--------------------
Артур Конан Дойл. Последнее дело Холмса
("Архив Шерлока Холмса" #11)
Arthur Conan Doyle. The Final Problem
("Memoirs of Sherlock Holmes" #11)
Перевод Д. Лившиц
____________________________________
Из библиотеки Олега Аристова
http://www.chat.ru/~ellib/
--------------------
С тяжелым сердцем приступаю я к последним строкам этих воспоминаний,
повествующих о необыкновенных талантах моего друга Шерлока Холмса. В
бессвязной и - я сам это чувствую - в совершенно неподходящей манере я
пытался рассказать об удивительных приключениях, которые мне довелось
пережить бок о бок с ним, начиная с того случая, который я в своих
записках назвал "Этюд в багровых тонах", и вплоть до истории с "Морским
договором", когда вмешательство моего друга, безусловно, предотвратило
серьезные международные осложнения. Признаться, я хотел поставить здесь
точку и умолчать о событии, оставившем такую пустоту в моей жизни, что
даже двухлетний промежуток оказался бессильным ее заполнить. Однако
недавно опубликованные письма полковника Джеймса Мориарти, в которых он
защищает память своего покойного брата, вынуждают меня взяться за перо, и
теперь я считаю своим долгом открыть людям глаза на то, что произошло.
Ведь одному мне известна вся правда, и я рад, что настало время, когда уже
нет причин ее скрывать.
Насколько мне известно, в газеты попали только три сообщения: заметка
в "Журналь де Женев" от 6 мая 1891 года, телеграмма агентства Рейтер в
английской прессе от 7 мая и, наконец, недавние письма, о которых
упомянуто выше. Из этих писем первое и второе чрезвычайно сокращены, а
последнее, как я сейчас докажу, совершенно искажает факты. Моя обязанность
- поведать наконец миру о том, что на самом деле произошло между
профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.
Читатель, может быть, помнит, что после моей женитьбы тесная дружба,
связывавшая меня и Холмса, приобрела несколько иной характер. Я занялся
частной врачебной практикой. Он продолжал время от времени заходить ко
мне, когда нуждался в спутнике для своих расследований, но это случалось
все реже и реже, а в 1890 году было только три случая, о которых у меня
сохранились какие-то записи.
Зимой этого года и в начале весны 1891-го газеты писали о том, что
Холмс приглашен французским правительством по чрезвычайно важному делу, и
из полученных от него двух писем - из Нарбонна и Нима - я заключил, что,
по-видимому, его пребывание во Франции сильно затянется. Поэтому я был
несколько удивлен, когда вечером 24 апреля он внезапно появился у меня в
кабинете. Мне сразу бросилось в глаза, что он еще более бледен и худ, чем
обычно.
- Да, я порядком истощил свои силы, - сказал он, отвечая скорее на
мой взгляд, чем на слова. - В последнее время мне приходилось
трудновато... Что, если я закрою ставни?
Комната была освещена только настольной лампой, при которой я обычно
читал. Осторожно двигаясь вдоль стены, Холмс обошел всю комнату,
захлопывая ставни и тщательно замыкая их засовами.
- Вы чего-нибудь боитесь? - спросил я.
- Да, боюсь.
- Чего же?
- Духового ружья.
- Дорогой мой Холмс, что вы хотите этим сказать?
- Мне кажется, Уотсон, вы достаточно хорошо меня знаете, и вам
известно, что я не робкого десятка. Однако не считаться с угрожающей тебе
опасностью - это скорее глупость, чем храбрость. Дайте мне, пожалуйста,
спичку.
Он закурил папиросу, и, казалось, табачный дым благотворно
подействовал на него.
- Во-первых, я должен извиниться за свой поздний визит, - сказал он.
- И, кроме того, мне придется попросить у вас позволения совершить второй
бесцеремонный поступок - перелезть через заднюю стену вашего сада, ибо я
намерен уйти от вас именно таким путем.
- Но что все это значит? - спросил я.
Он протянул руку ближе к лампе, и я увидел, что суставы двух его
пальцев изранены и в крови.
- Как видите, это не совсем пустяки, - сказал он с улыбкой. -
Пожалуй, этак можно потерять и всю руку. А где миссис Уотсон? Дома?
- Нет, она уехала погостить к знакомым.
- Ага! Так, значит, вы один?
- Совершенно один.
- Если так, мне легче будет предложить вам поехать со мной на
недельку на континент.
- Куда именно?
- Куда угодно. Мне решительно все равно.
Все это показалось мне как нельзя более странным. Холмс не имел
обыкновения праздно проводить время, и что-то в его бледном, изнуренном
лице говорило о дошедшем до предела нервном напряжении. Он заметил
недоумение в моем взгляде и, опершись локтями о колени и сомкнув кончики
пальцев, стал объяснять мне положение дел.
- Вы, я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти? - спросил он.
- Нет.
- Гениально и непостижимо. Человек опутал своими сетями весь Лондон,
и никто даже не слышал о нем. Это-то и поднимает его на недосягаемую
высоту в уголовном мире. Уверяю вас, Уотсон, что если бы мне удалось
победить этого человека, если бы я мог избавить от него общество, это было
бы венцом моей деятельности, я считал бы свою карьеру законченной и готов
был бы перейти к более спокойным занятиям. Между нами говоря, Уотсон,
благодаря последним двум делам, которые позволили мне оказать кое-какие
услуги королевскому дому Скандинавии и республике Франции, я имею
возможность вести образ жизни, более соответствующий моим наклонностям, и
серьезно заняться химией. Но я еще не могу спокойно сидеть в своем кресле,
пока такой человек, как профессор Мориарти, свободно разгуливает по улицам
Лондона.
- Что же он сделал?
- О, у него необычная биография! Он происходит из хорошей семьи,
получил блестящее образование и от природы наделен феноменальными
математическими способностями. Когда ему исполнился двадцать один год, он
написал трактат о биноме Ньютона, завоевавший ему европейскую известность.
После этого он получил кафедру математики в одном из наших провинциальных
университетов, и, по всей вероятности, его ожидала блестящая будущность.
Но в его жилах течет кровь преступника. У него наследственная склонность к
жестокости. И его необыкновенный ум не только не умеряет, но даже
усиливает эту склонность и делает ее еще более опасной. Темные слухи
поползли о нем в том университетском городке, где он преподавал, и в конце
концов он был вынужден оставить кафедру и перебраться в Лондон, где стал
готовить молодых людей к экзамену на офицерский чин... Вот то, что знают о
нем все, а вот что узнал о нем я.
Мне не надо вам говорить, Уотсон, что никто не знает лондонского
уголовного мира лучше меня. И вот уже несколько лет, как я чувствую, что
за спиною у многих преступников существует неизвестная мне сила - могучая
организующая сила, действующая наперекор закону и прикрывающая злодея
своим щитом. Сколько раз в самых разнообразных случаях, будь то подлог,
ограбление или убийство, я ощущал присутствие этой силы и логическим путем
обнаруживал ее следы также и в тех еще не распутанных преступлениях, к
расследованию которых я не был непосредственно привлечен. В течение
нескольких лет пытался я прорваться сквозь скрывавшую ее завесу, и вот
пришло время, когда я нашел конец нити и начал распутывать узел, пока эта
нить не привела меня после тысячи хитрых петель к бывшему профессору
Мориарти, знаменитому математику.
Он - Наполеон преступного мира, Уотсон. Он - организатор половины
всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе. Это
гений, философ, это человек, умеющий мыслить абстрактно. У него
первоклассный ум. Он сидит неподвижно, словно паук в центре своей паутины,
но у этой паутины тысячи нитей, и он улавливает вибрацию каждой из них.
Сам он действует редко. Он только составляет план. Но его агенты
многочисленны и великолепно организованы. Если кому-нибудь понадобится
выкрасть документ, ограбить дом, убрать с дороги человека, - стоит только
довести об этом до сведения профессора, и преступление будет подготовлено,
а затем и выполнено. Агент может быть пойман. В таких случаях всегда
находятся деньги, чтобы взять его на поруки или пригласить защитника. Но
главный руководитель, тот, кто послал этого агента, никогда не попадется:
он вне подозрений. Такова организация, Уотсон, существование которой я
установил путем логических умозаключений, и всю свою энергию я отдал на
то, чтобы обнаружить ее и сломить.
Но профессор хитро замаскирован и так великолепно защищен, что,
несмотря на все мои старания, раздобыть улики, достаточные для судебного
приговора, невозможно. Вы знаете, на что я способен, милый Уотсон, и все
же спустя три месяца я вынужден был признать, что наконец-то встретил
достойного противника. Ужас и негодование, которые внушали мне его
преступления, почти уступили место восхищению перед его мастерством.
Однако в конце концов он сделал промах, маленький, совсем маленький
промах, но ему нельзя было допускать и такого, поскольку за ним неотступно
следил я. Разумеется, я воспользовался этим промахом и, взяв его за
исходную точку, начал плести вокруг Мориарти свою сеть. Сейчас она почти
готова, и через три дня, то есть в ближайший понедельник, все будет
кончено, - профессор вместе с главными членами своей шайки окажется в
руках правосудия. А потом начнется самый крупный уголовный процесс нашего
века. Разъяснится тайна более чем сорока загадочных преступлений, и все
виновные понесут наказание. Но стоит поторопиться; сделать один неверный
шаг, и они могут ускользнуть от нас даже в самый последний момент.
Все было бы хорошо, если бы я мог действовать так, чтобы профессор
Мориарти не знал об этом. Но он слишком коварен. Ему становился известен
каждый шаг, который я предпринимал для того, чтобы поймать его в свои
сети. Много раз пытался он вырваться из них, но я каждый раз преграждал
ему путь. Право же, друг мой, если бы подробное описание этой безмолвной
борьбы могло появиться в печати, оно заняло бы свое место среди самых
блестящих и волнующих книг в истории детектива. Никогда еще я не
поднимался до такой высоты, и никогда еще не приходилось мне так туго от
действий противника. Его удары были сильны, но я отражал их с еще большей
силой. Сегодня утром я предпринял последние шаги, и мне нужны были еще три
дня, только три дня, чтобы завершить дело. Я сидел дома, обдумывая все
это, как вдруг дверь отворилась - передо мной стоял профессор Мориарти.
У меня крепкие нервы, Уотсон, но, признаюсь, я не мог не вздрогнуть,
увидев, что человек, занимавший все мои мысли, стоит на пороге моей
комнаты. Его наружность была хорошо знакома мне и прежде. Он очень тощ и
высок. Лоб у него большой, выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо
гладко выбритое, бледное, аскетическое, - что-то еще осталось в нем от
профессора Мориарти. Плечи сутулые - должно быть, от постоянного сидения
за письменным столом, а голова выдается вперед и медленно - по-змеиному,
раскачивается из стороны в сторону. Его колючие глаза так и впились в
меня.
"У вас не так развиты лобные кости, как я ожидал, - сказал он
наконец. - Опасная это привычка, мистер Холмс, держать заряженный
револьвер в кармане собственного халата".
Действительно, когда он вошел, я сразу понял, какая огромная
опасность мне угрожает: ведь единственная возможность спасения заключалась
для него в том, чтобы заставить мой язык замолчать навсегда. Поэтому я
молниеносно переложил револьвер из ящика стола в карман и в этот момент
нащупывал его через сукно. После его замечания я вынул револьвер из
кармана и, взведя курок, положил на стол перед собой. Мориарти продолжал
улыбаться и щуриться, но что-то в выражении его глаз заставляло меня
радоваться близости моего оружия.
"Вы, очевидно, не знаете меня", - сказал он.
"Напротив, - возразил я, - мне кажется, вам нетрудно было понять, что
я вас знаю. Присядьте, пожалуйста. Если вам угодно что-нибудь сказать, я
могу уделить вам пять минут".
"Все, что я хотел вам сказать, вы уже угадали", - ответил он.
"В таком случае, вы, вероятно, угадали мой ответ".
"Вы твердо стоите на своем?"
"Совершенно твердо".
Он сунул руку в карман, а я взял со стола револьвер. Но он вынул из
кармана только записную книжку, где были нацарапаны какие-то даты.
"Вы встали на моем пути четвертого января, - сказал он. - Двадцать
третьего вы снова причинили мне беспокойство. В середине февраля вы уже
серьезно потревожили меня. В конце марта вы совершенно расстроили мои
планы, а сейчас из-за вашей непрерывной слежки я оказался в таком
положении, что передо мной стоит реальная опасность потерять свободу. Так
продолжаться не может".
"Что вы предлагаете?" - спросил я.
"Бросьте это дело, мистер Холмс, - сказал он, покачивая головой. -
Право же, бросьте".
"После понедельника", - ответил я.
"Полноте, мистер Холмс. Вы слишком умны и, конечно, поймете меня: вам
необходимо устраниться. Вы сами повели дело так, что другого исхода нет. Я
испытал интеллектуальное наслаждение, наблюдая за вашими методами борьбы,
и, поверьте, был бы огорчен, если бы вы заставили меня прибегнуть к
крайним мерам... Вы улыбаетесь, сэр, но уверяю вас, я говорю искренне".
"Опасность - неизбежный спутник моей профессии", - заметил я.
"Это не опасность, а неминуемое уничтожение, - возразил он. - Вы
встали поперек дороги не одному человеку, а огромной организации, всю мощь
которой даже вы, при всем вашем уме, не в состоянии постигнуть. Вы должны
отойти в сторону, мистер Холмс, или вас растопчут".
"Боюсь, - сказал я, вставая, - что из-за вашей приятной беседы я могу
пропустить одно важное дело, призывающее меня в другое место".
Он тоже встал и молча смотрел на меня, с грустью покачивая головой.
"Ну что ж! - сказал он наконец. - Мне очень жаль, но я сделал все,
что мог. Я знаю каждый ход вашей игры. До понедельника вы бессильны. Это
поединок между нами, мистер Холмс. Вы надеетесь посадить меня на скамью
подсудимых - заявляю вам, что этого никогда не будет. Вы надеетесь
победить меня - заявляю вам, что это вам никогда не удастся. Если у вас
хватит умения погубить меня, то, уверяю вас, вы и сами погибните вместе со
мной".
"Вы наговорили мне столько комплиментов, мистер Мориарти, что я хочу
ответить вам тем же и потому скажу, что во имя общественного блага я с
радостью согласился бы на второе, будь я уверен в первом".
"Первого обещать не могу, зато охотно обещаю второе", - отозвался он
со злобной усмешкой и, повернувшись ко мне сутулой спиной, вышел,
оглядываясь и щурясь.
Такова была моя своеобразная встреча с профессором Мориарти, а,
говоря по правде, она оставила во мне неприятное чувство. Его спокойная и
точная манера выражаться заставляет вас верить в его искренность,
несвойственную заурядным преступникам. Вы, конечно, скажете мне: "Почему
же не прибегнуть к помощи полиции?" Но ведь дело в том, что удар будет
нанесен не им самим, а его агентами - в этом я убежден. И у меня уже есть
веские доказательства.
- Значит, на вас уже было совершено нападение?
- Милый мой Уотсон, профессор Мориарти не из тех, кто любит
откладывать дело в долгий ящик. После его ухода, часов около двенадцати,
мне понадобилось пойти на Оксфорд-стрит. Переходя улицу на углу
Бентинк-стрит и Уэлбек-стрит, я увидел парный фургон, мчавшийся со
страшной быстротой прямо на меня. Я едва успел отскочить на тротуар.
Какая-то доля секунды - и я был бы раздавлен насмерть. Фургон завернул за
угол и мгновенно исчез. Теперь уж я решил не сходить с тротуара, но на
Вир-стрит с крыши одного из домов упал кирпич и рассыпался на мелкие куски
у моих ног. Я подозвал полицейского и приказал осмотреть место
происшествия. На крыше были сложены кирпичи и шиферные плиты,
приготовленные для ремонта, и меня хотели убедить в том, что кирпич
сбросило ветром. Разумеется, я лучше знал, в чем дело, но у меня не было
доказательств. Я взял кэб и доехал до квартиры моего брата на Пэл-Мэл, где
и провел весь день. Оттуда я отправился прямо к вам. По дороге на меня
напал какой-то негодяй с дубинкой. Я сбил его с ног, и полиция задержала
его, но даю вам слово, что никому не удастся обнаружить связь между
джентльменом, о чьи передние зубы я разбил сегодня руку, и тем скромным
учителем математики, который, вероятно, решает сейчас задачи на грифельной
доске за десять миль отсюда. Теперь вы поймете, Уотсон, почему, придя к
вам, я прежде всего закрыл ставни и зачем мне понадобилось просить вашего
разрешения уйти из дома не через парадную дверь, а каким-нибудь другим,
менее заметным ходом.
Я не раз восхищался смелостью моего друга, но сегодня меня особенно
поразило его спокойное перечисление далеко не случайных происшествий этого
ужасного дня.
- Надеюсь, вы переночуете у меня? - спросил я.
- Нет, друг мой, я могу оказаться опасным гостем. Я уже обдумал план
действий, и все кончится хорошо. Сейчас дело находится в такой стадии, что
арест могут произвести и без меня. Моя помощь понадобится только во время
следствия. Таким образом, на те несколько дней, которые еще остаются до
решительных действий полиции, мне лучше всего уехать. И я был бы очень
рад, если бы вы могли, поехать со мной на континент.
- Сейчас у меня мало больных, - сказал я, - а мой коллега, живущий по
соседству, охотно согласится заменить меня. Так что я с удовольствием
поеду с вами.
- И можете выехать завтра же утром?
- Если это необходимо.
- О да, совершенно необходимо. Теперь выслушайте мои инструкции, и я
попрошу вас, Уотсон, следовать им буквально, так как нам предстоит вдвоем
вести борьбу против самого талантливого мошенника и самого мощного
объединения преступников во всей Европе. Итак, слушайте. Свой багаж, не
указывая на нем станции назначения, вы должны сегодня же вечером отослать
с надежным человеком на вокзал Виктория. Утром вы пошлете слугу за кэбом,
но скажете ему, чтобы он не брал ни первый, ни второй экипаж, которые
попадутся ему навстречу. Вы сядете в кэб и поедете на Стрэнд, к
Лоусерскому пассажу, причем адрес вы дадите кучеру на листке бумаги и
скажите, чтобы он ни в коем случае не выбрасывал его. Расплатитесь с ним
заранее и, как только кэб остановится, моментально нырните в пассаж с тем
расчетом, чтобы ровно в четверть десятого оказаться на другом его конце.
Там, у самого края тротуара, вы увидите небольшой экипаж. Править им будет
человек в плотном черном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Вы
сядете в этот экипаж и прибудете на вокзал как раз вовремя, чтобы попасть
на экспресс, отправляющийся на континент.
- А где я должен встретиться с вами?
- На станции. Нам будет оставлено второе от начала купе первого
класса.
- Так, значит, мы встретимся уже в вагоне?
- Да.
Тщетно я упрашивал Холмса остаться у меня ночевать. Мне было ясно,
что он боится навлечь неприятности на приютивший его дом и что это
единственная причина, которая гонит его прочь. Сделав еще несколько
торопливых указаний по поводу наших завтрашних дел, он встал, вышел вместе
со мной в сад, перелез через стенку прямо на Мортимер-стрит, свистком
подозвал кэб, и я услышал удаляющийся стук колес.
На следующее утро я в точности выполнил указания Холмса. Кэб был взят
со всеми необходимыми предосторожностями - он никак не мог оказаться
ловушкой, - и сразу после завтрака я поехал в условленное место. Подъехав
к Лоусерскому пассажу, я пробежал через него со всей быстротой, на какую
был способен, и увидел карету, которая ждала меня, как было условлено.
Как только я сел в нее, огромного роста кучер, закутанный в темный плащ,
стегнул лошадь и мигом довез меня до вокзала Виктория. Едва я успел сойти,
он повернул экипаж и снова умчался, даже не взглянув в мою сторону.
Пока все шло прекрасно. Мой багаж уже ждал меня на вокзале, и я без
труда нашел купе, указанное Холмсом, хотя бы потому, что оно было
единственное с надписью "занято". Теперь меня тревожило только одно -
отсутствие Холмса. Я посмотрел на вокзальные часы: до отхода поезда
оставалось всего семь минут. Напрасно искал я в толпе отъезжающих и
провожающих худощавую фигуру моего друга - его не было. Несколько минут я
убил, помогая почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся на ломаном
английском языке объяснить носильщику, что его багаж должен быть отправлен
прямо в Париж. Потом я еще раз обошел платформу и вернулся в свое купе,
где застал уже знакомого мне дряхлого итальянца. Оказалось, что, хотя у
него не было билета в это купе, носильщик все-таки усадил его ко мне.
Бесполезно было объяснять моему непрошеному дорожному спутнику, что его
вторжение мне неприятно: я владел итальянским еще менее, чем он
английским. Поэтому я только пожимал плечами и продолжал тревожно смотреть
в окно, ожидая моего друга. Мною начал овладевать страх: а вдруг его
отсутствие означало, что за ночь с ним произошло какое-нибудь несчастье!
Уже все двери были закрыты, раздался свисток, как вдруг...
- Милый Уотсон, вы даже не соблаговолите поздороваться со мной! -
произнес возле меня чей-то голос.
Я оглянулся, пораженный. Пожилой священник стоял теперь ко мне лицом.
На секунду его морщины разгладились, нос отодвинулся от подбородка, нижняя
губа перестала выдвигаться вперед, а рот - шамкать, тусклые глаза
заблистали прежним огоньком, сутулая спина выпрямилась. Но все это длилось
одно мгновение, и Холмс исчез также быстро, как появился.
- Боже милостивый! - вскричал я. - Ну и удивили же вы меня!
- Нам все еще необходимо соблюдать максимальную осторожность, -
прошептал он. У меня есть основания думать, что они напали на наш след. А,
вот и сам Мориарти!
Поезд как раз тронулся, когда Холмс произносил эти слова. Выглянув из
окна и посмотрев назад, я увидел высокого человека, который яростно
расталкивал толпу и махал рукой, словно желая остановить поезд. Однако
было уже поздно: скорость движения все увеличивалась, и очень быстро
станция осталась позади.
- Вот видите, - сказал Холмс со смехом, - несмотря на все наши
предосторожности, нам еле-еле удалось отделаться от этого человека. Он
встал, снял с себя черную сутану и шляпу - принадлежности своего маскарада
- и спрятал их в саквояж.
- Читали вы утренние газеты, Уотсон?
- Нет.
- Значит, вы еще не знаете о том, что случилось на Бейкер-стрит?
- Бейкер-стрит?
- Сегодня ночью они подожгли нашу квартиру, но большого ущерба не
причинили.
- Как же быть. Холмс? Это становится невыносимым.
- По-видимому, после того как их агент с дубинкой был арестован, они
окончательно потеряли мой след. Иначе они не могли бы предположить, что я
вернулся домой. Но потом они, как видно, стали следить за вами - вот что
привело Мориарти на вокзал Виктория. Вы не могли сделать какой-нибудь
промах по пути к вокзалу?
- Я в точности выполнил все ваши указания.
- Нашли экипаж на месте?
- Да, он ожидал меня.
- А кучера вы узнали?
- Нет.
- Это был мой брат, Майкрофт. В таких делах лучше не посвящать в свои
секреты наемного человека. Ну, а теперь мы должны подумать, как нам быть с
Мориарти.
- Поскольку мы едем экспрессом, а пароход отойдет, как только придет
наш поезд, мне кажется, теперь уже им не за что не угнаться за нами.
- Милый мой Уотсон, ведь я говорил вам, что, когда речь идет об
интеллекте, к этому человеку надо подходить точно с той же меркой, что и
ко мне. Неужели вы думаете, что если бы на месте преследователя был я,
такое ничтожное происшествие могло бы меня остановить? Ну, а если нет, то
почему же вы так плохо думаете о нем?
- Но что он может сделать?
- То же, что сделал бы я.
- Тогда скажите мне, как поступили бы вы.
- Заказал бы экстренный поезд.
- Но ведь он все равно опоздает.
- Никоим образом. Наш поезд останавливается в Кентербери, а там
всегда приходится по крайней мере четверть часа ждать парохода. Вот там-то
он нас и настигнет.
- Можно подумать, что преступники мы, а не он. Прикажите арестовать
его, как только он приедет.
- Это уничтожило бы плоды трехмесячной работы. Мы поймали крупную
рыбку, а мелкая уплыла бы из сетей в разные стороны. В понедельник все они
будут в наших руках. Нет, сейчас арест недопустим.
- Что же нам делать?
- Мы должны выйти в Кентербери.
- А потом?
- А потом нам придется проехать в Ньюхейвен и оттуда - в Дьепп.
Мориарти снова сделает тоже, что сделал бы я: он приедет в Париж, пойдет в
камеру хранения багажа, определит, какие чемоданы наши, и будет там два
дня ждать. Мы же тем временем купим себе пару ковровых дорожных мешков,
поощряя таким образом промышленность и торговлю тех мест, по которым будем
путешествовать, и спокойно направимся в Швейцарию через Люксембург и
Базель.
Я слишком опытный путешественник и потому не позволил себе огорчаться
из-за потери багажа, но, признаюсь, мне была неприятна мысль, что мы
должны увертываться и прятаться от преступника, на счету которого столько
гнусных злодеяний. Однако Холмс, конечно, лучше понимал положение вещей.
Поэтому в Кентербери мы вышли. Здесь мы узнали, что поезд в Ньюхейвен
отходит только через час.
Я все еще уныло смотрел на исчезавший вдали багажный вагон, быстро
уносивший весь мой гардероб, когда Холмс дернул меня за рукав и показал на
железнодорожные пути.
- Видите, как быстро! - сказал он.
Вдалеке, среди Кентских лесов, вилась тонкая струйка дыма. Через
минуту другой поезд, состоявший из локомотива с одним вагоном, показался
на изогнутой линии рельсов, ведущей к станции. Мы едва успели спрятаться
за какими-то тюками, как он со стуком и грохотом пронесся мимо нас, дохнув
нам в лицо струей горячего пара.
- Проехал! - сказал Холмс, следя взглядом за вагоном, подскакивавшим
и слегка покачивавшимся на рельсах. - Как видите, проницательность нашего
друга тоже имеет границы. Было бы поистине чудом, если бы он сделал точно
те же выводы, какие сделал я, и действовал бы в соответствии с ними.
- А что бы он сделал, если бы догнал нас?
- Без сомнения, попытался бы меня убить. Ну, да ведь и я не стал бы
дожидаться его сложа руки. Теперь вопрос в том, позавтракать ли нам здесь
или рискнуть умереть с голоду и подождать до Ньюхейвена.
В ту же ночь мы приехали в Брюссель и провели там два дня, а на
третий двинулись в Страсбург. В понедельник утром Холмс послал телеграмму
лондонской полиции, и вечером, придя в нашу гостиницу, мы нашли там ответ.
Холмс распечатал телеграмму и с проклятием швырнул ее в камин.
- Я должен был это предвидеть! - простонал он. - Бежал!
- Мориарти?
- Они накрыли всю шайку, кроме него! Он один ускользнул! Ну, конечно,
я уехал, и этим людям было не справиться с ним. Хотя я был уверен, что дал
им в руки все нити. Знаете, Уотсон, вам лучше поскорее вернуться в Англию.
- Почему это?
- Я теперь опасный спутник. Этот человек потерял все. Если он
вернется в Лондон, он погиб. Насколько я понимаю его характер, он направит
теперь все силы на то, чтобы отомстить мне. Он очень ясно высказался во
время нашего короткого свидания, и я уверен, что это не пустая угроза.
Право же, я советую вам вернуться в Лондон, к вашим пациентам.
Но я, старый солдат и старинный друг Холмса, конечно, не счел
возможным покинуть его в такую минуту. Более получаса мы спорили об этом,
сидя в ресторане страсбургской гостиницы, и в ту же ночь двинулись дальше,
в Женеву.
Целую неделю мы с наслаждением бродили по долине Роны, а потом,
миновав Лейк, направились через перевал Гемми, еще покрытый глубоким
снегом, и дальше - через Интерлакен - к деревушке Мейринген. Это была
чудесная прогулка - нежная весенняя зелень внизу и белизна девственных
снегов наверху, над нами, - но мне было ясно, что ни на одну минуту Холмс
не забывал о нависшей над ним угрозе. В уютных альпийских деревушках, на
уединенных горных тропах - всюду я видел по его быстрому, пристальному
взгляду, внимательно изучающему лицо каждого встречного путника, что он
твердо убежден в неотвратимой опасности, идущей за нами по пятам.
Помню такой случай: мы проходили через Гемми и шли берегом
задумчивого Даубена, как вдруг большая каменная глыба сорвалась со скалы,
возвышавшейся справа, скатилась вниз и с грохотом погрузилась в озеро
позади нас. Холмс вбежал на скалу и, вытянув шею, начал осматриваться по
сторонам. Тщетно уверял его проводник, что весною обвалы каменных глыб -
самое обычное явление в здешних краях. Холмс ничего не ответил, но
улыбнулся мне с видом человека, который давно уже предугадывал эти
события.
И все же при всей своей настороженности он не предавался унынию.
Напротив, я не помню, чтобы мне когда-либо приходилось видеть его в таком
жизнерадостном настроении. Он снова и снова повторял, что, если бы
общества было избавлено от профессора Мориарти, он с радостью прекратил бы
свою деятельность.
- Мне кажется, я имею право сказать, Уотсон, что не совсем бесполезно
прожил свою жизнь, - говорил он, - и даже если бы мой жизненный путь
должен был оборваться сегодня, я все-таки мог бы оглянуться на него с
чувством душевного удовлетворения. Благодаря мне воздух Лондона стал чище.
Я принимал участие в тысяче с лишним дел и убежден, что никогда не
злоупотреблял своим влиянием, помогая неправой стороне. В последнее время
меня, правда, больше привлекало изучение загадок, поставленных перед нами
природой, нежели те поверхностные проблемы, ответственность за которые
несет несовершенное устройство нашего общества. В тот день, Уотсон, когда
я увенчаю свою карьеру поимкой или уничтожением самого опасного и самого
талантливого преступника в Европе, вашим мемуарам придет конец.
Теперь я постараюсь коротко, но точно изложить то немногое, что еще
осталось недосказанным. Мне нелегко задерживаться на этих подробностях, но
я считаю своим долгом не пропустить ни одной из них.
3 мая мы пришли в местечко Мейринген и остановились в гостинице
"Англия", которую в то время содержал Петер Штайлер-старший. Наш хозяин
был человек смышленый и превосходно говорил по-английски, так как около
трех лет прослужил кельнером в гостинице "Гровнер" в Лондоне. 4 мая, во
второй половине дня, мы по его совету отправились вдвоем в горы с
намерением провести ночь в деревушке Розенлау. Хозяин особенно
рекомендовал нам осмотреть Рейхенбахский водопад, который находится
примерно на половине подъема, но несколько в стороне.
Это - поистине страшное место. Вздувшийся от тающих снегов горный
поток низвергается в бездонную пропасть, и брызги взлетают из нее, словно
дым из горящего здания. Ущелье, куда устремляется поток, окружено
блестящими скалами, черными, как уголь. Внизу, на неизмеримой глубине, оно
суживается, превращаясь в пенящийся, кипящий колодец, который все время
переполняется и со страшной силой выбрасывает воду обратно, на зубчатые
скалы вокруг. Непрерывное движение зеленых струй, с беспрестанным грохотом
падающих вниз, плотная, волнующаяся завеса водяной пыли, в безостановочном
вихре взлетающей вверх, - все это доводит человека до головокружения и
оглушает его своим несмолкаемым ревом.
Мы стояли у края, глядя в пропасть, где блестела вода, разбивавшаяся
далеко внизу о черные камни, и слушали доносившееся из бездны бормотание,
похожее на человеческие голоса.
Дорожка, по которой мы поднялись, проложена полукругом, чтобы дать
туристам возможность лучше видеть водопад, но она кончается обрывом, и
путнику приходится возвращаться той же дорогой, какой он пришел. Мы как
раз повернули, собираясь уходить, как вдруг увидели мальчика-швейцарца,
который бежал к нам навстречу с письмом в руке. На конверте стоял штамп
той гостиницы, где мы остановились. Оказалось, это письмо от хозяина и
адресовано мне. Он писал, что буквально через несколько минут после нашего
ухода в гостиницу прибыла англичанка, находящаяся в последней стадии
чахотки. Она провела зиму в Давосе, а теперь ехала к своим друзьям в
Люцерн, но по дороге у нее внезапно пошла горлом кровь. По-видимому, ей
осталось жить не более нескольких часов, но для нее было бы большим
утешением видеть около себя доктора англичанина, и если бы я приехал,
то... и т.д. и т.д. В постскриптуме добряк Штайлер добавлял, что он и сам
будет мне крайне обязан, если я соглашусь приехать, так как приезжая дама
категорически отказывается от услуг врача-швейцарца, и что на нем лежит
огромная ответственность.
Я не мог не откликнуться на это призыв, не мог отказать в просьбе
соотечественнице, умиравшей на чужбине. Но вместе с тем я опасался
оставить Холмса одного. Однако мы решили, что с ним в качестве проводника
и спутника останется юный швейцарец, а я вернусь в Мейринген. Мой друг
намеревался еще немного побыть у водопада, а затем потихоньку отправиться
через холмы в Розенлау, где вечером я должен был к нему присоединиться.
Отойдя немного, я оглянулся: Холмс стоял, прислонясь к скале, и, скрестив
руки, смотрел вниз, на дно стремнины. Я не знал тогда, что больше мне не
суждено было видеть моего друга.
Спустившись вниз, я еще раз оглянулся. С этого места водопад уже не
был виден, но я разглядел ведущую к нему дорожку, которая вилась вдоль
уступа горы. По этой дорожке быстро шагал какой-то человек. Его черный
силуэт отчетливо выделялся на зеленом фоне. Я заметил его, заметил
необыкновенную быстроту, с какой он поднимался, но я и сам очень спешил к
моей больной, а потому вскоре забыл о нем.
Примерно через час я добрался до нашей гостиницы в Мейрингене. Старик
Штайлер стоял на дороге.
- Ну что? - спросил я, подбегая к нему. - Надеюсь, ей не хуже?
На лице у него выразилось удивление, брови поднялись. Сердце у меня
так и оборвалось.
- Значит, не вы писали это? - спросил я, вынув из кармана письмо. - В
гостинице нет больной англичанки?
- Ну, конечно, нет! - вскричал он. - Но что это? На конверте стоит
штамп моей гостиницы?.. А, понимаю! Должно быть, письмо написал высокий
англичанин, который приехал вскоре после вашего ухода. Он сказал, что...
Но я не стал ждать дальнейших объяснений хозяина. Охваченный ужасом,
я уже бежал по деревенской улице к той самой горной дорожке, с которой
только что спустился.
Спуск к гостинице занял у меня час, и, несмотря на то, что я бежал
изо всех сил, прошло еще два, прежде чем я снова достиг Рейхенбахского
водопада. Альпеншток Холмса все еще стоял у скалы, возле которой я его
оставил, но самого Холмса не было, и я тщетно звал его. Единственным
ответом было эхо, гулко повторявшее мой голос среди окружавших меня
отвесных скал.
При виде этого альпенштока я похолодел. Значит, Холмс не ушел на
Розенлау. Он оставался здесь, на этой дорожке шириной в три фута,
окаймленной отвесной стеной с одной стороны и заканчивающейся отвесным
обрывом с другой. И здесь его настиг враг. Юного швейцарца тоже не было.
По-видимому, он был подкуплен Мориарти и оставил противников с глазу на
глаз. А что случилось потом? Кто мог сказать мне, что случилось потом?
Минуты две я стоял неподвижно, скованный ужасом, силясь прийти в
себя. Потом я вспомнил о методе самого Холмса и сделал попытку применить
его, чтобы объяснить себе разыгравшуюся трагедию. Увы, это было нетрудно!
Во время нашего разговора мы с Холмсом не дошли до конца тропинки, и
альпеншток указывал на то место, где мы остановились. Черноватая почва не
просыхает здесь изза постоянных брызг потока, так что птица - и та
оставила бы на ней свой след. Два ряда шагов четко отпечатывались почти у
самого конца тропинки. Они удалялись от меня. Обратных следов не было. За
несколько шагов от края земля была вся истоптана и разрыта, а терновник и
папоротник вырваны и забрызганы грязью. Я лег лицом вниз и стал
всматриваться в несущийся поток. Стемнело, и теперь я мог видеть только
блестевшие от сырости черные каменные стены да где-то далеко в глубине
сверканье бесчисленных водяных брызг. Я крикнул, но лишь гул водопада,
чем-то похожий на человеческие голоса, донесся до моего слуха.
Однако судьбе было угодно, чтобы последний привет моего друга и
товарища все-таки дошел до меня. Как я уже сказал, его альпеншток остался
прислоненным к невысокой скале, нависшей над тропинкой. И вдруг на
верхушке этого выступа что-то блеснуло. Я поднял руку, то был серебряный
портсигар, который Холмс всегда носил с собой. Когда я взял его, несколько
листочков бумаги, лежавших под ним, рассыпались и упали на землю. Это были
три листика, вырванные из блокнота и адресованные мне. Характерно, что
адрес был написан так же четко, почерк был так же уверен и разборчив, как
если бы Холмс писал у себя в кабинете.
"Дорогой мой Уотсон, - говорилось в записке. - Я пишу Вам эти строки
благодаря любезности мистера Мориарти, который ждет меня для
окончательного разрешения вопросов, касающихся нас обоих. Он бегло
обрисовал мне способы, с помощью которых ему удалось ускользнуть от
английской полиции, и узнать о нашем маршруте. Они только подтверждают мое
высокое мнение о его выдающихся способностях. Мне приятно думать, что я
могу избавить общество от дальнейших неудобств, связанных с его
существованием, но боюсь, что это будет достигнуто ценой, которая огорчит
моих друзей, и особенно Вас, дорогой Уотсон. Впрочем, я уже говорил Вам,
что мой жизненный путь дошел до своей высшей точки, и я не мог бы желать
для себя лучшего конца. Между прочим, если говорить откровенно, я нимало
не сомневался в том, что письмо из Мейрингена западня, и, отпуская Вас,
был твердо убежден, что последует нечто в этом роде. Передайте инспектору
Петерсону, что бумаги, необходимые для разоблачения шайки, лежат у меня в
столе, в ящике под литерой "М" - синий конверт с надписью "Мориарти".
Перед отъездом из Англии я сделал все необходимые распоряжения
относительно моего имущества и оставил их у моего брата Майкрофта.
Прошу Вас передать мой сердечный привет миссис Уотсон.
Искренне преданный Вам Шерлок Холмс".
Остальное можно рассказать в двух словах. Осмотр места происшествия,
произведенный экспертами, не оставил никаких сомнений в том, что схватка
между противниками кончилась так, как она неизбежно должна была кончиться
при данных обстоятельствах: видимо, они вместе упали в пропасть, так и не
разжав смертельных объятий. Попытки отыскать трупы были тотчас же признаны
безнадежными, и там, в глубине этого страшного котла кипящей воды и
бурлящей пены, навеки остались лежать тела опаснейшего преступника и
искуснейшего поборника правосудия своего времени. Мальчика-швейцарца так и
не нашли - разумеется, это был один из многочисленных агентов,
находившихся в распоряжении Мориарти. Что касается шайки, то, вероятно,
все в Лондоне помнят, с какой полнотой улики, собранные Холмсом,
разоблачили всю организацию и обнаружили, в каких железных тисках держал
ее покойный Мориарти. На процессе страшная личность ее главы и
вдохновителя осталась почти не освещенной, и если мне пришлось раскрыть
здесь всю правду о его преступной деятельности, это вызвано теми
недобросовестными защитниками, которые пытались обелить его память
нападками на человека, которого я всегда буду считать самым благородным и
самым мудрым из всех известных мне людей.
Перевод Д. Лившиц
__________________________________________________________________________
Отсканировано с книги: Артур Конан Дойл "Записи о Шерлоке Холмсе",
Москва, издательство "Правда", 1983 г.
Дата последней редакции: 24.06.1998
Обращений с начала месяца: 51, Last-modified: Fri, 14 Aug 1998 12:55:43 GMT