мужем.
   - Можно поговорить с вами о помещении?
   - О чем?
   Женщина была небольшого роста, седая; вид у нее был усталый, но глаза и
губы слегка улыбались.
   - Я хотела узнать, не найдется ли у вас комнаты для меня.
   - Войдите.
   - Спасибо, - ответила Елена.
   Она вошла в низкую дверь и оказалась в комнате с деревянными балками  и
длинной печью в углу, в которой  пылали  дрова.  Возле  лампы,  качаясь  в
качалке, сидел мужчина. Он встал и поклонился Елене, потом опять  сел.  На
нем был выутюженный, но грязный китель греческого офицера.
   - Она спрашивает, не сдадим ли мы ей комнату, - сказала женщина. -  Это
мой муж, - объяснила она Елене.
   - Я была бы очень рада, если б вы разрешили мне  поселиться  у  вас,  -
вежливо сказала Елена.
   Мужчина смотрел на нее, не предлагая ей сесть.
   - Вы из Афин? - спросил он.
   - Да.
   - Что там теперь делается?
   -  Я  уже  довольно  давно  оттуда,  -  ответила  она,  чтобы  избежать
расспросов.
   - Вы можете занять комнату, в которой жил мой сын, - сказала женщина.
   - Сколько времени вы здесь проживете? - спросил мужчина.
   - Может быть, с месяц. Сама не знаю. Мой муж скоро уезжает, -  ответила
Елена.
   - Ваш муж тоже будет жить здесь?
   - Да.
   - Вы в состоянии платить?
   - Вполне, - ответила Елена.
   Он назвал цену, и она согласилась.
   - Что ж, договорились, - сказал он.
   - Благодарю вас,  -  ответила  Елена.  -  Нам  хотелось  бы  завтра  же
переехать.
   - Да, да, - сказала женщина. - Очень хорошо.
   Они пошли к двери. Елена вежливо пожелала хозяину  спокойной  ночи;  он
встал и ответил:
   - Спокойной ночи.
   Женщина открыла ей дверь и, когда Елена  поблагодарила  ее,  кивнула  в
ответ.
   - Не за что, - сказала она.
   Елена ответила, что очень рада.
   - Спокойной ночи.
   Елена протянула ей руку, и усталая женщина пожала ее.



34

   Квейль вымылся в большом тазу, который наполнили водой из  колодца.  Он
посмотрел на себя в квадратное зеркало. Увидел, что у него почернело  лицо
и отросла борода. Заметил красноту в том месте, откуда сошли струпья.  Все
лицо у него чесалось, и кожа стала сухая от солнца. Он отошел от  зеркала,
раздумывая, можно ли ему побриться. Сел на кровать,  чтобы  надеть  чистые
носки, которые третьего дня дал ему Тэп. Пожалел, что у  него  нет  чистой
рубашки, и подумал, что хорошо бы завтра выстирать ту, которая на нем, как
вдруг вошел Тэп.
   - Где ты был вчера весь день? - спросил он Квейля.
   - У Елены.
   - Ну как она? - продолжал Тэп, садясь рядом с Квейлем.
   - Хорошо, - ответил Квейль. - Мы обвенчались.
   - Черт подери! Что же ты мне ничего не сказал.
   - Тебя не было.
   - Я только в госпиталь ездил. Вы могли заехать за мной.
   Квейль пожал плечами и надел сапоги.
   - Как твоя рука? - спросил он Тэпа.
   - Ничего. Врач говорит, что я уже свое отлетал.
   - Отлетал?
   - Да. Что-то неладное с костью в плече.
   - А рука будет действовать?
   - Конечно. Только летать не придется больше.
   - Скверно, - заметил Квейль.
   - Чего хуже. Послушай, а ведь я думал, что ты мне очки втираешь  насчет
женитьбы на Елене.
   - Ты так думал?
   - Ну да. А разговоров никаких не было? Насчет того, что она гречанка?
   - Что же из этого?
   - Что скажут твои?
   - Какое это имеет значение?
   - Я не знал, что ты так смотришь на это, - сказал Тэп со смехом.
   - Как у тебя дела с пароходом?
   - Отходит нефтяной танкер... Я вовсе не желаю быть взорванным.
   - А еще пойдут?
   - Не знаю. Мне во всяком случае все  равно.  Здесь  можно,  по  крайней
мере, отдышаться. Не пора ли идти обедать? - спросил Тэп.
   - Кажется, да.
   Квейль надел китель и вышел вместе с  Тэпом.  Они  вошли  в  квадратную
палатку с сосновым  столом,  уставленным  эмалированными  чашками.  Капрал
осведомился, что они желают на обед. Они заказали  и  сели  за  стол.  Тэп
налил себе шотландского виски с содовой водой и спросил Квейля, не  налить
ли ему. Квейль сидел, откинувшись на спинку стула, и боролся  с  дремотой.
От виски он отказался. За обедом они почти все  время  молчали.  Пообедав,
Квейль пожелал Тэпу спокойной ночи и пошел спать.



35

   Квейль встал рано утром. Он  должен  был  патрулировать  над  Суда-Бэй.
Монтеры и механики приготовили его "Гладиатор", и когда  Квейль  вышел  на
солнечный свет, самолет уже стрекотал на площадке. Квейль  продел  руки  в
лямки парашюта, сел в неуютную кабину пилота  и  тотчас  же  оторвался  от
земли. Диспетчер отметил его взлет. Три "Бленхейма" были  уже  в  воздухе.
Два других стояли на краю площадки. Квейль  потянул  ручку  на  себя,  его
тяжелая машина прошла над ними. Ему пришлось круто набрать  высоту,  чтобы
преодолеть горную цепь.
   Задание было несложное. В Суда-Бэй прибывали воинские части. Он  должен
был патрулировать над бухтой и к  северу  от  нее,  прикрывая  входящие  в
Суда-Бэй корабли. Поднявшись  над  бухтой,  он  увидел,  что  корабли  уже
входят.  Это  были  высокие  суда  по  сравнению  с  эскортировавшими   их
эсминцами. Нежаркое солнце,  поднявшееся  высоко  над  горизонтом,  успело
нагреть море своими настойчивыми лучами. Квейль думал о том, что он станет
делать, если налетят бомбардировщики. Правда, ему было сказано, что налета
не предвидится. Во всяком случае в воздухе поблизости есть "Бленхеймы". Он
стал внимательно осматриваться, отыскивая "Бленхеймы" и проверяя,  нет  ли
противника. Отыскав "Бленхеймы", он включил радио.
   - Слушайте, вы там, - сказал он и повторил шифр.
   - Это вы, Квейль? - спросил один из них.
   - Да. Я буду над вами.


   Вернувшись, он застал всех в столовой еще за утренним завтраком.
   - Вот он, - воскликнул один из присутствующих.
   - Ты слышал? - спросил Тэп, увидев входящего.
   - Что?
   - Ты получил крест за летные боевые заслуги.
   - Правда?
   - Верно, - подтвердил один из летчиков и указал  на  Тэпа:  -  И  Финли
тоже.
   - Хикки получил орден за боевые заслуги и пряжку  к  своему  кресту,  -
продолжал Тэп.
   - Много ему толку от этого, - заметил Квейль.
   До этого у него было хорошее настроение, теперь оно испортилось.
   - Откуда ты знаешь? - спросил он Тэпа.
   - Мне сказали в оперативном отделе.
   - Я думал, штаб даже не знает, что мы здесь, - сказал Квейль садясь.
   Все поздравляли его, а Тэп пожал ему руку. Тэп очень радовался.  Обычно
он так смеялся, когда бывал навеселе и не хотел трезветь.
   Когда он ушел, Квейль мог спокойно докончить  свой  завтрак.  Затем  он
явился к начальству, написал рапорт  об  утреннем  вылете  и  осведомился,
нужен ли он. Ему ответили, что  нет,  и  он  попросил  одного  из  шоферов
отвезти его на своем грузовике в Суда-Бэй.
   На берегу он вышел из машины и направился в небольшое кирпичное здание,
обложенное мешками с песком. Часовой у  входа  отдал  ему  честь.  Отыскав
нужного ему морского офицера, Квейль спросил у него относительно пароходов
в Египет. Офицер ответил, что сегодня туда идет танкер, а  завтра  караван
транспортов с  воинскими  частями,  вероятно,  без  сопровождения.  Квейль
объяснил, что здесь у него жена. На это офицер  ответил,  что  она  должна
ехать с другими женщинами; в свое время для  них  будет  выделен  пароход.
Квейль попросил офицера, чтобы тот дал  ему  знать  об  этом  в  Канию  на
аэродром. Потом отправился к Елене.
   Подходя  к  палатке,  Квейль  увидел,  что  Елена  сидит  у   входа   и
причесывается. Солнце стояло уже  высоко,  и  тень  от  олив  стала  такой
короткой, что между деревьями легли солнечные пятна. Квейль нарочно шел по
этим пятнам, чтобы впитать лишнюю каплю тепла. Елена смотрела, как  он  не
спеша приближается к ней.
   - Здравствуй, - сказал он, подойдя, и нежно поцеловал ее.
   - Здравствуй.
   Она  пристально  взглянула  ему  в  лицо,  чтобы  узнать,  в  каком  он
настроении.
   Он сел, и они помолчали. Она перестала причесываться.
   - Продолжай, - сказал он. - Что Же ты не причесываешься?
   - Ты сегодня патрулировал?
   - Да. Ты уже знаешь?
   - Да, - ответила она, садясь рядом с ним. - Тэп приезжал.
   - Когда?
   - С полчаса тому назад. Он что-то толковал о наградах.
   - Да. Он получил крест за летные боевые заслуги.
   - Он сказал, что ты тоже.
   - Вот как?
   Квейль расстегнул китель и улегся.
   - Да. Это правда?
   - Правда.
   - А Хикки что-то еще.
   - Орден за боевые заслуги, - ответил Квейль.
   - Это хорошо?
   - Неплохо. Лучшее после креста Виктории.
   - Ты как будто не рад.
   - Почему?
   - Не знаю. Я рада за Хикки.
   - Это было бы хорошо, если б он сам был здесь и порадовался.
   - А твой крест? За что ты его получил?
   - Не знаю. Я не видел приказа.
   Они опять посидели молча. Потом Елена встала  и  позвала  его.  Миновав
рощу, ограду из колючей проволоки и канал, они подошли к дому.
   - Я была здесь вчера, - сказала Елена. - Хозяева согласились сдать  нам
комнату.
   Она постучала.
   - Как ты это устроила? Просто попросила? - спросил Квейль,  оглядываясь
кругом.
   - Ну да. А что?
   - Да ничего. Вы, греки, - гостеприимный народ.
   - Они требуют платы.
   Квейль  засмеялся.  Хозяйка  отворила   дверь.   Елена   объяснила   ей
по-гречески, что привела мужа посмотреть комнату. Та взглянула на Квейля с
удивлением. Квейль поклонился.
   - Он инглизи? - спросила Елену хозяйка.
   - Да, - ответила Елена, и они вошли в дом.
   - А мы думали, что ваш муж грек.
   - Нет, он инглизи.
   Женщина промолчала. Они осмотрели комнату, и  Квейль  остался  доволен.
Комната была  маленькая;  в  ней  стояла  низкая  двуспальная  самодельная
кровать, покрытая сшитым из лоскутков одеялом.  Кроме  кровати,  были  два
столика и деревянный стул. Низкий потолок  спускался  к  маленькому  окну,
через которое тускло светило солнце.
   - Очень хорошо, - сказал Квейль, когда они вышли.
   - Ты можешь приезжать иногда? - как бы невзначай спросила Елена.
   - Думаю, что да, - ответил он. - Буду как-нибудь вырываться.
   - Вот не знаю, как с питанием, - продолжала Елена. - Я думаю,  придется
столоваться здесь, если ты ничего не имеешь против. Мяса у них нет совсем.
   Квейль подошел к колодцу и сорвал с дерева спелый гранат.
   - Думаю, что проживу и без мяса.
   Он сорвал еще несколько плодов по  дороге  к  палатке,  разгрыз  мягкие
косточки и заел их горечь сладкой мякотью.
   Взяв  в  палатке  оба  чемодана,  он  перенес  их  в  новое  помещение,
насвистывая "Мне дела нет ни до кого". На ходу он несколько  раз  подкинул
ногой попавшийся ему на дороге комок  земли  и  улыбнулся  Елене,  которая
наблюдала за ним. И она поняла, что поступила правильно,  и  почувствовала
себя счастливой.



36

   Жизнь их потекла ровно, хотя и не вполне  упорядочение.  В  те  вечера,
когда Квейлю удавалось побыть  дома,  они  беззаботно  наслаждались  своей
близостью, Хозяин дома был не очень доволен, узнав, что Квейль англичанин.
Раньше он хозяйничал в  оливковой  роще  в  качестве  управляющего.  Война
разрушила его благополучие. Он был призван в ряды  местного  гарнизона,  а
рощу англичане заняли под лагерь. Он испытывал  к  Квейлю  тайную  вражду.
Квейль знал это и старался не сталкиваться с ним, чтобы не раздражать его.
   Ему было здесь хорошо. В дни, свободные от дежурства на  аэродроме,  он
сидел позади дома на солнце и ел плоды, которые Елена срывала для него.
   Им не нужны были слова. Полный покой, книжка в  руках  Елены,  пока  он
спал,  попытки  Елены  выучить  его   по-гречески,   солнечное   тепло   и
непрестанный переход с места на место, чтобы все время быть  на  солнце...
Квейлю было радостно видеть, как Елена загорела и как блестят на солнце ее
черные волосы.
   Некуда спешить и нечего бояться. На аэродроме тоже  было  тихо.  Иногда
вместе с Квейлем приезжал Тэп, и они  ели  мясные  консервы  и  компот  из
персиков, тоже консервированный, сидя на разостланном одеяле.  Квейль  был
всегда в ровном настроении и с удовольствием слушал Тэпа, лежа на  солнце.
Он сильно загорел, струпья сошли у него с лица, и под действием солнца  на
месте безобразных красных пятен стала показываться обыкновенная кожа.  Тэп
называл его пегим, но это мало его беспокоило.
   Эвакуация из Греции закончилась. Чуть не  каждый  день  из  Пелопоннеса
прибывали отставшие.  Суда-Бэй  подвергался  бомбежке,  два  раза  бомбили
Канию, сгорел один из "Бленхеймов". Их временно перебазировали  на  другой
конец острова. Начались волнения в Ираке, и в один прекрасный  день  радио
принесло жителям Кании известие, что в Англии приземлился Рудольф Гесс.  В
этот день Квейль вернулся с аэродрома  после  патрулирования  над  бухтой.
Елена только что кончила обливаться в тазу, который она поставила  посреди
двора, и, когда пришел Квейль, полураздетая, сушилась на солнце.
   - У тебя прекрасный вид, - сказал он.
   - Спасибо.
   Она сидела в кресле, которое обычно занимал он.
   - Сиди, сиди.
   - Ты очень любезен.
   - Конечно, - ответил он и сел прямо на горячий от солнца песок.
   Приподнялся, быстро дернул ее  за  черные  волосы,  отпустил  их,  снял
китель и лег на спину.
   - Мне будет недоставать этого солнца, - сказал он.
   - Почему?
   - Что ты скажешь насчет переезда в Англию?
   - Мы поедем туда?
   - Как бы ты к этому отнеслась?
   - Да никак. Я согласна. Ты хочешь ехать?
   - Я подумываю подать рапорт о переводе.
   - Мне казалось, что ты не любишь холода.
   - Не люблю. Здесь очень хорошо. Но я думаю, что воевать лучше в Англии.
   Только теперь она поняла, о чем он думал все эти дни.
   - Почему лучше?
   - Я согласен с Лоусоном. Решение будет не здесь.
   - Война будет продолжаться, - возразила она.
   - Да. Будут бои. Но серьезные события произойдут в Англии.
   - Почему?
   - И я хочу быть при этом. Ты не возражала бы против переезда?
   - Нет. Но как я могу туда попасть?
   - На пароходе.
   - Ты думаешь, это будет скоро?
   - Что?
   - То, о чем ты говоришь.
   Она нарочно выразилась осторожно.
   - Нет. На это понадобится время. Но я хочу быть при этом.
   - Англия тяжела на подъем, - заметила Елена.
   - Это только общее положение, не так ли?
   Она знала, что это так, и согласилась.
   - Кто же все это изменит?
   - Не знаю, - ответил он. - Люди найдутся, надо думать.
   Он молча стал снимать свои летные сапоги.
   - Ты выстирала мне носки? - спросил он, снимая те, что были на нем.
   - Висят у колодца.
   - Спасибо.
   - Когда ты сможешь достать белье?
   - В Египте, - ответил он.
   Два дня тому назад ему пришлось ждать полуголым, пока она  стирала  ему
сорочку, сушила ее на солнце и гладила утюгом.
   - Твои носки никуда не годятся. Кто штопал их в последний раз?
   - Вероятно, Тэп. Это его носки.
   Помолчав, она спросила:
   - Что теперь будет делать Тэп? Ведь он не может летать.
   - Не знаю. Должно быть, переведется в штаб.
   - Он хочет?
   - Он говорит, что это разрешает все вопросы. Он уже сыт по горло.
   - Его трудно понять, - заметила она.
   - Кого? Тэпа? Совсем нетрудно. Хикки говорил, что  Тэпу  надо  было  бы
родиться десятилетием раньше. Вот бы кто успел пожить в свое удовольствие.
   - Бедный Хикки, - тихо сказала Елена.
   - Да. Зато он избавился от всех забот.
   - От каких забот?
   - Он содержал на свое жалованье чуть не двадцать человек родных.
   - А еще?
   - А еще... Еще он  был  слишком  прямой  человек,  чтобы  уживаться  со
штабом.
   - Незаметно было, чтобы он что-нибудь принимал близко к сердцу.
   - Очень даже принимал. Ты помнишь Ричардсона?
   - Этого высокого?
   - Того, который был убит, когда спускался на парашюте.
   - Помню.
   - Ричардсон все принимал близко к сердцу.  Но  старался  не  показывать
этого. Хикки узнал, что у  него  были  неприятности  с  одной  девушкой  в
Египте. И Хикки поехал в Каир, чтобы уговорить знакомого врача сделать  ей
аборт.
   - Как это непохоже на Ричардсона.
   - Почему?
   - Я не думала, что он такой легкомысленный, - тихо ответила она.
   Квейль улыбнулся.
   - Он был, пожалуй, самый лучший  из  нас.  -  И,  продолжая  улыбаться,
добавил: - Несмотря на свое легкомыслие.
   - Всех их страшно жаль, - сказала Елена.
   Квейль умолк. Разнежившись на солнце, он закрыл глаза  и  погрузился  в
дремоту. Елена перешагнула через него и пошла в дом надеть платье и туфли.
Вернувшись, она застала Квейля уже в кресле; он спал с открытым ртом.  Она
подняла носки, которые он снял, принесла ведро воды из колодца, вылила его
в таз и выстирала их. Потом повесила их на  сруб  колодца,  на  солнце,  а
прежние сняла. Покончив с этим, села возле Квейля  на  песок  и  принялась
штопать. Вдруг она услышала глухой голос Квейля.
   - Пример семейной добродетели, - сказал он, шутливо подмигивая ей.
   - Что? - спросила она.
   - Штопка носков.
   - Пример для кого?
   Она взглянула на него; он повернулся на бок. Потом пожал плечами и сел.
   - Хочу есть, - объявил он.
   - Я забыла тебе сказать, - спохватилась она. - Хозяин требует, чтобы мы
сами доставали себе продукты.
   - Требует, чтобы мы сами? С каких это пор?
   - Он объявил мне сегодня утром.
   - Почему вдруг такая перемена?
   - Он не любит англичан.
   - Я это знаю, - ответил Квейль.
   - Я  слышала  раньше,  как  он  говорил  жене,  что  у  англичан  много
продовольствия.
   - С чего это он?
   - Он сторонник Метаксаса.
   - Да, разные бывают греки.
   - Ты можешь доставать продукты?
   - Могу брать на провиантском складе. Чем же он недоволен?
   - Он лишился нынешнего урожая оливок.
   - А ты еще собиралась рассказать ему о Нитралексисе и Мелласе.
   - Он не понял бы.
   - Конечно.
   Квейль встал, надел китель, потом чистые носки и сапоги.
   - Пойду добуду мясных консервов, - сказал он. - А готовить нам можно?
   - Хозяйка сказала, что да.
   - Я вернусь через час.
   Он  поцеловал  ее  и  пошел  через  рощу  к  дороге,  чтобы  сесть   на
какой-нибудь идущий в Суда-Бэй грузовик.
   Там, сойдя с грузовика, он  поднялся  по  крутой  тропинке  к  большому
складскому зданию. Проходя мимо часового, он не  сразу  заметил,  что  тот
отдает ему честь. Заметив, приподнял руку, потому что было бы  неловко  не
ответить на приветствие, хоть он и  не  одобрял  самый  принцип.  Войдя  в
низкую дверь, он очутился в  большом  помещении,  уставленном  консервными
банками  и  заколоченными  ящиками.  Два-три  армейских  офицера  покупали
продукты. Квейль попросил кладовщика-палестинца  отпустить  ему  несколько
банок консервов. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо.
   - Когда вы приехали? - услышал он голос. Квейль обернулся.
   - Лоусон? Хэлло! - сказал он.
   Они обменялись рукопожатием.
   - Как дела? - спросил Лоусон.
   Он был в защитного  цвета  трусиках;  лицо  его  потемнело  от  загара,
светлые волосы были влажны от пота.
   - Ничего, - ответил Квейль. - Спасибо за Елену.
   - Как она?
   - Ничего.
   - Еще здесь?
   - Да. Никак не могу ее отправить. А где вы пропадали?
   - Осматривал остров, - ответил Лоусон.
   - Видели что-нибудь интересное?
   - Нет. Здесь ничего нет.
   - А что вас интересовало?
   - Укрепления. Но легче найти золото.
   - Неужели дело так плохо? Я думал, что возводятся укрепления.
   - Там и сям расставлено несколько морских орудий.
   Квейль купил мясных консервов, галет и компот  из  персиков,  а  Лоусон
бутылку шотландского виски и бутылку лимонного сока.
   - Хотите повидать Елену? - спросил Квейль, когда они вышли.
   - Конечно.
   - Поедем к нам обедать.
   - Вы снимаете дом или что-нибудь в этом роде?
   - У нас комната.
   - Превосходно. Когда вы обвенчались?
   - Недели две тому назад.
   - Превосходно. А как остальные?
   - Кто?
   - Тэп, Хикки и все прочие.
   - Тэп здоров. А Хикки погиб.
   Лоусон  промолчал,  и  они  спустились  по  склону.  Внизу  они   стали
подстерегать проходящие грузовики, пока им не попался один, направляющийся
в сторону оливковой рощи. Было почти совсем темно, и красное зарево заката
уже  начало  угасать.  Они  сошли  с  грузовика  на  грунтовую  дорогу   и
направились к дому.
   Елена  обрадовалась  Лоусону.  Она  была  в  комнате.  Квейль  поставил
консервы на столик. Когда он сообщил Елене, что Лоусон будет обедать,  она
перетащила столик на середину комнаты, поближе к кровати. Лоусон следил за
ее движениями.
   - Это к вам идет.
   - Что?
   - Замужество.
   - Она похорошела от загара, - заметил Квейль.
   Он тоже смотрел на Елену, видел, как Лоусон следит  за  ее  движениями,
видел, как она красива, и у него было такое чувство, словно он смотрит  на
нее впервые.
   - Я считаю, что по этому случаю нам надо выпить, - объявил Лоусон.
   Он открыл высокую бутылку с шотландским виски.
   - Я всегда заранее радуюсь, когда предвидится глоток бурбона, -  сказал
он.
   Елена вопросительно взглянула на Квейля.
   - Американское виски, - объяснил Квейль.
   - У вас есть стаканы? - спросил Лоусон.
   Елена поставила на стол два стакана.
   - А вы разве не будете?
   - Я не буду, - ответила она и принялась открывать мясные консервы.
   - Нет, уж извините, мы должны чокнуться. Одну капельку.
   Он взял чашку, налил в нее немного виски и протянул Елене.
   - За ваше здоровье, - сказал Лоусон, обращаясь к ним обоим. - За все.
   Все трое выпили. Поставив чашку  на  стол,  Елена  сделала  гримасу,  и
Лоусон засмеялся. Он уселся на кровать.
   - Когда вы едете в Египет? - спросил он, потягивая виски.
   - Не знаю. Когда удастся переправить Елену...
   - Я бы не стал слишком долго задерживаться.
   - Почему? - спросила Елена.
   - Один удар по этому острову - и крышка.
   Лоусон налил себе еще и наполнил стакан Квейля.
   - За солнце, - произнес он и снова выпил.
   Потом прислонился спиной к стене.
   - У нас есть тут что-нибудь? - спросил Квейль.
   Лоусон покачал головой и стал играть стаканом:
   - Ни самолетов, ни конвойных судов, ни зениток.
   - А на том конце острова?
   - Ни черта.
   - Все-таки остров нелегко будет взять, - заметил Квейль.
   - Очень может быть. Лично я надеюсь, что никто на него не позарится.
   - Я думал, здесь большая часть снаряжения, вывезенного из Греции.
   - Вы витаете в пространстве,  Квейль.  -  Лоусон  встал  и  заходил  по
комнате.
   - Из Греции не вывезли ничего, - сказал он.
   - А войска сколько вывезли оттуда?
   - Тысяч тридцать. Это сравнительно не так плохо.
   - Вы не слышали, что делается в Афинах? - спросила Елена.
   - Слышал только то, что передают по радио. Немцы отбирают все продукты.
   - Там уже нечего отбирать, - заметила Елена.
   - Может быть. Но они изводят греков обысками.
   - Чем безобразней они будут вести  себя,  тем  больше  их  возненавидят
греки, - сказала Елена.
   - В данный момент греки очень злы на англичан, - заметил Лоусон.
   - Забудут ли они когда-нибудь? - спросил Квейль.
   - Может быть, и забудут.
   - Народ они довольно рассудительный, - прибавил Квейль.
   - Немцы их доведут. Разве можно  спокойно  рассуждать,  когда  творится
такое. Они обозлятся - и надолго.
   - Садитесь есть, - сказала Елена.
   Она  разложила  консервированное  мясо  по  тарелкам,  нарезала  черный
греческий хлеб на ломти и намазала маслом.
   - С немцами они не уживутся, - уверенно сказала она садясь.
   - Я тоже так думаю, - согласился Квейль и допил свой стакан.
   - Если они будут держаться, как  в  Албании,  то  окажутся  для  немцев
довольно твердым орешком, - заметил  Лоусон,  разламывая  черствый  ломоть
пополам.
   - Они никогда не покорятся, - заявила Елена.
   - Интересно, что делает Меллас? - сказал Квейль.
   - Все будут драться, - ответила она.
   Они ели мясо с черствым хлебом. Лоусон налил себе еще виски и  протянул
бутылку Квейлю, но тот  отрицательно  покачал  головой.  Они  говорили  об
оливках, о греке - хозяине дома, о волнениях в Ираке и о появлении Гесса в
Англии, которое все трое находили очень странным и подозрительным.
   Когда Лоусон объявил, что ему пора в Канию, Квейль сказал, что поедет с
ним, так как  утром  должен  патрулировать  и  ему  придется  ночевать  на
аэродроме.
   - Я вернусь утром, часов в десять, - прощаясь, сказал он Елене.
   - Хорошо, - ответила она. - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - ответили ей оба. И она пошла в дом убирать со стола
и мыть посуду.



37

   Квейль сидел перед полетом в столовой и пил чай. Багровое солнце еще не
полностью выкатилось из-за горизонта, и в то время как верхняя часть  неба
была уже освещена, нижнюю еще затеняли остатки ночи. Вдруг послышался  гул
моторов и одновременно разрывы бомб. Палатка закачалась, и Квейль бросился
на землю. Рядом с ним, с криком: "Налет!" - растянулся дневальный.
   После третьей порции бомб Квейль выбежал  наружу.  Из  жилых  помещений
выбегали люди в пижамах и  заползали  в  щели.  Квейль  стал  искать  свой
"Гладиатор" и увидел его на краю площадки без чехлов. Квейль еще не решил,
успеет ли он подняться в воздух, когда заметил немца, нацелившегося как бы
прямо  на  него,  и  спрыгнул  в  щель,  на  мягкую  землю.  Четыре  бомбы
разорвались на аэродроме.
   Как только немного затихло, Квейль вылез из щели и пробежал сотню ярдов
по направлению к "Гладиатору". Он успел заметить на другом конце  площадки
опрокинутый "Бленхейм" и сейчас же лег, так как в  этот  момент  еще  один
пикировщик появился в воздухе, сделал заход, молниеносно  пикировал,  -  и
пригоршня мелких пятидесятифунтовок прочертила пунктиром всю  площадку  от
одного конца до  другого.  Квейль  поднял  голову,  чтобы  осмотреться:  в
воздухе был уже новый пикировщик. Потом опять наступила  пауза,  и  Квейль
пробежал еще пятьдесят ярдов. Теперь до "Гладиатора"  было  уже  недалеко.
Квейль стал искать глазами команду, которая готовила самолет, и увидел  ее
за большими камнями. Он побежал туда пригнувшись, так как  в  этот  момент
снова послышался приближающийся гул.
   - "Гладиатор" в порядке? - крикнул он на бегу.
   - Его не задело, - ответил  один  из  команды,  и  все  опять  пригнули
головы.
   - Он готов? - спросил Квейль.
   - Нет еще. Нет боеприпасов.
   И они опять присели. Небольшая бомба упала между ними и  "Гладиатором".
Квейль окинул его быстрым  взглядом,  но  "Гладиатор"  спокойно  стоял  на
месте.
   - Я лечу, - сказал Квейль. - Кто мне поможет?
   - Ленты еще не приготовлены.
   - Неважно. Я просто хочу убрать его с поля. Идем.
   Двое пошли с  ним,  и  пока  он  устраивался  в  кабине,  один  вытащил
пулеметные ленты, а другой помог ему завести  мотор  и  повернуть  машину.
Квейль сдвинул верх фонаря кабины и весь превратился во  внимание.  Увидев
пикировщик и посыпавшиеся бомбы,  он  убавил  газ  и  пригнулся.  Взрывной
волной "Гладиатор" подбросило. Привстав, чтобы не  нарваться  на  воронку,
Квейль опять прибавил газ, повел самолет прямо поперек  площадки  и,  взяв
разбег по ветру, с поднятым хвостом оторвался от земли. Ему пришлось почти
сразу войти в мертвую петлю, чтобы не врезаться  в  крутое  возвышение  на
конце площадки, и он очутился прямо под брюхом "Юнкерса 87-В". Квейль чуть
не задел его, увертываясь от огня, который тот открыл из заднего пулемета.
Теряя скорость, он сделал петлю и прямо с ее вершины перешел в подъем. Тут
он увидел целую вереницу пикировщиков, шедших почти по правильному  кругу,
и поднял нос самолета.
   Набирая спасительную высоту, он увидел, как другая группа  пикировщиков
атакует Суда-Бэй. Штук пятьдесят, подумал он и чуть не свернул  себе  шею,
стараясь взглянуть, не пострадало ли хвостовое оперение. Он знал, что дело
не  так  страшно,  если  только  с  пикировщиками  нет  истребителей.   От
пикировщиков можно увернуться, но выбраться из гущи  истребителей  не  так
просто, - в особенности, когда в пулемете нет лент. Поднимаясь,  он  видел
разрывы бомб. На этот раз бомбежка была ожесточенная.
   И вдруг внизу, выделяясь на фоне розовеющей морской глади,  с  востока,
почти прямо  из  солнца  выскочила  группа  двухмоторных  "Хейнкелей"  или
"Мессершмиттов-109". Квейль решил, что это  "Хейнкели",  возвращающиеся  с
налета на какой-нибудь другой пункт острова. Это его  встревожило.  Откуда
такой интерес к Криту? Больше ста бомбардировщиков в поле зрения! За каким
дьяволом они сюда слетелись? Бомбить аэродромы? Да, но обычно  это  служит
прологом к чему-то другому. Может быть,  переброска  парашютистов?  Зачем,
когда в их распоряжении все транспортные средства итальянского флота?
   Квейль подождал, пока бомбардировщики не ушли на запад, потом  снизился
и  приземлился.  Посадочная  площадка  была  усеяна  крупными  и   мелкими
воронками от бомб, но он высмотрел нетронутую полоску, подошел к  ней  при
бортовом ветре и посадил машину с разворота. Один из  "Бленхеймов"  горел,
другой лежал колесами вверх. Квейль подрулил к концу поля,  где  находился
большой ров. За этим рвом росла группа  деревьев  и  был  холм.  Это  было
единственное укрытие на всем аэродроме. Ров был слишком  широк  и  глубок,
чтобы перекатить через него, и  Квейль  только  поставил  "Гладиатор"  как
можно ближе к нему. Потом, чтобы  согреться,  побежал  через  все  поле  в
столовую. Он не успел надеть летный костюм. Солнце стояло  уже  высоко,  и
было жарко. Единственным облаком на небе был белый дым,  поднимающийся  от
"Бленхейма". Ангары и столовая не пострадали.
   - Чистая работа, - сказал ему один из присутствующих, когда он вошел  в
столовую.
   - Кто-нибудь пострадал?
   - Монтер. Один из тех, которые помогали  вам.  Ему  ободрало  руку  или
что-то в этом роде.
   Тэп тоже был здесь, еще в пижаме, но в кителе поверх нее.
   - Что скажешь, Джон?
   - Не знаю. Видимо, что-то готовится. Зря они этого делать не станут.
   - Два "Бленхейма" погибли, - заметил Тэп.
   - Надо бы перекинуть мост через этот ров. Тогда можно было  бы  ставить
самолеты под деревья, - сказал командир эскадрильи "Бленхеймов".
   - Мы целый месяц просим у пехотного штаба солдат для этого, -  вмешался
офицер. - Но у них нет времени.
   - Это надо сделать, - сказал Тэп. - Ведь если что-нибудь начнется,  так
это наш единственный аэродром.  Надолго  ли  хватит  самолетов,  если  нет
маскировки.
   Все относились к только что пережитой бомбежке,  как  к  чему-то  вроде
утренней уборки, которая кончилась - и нечего  о  ней  толковать,  и  пора
завтракать, и, что бы там ни было впереди, надо позавтракать как  следует.
Но Квейль полагал, что сейчас не до завтрака. Он знал, что  что-то  должно
произойти,  и  вдруг  до  слуха  его  донесся  пронзительный  вой   сирен,
возвещавших воздушную тревогу, и он вместе со всеми вышел из палатки.  При
виде большого отряда бомбардировщиков, приближающегося с  запада,  офицеры
опять поспешили вверх по камням к щелям. Квейль понимал, что  подняться  в
воздух ему не удастся. "Бленхеймы" уже были в воздухе и скрылись из  виду,
а  он  опоздал:  группа  немецких  самолетов  шла  прямо  над  аэродромом.
Откуда-то открыли огонь тяжелые  3,7-дюймовые  зенитки,  и  за  самолетами
гнались белые дымки. Затрещали пулеметные очереди, и  Квейль  увидел,  как
трассирующие пули чертят пространство, не долетая  до  самолетов,  которые
шли над  аэродромом  в  правильном  строю.  Блеснули  на  солнце  падающие
беспорядочными пачками бомбы, и раздались оглушительные взрывы, потом еще,
все больше и больше, и в конце концов отдельные взрывы слились, и как  для
слуха, так и для глаза все смешалось в общий хаос.
   Это продолжалось весь день. Только раз  был  перерыв,  длившийся  более
получаса. Аэродром бомбили дважды две группы "Мессершмиттов", причем  один
из них был сбит метким перекрестным огнем расставленных по всему аэродрому
пулеметов. Раз "Бленхеймы" сделали попытку приземлиться, но  не  смогли  и
были вынуждены оставаться в воздухе, пока у них не иссяк бензин: тогда они
прорвались, но подняться  уже  не  могли.  Бомбежка  не  дала  им  времени
заправиться, да и склад горючего был охвачен огнем.
   Ночь принесла некоторое облегчение; люди вышли из щелей, и  им  удалось
поесть. Квейль удивлялся своему "Гладиатору": он по-прежнему стоял на краю
площадки невредимый.
   Теперь уже всех охватила тревога.
   - Это начало каких-то событий, - сказал Тэп, когда они уселись за чай в
темной палатке, не зажигая огня из боязни налета.
   - То же самое они устроили и в Суда-Бэй, - заметил Квейль.
   - Они громят весь остров, - сказал входя диспетчер.
   - Какая цель? - спросил Квейля Тэп.
   Квейль обернулся  на  звук  его  голоса.  В  воздухе  еще  стоял  запах
взрывчатки, и Квейль чувствовал ее привкус даже в чае.
   - Кто знает. Возможно, вторжение.
   - Нелегко будет вторгнуться на остров.
   Диспетчер  объявил,  что  им  придется  дежурить  всю  ночь.  Ожидаются
события.  Произведенная  над  Грецией  разведка  обнаружила,   что   немцы
накапливают самолеты и планеры.
   - Планеры? - переспросил Тэп.
   - Да.
   - Это интересно. За каким дьяволом понадобились им планеры? -  изумился
Тэп.
   - Трудно сказать, - ответил диспетчер. - Во всяком  случае  мы  дежурим
всю ночь.
   Квейля  охватило  беспокойство,  как   бы   не   подверглись   бомбежке
расположенные в окрестностях Кании и Суда-Бэй лагери, - в частности тот, в
котором была Елена. Но он ограничился тем, что спросил диспетчера, который
сказал ему только, что подверглась бомбардировке гавань  Суда-Бэй.  Теперь
Квейля уже не радовала мысль, что Елена находится так близко от  него.  Он
проклинал преграды, которые держат ее на острове, и с ожесточением убеждал
себя, что все это мыльный  пузырь,  который  неминуемо  лопнет.  Но  такая
бомбежка ясно говорит, что будут еще крупные неприятности.  Он  попробовал
сосредоточиться на размышлении о предстоящих событиях, но не мог принудить
себя к этому.
   В  полночь  бомбежка  возобновилась.  На  этот  раз  она  охватила  всю
местность. Разрывы были слышны и в стороне Суда-Бэй,  а  иногда  дальше  и
выше по склону. Вспышки были видны вдоль всего горного хребта - от  одного
конца до другого. Дважды в течение ночи в  воздух  подымались  "Бленхеймы"
для патрулирования, но они ничего не обнаружили, а во время их  отсутствия
аэродром снова подвергался обстрелу и бомбежке. Наземным огнем  зенитчиков
был сбит еще один самолет; пламя охватило  его  как  раз  над  щелью,  где
укрывались Тэп, Квейль и офицер связи.
   - Зенитчики здорово работают, - заметил Тэп.
   - Недурно, - подтвердил офицер.
   - Чем они орудуют? - спросил его Квейль.
   - Пулеметами "Брена". Вот опять начали.
   Пулеметный огонь возобновился. Он не умолкал, пока длилась бомбежка.  А
она, казалось, никогда не прекратится, и люди в щелях старались заснуть  в
промежутках  между  разрывами.  Но  напряжение  не  ослабевало,  мысль  об
опасности останавливала дыхание. Наконец ночной мрак стал  уступать  место
розовой краске рассвета, предвещающей близкий восход.
   - Нечего сказать, хорошая у нас оборона, - заметил Тэп, когда  бомбежка
возобновилась в предрассветном сумраке. - Нет ни самолетов, ничего...
   - Самолеты затребованы, - ответил офицер связи.
   - Если даже доставить сюда все, какие есть, разве это помогло бы?
   - Скоро все выяснится, - сказал Квейль.
   - Какие вообще у нас шансы против этих мерзавцев?
   - Кто не помрет, тот будет жив, - ответил Квейль.
   - Плохо дело, - заметил Тэп.
   Они смотрели, как небо начинает  краснеть  в  том  месте,  где  вот-вот
должно появиться солнце. Когда достаточно рассвело, Квейль отыскал глазами
"Гладиатор". Самолет стоял по-прежнему на месте,  но  это  еще  ничего  не
значило.  Кругом  был  сплошной  хаос.  Здания  снесены,  палатка-столовая
сорвана воздушной  волной,  площадка  обезображена  множеством  воронок  с
грудами вывороченного краснозема по краям.
   Люди бродили среди  обломков,  стараясь  подобрать  что-нибудь  в  этом
хаосе. Огня не зажигали. Некоторым удалось спасти кое-что из одежды. Тэп и
Квейль разбрасывали ногами обломки своего жилища, как  вдруг  Тэп  услышал
гул, взглянул вверх и понял все.
   - Ну, дождались! - сказал он. - Гляди.
   И указал на темное пространство к северо-западу.
   - Тысячи! - воскликнул он.
   Насколько хватал глаз, Квейль видел черные силуэты идущих в  правильном
строю  самолетов.  Их  было  так  много,  что  взгляд  не  улавливал  этой
правильности: казалось, они  летят  в  беспорядке.  Их  было  неисчислимое
множество, и шли они на высоте менее пяти тысяч футов...
   - Что за чертовщина? - спросил Квейль, обращаясь  наполовину  к  самому
себе.
   - Они разбомбят весь остров. Идем.
   Все в беспорядке кинулись вверх к щелям. Перед лицом такой угрозы  люди
кричали и неслись сломя голову вперед.  Квейль  терялся  в  догадках.  Чем
ближе были самолеты, тем меньше он понимал, что это значит: ведь небольшие
компактные группы самолетов лучше сделают свое дело, чем это  разбросанное
по  широкому  пространству  огромное  скопище.  Самолеты  шли  прямо   над
аэродромом, а Квейль с Тэпом сидели в щели и смотрели, как взлетают  вверх
трассирующие пули зенитных пулеметов, не достигая цели.
   - Трехмоторные "Юнкерсы", - сказал Квейль.
   - А за ними что? Истребители?
   - Нет, планеры. У них на буксире планеры! Ну, дела!
   - Это что за группа впереди?
   - "Юнкерсы".
   - Что за чертовщина! Они, наверное, нагружены бомбами.
   - Или войсками, - заметил Квейль. - Может быть, это и есть вторжение.
   Не успел он сказать это, как группа самолетов отделилась от  ведущей  и
направилась прямо к аэродрому. Насколько Квейль мог охватить ее  взглядом,
вся она, состояла из трехмоторных транспортных "Юнкерсов". Квейль старался
держать голову так, чтобы свет от солнца не  мешал  ему  видеть  самолеты.
Вдруг он  увидел  в  небе  ряд  белых  вспышек:  это  была  первая  группа
парашютистов. За ней последовала другая группа таких же  вспышек,  похожих
на дымки от зенитных снарядов.
   - Парашютисты... Вот оно, Тэп!
   - Проклятые! Боже мой, погляди...
   Белые вспышки внезапно возникали теперь тут и там, далеко  и  близко  -
повсюду. Они приближались с подветренной стороны прямо к аэродрому.  Когда
подошли задние "Юнкерсы", в  красно-голубом  небе  замелькало  еще  больше
парашютистов.  Теперь  все  небо  было  неравномерно  испещрено   пятнами.
Парашюты были белые, красные, полосатые... Одни опускались быстрей, другие
медленней. Вокруг раздавался  непрерывный  треск  пулеметов,  трассирующие
пули  неслись  к  парашютистам   непрерывным   потоком.   Когда   парашюты
приблизились к земле,  пулеметы  снизили  прицел  и  над  всем  аэродромом
нависла сплошная завеса перекрестного огня.
   - Не высовывайся. Эти проклятые пулеметы снижают  огонь.  У  тебя  есть
пистолет или что-нибудь? - изо всех сил закричал Тэп.
   - Идем. Подымемся повыше, - ответил Квейль.
   - А пулеметы?
   - Там самое безопасное место. Рискнем. Вперед!
   Они побежали вверх под огнем пулеметов, расположенных на  другом  конце
площадки. На их глазах  парашютисты  группа  за  группой  приземлялись  за
деревьями: одна, другая, третья, четвертая, потом сразу две, пять, четыре.
Парашютисты достигали аэродрома и оставались лежать, так как пулеметы вели
бешеный огонь: Пули рикошетом  летели  с  площадки  через  головы  Тэпа  и
Квейля, пока те взбирались по склону. Неожиданно они наскочили на один  из
пулеметов.
   - Идиоты. Они нас укокошат!.. - заорал Тэп.
   - Здорово палят, - крикнул в ответ Квейль.
   Кричать не было надобности,  но  оба  невольно  кричали  под  действием
опасности и непрерывной трескотни пулеметов. Парашютисты опускались теперь
повсюду, но больше всего на площадке, где они оставались лежать,  так  как
пулеметы не прекращали ураганного огня" На  фоне  отрывистого  стрекотанья
пулеметов до слуха Квейля доносились отовсюду отчетливые сухие выстрелы из
винтовок и резкие хлопки револьверных выстрелов.
   Скорчившись, чтобы не попасть  под  пули  "Брена",  они  смотрели,  как
спускается последний слой парашютистов, как некоторые парашюты  загораются
и огонь охватывает их; и как человеческая фигура, камнем  упав  на  землю,
мгновенно превращается в комок черной грязи.  Дважды  случилось  так,  что
парашютист опустился между ними  и  площадкой,  и  Квейль  успел  заметить
мундир и очки на лице немца, ленту  патронов  на  шее  и  высокие  сапоги,
усилия отстегнуть парашют  тотчас  же  после  приземления  и  вслед  затем
прекращение всех усилий: после того как раздавался треск винтовки, человек
вздрагивал и уже лежал неподвижно.
   После того как спустилась последняя группа и  белые  пятна  усеяли  всю
площадку и повисли на деревьях, Квейль увидел, как  некоторые  парашютисты
бросились к укрытиям, но ни один не  добежал,  так  как  пулеметный  огонь
скосил и рассеял их.
   - Ничего у них не выйдет, - опять крикнул Тэп.
   Оба молчали, глядя то в одну, то в другую сторону; то на убитых, то  на
бегущих.
   - Где же остальные? - спросил Квейль.
   - Двинулись на Канию. А вот и планеры.
   Квейль увидел нестройную группу планеров, которые приближались широкими
кругами, наклонив носы и надвигаясь медленно, в то время как  трассирующие
пули рвались к ним, не достигая цели. Он обратил внимание  на  снижающуюся
группу трехмоторных "Юнкерсов".
   - Кажется, они хотят посадить планеры.
   - Они разобьют их о скалы.
   Два "Юнкерса" совсем было снизились, но выравнялись над  пространством,
которое было почти сплошь покрыто лесом, без единой  прогалины.  Квейль  и
Тэп видели, как "Юнкерсы" опустили посадочные щитки, а затем оба самолета,
планируя на посадку, скрылись из виду.
   - Чтоб им стукнуться! Наверно, полны солдат.
   Новые планеры подлетали к аэродрому и шли на снижение.
   Первый снизился  слишком  быстро,  стремительно  заскользил  по  траве,
наскочил на воронку и опрокинулся. Раздался  треск;  люди,  планер  -  все
смешалось. Тотчас пулеметы подняли вокруг столбы пыли. Некоторые из немцев
побежали, другие нырнули в усеивавшие аэродром воронки. И засевшие в одной
из них тотчас в свою очередь открыли бешеный пулеметный огонь.
   - Если они тут закрепятся, мы пропали, - сказал Тэп.
   - И "Гладиатор" там на виду!
   - Гляди, гляди! Еще планеры.
   Два новых планера выровнялись над площадкой, приземлились  и  выбросили
целый рой черных фигур. И опять одни устремились к краю  площадки,  другие
нырнули в воронки. Теперь в воздухе стоял непрерывный треск  вступивших  в
единоборство пулеметов  обеих  сторон.  Сосредоточенным  огнем  палили  из
расстилавшегося за "Гладиатором" леса.
   - Идем, - крикнул Квейль. - Укроемся в лесу.
   - А этот чертов "Гладиатор" так и будет стоять...
   - Идем.
   Они пригнулись. Тэпу трудно было бежать из-за руки. Квейль взял его под
руку.  Они  побежали  по  неровной  местности  под  пулеметным  обстрелом,
параллельно площадке, туда, где дорога подходила к бензохранилищу.  Квейль
увидел несколько охваченных пламенем планеров: из них выскакивали люди,  и
пулеметный огонь косил их. Некоторым удалось укрыться  за  возвышением  на
северном конце площадки.
   Квейль и Тэп спустились в ров недалеко от пулеметного расчета,  который
вел  огонь  по  северному  концу  площадки,  где  укрывалось   большинство
уцелевших немцев.
   - Ложитесь! - крикнул им кто-то.
   Пулеметные пули зашлепали по земле. Квейль и Тэп, пригнувшись, поползли
по глубокому рву к пулемету.
   - Вы  кто  такие?  -  спросил  их  высокий  русый  шотландец-капитан  в
комбинезоне.
   - Из восьмидесятой эскадрильи.
   - Ваши документы.
   Ему приходилось кричать, так как  при  их  появлении  пулемет  "Брена",
содрогаясь на треножнике, снова открыл огонь.
   - А в чем дело? - спросил Тэп.
   - Да откуда же, черт возьми, я могу знать, что вы не парашютисты?
   Они вытащили документы. Он быстро просмотрел их и вернул.
   - Ладно, - сказал он. - Видно, что вы не немцы.
   - Из последней партии кому-нибудь удалось удрать?
   - Их там целый выводок, - на том конце площадки.
   Капитан говорил отрывисто, его движения были быстры и уверенны.
   - Мы потеряли там несколько пулеметов. Моя фамилия Манн, - прибавил он.
   - Это еще что такое? - спросил Квейль.
   Низко над аэродромом шла группа "Хейнкелей". Они подходили с  северного
конца, не открывая огня, пока не оказались почти над рвом, и тогда открыли
огонь из пулеметов. "Брен" отвечал, поливая огнем и их, и лес за ними.
   - У них там, наверно, радио, - сказал Манн, указывая  на  другой  конец
площадки.
   - Где же "Бленхеймы"? - подумал вслух Тэп.
   - Должны бы быть уже здесь, - ответил Манн. - Только  не  знаю,  какого
дьявола они будут здесь делать. А ваши люди в лесу.
   Квейль посмотрел на "Гладиатор", стоявший слева, недалеко от рва.
   - В этот самолет попадания были? - спросил он Манна.
   - Ни одного. Если бы вы могли отвести его под деревья.
   - И почему не засыпали этот ров? - крикнул  Тэп,  стараясь  перекричать
треск пулеметов.
   Они вылезли по другую сторону рва и, согнувшись, побежали  к  деревьям.
Там, возле небольшой замаскированной листьями и землей палатки, они  нашли
диспетчера и несколько рядовых. Увидев Квейля и Тэпа, командир  эскадрильи
"Бленхеймов" Арнольд спросил:
   - Вы не пострадали?
   - Нет, - ответил Тэп. - Когда должны появиться "Бленхеймы"?
   - С минуты на минуту. Где вы были?
   - За постройками.
   - Есть там парашютисты?
   - Нет. А здесь?
   - Выше, на горе. Туда послали разведчиков.
   - Что же происходит? - спросил Квейль.
   - Немцы закрепились  на  северном  конце.  По  всей  площадке  рассеяны
отдельные парашютисты, но они не представляют  опасности.  Мы  по-прежнему
удерживаем дорогу на Канию. Много их  опустилось  между  нами  и  городом.
Несколько "Юнкерсов" разбилось.
   - Как же быть с "Гладиатором"?
   - Не знаю, Джон. Надо подождать "Бленхеймов".  Что  вы  можете  сделать
один? Они должны быть здесь с минуты на минуту.
   - Славно они будут выглядеть там, после посадки, - заметил Тэп.
   - Этот проклятый ров! Если б не он, мы могли бы перетащить их сюда.
   - Вот они,  -  сказал  Квейль,  взглянув  вверх.  -  А  возле  Суда-Бэй
парашютисты спускались?
   - Там эти мерзавцы спускались тысячами. Они повсюду, - ответил Арнольд.
   Квейль остро почувствовал непостижимость совершающегося. Он никогда  не
поверил бы, чтобы все могло так быстро кончиться. Ему  хотелось  обдумать,
как  быть  с  Еленой,  но   напряженность   обстановки   не   давала   ему
сосредоточиться. Теперь его беспокоила судьба появившихся  над  аэродромом
"Бленхеймов".
   - Хоть бы они догадались двинуть сюда, - сказал Тэп.
   - На площадке есть сигнал, - ответил Арнольд.
   Все смотрели на "Бленхеймы". Их  было  пять.  Они  приблизились,  низко
планируя, и один за другим пошли на посадку с северной  стороны  площадки.
Ведущий выбрал пространство, свободное от воронок,  остальные  последовали
за ним. Как только "Бленхеймы" сели и в поисках укрытия стали рулить туда,
где возле рва над площадкой возвышалась скала, немецкие  пулеметы  открыли
по ним беглый огонь. Экипажи вышли из самолетов: один из сидевших  во  рву
солдат высунулся и окликнул их. Они побежали к  лесу.  С  северного  конца
огня не было.
   - Как видно, с теми фрицами разделались, - сказал Арнольд.
   - Что должны теперь делать эти ребята? - спросил Квейль.
   - Будь я проклят, если знаю. Вы здесь, Стюарт?
   От группы солдат отделился сержант.
   - Позовите ко мне, пожалуйста, капитана Манна.
   - Я здесь, - послышался голос Манна, и тотчас же  высокий,  светлорусый
капитан появился из-за деревьев.
   - Вы убрали тех, что засели на том конце?
   - Да, - ответил он. - Мы ходили в штыки.
   Квейлю стало ясно, что Манн знает свое дело.
   В это время подоспели люди с "Бленхеймов".  Всего  их  было  пятнадцать
человек. Командир звена отрапортовал Арнольду и заметил,  что  здесь,  как
видно,  довольно  жарко.  Арнольд  велел  сержанту  распорядиться,   чтобы
самолеты подтащили поближе к скале, заправили горючим и осмотрели.
   - Что мы должны делать? - спросил Арнольда молодой командир звена.
   - Ждать распоряжений штаба, - ответил за Арнольда Манн.
   На площадку  вышли  рабочие  команды  -  привести  в  порядок  взлетную
дорожку, засыпать воронки. Они  дважды  подверглись  обстрелу  засевших  в
укрытии снайперов.
   - Это ваш "Гладиатор"? - спросил Квейля один из летчиков.
   - Ну конечно.
   - Вы не из восьмидесятой?
   - Да.
   - Я брат Хикки.
   - Вот как? А я Квейль.
   - Квейль? Я так много слышал о вас.
   Квейль смотрел на младшего  Хикки.  Доносилась  прерывистая  пулеметная
стрельба из оврагов, но в общем  теперь  было  сравнительно  тихо.  Квейль
смотрел на Хикки и удивлялся его молодости. Потом  вспомнил  о  Елене,  но
постарался не думать о ней, потому что она не имела отношения к тому,  что
происходило вокруг, а ему нельзя было отвлекаться. И он стал искать в лице
младшего Хикки черты сходства с братом.
   - Жаль, что мне не удалось спасти ничего из его снаряжения, - сказал он
юноше.
   - Ну, что вы!
   - У меня было кое-что из его вещей. Но все пропало.
   - Может быть, так даже лучше.
   - Пожалуй.
   - Я так рад, что познакомился с вами, - сказал юноша.
   - Да. Нам надо познакомиться поближе.
   На этом разговор кончился.
   Квейлю было ясно, что теперь, когда "Бленхеймы" здесь, ему трудно будет
что-нибудь сделать для Елены. Он понимал, что у него остается только  одна
возможность: поехать, чтобы забрать ее либо убедиться, что с ней ничего не
случилось или что она может уехать. Но теперь он  должен  сидеть  здесь  и
ждать приказаний. И ничего не попишешь.
   Наступила тишина, нарушаемая только беглым пулеметным огнем да взрывами
бомб, доносящимися издали, со стороны Кании и Суда-Бэй.  Так  продолжалось
весь день. В этом затишье таилась угроза,  но  к  вечеру  бомбежка  в  той
стороне усилилась и слилась в непрерывный гром. Квейль  слышал,  как  Манн
сказал, что в Суда-Бэй настоящий  ад,  а  вокруг  Кании  почти  замкнулось
кольцо парашютистов. Вечер прошел в томительном  ожидании.  Квейль  решил,
как  только  стемнеет,  отправиться  в  Суда-Бэй.  И  когда  солнце  стало
склоняться к закату, он подошел к Арнольду и сказал, что хотел бы повидать
жену в Суда-Бэй.
   - Там все кишмя кишит немцами, - возразил Арнольд.
   - Я знаю. Но, может быть, можно добраться туда по дороге?
   - Как только стемнеет, туда пойдут грузовики, - ответил Арнольд.
   - Спасибо. Часа через два-три я вернусь, - сказал Квейль.
   Он ничего  не  сказал  Тэпу  и  пошел  через  лес,  покрывавший  горную
седловину. Его все время окликали, но он каждый раз показывал  документ  с
печатью. Наконец он вышел на дорогу и вскоре сел на один из грузовиков.
   - Вам до какого места? - спросил его шофер.
   - До оливковой рощи по ту сторону Суда-Бэй.
   - Желаю удачи. Утром она была отрезана.
   - До каких мест мы можем доехать?
   - До той стороны Кании. Я еду в Канию.
   - Едем туда, - сказал Квейль.
   В Кании  его  все  время  останавливали  и  часовые,  и  вообще  каждый
встречный. Быстро миновав совершенно разрушенные бомбежкой улицы, он вышел
на дорогу в Суда-Бэй. Тут ему опять попался грузовик, который довез его до
окраин городка. Он тоже сильно пострадал.  Квейль  шагал  среди  развалин.
Остановившие его  солдаты,  в  стальных  касках,  с  примкнутыми  штыками,
заметно волновались.
   Он прошел насквозь весь разрушенный городок, прошел  и  через  мощенную
булыжниками площадь, превратившуюся в мешанину мусора, камней  и  воронок.
Через Суда-Бэй  торопливо  проходили  войска  и  проезжали  грузовики.  Не
обращая ни на что внимания, он свернул  к  оливковой  роще  и  зашагал  по
середине дороги; на дороге не видно было ни  одного  грузовика.  Откуда-то
спереди, со стороны оливковой рощи, доносилась пулеметная стрельба.
   Вдруг его окликнули.
   - Кто идет? - послышался голос часового-австралийца.
   - Лейтенант авиаотряда Квейль.
   - Подойдите сюда.
   Он подошел. В сумраке он увидел в руках часового винтовку с  примкнутым
штыком.
   - У меня пропуск, - сказал Квейль.
   - Хорошо, - ответил австралиец.
   Квейль поблагодарил и пошел дальше.
   - К сожалению, тут вы не пройдете, - остановил его австралиец.
   - Почему?
   - Тут дорога кончается.
   - Мне нужно в ту оливковую рощу.
   - Только не этим путем, - сказал австралиец. - А зачем вам туда?
   - У меня там жена.
   - Жена?
   - Да.
   - Подождите минуту. Я позову лейтенанта.
   Австралиец  сошел  в  придорожный  ров   и   кого-то   позвал.   Квейль
остановился. Из рва вышел другой австралиец.
   - Вы лейтенант? - спросил его Квейль.
   - Да.
   - Я лейтенант авиаотряда Квейль. Мне нужно попасть в оливковую рощу.
   - Вы никак туда не попадете. Ее заняли немцы. Во всяком случае  большую
ее часть.
   - А женщины, которые там были?
   - Их вчера утром увезли.
   - Куда?
   - Не знаю. Куда-то по берегу, по направлению к Ретимо.
   - Как мне туда попасть?
   -  Туда  попасть  невозможно.  Весь  этот  район  отрезан,  -   ответил
лейтенант.
   - Черт возьми! Вы уверены в этом?
   - Ступайте по дороге, если хотите. Вы не пройдете и двухсот ярдов.
   - Но есть же туда какой-нибудь путь?  -  настаивал  Квейль,  приходя  в
отчаяние.
   - Не думаю. Во всяком случае отсюда нет. Мы посылали  разведчиков.  Они
не могли прорваться.  Завтра;  вероятно,  очистим  путь,  если  только  не
появятся новые парашютисты.
   Квейль видел, что  наткнулся  на  каменную  стену.  Все  произошло  так
быстро. Но этого следовало ожидать. Надо было давно забрать Елену  отсюда.
Впрочем, еще есть надежда, хоть и неизвестно, все ли с  ней  благополучно.
Неизвестно, уехала ли она с остальными. Он ни в чем не был уверен.  Он  не
знал, что ему делать. Может быть, в штабе что-нибудь известно. Может быть,
у них есть телефонная связь с той частью побережья...
   - Где штаб? - спросил он лейтенанта.
   - В той части побережья. Тоже отрезан.
   - Господи боже!
   - Да вы не волнуйтесь, - продолжал лейтенант. - С вашей женой, наверно,
все благополучно.
   - Да, да. Надеюсь.
   Квейль плохо понимал, что говорит.
   - Завтра мы, наверно, очистим всю местность.
   - Да, да.
   Квейль постоял в  нерешительности.  Потом  повернулся  и,  поблагодарив
лейтенанта,  пошел  обратно.  Удаляясь,  он  некоторое  время  сквозь  шум
собственных шагов по каменистой дороге слышал разговор обоих австралийцев.
Никогда еще он не чувствовал себя таким растерянным.
   Он представил себе Елену в новой местности, в какой - он сам не мог  бы
сказать. Он видел ее то в сандалиях, то с  двумя  фибровыми  чемоданами  в
руках, шагающей среди других женщин, то во власти  немецких  парашютистов,
которые ее расстреливают. Он ни в чем не был уверен я сам не знал, идти ли
ему обратно, или подождать, чтобы затем двинуться дальше вдоль  побережья,
и  задавал  себе  вопрос,  можно  ли  надеяться,  что  вторжение  кончится
неудачей.
   Сев на грузовик, отправлявшийся из Суда-Бэй, он вернулся на аэродром. К
тому времени уже почти совсем рассвело, и, входя в лес, он  опять  услышал
бомбежку.
   Арнольд сидел в темноте за квадратным столом перед палаткой. Возле него
стоял часовой. Он окликнул Квейля.
   - Это я, - сказал Квейль.
   - Нашли ее? - спросил Арнольд.
   - Нет. Как штаб? Отрезан?
   - Отрезан. Чуть не с двух часов вчерашнего дня.
   Квейль вошел в палатку. Он лег на пол и накрылся одной из лежавших  тут
же шинелей. В палатке спало еще человек пять.
   Не успел он закрыть глаза, как уже проснулся. Брезжил рассвет. Началась
бомбежка, и люди выбежали из палатки. Он побежал за ними ко рву.  Пока  он
бежал, налетели "Хейнкели". Он прыгнул в  ров  в  тот  самый  момент,  как
первый "Хейнкель" нырнул и устремился, казалось, прямо  на  него.  Услышав
треск пулемета, Квейль лег, не зная, откуда стрельба: с  самолета  или  из
рва, где стоял пулемет "Брена". Он несколько раз выглянул из рва, и каждый
раз ему казалось, что  все  "Бленхеймы"  дымятся,  кроме  одного,  который
оттащили на край поля, поближе  к  по-прежнему  невредимому  "Гладиатору".
Бомбежка продолжалась полчаса и была такой упорной и ожесточенной, что все
время никто не  вставал  с  земли.  Когда  налет  кончился,  Квейль  опять
поспешил в лес. Арнольд разговаривал по телефону.
   - Уничтожены все "Бленхеймы", кроме одного, - говорил он.
   Манн тоже был здесь. Он поглядел на Квейля и сказал:
   - Теперь крышка.
   Вид у него был сердитый.
   - Что случилось? - спросил Квейль.
   - Да все штаб, - ответил Манн. - Перетрусили. Я  получил  приказ  вести
свою часть к ним на выручку.
   Квейль опять подумал, что  Манн  здесь  единственный  человек,  который
знает, что ему надо делать.
   - Вы говорите о полевом штабе?
   - Ну да. Идиоты. Прислали сюда  всех  шоферов  транспортного  батальона
удерживать этот проклятый пункт.  Да  они  винтовку  никогда  в  руках  не
держали. Из всех этих идиотств это... Ведь если мы потеряем аэродром,  все
пропало. Прилетят самолеты с войсками, и тогда прости-прощай...
   - Когда удалось установить связь со штабом?
   - С час назад.
   - Туда есть доступ?
   - Да. Около часа тому назад туда прорвались австралийцы.
   Квейль подумал, не поехать ли ему с Манном.  Он  услыхал,  как  Арнольд
говорил по телефону:
   - Положение отчаянное. У нас здесь нет укрытий для самолетов.
   Пауза.
   - Надо было навести мост через ров.
   Опять пауза. Потом:
   - Какого черта! Они просто явились и разбомбили их один за другим.
   Пауза.
   - Шоферам не удержать аэродром.
   Пауза.
   - Слушаю, сэр. Да, сэр. Будет исполнено. Манн здесь.
   - Манн слушает вас, - сказал шотландец, взяв трубку. - Мы прибудем часа
через три.
   Пауза.
   - Они прибыли. Час тому назад. Занимают позиции.
   Пауза. Потом сердито:
   - Можете проститься с островом.
   Пауза.
   - Скверно. Ну хорошо, приедем.
   Манн в бешенстве повесил трубку:
   - Идиоты. Оказались отрезанными и теперь празднуют  труса.  Если  немцы
перебросят сюда войска, тогда прощай, Крит. Ну да, они добьются этого.
   - Джон, - сказал Квейлю Арнольд, - вам приказано убраться отсюда.
   - Куда?
   - Снимайтесь. Летите в Каир.
   - В Каир? Сейчас?
   - Ну да. Они считают, что самолеты здесь держать нельзя, раз их  бомбят
на земле. А ведь это они сами прохлопали - не навели мост через ров.
   - А как же вы все?
   - Нам придется торчать здесь. Господи, что за чепуха!
   - Ну, я еду, - объявил Манн.
   Ординарец взял его скатанную шинель.  Солдаты  в  стальных  касках  уже
шагали по лесу и садились га грузовики.
   - Всего, - сказал Манн Квейлю и Арнольду.
   - Всего, Манн, - ответили они.
   - Желаю вам выстоять, - прибавил он уходя.
   "Дорога очищена, - размышлял Квейль. - Я мог бы теперь добраться  туда,
и вот должен лететь. Что за дьявольщина! Опять в Каир. А  отсюда  не  имею
права ни шагу. Как же мне попасть туда? И  почему  эти  чертовы  немцы  не
сожгли "Гладиатор".
   - Вам пора, - сказал Арнольд.
   -  Послушайте,  -  ответил  Квейль.  -  А  нельзя  ли  послать  на  нем
кого-нибудь другого?
   Арнольд покачал головой:
   - К сожалению, невозможно. Назвали вас. Я знаю, что вы волнуетесь из-за
жены. Говорил им. Они ответили, что должны лететь вы. Мне очень неприятно,
Джон. Я сделаю для вашей жены все, что смогу.
   - А что с Тэпом?
   - Он ночью отправился в Канию. И еще не вернулся.
   - Вы обещаете сделать все, что возможно?
   - Да. Все, что будет возможно. Мне очень жаль, Джон.
   - Ничего не поделаешь, - ответил Квейль.
   Вот оно, подумал он. Конец. Катастрофа. Конец.
   Сам не отдавая себе отчета, он побежал ко  рву,  возле  которого  стоял
"Гладиатор". В этот момент он услышал гул самолетов.
   - Опять! - крикнул кто-то. Квейль взглянул на небо  и  увидел  огромную
стаю самолетов. Они летели примерно в таком же строю, как накануне.  Сотни
планеров и "Юнкерсов" крупными  соединениями.  На  этот  раз  впереди  шла
группа двухмоторных "Мессершмиттов". Они уже снижались. Он кинулся в ров и
лег плашмя в тот самый момент, как  первый  самолет  зарычал  у  него  над
головой и он услыхал треск пулемета: "Мессершмитт" обстреливал лес. Квейль
оглянулся на солдат. Это были  шоферы  транспортного  батальона.  Все  они
лежали. Ни один пулемет не вел  огня  по  "Мессершмитту".  Только  пулемет
"Брена"  на  другом  конце  рва  открыл  огонь  по  второму  самолету,  но
трассирующие пули не достигали его.
   - Боже мой! - воскликнул Квейль.
   Тут  он  увидел,  как  механики  вышли  на  площадку  и  направились  к
"Гладиатору". Он побежал обратно к деревьям. В  это  время  опять  налетел
"Мессершмитт", и все опять легли на землю. Поднимаясь, он увидел Тэпа.
   - Джон! - воскликнул Тэп.
   - Хэлло, Тэп, - ответил Квейль.
   - Я слышал, ты должен лететь?
   - Да. Из-за этого проклятого "Гладиатора".
   - Я сделаю все, что смогу для Елены, - сказал Тэп.
   - Спасибо.
   - Улетайте с этим проклятым самолетом, Джон. Он готов! - крикнул Квейлю
Арнольд,  бросаясь  на  землю,  так  как  в  этот  момент  налетел   новый
"Мессершмитт".
   - Хорошо! - крикнул в ответ Квейль.
   Он смотрел на "Мессершмитт" сквозь листву. Видел огонь, слышал  громкий
рев моторов. Он не ложился, а продолжал стоять и следить за самолетом и за
трассирующими пулями, которые догоняли  его,  вырываясь  из-за  листвы.  В
небе, в деревьях, в тенях - всюду была смерть. Но он не сознавал ничего.
   Он находился как бы  в  пустом  пространстве,  где  был  только  рев  и
трассирующие пули. Рядом были люди, он слышал проклятия и крики за спиной,
в то время как "Мессершмитт" рыча проносился над ними. Он  оглянулся.  Тэп
лежал на земле без движения. Квейль понял все с первого взгляда. Он увидел
пятна крови, и неподвижные ноги, и безжизненно раскинутые руки Тэпа.
   - Готов! - крикнул Квейль Арнольду.
   Арнольд подбежал к Тэпу одновременно с Квейлем. Они перевернули Тэпа на
спину, Лицо его было в грязи и представляло собой сплошную кровавую массу.
   - Боже мой! Боже мой! - воскликнул Квейль.
   Он быстро поднялся на ноги:
   - Ублюдки!
   Он утратил всякую способность восприятия. Они все дошли до предела; это
было больше, чем мог вынести человек, и грохот для него  был  ничто.  Было
только то, что открывалось перед глазами. Был Тэп, распластанный на земле.
Не было ни криков, ни смятения, ни бегущих людей, ни Арнольда,  кричащего:
"Уводите самолет! Они опять летят!" Он не побежал ко рву, чтобы  добраться
до "Гладиатора". Он ничего не воспринимал, пока над аэродромом не  нависла
целая туча машин.
   Планеры, "Юнкерсы",  парашютисты  спускались  одновременно  в  каком-то
хаосе. Квейль побежал к "Гладиатору", сел в кабину. Пока бежал, видел, как
загорелся последний "Бленхейм". Первые планеры и  "Юнкерсы"  были  уже  на
площадке. По  ним  почти  не  стреляли.  Квейль  почувствовал,  что  мотор
заработал. Он не стал выбирать подходящую  дорожку  для  разбега.  Самолет
запрыгал прямо по рытвинам, среди тучи планеров и парашютистов  вверху,  в
воздухе, и вокруг, на земле.  Квейль  дернул  ручку  на  себя  и  с  места
рванулся вверх, так как два "Юнкерса" прямо перед ним врезались  в  землю.
Среди всего этого безумия он не прекращал пулеметного огня, и всякий  раз,
как в его прицел попадал "Юнкере" или планер, он с воплем нажимал гашетку.
Скользнув вдоль края площадки, он набрал высоту. Площадка под ним пестрела
парашютистами, планерами, обломками "Юнкерсов",  бегущими  людьми,  сеткой
пулеметного огня.
   Квейль успел окинуть взглядом все  это,  увертываясь  от  "Юнкерсов"  и
расходуя на них весь свой запас пулеметных лент. Он истратил  его  прежде,
чем все это исчезло из виду.
   Машинально  он  взял  курс  на  Мерса-Матру  на  египетском  побережье.
Оглянувшись, он увидел, что туча белых парашютистов, и поле в воронках,  и
весь этот хаос уже исчезают за горой. И понял, что все кончено. Понял, что
немцы захватили остров. Все понял, поднимаясь ввысь.
   Справа появились "Мессершмитты". Квейль поднялся еще выше и дал  полный
газ. Он был не в силах думать ни о чем больше, кроме как о  том,  что  все
кончено. Все. Он спас "Гладиатор", эту проклятую машину. А  все  остальное
погибло. И весь мир может теперь погибнуть. Ничего не осталось. Ничего.



38

   Он испробовал все средства. В Каире он сидел  в  квадратной  канцелярии
американской дипломатической миссии, добиваясь, чтобы там приняли  меры  к
розыску Елены. Меры принимались, но результат был всегда один  и  тот  же:
сведений никаких нет, но может быть, что-нибудь удастся узнать в ближайшее
время. Он сидел  в  продолговатой  комнате  британского  консульства  и  в
ожидании ответа слушал, как за  окном  перекликались  туземные  мальчишки.
Британское консульство ответило, что ничего не может сделать. Его жена  не
имеет английского паспорта, поэтому оно не может  предпринять  официальные
шаги для ее розыска, особенно на территории, занятой противником.
   Каждый раз, как из Александрии прибывали  эвакуированные  с  Крита,  он
отправлялся в лагерь. Он  бродил  среди  них,  пристально  всматриваясь  в
группы женщин, но Елены среди них не было.  В  конце  концов  он  перестал
надеяться, что увидит ее: она затерялась в битве за Крит. И это вызвало  в
нем целый рой сложных мыслей.
   Как ни велико было и прежде его недоверие к военной иерархии, теперь он
не доверял ей еще больше. Он не верил в нее совершенно. Он видел теперь  в
ее представителях  не  отдельных  людей,  а  единую  группу,  бездарную  и
бессильную, как целое. Это мнение окончательно утвердилось в нем на Крите.
Он чувствовал себя как в ловушке, не видя выхода из  положения.  Раньше  у
него не было полного неверия: он только сомневался. Это была скорее личная
антипатия. Он мог делать свое дело, забывая личные  чувства.  Теперь  было
иначе.
   Он сомневался в основном. Он считал теперь, что руководство в целом  не
отвечает своему назначению, что это не та группа и не те личности, которые
способны справиться с задачей хотя бы частично. Но  он  не  знал,  что  же
отсюда следует. Он понимал, что при таком неверии трудно делать свое дело.
И он не хотел возвращаться к своим обязанностям в таком настроении.
   Путаница в мыслях пугала его, внушала ему чисто физический страх.
   Бродя по улицам, он внимательно вслушивался в непрерывный говор толпы -
местных жителей, английских солдат, австралийцев, новозеландцев,  индусов,
штабных  офицеров  с  красной   нашивкой   и   пистолетом   на   шнуре   у
светло-коричневого пояса, в  безупречного  покроя  диагоналевых  трусах  и
замшевых туфлях. Он смотрел на все это со своей новой  точки  зрения.  Все
это было для него связано с Еленой. Его недоверие к руководству оставалось
непоколебимым. Всякий раз как он глядел  на  все  это:  на  выкрашенные  в
защитный цвет штабные автомашины, на красивых, покрытых  здоровым  загаром
капитанов и майоров, с рукавами, закатанными как раз настолько,  насколько
принято, на дорогие дымчатые стекла и дорожные автомобили, - им овладевало
отвращение. Внутренняя борьба угнетала его: еще ни разу ему  не  случалось
запутываться в таких противоречиях. И все больше  в  нем  росло  нежелание
возвращаться в боевую обстановку, пока  он  не  найдет  выхода  из  своего
неверия.


   До сих пор жизнь его была до такой степени слита с  жизнью  эскадрильи,
что теперь, когда все его товарищи погибли, у него не было  приятелей,  да
он и не хотел заводить их. Он жил в казармах, в Гелиополисе, возле  Каира.
Тренировался на "Харрикейнах", так как теперь ему  предстояло  вступить  в
эскадрилью "Харрикейнов". Летать было приятно, но это поддерживало  в  нем
чувство угнетенности. Ведь это значило вернуться  к  прежнему,  а  ему  не
хватало товарищей по восьмидесятой эскадрилье,  с  которыми  у  него  было
взаимное понимание, ободрявшее его  и  поддерживавшее  в  нем  присутствие
духа.
   Он забирался в "Харрикейн", стоящий на  песке  огромного  аэропорта,  и
привычным  движением  заводил  мотор.  Ему  нравилось  сильное,   бодрящее
ощущение от сознания, что ты окружен  металлом;  у  машины  был  холодный,
внушительный  вид.  Ему  нравилось   мощное   впечатление,   которое   она
производила, и ее массивность по сравнению с "Гладиатором". Ему  нравились
ее взлетность и способность быстро набирать высоту. Но и только. Он скучал
по крутым петлям и разворотам, которые возможны на "Гладиаторе". Он  знал,
что ему уже никогда не придется делать их. Летая на "Харрикейне",  он  все
время чувствовал, как эта машина медлительна и неповоротлива по  сравнению
с "Гладиатором". И потом он все время терял сознание.  Это  происходило  с
ним при каждом быстром развороте. Кроме того,  он  чувствовал  онемение  и
боль в ногах, и все его тело испытывало большое физическое напряжение.
   И он потерял вкус к делу. Ему не хотелось опять идти в бой. Это чувство
его не покидало. Он не верил в самую войну.  Он  не  верил  в  руководящую
группу, которая, как он чувствовал, ведет  дело  к  полному,  безусловному
провалу,  совершенно  не  разбираясь  в  смысле  происходящего.  Эти  люди
подходили к войне по принципу: "Выйдет - хорошо, не  выйдет  -  ничего  не
поделаешь". Он не мог вполне отчетливо выразить все это даже сам для себя.
И ему необходимо было подтверждение со  стороны,  от  окружающих,  которые
смотрели бы на дело так же, как он. Но он знал, что они смотрят  иначе,  и
это увеличивало безвыходность.
   Вернувшись однажды из очередного  тренировочного  полета,  он  медленно
вылез из кабины и, прислонившись  к  фюзеляжу,  стал  ждать,  пока  монтер
отстегивал его парашют. Он поглядел  на  монтера  и  вспомнил  Макферсона,
который так  и  застрял  в  Греции.  Техник  был  приземистый  лондонец  с
насмешливыми глазами и улыбающимся лицом, как у Макферсона.  Облокотившись
на фюзеляж, Квейль смотрел, как он забрасывает  парашют  на  крыло.  Может
быть, этот знает... И Квейль сделал ту самую ошибку,  которую  так  боялся
сделать.
   - Вы были на Крите? - спросил он.
   Монтер обернулся, удивленный, и отрицательно покачал головой.
   - Нет, сэр, - ответил он. - Я ведь здесь недавно.
   - А что вы об этом думаете?
   - О Крите?
   - Да.
   Квейль понимал, что нарушает разделяющие их границы. Монтер поглядел на
него, потом сказал:
   - Была какая-то ошибка?
   - Какая, по-вашему? - настаивал  Квейль.  Ему  хотелось,  чтобы  монтер
выразил его собственное  мнение.  Ему  хотелось,  чтобы  это  мнение  было
подтверждено и выражено в словах.
   - Не знаю. Недостаточно снаряжения? - ответил монтер.
   Квейль покачал головой. Это было не то, что требовалось. Не то, что  он
хотел услышать.
   - Нет? - спросил техник.
   Квейль опять невольно покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Не только это. А как армия? Что вы думаете о ней?
   - Немного неповоротлива, - ответил монтер. - Но надежная.  Делает,  что
приказано.
   Квейлю показалось, что он видит просвет.
   - А как вы считаете: ей приказывают то, что надо?
   Квейль понимал, что монтер боится быть откровенным с ним,  и  проклинал
разделявшую их стену, которая мешает им искренно говорить друг с другом.
   - Иногда и не  то,  -  ответил  монтер.  -  Бывает,  что  наверху  тоже
ошибаются, вроде нас.
   Нет, подумал Квейль, это не то. Мне надо не это. Мне  надо,  чтобы  был
подведен общий итог и указан выход. Он кивнул монтеру,  произнес  какую-то
вежливую фразу и побрел к казармам. Да, это было не то. Может быть,  Елена
поняла бы. Во всяком случае общую мысль она уловила бы. Господи боже, ведь
между нами - вся эта проклятая война...
   В таком состоянии он  находился  непрерывно.  Когда  шагал  по  улицам,
направляясь в американское или английское консульство, или сидел в  штабе,
в Гарден-Сити, или в кино, которым теперь упивался и где  проводил  каждый
вечер, сам не вполне понимая почему. Он  знал  только,  что  ему  хочется,
чтобы сеанс продолжался подольше и чтобы ему как можно дольше не надо было
выходить на душную затемненную улицу. Все это никуда не годилось.  Но  это
продолжалось весь период  его  тренировки  на  "Харрикейне"  и  бесплодных
поисков Елены.



39

   Жаркий июнь застал его в Каире. Лицо его пришло опять в полный порядок,
и волосы на голове, там, где врач обрил  ее,  чтобы  наложить  швы,  снова
отросли. Тренировка была закончена, и он ждал теперь направления  в  новую
эскадрилью, после чего для него должна была снова начаться боевая  страда.
Его угнетало чувство неуверенности, ни на минуту его  не  покидавшее.  Ему
нужна была Елена. Или чтобы все стало ясным.
   Наконец он получил приказ - в тот же день, в час  пополудни  явиться  в
штаб. Он приехал из Гелиополиса на метро и зашел в американскую миссию, но
там по-прежнему  ничего  не  знали.  В  английском  консульстве  тоже.  Он
медленно, не торопясь, миновал площадь  и  смешался  с  заполнявшей  улицу
оживленной толпой. Он рассеянно дошел до кафе "Париссиана" и сел  за  один
из столиков, расставленных вдоль фасада.
   Солнце заливало тротуар; было жарко. Он сидел, греясь на солнце и думая
о Елене, и о том, как они с ней лежали на солнце, на траве Крита, и о том,
где она теперь. Официант поставил на стол графин с водкой, хлеб,  масло  и
подал ему меню. Задумчиво вертя его, Квейль смотрел на чистильщиков сапог,
кинувшихся со всех  ног  к  двум  солдатам,  которые  сошли  с  повозки  и
направились в соседнее кино. Это было очень забавно. В душном, неподвижном
воздухе стоял шум и  запах  навоза  из  постоялых  дворов,  и  непрерывное
странное гоготанье расшатанных такси, и  крики  прохожих.  Квейль  положил
руки на стол и стал следить за каплями, стекавшими по графину.
   Двое вошедших были совсем не похожи  друг  на  друга:  один  -  высокий
блондин, другой - небольшого роста брюнет. Но у обоих  были  резкие  черты
лица и прямой нос. Квейль невольно привстал, узнав в одном из  них  Манна,
капитана-шотландца, который оборонял аэродром в Кании, а потом  отправился
защищать штаб. То есть то место, где находилась Елена. Его спутника Квейль
тоже знал. Это был маленький американец, который  приезжал  с  Лоусоном  в
Янину; Квейль не мог только вспомнить его фамилию.
   - Манн! - крикнул он. - Манн! На минутку!
   Манн глядел на него не узнавая. Квейль встал.  Ни  тот,  ни  другой  не
узнали его. Это оттого, подумал он, что лицо его приобрело свой нормальный
вид.
   - Я Квейль, - сказал он.
   - Да ну? - ответил Манн. - Здорово! Ваше лицо...
   - Да, - ответил Квейль. - Оно пришло в порядок.
   Они подошли к его столику. Все трое стояли. Квейль пожал обоим руки.
   - Вы знакомы с Мильтоном Уоллом? - спросил Манн.
   - Да, - ответил Квейль. - Мы встречались в Янине.
   - Он приятель Лоусона, - объяснил Уолл Манну.
   - А вы знаете Лоусона? - спросил Манна Квейль.
   - Конечно, - ответил Манн.
   Квейль не  стал  останавливаться  на  этом,  хотя  это  было  для  него
новостью.
   - Вы будете есть? - спросил он.
   - Обязательно, - ответил Манн. - Разрешите сесть за ваш столик?
   Квейль ответил, что очень рад. Они взяли стулья,  уселись  и  вслед  за
Квейлем заказали еду. Квейлю хотелось спросить Манна,  не  откладывая,  не
видел ли он Елену, но он не решался.
   - Где вы познакомились с Лоусоном? - спросил его Манн.
   - В Греции. А вы были в Греции?
   - Нет, не был. Я был в Испании во время гражданской войны. Там я с  ним
и познакомился.
   - Вы были в Интернациональной бригаде? - спросил Квейль.
   Теперь ему все стало ясно.
   - Да.
   - А когда вступили в армию?
   - С самого начала. Повидал виды.
   - Побродили по свету, - сказал Квейль.
   Манн только кивнул.
   - Я хотел спросить вас о своей жене, - начал Квейль. - Она находилась в
женском лагере, где-то возле штаба. Не знаете ли вы, что с ними случилось.
   Манн отрицательно покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Знаю, что был лагерь, но, кажется,  они  все  там
остались.
   Квейль опустил голову. Они замолчали. Официант принес салат и  чай  для
Квейля. Квейль налил Манну. Уолл отказался от чая и заказал себе кофе.
   - Как вы выбрались оттуда? - спросил Манн закусывая.
   - Мне было приказано угнать самолет. Немцы  захватили  аэродром  в  тот
самый момент, когда я отрывался.
   - Вот была неразбериха, - сказал Манн.
   Он говорил быстро, короткими, уверенно звучавшими фразами. При этом  он
наклонялся вперед, и даже в этом движении чувствовалась сила.
   - Знаете, - продолжал он, - если бы они нас там оставили, немцы  ни  за
что бы не захватили аэродром.
   - После вашего ухода началось черт знает что, - подтвердил Квейль.
   - Там нужны были пулеметы, - продолжал Манн.  -  Как  только  мы  ушли,
вопрос был решен. Черт возьми, ну подумайте: как  могли  необученные  люди
удержать именно то, на чем немцы сосредоточили все свои  усилия?  Если  бы
меня надо было убеждать, один этот случай вполне убедил бы меня.
   - В чем? - спросил Уолл.
   - В том, что нами руководят бездарные люди.
   - Вечная история, - сказал Уолл. - Вспомните Испанию. Разве там было не
так?
   - В Испании бездарности были в том же роде, что и у нас,  в  английской
армии. Но все-таки Испания - другое дело. Там хоть знали, чего хотят.
   - Военный дух... - начал Уолл.
   Квейль понял, что Уолл просто раззадоривает Манна, но разговор  задевал
его за живое. Особенно то, что говорил Манн.
   - По-вашему, почему мы потеряли Крит? - спросил он Манна.
   - Дело не в Крите, -  ответил  Манн.  -  Крит  только  отдельный  яркий
пример.
   - Пример чего?
   - Того, что мы деремся, а командование проваливает.
   - Войну?
   - Да.
   - У нас не хватает снаряжения, - заметил Уолл.
   Манн покачал головой:
   - Нам прислали достаточно  снаряжения,  чтобы  дать  отпор  немцам.  Не
хватало только пулеметов. Так что же сделали наши? Они отправили  пулеметы
на одном пароходе, а боеприпасы, ленты на другом. Один из  этих  пароходов
был потоплен, и у нас оказались боеприпасы без пулеметов.
   - Чья же тут вина? - не унимался  Уолл.  -  Это  одна  из  случайностей
войны.
   - Тут случайность ни при  чем.  Посмотрите,  кто  сидит  в  генеральном
штабе. Чтобы быть хорошим офицером  генерального  штаба,  достаточно  быть
хорошим конторщиком. У хорошего  конторщика  торгового  флота  хватило  бы
сообразительности не посылать  эти  материалы  врозь.  Но  все  конторщики
дерутся в рядах армии, а люди, ни разу в жизни  не  производившие  никаких
расчетов, сидят в штабе.
   И Манн снова покачал головой.
   - Что же дальше? - сказал Уолл.
   Квейль настороженно отнесся к вспышке Манна. Но он все  же  чувствовал,
что Манн говорит искренно и как раз то, что он хотел слышать.
   - Боюсь, что то же самое повторится и здесь, - сказал он.
   Манн ответил энергичным кивком и прихлебнул чаю.
   - Так будет все время... - Он запнулся, потом продолжал: - Пока все они
не получат по затылку или в Англии чего-нибудь не произойдет.
   - А что произойдет в Англии? - спросил Квейль. В душе он был согласен с
Манном.
   - Мало ли что. Но на это, конечно, потребуется  время.  После  Дюнкерка
англичане начали чесать у себя в  затылке.  Сейчас  они,  правда,  немного
поуспокоились. Но будет еще всякое. Только бы дожить до этого  времени.  А
вся эта компания полетит к чертям.
   Вот оно. Вот оно. В словах Манна Квейль узнал свои  собственные  мысли.
Но картине все еще не хватало полноты и законченности.
   - Вы имеете в виду революцию? - спросил  Уолл.  Он  опять  поддразнивал
Манна.
   - Я знаю только, что надо дожить до того времени,  когда  эта  компания
полетит к чертям, и тогда у нас дело пойдет на лад.
   - Пустые мечты, - возразил Уолл. - Мы ждали этого и в Испании.
   - Знаю, -  ответил  Манн.  -  Но  у  нас  дело  зашло  слишком  далеко.
Подождите, пока дойдет до точки. Тогда можно будет кое-что сделать.  А  до
тех пор будет продолжаться прежняя канитель. Мы даже не знаем как следует,
что мы отстаиваем и за что деремся. Лишь бы дожить до того момента,  когда
начнется. Вся беда в том, что пока до этого  дойдет,  много  нужных  людей
погибнет.
   Уолл с сомнением покачал головой, но Квейль понял Манна. Ему еще не все
было ясно,  но  он  знал,  что  это  и  есть  желанное  подтверждение  его
собственных мыслей. У него это было только не так ясно и отчетливо, как  у
Манна; впрочем, и в самом Манне, и в мыслях его было  много  такого,  чего
Квейль не понимал. Ему хотелось услышать от него больше.
   - Я завидую вашему летному опыту, - сказал ему Манн.
   - Почему? - Квейль пристально взглянул на раскрасневшееся, возбужденное
лицо Манна.
   - Потому что авиации предстоит сыграть огромную роль.
   Квейль кивнул. Это было выше  его  понимания,  но  сила,  сквозившая  в
каждом слове Манна и в его манере решительно наклоняться вперед,  покоряла
его. Вдруг он вспомнил, что в час ему надо быть в штабе.  Он  поглядел  на
часы. В его распоряжении оставалось десять минут. Он расплатился и встал.
   - В час мне нужно быть в штабе, - объяснил он.
   - Вы там работаете? - спросил Уолл.
   - Нет. Меня, кажется,  хотят  направить  в  эскадрилью.  Послушайте,  -
обратился он к Манну. - Мне хотелось бы еще повидать вас. Как это сделать?
   - Я часто бываю  здесь,  -  ответил  Манн.  -  Сейчас  я  в  Маади.  Не
позавтракать ли нам с вами в среду?
   - Отлично. Встретимся здесь. Всех благ.
   Квейль простился с обоими и пошел искать такси.
   Он  продолжал  раздумывать  над  словами   Манна,   в   которых   нашел
подтверждение своих мыслей. Вот кто разбирается в происходящем. Вот  какие
следуют выводы.  Только  дожить  до  того  момента,  когда  начнется!  Что
начнется? Мне еще не совсем понятно, но  я  пойму.  Дожить  до  того,  как
начнется. Еще раз выспрошу Манна как следует. Только бы  дожить  до  того,
как начнется.



40

   Квейлю не удалось встретиться с Манном в среду. Он получил назначение в
одну из эскадрилий, действующих в пустыне. И на  другой  день  должен  был
лететь. Это его не очень огорчало, потому  что  теперь  ему  многое  стало
ясным, а это было для него очень важно. В его ушах все еще  звучали  слова
Манна о том, что надо дожить до лучших времен. Уцелеть  на  этом  этапе  и
дождаться нового. Но эта  мысль  -  только  начало.  И  Квейлю  ничего  не
оставалось, как самому додумать ее до конца,  либо  ждать,  когда  удастся
поближе познакомиться с Манном и с его взглядами. Он все время тосковал  о
Елене. Теперь он мог бы рассказать ей многое, о чем они не сумели говорить
на Крите, о чем он пробовал говорить - и не мог. Теперь он жаждал этого.
   В тот же вечер он  выехал  поездом  в  Александрию.  Он  спал  в  купе,
скорчившись на гладком кожаном сиденье, а поезд вихрем несся  по  пустыне,
наполняя громом деревни. Временами Квейль просыпался, как от толчка, когда
промелькнувшая  за  окном  стена  отражала  эхом  грохот  колес.  В  такие
мгновения он вскакивал на сиденье, охваченный тревогой, - это давали  себя
знать нервы после пережитых бомбежек. Один раз ему приснился странный сон,
будто он мчится вниз по скалам, все время оглядываясь,  бежит  ли  за  ним
Деус с револьвером в руке; и иногда он видел позади Деуса: тот  стрелял  в
него  и  смеялся.  Когда  в  окно  проник  красный  луч  поднявшегося  над
горизонтом солнца, он сел, натянул сапоги и стал ждать станции, на которой
ему предстояло сделать пересадку, чтобы углубиться в пустыню.
   Уже близилось к полудню, когда поезд подошел  к  узловой  станции  близ
Александрии, и Квейль выкинул свой чемодан в окно, на  высушенную  солнцем
пыльную платформу. Ему понравился открытый характер  местности;  это  было
уже начало пустыни; солнце освещало сухой песок. Его глаз отметил бодрящую
картину движения и деятельности и подтянутый вид людей, ожидающих отправки
на фронт. Он всматривался в них, проходя мимо. Очевидно, они  ни  разу  не
были в деле, и среди них царило сдержанное веселье. Поезда на фронт еще не
было, и Квейль в ожидании уселся на свой  чемодан.  Поезд,  с  которым  он
приехал, ушел в Александрию. Квейль  стал  разглядывать  небольшую  группу
поблизости. Видимо, это были офицеры из скопившихся на  станции  эшелонов:
полковник, три майора и элегантный молодой капитан. У каждого на запястье,
на кожаном ремешке, висела длинная белая хлопушка для мух. На полковнике и
молодом   капитане   были   франтовские   замшевые   башмаки,   элегантные
диагоналевые  трусы  и  куртки  с  короткими  рукавами.  У  полковника  на
воротнике были красные нашивки  -  отличительный  знак  штабного  офицера.
Офицеры вели между собой церемонную беседу, и Квейль задавал себе  вопрос,
за каким чертом они едут по железной дороге, а  не  в  штабной  машине.  И
невольно он почувствовал к ним  ту  же  презрительную  антипатию,  которую
внушали ему подобные молодчики в Каире.
   Вдруг он услышал  шум  на  противоположной  платформе  и  увидел  кучку
каких-то солдат в темно-коричневой форме; громко  разговаривая  и  смеясь,
они протискивались через узкий турникет на платформу, пока не заполнили ее
своими сухопарыми фигурами. Они  были  одеты  в  грубошерстную  солдатскую
форму греческой армии, и на голове  у  них  были  смешные  бескозырки  или
запачканные стальные шлемы. Большинство было небрито, в  измятых,  грязных
мундирах и плохих, стоптанных башмаках. У некоторых на плечи было накинуто
одеяло, другие небрежно держали в руках котелок, у третьих висела  на  шее
запасная пара ботинок. Они производили  впечатление  толпы  оборванцев,  и
Квейль догадался, что они принадлежат к числу тех немногих греков, которым
удалось бежать из Греции или с Крита.
   Он глядел на них  с  симпатией,  радуясь,  что  они  идут  как  попало,
нестройной  толпой,  представляя  резкий   контраст   с   окружающими   их
аккуратными, легко одетыми английскими частями. Греки понравились  Квейлю.
Их грязные, небритые  физиономии  были  обращены  в  его  сторону;  они  с
любопытством рассматривали отделенное от них рельсовыми  путями  скопление
подтянутых английских солдат. Они стали что-то кричать англичанам,  но  те
не обращали на них внимания. Квейль услышал, как один из майоров сказал:
   - Ну и сброд...
   Капитан куда-то ушел. Оба майора  и  полковник  стояли  и  смотрели  на
греков.
   - Кто это? - спросил полковник.
   - Греки или что-то в этом роде, - ответил тот из майоров,  который  был
пониже ростом.
   - Порядочная рвань.
   - Совершенно верно.
   - Где же их офицеры? - продолжал полковник. - Это  похоже  на  какую-то
орду.
   - Офицеры у них, должно быть, наши, -  извиняющимся  тоном  пробормотал
высокий майор.
   Квейль вскочил, сжав кулаки в карманах. Он  вспомнил  тот  день,  когда
греков вели  на  расстрел  за  убийство  своих  офицеров.  Ему  захотелось
рассказать об этом полковнику  и  майорам,  напугать  их  и  предупредить:
"Лучше убирайтесь подобру-поздорову.  Это  дикая  орда,  которая  перебила
своих офицеров за то, что те плохо воевали".
   В это время вернулся капитан. Он обратил внимание  на  Квейля,  который
стоял, держа руки в карманах. Он остановился и выразительно произнес:
   - Странный народ.
   Квейль поглядел на него и промолчал. Капитан заметил на  куртке  Квейля
ленточку креста за  летные  боевые  заслуги  и  тотчас  почувствовал  себя
человеком второго сорта.
   - Возвращаетесь на фронт? - спросил он Квейля.
   Квейль, щурясь, продолжал смотреть на греков. Он рассеянно  кивнул,  не
произнося ни слова. В  какую-то  долю  секунды  капитан  уловил  отношение
Квейля к нему, смущенно повернулся и пошел к полковнику и майорам.
   Квейль перевел взгляд  на  рельсы.  В  этот  момент  с  противоположной
платформы раздался возглас:
   - Ола! Ола! Это вы?
   Квейль поглядел в  ту  сторону,  но  увидел  только  толпу  улыбающихся
небритых людей, в шутку дерущихся и  потешающихся  над  тщетными  усилиями
одного из них зашнуровать свои стоптанные ботинки.
   Возглас повторился:
   - Ола! Инглизи! Это вы? Да?
   Квейль наконец увидел, кто кричит. Это был коренастый  человек  средних
лет,  грязный  и  небритый;  он  радостно  улыбался  Квейлю  и  махал  ему
бескозыркой. Квейль стал рыться в  памяти,  стараясь  вспомнить,  кто  это
может быть. Он неуверенно улыбнулся при виде этой помятой фигуры.
   - Эй, инглизи! - кричал грек.
   Он спрыгнул с платформы  на  рельсы,  побежал  по  ним,  спотыкаясь,  и
взобрался к Квейлю:
   - Это я. Забыли? Да?
   - Георгиос! - сразу вспомнил Квейль.
   Это был австралийский грек  из  Ларисы,  который  пел  тогда  вместе  с
Вэйном.
   - Как поживаете? - воскликнул Квейль.
   Они принялись энергично трясти друг другу руки.
   - Превосходно, превосходно, - ответил Георгиос.
   Квейль улыбался. Ему было приятно, что грек узнал его. Он заметил,  что
полковник, майоры и капитан  пристально  смотрят,  как  он,  смеясь,  жмет
Георгиосу руку. Квейлю вдруг стало весело.
   - Вы теперь в греческой армии? - спросил он.
   Георгиос кивнул, не переставая улыбаться:
   - Я вступил в нее, когда немцы напали на нас.
   - Но ведь вы австралийский гражданин? - заметил Квейль.
   - Не все ли равно? А вы хорошо выглядите.
   - Что вы здесь делаете?
   - Приехали воевать дальше. Может быть, нас включат в английскую  армию.
У англичан хорошее обмундирование. А  как  кормят!  Мы  эвакуировались  на
Кипр. И были все время там.
   Квейль засмеялся при  виде  жеста,  с  каким  Георгиос  произнес  слово
"кормят": грек показал, как разбухает живот от еды, и, если не слышать его
слов, этот жест  мог  показаться  циничным.  Как  раз  в  этот  момент  по
ступенькам  поднялся  английский  офицер,  явившийся   с   противоположной
платформы. Он направился к полковнику, но, увидев  беседующего  с  Квейлем
Георгиоса, остановился. Ткнув его в плечо  рукояткой  своей  хлопушки,  он
спросил:
   - Что вы здесь делаете?
   Изумленный неожиданным прикосновением,  Георгиос  резко  обернулся.  Он
поглядел на офицера в упор, не поняв сразу, в чем дело.
   - Вы из той части. Ступайте к себе, - сказал офицер.
   Квейль окинул его взглядом.  Георгиос  переступил  с  ноги  на  ногу  и
непринужденно, с достоинством выпрямился.
   - Оставьте его. Он никому не мешает, - сказал Квейль офицеру.
   - Ему здесь нечего делать. С ними трудней, чем со стадом козлят.
   - Я пришел поговорить с приятелем, - спокойно произнес Георгиос.
   - Он вам не мешает? - спросил офицер Квейля.
   - Мы с ним старые друзья, - ответил Квейль, все более раздражаясь.
   Офицер растерялся. Он  не  знал,  как  к  этому  отнестись.  Пристально
взглянув на Квейля, он круто повернулся и пошел к полковнику.
   - Мне очень неприятно, что так вышло, - обратился Квейль  к  Георгиосу.
Он чувствовал потребность попросить у него извинения за эту грубость.
   - Ничего, - ответил тот с улыбкой.
   - Это один из ваших офицеров? - спросил Квейль.
   - Да. Он привез нас с Кипра.
   - Неприятный человек.
   Георгиос пожал плечами.
   - Они везде одинаковы. Другого мы от них и не ждем. - И, вспомнив,  что
Квейль тоже офицер, прибавил: - Прошу извинения.
   - Ничего. Я о них такого же мнения.
   -  Пойду  к  себе,  -  сказал   Георгиос.   -   Он   прав.   Мы   очень
недисциплинированны. Только он не умеет себя вести. Да нам-то  все  равно;
лишь бы он не мешал нам, когда дело дойдет до боя. Ну, пойду.
   - Куда вас везут?
   - Не знаю. И никто, кажется, не знает. Позвольте-ка, я запишу вам  свое
полное имя.
   Он вынул грязный огрызок карандаша и стал искать бумагу. Нашел  обрывок
газеты, тщательно вывел на нем латинскими буквами свое  имя  и  фамилию  и
добавил: "Греческая армия". Потом передал карандаш и  бумагу  Квейлю.  Тот
тоже написал свою фамилию и номер и отдал Георгиосу:
   - Может быть, еще встретимся до конца войны.
   Георгиос протянул Квейлю руку и улыбнулся.  Квейль  чувствовал  к  нему
такую  же  симпатию,  как  к  Нитралексису,  Мелласу,  большому  греку   и
маленькому греку. Его радовал здравый смысл этого уже немолодого человека,
и это  отодвинуло  на  задний  план  раздражение,  вызванное  глупостью  и
бесцеремонностью английского офицера и его коллег,  которые  стоят  там  и
бессмысленно хохочут. Он  понял,  что  именно  благодаря  здравому  смыслу
Георгиоса и остальных он опять может делать свое прежнее дело. Мысль о них
поможет ему справиться с чувством  безнадежности,  которое  он  испытывал,
когда с отвращением думал о сидящих наверху бездарностях.
   Квейль и Георгиос обменялись крепким рукопожатием. В это время  подошел
с пыхтеньем поезд, в котором должен был ехать Квейль,  и  на  прощанье  им
пришлось кричать, чтобы слышать друг друга.
   - Я страшно рад, что встретил вас, - крикнул Георгиос.
   - Я тоже, - ответил Квейль.
   Они еще раз протянули друг другу руки.
   - Всего, Георгиос!
   - Всего...
   Георгиос взглянул на газетный обрывок, где Квейль записал свое  имя,  и
прибавил:
   - Всего, Джон!
   И ласково улыбнулся.
   Квейль посмотрел  вслед  пробирающемуся  через  пути  Георгиосу,  потом
поднял свой тяжелый чемодан и пошел  садиться.  Вагон  быстро  наполнялся.
Квейль еще раз почувствовал раздражение, когда увидел за окном  полковника
и трех майоров, за которыми пятеро солдат  тащили  объемистый  багаж.  Они
заняли два специально для них оставленных купе. До Квейля донесся деланный
смех молодого капитана, заглушенный резким свистком  паровоза  и  грохотом
тронувшегося поезда, который повез их в пустыню.



41

   В  то  время  как  поезд  медленно  тащился  среди  песков,  Квейль   с
удовольствием вспоминал о встрече с Георгиосом. Он снова  ярко  представил
себе  большого  грека,  похожего  на  Христа,  и  маленького   грека.   Он
чувствовал, что теперь снова может летать, хотя самое главное - это дожить
до лучших времен. Он старался разобраться в том, что говорил Манн.  Понял,
как нелогично было с его стороны поддаваться внезапному чувству  неприязни
к офицерам на станции. Ему неожиданно  пришло  на  ум,  что,  может  быть,
некоторые из них или даже все они думают, как он. Но дело не  в  том,  что
они офицеры. Дело в том, что стоит за ними,  и,  даже  допуская,  что  они
чувствуют  то  же  самое,  что  и  он,  он  вынужден  относиться   к   ним
отрицательно.
   Он ни на минуту не причислял себя к той же категории.  Острое  ощущение
различия между ним самим и  бездарностями  наверху,  и  наряду  с  этим  -
воодушевление и здравый смысл, составлявшие в его глазах характерную черту
Георгиоса, большого грека и других, ушедших в горы, неразрывно связывались
для него с теми чувствами, которые вызывали в нем бессмысленное  поведение
людей, устроившихся в соседнем купе. И он опять подумал о Елене. Он ни  на
минуту не сомневался, что она жива, и постоянно спрашивал  себя,  что  она
стала бы делать на его месте.
   В Мерса-Матру его ждала машина. Он кинул свой чемодан в кузов, а  шофер
положил туда тяжелый постельный тюк и крытую  зеленой  холстиной  складную
кровать. Это были новые вещи, ему выдали их в Каире.  Машина  пошла  вдоль
берега, по асфальтированной дороге, потом поднялась по откосу и  повернула
на юг, к Бир-Кенайе. Наконец она остановилась перед квадратным  деревянным
строением. Шофер сказал, что это  оперативная  часть,  что  там  находится
командир эскадрильи и что он, шофер, отвезет вещи Квейля  в  палатку.  При
этом он указал на одну из палаток на другом конце  площадки.  На  площадке
стояло десятка полтора "Харрикейнов" и небольшая автоцистерна.
   Квейль вошел в помещение. Там сидели несколько писарей и офицер с тремя
нашивками на рукаве и орденской ленточкой на рубашке, что заставило Квейля
улыбнуться.
   - Я Квейль, - сказал он и вручил командиру эскадрильи  приказ  о  своем
назначении.
   - Хэлло, Квейль, - ответил командир, протягивая  руку.  -  Моя  фамилия
Скотт, - прибавил он.
   - Очень рад, - сухо сказал Квейль.
   Командир  встал  и  развернул  бумагу.  Потом  положил  ее  в  одну  из
проволочных корзинок и вышел из-за своего некрашеного стола.
   - Я отведу вас в столовую. Наши почти все сейчас там, - сказал он.
   Пока они шли к другому деревянному строению,  выкрашенному  под  ржавый
цвет пустыни, Скотт расспрашивал  Квейля  о  Крите,  и  Квейль  односложно
отвечал ему. Они вошли в квадратное помещение,  пол  которого  был  покрыт
линолеумом, и девять или десять летчиков, сидевших за газетой или стоявших
у некрашеной стойки, подняли на них глаза.
   Командир официально познакомил Квейля  по  очереди  с  каждым  из  них,
назвав по фамилиям, которые Квейль тут же забыл, так как  это  было  вроде
первого посещения школы. Они столпились вокруг него возле стойки  и  стали
спрашивать, что он будет пить. Квейлю ничего не  оставалось,  как  назвать
виски с содовой, и прислуживавший за стойкой солдат тотчас же  налил  ему.
Все выпили за здоровье Квейля, и он ответил тем же, выпив один за здоровье
всех.
   Он пробыл в столовой около часа, потом пошел  в  палатку  распаковывать
свой багаж. Он раскладывал вещи по местам, когда кто-то отдернул занавеску
у входа и вошел в палатку. Было уже темно, и Квейль не мог разобрать,  кто
это.
   - Квейль? - произнес чей-то голос.
   - Да.
   - Джон. Это я, Горелль.
   Это был юный Горелль, которого тогда ранили в Ларисе.  После  излечения
его откомандировали в Египет.
   - Горелль? Здравствуй. Ты в этой эскадрилье?
   - Да. Я так и думал, что это ты.
   Они пожали друг другу руки.
   Квейль  пошарил   вокруг   и   зажег   фонарь.   Он   увидел   открытое
маловыразительное лицо и белесые волосы.
   - Как твоя шея? - спросил он юношу.
   Горелль провел пальцем по небольшому шраму и  слегка  повернул  голову,
чтобы показать Квейлю.
   - Теперь прошло, - ответил он. -  Какое  несчастье  с  Хикки,  Тэпом  и
остальными.
   - Да.
   - Ты знаешь, что Финн так и не добрался до Крита?
   - Нет, не знаю.
   - Да. Я спрашивал про него. Он так туда и не прибыл.
   - А что Соут?
   Это был третий, оставшийся в живых из восьмидесятой эскадрильи.
   - Ты назначен на его место. Он  погиб  неделю  тому  назад,  -  ответил
Горелль.
   Квейль покачал  головой  и  сел  на  походную  кровать.  Но  она  стала
прогибаться, и ему пришлось снова встать. Он не знал,  о  чем  говорить  с
Гореллем. Он умел разговаривать с ним только в  компании,  когда  не  надо
было взвешивать свои слова, как приходилось делать сейчас. Ведь они  стали
чужими людьми.
   - Я слышал, ты получил крест, - сказал Горелль.
   - Да, - ответил Квейль, поглаживая небритый подбородок.
   - Это хорошо. И другие тоже получили.
   Они поговорили о Хикки, Тэпе и остальных.  Потом  Горелль  сказал,  что
пора идти в столовую обедать, так  как  уже  поздно  и  становится  темно.
Квейль ответил, что он хочет сперва умыться. Горелль ушел, а Квейль  налил
воды  из  бидона  в  растянутый  на  треножнике  брезентовый  таз,  открыл
защитного цвета сумку с принадлежностями для умывания, умылся,  не  снимая
рубашки, и причесался. Потом вышел  на  погруженную  во  мрак  площадку  и
направился к столовой. В темноте он не сразу нашел ее. Там уже все  сидели
за столом. Он сел на пустой стул возле Скотта,  и  тот  познакомил  его  с
летчиками, которых прошлый раз не было в столовой.
   После обеда командир посоветовал летчикам пораньше лечь, так как  утром
предстоит патрулирование. Он поглядел на Квейля.
   - Хотите лететь? - спросил он.
   - Конечно, - ответил Квейль. Не все ли равно: днем раньше, днем позже?
   - Вас разбудят, - сказал Скотт. - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - послышалось в ответ со всех сторон.
   - Я, пожалуй, последую его примеру, - сказал Квейль.
   И прибавил, что устал и что если  остальные  не  возражают...  Так  как
никто не возражал, он пожелал всем  спокойной  ночи,  пошел  в  палатку  и
улегся спать.


   Капрал разбудил его  в  четыре  часа  утра.  Квейль  встал  в  холодном
предрассветном сумраке и  зажег  лампу.  Торопливо  побрился,  морщась  от
холодной воды, надел старые  трусики,  защитного  цвета  рубашку  и  новые
сапоги на бараньем меху. Ежась от холода и  засунув  руки  в  карманы,  он
зашагал по аэродрому. Еще не вставшее солнце уже выслало вперед свои лучи,
и  Квейль,  входя  в  здание  столовой,  услыхал   работу   моторов:   это
"Харрикейны" выползали на солнышко.
   В столовой он увидел Горелля  и  еще  четырех  летчиков.  Они  запросто
приветствовали Квейля. Он сел, съел яичницу с ветчиной и выпил чаю.  Потом
все вместе встали и отправились в оперативную часть. Там они нашли Скотта;
он был в шинели, накинутой поверх пижамы.  Скотт  приказал  им  лететь  на
Мерса-Матру, патрулировать час  на  высоте  шестнадцати  тысяч  футов  над
определенным районом и затем возвращаться.  Они  вышли,  надевая  на  ходу
шлемы. Квейлю показали его самолет. Он взял в оперативной  части  сумку  с
парашютом и пошел по освещенному утренней зарей аэродрому к "Харрикейнам".
   Они стартовали клином. Ведущим был Квейль. К тому  времени,  когда  они
достигли пяти тысяч футов, солнце уже  взошло  над  горизонтом.  К  Квейлю
вернулась его прежняя уверенность. Корчась в тесной кабине, он то  и  дело
оглядывался назад, чуть  не  сворачивая  себе  шею  и  испытывая  странное
чувство от возвращения в боевую обстановку. Ему было не совсем по себе: он
опять  стал  думать  о  Манне  и  Елене.  И  оттого,  что   он   постоянно
оборачивался, у него заныла шея и голова заболела от напряжения.
   По временам ему казалось, что он замечает вражеские самолеты, но дальше
этого дело не шло. Так целый час  прошел  в  патрулировании,  выравнивании
строя, напряженном наблюдении и сожалении о ненадетой теплой куртке, а там
- возвращение на аэродром и посадка.
   Так протекали все  их  патрульные  полеты.  Им  ни  разу  не  случилось
что-либо   обнаружить.   Но   зато   к   Квейлю    возвращалось    чувство
действительности, хотя в ушах  его  не  переставал  звучать  голос  Манна:
только бы дожить до лучших времен. Да, вот как теперь  это  оборачивается.
Ему было ясно. Раньше он тоже старался уцелеть, если  возможно.  А  теперь
это стало сознательной целью. Он был полон недоверия к внешнему миру  и  к
тому, что делал сам. Он стал осторожен и сдержан в отношениях с людьми,  и
на лице его редко появлялась улыбка или разглаживались морщины. Окружающие
почти не  нарушали  его  одиночества.  Иногда  у  него  возникало  желание
поговорить с Гореллем, но мешала собственная замкнутость.
   С пустыней он тоже опять освоился. Стояла жара, так  как  дело  было  в
июне. Аэродром засыпало песком, и ветер взметал  его.  Иногда  все  вокруг
покрывалось пылью, как и прежде. А когда не было пыли, мучили пот и  мухи,
ночная сырость и утренний холод. Мухи и пот были тоже прежние, как пыль  и
жара. Казалось, стоит отделаться от мух  и  перестанешь  потеть.  Ощущение
влажного пота на лице, смешанного с пылью  и  превратившегося  в  какое-то
тесто,  было  отвратительно.   Раздражающий   зуд   от   пыльной   рубашки
чувствовался  на  спине,  даже  когда  рубашки  не  было.   Патрулирование
продолжалось своим чередом; в  военных  действиях  было  затишье,  которое
угнетало  однообразием  и  напряженностью  ожидания.  А  на  земле  Квейль
чувствовал себя одиноким; ему не хватало того дружеского общения,  которое
в  восьмидесятой  эскадрилье  не  нарушалось  даже  скучными   патрульными
полетами.
   Однажды у него заело шасси, и ему пришлось посадить свой "Харрикейн" на
брюхо. Посадка происходила на большой скорости, и в то время  как  самолет
тащился по каменистому грунту пустыни, Квейль испытал нечто вроде прежнего
возбуждения. Механики и летчики кинулись к  нему,  помогли  ему  выйти  из
кабины и принялись взволнованно толковать о  происшедшем,  но  он  остался
безучастным, потому что все это были чужие.  Оставив  самолет,  он  догнал
Горелля в надежде, что, может быть, с ним ему будет не так одиноко.
   - Занятно, - начал Квейль, меняя шаг, чтобы попасть с ним в ногу.
   - Хэлло. - Юноша чувствовал себя неуверенно с Квейлем.
   - Это, знаешь, совсем не то,  что  угробить  "Гладиатор",  -  продолжал
Квейль.
   - Они тяжелее, - ответил Горелль. - Я хочу сказать - "Харрикейны".
   - Не в том дело, - пояснил Квейль. - У меня нет такого ощущения потери.
"Гладиаторы" были как-то дороже.
   - Чем "Харрикейны"?
   - Помнишь, в Греции, когда мы в один день потеряли целых три в Ларисе?
   - Как раз в этот день меня ранили.
   - Правильно. Ты выбыл из строя.
   Юноша кивнул.
   - Жаль, конечно, - протянул Квейль, обращаясь скорей к самому себе, чем
к собеседнику.
   - Да, - ответил  Горелль  только  для  того,  чтобы  показать,  что  он
слушает.
   - Да, - повторил Квейль уже спокойно. И продолжал: - Ты с ними ладил?
   - С греками?
   - Да.
   - Вполне.
   - Я думаю, они злы на нас, как черти.
   - Вероятно.
   Горелль ткнул носком сапога в какой-то кустарник, росший на  аэродроме,
и стал смотреть, как поднявшийся  клубами  желтый  песок  садится  на  его
сапоги.
   - Как ты думаешь, что они теперь будут делать?
   Горелль посмотрел на  него.  Не  похоже  на  Квейля  -  задавать  такие
вопросы. Что бы это значило?
   - Я думаю, они немножко пощелкают немцев, - наивно ответил он.
   - Да, - ответил Квейль и снял шлем.  -  Когда  мы  эвакуировались,  они
уходили в горы.
   Квейль поглядел на простодушное лицо собеседника,  в  котором  читалась
безусловная порядочность. Он был доволен, что заговорил с  Гореллем,  хоть
тот и не может понять его мысль. А впрочем, почему бы  и  нет?  И  Квейль,
отбросив свое первоначальное предположение, сказал:
   - Они знают, в чем смысл всего происходящего.
   И с удивлением услышал задорный ответ:
   - Конечно, знают.
   Квейль отважился на следующий шаг:
   - Они вносят ясность в вопрос.
   - А именно?
   - Глядя на них, начинаешь чувствовать отвращение кое к кому из наших.
   Квейлю приходилось нелегко, но  старое  нахлынуло  на  него  с  прежней
силой, а надеяться на юношу, ждать, что тот подскажет ему нужные слова, он
не мог.
   Горелль отделался добродушным замечанием:
   - Всюду есть и хорошее и дурное. Дело не в том, грек ты или не грек.
   - Верно, - согласился Квейль. - Но они разбираются лучше нас.
   - И тоже делают ошибки. Но они мне нравятся.
   Квейль не решался верить, что в простых словах Горелля содержится намек
на что-то большее и что юноша говорит так из осторожности.
   - Хороший народ, - подтвердил Квейль и стал ждать, что будет дальше.
   - Ты знаешь, - смеясь сказал Горелль, - они по существу похожи на нас.
   - Но они лучше нас знают, что делают.
   Говоря это, Квейль отдавал себе отчет, что беседа достигла  критической
точки.
   - Почему? - с горячностью возразил Горелль. - Мы все делаем  ошибки.  У
них были негодные офицеры. Что ж, им придется произвести у себя  перемены,
как и нам у себя.
   - Ты так думаешь?
   - А ты разве нет? - радостно спросил юноша.
   Как мог он спросить иначе, когда он вдруг, сразу и с удивлением  понял,
что Квейль хочет говорить об этом. И, поняв, юный Горелль  освободился  от
владевшего им легкого  трепета  почтения  к  старшему  и  боязни  нарушить
замкнутость Квейля.  И  с  таким  же  удивлением  он  выслушал  спокойный,
откровенный ответ:
   - Я думаю - да.
   Они дошли почти до самого здания оперативной части, куда Квейль  должен
был явиться с рапортом. Квейль еще раз быстро взглянул на Горелля,  словно
ему не терпелось узнать, что тот думает и что  он  знает.  Квейлю  уже  не
хотелось  быть  сдержанным,  но  он  чувствовал,   что   будет   соблюдать
осторожность, так как не  может  разом  откинуть  замкнутость,  к  которой
слишком привык.
   - Какие же перемены? - быстро спросил он.
   Он остановился: это уже был не простой разговор на ходу.
   - О, надо выдвинуть новых, способных людей,  -  ответил  Горелль,  тоже
чувствуя рискованность разговора. - А кое-кому дать по шее.  Я  говорю  не
только об армии.
   Квейль видел: это то, что ему было нужно. Мысль его быстро  заработала.
Горелль не так прост. Он смотрит на вещи, как я. Наверно, есть  и  другие.
Все мы, - те, что так чувствуют, - в конце концов узнаем друг друга.  Само
собой получится, что мы сойдемся вместе.  Манн,  я,  Георгиос,  Горелль  и
греки... Квейль понял, как он нуждался  в  этом  напоминании,  что  в  его
собственном кругу есть кто-то, думающий, как он. Теперь он уже  больше  не
чувствовал себя уродом. Они еще стояли,  но  Квейль  уже  представил  себе
обязательства, которые таит в себе продолжение подобного разговора; к нему
вернулась его прежняя замкнутость, и он смущенно сказал:
   - Я должен пойти рапортовать.
   - Да, - ответил Горелль, тоже испытывая неловкость.
   - Скажи... - произнес Квейль и  запнулся:  -  Как  насчет  того,  чтобы
выпить? Попозже, перед обедом...
   Это предложение удивило юношу и доставило ему не  меньше  удовольствия,
чем самому Квейлю.
   - Охотно, - сказал он.
   Они разошлись.
   Квейль уже не чувствовал прежнего одиночества. Он вошел  в  оперативную
часть с радостной уверенностью, что его взгляды - не уродство. Что  они  -
достояние многих, нечто коллективное, и чем дольше будет так продолжаться,
тем многочисленнее будет этот коллектив, и даже если ты сам  будешь  сбит,
останется много других, и наступит день, когда все  они  объединятся.  Это
только вопрос времени: они договорятся, и все изменится. Манн говорит: все
дело в том, чтоб дожить до лучших времен. А я прибавлю: все дело в сроках.
Это зреет. Дождаться и увидеть. Вот что важнее всего. Именно  это.  И  тут
поставим точку, пока не будет сдан рапорт.
   Квейль стоял и смотрел, как его "Харрикейн" подымают домкратом.  Легкий
ветер кружил песок. Вдруг, обдав Квейля горячей  волной  воздуха,  подошел
автомобиль. Оттуда вышел сидевший рядом  с  шофером  человек  в  хаки.  Он
направился к Квейлю.
   Это был Лоусон.
   - Лоусон, вы? - воскликнул Квейль. - По-прежнему разъезжаете?
   - Моя обязанность. Как вы живете?
   - Отлично, - ответил Квейль. - Идем в столовую.
   - Я слышал, вы получили крест,  -  вежливо  осведомился  Лоусон,  шагая
рядом с Квейлем.
   - Это было давно. На Крите. Когда вы эвакуировались с Крита? -  спросил
Квейль.
   - Я не эвакуировался. То есть, не с англичанами.
   - Елена тоже не эвакуировалась, - продолжал Квейль.
   - Я знаю. По этому поводу я к вам и приехал, - сказал Лоусон.
   Квейль остановился. На лбу его углубились морщины.
   - Она здорова? - быстро спросил он.
   - Да, здорова. Она у матери, в Афинах.
   - Вот что, - сказал Квейль. - Пойдем ко мне в палатку. Там удобнее.
   Они повернули обратно по иссушенному жарким солнцем аэродрому.
   - Я метался, как сумасшедший, чтобы найти ее, - продолжал Квейль.
   Получив о ней известие, он сразу повеселел.
   - Она здорова? - опять спросил он.
   - Да, да, - ответил Лоусон. - Мы с ней вместе  перебрались  с  Крита  в
Афины.
   - Расскажите все, как было, - возобновил Квейль  расспросы,  когда  они
пришли в палатку.
   Лоусон повернул стул сиденьем к себе и сел на него верхом, положив руки
на спинку:
   - Ее захватили в том доме. После ухода англичан немцы  отправили  ее  в
лагерь под Канией. Там находился и я. Вы помните, в том доме был маленький
грек-офицер?
   - Хозяин?
   - Ну да. Он сообщил немцам, что Елена - жена английского  офицера,  так
что они все время следили за ней.
   - Они не сделали с ней ничего?
   - Нет. Только надоедали ей. Но дело ограничилось тем, что ее  некоторое
время продержали в лагере.  Когда  нас  привезли  в  Афины,  ей  разрешили
вернуться к матери.
   - Я страшно рад! - воскликнул Квейль.
   - Вы знаете, что самого Стангу арестовали?
   Квейль отрицательно покачал головой.
   - Да, да, - продолжал Лоусон. - Он был в списках. Его забрали  чуть  ли
не на другой день после прихода немцев. Где он теперь - неизвестно.
   - Скверно, - сказал Квейль. - Елена не дала вам письма или  чего-нибудь
для меня?
   - Нет. За ней слишком следят. Им и меня очень  не  хотелось  выпускать.
Она не могла дать мне письма, потому что, перед тем  как  выпустить  меня,
немцы захватили все мои бумаги. Я заранее это предвидел, и  мы  не  хотели
рисковать. Она только просила передать вам, что чувствует  себя  хорошо  и
что мало вероятности, чтобы немцы выпустили ее.
   - Неужели нет никакой возможности помочь ей выбраться?
   Лоусон покачал головой:
   - Ее не выпустят. Я пытался вывезти ее через Турцию. Но греки  не  дали
ей паспорта. И немцы заявили, что не могут позволить ей ехать.
   - Как она перенесла это?
   - Сперва ей было очень тяжело.  Но  когда  она  увидела,  как  ее  мать
страдает в связи с арестом отца, она  взяла  себя  в  руки.  В  общем  она
чувствует себя неплохо. Они не очень хорошо  питаются,  но  чувствует  она
себя неплохо.
   Квейль не знал, что сказать.
   - Она просила передать вам вот это. - Лоусон протянул Квейлю  тоненькое
серебряное колечко.
   - Спасибо.
   - Она по-прежнему носит то большое серебряное, которое  вы  ей  надели,
когда венчались.
   Квейль надел колечко на мизинец. Как раз в это время вошел Горелль.
   - Есть приказ лететь, - сказал юноша. - Хэлло, -  прибавил  он,  увидев
Лоусона.
   - Что случилось? - спросил Квейль.
   - Мерса-Матру под угрозой. Спешка страшная. Командир тебя требует.
   Квейль отыскал свой шлем, сел и натянул на нога сапоги.
   - Слушайте, - сказал он Лоусону. - Я должен лететь.  Вы  не  подождете,
пока я вернусь? Я скажу, чтобы вас накормили обедом. Пойдемте.
   - Ладно, - ответил Лоусон. - Я все равно думал переночевать здесь.
   - Отлично. Устраивайтесь у меня в палатке.
   Они поспешно направились к командиру. Квейль  выслушал  приказ,  сказал
Скотту о Лоусоне, и тот обещал позаботиться о  нем.  От  командира  Квейль
поспешил на площадку, где стояли  пять  "Харрикейнов"  с  запущенными  для
прогрева моторами. Лоусон пошел вместе с ним.
   - Елена что-то говорила о вашем отъезде в Англию, - сказал он.
   - У меня была такая мысль. Но я раздумал, - ответил Квейль.
   - Из-за Елены? Она сказала, чтобы из-за нее вы не оставались.
   - Тут разные причины.
   - Ну да. Мне кажется, все равно, где воевать, - заметил Лоусон.
   Квейль кивнул и надел шлем.
   - Все дело в том, чтобы дожить до лучших времен, - сказал он.
   - Ну, мы еще сегодня увидимся, - начал Лоусон и  остановился.  Они  уже
подошли к "Харрикейнам", и, чтобы быть услышанным, надо  было  перекричать
протяжный рев моторов.
   - Большое спасибо, что приехали.
   - Не за что. Слушайте, она еще велела передать вам, что ребенок будет в
феврале.
   Квейль быстро  обернулся  к  Лоусону.  Ребенок...  Елена...  Ребенок...
Господи боже! Я. Елена. У нас будет ребенок. Только бы дожить...  Все  это
Лоусон прочел в его взгляде.
   - Я думал, вы знаете, - сказал он.
   Квейль покачал головой.
   - Благодарю вас, - кинул он на прощанье, уже подходя к самолету,  потом
взобрался на крыло, протиснулся в  кабину  и  захлопнул  дверь.  Привычным
движением прибавил газ и застегнул на  себе  ремни.  Освободил  рычаг  для
уборки шасси, не переставая думать: Елена,  ребенок,  Елена,  я,  ребенок.
Окинул взглядом остальных и включил радио.
   - Летим, - скомандовал он, открывая дроссель, пока самолет не  тронулся
с места. Лоусон помахал ему рукой, но  он  уже  не  видел  этого.  Оторвав
самолет от земли, он, как всегда, оглянулся на остальных: они следовали за
ним. Он убрал шасси, выровнял хвост и стал набирать высоту.  Оглянулся  на
остальные "Харрикейны", шедшие в ровном строю,  причем  ближайшим  к  нему
справа был Горелль. Они быстро набирали высоту: он спустил  предохранители
пулемета и слегка откинулся на сиденье, чтобы отдаться мыслям и  в  то  же
время оглядываться вокруг. Мысли его-путались. Все - сплошная путаница...
   Но он был теперь слишком занят, чтобы уделять этому много внимания. Они
должны были перехватить отряд вражеских самолетов, атакующий  Мерса-Матру.
Квейль  рассчитал,  что  сближение  должно  произойти  почти   над   самым
Мерса-Матру.  И  тогда...  Елена,  ребенок,   я.   Только   бы   дожить...
Оказывается, и этот мальчик, Горелль...
   Они подошли к Мерса-Матру на высоте пятнадцати тысяч  футов.  Видимость
была хорошая; внизу виднелось  ровное  пространство  пустыни.  Все  пятеро
напряженно искали глазами вражеские бомбардировщики.
   Первым их заметил Горелль.
   - Справа под нами, Джон! - крикнул он в микрофон.
   Квейль повел звено крутым разворотом и увидел группу бомбардировщиков в
сопровождении истребителей, шедших немного позади и выше "Харрикейнов".
   - "Мессершмитты". Погляди на крылья, - сказал Горелль.
   И Квейль увидел четырехугольные крылья. Описав круг, он крикнул:
   - В атаку!
   Он   подсчитал   на   глаз    силы    врага.    "Мессершмиттов"    было
десять-пятнадцать. Нервы его напряглись. Он открыл дроссель, чтобы набрать
по горизонтали нужную для атаки скорость. Лица Манна,  Георгиоса,  Горелля
одно за другим промелькнули перед ним.
   - Вперед! - скомандовал он.
   Потянул на себя ручку  и  крепко  нажал  педаль  левой  ногой.  Самолет
стремительно скользнул на крыло, перевернулся, быстро теряя высоту,  снова
выровнялся и с ревом ринулся вниз, прямо  на  "Мессершмитты",  бросившиеся
врассыпную. В то же мгновенье один  из  них  мелькнул  в  прицеле  Квейля.
Квейль нажал спуск и  почувствовал,  как  самолет  содрогнулся,  когда  он
рывком  выходил  из  пике.  Проносясь  вихрем  мимо   "Мессершмитта",   он
обернулся, чтобы увидеть, что  с  ним.  Но  увидел  только,  как  один  из
"Харрикейнов", - вероятно, Горелля, - рванулся вниз  и  выровнялся  позади
"Мессершмитта".
   Квейль был вне себя  оттого,  что  не  может  сделать  крутую  петлю  и
повторить атаку. Вместо того чтобы вернуться, ему пришлось сделать широкий
разворот  и  набрать  высоту.  Он  стал  искать  глазами  какой-нибудь  из
рассеявшихся  "Мессершмиттов".  Одновременно  кинул  быстрый   взгляд   на
бомбардировщики, шедшие теперь впереди. Он уже  решил  броситься  за  ними
вдогонку, как вдруг заметил, что снизу к нему приближается  "Мессершмитт".
Увидел тучу белых и желтых трассирующих пуль, сделал переворот через крыло
и,  оборвав  таким  образом  горизонтальный  полет,  повис  на  хвосте   у
"Мессершмитта". "Мессершмитт", развивая отчаянную скорость, наклонил нос и
прямо пошел вниз. Но Квейль, атакуя с борта, быстро вышел ему наперерез. И
в тот момент, когда "Мессершмитт" выровнялся,  палец  Квейля  уже  был  на
спуске. Квейль преследовал врага,  пока  не  отогнал  его  на  достаточное
расстояние и не убедился, что  "Мессершмитт"  поврежден.  Тогда  он  снова
набрал высоту и окинул взглядом пространство.
   Он увидел, что к одному "Харрикейну" пристроился в хвост "Мессершмитт".
Квейль набрал высоту, чтобы встретиться с врагом, когда тот  будет  ближе.
Поймав в прицел белое брюхо вражеской машины, он  выпустил  в  него  целый
сноп белого металла.  У  него  на  глазах  машина  стала  разваливаться  в
воздухе. Он видел, как от нее  отлетают  отдельные  части  и  как  из  нее
вырвался огромный клуб черного дыма. Весь этот клубок обрушился  прямо  на
Квейля, так что он невольно наклонил голову. Он тотчас же поднял ее опять.
Но уже было поздно.
   Это было делом  мгновенья.  Четверть  секунды,  пока  голова  его  была
наклонена, решила все. Внезапно прямо перед ним вырос "Мессершмитт".
   Квейль знал, что ничего уже нельзя предотвратить. Рев  обоих  самолетов
слился в сплошной вой. Он знал, что ничего уже  нельзя  предотвратить,  но
все же дико вскрикнув, рванул ручку. Он несся прямо на "Мессершмитт".  Два
мощных мотора рвались навстречу друг другу,  два  гоночных  автомобиля  на
треке, две неистовые  молнии,  два  огромных  атома,  мчащихся  вперед  со
скоростью миллион миль в час. Он понял все.  О,  господи,  да  что  ж  это
такое! Елена, ребенок... Дожить!.. Встать  на  сиденье,  прыгнуть.  Все  в
этом... Ребенок, Елена... Встать, скорее, скорее, вот оно, встать, дожить,
черт, вот оно, вот оно, вот...
   Они рвались навстречу друг другу. Горелль взглянул вниз  и  увидел.  Он
увидел  неотвратимое.  Он  услышал  бешеный,   раздирающий   уши   вой   и
почувствовал  все  так,  как  будто  это  происходило  с  ним.  Он  увидел
оторванные куски, темный клубок в небе.
   Квейль видел, как на него рушится черная масса. Мысли его  закружились,
как смерч, но не простой, а разметающийся на вершине множеством  спиралей.
Бешеный бег вперед, сверхчеловеческое напряжение, скорость,  неотвратимое,
уцелеть, Елена, только бы  уцелеть,  и  быстрый  рывок  головы  кверху,  и
чудовищный бег вперед, и его собственный дикий вскрик.
   Горелль увидел желто-зеленое пламя и разлетающиеся части. Взметнувшийся
в небо огромный черный столб взрыва. Черный столб - и  полнейшая  пустота.
Он весь превратился в  зрение,  стараясь  поймать  глазами  белые  вспышки
парашютов. Их ждали все. Пилоты "Мессершмиттов" и "Харрикейнов" были в эту
минуту одно. Все они ждали белых вспышек парашютов. Все.
   Но вспышек не было. Ни той, ни другой. Ни одной.
   Только белое облако стояло в синем небе.
Обращений с начала месяца: 19, Last-modified: Fri, 15 Dec 2000 18:58:48 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321 Прогноз