Мой друг Уотсон не отличается глубиной ума, зато упрямства
ему не занимать. Вот уже сколько времени он уговаривает меня
описать одно из моих дел. Впрочем, я сам, пожалуй, дал ему
повод докучать мне этой просьбой, ибо не раз говорил, что его
рассказы поверхностны и что он потворствует вкусам публики,
вместо того чтобы строго придерживаться истины. "Попробуйте
сами, Холмс!" -- обычно отвечал он, и, должен признаться, едва
взяв в руки перо, я уже испытываю желание изложить эту историю
так, чтобы она понравилась читателю. Дело, о котором пойдет
речь, безусловно, заинтересует публику -- это одно из самых
необычных дел в моей практике, хотя Уотсон даже не упоминает о
нем в своих заметках. Заговорив о моем старом друге и биографе,
я воспользуюсь случаем и объясню, пожалуй, зачем я обременяю
себя партнером, распутывая ту или иную загадку. Я делаю это не
из прихоти и не из дружеского расположения к Уотсону, а потому,
что он обладает присущими только ему особенностями, о которых
обычно умалчивает, когда с неумеренным пылом описывает мои
таланты. Партнер, пытающийся предугадать ваши выводы и способ
действия, может лишь испортить дело, но человек, который
удивляется каждому новому обстоятельству, вскрытому в ходе
расследования, и считает загадку неразрешимой, является
идеальным помощником.
Судя по заметкам в моей записной книжке, мистер Джеймс М.
Додд посетил меня в январе 1903 года, сразу же, как только
закончилась война с бурами. Это был высокий, энергичный,
обожженный солнцем англичанин. Старина Уотсон в то время
покинул меня ради жены -- единственный эгоистический поступок,
совершенный им за все время, что мы знали друг друга. Я остался
один.
У меня есть привычка садиться спиной к окну, а посетителя
усаживать в кресло напротив, так, чтобы свет падал на него.
Мистер Джеймс М. Додд, видимо, испытывал некоторое затруднение,
не зная, с чего начать беседу. Я же не торопился прийти ему на
помощь, предпочитая молча наблюдать за ним. Однако я не раз
убеждался, как важно поразить клиентов своей осведомленностью,
и потому решил наконец сообщить кое-какие выводы.
-- Из Южной Африки, сэр, я полагаю?
-- Да, сэр, -- ответил он с некоторым удивлением.
-- Имперский, кавалерийский полк территориальной армии,
разумеется.
-- Совершенно правильно.
-- Мидлсекский корпус, несомненно?
-- Так точно, мистер Холмс. Да вы чародей!
Видя его изумление, я улыбнулся.
-- Когда ко мне приходит столь энергичный на вид
джентльмен, с лицом, загоревшим явно не под английским солнцем,
и с носовым платком в рукаве, а не в кармане, -- совсем не
трудно определить, кто он. У вас небольшая бородка, а это
значит, что вы не из регулярной армии. Выправка заправского
кавалериста. Из вашей визитной карточки видно, что вы биржевой
маклер с Трогмортон-стрит, -- поэтому я и упомянул Мидлсекс. В
каком же еще полку вы могли служить?
-- Вы все видите!
-- Не больше, чем вы, но я приучил себя анализировать все,
что замечаю. Однако, мистер Додд, вы зашли ко мне сегодня утром
не ради того, чтобы побеседовать об искусстве наблюдения. Так
что же происходит в Таксбери-олд-парк?
-- Мистер Холмс!..
-- Мой дорогой сэр, я не делаю никакого открытия. Именно
это место указано на бланке вашего письма, а из вашей
настоятельной просьбы о свидании вытекает, что произошло нечто
неожиданное и серьезное.
-- Да, да, конечно. Но письмо написано в полдень, и с тех
пор произошло многое. Если бы полковник Эмсуорт не выгнал
меня...
-- Выгнал?!
-- По существу, да. Суровый человек этот полковник
Эмсуорт. Трудно было сыскать в свое время более исправного
армейского служаку, к тому же в армии в те годы грубость вообще
считалась чем-то само собой разумеющимся. Я бы не стал
связываться с полковником, если бы не Годфри.
Я закурил трубку и откинулся на спинку кресла.
-- Может быть, вы объясните, о чем идет речь?
Мистер Додд усмехнулся.
-- Я уже привык, что вы сами все знаете. Хорошо, я сообщу
вам факты и надеюсь, что вы найдете им объяснение. Я не спал
всю ночь, но чем больше ломал голову, тем невероятнее казалась
мне вся эта история.
На военную службу я поступил в январе 1901 года, как раз
два года назад, и попал в тот же эскадрон, где служил молодой
Годфри Эмсуорт. Он был единственным сыном полковника Эмсуорта,
того самого, что получил Крест Виктории в Крымской войне, -- в
жилах у Годфри текла солдатская кровь, и неудивительно, что он
пошел добровольцем в армию. Лучшего парня не было во всем
полку. Мы подружились, как могут подружиться только люди,
которые ведут одинаковый образ жизни, делят одни и те же
радости и печали. Он стал моим другом, а в армии это много
значит. Целый год мы участвовали в ожесточенных боях, вместе
переживали и поражения и победы. Затем в сражении у
Брильянт-хилл, близ Претории, он был ранен пулей из
крупнокалиберной винтовки. Я получил от него два письма -- одно
из госпиталя в Кейптауне, другое из Саутгемптона. После этого,
мистер Холмс, за шесть с лишним месяцев он не написал мне ни
слова, ни единого слова, а ведь он был моим ближайшим другом.
Ну вот. Как только кончилась война и мы вернулись по
домам, я написал его отцу и попросил сообщить, что ему известно
о Годфри. Никакого ответа. Через некоторое время я написал
снова. На этот раз пришел короткий и грубый ответ. Годфри,
говорилось в нем, отправился в кругосветное путешествие и вряд
ли вернется раньше, чем через год. Вот и все.
Такой ответ не удовлетворил меня, мистер Холмс. Вся эта
история показалась мне чертовски неправдоподобной. Такой
парень, как Годфри, не мог забыть так быстро своего друга. Нет,
это совсем на него не походило. Кроме того, случайно я узнал,
что ему предстояло получить большое наследство и что он не
всегда жил в согласии со своим отцом. Старик бывал очень груб,
и самолюбивый юноша не хотел покорно переносить его выходки.
Нет, нет, ответ отца меня не удовлетворил, и я решил
разобраться, что произошло. К сожалению, в результате
двухлетнего отсутствия дела мои пришли в расстройство, и только
на этой неделе я смог вновь вернуться к истории с Годфри. Но уж
если я вернулся, то теперь брошу все, а дело до конца доведу.
Мистер Джеймс М. Додд выглядел человеком, которого
предпочтительнее иметь в числе друзей, нежели врагов. Его
голубые глаза выражали непреклонность, а квадратный подбородок
свидетельствовал о настойчивом и твердом характере.
-- Ну и что же вы сделали? -- поинтересовался я.
-- Прежде всего я решил побывать у него в доме, в
Таксбери-олд-парк, и выяснить обстановку на месте. Я предпринял
лобовую атаку и написал его матери (с грубияном отцом я уже
столкнулся и больше не хотел с ним связываться), что Годфри был
моим приятелем, я мог бы рассказать много интересного о наших
совместных переживаниях, и, так как скоро должен побывать в
соседних с имением местах, не будет ли она возражать, если я...
и т. д. и т. п. В ответ я получил вполне любезное приглашение
остановиться на ночь у них. Вот почему я и отправился туда в
понедельник.
Не так-то просто оказалось попасть в Таксбери-олд-парк: от
ближайшего населенного пункта нужно было добираться до него
миль пять. На станцию за мной никто не приехал, и мне пришлось
отправиться пешком, с чемоданом в руке, так что, когда я пришел
на место, уже почти стемнело. Дом -- огромный и какой-то
несуразный -- стоял посреди большого парка. Я бы сказал, что в
нем сочеталась архитектура разных эпох и стилей, начиная с
деревянных сооружений елизаветинских времен и кончая портиком в
викторианском стиле Комнаты дома, где, казалось, блуждают тени
прошлого и скрыты какие-то тайны, были обшиты панелями и
украшены многочисленными гобеленами и полувыцветшими картинами.
Старик дворецкий, по имени Ралф, был, наверно, не моложе самого
дома, а его жена -- еще дряхлее. Несмотря на ее странный вид, я
сразу почувствовал к ней расположение: она была нянькой Годфри,
и я не раз слышал, как он называл ее своей второй матерью. Мать
Годфри -- маленькая, ласковая, седенькая, как белая мышь,
старушка -- тоже мне понравилась. Зато сам полковник никакой
симпатии у меня не вызвал.
Мы поссорились с ним в первые же минуты, и я бы немедленно
вернулся на станцию, если бы не мысль о том, что именно этого
он, возможно, и добивается.
Едва я появился в доме, как меня сразу провели к нему в
кабинет, где я увидел огромного сутулого человека с
прокопченной -- так мне показалось -- кожей и седой
растрепанной бородой; он сидел за письменным столом, заваленным
бумагами. Покрытый красными жилками нос торчал, как клюв грифа,
а из-под косматых бровей свирепо смотрели серые глаза. Теперь я
понял, почему Годфри так неохотно говорил об отце.
-- Ну-с, сэр, -- пронзительным голосом начал он, --
хотелось бы мне знать истинные причины вашего визита.
Я ответил, что уже объяснил их в письме его жене.
-- Да, да, вы утверждаете, что знали Годфри в Африке. Но
почему, собственно, мы должны верить вам на слово?
-- У меня с собой его письма.
-- Позвольте взглянуть.
Он быстро просмотрел два письма, которые я вручил, потом
бросил их мне обратно,
-- Ну и что же? -- спросил он.
-- Я привязался к вашему сыну Годфри, сэр. Нас связывала
большая дружба, мы с ним много пережили. Меня, естественно,
удивляет, почему он вдруг перестал писать мне. Я хочу знать,
что с ним произошло.
-- Насколько мне помнится, я уже писал вам и все объяснил.
Он отправился в кругосветное путешествие. Служба в Африке
отрицательно сказалась на его здоровье, и мы с его матерью
решили, что ему необходимы полный отдых и перемена обстановки.
Не откажите в любезности поставить об этом в известность всех
других его приятелей.
-- Разумеется, -- ответил я. -- Но будьте добры, назовите,
пожалуйста, пароходную линию и корабль, на котором он отплыл, а
также дату отплытия. Уверен, что мне удастся переслать ему
письмо.
Моя просьба одновременно и озадачила, и привела в
раздражение моего хозяина. Его мохнатые брови нахмурились, он
нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Наконец он взглянул
на меня, и на его лице появилось то же самое выражение, какое
бывает у шахматиста, оценивавшего все коварство очередного хода
противника и решившего достойно его парировать.
-- Мистер Додд, -- сказал он, -- многие на моем месте
нашли бы вашу настойчивость возмутительной, переходящей в
откровенную наглость.
-- Моя настойчивость только доказывает, как искренне я
привязан к вашему сыну, сэр.
-- Не спорю. Именно поэтому я проявляю такую
снисходительность. И тем не менее я вынужден просить вас
отказаться от дальнейшего наведения всяких справок. У каждой
семьи есть свои сугубо частные дела, и не всегда уместно
посвящать в них посторонних, какими бы добрыми побуждениями те
ни руководствовались. Моей жене очень хотелось бы услышать все,
что вы знаете о военной жизни Годфри, но я прошу вас не
задавать вопросов, относящихся к настоящему или будущему. Это
ни к чему не приведет, а только поставит нас в щекотливое и
даже трудное положение.
Я понял, мистер Холмс, что из расспросов ничего не выйдет.
Мне оставалось лишь принять условия старика, но в душе я дал
клятву не успокаиваться до тех пор, пока не выясню судьбу
друга. Вечер прошел скучно. Мы втроем мирно поужинали в мрачной
и какой-то поблекшей комнате. Старушка нетерпеливо
расспрашивала меня о своем сыне, старик был угрюм и подавлен.
Церемония ужина производила на меня столь тягостное
впечатление, что под первым же благовидным предлогом я
извинился и ушел в отведенную мне комнату. Это была большая,
скудно обставленная комната на первом этаже, такая же мрачная,
как и весь дом, но если в течение целого года единственным
ложем человеку служила южноафриканская степь, мистер Холмс, он
перестает быть чересчур разборчивым в отношении ночлега. Я
раздвинул занавеси и выглянул в парк; вечер выдался
великолепный, яркий лунный свет заливал все вокруг. Я уселся
перед пылающим камином, поставил лампу на столик и попытался
занять себя чтением романа. Дверь вдруг отворилась, и вошел
старик дворецкий Ралф с корзиной угля в руках.
-- Я подумал, сэр, что вам может не хватить угля на ночь.
Комнаты эти сырые, а погода холодная.
Старик явно не спешил уходить, и, оглянувшись, я увидел,
что он все еще топчется на месте с каким-то тоскливым
выражением на морщинистом лице.
-- Прошу прощения, сэр, но я нечаянно услышал, как вы
рассказывали во время ужина о нашем молодом господине Годфри.
Вы знаете, сэр, моя жена нянчила его, и я люблю его, как отец.
Нам тоже интересно о нем послушать. Так вы говорите, сэр, он
был хорошим солдатом?
-- В полку не было человека храбрее его. Если бы не
Годфри, я, возможно, не сидел бы сейчас здесь -- однажды он
вытащил меня из-под обстрела.
Старик дворецкий потер костлявые руки.
-- Да, сэр, да, узнаю нашего молодого господина Годфри! В
смелости ему не откажешь. В нашем парке, сэр, нет ни одного
дерева, на которое бы он не взбирался. Ничто не могло его
остановить. Какой был замечательный мальчик, сэр, какой был
замечательный молодой человек!
Я вскочил.
-- Послушайте! -- воскликнул я. -- Вы сказали "был",
словно речь идет о мертвом. Что-то вы все скрываете! Что
случилось с Годфри Эмсуортом?
Я схватил старика за плечо, но он отшатнулся.
-- Не понимаю, сэр, о чем вы толкуете. Спросите о молодом
господине у хозяина. Он знает. А мне запрещено вмешиваться.
Он хотел уйти, но я удержал его за руку.
-- Или вы ответите мне на один вопрос, или я продержу вас
здесь всю ночь. Годфри мертв?
Старик не мог поднять на меня глаза. Он стоял, словно
загипнотизированный, а когда собрался с силами и ответил, я
услышал нечто ужасное и совершенно неожиданное.
-- Уж лучше бы он был мертв! -- воскликнул старик и,
вырвавшись из моих рук, выбежал из комнаты.
Вы понимаете, мистер Холмс, в каком настроении я снова
опустился в кресло. Слова старика могли означать только одно:
либо мой бедный друг замешан в каком-то преступлении, либо, в
лучшем случае, совершил недостойный поступок, затрагивающий
честь семьи. Непреклонный старик услал куда-то сына, укрыл его
от глаз людских, опасаясь, как бы скандал не выплыл наружу.
Годфри был сорвиголова и легко поддавался влиянию окружающих.
Несомненно, он попал в чьи-то дурные руки, его обманули и
погубили. Жаль, конечно, если это так, но и сейчас мой долг
состоял в том, чтобы найти его и выяснить, чем можно ему
помочь. Погруженный в эти размышления, я машинально поднял
глаза и увидел перед собой... Годфри Эмсуорта!..
Мой клиент умолк, вновь охваченный волнением.
-- Прошу вас, продолжайте, -- сказал я. -- История и в
самом деле не совсем обычная.
-- Он стоял за окном, мистер Холмс, прижимаясь лицом к
стеклу. Я уже говорил вам, что незадолго до этого любовался
парком, освещенным луной, и, очевидно, неплотно задвинул
занавески на окне. В образовавшемся между ними просвете и стоял
мой друг. Окно начиналось от самого пола, и я видел Годфри во
весь рост, но прежде всего мне бросилось в глаза его лицо. Оно
было мертвенно-бледное -- ни у кого никогда я не видел такого
бледного лица. Так, наверно, выглядят привидения, но когда наши
взгляды встретились, я понял, что передо мной живой человек. Он
заметил, что я смотрю на него, отскочил от окна и скрылся в
темноте.
Вид Годфри, мистер Холмс, поразил меня. Не только это
лицо, белевшее в темноте, словно ломоть сыра, но еще больше его
жалкое, виноватое, какое-то приниженное выражение. Оно было так
несвойственно прямодушному и мужественному юноше, каким я знал
Годфри. Я содрогнулся от ужаса.
Но тот, кто провоевал год-другой, приучается сохранять
хладнокровие и мгновенно принимать решения. Едва Годфри исчез,
как я оказался у окна. Мне пришлось потратить некоторое время,
чтобы справиться с замысловатым шпингалетом и распахнуть окно.
Я выскочил в парк и побежал по тропинке, по которой мог
скрыться Годфри.
Тропинка, казалось, не имела конца, среди деревьев царил
полумрак, но все же -- или зрение обманывало меня? -- я заметил
впереди что-то движущееся. Несколько раз на бегу я окликнул
Годфри по имени. Добравшись до конца тропинки, я обнаружил
несколько дорожек, разбегавшихся в разных направлениях к
каким-то постройкам. Я в нерешительности остановился и тут же
услышал стук закрывающейся двери. Звук долетел не из дома,
оставшегося у меня за спиной, а откуда-то из темноты, впереди
меня. Этого было достаточно, мистер Холмс, чтобы рассеять мои
сомнения в реальности происходящего. Это был Годфри, и,
скрываясь от меня в доме, он захлопнул за собой дверь. Я был
твердо в этом убежден.
Мне не оставалось ничего другого, как вернуться в свою
комнату, где я провел бессонную ночь, размышляя и пытаясь найти
какое-то объяснение случившемуся.
На следующий день полковник разговаривал со мной более
дружелюбным тоном, а когда его жена вскользь заметила, что
места вокруг очень живописные, я воспользовался случаем и
спросил, не очень ли помешаю им, если останусь еще на ночь.
Старик, хотя и не очень охотно, ответил согласием, и таким
образом я получил для своих наблюдении целый день. Я уже не
сомневался, что Годфри скрывается где-то поблизости, но где и
почему -- эту загадку мне предстояло решить.
Дом был такой большой и так беспорядочно построен, что в
нем мог бы укрыться целый полк, и никто бы об этом не узнал.
Если разгадка тайны скрывалась в самом доме, мне нечего было и
надеяться на успех. Но дверь, стук которой я слышал, находилась
безусловно не в доме. Мне предстояло обследовать парк и
выяснить, какие строения в нем расположены. Задача не
представляла особой трудности, поскольку хозяева занимались
своими делами и предоставили меня самому себе.
Усадьба состояла из нескольких надворных построек, а в
конце парка находился изолированный флигель, предназначенный,
видимо, для садовника или егеря. Не здесь ли и хлопнула дверь
накануне ночью? С небрежным видом, будто прогуливаясь по саду,
я приблизился к флигелю. Как раз в это время невысокий
энергичный человек с бородкой, в черном пальто и в
шляпе-котелке вышел из двери. Он совсем не походил на
садовника. Выйдя из домика, он, к моему изумлению, закрыл дверь
на замок и положил ключ в карман. Потом он с некоторым
удивлением взглянул на меня.
-- Вы здесь в гостях? -- спросил он.
Я объяснил причины своего приезда и подчеркнул, что
являюсь другом Годфри.
-- Какая жалость, что ему пришлось отправиться в
путешествие, -- продолжал я, -- наша встреча доставила бы ему
удовольствие.
-- Вот именно, -- ответил он несколько сконфуженно. -- Но
ничего, вы еще побываете здесь в более подходящее время.
Неизвестный ушел, но, обернувшись через некоторое время, я
заметил, что он стоит за лавровыми кустами в дальнем конце сада
и наблюдает за мной.
Продолжая прогуливаться, я внимательно осмотрел домик.
Тяжелые шторы на окнах не позволяли заглянуть внутрь, но во
флигеле, видимо, никого не было. Я чувствовал, что за мной
по-прежнему наблюдают, и понял, что испорчу себе всю игру, если
буду действовать слишком уж дерзко. Мне просто-напросто
предложат убраться из поместья. Я решил отложить дальнейшие
поиски до наступления вечера и не спеша вернулся в свою
комнату. Как только стемнело и все кругом затихло, я
выскользнул в окно и, соблюдая величайшую осторожность,
прокрался к таинственному домику.
Я уже говорил, что тяжелые шторы не позволяли заглянуть
внутрь, а теперь окна были закрыты еще и ставнями. Однако в
одном месте сквозь них пробивалась полоска света, и я прильнул
к окну. Мне повезло: шторы оказались задернутыми небрежно, в
ставне нашлась узенькая щель, и я смог разглядеть все внутри.
Это была довольно уютная, освещенная яркой лампой комната с
пылающим камином. Напротив меня сидел невысокий человек -- с
ним я разговаривал сегодня утром. Он покуривал трубку и читал
газету...
-- Какую? -- поинтересовался я.
Мне показалось, что мой клиент несколько раздражен тем,
что я перебил его.
-- Разве это имеет значение? -- спросил он.
-- Имеет, и очень важное.
-- Я не обратил внимания.
-- Но, возможно, вы заметили, какого формата была газета
-- большая или размера еженедельника?
-- Теперь, после вашего вопроса, припоминаю, что
небольшого. Возможно, это был журнал "Спектейтор". Но у меня не
было времени интересоваться подобными деталями, я видел в
комнате второго человека. Он сидел спиной к окну, и я готов был
поклясться, что это Годфри. Его лица я не видел, но узнал
своего друга по знакомой покатости плеч. Он сидел, повернувшись
к камину и опираясь на руку, и вся его поза выражала величайшую
меланхолию. Пока я раздумывал, как поступить дальше, кто-то
сильно толкнул меня в спину, и я увидел рядом с собой
полковника Эмсуорта.
-- Идите за мной, сэр, -- тихо проговорил он и молча
направился к дому.
Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним в
отведенную мне комнату. В вестибюле он захватил с собой
железнодорожное расписание.
-- Поезд в Лондон отправляется в восемь тридцать, --
сказал он. -- Двуколка будет ждать у подъезда в восемь.
Полковник даже побелел от ярости, а я испытывал такой
стыд, что мог пролепетать в свое оправдание лишь несколько
бессвязных фраз, объясняя свой поступок беспокойством за друга.
-- Вопрос не подлежит обсуждению, -- резко ответил
полковник. -- Вы нагло вмешались в частные дела нашей семьи. Вы
приехали сюда как гость, а оказались шпионом. Нам не о чем
больше говорить, хочу только добавить, что не имею ни малейшего
желания еще раз встречаться с вами.
Я не сдержался, мистер Холмс, и заговорил со стариком с
некоторой горячностью:
-- Я видел вашего сына и убежден, что по каким-то причинам
вы прячете его от всех. Не знаю, чем это вызвано, но не
сомневаюсь, что он лишен возможности действовать по собственной
воле. Предупреждаю вас, полковник Эмсуорт, что до тех пор, пока
я не получу доказательств, что жизни моего друга ничто не
угрожает, я не откажусь от попыток до конца разобраться в этой
тайне; я не позволю себя запугать, что бы вы ни говорили и ни
делали.
Я опасался, что взбешенный старик вот-вот бросится на
меня. Я уже сказал, что это был высоченный и энергичный старик
великан, и, хотя я и сам не из числа слабых, мне пришлось бы
туго, если бы мы с ним схватились. Он долго с гневом смотрел на
меня, потом резко повернулся и вышел. Я же сел в поезд, полный
решимости немедленно обратиться к вам за советом и помощью.
Письмо с просьбой о свидании я направил вам несколько раньше.
Такова была загадка, которую мне предложил мой посетитель.
Проницательный читатель, вероятно, уже понял, что она не
представляла особых трудностей, поскольку существовало всего
два-три варианта ее решения. И все же, несмотря на простоту,
она содержала несколько интересных и необычных деталей, что,
собственно, и заставило меня выбрать ее, когда я взялся за
перо. Применяя свой обычный метод, я продолжал сокращать
количество возможных решений.
-- Сколько всего слуг в доме? -- спросил я.
-- Если не ошибаюсь, только старик дворецкий и его жена.
Эмсуорты живут очень просто.
-- Следовательно, во флигеле слуги не было?
-- Нет, если только его обязанности не выполняет маленький
человек с бородой. Однако он совсем не похож на слугу.
-- Очень важное обстоятельство. Вы не замечали, пища
доставляется во флигель из дома?
-- Сейчас припоминаю, что однажды я видел, как Ралф шел по
дорожке парка к флигелю с корзиной в руках. Но тогда мне и в
голову не пришло, что он нес еду.
-- Ну а на месте вы наводили какие-нибудь справки?
-- Да, я разговаривал с начальником станции и с хозяином
деревенской таверны. Я интересовался, известно ли им что-нибудь
о моем старом товарище Годфри Эмсуорте. Оба они утверждали, что
он отправился в кругосветное путешествие. По их словам, он
вернулся домой из армии, но почти сразу же отправился
путешествовать. Очевидно, это общее мнение.
-- Вы ничего не говорили о своих подозрениях?
-- Ни слова.
-- Похвально. Дело, безусловно, нужно расследовать. Я
поеду вместе с вами в Таксбери-олд-парк.
-- Сегодня?
Случилось так, что в то время я заканчивал дело, названное
моим другом Уотсоном "Приключением в школе аббатства", -- в нем
был серьезно замешан герцог Грейминстерский. Кроме того, я
получил одно поручение от турецкого султана, что требовало от
меня немедленных действий, ибо в противном случае могли
возникнуть самые неприятные политические последствия. Вот
почему, судя по записям в моем дневнике, я только в начале
следующей недели смог поехать в Бедфордшир вместе с мистером
Джеймсом М. Доддом. По пути на вокзал Юстон мы прихватили с
собой седого джентльмена -- сурового и молчаливого; с ним я
договорился заранее.
-- Это мой старый приятель, -- объяснил я Додду. --
Возможно, его присутствия и не потребуется, но, возможно, оно
окажется необходимым. Пока нет смысла вдаваться в детали.
Из рассказов Уотсона читатели, несомненно, знают, что я
обычно не трачу слов впустую и не люблю раньше времени делиться
своими мыслями. Додда удивляло мое поведение, но он молчал, и
мы продолжали поездку. В поезде я задал мистеру Додду еще один
вопрос: мне хотелось, чтобы его ответ услышал наш спутник.
-- Вы, как мне помнится, сказали, что успели хорошо
разглядеть лицо вашего друга в окне, настолько хорошо, что
сразу его узнали. Это так?
-- Никаких сомнений. Он прижался к стеклу вплотную, и свет
лампы падал как раз на его лицо.
-- Но, возможно, это был кто-нибудь другой, похожий на
вашего
-- Нет и нет.
-- Однако вы утверждали, что он изменился?
-- Изменился только цвет его лица. Оно было -- как бы вам
сказать? -- такого же белого цвета, как, скажем, живот рыбы.
Словно выбеленное.
-- Все или частично?
-- Пожалуй, частично. Особенно мне бросился в глаза его
лоб, когда он прижимался к стеклу.
-- Вы окликнули Годфри?
-- В ту минуту я был страшно удивлен и даже потрясен.
Потом, как я уже рассказывал, я бросился за ним вдогонку, но
безуспешно.
По существу, мне уже все было ясно, оставалось лишь
уточнить одну небольшую деталь. После довольно продолжительной
поездки мы добрались наконец до странного, беспорядочно
построенного дома; дверь нам открыл старик дворецкий Ралф.
Коляску я нанял на весь день и попросил своего старого друга
побыть в ней, пока мы его не позовем. На Ралфе, маленьком
морщинистом старичке, был обычный костюм -- черный пиджак и
брюки в полоску, но с одним курьезным дополнением. На руках у
него я увидел коричневые кожаные перчатки. При нашем появлении
он торопливо стянул их и положил на столик в вестибюле. Как
уже, очевидно, отмечал мой друг Уотсон, я наделен отличным
обонянием и потому сразу ощутил хотя и слабый, но характерный
запах, исходивший, насколько я мог определить, от этого
столика. Я повернулся, положил на него шляпу, как бы нечаянно
столкнул ее на пол и, нагнувшись за ней, принюхался. Да,
странный дегтярный запах исходил, несомненно, от перчаток,
оказавшихся благодаря моей уловке не больше чем в футе от моего
носа. Направляясь в кабинет хозяина, я уже считал расследование
законченным. Какая жалость, что мне приходится самому выступать
в роли рассказчика и раскрывать свои карты! Ведь только
умалчивая до поры до времени о самых важных звеньях цепи,
Уотсон умел так эффектно заканчивать свои истории.
Полковника Эмсуорта в кабинете не оказалось, но,
извещенный Ралфом, он вскоре предстал перед нами. Сначала мы
услышали в коридоре быстрые, тяжелые шаги. Потом распахнулась
дверь, и в комнату ворвался ужасного вида старик. В руке он
держал наши визитные карточки, которые тут же изорвал в мелкие
клочки и, бросив на пол, принялся топтать.
-- Разве я не советовал вам не совать свой проклятый нос в
чужие дела? Разве не предупреждал, что не желаю вас больше
видеть? Не вздумайте еще хоть раз показать мне свою гнусную
физиономию! Если вы осмелитесь снова появиться здесь без моего
разрешения, я пристрелю вас, сэр! Такое же предупреждение, --
он повернулся ко мне, -- я делаю и вам. Мне известна ваша
подлая профессия, но применяйте свои так называемые таланты
где-нибудь в другом месте, только не здесь.
-- Я никуда отсюда не уйду, -- решительно заявил мой
клиент, -- пока не услышу от самого Годфри, что он в
безопасности.
Наш нелюбезный хозяин звонком вызвал дворецкого.
-- Ралф, -- распорядился он, -- позвоните в полицию и
попросите инспектора прислать двух полицейских. Объясните, что
у меня в доме воры.
-- Минуточку, -- сказал я. -- Вы должны понять, мистер
Додд, что полковник Эмсуорт поступает справедливо. Мы не имеем
права вторгаться в его дом. Вместе с тем и ему надо понять, что
ваши действия вызваны только беспокойством о его сыне. Позволю
себе выразить надежду, что, если я получу возможность
поговорить с полковником Эмсуортом минут пять, мне, безусловно,
удастся изменить его настроение.
-- Не так легко меня переубедить, -- отрезал старый вояка.
-- Ралф, выполняйте приказание. Какого дьявола вы ждете?
Звоните в полицию!
-- Ничего подобного, -- сказал я и встал в дверях. --
Вмешательство полиции приведет к той самой катастрофе, которой
вы так опасаетесь. -- Я вынул блокнот, написал на нем всего
лишь одно слово и передал вырванный листок полковнику Эмсуорту.
-- Вот поэтому-то мы и приехали сюда, -- пояснил я.
Некоторое время он молча смотрел на листок из блокнота, и
выражение его лица постепенно менялось. Оторвавшись наконец от
листка, он в удивлении посмотрел на нас.
-- Как вы узнали? -- с трудом проговорил он, тяжело
опускаясь в кресло.
-- Я обязан был узнать. Такова моя профессия.
Наш хозяин погрузился в глубокое раздумье. Он сидел и
молча теребил свою растрепанную бороду, потом махнул худой
рукой, и этот жест означал, что старик вынужден покориться
обстоятельствам.
-- Ну что ж, если вы желаете повидать Годфри, пожалуйста:
Я не хотел этого, но бессилен помешать. Ралф, скажите Годфри и
мистеру Кенту, что мы зайдем к ним минут через пять.
Когда истекло это время, мы прошли по дорожке через парк и
очутились перед таинственным флигелем. У двери стоял невысокий
бородатый человек и с удивлением смотрел на нас.
-- Как все неожиданно, полковник Эмсуорт! -- воскликнул
он. -- Это расстраивает все наши планы.
-- Ничего не могу поделать, мистер Кент. Нас вынудили. Как
мистер Годфри?
-- Он ждет.
Кент повернулся и провел нас в большую, просто
обставленную гостиную. Спиной к камину стоял человек. Мой
клиент бросился к нему с протянутой рукой.
-- Годфри, старина!
Однако человек у камина знаком остановил его.
-- Не прикасайся ко мне, Джимми, не подходи. Да, да,
смотри на меня во все глаза. Я теперь не очень похож на бравого
капрала Эмсуорта из эскадрона "Б", не так ли?
Действительно, выглядел капрал Годфри Эмсуорт по меньшей
мере странно. Еще совсем недавно это был красивый, загоревший
под африканским солнцем юноша, а сейчас его лицо покрывали
беловатые пятна, кожа казалась как бы выбеленной.
-- Вот почему я неприветлив с гостями, -- заметил он. --
Тебя-то я рад видеть, Джимми, однако не могу сказать того же о
твоем знакомом. Он, вероятно, не случайно оказался здесь, но не
знаю, что привело его сюда.
-- Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, Годфри. Я
видел, как ты вчера вечером заглядывал в мое окно, и решил во
что бы то ни стало узнать, что у вас происходит.
-- О твоем приезде мне рассказал старина Ралф, и я не мог
удержаться, чтобы не взглянуть на тебя. Я надеялся, что ты не
заметишь меня, и бросился со всех ног в свою нору, когда ты
подошел к окну
-- Боже, но что же с тобой?
-- Ну, объяснение не займет много времени, -- ответил он,
закуривал сигарету. -- Ты помнишь утренний бой в Баффелспруите,
около Претории, на Восточной железной дороге? Ты слышал, что я
был тогда ранен?
-- Да, слышал, но подробностей не знаю.
-- Я и еще двое наших отстали от своей части. Если ты
помнишь, местность там холмистая. Со мной были Симпсон, тот
самый парень, которого мы называли Лысым Симпсоном, и Андерсон.
Мы прочесывали участок, но солдаты противника хорошо укрылись и
внезапно напали на нас. Симпсон и Андерсон были убиты, а я был
ранен в плечо. Правда, мне удалось удержаться на лошади, и она
проскакала несколько миль, прежде чем я потерял сознание и
свалился с седла.
Когда я пришел в себя, уже наступила ночь, и хотя я ослаб
и чувствовал себя очень плохо, все же сумел приподняться и
осмотреться. С удивлением я обнаружил, что нахожусь недалеко от
большого здания с широкой верандой и множеством окон. Было
очень холодно. Ты помнишь этот отвратительный холод -- он
всегда наступал по вечерам, вызывал какое-то болезненное
состояние и не имел ничего общего с бодрящей, здоровой
прохладой. Так вот, я очень замерз, и мне казалось, что я
выживу только в том случае, если доберусь до какого-нибудь
крова. С трудом поднялся и потащился, почти не сознавая того,
что делаю. Мне смутно помнится, как я медленно поднялся по
ступеням крыльца, вошел через распахнутую дверь в большую
комнату, где стояло несколько кроватей, и со вздохом облегчения
бросился на одну из них. Постель не была заправлена, но меня
это вовсе не обеспокоило. Я дрожал и, натянув на себя простыни
и одеяло, мгновенно погрузился в глубокий сон.
Проснулся я утром, и мне сразу же показалось, что какая-то
сила перенесла меня из реального мира в царство кошмаров. В
огромные, без занавесок окна вливались лучи африканского солнца
и ярко освещали большую голую спальню с выбеленными стенами.
Передо мною стоял низенький, похожий на гнома человек с
головой-луковицей; он размахивал обезображенными, напоминавшими
коричневые губки руками, и что-то возбужденно трещал
по-голландски. За ним я увидел группу людей, которых, видимо,
очень забавляла эта сцена. У меня же при взгляде на них стала
стынуть кровь. Ни одного из них нельзя было назвать нормальным
человеческим существом: изуродованные, искривленные, распухшие.
Жуткое впечатление производил смех этих уродов.
Никто из них, кажется, не знал английского языка, но
обстановка вскоре прояснилась, ибо существо с головой-луковицей
уже пришло в ярость, с какими-то звериными возгласами
ухватилось за меня своими изуродованными руками и принялось
стаскивать с кровати, не обращая внимания на то, что из моей
раны снова хлынула кровь. Маленькое чудовище обладало звериной
силой, и не знаю, что оно сделало бы со мной, не появись в
комнате какой-то пожилой человек, привлеченный шумом и, судя по
манере держаться, обладавший определенной властью. Он бросил
несколько сердитых слов по-голландски, и мой мучитель сейчас же
оставил меня в покое. Потом человек повернулся и с величайшим
изумлением уставился на меня.
-- Каким образом вы оказались здесь? -- не скрывая
удивления, спросил он. -- Одну минуту! Я вижу, вы утомлены и
ранены. Я врач и сейчас перевяжу вас. Но, Боже мой, здесь вам
угрожает еще большая опасность, чем на поле боя. Вы попали в
больницу для прокаженных и провели ночь в постели больного
проказой.
Нужно ли рассказывать дальше, Джимми? Оказывается, в связи
с приближением фронта все эти несчастные были накануне
эвакуированы. После того как англичане продвинулись вперед,
доктор -- он оказался заведующим больницей -- доставил своих
пациентов обратно. Он сказал, что, хотя и считает себя
невосприимчивым к проказе, все же не осмелился бы сделать то,
что сделал я. Он поместил меня в отдельную палату, внимательно
ухаживал за мной, а через неделю отправил в военный госпиталь в
Преторию.
Вот и вся моя трагическая история. Вопреки всему я еще на
что-то надеялся, но уже после возвращения домой ужасные знаки,
которые ты видишь у меня на лице, дали знать, что болезнь не
пощадила меня. Что мне оставалось делать? Наша усадьба
расположена в уединенной местности. Нас обслуживают двое слуг,
на которых мы могли полностью положиться. У нас есть флигель,
где я мог жить. Врач, мистер Кент, согласился разделить со мной
уединение и обязался хранить тайну. Казалось, все очень просто.
А что ожидало меня, если бы мы открыли тайну моего заболевания?
Пожизненная изоляция вместе с совершенно чужими людьми, без
всякой надежды на освобождение. Нам оставалось только одно:
соблюдать строжайшую тайну, иначе разразился бы скандал и ничто
не спасло бы меня от ужасной участи. Даже тебя, Джимми, даже
тебя пришлось держать в неведении! Ума не приложу, почему вдруг
отец смягчился.
Полковник Эмсуорт показал на меня.
-- Вот господин, вынудивший меня сделать это. -- Он
развернул листок бумаги, на котором я написал слово "Проказа".
-- Я решил, что если уж он знает так много, то будет
безопаснее, если узнает все.
-- Правильно, -- ответил я. -- Возможно, именно поэтому
все закончится очень хорошо. Насколько я понимаю, пока лишь
мистер Кент наблюдал своего пациента. Позвольте спросить, сэр:
вы действительно специалист по таким заболеваниям?
-- Я просто врач, -- несколько сухо ответил мистер Кент.
-- Не сомневаюсь, сэр, что вы вполне компетентный врач, но
уверен, что вы не станете возражать, если вам предложат
выслушать еще чье-то мнение. Если не ошибаюсь, вы пока не
сделали этого из опасения, что вас заставят изолировать вашего
пациента.
-- Именно так, -- подтвердил полковник Эмсуорт.
-- Я предвидел, что возникнет подобная ситуация, --
продолжал я, -- и привез с собой друга, на чье молчание вполне
можно положиться. В свое время я оказал ему профессиональную
услугу. И он готов дать совет скорее как друг, чем как
специалист. Я говорю о сэре Джеймсе Саундерсе.
Перспектива побеседовать со своим главнокомандующим не
вызвала бы у младшего офицера такого энтузиазма, какой
отразился на лице мистера Кента при моих словах.
-- Буду весьма польщен, -- пробормотал он,
-- В таком случае я приглашу сюда сэра Джеймса. Он ждет в
коляске у ворот. Мы же, полковник Эмсуорт, пройдем в ваш
кабинет, где я сочту своим долгом дать вам необходимые
разъяснения.
Именно сейчас я и почувствовал, как мне недостает моего
Уотсона. Уж он-то всякими интригующими вопросами и возгласами
удивления умеет возвысить мое несложное искусство до уровня
чуда, хотя в действительности оно представляет собой не что
иное, как систематизированный здравый смысл. Я же, выступая в
качестве рассказчика, лишен возможности прибегать к подобным
методам. Поэтому ограничусь тем, что изложу здесь ход своих
рассуждений, как изложил его маленькой аудитории в кабинете
полковника Эмсуорта.
-- Размышляя над всей этой историей, я исходил из
предпосылки, что истиной, какой бы невероятной она ни казалась,
является то, что останется, если отбросить все невозможное. Не
исключено, что это оставшееся допускает несколько объяснений. В
таком случае необходимо проанализировать каждый вариант, пока
не останется один, достаточно убедительный. Применим сейчас
этот метод к нашему случаю. В том виде, в каком дело было
изложено мне впервые, оно допускало только три возможных ответа
на вопрос, чем вызвано добровольное уединение или
принудительное заключение этого джентльмена в имении отца: либо
он скрывался от привлечения к ответственности за какое-то
преступление, либо сошел с ума и родители не хотели посылать
его в сумасшедший дом, либо у него обнаружили болезнь,
требовавшую изоляции. Иных приемлемых объяснений я придумать не
мог. Таким образом, предстояло сравнить и проанализировать
каждый из этих трех вариантов.
Версия о преступлении не выдерживала серьезной проверки.
Нераскрытых преступлений в этом районе не было. Я это твердо
знал. Если же речь шла о не раскрытом пока преступлении,
интересы семьи, несомненно, потребовали бы поскорее отделаться
от виновника и отправить его за границу, а не прятать в доме.
Поведение семьи казалось мне необъяснимым.
Более правдоподобной выглядела версия о сумасшествии.
Присутствие второго человека во флигеле давало повод
предполагать, что вместе с Годфри живет санитар. Тот факт, что,
выходя, он закрыл за собой дверь на замок, лишь подтверждало
подобную возможность и свидетельствовало о каких-то
ограничениях, наложенных на больного. Вместе с тем эти
ограничения, видимо, не носили слишком строгий характер, иначе
молодой человек не мог бы выйти из флигеля, чтобы взглянуть на
своего приятеля. Вы помните, мистер Додд, меня интересовало,
какую газету или журнал читал мистер Кент. Я утвердился бы в
своем предположении, если бы это оказался "Ланцет" или
"Британский медицинский журнал". Душевнобольной может
оставаться в частном доме, если за ним присматривает
медицинский работник и предупреждены соответствующие власти. Но
тогда к чему вся эта таинственность в поведении Эмсуортов?
Объяснения я не находил.
Оставалась третья версия, почти невероятная, но все
ставившая на свои места. Проказа в Южной Африке очень
распространена, и вполне возможно, что в результате какой-то
нелепой случайности юноша заразился страшной болезнью. Это
поставило его родителей в исключительно трудное положение, так
как они, естественно, не хотели, чтобы их сына изолировали.
Оставался один выход: постараться сохранить постигшее семью
несчастье в тайне, не допустить возникновения слухов и избежать
вмешательства властей. Не представляло трудности найти
надежного медицинского работника, готового за соответствующее
вознаграждение взять на себя уход за больным. Наконец, не было
никаких оснований отказывать больному в. некоторой свободе
передвижения с наступлением темноты. Что касается белого лица
юноши, то именно побеление кожи является одним из последствий
заболевания проказой.
Это предположение показалось мне настолько убедительным,
что я решил действовать так, словно оно уже подтвердилось. Мои
последние сомнения рассеялись, когда я заметил, что Ралф носил
еду в перчатках, пропитанных дезинфицирующим средством. Всего
лишь одним словом, сэр, я дал вам понять, что ваш секрет
раскрыт. Я мог бы произнести это слово, но предпочел написать,
так как хотел показать вам, что мне можно довериться.
Я уже заканчивал свое краткое сообщение, когда раскрылась
дверь и в ней появилась аскетическая фигура великого
дерматолога. На этот раз черты его лица, напоминавшего в
обычное время лик сфинкса, не казались суровыми, а глаза
светились теплотой. Он не спеша подошел к полковнику Эмсуорту и
пожал ему руку.
-- Чаще всего я приношу плохие вести, -- сказал он, -- но
на этот раз пришел с хорошей новостью. Это не проказа.
-- Что?!
-- Бесспорный случай псевдопроказы, или ихтиоза, иногда
еще называемого "рыбьей чешуей". Это вызывающее отвращение и с
трудом поддающееся излечению заболевание кожи, к счастью, не
заразно. Да, мистер Холмс, сходство поразительное! Но можно ли
его назвать случайным? Разве нельзя предположить, что нервное
потрясение, которое пережил молодой человек после
соприкосновения с прокаженными, как раз и вызвало подобие того,
чего он так боялся? Во всяком случае гарантирую своей
профессиональной репутацией... Что это? Дама в обмороке!
Побудьте с ней, мистер Кент, пока она не придет в себя. Это от
радости.
---------------------------------------------------------------
Отсканировано с книги: Артур Конан Дойль. Собрание
сочинений в 10 томах. Том 4.
Москва, издательство Слог, 1992.
Дата последней редакции: 11.07.1998
Обращений с начала месяца: 58, Last-modified: Tue, 11 Aug 1998 14:22:03 GMT