Оцените этот текст:Не читал10987654321 Прогноз
Стивен Кинг. Мертвая зона

---------------------------------------------------------------
 Stephen King. The Dead Zone (1979)
---------------------------------------------------------------

ПРОЛОГ

     КО ВРЕМЕНИ окончания колледжа Джон Смит начисто забыл  о  падении  на
лед в тот злополучный январский день  1953  года.  Откровенно  говоря,  он
забыл об этом еще в школе. А мать с отцом вообще ничего не знали.
     Дети  катались  на  расчищенном  пятачке  Круглого  пруда  в  Дареме.
Мальчишки повзрослей гоняли шайбу старыми  клюшками,  обмотанными  клейкой
лентой, воротами служили старые  корзины  из-под  картофеля.  Малыши,  как
водится, вертелись тут же, коленки у них смешно вихляли. Все  выпускали  в
двадцатиградусный морозный воздух клубочки  пара.  У  кромки  расчищенного
льда горели, чадя, две автомобильные покрышки;  неподалеку  сидели  кучкой
родители, наблюдавшие за детьми. До эпохи снегомобилей было еще далеко,  и
люди зимой предпочитали размяться на  свежем  воздухе,  а  не  возиться  с
бензиновым мотором.
     Джонни с коньками через плечо шел от своего дома,  который  стоял  на
другой стороне Паунал-стрит. Для шестилетнего мальчика он  катался  совсем
неплохо. Не так хорошо, чтобы играть со старшими ребятами в хоккей, но все
же мог выписывать вензеля вокруг других малышей, а те только и делали, что
размахивали руками для равновесия или плюхались мягким местом на лед.
     Он плавно заскользил по краю расчищенной площадки, мечтая прокатиться
задом  наперед,  как  Тимми  Бенедикс,  и  прислушиваясь  к  таинственному
потрескиванию  и  покряхтыванию  льда  под  снегом,  криками   хоккеистов,
тарахтению цементовоза, направлявшегося через мост к зданию фирмы  "Ю.  С.
Джипсум" в Лисбон-Фолс, обрывками разговоров взрослых. Здорово  жилось  на
свете в тот холодный, ветреный зимний день.  Все  было  хорошо,  ничто  не
тревожило, ничего  не  хотелось...  разве  что  суметь  прокатиться  задом
наперед, как Тимми Бенедикс.
     Он проехал мимо костра и увидел, как трое  взрослых  передавали  друг
другу бутылку.
     - Дайте и мне! - прокричал он  Чаку  Спайеру,  одетому  в  просторную
короткую куртку и зеленые фланелевые штаны. Чак ухмыльнулся:
     - А ну проваливай, малыш! Смотри, вон мамаша  тебя  зовет.  Улыбаясь,
шестилетний Джонни покатил дальше. С той стороны, где расчищенный  пятачок
примыкал к дороге, он увидел  спускавшихся  с  откоса  Тимми  Бенедикса  с
отцом, Тимми шел впереди.
     - Тимми! - крикнул Джонни. - Смотри!
     Он  развернулся  и  неуклюже  заскользил  задом  наперед.  Джонни  не
заметил, что едет в гущу хоккеистов.
     - Эй, малыш! - крикнул кто-то. - С дороги!
     Джонни не слышал. Он добился  своего.  Он  катил  задом  наперед!  Он
наконец уловил ритм движения. Просто надо научиться владеть своим телом.
     Джонни восхищенно посмотрел вниз, он хотел проследить, как  двигаются
ноги.
     И  не  заметил,  что  мимо  него   пролетела   старая,   побитая,   с
выщербленными краями шайба. Один из взрослых  ребят,  не  очень-то  хорошо
стоявший на коньках, стремительно летел  за  ней,  ничего  не  видя  перед
собой.
     Чак Спайер понял, что столкновение неизбежно. Он вскочил и закричал:
     - Джонни! Берегись!
     Джон поднял голову - и в этот миг неуклюжий хоккеист  со  всей  силой
врезался в Джона Смита на полном ходу.
     Джонни взлетел на воздух, беспомощно раскинув руки.  Через  мгновение
он ударился головой о лед и провалился в черноту.
     ЧЕРНОТА... ЧЕРНЫЙ ЛЕД... ЧЕРНОТА... ЧЕРНЫЙ ЛЕД... ЧЕРНОТА.. МРАК.
     Потом ему сказали, что он потерял  сознание.  Он  помнил  только  эту
странную  навязчивую  мысль  и  как,  открыв  глаза,  увидел  вокруг  лица
испуганных  хоккеистов,  обеспокоенных   взрослых,   любопытных   малышей.
Ухмылялся Тимми Бенедикс.  Чак  Спайер  поддерживал  Джонни.  Черный  лед.
Черный.
     - Ну что? - спросил Чак. - Все в порядке, Джонни? Здорово он  в  тебя
врезался.
     - Черный, - глухо произнес Джонни. - Черный лед. Больше не прыгай  на
нем, Чак.
     Чак испуганно обвел глазами столпившихся людей, затем перевел  взгляд
на Джонни. Потрогал большую шишку, которая вырастала на лбу мальчика.
     - Извини, - сказал неуклюжий игрок. - Я его даже не заметил.  Малышам
нечего делать там, где играют в хоккей.  Это  -  закон,  -  он  неуверенно
оглянулся, ища поддержки.
     - Джонни! - позвал Чак. Ему не понравились глаза мальчика.  Они  были
темные и отсутствующие, далекие и холодные. - Как ты себя чувствуешь?
     - Больше не прыгай на нем, - сказал Джонни, не понимая, что  говорит,
думая только про лед, черный лед. - Взрыв. Кислота.
     - Может, отвести его к врачу? - спросил  Чак  Билла  Гендрона.  -  Он
говорит невесть что.
     - Подождем минутку, - предложил  Билл.  Они  подождали.  В  голове  у
Джонни в самом деле прояснилось.
     - Все в порядке, - пробормотал он. - Дайте подняться. Тимми  Бенедикс
все еще ухмылялся, вонючка. Джонни решил, что покажет еще Тимми.  К  концу
недели он будет выписывать Вензеля  вокруг  него...  как  обычно  и  задом
наперед.
     - Давай-ка посиди немного у костра, - сказал Чак. - Здорово он в тебя
врезался.
     Джонни подтащили к костру. Запах  плавящейся  резины  был  сильным  и
едким, он вызывал легкую тошноту. Болела голова. Он  чувствовал,  что  над
левым глазом образовался странный нарост.  Шишка,  казалось,  выпирала  на
целую милю.
     - Ты хоть помнишь, кто ты или вообще что-нибудь? - Спросил Билл.
     - Конечно. Конечно, помню. Все в порядке.
     - Кто твои папа и мама?
     - Герберт и Вера Смит. Билл и Чак переглянулись и пожали плечами.
     - Кажется, с ним все в порядке, - сказал Чак и затем вновь, в  третий
раз: - А он здорово в него врезался, правда? Бр-рр.
     - Ох уж эти  малыши,  -  сказал  Билл,  любовно  посмотрев  на  Своих
восьмилетних девочек-близняшек, катавшихся рука об руку, и затем вновь  на
Джонни. - Такой удар мог бы убить и взрослого.
     - Только не негра, - сказал  Чак,  и  они  оба  рассмеялись.  Бутылка
"Бушмилла" вновь пошла по кругу.
     Через десять минут Джонни  был  уже  снова  на  льду,  головная  боль
затихала, синяя шишка маячила над глазом, как причудливое  клеймо.  Джонни
вернулся домой к обеду, он совсем забыл, что упал, затем потерял сознание,
и радовался тому, что научился кататься задом наперед.
     - Боже милостивый! - воскликнула Вера, увидев его.  -  Как  это  тебя
угораздило?
     - Упал, - ответил он и принялся уплетать консервированный суп.
     - Ты хорошо себя чувствуешь, Джон? - спросила мать,  дотронувшись  до
его лба.
     - Конечно, мам. - Так оно и было, если не считать  кошмарных  снов  и
появлявшейся временами сонливости в те часы, когда раньше  ему  совсем  не
хотелось спать. Он чувствовал себя хорошо.
     Однажды утром в  середине  февраля  Чак  Спайер  обнаружил,  что  сел
аккумулятор у его старенького "де сото" сорок восьмого года  выпуска.  Чак
решил подзарядить его от грузовичка. Когда он присоединял провод ко второй
клемме аккумулятора, тот взорвался, брызнув осколками и кислотой прямо ему
в лицо. Он потерял глаз. Слава богу, что  не  оба,  сказала  Вера.  Джонни
очень переживал, и спустя неделю  они  с  отцом  пошли  навестить  Чака  в
льюистонскую клинику.  Вид  Чака  на  больничной  койке,  где  он  казался
каким-то потерянным и маленьким, потряс Джонни - в ту  ночь  ему  снилось,
что это он, Джонни, лежит там.
     В последующие годы у него иногда появлялись предчувствия -  он  знал,
например, какая пластинка зазвучит по радио еще до  того,  как  диск-жокей
проигрывал ее, - но он никогда не связывал их с падением на  лед.  К  тому
времени он совсем забыл о нем.
     Да и предчувствия не были столь уж необычными и  не  часто  тревожили
Джонни. До вечера на сельской ярмарке и истории с маской ничего особенного
не произошло. А потом вдруг несчастный случай.
     Позднее Джонни часто думал об этом.
     Выигрыш на "Колесе удачи" выпал перед вторым несчастным случаем.
     Как тревожное предостережение из детства.

     Стояло лето 1955 года; под палящим солнцем по Небраске и Айове кружил
коммивояжер.  Он  сидел  за  рулем  "меркюри"  выпуска  тысяча   девятьсот
пятьдесят третьего года, на спидометре было  уже  свыше  семидесяти  тысяч
миль. Клапаны "мерка" начинали заметно стучать. Это  был  крупный  молодой
человек, эдакий рубаха-парень со Среднего  Запада;  летом  1955-го,  через
какихнибудь четыре  месяца  после  того,  как  Грег  Стилсон  прогорел  на
малярном бизнесе, ему исполнилось только двадцать два года.
     Багажник и заднее сиденье машины были забиты картонными  коробками  с
книгами. В основном библии. Разного формата и толщины. Самой ходовой  была
"Библия Американского  Праведного  Пути",  по  доллару  шестьдесят  девять
центов за штуку, с переплетом на авиационном клее, снабженная шестнадцатью
цветными иллюстрациями и гарантией не рассыпаться по крайней  мере  десять
месяцев; еще дешевле  -  шестьдесят  пять  центов  -  стоил  "Новый  Завет
Американского Праведного Пути", тоже карманное  издание,  но  без  цветных
иллюстраций, зато со словами  Господа  Нашего  Иисуса  Христа,  набранными
красным шрифтом; а для  толстосумов  имелось  "Слово  Божие  Американского
Праведного Пути", роскошная книга за девятнадцать долларов девяносто  пять
центов, с обложкой под белую кожу - на ней было оставлено место для  имени
владельца, которое надлежало  вывести  золотом;  книгу  украшали  двадцать
четыре цветных иллюстрации, а в середине располагались чистые листы,  куда
можно  было  записывать  дни  рождений,  даты  свадеб   и   похорон.   Это
великолепное "Слово Божие" могло протянуть целых два года. Была там  также
коробка с книжками в мягких  обложках  под  названием  "Праведный  Путь  в
Америке:  коммунистическо-еврейский  заговор  против   наших   Соединенных
Штатов".
     Эта книжка, напечатанная на дешевой макулатурной бумаге, шла у  Грега
лучше, чем другие библии, вместе взятые. Там рассказывалось в подробностях
о  том,  как  Ротшильды,  Рузвельты  и  Гринблатты   прибирают   к   рукам
американскую экономику и американское правительство.
     В Вашингтоне помнили времена Маккарти; на Среднем Западе  звезда  Джо
Маккарти еще не закатилась, и Маргарет  Чейз  Смит  из  штата  Мэн  за  ее
нашумевшую Декларацию совести называли  не  иначе  как  "эта  стерва".  Не
считая  книг  о  коммунизме,  сельские  клиенты  Грега   Стилсона   питали
нездоровый интерес к литературе, в которой говорилось  о  том,  что  евреи
правят миром.
     Грег завернул на пыльную  подъездную  аллею,  ведущую  к  фермерскому
дому, что стоял в двадцати милях  к  западу  от  Эймса,  штат  Айова.  Дом
казался заброшенным и нежилым - шторы опущены, двери коровника на  запоре,
не поймешь, есть ли кто дома или нет, но с фермерами всегда  так:  сам  не
попробуешь - не узнаешь.
     Этот девиз хорошо служил Грегу Стилсону уже около двух лет, с тех пор
как они с матушкой переехали из Оклахомы в  Омаху.  На  окраске  домов  не
разбогатеешь, но ему хоть ненадолго  нужно  было  избавиться  от  привкуса
Иисуса во рту, да простится это маленькое святотатство. Теперь же он снова
занялся своим делом - только на сей раз не как проповедник  или  борец  за
религиозные возрождение; он  с  облегчением  оставил  прежний  чудотворный
бизнес.
     Грег открыл дверцу машины и только ступил в пыль подъездной  дорожки,
как из-за коровника показался большой злющий пес  с  прижатыми  ушами.  Он
остервенело залаял.
     -   Привет,   песик,   -   произнес   Грег   низким,   приятным,   но
многозначительным голосом - в свои двадцать два года он уже обладал опытом
оратора и умел завораживать аудиторию.
     "Песик" не откликнулся  на  дружеское  приветствие.  Он  приближался,
большой и злющий, явно рассчитывая полакомиться на завтрак  коммивояжером.
Грег забрался обратно в машину, хлопнул дверцей и дважды  просигналил.  По
его лицу бежал пот, на белом  льняном  пиджаке  образовались  под  мышками
темно-серые полукруглые пятна, на спине они растеклись ветвистым  деревом.
Грег  просигналил  снова,  но  никто  не  отозвался.  Дуболомы   наверняка
погрузились в свой "интернашнл харвестер" или "студебеккер"  и  укатили  в
город.
     Грег улыбнулся.
     Вместо того чтобы включить заднюю скорость и  выехать  из  подъездной
аллеи, он пошарил сзади рукой и достал опрыскиватель -  только  заряженный
не дезинсектицидом, а аммиаком.
     Оттянув поршень, Грег довольно улыбнулся  и  вышел  из  машины.  Пес,
который было  присел  на  задние  лапы,  тут  же  вскочил  и  стал,  рыча,
приближаться. Грег все улыбался.
     - Ну-ну, песик, - произнес  он  тем  же  приятным,  многозначительным
голосом. - Давай иди-ка сюда. Иди-ка и получи свое.
     Он ненавидел этих мерзких  фермерских  псов,  которые  вели  себя  на
крохотном пятачке у входа в дом подобно заносчивым самодержцам; к тому  же
по собаке можно судить и о хозяевах.
     - Чертова деревенщина, - произнес он еле слышно. Улыбка не сходила  с
его лица. - Ну иди-ка сюда, собачка.
     Пес приблизился. Задние лапы напряглись перед прыжком. В хлеву мычала
корова, ветер нежно шелестел листьями  кукурузы.  Когда  собака  прыгнула,
улыбка Грега сменилась жесткой и злобной ухмылкой. Он надавил на поршень и
плеснул струйкой жгучего аммиака прямо псу в глаза.
     Злобный собачий лай сменился коротким,  мучительным  визгом,  который
перешел, по мере того как аммиак  разъедал  глаза,  в  истошный  вой.  Пес
поджал хвост, из сторожевой собаки он превратился и поверженную дворняжку.
     Лицо Грега Стилсона потемнело. Глаза сузились до неприятных  щелочек.
Он подскочил и резко ударил  собаку  в  бок  ногой,  обутой  в  ботинок  с
дырочками на носке. Пес визгливо, протяжно завыл и подписал себе  приговор
- от боли и страха он вступил в бой со своим мучителем, вместо того  чтобы
убраться к коровнику.
     С рычанием он слепо рванулся вперед, вцепился в брюки Грега и  порвал
правую штанину.
     - Сучье вымя! - Грег задохнулся от ярости и снова пнул  пса,  на  сей
раз так сильно, что тот покатился в пыль. Со  злобным  криком  Грег  опять
подскочил к собаке, нанес удар, затем еще. И только  сейчас,  когда  ребро
было сломано, а другое вывихнуто, пес, у которого слезились глаза,  почуял
всю опасность, грозящую ему от этого идиота, но было уже поздно.
     Грег Стилсон, задыхаясь и крича, мокрый от пота, гнал пса через  весь
пыльный двор и бил до тех пор, пока тот не заскулил, едва волочась в пыли.
Пес истекал кровью. Он умирал.
     - Нечего было кусаться, - шипел Грег. - Слышишь? Слышишь меня? Нечего
было кусаться, дерьмо ползучее. Мне никто не смеет мешать. Слышишь? Никто.
     Он нанес еще один удар окровавленным носком ботинка, но  обессилевшая
собака лишь с бульканьем  захрипела  в  ответ.  Никакой  радости  Грег  не
чувствовал. Голова у него болела. Это все  солнце.  Гнаться  за  псом  под
палящим солнцем. Хорошо еще, что не потерял сознания.
     Грег тяжело дышал, он на секунду закрыл  глаза,  пот  подобно  слезам
катился по лицу, его капли жемчужинами блестели в ежике волос. Избитый пес
умирал  у  его  ног.  Под  опущенными  веками  Грега   в   темноте   плыли
пульсировавшие вместе с  ударами  сердца  цветные  точечки  света.  Болела
голова.
     Иногда Грег спрашивал себя, не рехнулся ли он. Как сейчас,  например.
Ведь он хотел лишь пустить в пса струю аммиака из  опрыскивателя,  загнать
его в коровник и оставить свою визитку в щели входной двери. А теперь что?
Противно  смотреть  на  это  месиво.  Пожалуй,  неразумно  оставлять  свою
визитную карточку, не так ли?
     Он открыл глаза. Пес лежал у  его  ног,  задыхаясь,  из  носа  капала
кровь. Грег Стилсон посмотрел на собаку, она униженно лизнула ему ботинок,
как бы признавая себя побежденной.
     - Нечего было рвать брюки, - сказал он псу. - Я отдал  за  них  целых
пять долларов, дерьмо ты собачье.
     Самое  время  убраться.  Ничего  хорошего  не  выйдет,   когда   Клем
Кадидлмужлан с женой и шестерыми детишками вернется  из  города  на  своем
"студебеккере",   увидит   умирающего   пса    и    стоящего    над    ним
разбойника-коммивояжера. Эдак он потеряет работу. "Компания  Американского
Праведного Пути" не держит агентов, которые убивают  собак,  принадлежащих
христианам.
     С нервным смешком Грег вернулся к своему "меркюри", сел  в  машину  и
быстро,  задним  ходом,  выехал  из  подъездной  аллеи.  Он   свернул   на
проселочную дорогу, которая, подобно струне, протянулась через  кукурузное
поле, и вот уже мчал по ней со скоростью шестьдесят пять миль, оставляя за
собой шлейф пыли длиной мили в две.
     Это уж точно - работу он терять не  хотел.  Пока  во  всяком  случае.
Зарабатывал он неплохо - помимо уловок, известных "Компании  Американского
Праведного  Пути",  Грег  использовал  несколько  изобретенных  им   самим
ухищрений, о которых ей было неведомо. Да, сейчас он неплохо  зарабатывал.
Кроме того, разъезжая, он встречал людей... девочек. Жизнь была прекрасна,
однако...
     Однако этого ему было мало.
     Он продолжал путь. Голова раскалывалась. Да, этого ему было мало.  Он
чувствовал, что его ожидает нечто большее, чем мотание по Среднему Западу,
торговля библиями и подделка счетов ради двух лишних долларов в  день.  Он
чувствовал, что его ожидает. Величие.
     Да, именно так, определенно так. Несколько  недель  назад  он  уволок
какую-то девицу на сеновал, ее родители уехали в Давенпорт,  набив  машину
цыплятами для продажи, она сначала спросила, не хочет ли  он  лимонада,  а
там пошло-поехало, и после того, как это произошло,  она  сказала,  что  в
любви он похож на зануду проповедника, и тут он непонятно  почему  дал  ей
пощечину.
     Нет, не совсем так.
     На самом деле он ударил ее раза три или четыре. Пока она не заплакала
и не стала звать на помощь, тут он  остановился  и  с  трудом  -  пришлось
пустить в ход все свои чары - утихомирил ее. Тогда у него тоже разболелась
голова, пульсирующие яркие точки мчались и сталкивались перед глазами,  он
пытался убедить себя, что всему виной жара, убийственная жара на сеновале,
однако не только она одна вызывала головную боль. В нем  поднялась  та  же
самая смутная злоба, что и во дворе перед домом,  когда  собака  разорвала
ему брюки, - какая-то темная и безумная.
     - Я не псих, -  громко  произнес  Грег.  Он  быстро  опустил  боковое
стекло, в машину ворвался летний зной вместе с запахом  пыли,  кукурузы  и
навоза. Он включил радио и поймал песню в исполнении Пэтти Пейдж. Головная
боль немного отпустила.
     Главное - держать  себя  в  руках  и  не  подмочить  репутацию.  Если
следовать этому, ты неуязвим. И в том и в другом он  начинал  преуспевать.
Теперь во сне ему все реже являлся отец, который стоял над  ним  в  шляпе,
сдвинутой на затылок, и орал: "Ты же дерьмо, сопляк! Ты же сущее дерьмо!"
     Этот сон снился ему реже и реже, потому что все изменилось. Он уже не
тот низкорослый сопляк. Конечно, в детстве он много болел, был  тщедушным,
но быстро выправился и теперь заботился о матери.
     Правда, отца уже не было. Он не мог этого знать. Но  и  Грег  не  мог
затолкнуть слова отца обратно ему в глотку,  потому  что  отец  погиб  при
взрыве на нефтяной платформе; он был мертв, и Грег хотел бы разок, ну хотя
бы разок выкопать папашу из могилы и крикнуть в  разложившееся  лицо:  "Ты
ошибся, папаша, ты ошибся насчет меня!" - и затем дать ему хорошего пинка,
такого же, как тот... Как тот, что дал псу.
     Головная боль возобновилась, но уже с меньшей силой.
     - Я не псих, - произнес  он  снова,  теперь  музыка  перекрывала  его
голос. Мать часто говорила  Грегу,  что  его  ждет  нечто  большое,  нечто
великое, и он верил этому. Главное - не срываться  и  не  допускать  таких
промахов, как пощечины, которые он влепил девчонке, или убийство собаки, и
оставаться чистеньким.
     Какое бы величие ни ожидало Грега, он узнает о его приходе. В этом он
был совершенно уверен.
     Грег вновь подумал о собаке, на  этот  раз  при  воспоминании  о  ней
улыбка едва коснулась его губ, холодная, равнодушная.
     Грега ожидало величие. Оно, правда, могло наступить еще  не  скоро  -
Грег был молод, ну что ж, ничего плохого, если тебе не так много лет, если
ты понимаешь, что не все сразу получается. Но  когда  веришь,  желаемое  в
конце концов сбывается. А он верил.
     И да поможет бог и сынок его Иисус тому, кто посмеет  стать  на  пути
Грега.
     Стилсон высунул загорелый локоть из окна машины и начал  насвистывать
мелодию песни, звучавшей по  радио.  Он  нажал  на  акселератор,  разогнал
старый "меркюри" до семидесяти миль в час и покатил по прямой дороге среди
ферм штата Айова навстречу будущему, какое бы оно ни было.



Часть первая. КОЛЕСО УДАЧИ

     ОТ ТОГО вечера у Сары осталось  два  воспоминания  везение  Джонни  у
Колеса удачи и маска. Но шли годы, и в памяти, когда она  заставляла  себя
думать о том ужасном вечере, всплывала лишь маска
     Он жил в многоквартирном доме в  Кливс  Милс.  Без  четверти  восемь,
оставив машину за углом, Сара позвонила  в  парадную  дверь.  Сегодня  они
поедут на ее машине, Джонни отвез свою в гараж Тиббетса  в  Хемпдене  -  в
колесе заел подшипник или что-то в этом роде.  "Работы  на  10  долларов",
сказал Джонни по телефону и засмеялся таким знакомым смехом. Сара была  бы
уже в слезах, если бы дело касалось ее машины - ее кошелька.
     Она пришла через вестибюль к  лестнице,  миновала  доску  объявлений.
Обычно доска была утыкана  записками  с  предложениями  купить  мотоциклы,
стереосистемы, воспользоваться услугами машинисток, а также присоединиться
к уезжающим в Канзас, Калифорнию  или  Флориду,  чтобы  попеременно  вести
машину и платить за часть бензина. Но сегодня почти всю  доску  объявлений
занимал большой плакат,  изображавший  сжатый  кулак  на  тревожно-красном
фоне, который напоминал пламя. На плакат крупными буквами  было  написано:
"ЗАБАСТОВКА!" Стоял конец октября 1970 года.
     Джонни жил на втором этаже, в  квартире  с  окнами  на  улицу  -  мой
пентхаус, говорил он. Там он мог стоять в смокинге, как Рамон  Новарро,  с
пузатым бокалом в руке, полным сока или воды, и лицезреть большое бьющееся
сердце Кливс Милс: его толпу, которая валила из кинотеатра, снующие такси,
неоновые вывески.
     По существу, Кливс Милс состоял из главной  улицы  со  светофором  на
перекрестке (после шести часов вечера  он  превращался  в  мигалку),  двух
десятков магазинов и небольшой фабрики  по  производству  мокасин.  Как  и
большинство городков, окружавших Ороно, где  находился  университет  штата
Мэн, Кливс Милс жил в основном за  счет  студентов,  обеспечивая  их  всем
необходимым  -  пивом,  вином,  бензином,  рок-н-роллом,  полуфабрикатами,
наркотиками, бакалейными товарами, жильем, фильмами.  Кинотеатр  назывался
"Тень". Когда шли  занятия,  в  нем  показывали  некоммерческие  фильмы  и
ностальгические боевики 40-х годов. В  летнее  время  беспрерывно  крутили
"вестерны" с Клинтом Иствудом в главной роли.
     Джонни и Сара год назад окончили университет,  и  оба  преподавали  в
средней школе в Кливс Милс, которая  в  числе  немногих  еще  не  вошла  в
окружную  общеобразовательную  систему.   Университетская   профессура   и
администрация, а также студенты снимали в Кливсе жилье, так что  деньги  в
городской  казне  не  переводились.  Средняя  школа  была  оборудована  по
последнему слову техники. Обыватели могли зудеть по поводу университетской
публики с ее заумными разговорами и антивоенными маршами, не говоря уже  о
ее вмешательстве в городские дела, но они не имели ничего против долларов,
которые капали в их карманы в виде  налогов  на  элегантные  профессорские
особняки и многоквартирные дома, - они  располагались  в  районе,  который
студенты окрестили Никчемной Землей, или Дурацкой Аллеей.
     Сара  постучала,  и  Джонни  каким-то  странно  приглушенным  голосом
крикнул:
     - Открыто, Сара!
     Слегка нахмурившись, она  толкнула  дверь.  В  квартире  Джонни  было
совершенно темно, если не считать мелькающего желтого света от  мигалки  с
улицы. Вместо мебели горбились темные тени.
     - Джонни?..
     Решив, что перегорели пробки, она неуверенно шагнула вперед -  и  тут
на нее из темноты надвинулось лицо, ужасное лицо, какое можно было увидеть
только в кошмарном сне. Оно светилось неземным, могильным зеленым  светом.
Один глаз был широко раскрыт и смотрел на нее как-то  затравленно.  Другой
злобно уставился сквозь щелочку век. Левая  половина  лица  -  та,  что  с
открытым глазом, была  нормальная.  Зато  правая,  казалось,  принадлежала
чудовищу: нечеловечески перекошенная - толстые губы растянуты, кривые зубы
оскалены и блестят в темноте.
     Сара приглушенно вскрикнула и  отшатнулась.  Вдруг  зажегся  свет,  и
вместо какого-то темного подвала она вновь оказалась в комнате Джонни:  на
стене - фотомонтаж - Никсон торгует подержанными автомобилями, на  полу  -
плетеный ковер, сделанный матерью Джонни, повсюду  винные  бутылки  вместо
подсвечников. Лицо перестало светиться, и она поняла, что это  была  всего
лишь маска, которую продают  в  дешевых  магазинах  ко  Дню  всех  святых.
Голубой глаз Джонни моргал в пустой глазнице.
     Джонни сорвал маску, и вот он перед  ней  -  в  выцветших  джинсах  и
коричневом свитере, с неотразимой улыбкой на лице.
     - С праздником, Сара, - сказал он.
     Сердце ее продолжало стучать. Он действительно напугал ее.
     - Очень забавно, - сказала она  и  повернулась,  собираясь  уйти.  Ей
совсем не нравилось, когда ее так пугали. Он перехватил Сару уже в дверях:
     - Эй... Я свалял дурака.
     - Еще бы. - Она смотрела на него холодно, по  крайней  мере  пыталась
так смотреть. Гнев уже  проходил.  На  Джонни  просто  нельзя  было  долго
сердиться. Любила она его или нет - на этот  вопрос  у  нее  еще  не  было
ответа, - но долго дуться на него или таить обиду она была не в состоянии.
Разве можно злиться на Джонни, подумала Сара, и эта мысль показалась такой
нелепой, что она невольно улыбнулась.
     - Ну вот, так-то лучше. А я уж думал, что  ты,  парень,  хочешь  меня
бросить.
     - Я не парень.
     Он окинул ее взглядом:
     - Это я заметил.
     На ней была мохнатая меховая шуба -  искусственный  енот  или  что-то
столь же недорогое, - бесхитростность, с  какой  он  выдал  свое  желание,
снова вызвала у нее улыбку:
     - В этой шкуре и не различишь.
     - Я-то различу, - сказал Джонни. Он обнял  ее  и  поцеловал.  Она  не
хотела отвечать на его поцелуй, но, конечно же, ответила.
     - Прости, что напугал тебя, - сказал он и потерся  носом  о  ее  нос,
потом разомкнул объятья. Он поднял маску вверх. -  А  я  думал,  она  тебе
понравится. Хочу ее надеть в пятницу на уроке.
     - Но, Джонни, это же сорвет дисциплину.
     - Как-нибудь обойдется, - сказал он с усмешкой.  И,  черт  возьми,  у
него наверняка бы обошлось.
     Сара приходила в школу каждый день в больших очках,  словно  сельская
учительница, волосы стянуты  в  пучок  такой  тугой,  что,  казалось,  она
вот-вот закричит от боли.  Сара  носила  юбки  чуть  выше  колен,  хотя  у
большинства девчонок они едва прикрывали трусики (а ноги у меня все  равно
лучше, со злорадством думала Сара). Она рассаживала учеников в  алфавитном
порядке, что, по  закону  средних  чисел,  должно  было  вроде  удерживать
шалунов на расстоянии друг от друга, и решительно отсылала провинившихся к
заместителю директора, руководствуясь при этом соображением, что тот  -  в
отличие от нее  -  получает  дополнительные  пятьсот  долларов  в  год  за
выполняемую им роль экзекутора. И все равно школа была для нее  постоянной
борьбой  с  дьяволом,  преследующим  всякого  начинающего  учителя,  -   с
Беспорядком. Особенно раздражало Сару постоянное присутствие  своего  рода
негласного суда присяжных  -  общественного  мнения  учеников,  -  который
оценивал каждого нового учителя, и вынесенный вердикт был не в ее пользу.
     Джонни, по крайней мере внешне, вовсе не соответствовал представлению
о том, каким должен быть хороший учитель. Он слонялся из класса  в  класс,
витая  в  каких-то  сладких  грезах,  и  частенько  опаздывал   на   урок,
заболтавшись с кем-нибудь на переменке. Он разрешал детям сидеть там,  где
им захочется, и они каждый день  меняли  места,  причем  классные  драчуны
неизбежно оказывались в задних рядах. При таком условии Сара не смогла  бы
запомнить их имен до марта, а Джонни уже знал всех учеников как свои  пять
пальцев.
     Он был высокого роста и немного сутулился, за что дети  прозвали  его
Франкенштейном. Правда, Джонни был скорее этим доволен, чем  раздосадован.
У него на уроках царили тишина и спокойствие, прогульщиков  было  мало  (у
Сары ученики постоянно сбегали), и тот же суд присяжных относился  к  нему
благосклонно.  Он  был  из  тех  учителей,  которым  через  пятьдесят  лет
посвящают школьные ежегодники. У Сары  так  не  получалось.  И  она  часто
выходила из себя, не понимая почему.
     - Хочешь пива на дорогу? Или стакан вина?
     - Нет. Надеюсь, ты при деньгах, - сказала она, беря его  под  руку  и
решив больше не сердиться.  -  Я  ведь  меньше  трех  сосисок  не  съедаю.
Особенно на последней ярмарке в году.
     Они собирались в Эсти, расположенный в двадцати  милях  к  северу  от
Кливс Милс; единственной претензией этого городка  на  сомнительную  славу
было проведение  САМОЙ  ПОСЛЕДНЕЙ  СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЙ  ЯРМАРКИ  В  НОВОЙ
АНГЛИИ. Ярмарка закрывалась в пятницу вечером, в канун Дня всех святых.
     - Если учесть, что ярмарка у нас в пятницу,  с  деньгами  неплохо.  У
меня восемь долларов.
     - Мать честная! - Сара закатила глаза. - Я всегда  знала,  что,  если
буду ангелом, небо пошлет мне в один прекрасный день папулю-толстосума.
     - Мы, сутенеры, делаем ба-а-а-льшие  деньги,  крошка.  Сейчас  возьму
пальто, и едем.
     Сара смотрела на него с отчаянной   нежностью,  и  внутренний  голос,
который звучал все чаще и чаще -  когда  она  стояла  под  душем,  читала,
готовилась к урокам или стряпала одинокий ужин, - заговорил вновь,  словно
и одной из полуминутных рекламой по телевизору: он очень и очень  приятный
человек, с ним легко, он внятный, никогда не  наставит  тебя  плакать.  Но
разве это любовь? То есть достаточно ли всего этого для любви? Даже  когда
ты училась кататься на двухколесном велосипеде, ты не раз падала и сбивала
себе коленки. Даром ничего не дается. А тут тем более.
     - Я в туалет, - сказал он.
     - Давай. - Она слегка улыбнулась. Джонни был из  тех,  кто  почему-то
неизменно ставит всех в известность о своих естественных надобностях.
     Она подошла к окну и выглянула на  Главную  улицу.  На  площадку  для
стоянки  автомашин,  рядом  с  пиццерией  О'Майка,   высыпали   ребятишки.
Неожиданно  ей  захотелось  побегать  с  ними,  превратиться  в  маленькую
девочку, оставить асе свои заботы позади или - перебросить в будущее.
     Она отвернулась от окна и подошла к софе, на которую  Джонни  положил
маску.
     - С праздником, - фыркнула она.
     - Что? - откликнулся Джонни.
     - Если ты сейчас не выйдешь, я еду без тебя.
     - Выхожу.
     - Отлично!
     Она провела пальцем по маске с лицом Джекиля и Хайда,  Левая  сторона
от доброго доктора Джекиля, правая, звероподобная, - от Хайда. "Что с нами
будет ко Дню благодарения? - подумала она. - А к рождеству?"
     От этой мысли по телу пробежал нервный озноб.
     Он ей нравился. Он был совершенно нормальный, приятный мужчина.
     Она вновь взглянула на маску: мерзкий Хайд, подобно раковой  опухоли,
вырастал из лица  Джекиля.  Маска  была  покрыта  люминесцентной  краской,
поэтому она и светилась в темноте.
     А  что  такое  нормальный?  Никто.  Ничто.  Пожалуй,  нет.  Будь   он
нормальный, разве ему пришло бы в голову надеть нечто подобное в классе  и
думать при этом, что дисциплина не пострадает?
     И как могли дети называть его  Франкенштейном  и  все-таки  любить  и
уважать? И это нормально?
     Сквозь занавес из бус,  отделявший  туалет  и  спальню  от  гостиной,
проскользнул Джонни.
     ЕСЛИ ОН ЗАХОЧЕТ, ЧТОБЫ Я ОСТАЛАСЬ У НЕГО НА НОЧЬ, Я, ПОЖАЛУЙ, НЕ БУДУ
ПРОТИВ.
     От этой мысли стало тепло,  как  бывает,  когда  возвращаешься  домой
после долгого отсутствия.
     - Ты что улыбаешься?
     - Да так, - сказала она, бросая маску.
     - Ну а все-таки. Что-нибудь приятное? Вспомнила, как  нюхала  кокаин,
дружище?
     - Джонни, - сказала она, положив руку  ему  на  грудь  и  вставая  на
цыпочки, чтобы поцеловать его, - не обо всем надо говорить вслух. Пошли.

     Они задержались  в  вестибюле,  пока  он  застегивал  свою  джинсовую
куртку, и взгляд ее опять невольно остановился на плакате "ЗАБАСТОВКА!"  -
со сжатым кулаком на пылающем фоне.
     - В этом году будет новая студенческая забастовка, - проследив за  ее
взглядом, сказал он.
     - Против войны?
     - На сей раз не только. Вьетнам,  призыв  резервистов  и  волнения  в
Кентском университете взбудоражили студентов. Думаю,  что  никогда  еще  в
аудиториях не сидело так мало хрюкал.
     - Это ты о ком?
     - Да об отличниках, которым наплевать на наше общество, лишь  бы  оно
обеспечило им потом оклад в десять тысяч долларов.  Хрюкале  наплевать  на
все, кроме своей шкуры. Но  теперь  другие  времена.  Большинство  из  них
проснулись. Грядут большие перемены.
     - И это для  тебя  важно?  Даже  когда  университет  уже  позади?  Он
подобрался:
     - Мадам, я же из Мэнского университета. Смит, выпуск семидесятого! Мы
высоко держим марку старого доброго Мэна. Она улыбнулась:
     - Ладно, поехали. Я хочу прокатиться на карусели, пока ее не закрыли.
     - Прекрасно, - сказал он, беря ее за руку.  -  За  углом  моего  дома
случайно оказалась твоя машина.
     - И есть  восемь  долларов.  Нас  ждет  блестящий  вечер.  Вечер  был
облачный, но не дождливый, для позднего октября достаточно теплый. Наверху
серп луны пытался пробиться сквозь  завесу  облаков.  Джонни  обхватил  ее
рукой, она прижалась к нему.
     - Знаешь, Сара, я о тебе все время думаю, - сказал он почти небрежно,
но только почти. Сердце у нее слегка замерло, а затем бешено застучало.
     - Правда?
     Они обогнули угол, и Джонни открыл ей дверцу. Обойдя машину,  он  сел
за руль.
     - Тебе холодно?
     - Нет, - ответила она. - Вечер очень теплый.
     - Да, - согласился он,  отъезжая.  Она  вновь  мысленно  вернулась  к
нелепой маске. Половина доктора Джекиля с голубым глазом Джонни  в  пустой
глазнице, расширенной от удивления, -  СЛУШАЙТЕ,  Я  ВЧЕРА  ИЗОБРЕЛ  НОВЫЙ
КОКТЕЙЛЬ, НО ЕДВА ЛИ ЕГО БУДУТ ПОДАВАТЬ В БАРАХ, - с этой  половиной  лица
было все в порядке, потому что за ней проглядывала частица самого  Джонни.
Ее испугала другая половина - Хайда. За ней  мог  скрываться  кто  угодно,
потому что тот глаз превратился в щелку.
     Но когда они приехали на ярмарку в Эсти, где в темноте на центральной
аллее мигали голые лампочки,  а  длинные  неоновые  спицы  чертова  колеса
мелькали вверх-вниз, она уже  забыла  о  маске.  Он  был  рядом,  их  ждал
приятный вечер.

     Они  пошли  по  центральной  аллее,  держась  за   руки,   почти   не
разговаривая, и Сара поймала себя на том, что  вспоминает  ярмарки  своего
детства. Она было родом из Саут-Париса, городка, производившего целлюлозу,
в западной  части  штата  Мэн,  а  большая  ярмарка  обычно  проходила  во
Фрайберге.  Джонни,  выросший  в  Паунале,  наверное,  посещал  ярмарку  в
Топсеме. По сути, все ярмарки в таких городках походили одна на другую и с
годами почти не менялись. Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь  при
входе два доллара, и едва оказываешься на ярмарке,  как  чувствуешь  запах
горячих сосисок,  жареного  перца  и  лука,  бекона,  леденцов,  опилок  и
сладковатый  аромат  конского  навоза.  Слышишь  лязг  русской  горки  для
малышей, которую называют "полевая мышь". Слышишь хлопанье ружей  в  тире,
металлический рев репродукторов, которые выкликают номера  для  игроков  в
бинго; репродукторы развешаны вокруг большого тента, заполненного длинными
столами и складными стульями из местного похоронного бюро.  Рок-н-ролл  по
громкости спорит с ревом органа. Доносится нескончаемый крик зазывал - два
выстрела за два десятицентовика, и ты получаешь набитую  опилками  собачку
для своего ребеночка. Эй-эй-как-вас-там,  стреляйте,  пока  не  выиграете.
Ничего не изменилось. Ты снова ребенок, жаждущий, чтобы тебя облапошили.
     - Смотри! - остановила она его. - Карусель! Карусель!
     - Конечно, - успокоил ее Джонни. Он протянул женщине в кассовой будке
долларовую бумажку, та сунула ему два красных билета и две  десятицентовые
монетки, не поднимая глаз от журнала "Фотоплей".
     - Что значит "конечно"? Почему ты так со мной разговариваешь?
     Он пожал плечами. Лицо его выражало полную невинность.
     - Речь не о том, что ты, Джон Смит, сказал. Важно, как ты это сказал.
     Карусель остановилась. Люди слезали и проходили  мимо  -  в  основном
подростки в голубых армейских рубашках из плотной  хлопчатобумажной  ткани
или расстегнутых куртках. Джонни провел ее по деревянному помосту и  подал
билеты служителю,  у  которого  был  вид  самого  скучающего  создания  во
вселенной.
     - Эко диво, - сказал Джонни, когда тот усадил их в маленькие  круглые
скорлупки  и  закрепил  страхующую  перекладину.  -  Просто  эти   кабинки
вращаются по замкнутому кольцу, так?
     - Так.
     - А эти замкнутые кольца уложены на большой круглой тарелке,  которая
сама вращается, так?
     - Так.
     - И когда карусель разгоняется, кабина, где  мы  сидим,  вертится  по
своей маленькой орбите и может развить такую скорость,  которая  ненамного
меньше, чем у космонавтов  при  взлете  с  мыса  Кеннеди.  Я  знал  одного
парня... - Джонни с серьезным видом наклонился к ней.
     - Ну да, очередная твоя сказка, - неуверенно сказала Сара.
     - Когда этому парнишке было пять лет, он упал со ступенек и заработал
маленькую, с волосок, трещинку в шейном позвонке. А десять лет  спустя  он
разогнался на карусели в  Топсеме  на  ярмарке...  и...  -  Он  передернул
плечами и похлопал ее сочувственно по руке...  -  Но  с  тобой,  очевидно,
будет все в порядке, Сара.
     - Ой... Я хочу с о й т и...
     А карусель несла их все  быстрее,  превращая  ярмарку  и  центральную
аллею в наклонное смазанное  пятно  из  огней  и  лиц.  Сара  вскрикивала,
смеялась, затем начала колотить его.
     - Трещинка с волосок! - кричала она ему. - Я  покажу  тебе  трещинку,
когда мы слезем, врун несчастный!
     - Как, уже чувствуешь  что-нибудь  в  шейном  позвонке?  -  вкрадчиво
спросил он.
     - Врун!
     Они кружились все быстрей и быстрей, и когда пролетали мимо служителя
- в десятый? пятнадцатый раз?  -  Джонни  наклонился  и  поцеловал  ее,  а
кабинка со свистом вращалась по своей орбите, их губы сливались во  что-то
горячее, волнующее и родное. Затем круг замедлил движение, кабина  как  бы
нехотя сделала еще один оборот и,  наконец,  покачиваясь  и  подергиваясь,
остановилась.
     Они вылезли, и Сара обхватила его шею.
     - Трещинка с волосок, балда ты! - прошептала она. Мимо них  проходила
тучная дама в голубых брюках и дешевых кожаных туфлях, похожих на тапочки.
Джонни обратился к ней, показывая большим пальцем на Сару:
     - Эта девочка пристает ко  мне,  мадам.  Если  увидите  полицейского,
скажите ему.
     - Вы, молодые люди, считаете  себя  слишком  умными,  -  презрительно
сказала тучная дама. Она заковыляла по направлению  к  тенту  для  игры  в
бинго, еще крепче зажав под мышкой сумочку. Сара прыснула.
     - Ты невозможен.
     - Я плохо кончу, - согласился Джон. - Моя мама всегда говорила.
     Они снова пошли бок о бок по центральной аллее в ожидании, когда  мир
перестанет качаться у них перед глазами и под ногами.
     - Она очень религиозна, твоя мама? - спросила Сара.
     - Она баптистка до мозга костей, - ответил Джонни. - Но  она  ничего.
Ее не заносит. Когда я дома, она не может удержаться и  вечно  подсовывает
мне брошюрки, но тут уж ничего  не  попишешь.  Мы  с  отцом  смирились.  Я
пытался было затевать с ней разговоры - скажем,  спрашивал,  с  кем,  черт
подери, мог Каин сожительствовать в земле Нод, если его  папаша  и  мамаша
были первыми людьми на Земле, ну и всякое такое, но потом решил, что  это,
в общем-то, гадко, и бросил. Два года назад мне казалось - Юджин  Маккарти
спасет мир... что до баптистов, то  они  по  крайней  мере  не  выставляют
Иисуса кандидатом в президенты.
     - А отец твой не религиозен? Джонни рассмеялся.
     - Не знаю. Во всяком случае, не баптист. - На мгновение задумаются  и
добавил: - Он плотник, - будто это все объясняло. Сара улыбнулась.
     - Что подумала бы твоя мать, если бы узнала, что  ты  встречаешься  с
пропащей католичкой?
     - Попросись ко мне в помощники, отпарировал Джонни, - чтобы она могла
всучить тебе несколько брошюр.
     Сара остановилась, продолжая держать его под руку.
     - Ты хочешь пригласить меня к себе домой? - спросила она, глядя ему в
глаза.
     Добродушное лицо Джонни посерьезнело.
     - Да, - сказал он. - Я хочу,  чтобы  ты  познакомилась  с  ними...  и
наоборот.
     - Почему?
     - А ты не знаешь? - мягко произнес он,  и  вдруг  у  нее  перехватило
горло и застучало в висках, и слезы уже готовы были навернуться на  глаза.
Она сильно сжала его руку.
     - Джонни, ты мне нравишься, ты знаешь это?
     - Ты мне нравишься еще больше, - серьезно сказал он.
     - Покатай меня на чертовом колесе, - вдруг потребовала она с улыбкой.
Больше  никаких  разговоров  на  эту  тему.  Сначала  надо  все  обдумать,
попытаться заглянуть в будущее. - Я хочу взлететь наверх,  откуда  мы  все
увидим.
     - Можно тебя поцеловать наверху?
     - Дважды, если успеешь.
     Она привела его к билетной кассе, где он оставил еще одну  долларовую
бумажку. Покупая билеты, он рассказывал:
     - Когда я учился в  школе,  я  знал  парня,  служившего  на  подобной
ярмарке, так он рассказывал, что работяги, собирающие эти колеса, обычно в
стельку пьяные и забывают завинтить...
     - Иди к черту, - беззаботно сказала она. - Никто не живет вечно.
     - Но все стремятся к этому,  ты  разве  не  замечала?  -  сказал  он,
усаживаясь следом за ней в качающуюся гондолу.
     Наверху он поцеловал  ее  несколько  раз,  октябрьский  ветер  ерошил
волосы, и ярмарочные аллеи  раскидывались  внизу,  подобно  светящемуся  в
темноте циферблату.
     После чертова колеса они покатались  на  детской  карусели,  хотя  он
честно сознался, что чувствует  себя  паршиво.  Ноги  у  него  были  такие
длинные, что ему пришлось широко их расставить, садясь на гипсового  коня.
Она нарочно рассказала ему, что знала в  школе  девочку,  у  которой  было
больное сердце, но никто об этом не догадывался, и вот однажды  она  пошла
кататься на карусели с приятелем, и...
     - Когда-нибудь ты пожалеешь, - со  спокойной  убежденностью  произнес
он, - Нельзя, Сара, строить отношения на обмане. Она показала ему язык.
     Потом был зеркальный лабиринт, действительно хороший, Саре вспомнился
роман Брэдбери "Кто-то страшный к нам идет" - в нем изображаются такой  же
лабиринт,  и  маленькая  старая  учительница  чуть   не   потерялась   там
окончательно. Сара видела, как Джонни неуклюже  топчется  среди  зеркал  и
машет ей рукой. Десятки Джонни,  десятки  Сар.  Они  проходили  мимо  друг
друга,  мелькали  за  неевклидовыми  углами  и  как   бы   исчезали.   Она
поворачивала голову налево, направо, утыкалась носом в прозрачное стекло и
беспомощно хихикала, скорей всего из страха,  что  оказалась  в  замкнутом
пространстве. Одно зеркало превратило ее в приземистого  карлика  из  книг
Толкиена. В другом она выглядела длиннющей долговязой девчонкой с ногами в
четверть мили.
     Наконец они выбрались из лабиринта, он купил пару сосисок и  здоровый
бумажный стакан жаренных  в  масле  картофельных  ломтиков,  которые  были
сейчас такие же вкусные, какими они бывают, когда тебе еще нет пятнадцати.
     Они миновали веселое заведение. Перед входом стояли четыре  девицы  в
юбках с  блестками  и  в  бюстгальтерах.  Они  пританцовывали  под  старый
мотивчик  Джерри  Ли  Льюиса,  а  зазывала  расхваливал  в   микрофон   их
достоинства. "Обними меня, милый, покрепче, - ревел Джерри Ли  Льюис,  его
рояль выплескивал буги-вуги на присыпанные опилками аллеи. - Обними  меня,
милый, покрепче... ухвати-ка быка за рога... надоели мне  сладкие  речи...
ну давай не валяй дурака..."
     - Клуб "Плейбой", - восхитился Джонни и рассмеялся.  -  Раньше  такое
заведение было  в  Гаррисон  Бич.  Зазывала  там  божился,  что  девицы  с
завязанными за спиной руками могут снять очки прямо с вашего носа.
     - Любопытный способ подцепить  модную  болезнь,  -  сказала  Сара,  и
Джонни покатился со смеху.
     По мере их удаления голос зазывалы, усиленный динамиком,  звучал  все
глуше под звуки рояля Джерри Ли,  этой  знойной  музыки,  долетавшей,  как
некое  будоражащее  напоминание  из  отживших  и   смолкших   пятидесятых:
"Давайте, ребята, заходите, не стесняйтесь, а  наши  девочки  и  вовсе  не
стеснительные! Главное происходит за  стенами...  ваше  образование  будет
неполным, пока вы не увидите представление в клубе "Плейбой".
     - Не хочешь ли вернуться и закончить  свое  образование?  -  спросила
она. Он улыбнулся.
     - Я уже завершил курсовую на эту тему.  А  с  диссертацией,  пожалуй,
можно подождать. Она взглянула на часы:
     - Гляди-ка, уже поздно. А завтра опять в школу.
     - Да. Хорошо еще, что сегодня пятница.
     Она вздохнула, вспомнив свой пятый и седьмой классы, где завтра у нее
современная литература. В обоих - невозможные хулиганы.
     Они протолкались назад,  к  середине  главной  аллеи.  Толпа  редела.
Карусель уже закрылась. Двое рабочих с сигаретами в углах рта  задергивали
брезент на "полевой мыши".  Хозяин  аттракциона  "ставь-пока-не-выиграешь"
тушил свет.
     - Ты занята в субботу? - спросил он,  вдруг  оробев.  -  Конечно,  до
субботы времени осталось немного, но...
     - Есть кое-какие планы, - ответила она.
     - Ясно.
     Она не могла вынести удрученного вида Джонни, было бы подло  дразнить
его дальше.
     - Я занята с тобой.
     - Да?.. Правда? Слушай, это же прекрасно. - Он улыбнулся ей, она -  в
ответ. Внутренний голос, который  иногда,  казалось,  принадлежал  другому
человеку, внезапно заговорил: "ТЕБЕ  СНОВА  ХОРОШО,  САРА.  ТЫ  СЧАСТЛИВА.
РАЗВЕ ЭТО НЕ ЗДОРОВО?"
     - Да, здорово, - сказала она. Она привстала на цыпочки и  быстро  его
поцеловала. Она заставила себя говорить, пока  не  передумала:  -  Знаешь,
иногда в Визи бывает так одиноко... Пожалуй,  я  могла  бы...  провести  с
тобой ночь.
     Он взглянул на нее с теплотой,  с  такой  задумчивостью,  что  у  нее
внутри все затрепетало.
     - А ты этого хочешь, Сара? Она кивнула.
     - Да, очень.
     - Прекрасно, - сказал он и обнял ее.
     - Ты уверен? - спросила Сара немного застенчиво.
     - Я только боюсь, что ты передумаешь.
     - Не передумаю, Джонни. Он еще крепче притянул ее к себе.
     - Это будет моя самая счастливая ночь.
     Они проходили мимо колеса удачи - единственного открытого павильона в
той части центральной аллеи, вспоминала позже Сара. Хозяин только что смел
мусор в кучку -  искал  скатившиеся  с  игральной  доски  десятицентовики.
Наверно, он скоро закроет  свое  заведение,  подумала  Сара.  За  хозяином
виднелось большое колесо со спицами, по его окружности светились маленькие
электрические лампочки. Должно быть, он услышал  последние  слова  Джонни,
потому что почти автоматически занял свое рабочее место, глазами продолжая
искать на грязном полу белые пятнышки серебра.
     - Э-э-эй, мистер, крутаните на счастье Колесо удачи, превратите центы
в доллары. Все зависит от этого Колеса, попытайте счастья, один  маленький
десятицентовик, и Колесо закрутится. Джонни повернулся на звук его голоса.
     - Джонни?
     - Я бы попытал счастья, как он выразился. - Он улыбнулся ей. - Ты  не
против?
     - Нет, пожалуйста. Только недолго.
     Он снова взглянул на нее с таким задумчивым выражением,  от  которого
ее охватила странная слабость, одновременно промелькнула мысль:  как-то  у
нас  все  получится?  В  животе  у  Сары  что-то  перевернулось,  к  горлу
подступила тошнота, и ее неожиданно повлекло к нему.
     - Я не задержусь. - Он посмотрел на хозяина  заведения.  Аллея  перед
павильоном почти совсем опустела; стало  прохладнее,  так  Как  нависавшие
облака рассеялись. Все трое выдыхали струйки пара.
     - Попытаете счастья, молодой человек?
     - Да.
     Когда  они  приехали  на  ярмарку,  Джонни  переложил  все  деньги  в
маленький нагрудный кармашек; теперь он вытащил из него то,  что  осталось
от восьми долларов. Один доллар и восемьдесят пять центов.
     Игральная  доска  представляла  собой  полосу  желтого  пластика,  на
которой в квадратах были нарисованы цифры и комбинации. Она выглядела  как
поле в  рулетке,  но  Джонни  тут  же  заметил,  что  в  Лас-Вегасе  такие
комбинации привели бы игроков в уныние. Ставка на серию цифр при  выигрыше
лишь удваивалась. Две цифры  -  зеро  и  двойное  зеро  -  давали  выигрыш
хозяину. Джонни сказал об этом, но хозяин только пожал плечами.
     - Поезжайте в Вегас, если хотите. Вольному воля. Но у Джонни  в  этот
вечер было слишком хорошее  настроение.  Все  началось  довольно  неудачно
из-за маски, но затем пошло прекрасно.  По  правде  говоря,  это  был  его
лучший вечер за много лет и, может быть, лучший в жизни.  Он  взглянул  на
Сару. Она была возбуждена, глаза блестели.
     - Что скажешь, Сара? Та тряхнула головой.
     - Для меня эта игра все равно что греческий. Что нужно делать?
     - Поставить на номер. Либо на красное-черное. Либо на чет-нечет. Либо
на серию из десяти цифр.  Выигрыши  разные.  -  Он  взглянул  на  хозяина,
который ответил ему отсутствующим взглядом. - По крайней мере должны  быть
разные.
     - Ставь на черное, - сказала она. - Как-то более волнующе, правда?
     - Черное, - сказал Джонни и бросил десятицентовик на черный квадрат.
     Хозяин уставился на монету,  одиноко  лежавшую  на  игральной  доске,
вздохнул:
     - Круто взял, ничего не скажешь, -  и  повернулся  к  Колесу.  Джонни
рассеянно поднял руку ко лбу.
     - Стойте, - быстро сказал он и кинул  один  из  трех  четвертаков  на
квадрат с цифрами 11 20.
     - Уверены?
     - Уверен, - сказал Джонни.
     Хозяин крутанул Колесо, и  оно  завертелось  в  кольце  из  лампочек,
черный и красный цвета слились  в  одно.  Джонни  рассеянно  потирал  лоб.
Колесо стало останавливаться, и теперь было слышно, как  с  размеренностью
метронома пощелкивает маленькая деревянная трещотка, скользя мимо  шпилек,
разделявших номера. Она дошла до 8, затем до 9, остановилась было  на  10,
но проскочила на 11 и, щелкнув напоследок, окончательно успокоилась.
     - Дама проигрывает, джентльмен выигрывает, - сказал хозяин.
     - Джонни, ты выиграл?
     - Похоже, что так, - сказал Джонни, в то время как хозяин доложил два
своих четвертака к его монете.  Сара  издала  легкий  вскрик,  едва  успев
заметить, как хозяин смахнул десятицентовик со стола.
     - Я же сказал, это мой счастливый вечер, - проговорил Джонни.
     - Один раз - везение,  два  раза  -  счастье,  -  заметил  крупье.  -
Эй-эй-эй!
     - Давай, Джонни, - сказала Сара.
     - Хорошо. Мне на тот же номер.
     - Запускать?
     - Да.
     Хозяин снова крутанул Колесо, и пока  оно  вертелось,  Сара  тихонько
прошептала:
     - А они не жульничают с этими колесами?
     - Было дело.  А  теперь  власти  их  проверяют,  так  что  приходится
полагаться исключительно на везение.
     Колесо замедлило вращение и щелкнуло напоследок.  Стрелка  проскочила
10 и вошла в поле Джонни, замедляя бег.
     - Давай, давай! - закричала Сара. Двое подростков, шедших  к  выходу,
остановились посмотреть на игру.
     Деревянная  трещотка  очень  медленно  миновала  16,   затем   17   и
остановилась на 18.
     - Джентльмен снова выиграл. - Хозяин добавил еще шесть четвертаков  к
кучке Джонни.
     - Ты богач! - воскликнула Сара и поцеловала его в щеку.
     - Тебе везет, парень, - с готовностью согласился хозяин. -  Никто  не
бросает такую везуху. Эй-эй-эй!
     - Ставить опять? - спросил Джонни Сару.
     - А почему бы нет!
     - Давайте, давайте, - сказал один из подростков. На куртке у него был
значок с Джими Хендриксом. - Этот  тип  ободрал  меня  сегодня  на  четыре
доллара. Хотел бы я посмотреть, как его вздрючат.
     - Тогда ты тоже, - сказал Джонни Саре.  Он  дал  ей  одну  из  девяти
монет, лежавших столбиком. После короткого колебания она  положила  ее  на
21. Отдельные цифры при выигрыше оплачиваются десять к одному - явствовало
из правил.
     - Продолжаешь, парень?
     Джонни глянул на восемь четвертаков, лежавших столбиком на  доске,  и
стал потирать лоб, будто чувствовал приближение головной боли. Внезапно он
смел с доски четвертаки и потряс ими в сжатых ладонях.
     - Нет, крутите для дамы. Я  посмотрю.  Она  удивленно  посмотрела  на
него:
     - Ты что, Джонни? Он пожал плечами.
     - Так, предчувствие.
     Крупье       закатил       глаза,        как        бы        говоря:
"Боже-дай-мне-силывынести-этих-дураков", - и вновь запустил  свое  Колесо.
Оно повертелось, замедлило ход и остановилось. На двойном зеро.
     - Мой номер, мой, - пропел хозяин,  и  четвертак  Сары  исчез  в  его
переднике.
     - Это честно, Джонни? - Сара была задета.
     - Зеро и двойной зеро дают выигрыш хозяину.
     - Ты хитро сделал, сняв свои деньги с доски.
     - Пожалуй.
     - Ну что, крутить дальше или я пошел пить кофе? - спросил хозяин.
     - Крутите, - сказал Джонни и выложил свои четвертаки  двумя  стопками
по четыре на третий сектор.
     Пока Колесо жужжало в  кругу  своей  клетки  из  лампочек,  Сара,  не
поднимая глаз от вращающегося поля, спросила Джонни:
     - Сколько в этом заведении можно заработать за  вечер?  Между  тем  к
подросткам присоединилось четверо  пожилых  людей  -  двое  мужчин  и  две
женщины. Массивный мужчина, с виду рабочий стройки, сказал:
     - От пятисот до семисот долларов. Хозяин снова закатил глаза.
     - Вашими бы устами... - проговорил он.
     - Ладно, не прибедняйся, - сказал мужчина, похожий  на  строителя.  -
Лет двадцать назад я работал в такой лавочке. От пяти  до  семи  сотен  за
вечер, две косых по субботам. Запросто. И это без всякого жульничанья.
     Джонни  следил  за  Колесом,  которое  сейчас  вращалось   достаточно
медленно,  так  что  можно  было  различить  отдельные  цифры,  когда  оно
пробегало мимо. Промелькнуло одно зеро, другое, затем,  медленнее,  первый
сектор, еще медленнее второй.
     - Хорошего понемножку, - сказал один из подростков.
     - Подожди, - произнес Джонни как-то странно. Сара взглянула на  него;
в его добродушном лице вдруг появилась жесткость, голубые глаза потемнели,
стали чужими и далекими. Стрелка остановилась на 30 и замерла.
     - Игра продолжается, игра продолжается, - тоскливо пропел  хозяин,  а
небольшая толпа позади Джонни  и  Сары  издала  радостный  крик.  Мужчина,
похожий на строителя, хлопнул Джонни по спине, да так, что тот покачнулся.
Хозяин полез под прилавок, достал из  сигарной  коробки  четыре  монеты  и
бросил их рядом с восемью четвертаками Джонни.
     - Может, хватит? - спросила Сара.
     - Еще разок, - сказал Джонни. - Если выиграю, этот парень оплатит нам
ярмарку и твой бензин. Если проиграю, мы  потеряем  всего  полдоллара  или
около того.
     - Эй-эй-эй, - пропел хозяин. Он приободрился и вновь  затараторил:  -
Ставьте где хотите.  Приходи,  не  стесняйся.  Этот  спор  не  для  зевак.
Крутится-вертится колесо, где остановится, не знает никто.
     Мужчина, похожий на строителя, который назвался  Стивом  Бернхардтом,
положил доллар на чет.
     - А ты что, парень? - спросил хозяин у Джонни. - Оставляешь на том же
месте?
     - Да, - ответил Джонни.
     - Ох, дядя, - сказал один из подростков, - с судьбой играете.
     - Наверное,  -  сказал  Джонни,  и  Сара  улыбнулась  ему.  Бернхардт
оценивающе посмотрел на Джонни и вдруг переставил свой  доллар  на  третий
сектор.
     - Чем черт не шутит, - вздохнул подросток, сказавший Джонни, что  тот
играет с судьбой. Он переложил пятьдесят центов, которые они  наскребли  с
приятелем, на тот же сектор.
     - Все яички в одной корзине, - пропел хозяин. - Не передумаете?
     Игроки стойко молчали. Двое  чернорабочих  подошли  посмотреть  игру,
один из них с подружкой; теперь перед Колесом удачи уже собралась довольно
большая  компания.  Хозяин  сильно  крутанул  Колесо.  За  его   вращением
наблюдали двенадцать пар глаз. Сара поймала себя на том,  что  смотрит  на
Джонни - какое чужое у него лицо в ярком и в то же время загадочном свете.
Она вновь вспомнила о маске - Джекиль и Хайд, чет и  нечет.  У  нее  опять
забурчало в животе, она почувствовала легкую  слабость.  Колесо  замедлило
бег и начало щелкать. Подростки стали кричать, как бы подталкивая его.
     - Еще немного, крошка, - уговаривал Стив Бернхардт. -  Еще  немножко,
дорогое.
     Колесо дощелкало до третьего сектора  и  остановилось  на  24.  Толпа
снова издала радостный возглас.
     -  Джонни,  ты  выиграл,  ты  выиграл!  -  закричала   Сара.   Хозяин
неприязненно  присвистнул  сквозь  зубы   и   выплатил   выигрыш.   Доллар
подросткам, два - Бернхардту и двенадцать долларов  Джонни.  Теперь  перед
Джонни лежали на столе восемнадцать долларов.
     - Игра продолжается, игра продолжается, эй-эй-эй! Еще  раз,  дружище?
Сегодня колесо с тобой на пару.
     Джонни взглянул на Сару.
     - Как хочешь, Джонни. - Ей вдруг стало не по себе.
     - Давай, дядя, - подзадоривал подросток со значком Джими Хендрикса. -
Одно удовольствие поглядеть, как отделывают этого типа.
     - Ладно, - сказал Джонни. - Последний раз.
     - Ставьте на что хотите.
     Все взоры были обращены на Джонни, который стоял,  задумчиво  потирая
лоб.  Его   обычно   добродушное   лицо   застыло,   стало   серьезным   и
сосредоточенным. Он смотрел на Колесо в кольце огней, поглаживая  пальцами
гладкую кожу над правой бровью.
     - Оставляю, сказал он  наконец.  По  толпе  простился  вопросительный
шепот.
     - Ох, дядя, это уже чересчур.
     - Разошелся, - сказал Бернхардт неуверенно. Он оглянулся на жену,  но
та пожала плечами, давая понять, что для нее это  полная  загадка.  -  Эх,
была не была, я с вами.
     Подросток  со  значком  взглянул  на  дружка,  тот  пожал  плечами  и
утвердительно кивнул.
     - Хорошо, - сказал он, поворачиваясь к хозяину. - Мы тоже оставляем.
     Колесо завертелось Сара  слышала,  как  сзади  один  из  чернорабочих
поспорил  на  пять  долларов,  утверждая,  что  третий  сектор  больше  не
выиграет. В животе  у  нее  опять  зажурчало,  но  на  этот  раз  боль  не
отпустила, а пошла кругами, снова и  снова,  и  тут  она  поняла,  что  ей
становится плохо. На лице выступил холодный пот.
     Колесо начало останавливаться у первого сектора, и один из подростков
вскинул руки от  досады.  Но  не  ушел.  Колесо  просчитало  11,  12,  13.
Наконец-то хозяин выглядел довольным. Тиктак-тик. 14, 15, 16.
     -  Проскакивает,  -  сказал  Бернхардт.  В   его   голосе   слышалось
восхищение. Хозяин смотрел на свое Колесо с  таким  видом,  что  казалось,
будь его воля, он протянул бы руку и остановил его. Оно прощелкало 20,  21
и остановилось на цифре 22.
     В толпе, которая выросла уже  человек  до  двадцати,  снова  раздался
победный крик. Наверно, здесь собрались все запоздалые посетители ярмарки.
Сара неясно слышала, как чернорабочий, проигравший пари, ворчал  что-то  о
"дьявольском везении", отдавая деньги. В голове у нее шумело. Внезапно она
почувствовала ужасную слабость в ногах, ее бил озноб, тело  не  слушалось.
Она заморгала, и тут закружилась голова, к горлу подступила  тошнота.  Мир
покачнулся и накренился, словно они только что разогнались на  карусели  и
вот теперь медленно останавливаются.
     Мне попалась несвежая сосиска, подумала она с тоской. Вот чем,  Сара,
оборачивается счастье на деревенской ярмарке.
     - Эй-эй-эй, - произнес хозяин без особого энтузиазма и раздал деньги.
Два доллара подросткам, четыре - Стиву Бернхардту и целую  кучу  Джонни  -
три десятки, пятерку и один доллар. Хозяин не то чтобы  лучился  радостью,
но был тем не менее оживлен.  Если  долговязый  с  хорошенькой  блондинкой
вздумает опять поставить на третий сектор, хозяин почти  наверняка  вернет
свое. Пока этот парень не забрал со стола деньги, еще не все  потеряно.  А
если он уйдет? Ну что ж, хозяин сегодня  отхватил  тысчонку  на  Колесе  и
может себе позволить поделиться с ближними. Быстро разнесется слух, что на
Колесе Сола Драммора был крупный выигрыш, и завтра  сюда  повалят  игроки,
как никогда раньше. Выигрыш - хорошая реклама.
     - Ставьте куда хотите,  -  пропел  он.  Несколько  человек  из  толпы
пододвинулись к столу  и  начали  ставить  десятицентовики  и  четвертаки.
Однако хозяин смотрел только на одного игрока.
     - Что скажешь, дружище? Играем по-крупному? Джонни взглянул на Сару.
     - Что ты... эй, что с тобой. Ты похожа на призрак.
     - Что-то с желудком, - сказала она, выдавливая улыбку. - Я думаю, это
сосиска: Может, поедем домой?
     - Конечно. Пошли. - Он собирал кучку помятых денег со  стола,  и  тут
его взгляд снова упал  па  Колесо.  Глаза  перестали  светиться  теплом  и
заботой. Казалось, они опять потемнели, стали холодными,  задумчивыми.  ОН
СМОТРИТ НА ЭТО КОЛЕСО, КАК МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК НА МУРАВЕЙНИК, подумала Сара.
     - Минутку, - сказал он.
     - Хорошо, - ответила Сара. Хотя чувствовала какую-то пустоту в голове
и боль в желудке. К тому же в животе бурлило, что ей совсем не  нравилось.
БОЖЕ, ТОЛЬКО БЫ ВСЕ ОБОШЛОСЬ. ПОЖАЛУЙСТА.
     Она подумала: ОН НЕ УСПОКОИТСЯ, ПОКА ВСЕ НЕ ПРОИГРАЕТ.
     И затем со странной уверенностью: НО ОН НЕ ПРОИГРАЕТ.
     - Ну что, приятель? - спросил хозяин. - Ставишь, нет? Играешь, нет?
     - Слиняешь, нет? - передразнил один из чернорабочих; раздался нервный
смешок. Перед глазами Сары  все  плыло.  Джонни  вдруг  сдвинул  купюры  и
четвертаки на угол доски.
     - Ты что делаешь? - искренне удивившись, спросил хозяин.
     - Всю кучу на 19, - ответил Джонни.
     Саре хотелось застонать, но она сдержалась. По толпе прошел шепот.
     - Не искушай судьбу, - сказал Стив Бернхардт на ухо Джонни. Джонни не
ответил. Он  уставился  на  колесо  с  каким-то  безразличием.  Глаза  его
казались почти фиолетовыми.
     Внезапно раздался звенящий звук, который  Сара  поначалу  приняла  за
звон в ушах. Затем она увидела, как другие, уже поставившие деньги на кон,
забирают их со стола, оставляя Джонни играть одного.
     - НЕТ! - хотелось  ей  закричать.  -  НЕ  ТАК,  НЕ  В  ОДИНОЧКУ,  ЭТО
НЕЧЕСТНО...
     Сара закусила губу. Она боялась, что ее  стошнит,  если  она  откроет
рот. С животом стало совсем худо. Кучка  денег,  которую  выиграл  Джонни,
одиноко лежала под ярким светом. Пятьдесят четыре доллара,  а  выигрыш  на
отдельной цифре был десять к одному.
     Хозяин облизнул губы.
     - Мистер, по закону я не должен разрешать ставить на отдельные  цифры
больше двух долларов.
     - Ты что брось, - прорычал Бернхардт, - ты не  должен  был  разрешать
ставить свыше  десяти  на  цифру,  а  ты  только  что  дал  ему  поставить
восемнадцать. Что, в штаны наложил?
     - Нет, но...
     - Давайте, - обрезал Джонни. - Или я ухожу.  Моя  девушка  не  совсем
здорова.
     Хозяин взглянул на толпу. Та смотрела на него враждебно.  Глупцы.  Не
понимают, что парень выбрасывает деньги на ветер, а он пытается образумить
его. Черт с  ними.  Все  равно  им  не  угодишь.  Пускай  хоть  на  голову
становится и проигрывает вчистую. По  крайней  мере  можно  будет  закрыть
павильон на ночь.
     - Ну что ж, - сказал  он,  -  если  среди  вас  нет  государственного
инспектора... - Он повернулся к Колесу. -  Крутится-вертится  колесо,  где
остановится, не знает никто.
     Он крутанул, и цифры немедленно превратились в одно  сплошное  пятно.
Какое-то  время,  показавшееся  вечностью,  не  слышалось  ничего,   кроме
жужжания Колеса удачи, вечерний ветерок где-то  трепал  полу  тента,  и  в
голове у Сары болезненно стучало. Она мысленно просила Джонни  обнять  ее,
но он стоял неподвижно - руки на столе, глаза прикованы к Колесу,  которое
словно решило крутиться вечно.
     Наконец вращение замедлилось настолько, что она могла прочесть цифры:
19 - 1 и 9, выведенные  красным  на  черном  фоне.  Они  то  появлялись,то
пропадали. Плавное жужжание Колеса перешло в мерное постукивание,  громкое
в этой тишине. Цифры скользили мимо стрелки  все  медленнее  и  медленнее.
Один из чернорабочих с удивлением воскликнул:
     - Черт возьми, еще, глядишь, выиграет!
     Джонни стоял спокойно,  глядя  на  Колесо,  и  теперь  Саре  казалось
(может, из-за плохого самочувствия - живот  то  и  дело  схватывало),  что
глаза у него почти черные. Джекиль и Хайд, подумала она и внезапно ощутила
безотчетный страх перед ним.
     ТИКИ-ТАКИ-ТИКИ-ТАКИ.
     Колесо щелкало, оно прошло второй сектор, миновало 15 и 16,  щелкнуло
на 17 и после секундного колебания на 18. Последний  щелчок  -  и  стрелка
уткнулась в гнездо под номером  19.  Толпа  затаила  дыхание.  Колесо  еще
слегка качнулось вперед, и указатель уставился в шпильку между  19  и  20.
Долю секунды казалось, что шпилька не  удержит  указатель  на  19,  что  в
последний миг он  перескочит  на  20.  Однако  силы  Колеса  иссякли,  оно
вернулось назад и замерло.
     Какое-то время в толпе не раздавалось ни звука. Ни единого звука.
     Затем один из подростков произнес благоговейным шепотом:
     - Эй, дядя, вы только что выиграли пятьсот  сорок  долларов.  А  Стив
Бернхардт добавил:
     - Никогда еще такого не видел. Н и к о г д а.
     Затем толпа  взорвалась.  Джонни  хлопали  по  спине,  толкали.  Люди
протискивались мимо Сары, чтобы дотронуться до него, и на мгновение, когда
ее  оттеснили,  она  почувствовала  себя  вконец  несчастной,  ее  охватил
панический страх. Сару пихали, обессиленную, туда-сюда, в животе у нее все
переворачивалось. Перед глазами черными кругами ходило Колесо.
     Через мгновение Джонни был уже с ней,  и  с  затаенной  радостью  она
увидела, что это был ее Джонни, а не тот, собранный, похожий  на  манекен,
что смотрел,  как  Колесо  совершает  свой  последний  круг.  Он  выглядел
смущенным и озабоченным.
     - Прости, малыш, - сказал он, и ее захлестнуло чувство любви к нему.
     - Все в порядке, - откликнулась она, совсем не будучи уверенной,  что
это так.
     Хозяин откашлялся.
     - Колесо закрыто, - сказал он. - Колесо закрыто.
     Толпа понимающе зашумела. Хозяин взглянул на Джонни.
     - Я вынужден дать вам чек, молодой человек. Я не  держу  здесь  таких
денег.
     - Пожалуйста, как вам угодно, - сказал  Джонни.  -  Только  поскорее.
Девушке действительно нехорошо.
     - Ну да, чек, - сказал Стив Бернхардт с  безграничным  презрением.  -
Этот тип выпишет вам чек, который вернется неоплаченным, а сам зимой будет
уже во Флориде.
     - Послушайте, сэр, - начал хозяин. - Уверяю вас...
     -  Иди  уверяй  свою  мамашу,  может,  она  тебе  поверит,  -  сказал
Бернхардт. Внезапно он перегнулся через доску и пошарил под прилавком.
     - Эй! - завопил крупье. - Это же разбой! На толпу  это  заявление  не
произвело никакого впечатления.
     - Пожалуйста, - пробормотала Сара. Голова у нее шла кругом.
     - Наплевать на деньги, -  сказал  вдруг  Джонни.  -  Пропустите  нас,
пожалуйста. Девушке плохо.
     - Во дает, - сказал подросток  со  значком  Джими  Хендрикса,  однако
вместе с дружками нехотя отодвинулся в сторону.
     - Нет, Джонни, - сказала Сара, напрягая всю свою волю, чтобы сдержать
тошноту. - Возьми деньги. - Пятьсот долларов - это трехнедельная зарплата,
Джонни.
     - Давай плати, дешевка, -  прогремел  Бернхардт.  Он  вытащил  из-под
прилавка сигарную коробку и отставил ее, не заглянув  даже  внутрь,  затем
пошарил снова и извлек  на  сей  раз  стальной  ящичексейф,  окрашенный  в
серо-стальной цвет. Он бухнул его на стол. - Если тут нет  пятисот  сорока
долларов, я сожру свою рубашку у всех на глазах. - Мощной,  тяжелой  рукой
он хлопнул Джонни по плечу. - Обожди минутку, сынок. У тебя будет  сегодня
получка или я не Стив Бернхардт.
     - Правда, сэр, у меня нет столько...
     - Или ты платишь, - сказал Стив Бернхардт, наклонившись над хозяином,
- или я позабочусь, чтобы твою лавочку прикрыли. Я не шучу. Говорю  вполне
серьезно.
     Хозяин вздохнул и полез за пазуху. Он вытащил ключ на тонкой цепочке.
Толпа выдохнула. Саре стало совсем невмоготу. Живот у нее вздулся и  вдруг
словно омертвел. Что-то бешено рвалось  из  нее  наружу.  Спотыкаясь,  она
отошла от Джонни и протиснулась сквозь толпу.
     - Ты здорова ли, милочка? - спросила какая-то  женщина.  Сара  только
мотнула головой.
     - Сара! - позвал Джонни.
     От Джекиля и Хайда... не спрятаться, мелькнуло у нее в голове.  Когда
она пробегала мимо карусели, перед ее глазами в темноте центральной  аллеи
словно  замаячила  светящаяся  маска.  Она  ударилась  плечом  о   фонарь,
пошатнулась, обхватила его, и тут ее вырвало. Казалось, ее вывернуло  всю,
начиная от пяток. Желудок судорожно сжимался, точно нервные пальцы.
     - О, боже, - сказала она  ослабевшим  голосом  и,  чтобы  не  упасть,
крепче ухватилась за столб. Где-то позади ее звал Джонни, но сейчас она не
могла отвечать, да и не имела желания. Желудок понемногу успокаивался, и в
эту минуту ей хотелось одного: стоять в темноте и радоваться тому, что еще
дышит, что пережила этот вечер.
     - Сара? Сара!
     Она дважды сплюнула, чтобы очистить рот.
     - Я здесь, Джонни.
     Он вышел из-за карусели, где застыли в прыжке гипсовые  лошадки.  Она
заметила, что он рассеянно сжимает в руке толстую пачку купюр.
     - Пришла в себя?
     - Нет, но уже лучше. Меня стошнило.
     - О, господи. Поедем домой. - Он нежно взял ее за руку.
     - Получил свои деньги...
     Он глянул на пачку денег и рассеянно сунул их в карман брюк.
     - Да. То ли часть, то ли все, не знаю. Считал этот здоровяк.
     Сара вытащила из сумочки платок  и  вытерла  губы.  Глоток  бы  воды,
подумала она. Душу продала бы за глоток воды.
     - Будь осторожен, - сказала она. - Это же куча денег.
     - Шальные деньги приносят несчастье, - сказал он мрачно.  -  Одна  из
поговорок моей матушки. У нее их миллион. И она терпеть не может  азартные
игры.
     -  Баптистка  до  мозга  костей,   -   сказала   Сара   и   судорожно
передернулась.
     - Ты что? - обеспокоено спросил он.
     - Знобит, - сказала она. - Когда мы сядем в машину,  включи  подогрев
на полную катушку и... О боже, кажется, опять...
     Она отвернулась и со стоном  выбросила  все,  что  еще  оставалось  в
желудке. Ее зашатало. Он осторожно, но твердо поддерживал ее.
     - Ты можешь дойти до машины?
     - Да. Сейчас уже хорошо. - Но голова у  нее  трещала,  во  рту  стоял
мерзкий привкус, и все кости так ломило, будто они выскочили из суставов.
     Они медленно двинулись по центральной аллее, взметая  ногами  опилки,
прошли мимо палаток, которые были уже закрыты и прибраны.  За  ними  плыла
какая-то тень, и Джонни  быстро  оглянулся,  осознав,  по-видимому,  какая
сумма у него в кармане.
     То был один из подростков  -  лет  около  пятнадцати.  Он  застенчиво
улыбнулся им.
     - Надеюсь, вам получше, - обратился  он  к  Саре.  -  Это,  наверное,
сосиски. Запросто можно съесть испорченную.
     - Ой, и не говори, - сказала Сара.
     - Вам помочь довести ее до машины? - спросил он Джонни.
     - Нет, спасибо. Мы управимся.
     - Ладно. Тогда отрываюсь. - Но он задержался еще  на  мгновение,  его
застенчивую улыбку сменила широкая ухмылка. - Приятно было посмотреть, как
вздрючили этого типа. И он убежал в темноту.
     На стоянке белел одинокий "универсал" Сары; он  сжался  под  неоновым
светом фонаря, подобно несчастному, забытому щенку. Джонни  открыл  дверцу
для Сары, и она осторожно села. Он проскользнул за руль и завел мотор.
     - Придется подождать, пока обогреватель наберет силу, - сказал он.
     - Не беспокойся. Мне уже тепло.
     Он взглянул на Сару и увидел на ее лице капельки пота.
     - Может, отвезти тебя в больницу? - спросил он. - Если это  ботулизм,
то дело серьезное.
     - Нет, все в порядке. Мне бы  только  добраться  до  дома  и  лечь  в
постель. Завтра утром, если что, позвоню в школу и снова завалюсь спать.
     - Не волнуйся, спи себе. Я позвоню за тебя.
     Она благодарно взглянула на него.
     - Позвонишь?
     - Конечно.
     Они уже выезжали на главную магистраль.
     - Извини, что не могу поехать к тебе, - сказала  Сара.  -  Мне  очень
жаль. Правда.
     - Ты ни при чем.
     - А кто же? Я съела испорченную сосиску. Бедняжка Сара.
     - Я люблю тебя, Сара, - сказал Джонни. Итак, слово было  произнесено,
его нельзя было взять обратно, оно повисло между ними в ожидании какого-то
продолжения.
     - Спасибо, Джонни, - только и могла ответить Сара.

     Они продолжали путь в приятном  молчании.  Была  уже  почти  полночь,
когда Джонни завернул машину к ее подъезду. Сара дремала.
     - Эй, - сказал он, выключив мотор и легонько теребя ее. - Приехали.
     - Ох... хорошо. - Она села прямо и плотнее запахнулась в шубу.
     - Чу как ты?
     - Лучше. Ноет желудок, и спина болит,  но  лучше.  Джонни,  езжай  на
машине в Кливс.
     - Не стоит, - сказал он. -  Еще  кто-нибудь  увидит  ее  утром  перед
домом. Ни к чему нам эти разговоры.
     - Но я же собиралась поехать с тобой...
     Джонни улыбнулся:
     - Вот тогда стоило бы рискнуть, даже если бы пришлось  пройти  пешком
три квартала. Кроме того, я хочу, чтобы машина была у тебя  под  рукой  на
тот случай, если ты передумаешь насчет больницы.
     - Не передумаю.
     - А вдруг. Можно я зайду и вызову такси?
     - Конечно.
     Они вошли в дом, и едва Сара зажгла свет, как  у  нее  начался  новый
приступ дрожи.
     - Телефон в гостиной. Пойду-ка я лягу и укроюсь пледом. Гостиная была
маленькая и без всяких излишеств; от сходства с казармой ее избавляли лишь
броские занавески, изрисованные цветами немыслимых  форм  и  оттенков,  да
несколько плакатов на стене: Дилан в Форест-Хиллс,  Баэз  в  Карнеги-холл,
"Джефферс'н'эйрплейн" в Беркли, "Бэрдс" в Кливленде.
     Сара  легла  на  кушетку  и  до  подбородка  натянула  плед.   Джонни
озабоченно смотрел на нее. Лицо Сары было  белое,  как  бумага,  лишь  под
глазами темные круги. Она выглядела действительно больной.
     - Может, мне остаться  на  ночь,  -  сказал  он.  -  Вдруг  чтонибудь
случится...
     - Например, маленькая, с волосок, трещинка в шейном позвонке?  -  Она
взглянула на него с печальной улыбкой.
     - Ну... Мало ли что.
     Зловещее урчание  в  животе  решило  дело.  Она  искренне  собиралась
закончить ночь в постели с Джоном  Смитом.  Правда,  из  этого  ничего  не
вышло. Не хватало теперь еще прибегнуть к  его  помощи,  когда  ее  станет
тошнить и она побежит в туалет глотать "Пепто-Бесмол".
     - Все будет в порядке, - сказала  она.  -  Это  испорченная  сосиска,
Джонни. Ты запросто мог съесть ее с таким же успехом. Позвони мне  завтра,
когда у тебя будет перерыв.
     - Ты уверена?
     - Да.
     - Ладно, парнишка. - Решив больше не  спорить,  он  поднял  трубку  и
вызвал такси. Она закрыла глаза, убаюканная и успокоенная его голосом.  Ей
особенно нравилась в Джонни его способность делать всегда то,  что  нужно,
что от него хотят, не думая о том, как он при  этом  выглядит.  Прекрасная
черта. Она слишком устала и чувствовала себя слишком  паршиво,  чтобы  еще
играть сейчас в светские игры.
     - Готово, - сказал он, вешая трубку. - Они пришлют такси  через  пять
минут.
     - По крайней мере у тебя теперь есть чем заплатить,  -  сказала  она,
улыбаясь.
     - Чаевых не пожалеем, -  отозвался  он,  подражая  известному  комику
Филдсу.
     Он подошел к кушетке, сел, взял ее за руку.
     - Джонни, как ты это сделал?
     - Ты о чем?
     - Колесо. Как это тебе удалось?
     - Какое-то озарение, вот и все, - сказал он без  особой  охоты.  -  У
каждого бывают озарения. На лошадиных бегах или при игре в  очко,  даже  в
железку.
     - Нет, - сказала она.
     - Что - нет?
     - Не думаю, что у к а ж д о г  о  бывают  озарения.  То  было  что-то
сверхъестественное. Меня... это даже напугало немного.
     - Правда?
     - Да.
     Джонни вздохнул.
     - Время от времени у меня появляются  какие-то  предчувствия,  вот  и
все. Сколько я себя помню, с самого раннего детства. Мне всегда  удавалось
находить потерянные вещи. Как этой маленькой Лизе Шуман в нашей школе.  Ты
ее знаешь?
     - Маленькая, грустная, тихая Лиза? - Она улыбнулась. - Знаю. На  моих
уроках практической грамматики она витает в облаках.
     - Она потеряла кольцо с монограммой  школы,  -  сказал  Джонни,  -  и
пришла ко мне в слезах. Я спросил ее, смотрела ли она  в  уголках  верхней
полки своего шкафчика для одежды. Всего-навсего догадка. Но оно  оказалось
там.
     - И ты всегда мог это делать? Он засмеялся и покачал головой.
     - Едва ли. - Улыбка слегка угасла. - Но сегодня чувство было особенно
сильным, Сара. Это Колесо... - Он слегка  сжал  пальцы  и  разглядывал  их
насупившись.  -  Оно  было  вот  здесь.  И  вызывало  чертовски   странные
ассоциации.
     - Какие?
     - С резиной, - произнес он медленно. - Горящей резиной. И холодом.  И
льдом. Черным льдом. Все это было где-то в глубинах моей памяти. Бог знает
почему. И какое-то неприятное чувство. Как будто предостережение.
     Она внимательно посмотрела на него, но ничего не  сказала.  Его  лицо
постепенно прояснилось.
     - Но что бы это ни было, сейчас все прошло. Может, так показалось.
     - Во всяком случае, подвалило на пятьсот  долларов,  -  сказала  она.
Джонни засмеялся и кивнул. Больше он не  разговаривал,  и  она  задремала,
довольная, что он рядом. Когда она очнулась, по стене разлился  свет  фар,
проникший в окно. Его такси.
     - Я позвоню, - сказал он и  нежно  поцеловал  Сару.  -  Ты  точно  не
хочешь, чтобы я побыл здесь?
     Внезапно ей этого захотелось, но она отрицательно покачала головой.
     - Позвони, - сказала она.
     - На третьей переменке, - пообещал он и направился к двери.
     - Джонни? Он повернулся.
     - Джонни, я люблю тебя, - сказала она, и его лицо засветилось, словно
вспыхнула электрическая лампочка. Он послал воздушный поцелуй.
     - Будешь чувствовать себя лучше, - сказал он, - тогда поговорим.
     Она кивнула, но прошло четыре с половиной года, прежде чем она смогла
поговорить с Джонни Смитом.

     - Вы не возражаете, если я сяду впереди? - спросил Джонни таксиста.
     -  Нет.  Только  не  заденьте  коленями  счетчик.  Еще  разобьете.  С
некоторым усилием Джонни просунул ноги  под  счетчик  и  захлопнул  дверь.
Таксист, бритоголовый мужчина средних лет, с брюшком,  опустил  флажок,  и
машина двинулась по Флэггстрит.
     - Куда?
     - Кливс Милс, - сказал Джонни. - Главная улица. Я покажу.
     - Придется взять с вас в полтора раза больше, - сказал таксист. - Мне
ведь, сами понимаете, пустым оттуда возвращаться.
     Рука Джонни машинально накрыла пачку  купюр  в  брючном  кармане.  Он
пытался вспомнить, держал ли когда-нибудь при себе  столько  денег  сразу.
Только  однажды.  Когда  купил  подержанный  "шевроле"  за  тысячу  двести
долларов. По наитию он попросил в банке выдать ему  наличными  -  хотелось
своими глазами увидеть такую кучу  денег.  Оказалось,  ничего  особенного.
Зато какое было лицо у торговца машинами, когда Джонни вывалил ему в  руку
двенадцать  стодолларовых  бумажек!  На  это  стоило  посмотреть.  Правда,
сегодня пачка денег в кармане его нисколько не радовала, скорее  наоборот,
вызывала какое-то  беспокойство,  и  ему  вспоминалось  выражение  матери:
шальные деньги приносят несчастье.
     - Хорошо, пусть будет в полтора раза больше, - сказал он таксисту.
     - Ну вот и договорились. - Таксист стал более разговорчивым. - Я  так
быстро приехал, потому что у меня был вызов на Риверсайд, а там никого  не
оказалось.
     - Правда? - равнодушно спросил Джонни. Мимо проносились темные  дома.
Он выиграл пятьсот долларов, ничего подобного с ним еще не случалось.  Его
не оставлял призрачный запах горящей резины... словно он вновь  переживает
что-то, случившееся с ним в раннем детстве... ощущение грядущего несчастья
отравляло радость удачи.
     - Да, эти пьянчуги сначала звонят, а  потом  передумывают,  -  сказал
таксист. - Ненавижу поганых пьянчуг. Позвонят, а  потом  решают  -  какого
черта, глотну-ка еще пивка. А то пропьют все деньги, пока ждут  машину,  а
начнешь кричать: "Кто вызывал такси?" - молчат.
     -  Да,  -  сказал  Джонни.  Слева  текла  река  Пенобскот,  темная  и
маслянистая. А тут еще заболевшая Сара и это признание в любви.  Возможно,
оно было проявлением слабости,  но,  бог  мой,  а  вдруг  это  правда!  Он
влюбился в нее прямо с первого свидания. Вот что было настоящей удачей,  а
не выигрыш на Колесе. Однако мысленно он возвращался именно к Колесу,  оно
вызывало тревогу. В темноте он все еще видел, как оно  вращается,  слышал,
словно в дурном сне, замедляющееся пощелкивание указателя, который задевал
за шпильку. Шальные деньги приносят несчастье.
     Таксист повернул на автостраду N 6, теперь он увлеченно  беседовал  с
самим собой:
     - Вот я и говорю: "Чтоб я этого больше не слышал". Больно умный стал.
Такого дерьма я ни от кого не потерплю, даже от собственного сына. Я  вожу
такси двадцать шесть  лет.  Меня  грабили  шесть  раз.  А  сколько  раз  я
"целовался", не сосчитать, хотя ни разу в крупную аварию не попал, спасибо
деве Марии, святому Христофору и отцу вседержателю,  правильно?  И  каждую
неделю, какой бы неудачной она ни была, я откладывал пять долларов ему  на
колледж. Еще  когда  он  был  молокососом.  И  чего  ради?  Чтобы  в  один
прекрасный день он пришел домой и заявил, что президент Соединенных Штатов
свинья. Вот паразит! Парень небось думает, что я свинья, хотя знает, скажи
он такое, я мигом пересчитаю ему зубы. Вот вам и нынешняя  молодежь.  Я  и
говорю: "Чтоб я этого больше не слышал".
     - Да, - сказал Джонни. Теперь мимо пробегали  перелески.  Слева  было
Карсоново болото. Они находились примерно в  семи  милях  от  Кливс  Милс.
Счетчик накинул еще десять центов.
     ОДНА ТОНКАЯ МОНЕТКА, ОДНА ДЕСЯТАЯ ДОЛЛАРА, ЭЙ-ЭЙ-ЭЙ.
     - Можно спросить, чем промышляете?
     - Работаю учителем в Кливсе.
     - Да? Значит, вы понимаете,  о  чем  я  говорю.  И  все-таки  что  за
чертовщина происходит с этими детьми?
     Просто они съели тухлую сосиску под названием Вьетнам  и  отравились.
Ее продал им парень по имени Линдон Джонсон. Тогда они, знаете,  пришли  к
другому парню и  говорят:  "Ради  всего  святого,  мистер,  нам  чертовски
скверно". А этот другой парень, Никсон,  и  отвечает:  "Я  знаю,  как  вам
помочь. Съешьте еще несколько сосисок". Вот что произошло  с  американской
молодежью.
     - Не знаю, - ответил Джонни.
     - Всю жизнь строишь планы, делаешь как лучше, - сказал таксист,  и  в
голосе его на сей раз ощущалось какое-то замешательство, оно продлится  не
очень долго, ибо ему осталось жить какую-нибудь минуту. А Джонни, не  зная
этого, испытывал к нему жалость, сочувствовал его непонятливости.
     ОБНИМИ МЕНЯ, МИЛЫЙ, ПОКРЕПЧЕ... НУ ДАВАЙ НЕ ВАЛЯЙ ДУРАКА.
     - И всегда ведь хочешь самого хорошего, а  парень  приходит  домой  с
волосами до задницы и заявляет, что президент Соединенных  Штатов  свинья!
Свинья! Ну не дрянь, я...
     - БЕРЕГИСЬ! - закричал Джонни.
     Таксист повернулся  к  нему  лицом  -  это  было  пухлое  лицо  члена
Американского  легиона,  серьезное,  сердитое  и  несчастное  в  отблесках
приборной доски и внезапном свете приближающихся  фар.  Он  быстро  глянул
вперед, но было уже поздно.
     - ИИИИСУСЕ!
     Впереди были две машины по обе стороны  белой  разделительной  линии.
"Мустанг" и "додж чарджер" перевалили через  гребень  холма.  Джонни  даже
слышал завывание форсируемых двигателей.  "Чарджер"  надвигался  прямо  на
них. Он даже не пытался свернуть, и таксист застыл за рулем.
     - ИИИИИИИ...
     Джонни едва заметил, что слева промелькнул "мустанг". И тут же  такси
и "чарджер"  столкнулись  лоб  в  лоб,  и  Джонни  почувствовал,  как  его
поднимает вверх и отбрасывает в сторону. Боли  не  было,  хотя  он  смутно
сознавал, что зацепил ногами счетчик, да так, что сорвал его с кронштейна.
     Звон бьющегося стекла.  Громадный  огненный  язык  полыхнул  в  ночи.
Джонни пробил головой ветровое стекло. Все начало проваливаться в какую-то
дыру. Он ощущал только боль, смутную, приглушенную в  плечах  и  руках,  а
тело его устремилось вслед за головой сквозь  дыру  в  стекле.  Он  летел.
Летел в октябрьскую тьму.
     Промелькнула мысль: УМИРАЮ? НЕУЖЕЛИ КОНЕЦ?
     Внутренний голос ответил: ДА, ВЕРОЯТНО.
     Он летел. Все смешалось. Октябрьские  звезды,  разбросанные  в  ночи.
Грохот взрывающегося бензина. Оранжевый свет. Затем темнота.
     Его полет закончился  глухим  ударом  и  всплеском.  Он  почувствовал
влажный холод, когда очутился в Карсоновом болоте, в двадцати  пяти  футах
от того места, где "чарджер" и такси,  сцепившись  воедино,  выплеснули  в
небо столб огня.
     Темнота.
     Сознание угасло.
     И наконец, осталось лишь гигантское красно-черное колесо, вращающееся
в пустоте, в которой, возможно, плавают звезды, попытайте свое счастье, не
повезет сейчас - повезет потом, эй-эйэй. Колесо  вращалось  красно-черное,
вверх-вниз, указатель щелкал по шпилькам, а  он  все  пытался  разглядеть,
остановится ли  стрелка  на  двойном  зеро  -  цифре,  приносящей  выигрыш
хозяину, одному  лишь  хозяину.  Он  пытался  разглядеть,  но  колесо  уже
исчезло. Остались лишь мрак и эта всеобъемлющая пустота... Забвение.
     Джонни Смит оставался в нем долго, очень долго.

     Миновал  1971  год.  Отшумели  негритянские  волнения  на   побережье
Нью-Гэмпшира,  и  с  ростом  банковских   счетов   смолк   ропот   местных
предпринимателей. До смешного рано выдвинул свою кандидатуру в  президенты
никому не известный тип по  имени  Джордж  Макговерн.  Любой  мало-мальски
разбирающийся в политике понимал, что кандидатом от демократии в 1972 году
станет Эдмунд Маски, и кое-кто даже считал, что ему ничего не стоит  сбить
с ног тролля из Сан-Клементе и положить его на обе лопатки.
     В начале июня, перед самым роспуском школьников на  летние  каникулы,
Сара в очередной раз встретила знакомого студентаюриста.  В  хозяйственном
магазине Дэя она покупала тостер, а он искал подарок к  годовщине  свадьбы
родителей. Он спросил, не  пойдет  ли  она  с  ним  в  кино,  -  в  городе
показывали  новый  фильм  с  Клинтом  Иствудом   "Грязный   Гарри".   Сара
согласилась. И оба остались довольны. Уолтер Хэзлит отрастил бороду и  уже
не казался ей очень похожим на Джонни. По правде  говоря,  она  уже  почти
забыла, каким был Джонни. Сара ясно видела его лицо лишь во сне: он  стоял
у Колеса удачи,  хладнокровно  наблюдая  за  вращением,  будто  оно  слепо
повиновалось ему, при этом глаза у него, казалось, приобрели  необычный  и
немного пугающий темно-фиолетовый цвет.

     Они с Уолтом стали часто встречаться. С ним было легко. Он ни на  чем
не настаивал - а если такое и случалось,  то   его  требования  возрастали
столь постепенно, что это было почти незаметно.  В  октябре  он  предложил
купить  ей  кольцо  с  бриллиантиком.  Сара  попросила  два  выходных   на
размышление. В субботу она поехала в "Ист-Мэн медикэл сентр",  получила  в
регистратуре специальный пропуск с красной каймой  и  прошла  в  отделение
интенсивной терапии. Она сидела у кровати Джонни около часа. Осенний ветер
завывал в темноте за окном, предвещая холод, снег и пору умирания.  Прошел
почти год - без шестнадцати дней - со времени ярмарки, Колеса  и  лобового
столкновения у болота.
     Она сидела, слушала завывание ветра и  смотрела  на  Джонни.  Повязки
были сняты. На его лбу в полутора дюймах над правой бровью начинался шрам,
зигзагом уходивший под волосы. В этом месте  их  тронула  проседь,  как  у
Коттона Хоуса - детектива восемьдесят седьмого полицейского участка.  Сара
не обнаружила в Джонни никаких перемен, если не  считать,  что  он  сильно
похудел. Перед ней крепко спал молодой человек, почти чужой.
     Она  наклонилась  и  слегка  коснулась  его   губ,   словно   надеясь
переиначить старую сказку, и вот сейчас ее поцелуй разбудит Джонни. Но  он
не просыпался.
     Сара ушла, вернулась в свою квартирку в  Визи,  легла  на  кровать  и
заплакала, а за окном по темному миру бродил  ветер,  швыряя  перед  собой
охапки желто-красных листьев. В понедельник она сказала Уолту,  что,  если
он и вправду хочет купить ьй колечко с бриллиантом - самым что ни на  есть
маленьким, - она будет счастлива и с гордостью его наденет. Таким был 1971
год для Сары Брэкнелл.
     В начале 1972 Эдмунд Маски расплакался во время страстной речи  перед
резиденцией человека, которого Санни Эллиман называл не  иначе  как  "этот
лысый  холуй".  Джордж  Макговерн  спутал  все  карты  на  предварительных
выборах, и Лойб в своей газете радостно объявил, что  жители  Нью-Гэмпшира
не любят плакс. В июле Макговерн был избран кандидатом в президенты. В том
же месяце Сара Брэкнелл стала Сарой Хэзлит. Они  с  Уолтом  обвенчались  в
первой методистской церкви в Бангоре.
     Менее чем в двух милях оттуда  продолжал  спать  Джонни.  Когда  Уолт
поцеловал Сару на глазах у всех родных  и  друзей,  собравшихся  на  обряд
бракосочетания, она вдруг с ужасом вспомнила о нем - Джонни, подумала  она
и увидела его таким, каким  он  был,  когда  зажегся  свет,  -  наполовину
Джекиль, наполовину злобный Хайд. На мгновение она застыла в руках  Уолта,
а  затем  все  прошло.  Было  ли  это  воспоминание  или  видение  -   оно
улетучилось.
     После  долгих  размышлений  и  разговоров  с  Уолтом  она  пригласила
родителей  Джонни  на  свадьбу.  Приехал  один  Герберт.  На  банкете  она
спросила, хорошо ли себя чувствует Вера.
     Он оглянулся, увидел, что на какое-то  время  они  остались  одни,  и
допил остатки виски с содовой. За последние полтора года он  постарел  лет
на пять, подумала Сара. Волосы поредели. Морщины  стали  глубже.  Очки  он
носил осторожно и застенчиво, как всякий, для кого они  в  новинку,  из-за
слабых оптических стекол настороженно смотрели страдающие глаза.
     - Нет... не совсем, Сара. По правде говоря, она в Вермонте. На ферме.
Ждет конца света.
     - ЧЕГО?
     Герберт рассказал ей, что полгода назад Вера начала переписываться  с
группой, состоящей  примерно  из  десяти  человек,  -  они  называют  себя
Американским обществом последних дней.  Заправляют  там  мистер  и  миссис
Стоикерс из Расина, штат Висконсин. Стонкерсы утверждают, что,  когда  они
отдыхали, их захватила летающая тарелка. Стонкерсов доставили  на  небеса,
но не на созвездие Орион, а на похожую на Землю планету, которая вращается
вокруг Арктура. Там  они  попали  в  общество  ангелов  и  лицезрели  рай.
Стонкерсам  сообщили,  что  последние  дни  уже  наступают.   Их   сделали
телепатами и вернули на Землю, чтобы они собрали немногих верующих  -  для
первого, так сказать, челночного рейса на небо.  И  вот  съехались  десять
человек, они купили ферму к северу от Сент-Джонсбери и сидят там уже около
семи недель в ожидании тарелки, которая прилетит и заберет их.
     - Но это похоже... - начала Сара и тут же закрыла рот.
     - Я  знаю,  на  что  это  похоже,  -  сказал  Герберт.  -  Похоже  на
сумасшествие. Местечко стоило им девять тысяч долларов.  А  там  и  нет-то
ничего, кроме развалившегося фермерского дома  да  двух  акров  никудышной
земли. Вклад Веры составил семьсот долларов  -  это  все,  что  она  могла
собрать.  Остановить  ее  не  было  никакой  возможности...  Разве  только
посадить под замок. - Он помолчал, затем улыбнулся. -  Не  стоит  об  этом
говорить на вашей свадьбе, Сара. У вас должно быть все  отлично.  Я  знаю,
что так будет.
     Сара постаралась тоже улыбнуться:
     - Спасибо, Герберт. А вы... Вы думаете, что она...
     - Вернется? О да. Если к зиме  не  наступит  конец  света,  я  думаю,
вернется.
     - Ну, желаю вам самого наилучшего, - сказала Сара и обняла его.

     На ферме в Вермонте не было  отопления,  и  в  конце  октября,  когда
тарелка так и не прилетела, Вера  вернулась  домой.  Тарелка  не  прибыла,
сказала она, потому что они еще не готовы к встрече с ней  -  они  еще  не
отринули всего несущественного и грешного в своей жизни.  Но  она  была  в
приподнятом настроении и воодушевлена.  Во  сне  она  получила  знак.  Ей,
возможно, и не придется улететь в рай на летающей тарелке. Но у  Веры  все
больше крепло убеждение: ее призвание  состоит  в  том,  чтобы  руководить
сыном, направлять его на путь истинный, когда он очнется от забытья.
     Герберт  встретил  ее,  приласкал  -  и  жизнь  продолжалась.  Джонни
находился в коматозном состоянии уже два года.
     Это был сон, мелькнула у него догадка. Он находился в темном, угрюмом
месте - в каком-то проходе. Потолок -  такой  высокий,  что  его  не  было
видно, - терялся где-то во  мраке.  Стены  были  из  темной  хромированной
стали. Они расширялись  кверху.  Он  был  один,  но  до  него,  как  будто
издалека, доносился голос. Он знал этот голос, слышал эти слова... где-то,
когда-то.  Голос  испугал  его.  Он  стонал  и  обрывался,  эхо  билось  о
хромированные стальные стены, подобно оказавшейся в ловушке птице, которую
он видел в детстве. Птица залетела в сарай с  отцовскими  инструментами  и
не знала, как оттуда выбраться. В панике она металась, отчаянно и тревожно
пища, билась о стены до тех пор, пока не погибла. В голосе слышалась та же
обреченность, что и в птичьем писке. Ему не суждено было выбраться отсюда.
     - Всю жизнь строишь планы, делаешь как  лучше,  -  стонал  призрачный
голос. - И всегда ведь хочешь самого хорошего, а парень приходит  домой  с
волосами до задницы и заявляет, что президент Соединенных  Штатов  свинья.
Свинья! Ну не дрянь, я...
     БЕРЕГИСЬ, хотел сказать Джонни. Ему хотелось предостеречь  голос,  но
Джонни был нем. Берегись чего? Он не знал. Он даже не знал с уверенностью,
кто он, хотя смутно помнил, что когда-то был то ли преподавателем,  то  ли
проповедником.
     ИИИСУСУ! - вскрикнул далекий  голос.  Голос  потерянный,  обреченный,
тонущий. - ИИИИИИИ...
     Потом тишина. Вдали затихает эхо. Когда-нибудь голос снова заговорит.
     И вот это "когда-нибудь" наступило - он  не  знал,  сколько  пришлось
ждать, ибо время здесь не имело значения или смысла, - и он  начал  ощупью
выбираться из прохода, откликаясь на зов (возможно,  только  мысленно),  в
надежде - как знать, что он вместе с обладателем голоса  найдет  выход,  а
может, просто желая утешить и получить такое же утешение в ответ.
     Но голос удалялся и удалялся, становился все глуше и слабее, пока  не
превратился в отзвук эха. И совсем исчез. Теперь он остался один, двигаясь
по мрачному и пустынному залу теней. Ему уже чудилось, что это не видение,
не мираж и не сон - но все равно нечто необычное.  Наверное,  он  попал  в
чистилище, в этот  таинственный  переход  между  миром  живых  и  обителью
мертвых. Но куда он шел?
     К нему стали возвращаться образы.  Тревожные  образы.  Они  следовали
вместе с ним, подобно духам, оказывались то сбоку, то впереди,  то  сзади,
потом окружали его странным хороводом - оплетали тройным кольцом, касались
его век колдовскими перстами... но было ли все это на самом деле? Он почти
что видел их.  Слышал  приглушенные  голоса  чистилища.  Там  оказалось  и
колесо, беспрерывно вращавшееся в ночи, Колесо удачи,  красное  и  черное,
жизнь и смерть, замедляющее свой ход. На что же он  поставил?  Он  не  мог
вспомнить, а надо бы: ведь от этого зависело само его существование.  Туда
или оттуда? Пан или пропал? Его девушке нехорошо. Ее нужно увезти домой.
     Спустя какое-то время проход стал светлеть. Поначалу он подумал,  что
это игра его воображения, своего рода сон во  сне,  если  такое  возможно,
однако прошло еще сколько-то времени, и просвет стал  чересчур  очевидным,
чтобы его можно было приписать воображению. Все  пережитое  им  в  проходе
стало меньше походить на сон. Стены раздвинулись, и он едва мог видеть их,
а тусклая темнота сменилась мягкой туманно-серой мутью, цветом  сумерек  в
теплый и облачный мартовский день. И стало казаться, что он уже совсем  не
в проходе, а в комнате  -  почти  в  комнате,  ибо  пока  отделен  от  нее
тончайшей  пленкой,  чем-то  вроде  плаценты,  он  походил   на   ребенка,
ожидавшего рождения. Теперь он слышал другие  голоса;  не  эхообразные,  а
монотонные и глухие, будто голоса безымянных богов, говорящих на неведомых
языках. Понемногу голоса становились отчетливее, он уже почти  понимал  их
разговор.
     Время от  времени  Джонни  открывал  глаза  (или  ему  казалось,  что
открывал),  и  наконец  он  увидел  обладателей  этих  голосов  -   яркие,
светящиеся,  призрачные  пятна,  не  имевшие  поначалу  лиц,  иногда   они
двигались по комнате, иногда склонялись над ним. Он не подумал, что  можно
заговорить с ними, во всяком случае  вначале.  Он  предположил,  что  это,
может быть, какие-то существа иного мира, а светлые пятна - ангелы.
     Со временем и лица,  подобно  голосам,  становились  все  отчетливее.
Однажды он увидел мать, она наклонилась  над  ним  и,  попав  в  поле  его
зрения, медленно и грозно произнесла что-то бессмысленное.  В  другой  раз
появился отец. Дейв Пелсен из школы. Медицинская сестра, которую он узнал:
кажется, ее  звали  Мэри  или,  быть  может.  Мари.  Лица,  голоса  -  все
приближалось, сливалось в нечто единое.
     И пришло что-то еще: ощущение того, что он изменился. Это ощущение не
нравилось Джонни. Он не доверял ему. Джонни считал, что любое изменение ни
к чему хорошему не приводит. Оно  предвещает,  думал  он,  лишь  печаль  и
плохие времена. Джонни вступил в  темноту,  обладая  всем,  теперь  же  он
чувствовал, что выходит из нее, не имея абсолютно ничего, - разве только в
нем появилось что-то странное, незнакомое.
     Сон кончался. Что бы это ни было, оно кончалось. Комната была  теперь
вполне реальна, почти осязаема. Голоса, лица...
     Он собирался войти в комнату. И вдруг ему показалось,  что  он  хочет
только одного - повернуться и  бежать,  скрыться  в  этом  темном  проходе
навсегда. Ничего хорошего его  там  не  ожидало,  но  все  же  лучше  уйти
навечно, чем проникнуть в комнату и испытывать это новое ощущение печали и
грядущей утраты.
     Он обернулся и посмотрел назад - да, так и есть:  в  том  месте,  где
стены комнаты становились цвета темного хрома, позади стула, незаметно для
входящих  и  выходящих  светлых  фигур,  комната  превращалась  в  проход,
уводивший, как он подозревал, в вечность. Там  исчез  тот,  другой  голос,
голос...
     ТАКСИСТА.
     Да. Теперь он все вспомнил. Поездку на такси,  водителя,  поносившего
сына за длинные волосы, за то, что тот считал Никсона свиньей. Затем  свет
четырех фар, двигавшихся по склону, - две пары фар по  обе  стороны  белой
линии. Столкновение. Никакой боли, лишь  мысль  о  том,  что  ноги  задели
счетчик, да так сильно, что  он  сорвался  с  кронштейна.  Затем  холодная
сырость, темный проход, а теперь это странное ощущение.
     ВЫБИРАЙ, ШЕПТАЛ ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС. ВЫБИРАЙ, НЕ ТО ОНИ ВЫБЕРУТ ЗА ТЕБЯ,
ОНИ ВЫРВУТ ТЕБЯ ИЗ ЭТОГО НЕПОНЯТНОГО МЕСТА, КАК ВРАЧИ ВЫНИМАЮТ РЕБЕНКА  ИЗ
УТРОБЫ МАТЕРИ ПОСРЕДСТВОМ КЕСАРЕВА СЕЧЕНИЯ.
     А затем к нему приблизилось лицо Сары - она находилась где-то  рядом,
однако ее лицо было не таким ярким, как другие склоненные  над  ним  лица.
Она должна была быть где-то здесь, встревоженная и испуганная. Теперь  она
почти принадлежала ему. Он это  чувствовал.  Он  собирался  предложить  ей
выйти за него замуж.
     Вернулось чувство беспокойства,  более  сильное,  чем  когда-либо,  и
теперь оно было связано с Сарой. Но еще сильнее было желание обладать  ею,
и Джонни принял решение. Он повернулся спиной к  темноте,  а  когда  позже
оглянулся, темнота исчезла; рядом со стулом - ничего, кроме гладкой  белой
стены  комнаты,  в  которой  он  лежал.  Вскоре  он  начал  понимать,  где
находится, - конечно же, в  больничной  палате.  Темный  проход  почти  не
остался в памяти, хотя и не забылся окончательно. Но более  важным,  более
насущным было другое: он - Джон Смит, у него есть девушка  по  имени  Сара
Брэкнелл, и он попал в страшную автомобильную  катастрофу.  Наверное,  ему
повезло, раз он жив, и хорошо бы еще не остаться  калекой.  Возможно,  его
привезли в городскую больницу Кливс Милс, но  скорее  всего  это  "Ист-Мэн
медикэл сентр". Он чувствовал,  что  пролежал  здесь  долго  -  может,  он
находился без сознания целую неделю или дней десять. Пора  возвращаться  к
жизни.
     ПОРА ВОЗВРАЩАТЬСЯ К ЖИЗНИ. Именно об этом  думал  Джонни,  когда  все
стало на свои места и он открыл глаза.
     Было 17 мая 1975 года. Его соседа по палате, мистера Старрета,  давно
уже выписали с наказом совершать прогулку в две мили ежедневно  и  следить
за едой, чтоб уменьшить содержание  холестерина.  В  другом  конце  палаты
лежал  старик,  проводивший  изнурительный  пятнадцатый  раунд  схватки  с
чемпионом в тяжелом весе - раковой опухолью. Он спал, усыпленный  морфием.
Больше в палате никого не было. 3.15 пополудни. Экран телевизора  светился
зеленоватым светом.
     - Вот и я, - просипел Джонни, ни к кому не  обращаясь.  Его  поразила
слабость собственного голоса. В палате не было  календаря,  и  он  не  мог
знать, что отсутствовал четыре с половиной года.

     Минут через сорок  вошла  сестра.  Приблизилась  к  старику,  сменила
капельницу, заглянула в туалет и  вышла  оттуда  с  голубым  пластмассовым
кувшином. Полила цветы старика. Возле его кровати было с полдюжины букетов
и много открыток с пожеланиями выздоровления, стоявших  для  обозрения  на
столике и на подоконнике. Джонни наблюдал, как она ухаживала за  стариком,
но не испытывал никакого желания еще раз заговорить.
     Сестра отнесла кувшин на место и подошла к койке  Джонни.  СОБИРАЕТСЯ
ПЕРЕВЕРНУТЬ  ПОДУШКИ,  подумал  он.  На  какое-то  мгновение  их   взгляды
встретились, но в ее глазах  ничто  не  дрогнуло.  ОНА  НЕ  ЗНАЕТ,  ЧТО  Я
ПРОСНУЛСЯ. ГЛАЗА У МЕНЯ БЫЛИ ОТКРЫТЫ И  РАНЬШЕ.  ДЛЯ  НЕЕ  ЭТО  НИЧЕГО  НЕ
ЗНАЧИТ.
     Она подложила руку ему под шею. Рука была прохладная и успокаивающая,
и в этот миг Джонни узнал, что у нее трое детей и  что  у  младшего  почти
ослеп один глаз год назад, в  День  независимости.  Несчастный  случай  во
время фейерверка. Мальчика зовут Марк.
     Она приподняла ему голову, перевернула подушку и уложила  его  вновь.
Сестра уже стала  отворачиваться,  одернув  нейлоновый  халат,  но  затем,
озадаченная, оглянулась. Очевидно, до нее дошло,  что  в  глазах  больного
появилось нечто новое. Что-то такое, чего раньше не было.
     Она задумчиво посмотрела на Джонни, уж  было  отвернулась,  когда  он
сказал:
     - Привет, Мари.
     Она застыла, внезапно зубы ее резко  клацнули.  Она  прижала  руку  к
груди, чуть ниже горла. Там висело маленькое золотое распятие.
     - О боже, - сказала она. - Вы не спите.  То-то  я  подумала,  что  вы
сегодня иначе выглядите. А как вы узнали мое имя?
     - Должно быть, слышал его. - Говорить  было  тяжело,  ужасно  тяжело.
Пересохший язык едва ворочался. Она кивнула.
     - Вы уже давно приходите в себя. Я,  пожалуй,  спущусь  в  дежурку  и
позову  доктора  Брауна  или  доктора  Вейзака.  Они  обрадуются,  что  вы
проснулись... - На какое-то мгновение сестра задержалась, глядя на него  с
таким откровенным любопытством, что ему стало не по себе.
     - Что, у меня третий глаз вырос? - спросил он. Она нервно хихикнула:
     - Нет... конечно, нет. Извините.
     Его взгляд остановился на ближайшем подоконнике и придвинутом к  нему
столике. На подоконнике - большая фиалка и  изображение  Иисуса  Христа  -
подобного рода картинки с Христом любила его мать, на них Христос выглядел
так, будто готов сражаться за команду "Нью-йоркские янки" или  участвовать
в  каком-нибудь  легкоатлетическом  соревновании.  Но   картинка   была...
пожелтевшей.  ПОЖЕЛТЕВШАЯ,  И  УГОЛКИ  ЗАГИБАЮТСЯ.  Внезапно  им   овладел
удушающий страх, будто на него накинули одеяло.
     - Сестра! - позвал он. - Сестра! Она обернулась уже в дверях.
     - А где мои открытки с пожеланиями выздоровления? - Ему  вдруг  стало
трудно дышать. - У соседа  вон  есть...  неужели  никто  не  присылал  мне
открыток?
     Она улыбнулась, но улыбка была  деланной.  Как  у  человека,  который
что-то скрывает. Джонни вдруг захотелось, чтобы она подошла к койке. Тогда
он протянет руку и дотронется до нее. А если дотронется,  то  узнает  все,
что она скрывает.
     - Я позову доктора, - проговорила сестра и вышла, прежде чем он успел
что-то сказать. Он испуганно и растерянно взглянул на фиалку, на выцветшую
картинку с Иисусом. И вскоре снова погрузился в сон.

     - Он не спал, - сказала Мари Мишо. - И говорил связно.
     - Хорошо, - ответил доктор Браун. - Я вам верю. Если  раз  проснулся,
проснется опять. Скорее всего. Зависит от...
     Джонни застонал. Открыл глаза. Незрячие, наполовину закатившиеся.  Но
вот он вроде бы увидел Мари, и затем его взгляд сосредоточился. Он  слегка
улыбнулся. Но лицо оставалось угасшим, будто проснулись лишь глаза, а  все
остальное в нем спало. Ей вдруг показалось, что он смотрит не на нее, а  в
нее.
     - Думаю, с ним все будет в порядке, - сказал Джонни. - Как только они
очистят поврежденную роговицу, глаз станет как новый. Должен стать.
     Мари  от  неожиданности  открыла  рот,   Браун   посмотрел   на   нее
вопросительно:
     - О чем он?
     - Он говорит о моем сыне, - прошептала она. - О Марке.
     - Нет, - сказал Браун. - Он разговаривает  во  сне,  вот  и  все.  Не
делайте из мухи слона, сестра.
     - Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит, правда?
     - Мари? -  позвал  Джонни.  Он  попробовал  улыбнуться.  Я,  кажется,
вздремнул?
     - Да, - сказал Браун. -  Вы  разговаривали  во  сне.  Заставили  Мари
побегать. Вы что-нибудь видели во сне?
     - Н-нет... что-то не помню. Что я говорил? Кто вы?
     - Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритянского певца.  Только  я
невропатолог. Вы сказали: "Думаю, с ним будет все в  порядке,  как  только
они очистят поврежденную роговую оболочку". Кажется так, сестра?
     - Моему сыну собираются делать такую  операцию,  -  сказала  Мари.  -
Моему мальчику, Марку.
     - Я ничего не помню, - сказал Джонни. - Должно быть,  я  спал.  -  Он
посмотрел на Брауна. Глаза его стали ясные  и  испуганные.  -  Я  не  могу
поднять руки. Я парализован?
     - Нет. Попробуйте  пошевелить  пальцами.  Джонни  попробовал.  Пальцы
двигались. Он улыбнулся.
     - Прекрасно, - сказал Браун. - Скажите ваше имя.
     - Джон Смит.
     - А ваше второе имя?
     - У меня его нет.
     - Вот и чудесно, да и кому оно нужно? Сестра, спуститесь в дежурную и
узнайте, кто завтра работает в отделении неврологии. Я бы  хотел  провести
ряд обследований мистера Смита.
     - Хорошо, доктор.
     - И позвоните-ка Сэму Вейзаку. Он дома или играет в гольф.
     - Хорошо, доктор.
     - И, пожалуйста, никаких репортеров... бога ради! -  Браун  улыбался,
но голос его звучал серьезно.
     -  Нет,  конечно,  нет.  -  Она  ушла,  слегка   поскрипывая   белыми
туфельками. С ее мальчиком будет все  в  порядке,  подумал  Джонни.  Нужно
обязательно ей сказать.
     - Доктор Браун, -  сказал  он,  -  где  мои  открытки  с  пожеланиями
выздоровления? Неужели никто не присылал?
     - Еще несколько вопросов, - сказал мягко доктор Браун. -  Вы  помните
имя матери?
     - Конечно, помню. Вера.
     - А ее девичья фамилия?
     - Нейсон.
     - Имя вашего отца?
     - Герберт. А почему вы сказали ей насчет репортеров?
     - Ваш почтовый адрес?
     - РФД 1, Паунал, - быстро сказал Джонни и остановился.  По  его  лицу
скользнула улыбка, растерянная и какая-то смешная, - то есть... сейчас  я,
конечно, живу в Кливс Милс, Норт,  Главная  улица,  110.  Какого  черта  я
назвал вам адрес родителей? Я не живу там с восемнадцати лет.
     - А сколько вам сейчас?
     - Посмотрите в моих правах, - сказал Джонни. - Я хочу знать, почему у
меня нет открыток. И вообще, сколько я пробыл  в  больнице?  И  какая  это
больница?
     - Это "Ист-Мэн медикэл сентр". Что касается ваших вопросов, то  дайте
мне только...
     Браун сидел возле постели на стуле, который он взял в углу  -  в  том
самом углу, где Джонни видел однажды уходящий  вдаль  проход.  Врач  делал
пометки  в  тетради  ручкой,  какой  Джонни  никогда  не  видел.   Толстый
пластмассовый корпус голубого  цвета  и  волокнистый  наконечник.  И  была
похожа на нечто среднее между автоматической и шариковой ручкой.
     При взгляде на нее к Джонни вернулось смутное ощущение  ужаса,  и  он
бессознательно схватил вдруг  рукой  левую  ладонь  доктора  Брауна.  Рука
Джонни   повиновалась   с   трудом,   будто   к   ней    были    привязаны
шестидесятифунтовые гири - ниже и выше локтя. Слабыми пальцами он обхватил
ладонь доктора и потянул к себе. Странная ручка прочертила толстую голубую
линию через весь лист.
     Браун взглянул на него с любопытством. Затем лицо его побледнело.  Из
глаз исчез жгучий интерес, теперь их затуманил страх. Он отдернул руку - у
Джонни не было сил удержать ее, - и по его лицу пробежала тень отвращения,
как если бы он прикоснулся к прокаженному.
     Затем это чувство прошло, остались лишь удивление и замешательство.
     - Зачем вы так сделали, мистер Смит?..
     Голос его дрогнул.  Застывшее  лицо  Джонни  выражало  понимание.  На
доктора смотрели глаза человека,  который  увидел  за  неясно  мелькающими
тенями что-то страшное, настолько страшное, что невозможно ни описать,  ни
назвать. Но оно было. И нуждалось в определении.
     - ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ? - хрипло спросил Джонни.  -  ЧУТЬ  НЕ  ПЯТЬ
ЛЕТ? О господи. Это невозможно.
     - Мистер Смит, - в полном смятении сказал Браун.  -  Пожалуйста,  вам
нельзя волноваться...
     Джонни немного приподнялся и рухнул без сил,  лицо  его  блестело  от
пота. Взгляд беспомощно блуждал.
     - Мне двадцать семь? - бормотал он. - Двадцать семь. О господи.
     Браун шумно проглотил слюну. Когда Смит схватил его за руку ему стало
не по себе; ощущение было сильное,  как  когда-то  в  детстве;  на  память
пришла отвратительная сцена. Брауну вспомнился пикник за городом, ему было
лет семь или восемь; он присел и сунул руку во что-то теплое и  скользкое.
Присмотревшись,  он  увидел,  что  это  червивые  остатки  сурка,  который
пролежал под лавровым кустом весь жаркий август. Он закричал тогда и готов
был закричать сейчас, однако это воспоминание исчезло, улетучилось,  а  на
смену ему пришел вопрос: ОТКУДА ОН УЗНАЛ? ОН ПРИКОСНУЛСЯ КО МНЕ И СРАЗУ ЖЕ
УЗНАЛ.
     Но двадцать лет научной работы дали себя знать, и Браун  выкинул  эту
чепуху из головы. Известно немало случаев с коматозными больными, которые,
проснувшись, знают многое из того, что происходило вокруг  них,  пока  они
спали. Как и многое другое, при коме это зависит от  степени  заболевания.
Джонни Смит никогда не был "пропащим" пациентом, его электроэнцефалограмма
никогда не показывала безнадежную прямую,  в  противном  случае  Браун  не
разговаривал бы с ним сейчас. Иногда вид коматозных больных  обманчив.  Со
стороны кажется, что они полностью отключились, однако  их  органы  чувств
продолжают функционировать, только и более слабом, замедленном  режиме.  И
конечно же, здесь был именно такой случай.
     Вернулась Мари Мишо.
     - С неврологией я договорилась, доктор Вейзак уже едет.
     - Мне кажется, Сэму придется отложить встречу с  мистером  Смитом  до
завтра, - сказал Браун. - Я хотел бы дать ему пять миллиграммов валиума.
     - Мне не нужно успокоительное, - сказал Джонни. -  Я  хочу  выбраться
отсюда. Я хочу знать, что случилось!
     - Всему свое время, - сказал  Браун.  -  А  сейчас  важно,  чтобы  вы
отдохнули.
     - Я уже отдыхаю четыре с половиной года!
     -  Значит,  еще  двенадцать  часов  не  имеют  особого  значения,   -
безапелляционно заявил Браун.
     Через несколько секунд  сестра  протерла  ему  предплечье  спиртом  и
сделала укол. Джонни почти сразу стал засыпать. Браун и сестра выросли  до
пятиметровой высоты.
     - Скажите мне по крайней мере  одно,  -  сказал  Джонни.  Его  голос,
казалось, доносился из далекого далека. Внезапно он подумал, что  это  ему
просто необходимо знать. - Ваша ручка. Как она называется?
     - Эта? - Браун опустил ее вниз с головокружительной  высоты.  Голубой
пластмассовый корпус, волокнистый кончик. - Она  называется  фломастер.  А
теперь спите, мистер Смит.
     Что Джонни и сделал;  однако  это  слово  преследовало  его  во  сне,
подобно какому-то таинственному заклинанию, исполненному дурацкого смысла:
ФЛОМАСТЕР... ФЛОМАСТЕР... ФЛОМАСТЕР...
     Герберт положил телефонную трубку и долго не отрывал от нее  глаз.  В
соседней комнате гремел телевизор, включенный почти  на  полную  мощность.
Орэл Роберте говорил о футболе и исцеляющей любви Иисуса между футболом  и
господом была, наверное, какая-то связь, но Герберт ее  не  уловил.  Из-за
телефонного звонка. Голос Орэла гулко гремел. Передача вот-вот закончится,
и Орэл напоследок заверит зрителей, что с  ними  должно  случиться  что-то
хорошее. Очевидно, Орэл прав.
     МОЙ МАЛЬЧИК, думал Герберт. Если Вера молила о чуде, Герберт  молился
о том, чтобы сын умер. Но услышана была молитва Веры. Что это значит и как
быть теперь? И как новость повлияет на нее?
     Он вошел в гостиную. Вера  сидела  на  кушетке.  Ее  ноги,  в  мягких
розовых шлепанцах, покоились на подушечке. На Вере был старый серый халат.
Она ела кукурузный початок. Со времени происшествия с Джонни она пополнела
почти на сорок фунтов, и давление у нее сильно подскочило. Врач прописывал
ей лекарства, но Вера не хотела их  принимать,  -  если  господь  посылает
высокое давление, говорила она, пусть так оно  и  будет.  Герберт  однажды
заметил, что господь не мешает ей принимать бафферин, когда болит  голова.
Она ответила своей сладчайшей, страдальческой  улыбкой,  использовав  свое
самое сильное оружие: молчание.
     - Кто звонил? -  спросила  она,  не  отрываясь  от  телевизора.  Орэл
обнимал  известного  полузащитника  футбольной  команды.  Он   говорил   с
притихшей миллионной аудиторией. Полузащитник застенчиво улыбался.
     - ...и все вы слышали сегодня рассказ этого прекрасного спортсмена  о
том, как он попирал свое тело, свой божий храм. И вы слышали...
     Герберт выключил телевизор.
     - ГЕРБЕРТ СМИТ! - Она выпрямилась и чуть не выплюнула всю кукурузу. Я
смотрю! Это же...
     - Джонни очнулся.
     - ...Орэл Роберте и...
     Слова застряли у нее в горле. Она съежилась, будто  над  ней  занесли
руку для удара. Герберт отвернулся, не в силах больше вымолвить ни  слова,
он хотел бы радоваться, но боялся. Очень боялся.
     - Джонни... - Она остановилась, сглотнула и начала снова: - Джонни...
н а ш Джонни?
     - Да. Он разговаривал с доктором Брауном почти пятнадцать минут.  Это
явно не то, о чем  они  сначала  думали...  не  ложное  пробуждение...  Он
говорит вполне связно. Может двигаться.
     - ДЖОННИ ОЧНУЛСЯ?
     Она поднесла руки ко рту. Наполовину  объеденный  кукурузный  початок
медленно выскользнул из пальцев и шлепнулся на ковер, зерна разлетелись  в
разные стороны. Она закрыла руками нижнюю половину лица. Глаза расширялись
все больше и больше, и наступил жуткий миг, когда Герберт  испугался,  что
они сейчас выскочат из  орбит  и  повиснут  как  на  ниточках.  Потом  они
закрылись. Вера что-то промяукала зажатым ладонями ртом.
     - Вера? Что с тобой?
     - О боже, благодарю тебя, да исполнится воля  твоя!  Мой  Джонни!  Ты
вернул мне сына, я знала, ты не останешься  глух  к  моим  мольбам...  Мой
Джонни, о боже милостивый, я буду благодарить тебя все дни моей  жизни  за
Джонни... Джонни... ДЖОННИ.
     Ее голос превратился  в  истерический,  торжествующий  крик.  Герберт
подошел, схватил жену за отвороты халата и встряхнул. Время  вдруг  словно
пошло вспять, вывернувшись, подобно какой-то  странной  ткани,  наизнанку,
они как бы вновь переживали тот вечер, когда им сообщили об  автомобильной
катастрофе - по тому же телефону, в том же месте.
     В ТОМ ЖЕ МЕСТЕ С НАМИ ВМЕСТЕ, пронеслось у Герберта  в  голове  нечто
несуразное.
     - О боже милосердный, мой Иисус, о мой Джонни... чудо, я же говорила:
ЧУДО...
     - ВЕРА, ПРЕКРАТИ!
     Взгляд ее потемнел, затуманился, стал диковатым.
     - Ты недоволен, что он очнулся? После всех этих многолетних  насмешек
надо мной? После всех этих рассказов, что я сумасшедшая?
     - Вера, я никому не говорил, что ты сумасшедшая.
     - ТЫ ГОВОРИЛ ИМ ГЛАЗАМИ! - прокричала  она.  -  Но  мой  бог  не  был
посрамлен. Разве был, Герберт? РАЗВЕ БЫЛ?
     - Нет, - сказал он. - Пожалуй, нет.
     - Я говорила тебе. Я говорила тебе,  что  господь  предначертал  путь
моему Джонни. Теперь ты видишь, как воля божья начинает свершаться. -  Она
поднялась. - Я должна поехать к нему.  Я  должна  рассказать  ему.  -  Она
направилась к вешалке, где висело ее пальто, по-видимому забыв, что на ней
халат и ночная рубашка. Лицо ее застыло в экстазе. Герберт  вспомнил,  как
она выглядела в день их свадьбы, и это было чудно  и  почти  кощунственно.
Она втоптала кукурузные зерна в ковер своими розовыми шлепанцами.
     - Вера.
     - Я должна сказать ему, что предначертание господа...
     - Вера.
     Она повернулась к нему, но глаза ее  казались  далекимидалекими,  она
была вместе с Джонни. Герберт подошел и положил руки на плечи жены.
     - Ты скажешь, что любишь его... что ты молилась...  ждала...  У  кого
есть большее право на это? Ты мать. Ты так переживала за сына. Разве я  не
видел, как ты исстрадалась за последние пять лет? Я  не  сожалею,  что  он
снова с нами, ты не права, не говори так. Я вряд ли буду  думать  так  же,
как ты, но совсем не сожалею. Я тоже страдал.
     - Страдал? - Ее взгляд выражал жестокость, гордость и недоверие.
     - Да. И еще я хочу сказать тебе, Вера. Прошу тебя, перекрой  обильный
фонтан твоих рассуждений о боге, чудесах и великих  предначертаниях,  пока
Джонни не встанет на ноги и полностью не...
     - Я буду говорить то, что считаю нужным!
     - ...придет в себя. Я хочу сказать, что ты должна  предоставить  сыну
возможность стать самим собой, а не наваливаться на него со своими идеями.
     - Ты не имеешь права так говорить со мной! Не имеешь!
     - Имею, потому что я отец Джонни, - сказал он сурово. - Быть может, я
прошу тебя последний раз в жизни.  Не  становись  на  дороге  сына,  Вера.
Поняла? Ни ты, ни бог, ни страдающий святой Иисус. Понимаешь?
     Она отчужденно смотрела на него и не отвечала.
     - Ему и без того будет трудно примириться с  мыслью,  что  он,  точно
лампочка, был выключен на четыре с половиной года. Мы не знаем, сможет  ли
он снова ходить, несмотря на помощь врачей. Мы лишь знаем,  что  предстоит
операция на связках, если еще  он  захочет;  об  этом  сказал  Вейзак.  И,
наверно, не одна операция. И снова терапия, и все это  грозит  ему  адовой
болью. Так что завтра ты будешь просто его матерью.
     - Не смей так со мной разговаривать! Не смей!
     - Если ты начнешь свои проповеди, Вера, я вытащу тебя  за  волосы  из
палаты.
     Она вперила в него взгляд, бледная и дрожащая. В ее  глазах  боролись
радость и ярость.
     - Одевайся-ка, - сказал Герберт. - Нам нужно ехать. Весь долгий  путь
в Бангор они молчали. Они не испытывали счастья, которое  должны  были  бы
оба испытывать; Веру переполняла горячая, воинственная радость. Она сидела
выпрямившись, с Библией в руках, раскрытой на двадцать третьем псалме.

     На следующее утро в четверть десятого Мари вошла в палату к Джонни  и
сказала:
     - Пришли ваши родители. Вы хотите их видеть?
     - Да, хочу. - В это утро он чувствовал себя значительно лучше  и  был
более собранным. Но его немало пугала мысль, что он сейчас их увидит. Если
полагаться на воспоминания, последний раз он встречался с родителями около
пяти месяцев  назад.  Отец  закладывал  фундамент  дома,  который  теперь,
вероятно, стоит уже года три или того больше. Мама  подавала  ему  фасоль,
приготовленную ею, яблочный пирог на десерт и кудахтала  по  поводу  того,
что он похудел.
     Слабыми пальцами он поймал руку Мари, когда та собиралась уйти.
     - Как они выглядят? Я имею в виду...
     - Выглядят прекрасно.
     - Что ж. Хорошо.
     - Вам можно побыть с ними лишь полчаса. И немного еще  вечером,  если
не очень устанете после исследований в неврологии.
     - Распоряжение доктора Брауна?
     - И доктора Вейзака.
     - Хорошо. По крайней мере пока. Не уверен, что  я  позволю  им  долго
меня щупать и колоть. Мари колебалась.
     - Что-нибудь еще? - спросил Джонни.
     - Нет... не сейчас. Вам, должно быть, не терпится  увидеть  ваших.  Я
пришлю их.
     Он ждал и нервничал.  Вторая  койка  была  пуста;  ракового  больного
убрали, когда Джонни спал после укола.
     Открылась дверь. Вошли мать с отцом. Джонни  пережил  шок  и  тут  же
почувствовал облегчение: шок, потому что они д е й с т в и т е  л  ь  н  о
постарели; облегчение,  потому  что  ненамного.  А  если  они  не  так  уж
изменились, вероятно, то же самое можно сказать и о нем.

     Но что-то все-таки в нем изменилось, изменилось бесповоротно - и  эта
перемена могла быть роковой.
     Едва он успел так подумать, как его  обвили  руки  матери,  запах  ее
фиалковых духов ударил в нос, она шептала:
     - Слава богу, Джонни, слава богу, что ты очнулся, слава богу. Он тоже
крепко обнял ее, но в руках еще не было силы, они тут же упали -  и  вдруг
за несколько секунд он понял, что она чувствует, что думает и  что  с  ней
случится.  Потом  это  ощущение  исчезло,  растворилось,  подобно  темному
коридору, который ему привиделся. Когда же Вера разомкнула объятия,  чтобы
взглянуть на Джонни, безудержная радость в ее  глазах  сменилась  глубокой
озабоченностью. Он непроизвольно произнес:
     - Мам, ты принимай  то  лекарство.  Так  будет  лучше.  Глаза  матери
округлились, она облизнула губы -  Герберт  был  уже  около  нее,  он  еле
сдерживал слезы. Отец похудел - не настолько, насколько поправилась  Вера,
но все же заметно. Волосы у него поредели, однако лицо осталось таким же -
домашним, простым, дорогим. Он вытащил из заднего кармана большой  цветной
платок и вытер глаза. Затем протянул руку.
     - Привет, сынок, - сказал он. - Я рад, что ты опять с нами.
     Джонни пожал ее как можно крепче; его бледные и  безжизненные  пальцы
утонули в широкой руке отца. Джонни смотрел по очереди на родных - сначала
на мать, одетую в просторный темно-синий брючный костюм,  потом  на  отца,
приехавшего в поистине отвратительном клетчатом пиджаке,  который  подошел
бы скорее продавцу пылесосов в Канзасе, - и залился слезами.
     - Извините, - сказал он. - Извините, это просто...
     - Поплачь, - сказала Вера, садясь на кровать рядом  с  ним.  Лицо  ее
дышало  спокойствием,  сияло  чистотой.   Сейчас   в   нем   было   больше
материнского, чем безумного. - Поплачь, иногда это лучше всего.
     И Джонни плакал.

     Герберт сообщил, что тетушка Жермена  умерла.  Вера  рассказала,  что
наконец-то есть деньги на молельный дом  в  Паунале  и  месяц  назад,  как
только  оттаяла  земля,  началось  строительство.  Герберт  добавил,   что
предложил было свои услуги, но понял - честная  работа  заказчикам  не  по
карману.
     - Просто ты неудачник, - сказала  Вера.  Они  помолчали,  потом  Вера
заговорила вновь:
     - Надеюсь, ты понимаешь, Джонни, что твое выздоровление - божье чудо.
Доктора отчаялись. У Матфея в главе девятой сказано...
     - Вера, - предостерегающе произнес Герберт.
     - Конечно, то было чудо, мама. Я знаю.
     - Ты... ты знаешь?
     - Да. И хотел  бы  поговорить  с  тобой  об  этом...  послушать  твои
соображения на сей счет... только дай мне встать на ноги.
     Она уставилась на него с открытым ртом. Джонни посмотрел мимо нее  на
отца, и на какое-то мгновение их взгляды встретились.  Джонни  прочитал  в
глазах отца облегчение. Герберт едва заметно кивнул.
     - Обратился! - громко воскликнула Вера. - Мой мальчик  обратился!  О,
хвала господу!
     - Вера, тише, - сказал Герберт. - Хвали господа  потише,  пока  ты  в
больнице.
     - Не понимаю, мама, неужели найдутся  люди,  которые  не  увидят  тут
чуда. Мы с тобой еще вдоволь поговорим об этом. Вот только выздоровлю.
     - Ты вернешься домой, - сказала она. - В дом, где вырос.  Я  поставлю
тебя на ноги, и мы будем молиться о том, чтобы на всех снизошла благодать.
Он улыбался ей, но уже через силу.
     - Ясное дело. Мам, ты не сходишь в дежурку к сестрам? Попроси Мари  -
пусть принесет какого-нибудь сока. Или имбирного пива.  Кажется,  я  отвык
говорить, и горло у меня...
     - Конечно, схожу. - Она поцеловала его в щеку и встала. -  Боже,  как
ты похудел. Я позабочусь о том, чтобы ты  поправился,  когда  возьму  тебя
домой. - Она вышла из комнаты, напоследок бросив  победоносный  взгляд  на
Герберта. Они услышали удаляющийся стук ее туфель.
     - И давно это с ней? - тихо спросил Джонни. Герберт покачал головой.
     - После твоей катастрофы ей все хуже и хуже. Но началось  значительно
раньше. Ты же знаешь. Сам помнишь.
     - А она...
     - Не думаю. На Юге есть люди, которые укрощают змей. Их я  назвал  бы
сумасшедшими. Она до такого еще не дошла. А как ты, Джонни? По правде?
     - Не знаю, - сказал Джонни. - Папа, где Сара?  Герберт  наклонился  и
зажал ладони между колен.
     - Мне не хотелось бы говорить тебе об этом, Джон, но...
     - Она замужем? Она вышла замуж?
     Герберт молчал. Не глядя на Джонни, он кивнул головой.
     - О боже, - произнес Джонни глухо. - Этого-то я и боялся.
     - Вот уже три года, как она миссис Уолтер Хэзлит.  Он  юрист.  У  них
мальчик.. Джон... никто ведь не верил, что ты  очнешься.  За  исключением,
конечно, твоей матери. Ни у кого из нас не было о с н о в а н и й  верить,
что ты придешь в себя. - Его голос виновато дрожал. - Доктора  говорили...
да наплевать, что они говорили. Даже я сдался. Мне чертовски стыдно  приз-
наться, но это правда. Единственная моя просьба - постарайся  понять  меня
и... Сару.
     Джонни пытался было сказать, что понимает,  но  вместо  слов  у  него
вырвался какой-то слабый сиплый стон. Он вдруг стал  немощным,  старым,  и
внезапно на него нахлынуло чувство невозвратимой потери.  Упущенное  время
придавило его, подобно груде камней, - он даже физически ощутил тяжесть.
     - Джонни, не расстраивайся. Столько всего кругом. Хорошего.
     - К этому... надо еще привыкнуть, - выдавил он.
     - Да. Я знаю.
     - Ты ее видишь?
     - Время от времени переписываемся. Мы познакомились после катастрофы.
Она  хорошая  девушка,  действительно  хорошая.  По-прежнему  преподает  в
Кливсе, но, насколько  я  понимаю,  хочет  оставить  работу  в  июне.  Она
счастлива, Джон.
     - Прекрасно, - с трудом произнес он. - Рад, что хоть кто-то счастлив.
     - Сынок...
     - Надеюсь, вы тут не секретничаете, - весело  произнесла  Вера  Смит,
входя в палату. В руках у нее был запотевший кувшин, -  Они  сказали,  что
фруктовый сок тебе давать еще рано, Джонни, так что  я  принесла  имбирное
пиво.
     - Отлично, мам.
     Она переводила взгляд с Герберта на Джонни и снова на Герберта.
     - Вы секретничали? Почему у вас такие вытянутые физиономии?
     - Я просто говорил Джонни, что ему  предстоит  потрудиться,  если  он
хочет скорее выйти отсюда, - сказал Герберт. - Хорошо подлечиться.
     - А зачем говорить об этом? - Она налила пиво в стакан.  -  Теперь  и
так будет все в порядке. Вот увидишь. Она  сунула  соломинку  в  стакан  и
протянула его Джонни.
     - Выпей все, - сказала она, улыбаясь. - Тебе полезно.
     Джонни выпил до дна. Пиво отдавало горечью.

     - Закройте глаза, - сказал доктор Вейзак.
     Это был небольшого роста толстячок с невероятно ухоженной шевелюрой и
пышными бакенбардами. Его волосы раздражали Джонни. Если бы пять лет назад
человек с прической Вейзака появился в любом баре восточного Мэна, тут  же
собралась бы толпа зевак и  его,  учитывая  почтенный  возраст,  сочли  бы
вполне созревшим для сумасшедшего дома.
     - Ну и копна!
     Джонни закрыл глаза. Его голову  облепили  электрическими  датчиками.
Провода    тянулись    от    контактов    к    укрепленному    на    стене
электроэнцефалографу. Доктор Браун и сестра стояли у  аппарата,  из  него,
тихо  жужжа,  выползала  широкая  лента  с  графическими  кривыми.  Джонни
предпочел бы, чтобы сегодня дежурила Мари Мишо. Ему было страшновато.
     Доктор Вейзак дотронулся до его век и Джонни дернулся.
     - Ну-ну... не шевелитесь, Джонни. Еще четного, у все. Вот... тут.
     - Готово, доктор, - сказала сестра. Тихое жужжание.
     - Хорошо, Джонни. Вам удобно?
     - Ощущение такое, будто у тебя монеты на веках.
     - Да? Вы  быстро  привыкнете.  Сейчас  я  все  объясню.  Попрошу  вас
представить себе различные предметы. На каждый образ я дам секунд  десять,
а всего вам нужно подумать о двадцати предметах. Понятно?
     - Да.
     - Очень хорошо. Начинаем. Доктор Браун?
     - Все готово.
     - Прекрасно. Джонни, я попрошу нас представьте себе  стол.  На  столе
лежит апельсин.
     Джонни представил. Он видел маленький карточный столик  со  складными
металлическими ножками. На нем чуть в  стороне  от  центра  лежал  большой
апельсин, на пупырчатой кожуре была наклейка с названием фирмы САНКИСТ.
     - Хорошо, - сказал Вейзак.
     - Что, этот аппарат показывает мой апельсин?
     - Н-нет... то есть да. Символически. Аппарат регистрирует токи мозга.
Мы ищем  блокированные  участки,  Джонни.  Участки  каких-либо  нарушений.
Возможные указания на нарушенное внутричерепное давление. А теперь попрошу
не задавать вопросов.
     - Хорошо.
     - Сейчас представьте себе телевизор. Он включен, но передачи нет.
     Джонни увидел телевизор в своей квартире - в своей  бывшей  квартире.
Экран подернут светло-серой изморосью. Кончики складной антенны,  торчащие
подобно заячьим ушам, обернуты фольгой для лучшего приема передач.
     - Хорошо.
     Опыт продолжался. На одиннадцатый раз Вейзак сказал:
     - А сейчас попрошу вас представить стол для пикника на левой  стороне
зеленой лужайки.
     Джонни задумался и увидел шезлонг. Он нахмурился.
     - Что-нибудь не так? - спросил Вейзак.
     - Все нормально, - сказал Джонни. Он напряженно думал. Пикники. Вино,
жаровня... дальше,  черт  возьми,  дальше.  Неужели  так  трудно  мысленно
увидеть стол для пикника, в своей жизни ты их видел тысячу  раз;  вообрази
же его. Пластмассовые ложки и вилки, бумажные тарелки, отец держит в  руке
длинную вилку, он в поварском колпаке, на нем фартук, на котором  наискось
написано: ПОВАР ХОЧЕТ ВЫПИТЬ; буквы  прыгают,  словно  живые.  Отец  жарит
котлеты, потом они сядут за... Наконец-то!
     Джонни улыбнулся, но улыбка тут же увяла. Теперь перед ним был гамак.
     - Черт!
     - Никак не увидите стол для пикника?
     - Дичь какая-то. Я, кажется... не могу  вообразить  его.  То  есть  я
знаю, что это такое, но я не могу себе его представить. Разве не дико?
     - Успокойтесь. Попробуйте вот это: глобус, стоящий на капоте  пикапа.
Это было просто.
     В девятнадцатый раз - гребная лодка у столба  с  дорожным  указателем
(кто изобретает эту несуразицу? - подумал Джонни) - опять  не  получилось.
Он был в отчаянии.  Он  представил  себе  большой  мяч,  лежащий  рядом  с
могильной плитой. Он напрягся и увидел дорожную развязку. Вейзак  успокоил
его, и через несколько секунд датчики с головы и век были сняты.
     - Почему я  не  смог  вообразить  эти  предметы?  -  спросил  Джонни,
переводя взгляд с Вейзака на Брауна. - В чем дело?
     - Трудно сказать определенно, - ответил Браун.  -  Вероятно,  местная
амнезия. А может, в результате аварии поврежден какойто маленький  участок
мозга - в сущности, микроскопический. Мы, правда, не знаем,  в  чем  дело,
но, очевидно, у вас появились провалы памяти. Два мы  нащупали.  Наверное,
обнаружатся еще.
     - У вас была травма головы в детстве, да? - отрывисто спросил Вейзак.
     Джонни задумчиво посмотрел на него.
     - Сохранился старый шрам,  -  сказал  Вейзак.  -  Существует  теория,
Джонни, подтвержденная статистическими исследованиями...
     - Которые далеко еще не закончены, - сказал Браун  почти  официальным
тоном.
     -  Да,  правда.  Теория  эта  предполагает,  что  люди   выходят   из
долговременной комы, если получили ранее какую-то мозговую травму...  мозг
как бы адаптируется после первого ранения, что помогает перенести второе.
     - Это не доказано, - сказал Браун. Казалось, он  был  недоволен  тем,
что Вейзак заговорил на эту тему.
     - Остался шрам, - сказал Вейзак. - Вы  можете  вспомнить,  когда  это
случилось, Джонни? Вероятно, вы потеряли тогда сознание. Упали с лестницы?
Или с велосипеда? Судя по шраму, это произошло в детстве.
     Джонни напряг память, затем покачал головой.
     - Вы спрашивали у родителей?
     - Никто из них не мог вспомнить ничего такого... а вы?  На  мгновение
что-то всплыло - дым, черный, жирный, пахнущий вроде  бы  резиной.  Холод.
Затем  видение  исчезло.  Джонни  отрицательно  покачал  головой.   Вейзак
вздохнул, пожал плечами.
     - Вы, должно быть, устали.
     - Да. Немножко. Браун присел на край стола.
     - Без четверти двенадцать. Сегодня вы хорошо поработали. Если хотите,
мы с доктором Вейзаком ответим на ваши вопросы, а  потом  вас  поднимут  в
палату, и вы вздремнете. Хорошо?
     - Хорошо, - сказал Джонни. - Эти снимки мозга...
     - КОТ, - кивнул Вейзак. - Компьютеризированная осевая  томография.  -
Он взял коробочку со жвачкой "Чиклетс" и вытряхнул три подушечки  прямо  в
рот. - КОТ - это, по  сути  дела,  серия  рентгеноснимков  мозга,  Джонни.
Компьютер обрабатывает снимки и...
     - Что он вам сказал? Сколько мне осталось?
     - Это что еще за чепуха - "сколько мне осталось"? - спросил Браун.  -
Похоже на фразу из допотопного фильма.
     - Я слышал, люди, вышедшие из длительной  комы,  долго  не  живут,  -
сказал Джонни. - Они снова отключаются. Подобно лампочке,  которая,  перед
тем как перегореть, ярко вспыхивает.
     Вейзак громко  захохотал.  Его  гулкий  смех  словно  шел  изнутри  -
удивительно, как он не подавился жвачкой.
     - О как мелодраматично! - Он положил руку на грудь Джонни. - Вы  что,
думаете, мы с Джимом дети в этой области?
     Как бы не так. Мы неврологи. Врачи, которых вы, американцы, цените на
вес золота. А это значит, что мы невежды не во всем, а  лишь  в  том,  что
касается деятельности человеческого мозга. Так что могу сказать: да, такие
случаи бывали. Но с вами этого не произойдет. Думаю, мы не  ошибаемся,  а,
Джим?
     - Да, - сказал Браун. - Мы не обнаружили никаких серьезных нарушений,
Джонни. В Техасе один парень пролежал в коме девять лет. Сейчас он  выдает
ссуды в банке вот уже шесть лет. А до того работал два  года  кассиром.  В
Аризоне живет женщина, которая  пролежала  без  сознания  двенадцать  лет.
Что-то  там  случилось  с  наркозом,  когда   она   рожала.   Сейчас   она
передвигается в инвалидной коляске, но жива и в здравом уме. Она вышла  из
комы в шестьдесят девятом, и ей показали ребенка, который появился на свет
двенадцать лет назад. Ребеночек  был  уже  в  седьмом  классе  и,  кстати,
великолепно учился.
     - Мне грозит инвалидная коляска?  -  спросил  Джонни.  -  Я  не  могу
вытянуть ноги. С руками получше, а  вот  ноги...  -  Он  устало  замолчал,
покачивая головой.
     -  Связки  сокращаются,  -  сказал  Вейзак.  -  Понятно?  Вот  почему
коматозные больные как бы скрючиваются,  принимая  положение,  которое  мы
называем зародышевым. Ныне мы знаем о физических изменениях во время  комы
гораздо больше и успешнее  можем  противостоять  болезни.  Даже  когда  вы
находились без сознания, с вами регулярно занимался физиотерапевт. К  тому
же больные по-разному реагируют на коматозное состояние.  У  вас,  Джонни,
ухудшение протекало довольно медленно. Как вы сами говорите, руки у вас на
удивление чувствительны и жизнеспособны. И тем не менее какое-то ухудшение
произошло. Лечение будет долгим и... стоит ли  лгать?  Нет,  пожалуй.  Оно
будет долгим и болезненным. Будут слезы. Вы можете возненавидеть врача.  И
остаться навсегда прикованным к постели. Предстоят операции -  одна,  если
вам очень, очень повезет, но, может быть, и все четыре, -  чтобы  вытянуть
связки. Такие операции еще в новинку. Они удаются полностью  или  частично
либо оказываются безрезультатными. И все же, с божьей помощью, я  полагаю,
вы будете ходить. Лыжи и прыжки через барьер  -  едва  ли,  но  бегать  и,
конечно, плавать вы сможете.
     - Спасибо, - сказал Джонни. Внезапно он почувствовал прилив  нежности
к этому говорившему с акцентом человеку, у которого  была  такая  странная
шевелюра. Джонни захотелось, в свою очередь, сделать  что-нибудь  приятное
для Вейзака - и  с  этим  чувством  пришло  желание,  почти  необходимость
прикоснуться к  нему.  Неожиданно  Джонни  протянул  руку  и  взял  ладонь
Вейзака.
     Ладонь врача была большая, морщинистая, теплая.
     - Да? - спросил мягко Вейзак. - Что такое?
     Неожиданно все преобразилось. Непонятно как. Только вдруг Вейзак весь
ему открылся. Он как бы... п р и б л и з и л с я, сделался  контрастным  в
лучах мягкого, чистого света. Каждая точка, родинка  и  черточка  на  лице
Вейзака стала рельефной. И каждая рассказывала свою историю. Джонни н а  ч
и н а л понимать.
     - Дайте ваш бумажник, - сказал он.
     - Бумажник?... - Вейзак и Браун удивленно переглянулись.
     - В бумажнике лежит фотография вашей матери, мне нужно  взглянуть  на
нее, - сказал Джонни. - ПОЖАЛУЙСТА.
     - Как вы узнали?
     - ПОЖАЛУЙСТА!
     Вейзак посмотрел на Джонни, затем медленно сунул  руку  под  халат  и
вытащил старый бумажник, пухлый и бесформенный.
     - Откуда вы узнали, что я ношу фотографию матери? Ее нет в живых, она
умерла, когда нацисты оккупировали Варшаву...
     Джонни выхватил бумажник. Вейзак и Браун застыли от изумления, Джонни
открыл  бумажник  и,  не  обращая  внимания  на  прозрачные  кармашки  для
фотографий, полез в глубину  -  его  пальцы  торопливо  перебирали  старые
визитные карточки, оплаченные счета,  погашенный  банковский  чек,  старый
билет на какое-то политическое собрание. Он вытащил маленькую любительскую
фотографию, вклеенную в прозрачный пластик. С нее смотрела молодая женщина
с простым лицом -  волосы  убраны  под  платок,  улыбка  излучает  свет  и
молодость. Она держит за руку мальчика. Рядом  стоит  мужчина  в  польской
военной форме.
     Джонни зажал фотографию между ладонями и закрыл глаза,  сначала  было
темно, но затем из темноты стремительно появился фургон... нет, не фургон,
а катафалк. Катафалк, запряженный лошадьми. С фонарями,  покрытыми  черным
крепом. Конечно же, это был катафалк, потому что они...
     (УМИРАЛИ СОТНЯМИ, НЕТ, ТЫСЯЧАМИ,  НЕ  В  СИЛАХ  ПРОТИВОСТОЯТЬ  БРОНЕ,
ВЕРМАХТУ, КАВАЛЕРИЯ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА ПРОТИВ ТАНКОВ И ПУЛЕМЕТОВ, ВЗРЫВЫ,
КРИКИ,  ПАДАЮЩИЕ  СОЛДАТЫ,  ЛОШАДЬ  С  РАЗВОРОЧЕННЫМИ   ВНУТРЕННОСТЯМИ   И
ВЫКАТИВШИМИСЯ БЕЛЫМИ ЯБЛОКАМИ ГЛАЗ, РЯДОМ ПЕРЕВЕРНУТОЕ ОРУДИЕ,  И  ВСЕ  ЖЕ
ОНИ ДВИЖУТСЯ, ДВИЖЕТСЯ ВЕЙЗАК, СТОЯ В СТРЕМЕНАХ,  И  САБЛЯ  ЕГО  ВЫСОКО  В
ВОЗДУХЕ ПОД ПРОЛИВНЫМ ДОЖДЕМ ОСЕНЬЮ 1939 ГОДА, ЗА  НИМ,  УВЯЗАЯ  В  ГРЯЗИ,
СЛЕДУЮТ ЕГО СОЛДАТЫ, ОРУДИЕ  ФАШИСТСКОГО  "ТИГРА"  ИЩЕТ  ЕГО,  НАЩУПЫВАЕТ,
ЦЕЛИТСЯ, СТРЕЛЯЕТ, И НЕОЖИДАННО ТУЛОВИЩЕ ИСЧЕЗАЕТ, САБЛЯ ВЫЛЕТАЕТ ИЗ  РУК;
А ДОРОГА ВЕДЕТ В ВАРШАВУ, И НАЦИСТСКИЙ ВОЛК РЫЩЕТ ПО ЕВРОПЕ.)
     -  Пожалуй,  пора  кончать  с  этим,  -  сказал   Браун   далеким   и
встревоженным голосом. - Вы слишком возбуждены, Джонни. Голоса  доносились
издалека, из коридора времени.
     - Он в трансе, - сказал Вейзак.
     Здесь жарко. Он обливается потом. Обливается потом, ведь...
     (ГОРОД В ОГНЕ, ТЫСЯЧИ БЕЖЕНЦЕВ, РЕВУЩИЙ ГРУЗОВИК, ПЕТЛЯЯ, ДВИЖЕТСЯ ПО
МОЩЕННОЙ БУЛЫЖНИКОМ  УЛИЦЕ,  В  КУЗОВЕ  ТЕСНО  СИДЯТ  НЕМЕЦКИЕ  СОЛДАТЫ  В
ШЛЕМАХ-КОТЕЛКАХ, ОНИ МАШУТ РУКАМИ, И МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА УЖЕ НЕ УЛЫБАЕТСЯ, ОНА
БЕЖИТ, НАДО БЕЖАТЬ, РЕБЕНОК ОТПРАВЛЕН В БЕЗОПАСНОЕ МЕСТО, И  ВОТ  ГРУЗОВИК
ВЪЕЗЖАЕТ НА ТРОТУАР,  УДАРЯЕТ  ЕЕ  КРЫЛОМ,  ЛОМАЕТ  БЕДРО,  ОТБРАСЫВАЕТ  В
ВИТРИНУ ЧАСОВОГО МАГАЗИНА, И ВСЕ ЧАСЫ НАЧИНАЮТ БИТЬ, БИТЬ, ПОТОМУ ЧТО ПОРА
ПРОБИТЬ ВРЕМЯ.)
     - Шесть часов, - произнес Джонни хрипло. Глаза  его  закатились  так,
что стали  видны  выпуклые  белки.  -  Второе  сентября  тысяча  девятьсот
тридцать девятого года, и отовсюду голоса кукушек.
     - О боже, что это? - прошептал Вейзак. Сестра отступила, прижавшись к
энцефалографу, она побледнела от испуга. Все напуганы, ибо  смерть  витает
рядом. Она всегда здесь витает, в этой...
     (БОЛЬНИЦЕ, ЗАПАХ ЭФИРА, КРИЧАТ В ЭТОЙ ОБИТЕЛИ СМЕРТИ, ПОЛЬША ПАЛА ПОД
МОЛНИЕНОСНЫМ УДАРОМ ВЕРМАХТА, СЛОМАННОЕ БЕДРО, МУЖЧИНА НА  СОСЕДНЕЙ  КОЙКЕ
ПРОСИТ ВОДЫ, ПРОСИТ, ПРОСИТ, ПРОСИТ,  ОНА  ВСПОМИНАЕТ:  "МАЛЬЧИК  СПАСЕН",
КАКОЙ МАЛЬЧИК? ОНА НЕ ЗНАЕТ, КАКОЙ МАЛЬЧИК? КАК ЕГО ЗОВУТ? ОНА  НЕ  ПОМНИТ
ТОЛЬКО ОДНО...)
     - Мальчик спасен, - прохрипел Джонни. - Так-так. Так-так.
     - С этим пора кончать, - повторил Браун.
     - Что вы предлагаете? - срывающимся голосом спросил Вейзак.
     - Это зашло слишком далеко, чтобы...
     Голоса затихают. Их обволакивает туман. Все в каком-то тумане. Европа
в тумане войны. Все в тумане, кроме вершин, горных вершин...
     (ШВЕЙЦАРИИ. ШВЕЙЦАРИЯ, И ВДРУГ  ЕЕ  ИМЯ  -  БОРЕНЦ,  ЕЕ  ИМЯ  ИОГАННА
БОРЕНЦ, И МУЖ ЕЕ ИНЖЕНЕР ИЛИ АРХИТЕКТОР, СЛОВОМ, ТОТ, КТО СТРОИТ МОСТЫ, ОН
СТРОИТ В ШВЕЙЦАРИИ, А ТАМ КОЗЬЕ МОЛОКО, КОЗИЙ СЫР, РЕБЕНОК,  ООООХ,  КАКИЕ
РОДЫ! ТЯЖЕЛЕЙШИЕ РОДЫ, И ЕЙ НУЖНЫ НАРКОТИКИ, МОРФИЙ, ЭТОЙ ИОГАННЕ  БОРЕНЦ,
И ВСЕ ИЗ-ЗА БЕДРА, СЛОМАННОГО  БЕДРА,  ОНО  ЗАЖИЛО,  ОНО  УСПОКОИЛОСЬ,  НО
СЕЙЧАС ОНО ПРОСНУЛОСЬ И БОЛИТ ПОД НАЖИМОМ ТАЗОВЫХ КОСТЕЙ,  РАЗДВИГАЮЩИХСЯ,
ЧТОБЫ  ПРОПУСТИТЬ  РЕБЕНКА,  ОДИН  РЕБЕНОК,  ДВА  И  ТРИ,  И  ЧЕТЫРЕ,  ОНИ
ПОЯВЛЯЮТСЯ НЕ ВСЕ СРАЗУ - ЭТО УРОЖАЙ МНОГИХ ЛЕТ ОНИ...)
     - Детки мои... - протянул Джонни вовсе не своим, а  каким-то  женским
голосом... Потом он запел что-то непонятное...
     - Что это, боже правый... - начал было Браун.
     - Польский, он же поет по-польски! - закричал  Вейзак.  Он  вытаращил
глаза и побледнел. - Это колыбельная, на польском, о господи, что ж это  в
самом деле?
     Вейзак наклонился, будто хотел  вместе  с  Джонни  перешагнуть  через
годы, перепрыгнуть через них, будто...
     (МОСТ,  КАКОЙ-ТО  МОСТ,  В  ТУРЦИИ,  ЗАТЕМ  ДРУГОЙ  МОСТ  СРЕДИ  ЖАРЫ
ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ, НЕ В ЛАОСЕ ЛИ?  НЕ  РАЗБЕРУ,  ПОТЕРЯЛИ  ТАМ  ЧЕЛОВЕКА,
ГАНСА, ЗАТЕМ МОСТ В ВИРГИНИИ, МОСТ ЧЕРЕЗ РЕКУ  РАППАХАНОК  И  ЕЩЕ  ОДИН  В
КАЛИФОРНИИ, МЫ ХОТИМ ПОЛУЧИТЬ ГРАЖДАНСТВО И ЗАНИМАЕМСЯ ЯЗЫКОМ В  МАЛЕНЬКОЙ
ДУШНОЙ КОМНАТЕ НА ПОЧТЕ, ГДЕ ВСЕГДА ПАХНЕТ КЛЕЕМ, ИДЕТ 1963 ГОД, НОЯБРЬ, И
КОГДА МЫ УЗНАЕМ, ЧТО В ДАЛЛАСЕ УБИТ КЕННЕДИ, МЫ ПЛАЧЕМ, А КОГДА  МАЛЕНЬКИЙ
МАЛЬЧИК ОТДАЕТ САЛЮТ У ГРОБА СВОЕГО ОТЦА, ОНА ДУМАЕТ: "МАЛЬЧИК СПАСЕН",  И
ЭТО НАВЕВАЕТ ВОСПОМИНАНИЯ О КАКОМ-ТО ПОЖАРЕ,  КАКОМ-ТО  БОЛЬШОМ  ПОЖАРЕ  И
СКОРБИ, ЧТО ЗА МАЛЬЧИК? ОНА ГРЕЗИТ О НЕМ, ЭТО ВЫЗЫВАЕТ  ГОЛОВНУЮ  БОЛЬ,  А
ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ, ХЕЛЬМУТ БОРЕНЦ УМИРАЕТ, И ОНА С ДЕТЬМИ ЖИВЕТ  В  КАРМЕЛЕ,
ШТАТ КАЛИФОРНИЯ, В ДОМЕ НА... НА... НА... НЕ ВИЖУ ТАБЛИЧКИ, ОНА В  МЕРТВОЙ
ЗОНЕ, ТАК ЖЕ КАК ЛОДКА, КАК СТОЛ ДЛЯ ПИКНИКА НА ЛУЖАЙКЕ, В  МЕРТВОЙ  ЗОНЕ,
КАК ВАРШАВА, ДЕТИ УХОДЯТ ОДИН ЗА ДРУГИМ,  МАТЬ  ПРИСУТСТВУЕТ  НА  ШКОЛЬНЫХ
ВЫПУСКАХ, А БЕДРО БОЛИТ,  ОДИН  ПОГИБ  ВО  ВЬЕТНАМЕ  С  ОСТАЛЬНЫМИ  ВСЕ  В
ПОРЯДКЕ, ЕЩЕ ОДИН СТРОИТ МОСТЫ,  ЕЕ  ЗОВУТ  ИОГАННА  БОРЕНЦ,  И  НОЧАМИ  В
ОДИНОЧЕСТВЕ ОНА ТО И ДЕЛО ДУМАЕТ В ПУЛЬСИРУЮЩЕЙ ТЕМНОТЕ: "МАЛЬЧИК СПАСЕН")
     Джонни поднял на них глаза.  С  головой  творилось  что-то  странное.
Ореол над Вейзаком исчез. Джонни снова  был  самим  собой,  только  ощущал
слабость и легкую тошноту. Он мельком взглянул на фотографию и отдал ее.
     - Джонни? - спросил Браун. - Как вы себя чувствуете?
     - Устал, - пробормотал он.
     - Можете  объяснить,  что  с  вами  произошло?  Джонни  посмотрел  на
Вейзака.
     - Ваша мать жива, - произнес он.
     - Нет, Джонни. Она умерла много лет назад. Во время войны.
     - Ее сбил немецкий военный грузовик, и она через  витрину  влетела  в
часовой магазин, - сказал Джонни. - Она очнулась в больнице, но ничего  не
помнила. У нее не было удостоверения личности, никаких  документов.  Взяла
имя Иоганна. Я не разобрал фамилии, а  когда  война  кончилась,  уехала  в
Швейцарию  и  вышла  замуж  за  швейцарского...  инженера,  что  ли.   Его
специальность - строительство мостов, а звали его Хельмут Боренц. Так  что
ее фамилия по мужу была - и есть - Иоганна Боренц.
     Глаза сестры все более округлялись. Лицо доктора Брауна стало жестким
- то ли он считал, что Джонни их всех дурачит,  а  может,  просто  ему  не
понравилось  нарушение   четкой   программы   опытов.   Вейзак   оставался
неподвижным и задумчивым.
     - У нее и у Хельмута Боренца родилось четверо детей. - Джонни говорил
тем же тихим, слабым голосом. - Жизнь бросала его в  разные  концы  света.
Какое-то время он был в Турции. И где-то в  Юго-Восточной  Азии.  В  Лаосе
или, может быть, в Камбодже. Затем приехал сюда. Сначала  Виргиния,  затем
другие места, какие - я не понял, и, наконец, Калифорния. Они  с  Иоганной
получили американское гражданство. Хельмут  Боренц  умер.  Один  из  детей
погиб. Остальные живы и здоровы. Но время от времени она грезит вами. И  в
такие минуты она говорит: "Мальчик спасен". Однако она  не  помнит  вашего
имени. А может, считает, что все потеряно.
     - Калифорния? - произнес Вейзак задумчиво.
     - Сэм, - сказал доктор Браун, - ей-богу, не стоит это поощрять.
     - Где в Калифорнии, Джон?
     - В Кармеле. На побережье. Не могу только сказать, на какой улице. Не
разобрал названия. Оно в мертвой зоне. Как стол для пикника  и  лодка.  Но
она в Кармеле, в Калифорнии. Иоганна Боренц. Она еще не старая.
     - Нет, конечно, она не должна быть старой, - сказал Сэм Вейзак тем же
задумчивым, отрешенным голосом. - Ей было  всего  двадцать  четыре,  когда
немцы напали на Польшу.
     - Доктор Вейзак, я вынужден настаивать... - резко сказал Браун.
     Вейзак будто очнулся от глубокой задумчивости. Он  оглянулся,  словно
впервые увидел своего младшего коллегу.
     - Да-да, - сказал он. - Конечно. Джону уже хватит на сегодня вопросов
и ответов... хотя, полагаю, он рассказал нам больше, чем мы ему.
     - Чепуха, - отрезал Браун, а Джонни подумал: ОН НАПУГАН.  НАПУГАН  ДО
ЧЕРТИКОВ.
     Вейзак улыбнулся Брауну, затем сестре. Она смотрела на Джонни, как на
тигра в плохо запертой клетке.
     - Не рассказывайте об этом, сестра. Ни вашему начальству, ни  матери,
ни брату, ни любовнику, ни священнику. Понятно?
     - Да, доктор, - ответила она. ВСЕ РАВНО ОНА РАЗЗВОНИТ, подумал Джонни
и бросил взгляд на Вейзака. И ОН ЭТО ЗНАЕТ.
     Он проспал до четырех часов дня. Потом  его  повезли  по  коридору  к
лифту, спустили в отделение неврологии и продолжали  исследования.  Джонни
плакал. Он, видимо, почти не мог контролировать  себя,  как  все  здоровые
люди. На обратном пути он  обмочился,  и  ему,  словно  ребенку,  поменяли
белье. На него накатила первая (но далеко не последняя)  волна  депрессии,
ему захотелось умереть. Джонни стало жалко себя.  Как  все  несправедливо,
думал он. С ним произошло то же, что и с Рипом ван Винклем. Ходить  он  не
может. Его девушка вышла замуж за другого, а мать - в религиозном экстазе.
Стоит ли теперь жить?
     В палате сестра поинтересовалась, не  нужно  ли  ему  чего.  Если  бы
дежурила Мари, Джонни попросил бы воды со льдом. Но она ушла в три часа.
     - Нет, - сказал он и повернулся лицом к стене. И вскоре заснул.

     В тот вечер отец с матерью пришли на целый час, и Вера оставила пачку
брошюр.
     - Мы собираемся пробыть тут до конца недели, - сказал  Герберт,  -  и
если у тебя все пойдет на лад, вернемся ненадолго в Паунал.  Но  мы  будем
приезжать каждый уик-энд.
     - Я хочу остаться с моим мальчиком, - громко заявила Вера.
     - Лучше, если ты  тоже  поедешь,  мам,  -  сказал  Джонни.  Депрессия
несколько уменьшилась, но он не забыл, что с ним творилось несколько часов
назад.  Если  бы  в  тот  момент  мать   затеяла   разговор   о   чудесном
предназначении,  которое  уготовил  для  него  господь,  Джонни  вряд   ли
удержался бы от взрыва истерического смеха.
     - Я нужна тебе, Джон. Я должна объяснить тебе...
     - Прежде всего мне нужно поправиться,  -  сказал  Джонни.  -  Ты  все
объяснишь потом, когда я начну ходить. Хорошо?
     Вера не ответила. На ее лице появилось до смешного упрямое  выражение
- хотя ничего смешного вокруг не было.  Совсем  ничего.  ВСЕГО  ЛИШЬ  ИГРА
СУДЬБЫ. ЕСЛИ БЫ ОН ПРОЕХАЛ ПЯТЬЮ МИНУТАМИ РАНЬШЕ ИЛИ ПОЗЖЕ ПО ТОЙ  ДОРОГЕ,
ВСЕ МОГЛО БЫТЬ ПО-ДРУГОМУ. А ТЕПЕРЬ ПОСМОТРИТЕ  -  ВСЕХ  НАС  ТРЯХНУЛО  ПО
ПЕРВОЕ ЧИСЛО. И ОНА СЧИТАЕТ, ЧТО ЭТО БОЖЬЯ ВОЛЯ. А ИНАЧЕ, НАВЕРНОЕ,  МОЖНО
СВИХНУТЬСЯ.
     Чтобы прервать неловкое молчание, Джонни спросил:
     - Что, Никсона переизбрали, отец? Кто выступал против него?
     - Никсона  переизбрали,  -  сказал  Герберт.  -  Его  соперником  был
Макговерн.
     - Кто?
     - Макговерн. Джордж Макговерн, сенатор из Южной Дакоты.
     - Не Маски?
     - Нет. Но Никсон больше не президент. Он ушел в отставку.
     - Что?
     - Он был лжец, - мрачно изрекла Вера. - Его обуяла гордыня, и господь
отступился от него.
     - Никсон ушел в отставку? - Джонни был потрясен. - Никсон?
     - Ему нужно было уйти, иначе б его убрали, - сказал Герберт.  -  Дело
дошло до импичмента.
     Неожиданно  Джонни  понял,  что  в  американской  политической  жизни
произошли большие и серьезные перемены - почти наверняка итог  вьетнамской
войны - и он о них ничего не знает. Впервые он по-настоящему  почувствовал
себя Рипом ван Винклем. Насколько все изменилось?  Ему  было  даже  боязно
спрашивать. Затем в голову пришла поистине леденящая душу мысль.
     - Агню... Агню стал президентом?
     - Форд, - ответила Вера. - Хороший, порядочный человек.
     - Генри Форд - президент Соединенных Штатов?
     - Не Генри, - сказала она, - Джерри.
     Он переводил взгляд с матери на отца, почти уверенный в том, что  все
это либо сон, либо чудовищная шутка.
     - Агню тоже ушел в отставку, - объяснила  Вера.  Губы  ее  сжались  в
полоску и побелели. - Он был вор. Получил взятку прямо у себя в  кабинете.
Так все говорят.
     - Агню убрали не из-за взятки, - сказал Герберт, - а  из-за  какой-то
грязной истории у него в Мэриленде. Похоже, он увяз в ней по горло. Никсон
назначил вице-президентом Джерри Форда. А потом в прошлом августе и Никсон
ушел в отставку, а Форд занял его  место.  Форд  на  пост  вице-президента
назначил Нельсона Рокфеллера. Таковы у нас дела.
     - Разведенный, - сказала сурово Вера. - Господь  не  даст  ему  стать
президентом.
     - А что сделал Никсон? - спросил Джонни. -  Боже  праведный...  -  Он
взглянул на мать, которая тут же насупилась.  -  Ничего  себе,  если  дело
дошло до импичмента...
     - Не поминай всуе имя спасителя, когда говоришь  о  шайке  бесчестных
политиканов, - сказала Вера. - Виноват Уотергейт.
     - Уотергейт? А что это, операция во Вьетнаме? Или  чтонибудь  в  этом
роде?
     - Отель "Уотергейт"  в  Вашингтоне,  -  сказал  Герберт.  -  Какие-то
кубинские   иммигранты   залезли   в   находившуюся    там    штабквартиру
демократической партии, их поймали. Никсон все знал.
     Пытался замять дело.
     - Ты шутишь? - еле выдавил Джонни.
     - Остались магнитофонные записи, - сказала Вера. - И этот  Джон  Дин?
Просто крыса, бегущая с тонущего корабля. Обычная история.
     - Папа, ты можешь мне это объяснить?
     - Попытаюсь, - сказал  Герберт,  -  но  не  думаю,  что  эта  история
раскрыта до конца. Я  принесу  тебе  книги.  Об  Уотергейте  уже  написали
миллион книг, и пока разберутся, что и как там было, я думаю,  выйдет  еще
столько же. Ну слушай. Перед выборами летом 1972 года...

     Половина одиннадцатого, родители уже ушли.  В  палате  горел  ночник.
Джонни не спалось. Было тревожно. Голова у него шла кругом  от  полученной
информации. За такое короткое время  мир  изменился  гораздо  больше,  чем
Джонни мог предположить. Он отстал от века и новых веяний.
     Цены на бензин, как сказал отец, поднялись почти на сто процентов. До
аварии галлон бензина стоил тридцать - тридцать два цента. Теперь он стоит
пятьдесят четыре цента, и при этом у бензоколонок  возникают  очереди.  По
всей стране ограничили скорость - пятьдесят пять  миль  в  час,  и  шоферы
дальних рейсов чуть не взбунтовались.
     Но это не самое главное. Позади был Вьетнам. Война там окончилась.  В
итоге страна пошла по коммунистическому  пути.  Герберт  сказал,  что  все
случилось как раз тогда, когда Джонни начал подавать признаки жизни.
     Президент Соединенных Штатов побывал в  красном  Китае.  Не  Форд,  а
Никсон. Он отправился туда до того, как вышел в отставку. НИКСОН, подумать
только. Старый охотник за ведьмами. Если б не отец  сказал  ему  об  этом,
Джонни ни в жизнь бы не поверил.
     Слишком  много  новостей,  слишком  много  пугающего.  Ему  вдруг  не
захотелось Ничего больше знать, а то  окончательно  можно  рехнуться.  Вот
хотя бы ручка доктора Брауна,  этот  фломастер  -  сколько  появилось  еще
новинок. Сотни маленьких вещиц, напоминающих снова  и  снова:  ты  потерял
часть своей жизни, почти  шесть  процентов,  если  верить  статистике.  Ты
отстал от времени. Ты опоздал.
     - Джон? -  произнес  чей-то  мягкий  голос.  -  Вы  спите,  Джон?  Он
повернулся. В двери  вырисовывался  нечеткий  силуэт  маленького  сутулого
человека, это был Вейзак.
     - Нет. Не сплю.
     - Я так и думал. Можно войти?
     - Да. Пожалуйста.
     Сегодня Вейзак выглядел старше. Он сел возле койки Джона.
     - Я позвонил по телефону, - сказал он. - Вызвал справочную в Кармеле,
в Калифорнии. Спросил о миссис Иоганне Боренц. Как, по-вашему,  нашли  они
ее номер?
     - Разве что он не зарегистрирован, или у нее просто нет  телефона,  -
сказал Джонни.
     - У нее есть телефон. Мне дали номер.
     - Ясно, -  сказал  Джонни.  Вейзак  ему  нравился.  Джонни  слушал  с
интересом, но не более того. Он  не  сомневался  в  существовании  Иоганны
Боренц, он знал, что его сведения верны, - точно так же, как знал, что  он
не левша.
     - Я долго думал, - продолжал Вейзак. - Я сказал  вам,  что  моя  мать
умерла, но это было  лишь  предположение.  Отца  убили  во  время  обороны
Варшавы. А мать пропала без вести, так? Логично считать, что  она  погибла
при обстреле... во время немецкого наступления... понимаете?  Она  пропала
без вести,  и  мое  предположение  было  вполне  логично.  Амнезия...  как
невролог могу вам сказать, что такая долговременная общая потеря памяти  -
явление очень, очень редкое. Возможно, даже более  редкое,  чем  настоящая
шизофрения. Я никогда не слышал, чтобы кто-то зафиксировал случай амнезии,
длившейся свыше тридцати пяти лет.
     - Она давно излечилась от  амнезии,  -  сказал  Джонни.  -  Наверное,
просто навсегда забыла свое прошлое. Когда к  ней  вернулась  память,  она
вновь вышла замуж и родила двоих... или даже  троих  детей.  Воспоминания,
быть может, стали бы вызывать у нее чувство вины. Но мысль о  вас  все  же
возникает у нее. "Мальчик спасен". Вы позвонили ей?
     - Да, - сказал Вейзак. - Напрямую, по автомату.  Знаете,  сейчас  это
просто. Очень удобно. Набираешь единицу, код, номер. Одиннадцать цифр -  и
можно  соединиться  с  любой  точкой  страны.  Удивительная  штука.   Даже
страшновато. К телефону подошел мальчик... нет, юноша. Я спросил, дома  ли
миссис Боренц. И услышал, как он позвал: "Мам, это  тебя".  Раздался  стук
трубки, положенной на  стол...  или  на  что-то  твердое.  Я  находился  в
Бангоре, штат Мэн, в каких-то сорока милях  от  Атлантического  океана,  и
слышал, как молодой человек положил трубку в городе  на  побережье  Тихого
океана. Сердце у меня... оно стучало так, что я даже испугался. Сколько  я
ждал, не помню. Потом она взяла трубку и сказала: "Слушаю... Алло?"
     - Ну а вы? Растерялись?
     - Я, как  вы  выражаетесь,  растерялся,  -  ответил  Вейзак  и  криво
улыбнулся. - Я повесил трубку. Мне захотелось выпить чегонибудь  покрепче,
но ничего не нашлось.
     - А вы уверены, что это была она?
     - Джон, что за наивный вопрос!  В  тридцать  девятом  году  мне  было
девять лет. С тех пор я не слышал материнского голоса. Тогда она  говорила
только по-польски. Сейчас я говорю только по-английски...  Я  почти  забыл
родной язык, как это ни стыдно. Могу ли я после этого быть уверенным,  что
это она?
     - И все же вы уверены? Вейзак медленно потер лоб.
     - Да, - сказал он. - Это была она. Моя мать.
     - И вы не смогли заговорить с ней?
     - А зачем? - почти сердито спросил Вейзак. - Ее жизнь - это ее жизнь,
правда? Мальчик спасен.  Вы  ведь  так  говорили.  Стоит  ли  расстраивать
женщину, которая только-только обретает покой? Неужели я  должен  навсегда
вывести ее из  душевного  равновесия?  Это  чувство  вины,  о  котором  вы
упоминали... стоит ли будить его? Идти на такой риск?
     - Не знаю, - сказал Джонни. Трудные были вопросы, и ответить  на  них
он не мог, но понимал, что, задавая их, Вейзак хочет что-то  выяснить  для
себя. Вопросы, на которые Джонни не знал ответа.
     - Мальчик спасен, мать тоже спасена и живет в Кармеле. Но между  нами
- целая страна, и да будет так. А как быть с вами, Джон? Что  нам  с  вами
делать?
     - Не понимаю, о чем вы?
     - Сейчас объясню, ладно? Доктор Браун злится. Злится на меня, на вас,
подозреваю, и на себя - ведь он чуть было не  поверил  в  то,  что  считал
полной чепухой всю свою жизнь. Присутствовавшая при  сем  сестра  молчать,
конечно же, не будет. Сегодня в постели она расскажет мужу, и  на  том  бы
все и кончилось, но муж может  пересказать  это  своему  боссу,  так  что,
пожалуй, уже к завтрашнему  вечеру  про  вас  пронюхают  газеты:  "Больной
выходит из комы со вторым зрением".
     - Второе зрение, - сказал Джонни. - Это так называется?
     - Не знаю, право, не  знаю.  Вы  медиум?  Провидец?  Расхожие  слова,
которые ничего не объясняют, абсолютно ничего. Вы сказали одной из сестер,
что глазная операция у ее сына пройдет успешно...
     -  Мари,  -  пробормотал  Джонни.  Он  слегка  улыбнулся.  Мари   ему
нравилась.
     - ...и об этом уже знает вся больница. Вы предсказываете  будущее?  В
этом и состоит второе зрение? Не знаю. Вы  подержали  в  руках  фотографию
моей матери и смогли сказать, где она сейчас живет. Может, вы знаете,  где
находятся утерянные вещи и пропавшие люди? Не в  этом  ли  состоит  второе
зрение? Не знаю. Можете ли вы читать  мысли?  Воздействовать  на  предметы
материального мира? Исцелять возложением рук? Все это  некоторые  называют
магией. И все это связано с понятием второго зрения. Над  этим  и  смеется
доктор Браун. Смеется? Нет. Не смеется. Издевается.
     - А вы нет?
     - Я вспоминаю Эдгара Кейса. И Питера Гуркоса.  Я  пытался  рассказать
доктору Брауну о Гуркосе, но от отделался насмешкой. Он говорить  об  этом
не желает, знать ничего не хочет. Джонни промолчал.
     - Итак... что мы будем с вами делать?
     - А нужно обязательно что-то делать?
     - По-моему, да, - сказал Вейзак и поднялся. - Я  сейчас  уйду,  а  вы
подумайте. В частности, вот о чем: многое в  жизни  лучше  не  замечать  и
лучше потерять многое, нежели найти.
     Он пожелал Джонни доброй ночи и тихо вышел. Джонни  очень  устал,  но
сон еще долго не приходил к нему.

     Через десять дней после первой операции и за две недели до того,  как
была  назначена  следующая,  Джонни,   оторвав   глаза   от   книги   "Вся
президентская рать" Вудворда и  Бернштейна,  увидел  Сару.  Она  стояла  в
дверях и неуверенно глядела на него.
     - Сара, - сказал он. - Это ты? Она тяжело вздохнула:
     - Да. Я, Джонни.
     Он положил книгу  и  окинул  ее  взглядом.  На  ней  было  элегантное
светло-зеленое льняное  платье,  перед  собой,  словно  щит,  она  держала
маленькую коричневую сумочку с защелкой. Она сделала себе  седую  прядь  в
волосах, и  это  ей  шло.  Джонни  почувствовал  острый  болезненный  укол
ревности - это ее идея или мужчины, с которым она жила и спала?  Она  была
хороша.
     - Заходи, - сказал он. - Заходи и садись. Она прошла через комнату, и
тут вдруг он  увидел  себя  ее  глазами  -  ужасно  тощий,  сидит,  слегка
скособочась на стуле у окна, вытянутые ноги  покоятся  на  пуфе,  казенная
сорочка и дешевый больничный халат.
     - Как видишь, я в смокинге, - сказал он.
     - Ты отлично выглядишь. - Она поцеловала его  в  щеку,  и  у  него  в
голове пронеслась сотня ярких воспоминаний, словно карты, перетасованные в
колоде. Она села на другой стул, положила ногу на ногу  и  одернула  подол
платья.
     Они смотрели друг на Друга молча. Он видел, что она очень нервничает.
Если бы кто-то тронул ее за плечо, она, вероятно, вскочила бы.
     - Я не  знала,  следует  ли  приходить,  -  сказала  она,  -  но  мне
действительно хотелось.
     - Очень рад, что пришла.
     Словно незнакомые люди в автобусе, с ужасом подумал он. А должно было
бы быть теплее, верно?
     - Ну и как ты? - спросила она. Он улыбнулся:
     - Я побывал на войне. Хочешь посмотреть мои боевые раны?-  Он  поднял
халат выше  колен,  демонстрируя  волнообразные  разрезы,  которые  только
начали заживать. Они еще были красными и со следами швов.
     - О, боже мой, да что же они с тобой делают?
     - Пытаются заново склеить  Хампти-Дампти,  -  сказал  Джонни.  -  Все
королевские  лошади,  вся  королевская  рать,  все  врачи  короля.  И  мне
кажется... - Тут он умолк, так как она заплакала.
     - Не говори так, Джонни, - сказала она. - Пожалуйста, не говори так.
     - Извини. Просто... пытаюсь шутить. - Так  ли  было  на  самом  деле?
Пытался  ли  он  отшутиться  или  хотел  сказать:  "Спасибо,  что   пришла
повидаться, они разрезают меня на части"?
     - Как ты можешь? Как ты можешь шутить над  этим?  -  Она  достала  из
сумочки бумажную салфетку и вытерла ею глаза.
     - Не так уж часто я шучу. Думаю, оттого, что я тебя  снова  увидел...
все мои защитные сооружения рухнули, Сара.
     - Они собираются тебя отпустить?
     - Когда-нибудь. Это похоже на прогон сквозь строй в былые  времена  -
ты когда-нибудь читала о таком? Если я останусь жив после  того,  как  все
индейцы племени прошлись по мне томагавком, то выйду отсюда.
     - Нынешним летом?
     - Нет... не думаю.
     - Мне очень жаль, что так получилось, - сказала она еле слышно.  -  Я
пытаюсь понять, почему... или как можно было бы изменить ход вещей... и не
могу спать. Если бы я не съела тогда испорченную  сосиску...  если  бы  ты
остался и не поехал к себе... Она покачала головой и  взглянула  на  него,
глаза у нее были красные. - Иногда кажется, что выигрыша и не было. Джонни
улыбнулся:
     - Двойное зеро. Выигрыш хозяину. Ты помнишь? Я ведь одолел то Колесо,
Сара.
     - Да.  Ты  выиграл  свыше  пятисот  долларов.  Он  взглянул  на  нее,
продолжая   улыбаться,   но   улыбка    выглядела    неуверенной,    почти
страдальческой.
     - Хочешь, расскажу что-то забавное? Мои врачи считают, что  я  выжил,
возможно, потому, что в детстве у меня была  какая-то  травма  головы.  Но
ничего такого я вспомнить не мог, мама  с  папой  тоже  не  могли.  Однако
каждый раз, когда я об этом думаю, у  меня  перед  глазами  встает  Колесо
удачи... и пахнет горящей резиной.
     - Может, ты был в автомобильной аварии... - не очень уверенно  начала
она.
     - Нет,  думаю,  дело  не  в  этом.  Но  Колесо  как  бы  служило  мне
предупреждением...  а  я  не  обратил  внимания.  Она  переменила  позу  и
неуверенно сказала:
     - Не надо, Джонни. Он пожал плечами.
     - А может,  все  потому,  что  я  в  один  вечер  использовал  удачу,
отпущенную на целых четыре года.  Но  взгляни  сюда,  Сара.  -  Осторожно,
мучительно он приподнял ногу с пуфа,  согнул  ее  в  колене,  затем  снова
вытянул. - Может, они все-таки склеят Хампти. Когда я очнулся, у меня  это
не получалось, да и вытянуть ноги, как сейчас, я не мог.
     - Но ты можешь д у м а т ь, Джонни, - сказала она. - Ты можешь г о  в
о р и т ь. Мы все считали, что... ну ты понимаешь.
     - Да, Джонни превратился  в  репу.  -  Между  ними  снова  воцарилось
молчание, неловкое и давящее. Джонни нарушил  его,  спросив  с  вымученной
оживленностью: - А как ты?
     - Ну... Я замужем. Наверное, ты слышал.
     - Папа мне рассказал.
     - Он такой чудный человек, - сказала Сара. И вдруг ее прорвало:  -  Я
не могла ждать, Джонни. Я тоже об  этом  жалею.  Врачи  говорили,  что  ты
никогда не выйдешь из своего состояния и будешь  погружаться  в  него  все
глубже и глубже, пока... пока не исчезнешь. И даже если бы  я  знала...  -
Она взглянула на него - смущенно, пытаясь оправдаться - И даже если  бы  я
знала, Джонни, не думаю, чтобы я смогла дождаться. Четыре с половиной года
- это очень долго.
     - Да, верно, - сказал он. - Чертовски  долго.  Хочешь,  скажу  что-то
мрачное? Я попросил принести мне журналы за четыре года, чтобы посмотреть,
кто умер. Трумэн. Джэнис Джоплин. Джими Хендрикс - боже, я  вспомнил,  как
он исполнял "Пурпурную дымку", и едва мог поверить этому. Дэн Блокер. Ты и
я.
     Мы просто исчезли.
     - Мне так тяжело, - сказала она почти  шепотом.  -  Я  чувствую  себя
такой виноватой. Но я люблю его, Джонни. Очень люблю.
     - Хорошо, это главное.
     - Его зовут Уолт Хэзлит, и он...
     - Лучше расскажи о своем ребенке, - сказал  Джонни.  -  Не  обижайся,
ладно?
     - Он - персик, - улыбнулась она. - Ему  сейчас  семь  месяцев.  Зовут
Деннис, но для нас он Денни. Мы дали ему имя в честь дедушки по  отцовской
линии.
     - Привези его как-нибудь. Хочется посмотреть.
     - Привезу, - сказала Сара, и они неискренне  улыбнулись  друг  другу,
зная,  что  никогда  ничего  подобного  не  произойдет.  -  Джонни,   тебе
что-нибудь нужно?
     ТОЛЬКО ТЫ, ДЕТКА. И ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА НАЗАД.
     - Не-а, - сказал он. - Ты все еще преподаешь?
     - Пока преподаю, - кивнула она.
     - Все еще нюхаешь этот чертов кокаин?
     - Ох, Джонни, ты не изменился. По-прежнему шутишь.
     - Шучу по-прежнему, - согласился он, и  между  ними,  словно  дирижер
взмахнул палочкой, снова воцарилось молчание.
     - Можно я опять приеду тебя проведать?
     -  Конечно,  -  сказал  он.  -  Это  будет  прекрасно,  Сара,  -   Он
заколебался, не желая кончать разговор на такой  неопределенной  ноте,  не
желая причинять боль ей и себе. Стремясь сказать что-то настоящее. - Сара,
- произнес он, - ты поступила правильно.
     - Правда? - сказала она. И улыбнулась, улыбка задрожала в уголках  ее
рта. - Не уверена. Все это выглядит так жестоко... и, хочешь не хочешь,  а
неправильно. Я люблю мужа и ребенка, и когда Уолт говорит, что со временем
мы будем жить в лучшем доме Бангора,  я  ему  верю.  Он  говорит,  что  со
временем  собирается  баллотироваться  на  место  Билла  Коэна  в   палате
представителей,  и  я  этому  тоже  верю.  Он  говорит,  что  со  временем
президентом выберут кого-нибудь из Мэна, и я почти верю этому. А потом вот
пришла я сюда и смотрю на твои бедные ноги... - Она опять заплакала. -  Их
словно через мясорубку пропустили, и ты такой х у д о й...
     - Нет, Сара, не надо.
     - Ты такой худой, и все  выглядит  так  неправильно  и  жестоко,  это
ненавистно, ненавистно, потому что все совсем неправильно, все!
     - Иногда, пожалуй, ничего не получается правильно,  -  сказал  он.  -
Жестокий  старый  мир.  Иногда  ты  просто  вынужден  делать   единственно
возможное и мириться с этим. Иди и будь счастлива, Сара. И  если  захочешь
меня повидать, давай приходи. Принеси только доску для криббиджа.
     - Принесу, - сказала она. - Извини, что я плачу. Не очень это весело,
а?
     - Ничего, - сказал он, улыбнувшись. - Ты  ведь  хочешь  бросить  свой
кокаин, крошка. Смотри, нос отвалится. Она усмехнулась.
     - Все тот же  Джонни,  -  сказала  она.  Потом  вдруг  наклонилась  и
поцеловала его губы. - Ох, Джонни, поскорее выздоравливай.
     Он задумчиво смотрел на нее, пока она выпрямлялась.
     - Джонни?
     - Ты его не потеряла, - сказал он. - Нет, ты его не потеряла.
     - Не потеряла что? - Она озадаченно нахмурилась.
     - Обручальное кольцо. Ты не потеряла его тогда, в Монреале.
     Он поднес руку ко лбу и потирал пальцами  место  над  правым  глазом.
Рука его отбрасывала тень, и  с  каким-то  почти  суеверным  страхом  Сара
увидела, что половина лица у  него  светлая,  а  половина  -  темная.  Это
напоминало ей маску в День благодарения, когда он так ее  напугал.  Она  и
Уолт действительно провели медовый месяц в Монреале, но откуда мог  Джонни
знать об этом? Если только Герберт не рассказал ему. Да,  почти  наверняка
так и было. Но ведь только они с Уолтом знали, что она потеряла  где-то  в
номере отеля обручальное кольцо. Никто этого больше не  знал,  потому  что
Уолт купил ей другое перед отлетом домой. Ей было неловко рассказывать  об
этом кому-либо, даже матери.
     - Как...
     Джонни нахмурился еще больше, затем улыбнулся ей. Он  убрал  руку  со
лба и обхватил ею другую руку, лежавшую на коленях.
     - Оно было не твоего размера, - сказал  он.  -  Ты  укладывала  вещи,
помнишь, Сара? Он пошел что-то купить, а  ты  укладывала  вещи.  Он  пошел
купить... купить... не знаю что. Это - в мертвой зоне.
     - М е р т в о й з о н е?
     - Он пошел в магазин сувениров и накупил целую кучу  всяких  дурацких
вещей. Надувных подушек и всякой всячины. Но, Джонни, откуда ты узнал, что
я потеряла к...
     - Ты укладывала  вещи.  Кольцо  было  не  твоего  размера,  оно  было
чересчур велико. Ты собиралась отдать его  в  переделку,  когда  вернешься
домой. А тем временем ты... ты... - Он опять нахмурился, но лицо его почти
тотчас разгладилось. Он улыбнулся ей. - Ты засунула его вместе с туалетной
бумагой!
     Теперь страх уже точно владел  ею.  Он  медленно  расползался  по  ее
животу, словно холодная вода. Рука ее поднялась к горлу, и она  уставилась
на него, почти как загипнотизированная. В ЕГО ГЛАЗАХ БЫЛО ТО ЖЕ ВЫРАЖЕНИЕ,
ТА ЖЕ ХОЛОДНАЯ ИЗДЕВКА, КАК В ТОТ ВЕЧЕР, КОГДА ОН СРАЖАЛСЯ С КОЛЕСОМ.  ЧТО
ПРОИЗОШЛО С ТОБОЙ, ДЖОННИ? ЧТО ТЫ ТАКОЕ? Глаза его потемнели, и из голубых
стали почти фиолетовыми, казалось, он находился далеко. Ей хотелось бежать
от него. Даже в самой комнате  потемнело,  как  будто  он  разрывал  ткань
реальности, отъединяя прошлое от настоящего.
     - Оно соскользнуло с твоего пальца, - сказал он. - Ты укладывала  его
бритвенные принадлежности в  один  из  боковых  кармашков,  и  оно  просто
соскочило. Ты не сразу заметила пропажу, а потом подумала, что оно  где-то
в номере. - Он засмеялся, это был высокий,  звенящий,  ломкий  звук  -  не
обычный смех Джонни, а холодный... холодный. - Да уж, вы вдвоем  вывернули
ту комнату наизнанку. А ты его упаковала. Оно до сих пор лежит в  кармашке
чемодана. Все это время там пролежало. Поднимись  на  чердак  и  посмотри,
Сара. Увидишь.
     За дверью в коридоре кто-то уронил стакан или что-то еще и  удивленно
чертыхнулся. Джонни посмотрел на дверь, и глаза его посветлели.  Затем  он
перевел взгляд на Сару, увидел  ее  застывшее  лицо  с  широко  раскрытыми
глазами и озабоченно насупился.
     - Что? Сара, я сказал что-то не то?
     - Откуда ты узнал? - прошептала она. - Откуда ты узнал все это?
     - Не знаю, - сказал он. - Сара, извини, если я...
     - Мне надо идти, Джонни, у меня ведь Денни оставлен с чужой женщиной.
     - Хорошо. Извини, Сара, что я расстроил тебя.
     - Откуда ты узнал про мое кольцо, Джонни? Он лишь покачал головой.
     Она оставила Денни у  миссис  Лабелл,  так  что  в  доме,  когда  она
вернулась, было пусто и тихо. По узкой лестнице она поднялась на чердак и,
повернув выключатель, зажгла две свисавшие с потолка  голые  лампочки.  Их
вещи были сложены в углу, на оранжевых чемоданах - туристские наклейки  из
Монреаля. Чемоданов было три. Она открыла первый,  прощупала  кармашки  на
резинке и ничего не нашла. То же было со вторым. То же и с третьим.
     Она глубоко втянула воздух и выдохнула, чувствуя себя как-то глупо  и
слегка разочарованно, но в основном облегченно. Необыкновенно  облегченно.
Никакого кольца. Извини, Джонни. Но с другой стороны,  нечего  извиняться.
Иначе все выглядело бы страшновато.
     Она начала укладывать чемоданы между высокой стопкой старых учебников
Уолта времен колледжа и напольной лампой, которую когда-то уронила  собака
и которую Сара не решалась выбросить. И когда  она  уже  отряхивала  руки,
собираясь уйти, где-то глубоко внутри  еле  слышно  зашептал  голосок:  "А
искала-то ты поверхностно, так ведь? На самом  деле  ты  вовсе  не  хотела
ничего найти, правда, Сара?"
     Да. Да, она действительно ничего не  хотела  найти.  И  если  голосок
считал, что она снова откроет все эти чемоданы, то ошибался. Она  опоздала
уже на пятнадцать минут забрать Денни. Уолт должен был  привезти  к  ужину
одного из старших партнеров своей фирмы (очень важное дело), к тому же она
собиралась ответить на письмо Бетти Хэкмен из Корпуса мира в Уганде  -  не
успев вернуться оттуда, Бетти выскочила замуж за сына невероятно  богатого
коневода из Кентукки. К тому же ей  нужно  еще  убраться  в  обеих  ванных
комнатах, уложить волосы и выкупать Денни.  У  нее  действительно  слишком
много дел - где там копаться на этом душном, пыльном чердаке.
     И тем не менее она вновь открыла все чемоданы и на сей раз  тщательно
обыскала боковые кармашки и в самом  углу  третьего  чемодана  нашла  свое
обручальное кольцо. Она поднесла его к одной из голых лампочек и прочитала
выгравированную на внутренней стороне надпись, такую же четкую, какой  она
была в тот день, когда Уолт надел кольцо ей на палец: УОЛТЕР И САРА ХЭЗЛИТ
- 9 ИЮЛЯ 1972.
     Сара долго смотрела на кольцо.
     Потом уложила  обратно  чемоданы,  выключила  свет  и  спустилась  по
лестнице. Сняла  пропылившееся  льняное  платье,  надела  брюки  и  легкую
кофточку. Сходила к миссис Лабелл, жившей в том  же  квартале,  и  забрала
сына. Когда они вернулись домой, Сара посадила сына  в  гостиную,  где  он
стал ползать, а сама принялась готовить мясо и чистить картошку.  Поставив
мясо в духовку, она зашла в гостиную и увидела, что Денни уснул на  ковре.
Подняла его и отнесла в кроватку. Затем стала чистить туалеты. И  несмотря
ни на что, несмотря на приближавшееся время ужина, не переставала думать о
кольце. Джонни знал. Она даже могла определить момент, когда он узнал: это
произошло, когда она поцеловала его перед уходом.
     При самой мысли о нем ее  охватывала  слабость  и  какое-то  странное
чувство, но она не могла бы сказать - какое.  Все  как-то  смешалось.  Его
чуть кривая усмешка - такая же, как прежде;  его  совершенно  изменившееся
тело, такое худое  и  истощенное;  его  волосы,  безжизненно  лежавшие  на
голове, - все так разительно отличалось от того, каким она его помнила.  И
ей ведь з а х о т е л о с ь поцеловать его.
     "Перестань",  -  пробормотала  она  про  себя.   В   зеркале   ванной
собственное лицо показалось ей  чужим.  Возбужденное  и  разгоряченное  и,
скажем честно, - сексуальное.
     Ее рука сжала кольцо в кармане  брюк,  и,  почти  не  осознавая,  что
делает, она бросила его в чистую, голубоватую воду  в  унитазе,  настолько
сверкавшем чистотой, что если мистер Тричес из  фирмы  "Бариболт;  Тричес,
Мурхаус и Гендрон" захочет  во  время  ужина  сходить  в  туалет,  его  не
покоробит неприглядная грязь на стенках унитаза, а кто  знает,  что  может
стать препятствием  на  пути  молодого  человека  к  тому,  чтобы  сделать
адвокатом могущественных людей, верно? Кто вообще что-либо  знает  в  этом
мире?
     Раздался  легкий  всплеск,  и  кольцо,  медленно  переворачиваясь   в
прозрачной воде, пошло на дно. Ей показалось, что она  услышала,  как  оно
звякнуло, ударившись о фаянс, но, возможно,  ей  это  лишь  почудилось.  В
голове у нее стучало. Там, на чердаке, было  жарко,  душно  и  пыльно.  Но
каким сладким был поцелуй Джонни. Каким сладким.
     Не раздумывая (и таким образом не давая  рассудку  взять  верх),  она
протянула руку и спустила воду. Раздался шум и грохот воды.  Возможно,  он
показался ей громче, чем на самом деле, так как глаза ее  были  зажмурены.
Когда она их открыла, кольцо исчезло.  Оно  однажды  потерялось  и  теперь
потерялось вновь.
     Внезапно она почувствовала слабость в ногах и, присев на край  ванны,
закрыла лицо руками. Свое разгоряченное  лицо.  Она  больше  не  пойдет  к
Джонни. Не следовало этого делать. Она только расстроилась. Уолт  привозит
домой старшего партнера, у нее есть бутылка "Мондави" и серьезно ударившее
по семейному бюджету жаркое - вот о чем  ей  следует  думать.  Ей  следует
думать о том, как она любит Уолта, и о Денни, спящем в своей кроватке.  Ей
следует думать о том, что, сделав выбор в этом безумном мире, ты вынуждена
жить с этим выбором. Больше она не будет  думать  о  Джонни  Смите  и  его
кривой, такой обаятельной усмешке.
     Ужин в тот вечер прошел очень успешно.

     Когда  Джонни,  бледный,  но  сосредоточенный,  появился   в   дверях
вестибюля западного крыла больницы, репортеры вскочили и кинулись к  нему.
На нем была белая рубашка с открытым воротом и джинсы, которые  явно  были
ему  велики.  На  шее  отчетливо  выделялись  рубцы  -   следы   операций.
Фотовспышки выстреливали  в  него  теплым  огнем  и  заставляли  щуриться.
Посыпались вопросы.
     - Стойте! Стойте! - закричал Вейзак. - Он еще не совсем оправился! Он
хочет сделать короткое заявление и  ответить  на  несколько  вопросов,  но
только если вы будете соблюдать порядок! Отодвиньтесь, а то трудно дышать!
     Зажглись два телевизионных  юпитера,  залив  вестибюль  неестественно
ярким светом. В дверях толпились врачи  и  сестры.  Джонни  отшатнулся  от
юпитеров, подумав: наверное, это  и  есть  друммонов  свет?  У  него  было
ощущение нереальности всего происходящего.
     - А вы кто? - рявкнул один из репортеров на Вейзака.
     - Я Сэмюэл Вейзак, врач этого  молодого  человека.  Атмосфера  слегка
разрядилась.
     - Джонни, как вы себя чувствуете? - спросил Вейзак. Был ранний вечер,
и  загоревшаяся  кухня  Эйлин  Мэгоун  промелькнула   сейчас   далеким   и
незначительным видением, лишь тенью воспоминания.
     - Вполне прилично, - ответил он.
     - Так что вы хотите сказать? - крикнул один из репортеров.
     - Ну, - сказал Джонни, - в общем, так. Мой физиотерапевт - женщина по
имени Эйлин Мэгоун. Очень милая  женщина,  она  помогла  мне  восстановить
силы. Видите ли, я попал в аварию... и... - Одна из телекамер надвинулась,
вперившись прямо в него, и на какое-то мгновение он замялся. -  И  здорово
ослаб.   Мускулы   как   бы   отказали.   Сегодня   утром   мы   были    в
физиотерапевтическом  кабинете,  процедуры  уже  заканчивались,  и  тут  я
почувствовал, что ее дом горит. То есть, если быть более  точным...  БОЖЕ,
ТЫ ГОВОРИШЬ КАК КРЕТИН! - Я почувствовал, что она забыла выключить плиту и
что занавески в кухне вот-вот загорятся. Тогда мы пошли и вызвали пожарную
команду, вот и все.
     На какое-то мгновение воцарилась тишина, пока репортеры  переваривали
сказанное. Я ЧТО-ТО ПОЧУВСТВОВАЛ, ВОТ И ВСЕ, -  а  затем  вновь  посыпался
град вопросов, и в шуме голосов уже ничего нельзя было  разобрать.  Джонни
беспомощно оглянулся, он ощущал себя одиноким и очень уязвимым.
     - Давайте по очереди! - закричал Вейзак. - Поднимайте руки!
     Вы что, в школе никогда не учились? Поднялись руки, и  Джонни  указал
на Дэвида Брайта.
     - Можете ли вы назвать это экстрасенсорным явлением,
     Джонни?
     - Я бы назвал это предчувствием, - ответил Джонни. - Я как раз кончил
делать приседания. Мисс Мэгоун подала мне руку, чтобы помочь встать,  а  я
уже все знал. Он указал на следующего.
     - Мел Аллен, портлендская "Санди телеграм",  мистер  Смит.  Это  было
похоже на картинку? Мысленное изображение?
     - Нет, совсем нет, - сказал Джонни, хотя уже не мог вспомнить, к а  к
все было на самом деле.
     - С вами такое случалось прежде, Джонни? - спросила молодая женщина в
брючном костюме.
     - Да, несколько раз.
     - Можете рассказать нам о других случаях?
     - Нет, пожалуй, нет.
     Один из телерепортеров поднял руку, и Джонни кивнул ему.
     - Бывали  ли  у  вас  подобные  прозрения  до  несчастного  случая  и
последовавшей за ним комой, мистер Смит? Джонни заколебался.
     Все вокруг замерло. Телевизионные юпитеры жарко светили ему  в  лицо,
подобно тропическому солнцу.
     - Нет, - сказал он.
     Снова посыпался град  вопросов,  и  Джонни  беспомощно  посмотрел  на
Вейзака.
     - Хватит! Хватит! - закричал тот. Когда  шум  утих,  он  взглянул  на
Джонни. - Вы устали, Джонни?
     - Я отвечу еще на два вопроса, - сказал Джонни. - А затем...
     На самом деле... у меня был трудный день... да, мадам? Он показал  на
полную женщину, которая протиснулась между двумя молодыми репортерами.
     - Мистер Смит, - спросила она громким, зычным голосом,  будто  идущим
из трубы, - кто будет выдвинут в президенты от демократов в будущем году?
     - Этого я вам сказать не могу, - ответил Джонни, искренне  удивленный
таким вопросом. - Откуда мне знать? Снова поднялись руки. Джонни указал на
высокого мужчину в темном костюме с  лицом  трезвенника.  Тот  сделал  шаг
вперед. В его облике было что-то чопорное и змеиное.
     - Мистер Смит, я  Роджер  Дюссо  из  льюистонской  "Сан",  и  мне  бы
хотелось знать, представляете ли вы себе, почему именно у вас  открывается
такой исключительный дар... если конечно, конечно, он у вас  действительно
открылся. Почему у вас, мистер Смит?
     Джонни откашлялся, прочищая горло.
     - Если я правильно понял...  вы  просите,  чтобы  я  обосновал  нечто
такое, чего не понимаю сам. Я не могу этого сделать.
     - Не обосновать, мистер Смит. Просто объяснить.
     ОН ДУМАЕТ, ЧТО Я ИХ ДУРАЧУ. ИЛИ ПЫТАЮСЬ ДУРАЧИТЬ.
     Вейзак подошел к Джонни.
     - Быть может, я отвечу на ваш вопрос, - сказал он. - Или  по  крайней
мере объясню, почему на него нельзя ответить.
     - А вы что - тоже ясновидящий? - холодно спросил Дюссо.
     - Да, как все неврологи. Нам  без  этого  нельзя,  -  сказал  Вейзак.
Раздался взрыв смеха, и Дюссо покраснел.
     - Леди и  джентльмены,  представители  прессы.  Этот  человек  провел
четыре с половиной года в коматозном состоянии. Мы, изучающие человеческий
мозг, не имеем ни малейшего представления о том, почему  Джон  оказался  в
этом состоянии или почему из него вышел, и все по  одной  причине:  мы  не
понимаем сути такого явления, как не понимаем и что такое сон или  простой
акт пробуждения. Леди и джентльмены, мы почти ничего не знаем даже о мозге
лягушки или  муравья.  Можете  меня  цитировать...  видите,  я  ничего  не
боюсь... так?
     Снова смех. Вейзак им нравился. Но Дюссо не смеялся.
     - Вы можете также меня цитировать, когда я говорю, что  этот  человек
стал обладать совершенно новой или очень старой человеческой способностью.
Почему? Если я и мои коллеги почти ничего не знаем даже о  мозге  муравья,
как я отвечу почему? Могу, однако, обратить  ваше  внимание  на  некоторые
интересные моменты, которые, впрочем, необязательно должны иметь  какое-то
значение. Один участок мозга  у  Джона  Смита,  правда,  очень  маленький,
полностью поврежден... но для мозга все участки важны. Джон  называет  его
"мертвой зоной", а там, по всей видимости, находится ряд элементов памяти.
Все  уничтоженные  воспоминания,  очевидно,   были   частью   определенной
"подгруппы" - туда входили названия улиц, проездов,  дорожные  знаки.  Эта
подгруппа  составляет  часть  группы  понятий,  определяющих  расположение
предметов на местности.  Небольшая,  но  полная  афазия,  судя  по  всему,
затронула как языковые, так и зрительные способности Джона Смита.
     В  порядке  компенсации   другой   крошечный   участок   его   мозга,
по-видимому, проснулся.  Он  расположен  в  районе  темени.  Это  один  из
наиболее сложных участков "передового", или "думающего", мозга. Посылаемые
им электрические импульсы совсем не такие, какими должны быть,  правильно?
И еще. Теменной участок имеет какое-то отношение  к  осязанию  -  в  какой
степени, сказать трудно - и расположен весьма близко к  той  части  мозга,
которая определяет и отождествляет различные формы и структуры.  Так  вот,
по моим наблюдениям, "озарения" у Джона всегда вызываются  предварительным
контактом.
     Тишина. Репортеры судорожно записывают. Телевизионные камеры, которые
было придвинулись, чтобы показать крупным планом Вейзака, сейчас отъехали,
чтобы в кадр вошел и Джонни.
     - Так, Джонни? - снова спросил Вейзак.
     - Мне кажется...
     Внезапно сквозь толпу репортеров протиснулся Дюссо.  Джонни  подумал,
что он собирается сделать какое-то  опровержение.  Затем  он  увидел,  как
Дюссо стаскивает что-то с шеи.
     - Пускай продемонстрирует нам свои способности, -  сказал  Дюссо.  Он
держал медальку на тонкой золотой цепочке. - Посмотрим, что вы сделаете  с
этим.
     - Ничего вы не посмотрите, -  сказал  Вейзак.  Его  седоватые  густые
брови грозно сдвинулись, и он воззрился на Дюссо, как пророк Моисей. - Это
человек не цирковой факир, сэр!
     - А что, если вы меня дурачите? - спросил Дюссо.  -  Либо  он  может,
либо нет, верно? Пока вы нам тут рассказывали обо всем, я  и  сам  подумал
кое о чем. Например, о том, что такие парни ничего не могут сделать, когда
их просят, а значит, им грош цена.
     Джонни окинул взглядом репортеров. Они смотрели на него во все глаза,
нетерпеливо ожидая ответа. Исключение  составлял  Брайт,  у  которого  был
несколько смущенный вид.  Джонни  вдруг  почувствовал  себя  христианином,
брошенным в яму ко львам. Они все равно будут в выигрыше, подумал он. Если
я смогу сказать ему что нибудь интересное, они получат материал на  первую
полосу. Если не смогу или откажусь, состряпают фельетон.
     - Ну что? - спросил Дюссо. Медаль раскачивалась на цепочке, зажатой в
кулаке.
     Джонни взглянул на Вейзака, но тот с отвращением отвернулся.
     - Дайте-ка ее сюда, - сказал Джонни.
     Дюссо передал медаль. Джонни положил  ее  на  ладонь.  Это  оказалась
медаль с изображением святого Христофора. Джонни выпустил  тонкую  цепочку
и, когда она с сухим шуршанием выросла желтой горкой на ладони, прикрыл ее
рукой.
     Наступила мертвая тишина. У двери стояла группа врачей и медсестер; к
ним присоединились несколько больных  -  они  уже  выписались,  собирались
уходить и были поэтому в верхней одежде.  В  конце  коридора,  ведущего  в
комнату отдыха с телевизором и настольными играми, сгрудились больные.  Из
главного вестибюля подошли  посетители.  Воздух  был  наэлектризован,  как
будто где-то рядом проходила линия высокого напряжения.
     Джонни, бледный и худой, в белой рубашке и мешковатых джинсах,  стоял
молча. Он так сжал медаль в  правой  руке,  что  при  свете  телевизионных
юпитеров были ясно видны вздувшиеся вены. Перед ним в темном костюме стоял
Дюссо,  спокойный,  непогрешимый  и  суровый,  как  судья.  Время   словно
остановилось. Ни кашля, ни шепота.
     - О-о, - тихо сказал Джонни... и затем: - Вот как?
     Пальцы его медленно разжались. Он взглянул на Дюссо.
     - Ну? -  спросил  Дюссо,  но  уже  совсем  другим  голосом:  вся  его
агрессивность вдруг исчезла. Исчез и  усталый,  нервный  молодой  человек,
только что отвечавший  на  вопросы  репортеров.  На  губах  Джонни  играла
полуулыбка, но ничего теплого в ней  не  было.  Голубые  глаза  потемнели,
взгляд их стал холодным и отсутствующим. У Вейзака мороз пробежал по коже.
Потом он рассказывал, что увидел лицо  человека,  наблюдающего  в  сильный
микроскоп интересную разновидность инфузории туфельки.
     - Это медаль вашей сестры, - сказал Джонни, обращаясь к Дюссо.  -  Ее
имя было Анна, но все звали ее Терри. Это ваша старшая сестра.  Вы  любили
ее. Боготворили землю, по которой она ходила.
     Внезапно голос Джонни Смита неузнаваемо и жутко изменился. Теперь это
был высокий, срывающийся и неуверенный голос мальчишки-подростка.
     - Это тебе, Терри, на случай, если будешь переходить Лисбон-стрит  на
красный свет или пойдешь гулять с каким-нибудь  парнем  из...  Не  забудь,
Терри... не забудь...
     Толстуха, спрашивавшая у Джонни, кого демократы  выдвинут  в  будущем
году  кандидатом  на  пост   президента,   испуганно   охнула.   Один   из
телеоператоров хрипло пробормотал: "Боже правый!"
     - Хватит, - прошептал Дюссо. Лицо его посерело, глаза  выкатились,  а
на нижней губе заблестела  слюна.  Руки  бессильно  потянулись  к  медали,
золотая  цепочка  была  теперь  обмотана  вокруг  пальцев  Джонни.  Медаль
покачивалась, отбрасывая гипнотические лучи света.
     - Не забывай меня, Терри, - умолял  мальчишеский  голос.  -  И...  не
прикасайся, пожалуйста... ради бога, Терри, не прикасайся...
     - Х в а т и т! Х в а т и т, с у к и н с ы н!
     Джонни вновь заговорил своим голосом:
     - Она не могла без наркотиков. Потом перешла на  чистый  спирт,  а  в
двадцать семь лет умерла от разрыва сердца.  Но  она  носила  ваш  подарок
десять лет, Родж. Она помнила о  вас.  Никогда  не  забывала.  Никогда  не
забывала... Никогда... никогда... никогда...
     Медаль выскользнула из пальцев  Джонни  и  упала  на  пол  с  тонким,
мелодичным звоном. Джонни спокойно, холодно и отрешенно смотрел в пустоту.
Дюссо, сдавленно рыдая, ползал у его ног в поисках медали, а вокруг царило
полное оцепенение.
     Сверкнула фотовспышка, лицо Джонни просветлело и  стало  прежним  его
лицом. На нем появилось выражение ужаса,  а  затем  жалости.  Он  неуклюже
присел рядом с Дюссо.
     - Извините, - сказал он. - Извините, я не хотел...
     - Дешевка, ловчила! - завопил Дюссо. - Это ложь! Ложь! Все ложь! - Он
неловко ударил Джонни ладонью по шее, и тот свалился,  сильно  стукнувшись
головой об пол. Из глаз посыпались искры. Поднялся шум.
     Джонни как в тумане увидел Дюссо - тот яростно пробивался  к  выходу.
Вокруг Джонни толпились люди,  их  ноги  казались  ему  внезапно  выросшим
лесом. Рядом очутился Вейзак и помог ему сесть.
     - Джон, как вы? Сильно он вас?
     - Не так сильно,  как  я  его.  Все  нормально.  -  Джонни  попытался
подняться. Чьи-то руки помогли ему. Его  покачивало  и  подташнивало;  еще
немного - и вывернет наизнанку. Произошла ошибка, ужасная ошибка.
     Полная  женщина,   спрашивавшая   насчет   демократов,   пронзительно
вскрикнула. Дюссо грохнулся на колени,  хватаясь  за  рукав  ее  цветастой
блузы, а затем устало вытянулся на  кафеле  около  двери,  к  которой  так
рвался. Медаль с изображением святого Христофора была по-прежнему у него в
руке.
     - Потерял сознание, - сказал кто-то. - Глубокий обморок.
     - Я виноват, - сказал Джонни Сэму Вейзаку. Ему сдавили,  сжали  горло
слезы раскаяния. - Это я во всем виноват.
     - Нет, - сказал Сэм. - Нет, Джон.
     Джонни высвободился из рук Вейзака и направился  к  лежавшему  Дюссо,
который начал приходить в себя и моргал, тупо  глядя  в  потолок.  К  нему
подошли двое врачей.
     - Что с ним? - спросил Джонни. Он повернулся к репортерше  в  брючном
костюме, но та в страхе метнулась от него.
     Джонни  повернулся  в  другую  сторону,  к   телерепортеру,   который
спрашивал, были ли у него прозрения до аварии. Джонни вдруг  почувствовал,
что непременно должен кому-нибудь все объяснить.
     - Я совсем не хотел причинить ему боль, - сказал он. - Честное слово,
не хотел. Я не знал...
     Телерепортер попятился к лестнице.
     - Конечно, - сказал он. - Конечно, не знали. Он сам  напросился,  все
это видели. Только... не трогайте меня, ладно?
     У Джонни дрожали губы, он тупо уставился на репортера. Он был все еще
в  шоке,  но  начинал  уже  кое-что  Понимать.   Да.   Начинал   понимать.
Телерепортер попробовал изобразить улыбку, но у него лишь отвисла челюсть,
как у мертвеца.
     - Только не трогайте меня, Джонни. Пожалуйста.
     - Все совсем не так, - сказал Джонни или попытался  сказать.  Он  уже
потом не решился бы утверждать, что вообще издал какой-либо звук.
     - Не трогайте меня, Джонни, ладно?
     Репортер отступил к своему оператору, который упаковывал  аппаратуру.
Джонни смотрел на репортера, застыв на месте. Его начало трясти.

     - Вам же будет лучше, Джон, - сказал Вейзак. За ним стояла  медсестра
- белый призрак, подручная волшебника, колдуя над тележкой с  лекарствами,
этим раем наркомана, миром сладких грез.
     - Нет, - сказал Джонни. Его еще трясло, а вдобавок прошибло  холодным
потом. - Никаких уколов. Я по горло сыт уколами.
     - Тогда таблетку.
     - И никаких таблеток.
     - Поможет вам заснуть.
     - А о н сможет заснуть? Этот Дюссо?
     - Он сам напросился,  -  пробормотала  сестра  и  вздрогнула,  поймав
взгляд Вейзака. Но тот лишь ухмыльнулся.
     - А она ведь права, - сказал он. - Сам  напросился.  Решил,  что  вы,
Джон, торгуете пустыми бутылками. Вам надо хорошо выспаться, и все  станет
на свои места.
     - Я сам засну.
     - Джонни, пожалуйста.
     Было четверть двенадцатого. Телевизор в другом  конце  палаты  только
что выключили. Джонни и Сэм вместе просмотрели снятый на пленку  репортаж,
следовавший сразу за рассказом  о  том,  как  Форд  наложил  вето  на  ряд
законопроектов. Моя история будет поинтереснее, подумал Джонни  с  горькой
радостью.  Лысый  республиканец,  вещающий  банальности   о   национальном
бюджете, не шел ни в какое сравнение с тем, что снял здесь несколько часов
назад оператор УАБИ. В конце  репортажа  Дюссо  бежал  через  вестибюль  с
зажатой в руке медалью и падал в обморок, хватаясь за  репортершу,  словно
утопающий за соломинку.
     Когда ведущий начал рассказывать  про  полицейскую  собаку,  нашедшую
четыреста фунтов марихуаны, Вейзак ненадолго вышел и, вернувшись, сообщил,
что еще до окончания репортажа больничные телефоны разрывались от  звонков
людей, желавших поговорить с Джоном  Смитом.  Несколькими  минутами  позже
появилась сестра с лекарствами, и Джонни убедился,  что  Сэм  спускался  к
медсестрам не только затем, чтобы разузнать о реакции телезрителей.
     В это мгновение зазвонил телефон. Вейзак едва слышно выругался.
     - Я же им сказал, чтобы не соединяли. Не отвечайте, Джон. Я...
     Но Джонни уже взял трубку. Послушал немного, затем кивнул.
     - Да, совершенно верно. - Он прикрыл рукой микрофон. -  Это  отец,  -
сказал Джон и открыл  микрофон.  -  Привет,  папа.  Ты,  конечно...  -  Он
вслушался. Легкая улыбка слетела  с  губ  и  сменилась  выражением  ужаса.
Джонни беззвучно зашевелил губами.
     - Джон, что случилось? - резко спросил Вейзак.
     - Хорошо, папа, - сказал Джон почти  шепотом.  -  Да.  Камберлендская
терапевтическая. Я знаю, где это. Возле  Иерусалимского  пустыря.  Хорошо.
Да. Папа...
     Голос его сорвался. В глазах слез не было, но они блестели.
     - Я знаю, папа. Я тоже люблю тебя. Да, ужасно. Послушал.
     - Да. Да, это было, - сказал Джонни.  -  До  скорого,  папа.  Да.  До
свидания.
     Он повесил трубку, закрыл глаза ладонями.
     - Джонни?  -  Сэм  нагнулся  и  осторожно  отвел  одну  его  руку.  -
Что-нибудь с вашей матерью?
     - Да. Мать.
     - Инфаркт?
     - Инсульт, - сказал Джонни, и Сэм Вейзак сочувственно присвистнул.  -
Они смотрели новости... никто из них не ожидал... и вдруг увидели  меня...
тут ее хватил удар. Боже. Она в больнице.  Теперь,  если  что  случится  с
отцом, он будет третьей жертвой, - Джонни истерически засмеялся,  переводя
диковатый взгляд с Сэма на сестру и обратно.  -  Вот  это  удар!  Всем  бы
такой. - Снова смешок, похожий на вскрик.
     - Как она?
     - Он не знает.  -  Джонни  спустил  босые  ноги  на  пол.  Он  был  в
больничном халате.
     - Вы соображаете, что делаете? - спросил отрывисто Сэм.
     - А что такое?
     Джонни встал, и сначала казалось, что сейчас Сэм толкнет его назад  в
кровать. Но он только наблюдал, как Джонни ковыляет к гардеробу.
     - Не смешите меня. Вам еще нельзя, Джон. Не стесняясь сестры  -  один
бог знает, сколько раз они видели его голый зад, - Джонни  сбросил  халат.
Под  коленками  начинались  толстые,  крученые  швы,  исчезающие  в  слабо
обозначенных икрах. Он порылся в шкафу и вытащил белую рубашку и джинсы  -
те самые, что были на нем во время прессконференции.
     - Джон, я категорически запрещаю. Как ваш врач и  друг.  Говорю  вам,
это безумие.
     - Запрещайте сколько угодно, но я еду,  -  сказал  Джонни.  Он  начал
одеваться.  На  лице  появилось  то  выражение  отрешенной  озабоченности,
которое Сэм связывал с его трансами. Сестра ахнула.
     - Сестра, вы можете вернуться к себе, - сказал Сэм. Она попятилась  к
двери, постояла там какое-то мгновение и скрылась. Неохотно.
     - Джонни. - Сэм поднялся, подошел к нему, положил руку на плечо. - Вы
тут ни при чем. Джонни стряхнул его руку.
     - Еще как при чем, - сказал он. - Она смотрела  на  меня,  когда  это
случилось. - Он начал застегивать рубашку.
     - Вы  просили  ее  принимать  лекарства,  а  она  прекратила.  Джонни
посмотрел было на Вейзака, но затем продолжал застегивать рубашку.
     - Если бы не сегодня, это произошло бы завтра,  через  неделю,  через
месяц...
     - А то и через годы. Или через десять лет.
     - Нет. Ни через десять лет, ни даже  через  год.  И  вы  это  знаете.
Почему   вы   так   спешите   взвалить   вину   на   себя?   Из-за    того
фанфарона-репортера? А может  быть,  это  извращенное  чувство  жалости  к
самому себе? Стремление увериться в том, что на вас лежит проклятие?  Лицо
Джонни передернулось.
     - Она смотрела н а м  е  н  я,  когда  это  случилось.  Разве  вы  не
понимаете? Вы что, такой безмозглый?
     - Она собиралась в трудный путь, до Калифорнии и обратно, вы сами мне
говорили. На какой-то симпозиум. Что-то очень волнующее,  судя  по  вашему
рассказу. Так? Так. Почти наверняка это случилось бы там. Ведь инсульт  не
сваливается с ясного неба, Джонни.
     Джонни застегнул джинсы и устало присел на кровать. Он  был  все  еще
босой.
     - Да, - сказал он. - Да, может, вы и правы.
     - Дошло! До него дошло! Слава богу!
     - И все же я должен поехать, Сэм. Вейзак вскинул руки.
     - И что дальше? Она на попечении врачей и создателя. Такова ситуация.
Вы должны понимать это лучше, чем кто-либо другой.
     - Я нужен отцу, - мягко сказал Джонни. - Это я тоже понимаю.
     - Как вы доберетесь? Ведь почти полночь.
     - Автобусом. Или схвачу такси до "Подсвечника Питера". Автобусы  ведь
еще останавливаются там?
     - Все это ни к чему, - сказал Сэм.
     Джонни шарил под стулом в поисках ботинок и никак не  мог  их  найти.
Сэм вытащил ботинки из-под кровати и протянул ему.
     - Я отвезу вас. Джонни взглянул на него.
     - Отвезете?
     - Да, только если вы примете легкое успокоительное.
     - А ваша жена... - Он смутился, сообразив, что о личной жизни Вейзака
ему достоверно известно только одно: его мать живет в Калифорнии.
     - Я разведен, - сказал Вейзак. - Врач редко бывает дома  по  ночам...
если он не педиатр  или  не  дерматолог.  Моей  жене  супружеская  постель
казалось скорее полупустой, чем полуполной. Поэтому она заполняла  ее  кем
придется.
     - Извините, - смутился Джонни.
     - Вы тратите чересчур много времени на извинения, Джон, - Лицо у Сэма
было мягким, а глаза жесткими. - Надевайте ботинки.

     ИЗ БОЛЬНИЦЫ В БОЛЬНИЦУ, в полудреме  думал  Джонни,  как  бы  паря  в
воздухе под действием маленькой голубой таблетки - он принял ее перед тем,
как они с Сэмом вышли из "Медикэл сентр" и уселись в  "эльдорадо"  выпуска
1975 года. ИЗ БОЛЬНИЦЫ В БОЛЬНИЦУ, ОТ ЧЕЛОВЕКА К ЧЕЛОВЕКУ, ИЗ ОДНОГО МЕСТА
В ДРУГОЕ.
     Странное дело, в глубине души он наслаждался этой поездкой -  впервые
за пять лет он  покинул  больницу.  Ночь  была  ясная,  по  небу  световой
спиралью распластался Млечный Путь; они мчались  к  югу  через  Пальмайру,
Ньюпор, Питсфилд, Бентон, Клинтон, а за ними над  темными  деревьями  плыл
месяц. С легким шуршанием машина  летела  среди  всеобщего  безмолвия.  Из
четырех динамиков магнитофона звучала тихая музыка - Гайдн.
     В ОДНУ БОЛЬНИЦУ ПОПАЛ В КАРЕТЕ  "СКОРОЙ  ПОМОЩИ"  ИЗ  КЛАВЕ  МИЛС,  В
ДРУГУЮ ЕДУ НА "КАДИЛЛАКЕ", думал он. Но его это не тревожило. Хорошо  было
просто ехать, плыть по течению и на время забыть о матери, о  своих  новых
способностях, о любителях лезть в чужую душу. (ОН САМ НАПРОСИЛСЯ... ТОЛЬКО
НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ, ЛАДНО?) Вейзак молчал. Иногда он  что-то  мурлыкал  себе
под нос.
     Джонни смотрел на звезды. Смотрел на шоссе, почти  пустынное  в  этот
поздний час. Оно безостановочно раскручивалось перед  ними.  Они  миновали
дорожный пост, где Вейзак получил  билетик-квитанцию.  И  снова  вперед  -
Гарднер, Сабаттис, Льюистон.
     ПОЧТИ ПЯТЬ ЛЕТ, ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ИНЫЕ, ОСУЖДЕННЫЕ ЗА УБИЙСТВО  ПРОВОДЯТ  В
ТЮРЬМЕ.
     Он заснул.
     Ему приснился сон.
     - Джонни, - говорила во сне мать. - Джонни, помоги,  исцели  меня.  -
Мать была в нищенских отрепьях. Она ползла к нему  по  булыжной  мостовой.
Лицо у нее было бледное. Колени окровавлены. В редких  волосах  шевелились
белые вши. Она протягивала к нему дрожащие руки. - Ты наделен божественной
силой, - говорила она. -  Это  большая  ответственность,  Джонни.  Большое
доверие. Ты должен быть достоин его. Он взял ее руки, накрыл их  своими  и
сказал:
     - Злые духи, оставьте эту женщину.
     Она встала с колен.
     -  Исцелилась!  -  закричала  она   голосом,   исполненным   какогото
странного, зловещего торжества. - ИСЦЕЛИЛАСЬ! МОЙ  СЫН  ИСЦЕЛИЛ  МЕНЯ!  ДА
СЛАВЯТСЯ ЕГО ЗЕМНЫЕ ДЕЯНИЯ!
     Он попытался протестовать, сказать ей, что совсем  не  хочет  вершить
славные  деяния,  или  вещать  на  нескольких  языках,  или  предсказывать
будущее, или находить утерянные вещи. Он пытался сказать ей  все  это,  но
язык не слушался.  Затем  мать  оказалась  позади  него,  она  уходила  по
булыжной мостовой, подобострастно сгорбившись, но  в  то  же  время  в  ее
облике было что-то вызывающее; голос матери звучал подобно колоколу:
     - СПАСЕНА! СПАСИТЕЛЬ! СПАСЕНА! СПАСИТЕЛЬ!
     И тут, к своему ужасу, он увидел, что позади нее тысячи, может  быть,
даже миллионы других людей,  изувеченных,  искалеченных,  запуганных.  Там
была и толстая репортерша,  желавшая  знать,  кого  демократы  выдвинут  в
президенты в 1976 году; и до  смерти  перепуганный  фермер  в  фартуке,  с
фотографией улыбающегося сына - молодого человека в форме военно-воздушных
сил, пропавшего без вести во время налета на Ханой в 1972 году; и  похожая
на Сару заплаканная  молодая  женщина,  она  протягивала  ему  младенца  с
огромной головой,  на  которой  голубые  вены  сплетались  в  таинственные
письмена, предвещавшие скорую смерть; и  старик  со  скрюченными  артритом
пальцами, и многие другие. Они вытянулись на мили, они терпеливо ждут, они
доконают его своими пугающими немыми мольбами.
     -  СПАСЕНА!  -  доносился  настойчивый  голос  матери.  -  СПАСИТЕЛЬ!
СПАСЕНА! СПАСЕНА!
     Он пытался объяснить им, что не способен ни исцелять, ни спасать,  но
едва он открыл рот, как близстоящие вцепились в него и начали трясти.
     Джонни действительно трясли. Это была рука Вейзака.  Машину  заполнял
яркий оранжевый свет - жуткий свет, превращавший доброе лицо Сэма  в  лицо
страшилища. Я еще сплю, подумал было Джонни, но тут  же  увидел,  что  это
свет от фонаря на автомобильной стоянке. Фонари  тоже  поменяли,  пока  он
находился  в  коме.  Теперь  вместо  холодного   белого   света   струился
неестественный оранжевый, ложившийся на кожу, как краска.
     - Где мы? - спросил он хрипло.
     - У больницы, - сказал Сэм, - Камберлендской терапевтической.
     - А-а. Хорошо.
     Он выпрямился, стряхивая остатки сна.
     - Вы готовы?
     - Да, - сказал Джонни.
     Они  пересекли  стоянку  под  мягкое  стрекотание  сверчков;  темноте
носились светлячки. Мысли его были заняты матерью, но все же он не мог  не
чувствовать  прелести  мягкого,  благоухающего  запаха  ночи   и   легкого
дуновения ветерка на щеке. Он наслаждался здоровым воздухом  и  чувствовал
себя вполне окрепшим. Но  Джонни  вспомнил,  зачем  приехал  сюда,  и  это
радостное ощущение показалось ему почти кощунственным - но только почти. И
отделаться от него не удавалось.

     Навстречу им по  коридору  шел  Герберт;  он  был  в  старых  брюках,
ботинках  на  босу  ногу  и  пижамной  куртке.  Джонни  понял,   насколько
неожиданно все произошло. Вид отца говорил больше,  чем  Джонни  хотел  бы
знать.
     - Сынок, - вымолвил Герберт. Он весь как-то усох.
     Хотел сказать что-то еще, но не смог. Джонни  обнял  его,  и  Герберт
разрыдался, уткнувшись в рубашку Джонни.
     - Пап, - сказал он. -  Все  хорошо,  пап,  все  хорошо.  Отец  рыдал,
положив руки на плечи  Джонни.  Вейзак  отвернулся  и  стал  рассматривать
картинки на стене - невзрачные акварели местных художников. Герберт провел
рукой по глазам и сказал:
     - Посмотри, так в пижаме и приехал. У меня же было время переодеться,
пока ждал "скорую".  Просто  в  голову,  наверно,  не  пришло.  Старческий
маразм.
     - Ничего подобного.
     - Ладно. - Герберт встряхнулся. - Тебя привез твой друг, врач?  Очень
любезно с вашей стороны, доктор Вейзак.
     - Чепуха, не стоит благодарности, - пожал плечами Сэм. Джонни с отцом
прошли в небольшую приемную и сели.
     - Пап, она...
     - Угасает, - сказал Герберт. Он вроде бы успокоился. - В сознании, но
угасает. Она спрашивала о тебе, Джонни.  Наверное,  только  из-за  тебя  и
держится.
     - Это я виноват, - сказал Джонни. - Все это моя...  Он  вздрогнул  от
боли и с удивлением уставился на отца - тот схватил его за  ухо  и  больно
вывернул. А ведь только что плакал у него  на  плече.  Этот  старый  прием
применялся им как наказание за самые тяжкие проступки. Последний раз, если
Джонни не изменяла память, его драли за уши лет  в  тринадцать,  когда  он
напроказил  со  старым  "рэмблером".  Он  неосторожно  нажал   на   педаль
сцепления, машина бесшумно покатилась под  горку  и  врезалась  в  садовый
сарай.
     - Чтоб никогда этого не говорил, - сказал Герберт.
     - Пап, ты что!
     Герберт отпустил его и усмехнулся.
     - Забыл небось, как тебя таскали за уши? Или думал, что я забыл? Нет,
Джонни, не надейся.
     Джонни все так же ошарашено смотрел на отца.
     - Н и к о г д а не смей винить себя.
     - Но она же смотрела эти чертовы...
     - Новости, да. Так разволновалась, дрожит... вдруг вижу - она по полу
и  хватает  воздух  ртом,  как  рыба,  выброшенная  на  берег.  -  Герберт
придвинулся к сыну. - Доктору не до объяснений, но  он  спрашивал  меня  о
каких-то "героических  усилиях".  Я  ему  ничего  не  стал  говорить.  Она
по-своему согрешила, Джонни. Считала, что  ей  ведомы  помыслы  создателя.
Поэтому никогда не вини себя за ее ошибку. - Слезы  вновь  навернулись  на
его глаза. Голос стал тверже: - Видит бог, я любил  ее  всю  жизнь,  но  в
последнее время все здорово  осложнилось.  Так  что,  наверное,  это  и  к
лучшему.
     - А к ней можно?
     - Да, она в конце коридора, тридцать пятая палата. Врачи  знают,  что
ты можешь прийти, и она тоже. И  вот  еще  что,  Джонни.  Что  бы  она  ни
говорила, соглашайся,  не  дай  ей...  умереть  с  мыслью,  что  все  было
напрасно.
     - Конечно. - Он помолчал. - Ты со мной?
     - Не сейчас. Попозже.
     Джонни кивнул и пошел по коридору. Свет на ночь был притушен.  Сейчас
то короткое мгновение в  мягкой  теплой  ночи  казалось  ему  невообразимо
далеким, зато кошмарный сон в машине, наоборот, приблизился.
     Палата 35. Вера Элен Смит - сообщала  маленькая  карточка  на  двери.
Знал ли он, что ее второе имя - Элен? Должен был бы, но знал ли? Он уже не
мог вспомнить. Зато в памяти всплывало другое:  как  однажды  в  солнечный
день на пляже Оулд Орчард она, улыбающаяся и веселая, принесла ему  брикет
мороженого, завернутый в носовой платок.  Вспомнилось  также,  как  они  с
матерью и отцом играли в карты на спички - позже, обуреваемая религиозными
чувствами, она запретила карты в доме, даже криббидж.  Джонни  вспомнил  и
день, когда его ужалила пчела, и он, истошно вопя, прибежал к ней,  а  она
поцеловала распухшее место, вытащила жало пинцетом  и  наложила  на  ранку
тряпочку, смоченную в питьевой соде.
     Он толкнул дверь и вошел. Мать бесформенной грудой лежала на кровати,
и Джонни подумал: ВОТ ТАК И Я ЛЕЖАЛ. Сестра считала пульс;  услышав  скрип
двери, она повернулась, и тусклый коридорный свет скользнул по стеклам  ее
очков.
     - Вы - сын миссис Смит?
     - Да.
     - Джонни? - Голос был сухой и бесстрастный, в нем  шелестела  смерть,
как шелестят камешки в пустой тыкве. От этого голоса -  господи,  спаси  и
помилуй! - у Джонни побежали мурашки по  телу.  Он  подошел  ближе.  Левая
половина лица матери превратилась в страшную маску. Рука  на  одеяле  была
похожа на клешню. ИНСУЛЬТ, подумал он. ТО, ЧТО  СТАРИКИ  НАЗЫВАЮТ  УДАРОМ.
ДА. ИМЕННО ТАКОЕ У НЕЕ ЛИЦО. БУДТО ЕЕ ХВАТИЛ ТЯЖЕЛЫЙ УДАР.
     - Это ты, Джон?
     - Я, мам.
     - Джонни? В самом деле ты?
     - Да, мам. Я до сих пор виню  себя  за  его  ошибку.  -  Слезы  вновь
навернулись на его глаза. Голявую клешню.
     - Мне нужен мой Джонни, - жалобно произнесла она.  Сестра  кинула  на
него сочувственный взгляд, а ему захотелось врезать ей кулаком по очкам.
     - Вы не оставите нас одних? - попросил он.
     - Я, знаете, не должна, пока...
     - Послушайте, это моя мать, и я хочу побыть с ней наедине,  -  сказал
Джонни. - Понимаете?
     - Я...
     - Принеси мне соку, папочка, - охрипшим голосом выкрикнула мать. - Я,
кажется, выпью целый литр!
     - Уйдете вы наконец или нет?  -  не  выдержал  Джонни.  Его  охватила
глухая тоска, которая мешала ему сосредоточиться.  Его  словно  увлекал  в
темноту какой-то водоворот. Сестра вышла.
     - Мам, - сказал он, садясь возле кровати. Его не  оставляло  странное
ощущение двойственности, обратного хода времени. Сколько раз мать вот  так
сидела  возле  него,  наверное,  тоже  держала  его   исхудалую   руку   и
разговаривала с ним? Джонни подумал о  том,  казалось  бы,  остановившемся
времени, когда лежал в палате, которая словно надвинулась на него,  и  над
ним склонилось лицо матери - он видел его сквозь тонкую пленку плаценты, с
ее губ медленно слетали бессмысленные слова.
     - Мам, - снова сказал он и поцеловал ее скрюченную руку.
     - Дайте мне гвозди, я это  сделаю,  -  сказала  она.  Ее  левый  глаз
неподвижно застыл, правый дико вращался, точно у  пришпоренной  лошади.  -
Мне нужен Джонни.
     - Я здесь, мам.
     - ДЖОН-НИ! ДЖОН-НИ! ДЖОН-НИ!
     - Мам, - сказал он, боясь, что сестра вернется.
     - Ты...  -  Она  осеклась  и  слегка  повернула  к  нему  голову."  -
Наклонись...  вот  так,  чтобы  я  тебя  видела,  -  прошептала  она.   Он
наклонился, как она просила.
     - Ты пришел, - сказала она. - Спасибо. Спасибо тебе. -  Из  здорового
глаза потекли слезы. Другой,  тот,  что  находился  на  пораженной  ударом
стороне лица, безучастно смотрел вверх.
     - Конечно, пришел.
     - Я видела тебя, - прошептала она. - Что за силу  дал  тебе  господь,
Джонни! Разве я тебе не говорила? Разве я не говорила, что так будет?
     - Да, говорила.
     - Он уготовил тебе миссию, - сказала она. - Не беги от  нее,  Джонни.
Не прячься в пещере, как Илия, и не заставляй его посылать  большую  рыбу,
чтобы она проглотила тебя. Не делай этого, Джон.
     - Нет. Не буду. - Он держал ее птичью руку. В голове стучало.
     - Ты не гончар, а гончарная глина, Джон. Запомни.
     - Хорошо.
     - Запомни это! - сказала она резко, и он подумал: ОПЯТЬ ОНА  НАЧИНАЕТ
МОЛОТЬ ВЗДОР. Впрочем, вздора тут было не  больше,  чем  в  том,  что  она
говорила, когда он вышел из комы.
     - Слушай внимательно тихий голос, когда он раздастся, - сказала она.
     - Да, мам, обязательно.
     Она слегка повернула голову на подушке и... неужели улыбнулась?
     - Ты, верно, думаешь, я сумасшедшая.  -  Она  еще  немного  повернула
голову и смотрела теперь прямо ему в глаза. - Но это неважно.  Ты  узнаешь
голос, когда он раздастся. Он скажет тебе,  что  надо  делать.  Он  сказал
Иеремии, и Даниилу, и Амосу, и Аврааму. Дойдет очередь и до тебя. Он  тебе
скажет. И когда он скажет, Джонни... и с п о л н и с в о й д о л г.
     - Хорошо, мам.
     - Какая сила, - пробормотала она. Голос ее  становился  все  глуше  и
невнятнее. - Какую силу дал тебе господь... Я знала... Я всегда знала... -
Ее голос затих. Здоровый глаз  закрылся.  Другой  невидяще  смотрел  перед
собой.
     Джонни посидел с ней еще минут пять, затем  поднялся.  Он  взялся  за
дверную ручку и уже приоткрыл дверь, но,  услышав  ее  сухой,  дребезжащий
голос, в котором звучал приказ, застыл на месте.
     - В ы п о л н и с в о й д о л г, Д ж о н.
     - Да, мам.
     Больше  ему  не  пришлось  с  нею  разговаривать.  Она  умерла  утром
двадцатого августа в пять  минут  девятого.  В  это  же  время  в  городе,
расположенном севернее ее больницы, Уолт  и  Сара  Хэзлиты  спорили  из-за
Джонни и чуть не поругались, а где-то южнее Грег Стилсон доказывал  одному
парню, что тот - первостатейное дерьмо.
     - Ты не понимаешь, - тоном,  полным  безграничного  терпения,  сказал
Грег Стилсон парню, сидевшему в  задней  комнате  полицейского  участка  в
Риджуэле. Парень был  без  рубашки;  он  откинулся  на  складном  стуле  и
потягивал  из  бутылки  пепси-колу.  Он  снисходительно   улыбался   Грегу
Стилсону, не понимая, что Грег больше двух раз ничего не повторяет;  парню
было ясно, что один из присутствующих - первостатейное дерьмо, о том,  кто
именно, он пока что имел весьма превратное представление,  которое  сейчас
надлежало уточнить. Если потребуется, то и силой.
     Стояло теплое солнечное августовское утро. На деревьях пели птицы.  И
Грег чувствовал, что его судьба решится  скорее,  чем  он  предполагал.  И
значит, нужно быть поосторожнее с этим дерьмом. Это тебе  не  какой-нибудь
патлатый кривоногий мотоциклист, от которого  разит  потом.  Он  учится  в
колледже, волосы у него умеренно длинные, вымыты до блеска, и к тому же он
племянник Джорджа Харви. Джордж не то чтобы очень пекся  о  нем  (в  сорок
пятом он с боями прошел Германию, и для этих длинноволосых хмырей у него в
запасе было три слова, уж конечно, не "с днем рождения"), но...  как-никак
родная кровь. А в городском совете с  Джорджем  все  считались.  ВОЗЬМИ-КА
ПАРНЯ В ОБОРОТ, сказал Джордж Грегу, узнав, что начальник полиции  Уиггинс
арестовал его племянника. Но глаза  говорили:  ТОЛЬКО  ПОЛЕГЧЕ.  КАК-НИКАК
РОДНАЯ КРОВЬ.
     Парень смотрел на Грега с ленивым презрением.
     - Я все понимаю, - сказал он. - У меня отобрали футболку,  и  я  хочу
получить ее назад. А вот вам не мешает кое-что понять. Если не отдадите, я
напущу на вас Американский союз защиты гражданских свобод.
     Грег поднялся, подошел к  серо-стальному  сейфу  для  бумаг  напротив
автомата с содовой водой, вытащил связку ключей, выбрал  нужный  и  открыл
сейф.   Поверх   кипы   бланков   для   регистрации   дорожно-транспортных
происшествий лежала красная футболка. Он расправил  ее  так,  чтобы  видна
была надпись: "ПЕРЕСПИМ, КРОШКА?"
     - Ты ходил в ней по улице, - сказал Грег тем же мягким голосом.
     Парень качнулся на задних ножках стула и глотнул  еще  пепси.  Легкая
снисходительная улыбка, почти ухмылка, не сходила с его губ.
     -  Точно,  -  сказал  он.  -  И  хочу  получить  ее  назад.  Это  моя
собственность.
     У Грега разболелась голова. Этот стервец не понимает, как все  просто
делается. Комната звукоизолирована, и из нее не вырываются крики. Нет,  он
не сознает. Он не понимает.
     ТОЛЬКО ДЕРЖИ СЕБЯ В РУКАХ. НЕ ПЕРЕБОРЩИ. НЕ ПЕРЕГНИ ПАЛКУ.
     Легко рассуждать. Обычно и  делать  легко.  Но  его  вспыльчивость...
иногда он терял над собой контроль.
     Грег полез в карман и достал зажигалку.
     - И скажите своему гестаповцу Уиггинсу и моему фашисту  дядюшке,  что
первая поправка к конституции... -  Парень  остановился,  глаза  его  чуть
расширились. - Вы что?.. С ума сошли? Эй! Эй!
     Не  обращая  на  него  внимания  и  внешне  спокойно,  Грег   щелкнул
зажигалкой. Пламя взметнулось вверх, и Грег  поджег  футболку.  Она  сразу
занялась.
     Передние ножки стула с треском ударились об пол,  парень  рванулся  к
Грегу с бутылкой пепси в  руке.  Самодовольная  ухмылка  исчезла,  уступив
место оторопи и  нескрываемому  удивлению  -  и  еще  гневу  избалованного
шалопая, которому слишком долго все позволяли.
     СО МНОЙ ЕЩЕ НИКОГДА ТАК НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ, подумал  Грег,  и  головная
боль сразу дала о себе знать. О, он должен держать себя в руках.
     - Отдай! - крикнул парень. Грег держал  футболку  двумя  пальцами  за
воротник на вытянутой руке, готовый  бросить  ее,  когда  станет  чересчур
горячо. - Отдай ее, ты, дерьмо! Она моя! Она...
     Грег положил руку на голую грудь парня и толкнул что было  силы  -  а
силы было порядочно. Парень полетел в другой конец комнаты, и тут гнев его
сменился страхом - этого Грег и добивался.
     Грег бросил тлеющую футболку на кафельный пол и вылил на нее  остатки
пепси из бутылки. Она противно зашипела.
     Парень  медленно  поднимался,  прижимаясь  спиной   к   стене.   Грег
перехватил его взгляд. Глаза у парня были карие и широко-широко открытые.
     -  Мы  должны  договориться,  -  произнес  Грег;  собственные   слова
доносились до него  словно  издалека,  приглушенные  болезненным  шумом  в
голове. - Мы сейчас  проведем  маленький  семинар  и  выясним,  кто  здесь
дерьмо. Ты меня понял? Мы разберем конкретный пример и  сделаем  кое-какие
выводы. Как у вас в колледже. Вы  ведь  там  любите  разбирать  примеры  и
делать выводы?
     Парень прерывисто  втянул  воздух.  Облизнул  губы,  будто  собираясь
заговорить, и вдруг закричал:
     - Помогите!
     - Да, тебе нужно помочь, это точно,  -  сказал  Грег.  -  И  я  тебе,
пожалуй, помогу.
     - Вы псих, - сказал племянник Джорджа Харви и заорал  снова,  но  уже
громче: - Помогите!
     - Очень может быть, - сказал Грег. - Вполне возможно.  Но  нам  нужно
выяснить, сынок, кто же здесь дерьмо. Понимаешь, о чем я?
     Он взглянул на бутылку пепси в руке и вдруг яростно двинул ею об угол
стального сейфа. Она разлетелась вдребезги, и когда парень увидел  осколки
стекла на полу  и  направленные  на  него  острые  зазубрины  бутылки,  он
завопил. Его джинсы, до белизны вытертые между  ног,  внезапно  потемнели.
Лицо стало цвета старого пергамента. А когда Грег двинулся  к  нему,  давя
стекло тяжелыми ботинками, которые он  носил  зимой  и  летом,  парень  от
страха вжался в стену.
     - Когда я выхожу на улицу, я надеваю белую сорочку, - сказал  Грег  и
оскалился, показывая белые  зубы.  -  Иногда  с  галстуком.  Когда  же  ты
выходишь на улицу, то на тебе какое-то тряпье с грязными словами. Так  кто
из нас дерьмо, детка?
     Племянник Джорджа Харви что-то проскулил. Он не спускал  вытаращенных
глаз с острого зазубренного стекла.
     - Вот я стою, сухой и опрятный, - сказал Грег, надвигаясь, - а у тебя
течет по ногам. Так кто же дерьмо?
     Он стал тыкать острым стеклом  в  потную  грудь  парня,  и  племянник
Джорджа Харви заплакал. Вот  из-за  таких  страна  разваливается,  подумал
Грег. Сгусток ярости клокотал и звенел у  него  в  голове.  Из-за  вонючих
желторотых сопляков вроде этого. ТОЛЬКО  НЕ  ПОКАЛЕЧЬ  ЕГО...  НЕ  ПЕРЕГНИ
ПАЛКУ.
     - Я говорю как человек, - сказал Грег, - а ты,  детка,  визжишь,  как
свинья в грязной канаве. Так кто же дерьмо?
     Он снова ткнул разбитой бутылкой; одна из острых  зазубрин  царапнула
кожу парня под правым соском,  и  там  выступила  капелька  крови.  Парень
истошно завопил.
     - Я с тобой разговариваю, - сказал  Грег.  -  И  лучше  отвечай,  как
отвечал бы своему учителю. Так кто же дерьмо? Парень что-то прохныкал,  но
ничего нельзя было разобрать.
     - Отвечай, если хочешь сдать экзамен, - сказал Грег. - Я ведь  выпущу
тебе кишки, детка. - Сейчас он был близок к этому. Он не мог  смотреть  на
набухшую каплю крови; если бы посмотрел, то совсем обезумел бы, и тогда уж
было  бы  все  равно,  кто  перед  ним  -  племянник  Джорджа  Харви   или
какой-нибудь другой тип. - Так кто дерьмо?
     - Я, - выдавил парень, всхлипывая, как маленький ребенок.
     Грег улыбнулся. Боль глухо стучала в висках.
     - Ну вот, уже хорошо. Для начала. Но этого мало.  Я  хочу,  чтобы  ты
сказал: "Я дерьмо".
     - Я дерьмо, - сказал парень, все еще рыдая. Из носа  у  него  потекли
сопли, да так и повисли. Он вытер их тыльной стороной ладони...
     - Нет, я хочу, чтобы ты сказал: "Я первостатейное дерьмо".
     - Я... первостатейное дерьмо.
     - А теперь еще одно, и, пожалуй, на этом закончим. Скажи:
     "Спасибо, что сожгли эту поганую футболку, мэр Стилсон".
     Парень уже был готов на все. Перед ним забрезжила свобода.
     - Спасибо, что сожгли эту поганую футболку. Одной  из  зазубрин  Грег
чиркнул справа налево по мягкому животу парня; показалась  полоска  крови.
Он едва царапнул по коже, но парень взвыл так, словно за ним  гнались  все
черти ада.
     - Ты забыл  сказать  "мэр  Стилсон",  -  сказал  Грег,  и  вдруг  его
отпустило. Головная боль еще разок  дала  себя  знать  сильным  толчком  и
затихла. Он тупо смотрел на бутылочное стекло в руке и с трудом соображал,
откуда оно взялось. Чертовски глупо. Чуть было не наломал дров из-за этого
подонка.
     - Мэр Стилсон! - выкрикнул парень. Он вконец обезумел  от  страха.  -
Мэр Стилсон! Мэр Стилсон! Мэр Стил...
     - Ну вот и хорошо, - сказал Грег.
     - ...сон! Мэр Стилсон! Мэр Стилсон! Мэр... Грег сильно смазал его  по
лицу. Парень стукнулся головой о стену и замолчал, бессмысленно  вытаращив
глаза.
     Грег подошел к  нему  вплотную.  Протянул  руки.  Сжал  голову  парня
ладонями и притянул его к себе. Они смотрели друг на друга почти в упор.
     - Так вот, твой дядя в этом городе сила, -  мягко  сказал  он,  держа
парня за уши,  как  за  ручки.  Глаза  у  парня  были  огромные,  карие  и
слезились. - Я тоже - сила... или скоро буду... хоть я и не ровня  Джорджу
Харви. Он здесь родился, вырос и все такое. И если  ты  расскажешь  своему
дядюшке о том, что тут произошло, он еще, чего  доброго,  вздумает  убрать
меня из Риджуэя.
     Губы парня дрожали в почти беззвучном реве. Грег медленно потряс  его
за уши.
     - Наверное, не вздумает... Он чертовски разозлился из-за  этой  твоей
футболки. Но  может.  Кровные  узы  -  крепкие  узы.  Так  что  поразмысли
хорошенько, сынок. Если ты расскажешь дядюшке, что здесь произошло и  дядя
выпрет меня отсюда, я скорее всего прикончу тебя. Ты мне веришь?
     - Да, - прошептал парень. Щеки у него были мокрые, блестящие.
     - Да, сэр, мэр Стилсон. Грег отпустил его уши.
     - Да, - сказал он.  -  Я  убью  тебя,  но  сначала  я  расскажу  всем
желающим, как ты обмочился тут, ревел и распустил сопли.
     Он  отвернулся,  быстро  отошел,  словно  от  парня  дурно  пахло,  и
направился снова к сейфу. Он достал с полки коробку с  пластырем  и  кинул
через комнату парню, который отшатнулся и не поймал ее. Но затем  поспешно
поднял коробку, опасаясь, что Стилсон снова набросится на него.
     - Ванная вон там, - показал рукой Грег. - Приведи себя в  порядок.  Я
дам тебе другую футболку. Ты  пришлешь  ее  мне  назад,  выстиранную,  без
единого пятнышка. Понятно?
     - Да, - прошептал парень.
     - Сэр! - закричал Стилсон.  -  Сэр!  Сэр!  Сэр!  Ты  что,  не  можешь
запомнить?
     - Сэр, - простонал парень. - Да, сэр. Да, сэр.
     - Ничему-то вас не учат, - сказал Грег. - Никакому уважению.
     Головная боль снова дала о себе знать. Он сделал  несколько  глубоких
вдохов и подавил ее, но в животе творилось черт знает что.
     - Ладно, покончим с этим. Хочу только дать тебе полезный совет. Когда
вернешься осенью в  свой  чертов  колледж  или  куда  там  еще,  не  начни
ненароком думать, будто здесь произошло  что-нибудь  не  то.  И  не  строй
иллюзий насчет Грега Стилсона. Лучше тебе, мне и Джорджу выкинуть  все  из
головы. Если тебе вдруг покажется, что ты  можешь  отыграться,  это  будет
самая ужасная ошибка в твоей жизни. Наверное, последняя.
     С этими словами Грег вышел, бросив последний презрительный взгляд  на
парня; тот стоял,  вытаращив  глаза,  губы  его  дрожали,  грудь  и  живот
пестрели  запекшимися  пятнышками  крови.  Он  походил  на   десятилетнего
мальчишку-переростка, которого выставили из школьной бейсбольной команды.
     Мысленно Грег поспорил с самим собой, что никогда больше не увидит  и
не услышит этого парня, - и выиграл. Через  несколько  дней  Джордж  Харви
остановился у парикмахерской, где брился Грег, и поблагодарил его  за  то,
что он "вразумил" его племянника.
     - Вы умеете с ними обращаться, Грег, -  сказал  он.  Не  знаю...  они
почему-то уважают вас.
     - Не стоит об этом говорить, - ответил Грег.

     Когда  Грег  Стилсон  сжигал  футболку  с  неприличной   надписью   в
Нью-Гэмпшире, Уолт и Сара Хэзлиты завтракали в  Бангоре,  штат  Мэн.  Уолт
читал газету.
     Он со стуком поставил чашку кофе на стол и сказал:
     - Сара, твой старый дружок попал в газету.
     Сара кормила Денни. Она была в халате,  волосы  не  расчесаны,  глаза
едва открыты. На восемьдесят процентов она еще была сонная после вчерашней
вечеринки. Почетным гостем был Гаррисон Фишер -  конгрессмен  от  третьего
округа  Нью-Гэмпшира  с  незапамятных  времен   и   верный   кандидат   на
переизбрание в будущем году. Вечеринка была для нее и для  Уолта  вопросом
политическим. П о л и т и ч е с к и й. Это словцо Уолт в  последнее  время
употреблял частенько. Вчера он выпил куда больше Сары, но  сегодня  уже  с
утра был одет и свеж как огурчик, а  она  будто  помоев  нахлебалась.  Где
справедливость?
     - Бяка, - подал голос Денни и выплюнул всю фруктовую смесь.
     - Как некрасиво, - сказала Сара. И  затем  Уолту:  -  Ты  говоришь  о
Джонни Смите?
     - О ком же еще?
     Она встала и, обогнув стол, подошла к Уолту.
     - С ним ничего не случилось?
     - Судя по всему, здоров и процветает,  -  сухо  сказал  Уолт.  Размер
заголовка  потряс   ее:   "ОЧНУВШИСЬ   ОТ   КОМЫ   БОЛЬНОЙ   ДЕМОНСТРИРУЕТ
ПАРАНОРМАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ НА СКАНДАЛЬНОЙ ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ". Репортаж был
подписан Дэвидом Брайтом. На помещенном рядом снимке она  увидела  Джонни,
худого, жалкого и растерянного; он стоял над распростертым телом  человека
по имени Роджер Дюссо, репортера льюистонской газеты. Подпись под  снимком
гласила: "РЕПОРТЕР ТЕРЯЕТ СОЗНАНИЕ ПОСЛЕ ОТКРОВЕНИЯ".
     Сара села рядом с Уолтом и начала читать репортаж. Это не понравилось
Денни, который забарабанил по своему стульчику, требуя утреннее яйцо.
     - Кажется, он тебя зовет, - сказал Уолт.
     - Ты не покормишь его, милый? У  тебя  он  все  равно  ест  лучше.  -
ПРОДОЛЖЕНИЕ СМ. НА СТР.  9,  КОЛОН.  3.  Она  открыла  газету  на  девятой
странице.
     - Лестью добьешься чего хочешь, - миролюбиво сказал Уолт.  Он  скинул
спортивную куртку и надел ее фартук. - Даю, даю, парень, - проговорил Уолт
и начал кормить Денни яйцом.
     Сара прочла репортаж дважды. Глаза ее снова и снова притягивал снимок
-  растерянное,  охваченное  ужасом   лицо   Джонни.   Люди,   обступившие
распростертого Дюссо, смотрели на Джонни почти со страхом.  Она  понимала,
почему. Сара вспомнила, как навестила Джонни, когда он вышел из комы.  Она
поцеловала  его,  и  тут  на  его  лице  появилось  странное,  озабоченное
выражение. А когда  он  сказал,  где  она  найдет  потерянное  обручальное
кольцо, она тоже испугалась.
     НО ПОСЛУШАЙ, САРА, ТВОЙ ТОГДАШНИЙ ИСПУГ - ЭТО ВЕДЬ СОВСЕМ ДРУГОЕ.
     - Еще немножко, ты же  большой  мальчик,  -  долетели  до  нее  будто
издалека слова Уолта. Сара взглянула на мужа и сына - они сидели  рядом  в
пронизанном пылинками луче солнечного света, ее фартук свисал между  колен
Уолта, и ей вдруг снова стало  страшно.  Она  ясно  увидела,  как  кольцо,
переворачиваясь, опускается на дно унитаза. Услышала  негромкий  стук  при
его ударе о фаянс. Вспомнила про маску Джонни накануне  Дня  всех  святых,
про мальчишку, говорившего: ПРИЯТНО ПОСМОТРЕТЬ, КАК ВЗДРЮЧАТ  ЭТОГО  ТИПА.
Она думала об обещаниях, которые даются и никогда  не  выполняются,  и  ее
взгляд возвращался к  худому  лицу  на  газетной  полосе,  изможденному  и
измученному лицу, смотревшему на нее с таким удивлением.
     - ...Выдумка, в любом случае выдумка, - сказал Уолт, вешая фартук. Он
таки  заставил  Денни  съесть  яйцо,  и  теперь   их   сын   и   наследник
удовлетворенно потягивал сок из бутылочки.
     - Что? - Сара подняла взгляд.
     - Я сказал, что для человека, которому предстоит оплатить  больничные
счета на добрых полмиллиона долларов, это чертовски удачная выдумка.
     - О чем ты говоришь?! Какая еще выдумка?!
     - Конечно, - сказал Уолт, явно не замечая ее возмущения. - Он мог  бы
заработать семь, а то и десять тысяч, написав книгу о той аварии  и  своем
пребывании в коме. А уж если он вышел из комы ясновидящим,  то  тут  можно
грести деньги лопатой.
     - ТЫ ЧТО, СЕРЬЕЗНО? - Голос Сары дрожал от ярости.  Сначала  на  лице
Уолта  выразилось  удивление,  затем  оно   сменилось   пониманием.   Этот
понимающий взгляд взбесил ее еще больше. Если бы она откладывала  по  пять
центов каждый раз, когда Уолт Хэзлит считал, что понимает ее, они могли бы
уже слетать на Ямайку первым классом.
     - Извини, что я затеял этот разговор, - сказал он.
     - Если хочешь знать, Джонни такой же обманщик, как папа римский...
     Он громко захохотал, и Сара чуть было не  швырнула  в  него  кофейной
чашкой. Но сдержалась,  сложила  под  столом  ладони  и  сжала  их.  Денни
уставился на отца, а затем тоже разразился смехом.
     - Малышка, - сказал Уолт, - я ничего  не  имею  ни  против  него,  ни
против его действий. Я даже его уважаю. Если  этот  заплесневелый  толстый
мухомор  Фишер  за  пятнадцать  лет  в  палате  представителей  сумел   из
разорившегося юриста подняться в миллионера, то любой человек имеет полное
право заработать сколько может, разыгрывая из себя ясновидящего...
     - Джонни не обманщик... - монотонно повторила она.
     - Это же приманка для старушек, которые подсинивают кудряшки,  читают
бульварные еженедельники и состоят  членами  "Всемирного  клуба  любителей
книг", - сказал он бодро. - Хотя должен признать, что немного  ясновидения
не помешало бы при отборе присяжных для суда над Тиммонсом.
     - Джонни Смит не обманщик, - повторила она и услышала  слова  Джонни:
ОНО СОСКОЧИЛО С ТВОЕГО ПАЛЬЦА. ТЫ УБИРАЛА БРИТВЕННЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ УОЛТА,
И ОНО ПРОСТО СОСКОЧИЛО... ПОДНИМИСЬ НАВЕРХ, САРА, И ПОСМОТРИ.  ТЫ  НАЙДЕШЬ
ЕГО ТАМ. Но она не могла сказать этого мужу. Он не знал,  что  она  ездила
повидать Джонни.
     НИЧЕГО НЕТ ПЛОХОГО В ТОМ, ЧТО Я НАВЕСТИЛА ДЖОННИ, убеждала она себя.
     Допустим, но как Уолт  отнесется  к  тому,  что  она  выбросила  свое
обручальное кольцо в  туалет?  Он  может  не  понять  внезапного  приступа
страха, заставившего ее так поступить, - страха, который сейчас она видела
на лицах других людей, попавших в газету, да и на лице самого Джонни. Нет,
этого Уолт  может  совсем  не  понять.  Как-никак  есть  что-то  неприятно
символичное в том, что ты бросаешь кольцо в туалет и затем спускаешь воду.
     - Ну, хорошо, - произнес Уолт, - он  не  обманщик.  Но  я  просто  не
верю...
     Сара тихо сказала:
     - Посмотри на людей, которые стоят за ним, Уолт. Посмотри на их лица.
О н и верят.
     Уолт бегло взглянул.
     - Конечно, так же, как ребенок верит фокуснику на сцене.
     - Ты что же, думаешь, Дюссо был, как ты это называешь, подставным?  В
отчете сказано, что они никогда раньше не встречались.
     - Только так фокусы и срабатывают, Сара, - терпеливо сказал  Уолт.  -
Никакой иллюзионист не станет вытаскивать кролика из клетки  -  только  из
шляпы. Либо  Джонни  Смит  что-то  знал,  либо  чертовски  удачно  угадал,
основываясь на поведении Дюссо.
     Сейчас она его ненавидела, испытывала отвращение к этому добряку,  за
которого вышла замуж. Собственно  говоря,  ничего  особенного  за  ним  не
замечалось,  он  был  порядочный,  уравновешенный,  добродушный   человек,
обладавший чувством юмора, - просто он  свято  верил,  что  все  рвутся  к
выигрышу и каждый использует при этом  свои  маленькие  хитрости.  Сегодня
утром он назвал Гаррисона Фишера заплесневелым толстым мухомором, а  вчера
вечером умирал со смеху от рассказов Фишера о Греге Стилсоне,  чудаковатом
мэре из какого-то заштатного городка, - не  иначе  свихнулся  малый,  если
собирается  выставить  как   независимый   свою   кандидатуру   в   палату
представителей на выборах будущего года.
     Нет, в мире Уолта Хэзлита не было ни экстрасенсов, ни  героев,  здесь
существовала одна доктрина: МЫ ДОЛЖНЫ ИЗМЕНИТЬ  СИСТЕМУ  ИЗНУТРИ.  Он  был
порядочный, уравновешенный человек, любил ее и Денни, но ее вдруг потянуло
к Джонни, и ей стало жаль те пять лет, что у них украли.  Или  даже  целую
жизнь. И ребенка, у которого волосы были бы темнее.
     - Ты лучше иди, дорогой, - сказала она тихо. - Они там съедят  твоего
Тиммонса со всеми потрохами.
     - Пожалуй, - улыбнулся он ей. Выводы сделаны, заседание  окончено.  -
Мир?
     - Мир. - НО ВЕДЬ ОН ЗНАЛ, ГДЕ БЫЛО КОЛЬЦО. Он  знал.  Уолт  поцеловал
Сару, слегка коснувшись правой рукой до затылка. Он всегда на  завтрак  ел
одно и то же, всегда одинаково целовал жену, когда-нибудь они  переедут  в
Вашингтон, и никаких экстрасенсов нет.
     Через пять минут он вывел задним ходом их маленький  красный  "пинто"
на Понд-стрит, как обычно,  коротко  погудел  на  прощание  и  уехал.  Она
осталась одна с Денни, который с риском для жизни пытался слезть со своего
высокого стульчика.
     - Все-то ты делаешь не так, недотепа! - Сара  прошла  через  кухню  и
подхватила сына.
     - Бяка! - недовольно сказал Денни.
     В кухню, крадучись, точно малолетний преступник, неторопливо вошел их
забавный кот Рыжик, и Денни схватил его на  руки,  сопя  от  удовольствия.
Рыжик прижал уши и смирился со своей участью.
     Сара убирала со стола и улыбалась по  инерции.  Тело,  находящееся  в
состоянии покоя, склонно пребывать в нем, а ей было покойно. Бог с ними, с
недостатками Уолта; у Сары своих хватает. Она пошлет Джонни рождественскую
открытку, и этим дело кончится. Так оно будет лучше, безопаснее...  потому
что движущееся тело склонно продолжать движение. А ей  здесь  хорошо.  Она
пережила трагедию, связанную с Джонни, который был так несправедливо отнят
у нее  (но  ведь  в  этом  мире  столько  несправедливого),  прошла  через
собственные водовороты на пути к тихой заводи, и здесь она останется.  Эта
залитая солнцем кухня - неплохое место. Лучше забыть ярмарку, Колесо удачи
и лицо Джонни Смита.
     Наливая в раковину воду  для  мытья  посуды,  она  включила  радио  и
услышала начало новостей. Первое  же  сообщение  заставило  ее  застыть  с
только что вымытой тарелкой в руке; в тревожном раздумье она  смотрела  на
их маленький дворик. С матерью Джонни случился удар,  когда  она  смотрела
телевизионную передачу о встрече сына с  репортерами.  Сегодня  утром  она
умерла, около часа назад.
     Сара вытерла руки, выключила радио и вызволила Рыжика из  рук  Денни.
Она отнесла мальчика в гостиную  и  посадила  в  манеж.  Денни  оскорблено
заревел, на что она не обратила никакого внимания. Сара подошла к телефону
и набрала номер "Медикэл сентр". Телефонистка, которая,  очевидно,  устала
повторять одно и то же, сообщила, что  Джон  Смит  выписался  из  больницы
вчера вечером, незадолго до полуночи.
     Сара положила трубку и  села  на  стул.  Денни  продолжал  плакать  в
манеже. Из раковины перебегала вода. Немного погодя Сара поднялась,  пошла
на кухню и завернула кран.

     Репортер из журнала "Потусторонний взгляд" явился 16 октября,  вскоре
после того, как Джонни сходил за почтой.
     Отцовский дом был удален  от  дороги;  усыпанная  гравием  подъездная
дорожка длиной почти в четверть  мили  пролегала  вдоль  стоявших  плотной
стеной елей и  сосен.  Джонни  ходил  по  ней  каждый  день.  Поначалу  он
возвращался к веранде, дрожа от изнеможения,  хромая  и  едва  держась  на
ногах - их словно жгло огнем. Теперь, через полтора месяца  после  приезда
домой (сначала он преодолевал полмили за  час),  эта  ежедневная  прогулка
доставляла  ему  удовольствие,  и  он  ожидал  ее  с  нетерпением.  Именно
прогулку, а не почту.
     Джонни стал колоть дрова к предстоящей зиме,  Герберт  собирался  для
этого нанять людей, поскольку сам подрядился делать  внутренний  ремонт  в
домах Либертивилла.
     - Когда старость заглядывает через плечо, Джон, это всякий чувствует,
- сказал он как-то с улыбкой. - Стоит подкрасться  осени  -  и  работа  на
открытом воздухе становится не по силам.
     Джонни поднялся на веранду  и  с  легким  вздохом  облегчения  сел  в
плетеное кресло. Он закинул правую ногу на перила веранды, потом,  морщась
от боли, обеими руками поднял левую и положил ее сверху. Затем  просмотрел
полученную почту.
     В последнее время она пошла на убыль. В первую неделю его  пребывания
в Паунале приходило в день до двадцати писем и восемь-десять бандеролей; в
основном они пересылались из "Медикэл сентр", но некоторые были адресованы
прямо в Паунал, на конвертах писали: Паунэлл, или Поунал, а  однажды  даже
Пунатс, до востребования.
     Среди авторов писем большинство составляли люди  одинокие,  мечтающие
найти в жизни хоть какой-либо  смысл.  Были  письма  от  детей,  просивших
автограф; от женщин, желавших переспать с ним; от  безнадежно  влюбленных,
которые спрашивали у Джонни совета.  Иногда  ему  присылали  талисманы  на
счастье. Иногда  гороскопы.  Многие  письма  были  проникнуты  религиозным
духом;  когда  он  читал  эти  послания,  написанные  с   орфографическими
ошибками,   крупными,   старательно    выведенными    буквами,    немногим
отличавшимися  от  каракулей  смышленого  первоклассника,  ему   мерещился
призрак матери.
     Джонни  уверяли,  что  он  пророк,  призванный  вывести   усталый   и
разочарованный американский народ из пустыни. Предвестник  близкого  конца
света. К сегодняшнему дню - шестнадцатого  октября  -  он  получил  восемь
экземпляров книги "Бывшая великая  планета  Земля"  Хода  Линдсея  -  мать
наверняка  одобрила  бы  это  сочинение.  Джонни  призывали   объявить   о
божественном происхождении Христа и положить конец распущенности молодежи.
     Шел и поток враждебных писем, как правило анонимных, их было  меньше,
но они дышали страстностью, как и корреспонденция почитателей Джонни. Один
нацарапал карандашом на желтом бланке, что Джонни антихрист  и  хорошо  бы
ему  покончить  с  собой.  Четверо  или   пятеро   интересовались,   какое
испытываешь чувство, убив собственную мать. Очень многие  обвиняли  его  в
надувательстве.  Один  умник  написал:  "Предвидение,  телепатия  -   чушь
собачья! Дерьмо ты, а не экстрасенс!"
     А кроме того, ему присылали в е щ и. Это было хуже всего. Каждый день
по дороге с работы домой Герберт заходил на  почту  и  забирал  бандероли,
которые из-за своих габаритов  не  могли  поместиться  в  почтовом  ящике.
Сопроводительные записки были в основном одинаковые -  исступленный  крик:
СКАЖИТЕ МНЕ, СКАЖИТЕ МНЕ, СКАЖИТЕ МНЕ!
     Это шарф моего брата, пропавшего без вести во время рыбной  ловли  на
Аллагаше в 1969 году. Я уверена, что он еще жив. Скажите мне, где он.
     Это губная помада с туалетного столика моей жены. Мне кажется, у  нее
с  кем-то  роман,  но  я  не  уверен.  Скажите  мне,  справедливы  ли  мои
подозрения.
     Это браслет с именем моего сына. Он перестал  приходить  домой  после
школы, пропадает где-то до позднего вечера, я просто с ума схожу.  Скажите
мне, чем он занимается.
     Женщина из Северной Каролины - откуда только она узнала о  нем,  ведь
августовская пресс-конференция на всю страну не транслировалась - прислала
обожженный кусок дерева. Ее дом сгорел, писала она, в огне погибли  муж  и
двое из пятерых детей. Пожарная служба города Шарлотт заявила,  что  всему
виной неисправная электропроводка, но она с такой версией не согласна. Дом
наверняка подожгли. Она хотела, чтобы Джонни  потрогал  почерневший  кусок
дерева и определил, кто совершил поджог,  и  пусть  это  чудовище  остаток
своей жизни гниет в тюрьме.
     Джонни не ответил ни на одно  письмо  и  вернул  все  предметы  (даже
обуглившийся кусок дерева) за свой счет без каких-либо объяснений.  Но  он
таки п о т р  о  г  а  л  некоторые.  Большинство  из  них,  в  том  числе
обуглившийся кусок стенной панели, присланный  убитой  горем  женщиной  из
Шарлотт, абсолютно ничего ему не  говорили.  Но  иногда  контакт  порождал
тревожные образы вроде тех, от которых просыпаешься ночью. Чаще всего было
почти не за что зацепиться: картина появлялась и тут же исчезала,  оставив
лишь смутное ощущение. Но один раз...
     Женщина прислала ему шарф в надежде  выяснить,  что  случилось  с  ее
братом. Шарф был белый, вязаный, ничем не отличающийся от миллиона других.
Но стоило ему взять его в руки, как отцовский дом внезапно куда-то  исчез,
а звук телевизора в соседней комнате стал нарастать и убывать, нарастать и
убывать, пока не превратился в монотонный гул летних насекомых  и  далекие
всплески воды.
     В нос ударили лесные запахи. Сквозь кроны высоченных старых  деревьев
пробивались зеленоватые солнечные лучи. Он шел уже  три  часа,  почва  под
ногами стала вязкой, хлюпающей, почти болотистой. Он был напуган,  здорово
напуган, но старался не поддаваться страху. Если потеряешься  в  безлюдных
северных краях  и  запаникуешь,  можно  заказывать  надгробную  плиту.  Он
продолжал двигаться на юг. Прошло два дня, как  он  расстался  со  Стивом,
Рокки и Логаном. Они раскинули палатки около...
     (название не приходило, оно было в "мертвой зоне")
     какой-то  ручей,  ловля  форели,  сам  виноват:  не  надо  было   так
напиваться.

     Он видел свой рюкзак, прислоненный к стволу старого,  покрытого  мхом
упавшего дерева, белые омертвевшие сучья, подобно костям, проглядывали тут
и там сквозь зелень,  да,  он  видел  свой  рюкзак,  но  не  мог  до  него
дотянуться, потому что отошел в сторону помочиться и угодил в самую  топь,
его сапоги почти  до  верха  погружались  в  грязную  жижу,  он  попытался
вернуться назад и найти местечко посуше, чтобы сделать свое  дело,  но  не
мог. Он не мог выбраться, потому что это была не грязь. Это было... что-то
другое.
     Он  стоял,  оглядываясь  кругом  в  тщетной  надежде  ухватиться   за
что-нибудь, чуть ли  не  смеясь  над  своим  идиотским  положением:  отлил
водичку, нечего сказать.
     Он  стоял,  поначалу  уверенный,   что   это   всего-навсего   мелкий
заболоченный участок, в худшем случае зачерпнет в сапоги - и  ладно,  зато
будет что порассказать, когда его разыщут.
     Он стоял, еще не поддаваясь панике, пока  жижа  не  начала  неумолимо
подниматься выше колен. Тогда он принялся барахтаться, позабыв,  что  если
уж угодил по дурости в болотную топь, то лучше не шевелись.  Не  успел  он
оглянуться, как погрузился до  пояса,  теперь  жижа  была  уже  по  грудь,
затягивала его словно большими коричневыми губами, затрудняла дыхание;  он
крикнул, потом еще и еще раз, но никто не откликался, ничего не появилось;
только пушистенькая коричневая белка пробралась по мшистой  коре  упавшего
дерева, уселась на его рюкзаке  и  смотрела  на  него  блестящими  черными
глазками.
     И вот жижа дошла до шеи, густые коричневые испарения били в нос, топь
неумолимо сжимала  ему  грудь,  и  вскрики  его  становились  все  тише  и
судорожнее. Порхали, пищали, ссорились  птицы,  лучи  солнечного  света  с
прозеленью, словно патина на  меди,  пробивалась  сквозь  листву,  а  жижа
поднялась уже выше подбородка. Один, он умрет один, он открыл  рот,  чтобы
крикнуть в последний раз, но не смог,  потому  что  жижа  потекла  в  рот,
просочилась тонкими струйками между  зубов,  протекла  по  языку,  он  уже
глотал эту жижу и крикнуть не мог...
     Джонни очнулся в холодном поту, его бил озноб, в руках был зажат  тую
свернутый шарф, дышал он учащенно и с трудом. Он бросил шарф на  пол,  где
тот свернулся белой змеей. Больше  Джонни  к  нему  не  притронулся.  Отец
вложил его в пакет и отослал назад.
     Но наконец-то писем и бандеролей, слава богу, стало меньше.  Чокнутые
нашли новый объект для  публичного  и  тайного  поклонения.  Газетчики  не
просили больше дать интервью,  отчасти  потому,  что  номер  телефона  был
изменен и не значился в справочнике, отчасти потому, что все это уже стало
историей.
     Роджер Дюссо напечатал длинную и злую статью в своей газете,  где  он
был  редактором  отдела  очерков.  Он  объявил  случившееся   жестоким   и
безвкусным розыгрышем. Дескать, Джонни наверняка изучил прошлое  некоторых
репортеров, которые могли прийти на пресс-конференцию, -  так,  на  всякий
случай. Да, признал он, прозвище его сестры Анны было  Терри.  Она  умерла
сравнительно молодой, и, возможно, амфетамины  сыграли  тут  не  последнюю
роль. Но эта информация была доступна любому, кто только хотел копнуть.  В
статье все выглядело вполне логично. Правда, в  ней  не  объяснялось,  как
Джонни, не выходя из больницы, мог получить  эту  "доступную  информацию",
однако на это обстоятельство большинство читателей,  похоже,  не  обратили
внимания. Джонни все это было безразлично. Инцидент исчерпан, и он не имел
никакого желания создавать новые.  Стоит  ли  писать  женщине,  приславшей
шарф, что ее брат утонул, истошно крича, в болотной жиже,  так  как  пошел
помочиться куда не следовало? Разве это успокоило бы ее или  облегчило  ей
жизнь?
     Сегодня пришло всего шесть писем. Счет за электричество. Открытка  от
кузины Герберта из Оклахомы. Письмо от дамы,  которая  до  этого  прислала
распятие со словами "Сделано на  Тайване",  выбитыми  крошечными  золотыми
буковками на ступнях  Христа.  Коротенькая  записка  от  Сэма  Вейзака.  И
маленький конверт - с обратным адресом, который заставил его  заморгать  и
выпрямиться: С. ХЭЗЛИТ, ПОНДСТРИТ, 12, БАНГОР.
     Сара. Он вскрыл конверт.
     Через два дня после похорон матери  он  получил  от  нее  открытку  с
соболезнованием.  На  обороте  ровным,  с  наклоном  влево  почерком  было
написано: "Джонни, я очень сожалею о случившемся. Я услышала по радио, что
твоя мама умерла. В определенном смысле самое прискорбное во всем этом то,
что твое личное горе сделали достоянием общественности. Ты,  возможно,  не
помнишь, но мы говорили о твоей маме в тот вечер, когда произошла  авария.
Я спросила тебя, как  она  поступит,  если  ты  приведешь  в  дом  грешную
католичку, а ты ответил, что  она  примет  меня  и  всучит  мне  несколько
религиозных брошюр. По тому, как ты улыбнулся, я поняла, что ты ее любишь.
От твоего отца я знаю, что она изменилась, но скорее всего  это  произошло
от любви к тебе и  от  ее  нежелания  примириться  с  горем.  Насколько  я
понимаю, ее вера была  вознаграждена.  Прими,  пожалуйста,  мое  искреннее
соболезнование, и если я могу что-нибудь сделать  сейчас  или  в  будущем,
рассчитывай на своего друга Сару".
     Это было единственное послание, на которое от  ответил,  поблагодарив
Сару за открытку и за память. Он тщательно взвешивал каждое  слово,  боясь
выдать себя. Теперь она замужняя женщина, и изменить  что-либо  не  в  его
силах. Но он помнил их разговор о матери - и многое  другое.  Ее  открытка
вызвала в памяти весь тот вечер, и он ответил ей с  горечью  и  нежностью,
хотя горечи было  больше.  Он  по-прежнему  любил  Сару  Брэкнелл,  и  ему
постоянно приходилось  напоминать  себе,  что  Сары  нет,  а  есть  другая
женщина, пятью годами старше, мать двухлетнего малыша.
     Он вытащил из конверта листок почтовой бумаги и быстро пробежал  его.
Сара с мальчиком собиралась на неделю в Кеннебанк  к  подруге,  с  которой
жила в одной комнате, когда училась на первом и втором курсах, ее  фамилия
сейчас Константин, а тогда она была  Стефани  Карслей.  Сара  писала,  что
Джонни, возможно, помнит ее, но Джонни  не  помнил.  Короче  говоря,  Уолт
застрял в Вашингтоне по делам своей фирмы, и по  партийным  тоже,  и  Сара
подумала, что могла бы на  денек  приехать  в  Паунал  повидать  Джонни  и
Герберта, если это никому не помешает.
     "Звонить  мне  по  номеру  Стефани  814-6219  в  любое  время   между
семнадцатым  и  двадцать  третьим  октября.  Если  же  мой   визит   будет
почему-либо некстати, то позвони и скажи - сюда или в Кеннебанк. Я  пойму.
Люблю вас обоих. С а р а".
     Держа письмо в руке, Джонни посмотрел через двор  на  лесок,  ставший
красновато-коричневым и  золотым  буквально  за  последнюю  неделю.  Скоро
листья начнут опадать, придет зима.
     ЛЮБЛЮ ВАС ОБОИХ, САРА. Он задумчиво водил пальцем по словам. Было  бы
лучше, думал он, не звонить, не писать, вообще ничего не делать.  Она  все
поймет. Что хорошего может принести ей его письмо, так же как той женщине,
которая прислала шарф? Зачем будить спящую собаку? Сара  могла  употребить
это слово "люблю", особенно не задумываясь, но он так  не  мог.  Для  него
прошлое еще не отболело,  а  время  оказалось  грубо  сжатым,  сплюснутым,
исковерканным. По его внутренним часам всего полгода назад  она  была  его
девушкой. Разумом он примирился и с комой, и с такой потерей  времени,  но
сердце противилось этому. Отвечать на ее открытку с  соболезнованием  было
нелегко, но письмо ведь можно просто скомкать и переписать, если получится
не то, что надо, если наметится выход  за  рамки  дружеских  отношений,  а
только такие отношения они теперь и могли  себе  позволить.  Если  же  они
встретятся, он, чего доброго, сделает или сморозит какую-нибудь  глупость.
Лучше не звонить. Пусть все заглохнет.
     Но я позвоню, подумал он. Позвоню и приглашу ее.
     Растревоженный, он сунул письмо обратно в конверт.
     В  глаза  ему  ударил   луч   солнца,   отразившийся   от   блестящей
хромированной поверхности. Гравий  на  подъездной  дорожке  захрустел  под
колесами "форда". Джонни прищурился и попытался  определить,  знакомая  ли
это машина. Сюда редко кто приезжал в гости. Почты  хватало,  но  навещали
Джонни всего раза три или четыре. Паунал был маленькой точкой на  карте  -
поди найди. Если машина  принадлежит  какому-нибудь  охотнику  до  истины,
Джонни быстро отошьет  его  или  ее  -  вежливо,  но  твердо.  Именно  так
советовал Вейзак при расставании. Хороший совет, подумал Джонни.
     - Не давайте никому втянуть  себя  в  роль  учителя-консультанта.  Не
поощряйте их, и они вас забудут. Поначалу это покажется вам бессердечным -
ведь большинство из них заблуждается, у них масса проблем и  самые  добрые
намерения, но это вопрос вашей жизни, вашей личной свободы. Так что будьте
тверды, Джон.
     И он был тверд.
     "Форд" въехал на площадку между садовым сараем и поленницей  дров,  и
пока он поворачивал, Джонни заметил на ветровом стекле маленькую  наклейку
прокатной  фирмы  "Херц".  Из  машины  вылез  очень  высокий   мужчина   в
новехоньких джинсах и красной клетчатой рубашке, выглядевшей так, будто ее
только что извлекли из коробки, и огляделся. У него был вид  человека,  не
привыкшего к провинции, человека, который знает, что в Новой Англии волков
и пум больше нет,  но  все  равно  лучше  в  этом  самому  удостовериться.
Городской житель. Он взглянул на веранду, увидел  Джонни  и  приветственно
поднял руку.
     - Добрый день, - сказал незнакомец. Голос у него был тоже  городской,
глуховатый (с бруклинским акцентом,  определил  Джонни)  и  звучал  словно
из-под подушки.
     - Привет, - сказал Джонни. - Заблудились?
     - Надеюсь, что нет. - Незнакомец подошел к ступенькам веранды.  -  Вы
либо Джон Смит, либо его брат-близнец. Джонни усмехнулся.
     - У меня нет брата, так что, думаю, вы не ошиблись дверью.  Чем  могу
быть полезен?
     - Ну, может, мы будем полезны друг другу. -  Незнакомец  поднялся  по
ступенькам и протянул руку. Джонни пожал  ее  -  Меня  зовут  Ричард  Дис.
Журнал "Потусторонний взгляд".
     Волосы  его,  почти  совсем  седые,  по-модному  не  закрывали   уши.
Искусственная седина, изумился Джонни.  Что  можно  подумать  о  человеке,
который говорит как сквозь подушку и красит волосы под седину?
     - Вы, наверное, видели наш журнал.
     - Да, видел. Он продается у касс  в  любом  супермаркете.  Я  не  даю
интервью. Сожалею, но вы зря проделали такой путь. - Журнал  действительно
продается в супермаркете. Дешевая бумага, заголовки  чуть  не  прыгают  со
страниц, пытаясь вас задушить. Ребенок убит пришельцами из космоса, кричит
в отчаянии мать.  Продукты,  которые  отравляют  ваших  детей.  Двенадцать
ясновидящих предсказывают землетрясение в Калифорнии в 1978 году.
     - Ну, интервью - это не совсем то, на что мы рассчитываем,  -  сказал
Дис. - Можно сесть?
     - Понимаете, я...
     - Мистер Смит, я прилетел из Нью-Йорка, потом в  Бостоне  пересел  на
игрушечный самолетик, в котором меня не покидала мысль о том, что будет  с
моей женой, если я умру, не оставив завещания.
     - Авиакомпания "Портленд-Бангор"? - спросил Джонни с улыбкой.
     - Она самая, - подтвердил Дис.
     -  Хорошо,  -  сказал  Джонни.  -  Я  потрясен  вашим   мужеством   и
преданностью делу. Я выслушаю  вас,  но  в  нашем  распоряжении  не  более
пятнадцати минут. Мне предписан ежедневный послеобеденный сон.
     - Пятнадцать минут вполне достаточно. - Дис придвинулся. - Я  выскажу
всего лишь предположение, мистер  Смит,  но  мне  кажется,  что  ваш  долг
составляет что-то около двухсот тысяч долларов. А это уже пахнет  жареным,
ведь так? Улыбка Джонни угасла.
     - Что и кому я должен, - сказал он, - мое дело.
     - Само собой,  факт.  Простите,  если  я  вас  обидел,  мистер  Смит.
"Потусторонний взгляд" хотел бы предложить вам работу. Довольно выгодную.
     - Нет. Решительно нет.
     - Разрешите мне только изложить вам...
     - Я не практикующий экстрасенс, - сказал Джонни. - Не Джин Диксон, не
Эдгар Кейс и не Алекс Тапноус. Кончим с этим. Не стоит ворошить прошлое.
     - Можно я задержу вас еще на несколько минут?
     - Мистер Дис, вы по-видимому, не понимаете, что я...
     - Несколько минут. - Дис обезоруживающе улыбнулся.
     - А как вы, собственно, меня нашли?
     - У нас есть внештатный корреспондент из газеты "Кеннебек джорнэл"  в
глубинке штата Мэн. Он сказал,  что  хотя  вы  исчезли  с  горизонта,  но,
очевидно, находитесь у своего отца.
     - Так, значит, это я его должен благодарить, да?
     -  Конечно,  -  с  готовностью  сказал  Дис.  -  Моту  поспорить,  вы
действительно будете благодарны,  когда  дослушаете  наше  предложение  до
конца. Я начну?
     - Хорошо, - сказал Джонни. - Но я не собираюсь  менять  свое  решение
только потому, что вы  примчались  сюда  на  самолете,  нагнавшем  на  вас
страху.
     - Дело ваше. У нас свободная страна, не  так  ли?  Еще  бы.  Как  вы,
мистер Смит, вероятно, знаете, "Потусторонний взгляд" специализируется  на
парапсихологии. Откровенно говоря, читатель  млеет  от  наших  материалов.
Еженедельный тираж три миллиона. Три  миллиона  читателей  каждую  неделю,
мистер  Смит,  ничего  себе  разгончик,  а?  Как   мы   этого   достигаем?
Придерживаемся возвышенного, духовного...
     - "Близнецы съедены медведем-людоедом", - пробормотал Джонни.
     Дис пожал плечами.
     - Что поделаешь, мы живем в суровом мире. Людям нужно рассказывать  о
таких вещах. Они имеют право  знать.  Но  на  каждую  статью  о  предметах
низменных у нас приходится три других о  том,  как  безболезненно  скинуть
вес,  как  достичь  сексуального  удовлетворения  и   совместимости,   как
приблизиться к богу...
     - А вы верите в бога, мистер Дис?
     -  По  правде  говоря,  нет,  -  сказал   Дис   и   улыбнулся   своей
обезоруживающей улыбкой. -  Но  мы  живем  в  демократической,  величайшей
стране мира, так? Каждый человек - сам себе пастырь. Все дело в  том,  что
наши ч и - т а т е л и верят в бога. Они верят в ангелов и чудеса...
     - И в изгнание нечистой силы, дьяволов и черные мессы.
     - Да, да, да. Вы уловили. У нас с п и р и т у а л и с т и ч е с к а я
аудитория. Люди верят во всю эту потустороннюю  чепуху.  У  нас  подписаны
контракты с десятью экстрасенсами, включая Кэтлин Нолан, самую  знаменитую
ясновидящую в Америке. Мы хотели бы  предложить  и  вам  контракт,  мистер
Смит.
     - Неужели?
     - Именно. Что это будет значить для  вас?  Ваш  портрет  и  небольшая
колонка будут появляться приблизительно раз в месяц в номерах, посвященных
исключительно паранормальным  явлениям.  Придумаем  подзаголовок:  "Десять
известных экстрасенсов из  журнала  "Потусторонний  взгляд"  предсказывают
второе президентство  Форда"  или  что-нибудь  в  этом  роде.  Мы  готовим
новогодние выпуски, а также специальные номера ко Дню  независимости  -  о
путях Америки в грядущем году; обычно они насыщены  информацией,  стреляем
вхолостую по внешней и экономической политике, даем всякую смесь.
     - Мне кажется, вы не понимаете, - сказал  Джонни.  Он  говорил  очень
медленно, как будто перед ним сидел ребенок: - У меня раза  два  случались
озарения - пожалуй, можно считать,  что  я  "видел  будущее",  но  это  не
зависело от меня.  Я  с  таким  же  успехом  способен  предсказать  второе
президентство Форда, как и подоить быка.
     - Кто сказал, будто вам придется что-нибудь делать? - удивился Дис. -
Все колонки пишут наши штатные сотрудники.
     - Штатные?... - Джонни, вконец потрясенный, уставился на журналиста.
     - Конечно, - сказал Дис, теряя терпение. - Например,  один  из  наших
самых преуспевающих ребят в последние годы -
     Фрэнк Росс, он  специализируется  на  стихийных  бедствиях.  Отличный
парень, но, бог мой, он же девяти классов не кончил. Прослужил два срока в
армии,  а  когда  мы  нашли  его,  он  вылизывал  автобусы  на   городском
автовокзале в Нью-Йорке. По-вашему, мы могли доверить ему колонку?  Да  он
слово "корова" не напишет без ошибок.
     - Но предсказания...
     - Свобода слова, полная свобода слова.  Вы  бы  поразились,  с  каким
удовольствием проглатывает читатель самую дикую ложь.
     - Ложь, - повторил ошеломленный Джонни. Он даже  удивился  тому,  что
начинает злиться. Его мать покупала "Потусторонний взгляд" с  незапамятных
времен,  когда  там  еще  печатались  снимки  разбитых  и  залитых  кровью
автомашин, отрубленных  голов,  тайно  сделанные  фотографии  казней.  Она
верила каждому слову. Очевидно, как  и  почти  все  остальные  2  999  999
читателей. А тут  перед  ним  сидит  этот  тип  с  крашенными  под  седину
волосами, в ботинках за сорок долларов и рубашке, только  что  вынутой  из
магазинной коробки, так что видны складки, и толкует о журнальных утках.
     - Все отработано, - продолжал Дис. - Если вы наткнетесь на что-нибудь
интересное, нужно лишь позвонить в журнал за наш счет, мы отдаем это  дело
в профессиональные руки, и материальчик готов.  Мы  имеем  право  включать
ваши колонки в ежегодную антологию "Потусторонний взгляд на грядущее". Вы,
однако, вольны подписать любой контракт с издательством. Мы  можем  только
запретить печататься в другом журнале, но вообщето редко этим  пользуемся.
А платим мы шикарно. Даже больше, чем указано в  контракте.  Так  сказать,
хорошая подливка к картофельному пюре. - Дис хохотнул.
     - И сколько же это может  составить?  -  спросил  Джонни,  растягивая
слова.  Он  сжимал  подлокотники  качалки.   В   правом   виске   ритмично
пульсировала вена.
     - Первые два года - по тридцать тысяч, - сказал  Дис.  -  А  если  вы
окажетесь популярным, эта  сумма  будет  пересмотрена.  И  еще.  Все  наши
экстрасенсы  имеют  специализацию.  Насколько  я  понимаю,  у  вас  хорошо
получается контакт с предметами. - Дис мечтательно прикрыл глаза. - Я  уже
вижу вашу колонку в журнале, дважды в месяц - зачем закапывать клад? "Джон
Смит приглашает читателей "Потустороннего взгляда" присылать  личные  вещи
для парапсихологического исследования..." Что-нибудь в этом роде. Конечно,
мы оговорим, что следует присылать вещички подешевле, потому  что  они  не
будут возвращаться. Но сейчас я вас удивлю. Знали бы вы, какие встречаются
психи, прости их, господи.  Чего  они  только  не  присылают!  Бриллианты,
золотые монеты, обручальные кольца... мы можем оговорить в контракте,  что
все присланное становится вашей собственностью.
     Перед глазами у Джонни заплясали матово-красные пятна.
     - Люди пришлют свои вещи, а я оставлю их себе. Я вас правильно понял?
     - Точно. Все будет в наилучшем виде.  Главное,  предусмотреть  это  в
контракте. Еще немного подливки к вашему картофельному пюре.
     - Предположим, - сказал Джонни, стараясь говорить ровным и  спокойным
голосом, - предположим, я позвоню и скажу, что тридцать  первого  сентября
семьдесят шестого года президент Форд будет убит...
     - Вообще-то в сентябре тридцать дней, - сказал Дис. - А в  остальном,
по-моему, вы попали в яблочко. У вас, Джонни, все получится само собой. Вы
мыслите масштабно. Это хорошо. Вы бы удивились, узнав, как  мелко  плавают
все эти ребята. Боятся, понимаете, рот раскрыть там, где  пахнет  хорошими
денежками. Вот, скажем, Тим Кларк из Айдахо две недели назад написал  нам,
что у него-де было  видение:  якобы  в  будущем  году  Эрл  Батц  уйдет  в
отставку. Я, конечно, прошу прощения за свой французский  прононс,  но  на
хрена это кому нужно? Кто такой Эрл Батц для американской домохозяйки? А у
вас, Джонни, биотоки что надо. Вы прямо рождены для нашего дела.
     - Биотоки, - пробормотал Джонни. Дис посмотрел на него испытующе.
     - Как вы себя чувствуете, Джонни? Вы что-то побледнели...
     - С вашего разрешения, я подобью итоги, - сказал Джонни. - Вы платите
мне тридцать тысяч долларов в год за мое имя...
     - И ваш портрет, не забудьте.
     - За мой  портрет  и  несколько  статей,  написанных  за  меня.  Плюс
материалы, где я отвечаю на вопросы владельцев посылаемых  предметов.  Как
дополнительная приправа к моему картофельному пюре идут вещички, которые я
могу оставлять...
     - Если юристы это оговорят...
     - ...в личную собственность. Такова суть сделки?
     - Это, Джонни, только с к е л е т сделки. Поразительно, как  в  жизни
одно тянет за собой другое. Через полгода ваше имя будет на устах у  всех,
и  тогда  вы  развернетесь  вовсю.  Телевизионное  шоу  Карсона.  Встречи.
Лекционные турне. И, само собой, книга, можете  выбирать  издательство  по
вкусу - на экстрасенсов они денег не жалеют. Кэти Нолан начала с такого же
контракта, а теперь зашибает больше двухсот тысяч в год. Кроме  того,  она
основала собственную церковь, и налоговые инспекторы не могут  тронуть  ни
цента из ее денег. Наша Кэти своего не упустит. - Дис ухмыльнулся. - Я  же
говорю вам: вовсю развернетесь.
     - Еще бы!
     - Ну? Что вы об этом думаете?
     Джонни ухватился одной рукой за  манжет  новенькой  рубашки  Диса,  а
другой - за воротник.
     - Эй! Какого черта вы...
     Джонни обеими руками притянул к  себе  журналиста.  За  пять  месяцев
регулярных физических упражнений он здорово накачал мышцы.
     - Ты спрашиваешь, что я думаю, - сказал Джонни. В  висках  застучало,
заломило. - Я скажу тебе. Ты вампир - вот что. Ты  пожираешь  человеческие
надежды. Тебе бы работать на кладбище. Я  думаю,  твоей  матери  следовало
умереть от рака на следующий же день после того, как она тебя зачала. Если
есть ад, надеюсь, ты в нем сгоришь.
     - Не смей так со мной разговаривать! - завизжал Дис, как  торговка  в
рыбном ряду. - Совсем рехнулся!  Забудь!  Забудь  обо  всем,  что  я  тебе
говорил, олух, неотесанный болван! Тебе давали такой шанс!  И  не  вздумай
потом приползти...
     - Ты говоришь, словно  из-под  подушки,  -  сказал  Джонни,  вставая.
Заодно он поднял и Диса. Рубашка у того вылезла из новых джинсов, под  ней
оказалась сетчатая майка. Джонни начал размеренно трясти Диса. Тот забыл о
своем гневе и заорал благим матом.
     Джонни подтащил его к ступенькам веранды, поднял ногу и со всей  силы
припечатал сзади новенькие "ливайсы". Дис, не переставая орать, пересчитал
ступеньки. Он упал на землю и растянулся во весь рост. Потом он  поднялся,
встал и повернулся к Джонни, его аккуратненькая одежда была в пыли. Теперь
у нее вид более натуральный, подумал Джонни, но вряд ли Дис это оценит.
     - Надо бы напустить на тебя полицейских, - прохрипел Дис.
     - Я, может, так и сделаю.
     - Как хочешь, - сказал Джонни. - Только здешняя полиция  не  очень-то
церемонится с теми, кто сует свой нос туда, куда их не просят.
     На дергающемся лице  Диса  отразилось  все  сразу:  страх,  ярость  и
изумление.
     - Если сунешься к нам, уповай на бога, - сказал он.
     Голова у Джонни раскалывалась, но он старался говорить спокойно.
     - Вот и хорошо, - ответил он. - Золотые слова.
     - Ты еще пожалеешь, вот увидишь. Три миллиона читателей. А  это  тоже
кое-что значит. Когда мы разделаемся с тобой, никто уже тебе  не  поверит,
даже если ты  предскажешь  весну  в  апреле.  Не  поверят,  даже  если  ты
подтвердишь, что очередной чемпионат мира начнется в октябре. Не  поверит,
даже если... если... - Дис захлебнулся от ярости.
     - Проваливай-ка ты отсюда, мозгляк, - сказал Джонни.
     - Плакала твоя книжка! - визгливо закричал Дис, очевидно не  придумав
более страшной угрозы. С дергающимся лицом и в покрытой пылью  рубашке  он
походил на мальчишку, бьющегося в истерике. Его бруклинский акцент до того
усилился,  что  стал  совсем  провинциальным:  -  Тебя  оборжут  во   всех
издательствах Нью-Йорка! Редакторы бульварных листков не подпустят  такого
дурака и близко,  когда  я  тебя  разложу!  Есть  много  способов  уделать
подобных умников, и мы тебя, дерьмо собачье, уделаем! Мы...
     - Пожалуй, возьму-ка я свой "ремми" и пристрелю тебя, чтобы не  ходил
по чужой земле, - уронил Джонни.
     Дис отступил к своей  взятой  напрокат  машине,  продолжая  извергать
угрозы и ругань. Джонни наблюдал за ним с  веранды;  в  голове  невыносимо
стучало. Дис сел в  машину,  истошно  взревел  мотор,  взвизгнули  колеса,
поднимая тучи пыли. Выезжая, он так вильнул, что сбил чурбак,  на  котором
Джонни колол дрова. Несмотря на головную боль, Джонни чуть-чуть улыбнулся.
Поставить чурбак на место гораздо проще, чем  Дису  объяснить  в  компании
"Херц" большую вмятину на крыле "форда".

     Разбрасывая колесами гравий, Дис выехал  на  дорогу.  Послеполуденное
солнце снова заиграло на хромированных деталях машины. Джонни  вернулся  в
кресло-качалку, приложив руку ко лбу  и  приготовился  переждать  головную
боль.
     - Что же вы решили сделать? - спросил банкир.  Внизу,  за  окном,  по
спокойной Главной улице  Риджуэя,  штат  Нью-Гэмпшир,  сновали  машины.  В
кабинете банкира на третьем этаже на стенах, обшитых  сосновыми  панелями,
висели литографии Фредерика Ремингтона и фотоснимки, запечатлевшие хозяина
кабинета на приемах, торжествах и разнообразных вечеринках. На столе лежал
прозрачный кубик с фотографиями его жены и сына.
     -  Решил  в  будущем  году  выдвинуть  свою  кандидатуру   в   палату
представителей, - повторил Грег Стилсон. На нем  были  брюки  цвета  хаки,
синяя рубашка с закатанными рукавами и черный галстук с синим рисунком. Он
казался здесь неуместным, словно в любой момент мог вскочить  и  приняться
крушить все вокруг  -  опрокинет  стол,  стулья,  кресла,  скинет  на  пол
ремингтоновские литографии в дорогих рамках, сорвет портьеры.
     Банкир Чарльз Гендрон, по прозвищу Цыпа,  президент  местного  "Клуба
львов", рассмеялся - правда, как-то  неуверенно.  Стилсон  умел  заставить
людей чувствовать себя неуверенно. Вероятно, Грег рос чахлым ребенком,  он
любил повторять, что его "чуть не сдувало при сильном ветре", но  в  конце
концов отцовские гены взяли свое, и в кабинете Гендрона он выглядел совсем
как чернорабочий с нефтяных промыслов Оклахомы, где работал отец.
     Стилсон нахмурился, услышав смешок Гендрона.
     - Я хочу сказать, Грег, что у Джорджа Харви могут быть на  этот  счет
свои соображения. - Джордж Харви не только стоял за кулисами  политической
жизни города, но был еще и крестным отцом республиканской партии в третьем
округе.
     - Джордж не скажет "нет", - спокойно произнес Грег. Волосы его слегка
тронула седина, но лицо вдруг стало таким же, как много лет  назад,  когда
он до смерти забил собаку  на  ферме  в  Айове.  -  Джордж  в  стороне,  -
терпеливо продолжал Грег, - на моей стороне, улавливаете? Я  не  собираюсь
наступать на его любимую мозоль, потому что стану независимым  кандидатом.
Но я не собираюсь еще двадцать лет ходить  в  мальчишках  и  лизать  чужие
ботинки.
     Цыпа Гендрон сказал неуверенно:
     - Вы не шутите, Грег?
     Грег снова нахмурился, на этот раз предостерегающе.
     - Цыпа, я никогда не шучу. Люди... д у м а ю т, что  я  шучу.  "Юнион
лидер" и эти кретины из  "Дейли  демократ"  думают,  что  я  шучу.  Но  вы
поговорите с Джорджем Харви. Спросите его, шучу я или делаю дело. Да и вам
следовало бы знать меня получше. Разве мы не вместе прятали концы в  воду,
а, Цыпа?
     На  суровом  лице  Грега  неожиданно  появилась  холодящая  улыбка  -
холодящая для Гендрона потому, что тот позволил Стилсону  втянуть  себя  в
кое-какие строительные махинации.  Они  заработали  хорошо,  действительно
хорошо,  ничего  не  скажешь.  Но  в  силу  ряда  обстоятельств  застройка
Саннингдейлекой территории (да, честно говоря, и Лорелской тоже)  не  была
на сто процентов законной. Например, дали взятку представителю АООС, и это
еще цветочки.
     С Лорелской территорией  все  уперлось  в  старика,  который  жил  за
Риджуэйским  шоссе  и  не  желал  продавать  свой  участок;   для   начала
четырнадцать его цыплят вдруг подохли от  какой-то  таинственной  болезни;
потом сгорел сарай,  где  он  хранил  картошку;  затем  как-то  недавно  в
уик-энд, пока старик навещал сестру, живущую  в  доме  призрения  в  Кине,
кто-то вымазал собачьим дерьмом его гостиную и столовую;  и  тогда  старик
продалтаки свой участок, и Лорелская территория попала  наконец  в  нужные
руки.
     И еще: этот лихач мотоциклист Санни Эллиман снова  сшивается  вокруг.
Они с Грегом близкие приятели, и если об этом пока не говорит весь  город,
так только потому, что Грега  привыкли  видеть  в  компании  длинноволосых
хиппи, педиков и лихих мотоциклистов, которые проходили курс  в  созданном
им Консультационном наркологическом центре; к тому же в Риджуэе  применяли
довольно необычные меры воздействия.  Вместо  того  чтобы  штрафовать  или
сажать за решетку юных наркоманов,  алкоголиков  и  дорожных  нарушителей,
городские власти стали их использовать на разных работах.  Это  была  идея
Грега, неплохая идея, банкир первым признал ее ценность. Отчасти благодаря
ей Грег стал мэром.
     Но его нынешняя идея была чистым сумасшествием.
     Грег сказал еще что-то. Гендрон не расслышал.
     - Простите, - проговорил он.
     - Я спросил, не хотите ли вы быть  организатором  моей  избирательной
кампании, - повторил Грег.
     - Грег... - Гендрон откашлялся. - Грег,  вы,  кажется,  не  понимаете
ситуации, - продолжал он. - От третьего  округа  в  палате  представителей
конгресса сидит Гаррисон Фишер. Он - республиканец, человек уважаемый,  и,
по-моему, его не сдвинуть.
     - Сдвинуть можно любого, - сказал Грег.
     - Гаррисон свой в доску, - ответил Гендрон.  -  Спросите  Харви.  Они
вместе ходили в школу. Еще небось году в тысяча восьмисотом.
     Грег пропустил мимо ушей эту тонкую остроту.
     - Я назову себя Сохатым или еще как-нибудь... и все  решат,  будто  я
шут гороховый... а кончится тем, что под смех избирателей третьего  округа
я въеду в Вашингтон.
     - Грег, вы сумасшедший.
     Улыбка Грега исчезла, словно ее  и  не  было.  Лицо  его  исказилось.
Застыло, он вытаращил глаза. Такие бывают у лошади, когда она почует,  что
ей дали тухлую воду.
     - Не вздумайте повторить что-либо подобное, Цыпа. Не дай вам бог.
     Банкиру стало совсем худо.
     - Грег, извините. Я просто...
     - Так вот, не вздумайте повторить что-либо подобное, если не хотите в
один прекрасный день столкнуться нос к носу с Санни Эллиманом возле своего
вонючего "империала". Гендрон беззвучно шевелил губами.
     Грег снова улыбнулся, точно солнце внезапно пробилось сквозь обложные
тучи.
     - Ну ладно. Не будем ссориться, раз мы собираемся работать вместе.
     - Грег...
     - Вы мне нужны, потому что знаете каждого  бизнесмена  в  этой  части
Нью-Гэмпшира. Как только все закрутится, нам понадобятся  большие  деньги,
так что придется, я думаю, покачать насос. Пора  уже  мне  развернуться  в
масштабе всего штата, а  не  только  Риджуэя.  Полагаю,  пятидесяти  тысяч
долларов хватит, чтобы удобрить местную почву.
     Банкира,  работавшего  во  время  последних   четырех   избирательных
кампаний на Гаррисона Фишера, так потрясла политическая  наивность  Грега,
что поначалу он даже не знал, как продолжить разговор. Наконец он сказал:
     - Грег, бизнесмены дают деньги на кампанию не по доброте душевной,  а
потому, что победитель должен им чем-то  отплатить.  Если  кандидаты  идут
голова к голове, деловые люди  дадут  деньги  тому,  кто  имеет  шансы  на
выигрыш, а проигравшего можно потом списать по графе неизбежных  расходов.
Главное - иметь шансы на выигрыш. Так вот, Фишер...
     - Фаворит, - подсказал Грег.  Из  заднего  кармана  брюк  он  вытащил
конверт. - Вот, взгляните.
     Гендрон недоверчиво  посмотрел  на  конверт,  затем  на  Грега,  Грег
ободряюще кивнул. Банкир открыл конверт, у  него  перехватило  дыхание,  в
обшитом сосновыми панелями кабинете надолго воцарилось  молчание.  Оно  не
нарушалось ничем, если не считать легкого жужжания  электронных  часов  на
столе банкира да шипения спички, которую Грег поднес  к  сигаре.  Со  стен
кабинета смотрели литографии Фредерика  Ремингтона.  В  прозрачном  кубике
светились семейные снимки. А  на  стол  легло  фото  банкира:  его  голова
утонула в ляжках молодой  черноволосой  женщины  -  впрочем,  возможно,  и
рыжей, поскольку по черно-белым, отпечатанным на мелкозернистой  глянцевой
бумаге снимкам нельзя было судить о цвете волос. Но разглядеть ее лицо  не
составляло труда. Кое-кто в Риджуэе сразу сказал бы, что это вовсе не жена
банкира, а официантка из придорожного кафе Бобби Стрэнга, расположенного в
одном из близлежащих городков.
     Снимки банкира, зарывшегося головой в  прекрасные  формы  официантки,
особой опасности не представляли: ее лицо было отчетливо видно,  а  его  -
нет. Но на других даже бабушка банкира узнала бы  своего  внука.  На  этих
фото были изображены Гендрон  и  официантка,  осваивавшие  целый  комплекс
сексуальных забав, - вряд ли  там  были  представлены  все  позиции  "Кама
сутры", но некоторые из них наверняка не включались в  главу  "Сексуальные
отношения" из пособия по гигиене для риджуэйской средней школы.
     Гендрон поднял глаза, лицо его покрылось  испариной,  руки  тряслись.
Сердце стучало бешено. Банкир испугался, что оно сейчас разорвется.
     Грег отвернулся от него. Он смотрел в окно  на  ярко-голубую  полоску
октябрьского  неба,  видневшегося  между  магазинами  "Разные  мелочи"   и
"Галантерея".
     - Подул ветер перемен, - сказал Грег.  В  его  отрешенном  лице  было
что-то мистическое. Он взглянул на Гендрона. - Знаете, что мне дал один из
этих наркоманов в Центре?
     Цыпа Гендрон отупело покачал головой. Дрожащей  рукой  он  массировал
левую  сторону  груди  -  на  всякий  случай.  Взгляд  его  возвращался  к
фотографии. Чертовы фотографии. А  если  войдет  секретарша?  Он  перестал
массировать грудь и начал собирать снимки, засовывая их в конверт.
     - В красной книжечке председателя Мае, - начал Грег.  Из  его  мощной
грудной клетки вырвался смешок - когда-то она была такой же хилой,  как  и
все тело, и это вызывало у его кумира-отца почти отвращение. - В  книжонке
Мао есть цитата... не помню  точно,  как  она  звучит,  но  что-то  вроде:
"Человек, который почувствовал ветер перемен, должен  строить  не  щит  от
ветра, а ветряную мельницу". Во всяком случае, смысл такой. Он  наклонился
вперед.
     - Гаррисон Фишер не фаворит, он уже бывший. Форд тоже  бывший.  Маски
бывший. Хэмфри бывший. Немало политиков по всей стране, начиная от мелкоты
и кончая китами, проснутся на следующий день после  выборов  и  обнаружат,
что они вымерли, как птицы дронт.
     Грег Стилсон сверкнул глазами.
     - Хотите знать, как будут развиваться события? Посмотрите  на  Лонгли
из штата Мэн. Республиканцы выдвинули  Эрвина,  демократы  -  Митчелла,  а
когда подсчитали голоса, оба сильно удивились, потому что народ взял да  и
выбрал губернатором страхового агента из  Льюистона,  не  желавшего  иметь
дело ни с одной из этих партий. Теперь поговаривают о  нем  как  о  темной
лошадке, которая, чего доброго, выйдет вперед на президентских выборах.
     Гендрон все еще не мог произнести ни слова. Грег глубоко вздохнул.
     - Они-то все будут думать, что я дурака валяю, понимаете? Они  и  про
Лонгли так думали. Только я не шучу.  Я  строю  ветряные  мельницы.  А  вы
будете поставлять строительный материал.
     Он остановился, и в кабинете снова наступила тишина. Наконец  Гендрон
прошептал:
     - Где вы достали эти снимки? Эллиман постарался?
     - Да ну их. Не стоит об этом говорить. Забудьте о  снимках.  Возьмите
их себе.
     - А у кого негативы?
     - Цыпа, - искренне  сказал  Грег,  -  вы  не  понимаете  ситуацию.  Я
предлагаю вам Вашингтон. А там развернемся, дружище! Я даже не  прошу  вас
собрать уйму денег. Мне надо только ведро воды, чтобы запустить  насос.  А
когда мы его запустим, доллары сами потекут. Вы  водитесь  с  ребятами,  у
которых пухлые чековые книжки. Обедаете с ними. Играете в  покер.  Выдаете
им займы под проценты - какие они сами называют. Так что  вы  знаете,  как
защелкнуть на них наручники.
     - Грег, вы не понимаете, вы не... Грег встал.
     - Вроде того, как я защелкнул на вас, - сказал он. Банкир смотрел  на
него снизу вверх. Глаза его беспомощно бегали. Грег Стилсон  подумал,  что
Гендрон похож на овцу, которую ведут на убой.
     - Всего пятьдесят тысяч долларов, - сказал он. - Найдите их. Он вышел
и осторожно прикрыл за собой дверь.  Даже  сквозь  толстые  стены  Гендрон
слышал  рокочущий  голос  Стилсона  -  Грег  разговаривал  с  секретаршей.
Секретарша  -  плоскогрудая  шестидесятилетняя  курица   -   хихикала   со
Стилсоном, как школьница. Он был шутом. Именно это качество в соединении с
программой по борьбе с детской преступностью и сделало его мэром  Риджуэя.
Но народ не посылает шутов в Вашингтон. Не посылал, во всяком случае.
     Но  это  уже  не  проблема  Гендрона.  Пятьдесят  тысяч  долларов  на
избирательную компанию - вот его проблема. Мысли  банкира  кружили  вокруг
нее,  как  дрессированная  белая  крыса  вокруг  тарелки  с  куском  сыра.
Возможно, план Грега и удастся. Да, возможно, и удастся... но кончится  ли
все на этом?
     Белый конверт еще лежал на столе. Улыбающаяся жена смотрела  на  него
из прозрачного кубика. Он сгреб конверт и сунул его во внутренний  карман.
Это дело рук Эллимана, можно не сомневаться.
     Но навел его на эту мысль не кто иной, как Стилсон. В  конце  концов,
может, он не такой уж и шут. Его оценка  политической  ситуации  семьдесят
пятого - семьдесят шестою годов совсем не глупа. СТРОИТЬ ВЕТРЯНЫЕ МЕЛЬНИЦЫ
ВМЕСТО ЩИТОВ ОТ ВЕТРА... А ТАМ РАЗВЕРНЕМСЯ.
     Но это уже не проблема Гендрона.
     Пятьдесят тысяч долларов - вот его проблема.
     Цыпа Гендрон, президент "Клуба  львов"  и  вообще  веселый  малый  (в
прошлом году на праздничном параде в Риджуэе четвертого июля он  катил  на
этаком смешном мотоцикле), вытащил из верхнего ящика стола желтый  блокнот
для официальных записей и начал набрасывать  список  имен.  Дрессированная
крыса за работой. А Грег Стилсон на Главной улице  поднял  лицо  навстречу
яркому осеннему солнцу и поздравил себя с хорошо проведенной  операцией  -
во всяком случае, хорошо начатой.

     Впоследствии Джонни  считал,  что  если  он  и  оказался  все-таки  в
объятиях Сары - почти через пять лет со дня ярмарки,  -  то  не  последнюю
роль в этом сыграл визит Ричарда Диса, сотрудника  журнала  "Потусторонний
взгляд". Джонни в конце  концов  сдался  и  позвонил  Саре,  пригласив  ее
заехать, потому что  им  овладело  страстное  желание  позвонить  хорошему
человеку и избавиться от гадкого привкуса во рту. Так он, по крайней мере,
убеждал себя.
     Он позвонил в Кеннебанк,  ответила  ее  бывшая  соседка  по  комнате,
которая сказала, что Сара сейчас подойдет. Трубку  положили,  и  во  время
минутной паузы он подумал (не очень всерьез),  не  отказаться  ли  ему  от
разговора, чтобы закрыть, так сказать, вопрос навсегда. Затем  он  услышал
голос Сары:
     - Джонни. Это ты?
     - Он самый.
     - Как поживаешь?
     - Хорошо. А ты?
     - Тоже, - сказала она. - Я рада, что ты позвонил. Я... честно говоря,
сомневалась.
     - Мальчик с тобой?
     - Конечно. Без него я никуда не езжу.
     -  Почему  бы  вам  не  прикатить  сюда  как-нибудь,  прежде  чем  ты
возвратишься к себе на север?
     - С удовольствием, Джонни. - Голос ее потеплел.
     - Папа работает в Уэстбруке, а я здесь и за повара, и за посудомойку.
Он приезжает примерно в  половине  пятого,  и  в  полшестого  мы  обедаем.
Приглашаю тебя на обед, но предупреждаю: основное единственное мое блюдо -
франко-американские спагетти. Она засмеялась:
     - Приглашение принимается. Когда мне лучше приехать?
     - Как насчет завтра или послезавтра?
     - Завтра подходит, - сказала она после едва  заметного  колебания.  -
Тогда до встречи.
     - Всего хорошего, Сара.
     - И тебе.
     Он в задумчивости повесил трубку, испытывая одновременно  возбуждение
и чувство вины - без всякой к тому причины. Но ведь мыслям не прикажешь. А
мысли его сейчас вертелись вокруг  возможных  последствий  их  встречи,  о
которых, вероятно, лучше не думать.
     НУ ВОТ, ОНА ВСЕ ЗНАЕТ. ЗНАЕТ, КОГДА ОТЕЦ ПРИХОДИТ ДОМОЙ, - ЭТО  САМОЕ
ВАЖНОЕ, подумал Джонни.
     И сам себя мысленно спросил: А ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ОНА ПРИЕДЕТ
УТРОМ?
     НИЧЕГО, - ответил он, хотя  не  очень-то  в  это  верил.  Стоило  ему
подумать о Саре, вспомнить изгиб ее губ,  зеленые  раскосые  глаза,  и  им
овладела слабость, неуверенность в себе, даже отчаяние.
     Джонни отправился на кухню и начал не спеша  готовить  ужин  -  самый
простой, на двоих, на отца с сыном. Жили  они  по-холостяцки.  Не  так  уж
плохо. Мало-помалу Джонни  поправлялся.  Они  беседовали  с  отцом  о  тех
четырех с половиной годах, которые прошли мимо Джонни, о матери -  к  этой
теме они подбирались осторожно, но все ближе и ближе, словно  по  спирали.
Тут, наверное, важнее было не столько понять то, что случилось с  матерью,
а прийти к какому-то согласию. Нет, дела не так уж  плохи.  Всему  как  бы
подводился итог. Для них обоих. А с января он снова  будет  преподавать  в
Кливс Милс, начнется новая жизнь. Он получил от Дейва Пелсена  полугодовой
контракт, подписал его и отослал назад. Что тогда будет делать отец?  Жить
дальше, полагал Джонни. У людей вырабатывается привычка, живут  себе  -  и
все, разменивают день за днем без особых переживаний, без  большого  шума.
Он будет навещать Герберта почаще, каждый уик-энд, если нужно. Многое  так
быстро изменилось, что Джонни оставалось лишь медленно двигаться на ощупь,
подобно слепцу в незнакомой комнате.
     Он поставил жаркое в духовку, пошел в  гостиную,  включил  телевизор,
затем выключил. Сел и стал думать о Саре. Ребенок, размышлял он. ЕСЛИ  ОНА
ПРИЕДЕТ РАНО, РЕБЕНОК ЗА НАМИ ПРИСМОТРИТ. Так  что  все  в  порядке.  Тылы
прикрыты.
     Но от беспокойных мыслей отделаться не удавалось.
     На  следующий  день  она  появилась  в  четверть  первого  на  модном
маленьком  "пинто"  красного  цвета,  проехала  по   подъездной   дорожке,
припарковала и вышла из машины -  высокая,  красивая,  мягкий  октябрьский
ветерок шевелил ее светлые волосы.
     - Привет, Джонни! - крикнула она, подняв руку.
     - Сара! - Он спустился вниз и пошел навстречу; она запрокинула  лицо,
и Джонни осторожно коснулся губами ее щеки.
     - Дай-ка я сначала вытащу императора, - сказала она, открывая  заднюю
дверцу.
     - Тебе помочь?
     - Нет, мы прекрасно управляемся сами, правда, Денни? Давай, малыш.  -
Ловким движением она расстегнула  ремни,  удерживавшие  пухлого  кроху  на
сиденье, и взяла его на руки. Денни,  несколько  обалдевший,  с  серьезным
любопытством оглядел двор, затем его  взгляд  остановился  на  Джонни.  Он
заулыбался.
     - Угу! - сказал Денни и замахал ручонками.
     - Кажется, он хочет к тебе на руки, - сказала Сара. - Очень  странно.
Денни - истинный  республиканец,  весь  в  отца,  он  довольно  сдержан  в
проявлении чувств. Хочешь подержать его?
     - Конечно, - сказал Джонни с некоторой опаской.
     Сара улыбнулась.
     - Он не разобьется, да ты и не уронишь его, - сказала она,  передавая
Джонни малыша. - А если уронишь, он скорее всего подпрыгнет как мячик. О т
в р а т и т е л ь н о толстый ребенок.
     - Угу! - произнес Денни, доверчиво обвив рукой шею Джонни и  довольно
глядя на мать.
     - Просто поразительно, - сказала Сара. -  Он  никогда  не  идет  к...
Джонни? Джонни?
     Едва ребенок  обнял  Джонни,  как  на  того  нахлынули  самые  разные
чувства, будто его омыли ласковые потоки нежной воды.  Джонни  заглянул  в
душу малыша. Ничего темного, ничего тревожного. Все предельно  просто.  Ни
намека на его будущее. Ни беспокойства. Ни горьких воспоминаний. И никаких
слов, лишь ощущение тепла, чистоты и образы - матери,  какого-то  мужчины,
то есть самого Джонни.
     - Джонни? - Сара с тревогой смотрела на него.
     - А?
     - Все в порядке?
     Она спрашивает меня о сыне, дошло до него. Все ли в порядке с  Денни?
Есть ли причины для тревоги? Какие-нибудь неприятности?
     - Все отлично, - сказан Джонни. - Если хочешь, пошли в дом, но обычно
я торчу на веранде. Еще насидимся у плиты - впереди целый день.
     - Что может быть лучше веранды. А Денни, похоже, хочет освоить  двор.
Б о л ь ш о й двор, говорит  он.  Да,  малыш?  -  Она  потрепала  сына  по
волосам, и Денни засмеялся.
     - А его можно оставить одного?
     - Можно, только вдруг он захочет съесть какую-нибудь щепку.
     - Они  большие,  я  их  заготовил  для  растопки,  -  сказал  Джонни,
осторожно опуская Денни на землю, словно китайскую вазу  династии  Мин.  -
Заодно и размялся.
     - Как ты себя чувствуешь?
     -  По-моему,  лучше  некуда,  -  сказал  Джонни,  вспомнив,  как   он
припечатал Ричарда Диса несколько дней назад.
     - Вот и хорошо. А то ты был слабоват,  когда  я  последний  раз  тебя
видела. Джонни кивнул:
     - Операции.
     - Джонни...
     Он взглянул  на  нее,  и  снова  все  странно  соединилось,  какие-то
догадки, чувство вины и затаенное ожидание чего-то. Она смотрела на него -
честно и открыто.
     - Что?
     - Помнишь... насчет обручального кольца? Он кивнул.
     - Оно было там. Там, где ты сказал. Я выбросила его.
     - Выбросила? - Он нисколько не удивился.
     - Я выбросила его и ни слова не сказала об этом Уолту. - Она тряхнула
головой. - Сама не знаю почему. С тех пор оно не дает мне покоя.
     - Не надо об этом думать.
     Они стояли на ступеньках, лицом к лицу. Кровь прихлынула к ее  щекам,
но глаз она не опустила.
     - Я хочу, чтобы мы кое с чем покончили, - сказала она просто. -  Пока
что нам такой случай не представлялся.
     - Сара... - начал было  он  и  умолк.  Он  совершенно  не  знал,  что
говорить дальше. Внизу Денни проковылял шесть шагов, плюхнулся на землю  и
радостно гукнул, не теряя присутствия духа.
     - Да, - сказала она. - Не знаю, хорошо это или плохо. Я люблю  Уолта.
Он порядочный,  любить  его  легко.  Единственное,  на  что  я,  наверное,
способна, это отличить достойного человека от плохого. Дэн - тот парень, с
которым  я  встречалась  в  колледже,  -  был  из  плохих.  Ты   дал   мне
почувствовать совсем другое, Джонни. Без  тебя  я  никогда  не  смогла  бы
оценить Уолта.
     - Сара, ты не должна...
     - Нет, д о л ж  н  а,  -  возразила  она.  Голос  ее  стал  низким  и
напряженным. - Потому что такое говорится раз  в  жизни.  И  человек  либо
понимает тебя, либо нет, но в любом случае все сразу  становится  на  свои
места, потому что снова затевать  такой  разговор  уже  невмоготу.  -  Она
смотрела на него умоляюще. - Ты понимаешь?
     - Да, кажется, понимаю.
     - Я люблю тебя, Джонни, - сказала она. - И всегда любила. Я  пыталась
убедить  себя,  что  мы  разлучились  по  воле  божьей.  Не  знаю.   Разве
испорченная сосиска - это тоже воля божья? Или  те  двое,  мчащиеся  среди
ночи по шоссе? Единственное, чего  я  хочу...  -  Теперь  она  говорила  с
каким-то странным нажимом,  слова  ее  звенели  в  прохладном  октябрьском
воздухе, словно золотая пластинка под молотком чеканщика: -  Единственное,
чего я хочу, - это получить то, что было у нас отнято. - Голос ее дрогнул.
Она опустила глаза. - Хочу всей душой, Джонни. А ты?
     - Да, -  сказал  Джонни.  Он  протянул  руки,  но  Сара  отрицательно
покачала головой и отступила. Он смутился.
     - Только не при Денни, - сказала она. - Может, это и глупо, но только
я буду чувствовать себя так, будто изменяю мужу у него на глазах.  Я  хочу
испытать все, Джонни. - На щеках ее вновь появился очаровательный румянец,
он подействовал на Джонни опьяняюще. - Я хочу, чтобы ты  обнимал  меня,  и
целовал, и любил, - сказала она. Голос ее снова дрогнул, почти  оборвался.
- Наверное, это нехорошо, но я ничего не могу  с  собой  поделать.  Пускай
нехорошо, зато правильно. Справедливо.
     Он смахнул слезу, которая медленно сползала по ее щеке.
     - Один-единственный раз, да?
     Она кивнула.
     - Сейчас мы попробуем вернуть все, что потеряли за эти годы. Все, что
было бы, не случись непоправимое.  -  Она  подняла  глаза,  они  были  еще
зеленее, чем всегда, и полны слез. - Мы сможем вернуть все сразу, Джонни?
     - Нет, - улыбаясь, сказал он. - Но можем попытаться.
     Она с нежностью  взглянула  на  Денни,  который  безуспешно  старался
влезть на чурбак.
     - Когда он уснет, - сказала она.
     Они сидели на веранде и смотрели,  как  Денни  играет  во  дворе  под
бездонно голубым небом. Они  не  спешили,  казались  спокойными,  хотя  их
постепенно  охватывало  возбуждение  -  они  оба  это  чувствовали.   Сара
расстегнула пальто и села на качалку, закинув ногу на  ногу;  она  была  в
светло-голубом  шерстяном  платье,  волосы  в  беспорядке  раскинулись  по
плечам, их шевелил ветер. Румянец не сходил с ее щек. А высоко  в  небе  с
запада на восток плыли белые облака.
     Сара с Джонни болтали о разных пустяках  -  торопиться  было  некуда.
Впервые после выхода из комы Джонни не считал, что время - его враг. Отняв
у них главное, оно предоставило им эту маленькую отдушину,  и  теперь  они
могут использовать ее - ровно столько, сколько понадобится. Они говорили о
знакомых, которые поженились, о девушке из Кливс Милс, получившей  именную
стипендию, о независимом губернаторе штата Мэн.
     - Посмотри на него, - сказала Сара,  кивая  в  сторону  Денни.  Малыш
сидел на траве подле  решеток  для  плюща,  поставленных  Верой  Смит;  он
засунул в рот большой палец и сонно глядел на Сару и Джонни.
     Она достала с заднего сиденья "пинто" походную кроватку.
     - Можно его уложить на веранде? - спросила она Джонни. - Ведь  совсем
тепло. Пусть поспит на свежем воздухе.
     - На веранде  ему  будет  хорошо,  -  сказал  Джонни.  Она  поставила
кроватку в тени, уложила в нее сына и  закрыла  его  до  подбородка  двумя
одеяльцами.
     - Спи, малыш, - сказала она. Он улыбнулся ей и тут же закрыл глаза.
     - Вот и все? - спросил Джонни.
     - Вот и все, - согласилась Сара. Она подошла к нему и  обхватила  его
шею руками. Он услышал, как под платьем зашуршала нижняя юбка. -  Я  хочу,
чтобы ты поцеловал меня, - сказала счастливая Сара. - Я  ждала  пять  лет,
Джонни, когда ты снова меня поцелуешь.
     Он обнял ее за талию и осторожно поцеловал. Ее губы раскрылись.
     - Ах, Джонни, - сказала она, уткнувшись ему в шею. - Я люблю тебя.
     - Я тоже люблю тебя, Сара.
     - Куда мы пойдем? - спросила она, отстраняясь. Глаза ее стали  ясными
и темными, как изумруды. - Куда?

     В сарае за перегородкой, на свежем  сене,  он  расстелил  застиранное
армейское одеяло. Где-то наверху захлопали крыльями  ласточки,  но  затем,
объясняясь  на  своем  загадочном  наречии,  уселись  на  прежнее   место.
Запыленное оконце было обращено к фасаду дома. Сара  расчистила  глазок  и
посмотрела, как там Денни.
     - Все в порядке? - спросил Джонни.
     - Да. Лучше здесь.  В  доме  я  бы  чувствовала  себя  так...  -  Она
беспомощно поткала плечами.
     - Будто отец на нас смотрит?
     - Да. Это касается тебя и меня.
     - Без посторонних.
     - Без посторонних, - согласилась она. Она легла ничком, согнув ноги в
коленях, так что туфельки болтались в воздухе; щека уткнулась в  выцветшее
одеяло. Сбросила  туфельки,  сначала  одну,  потом  другую.  -  Расстегни,
Джонни.
     Он опустился на колени и расстегнул "молнию". В тишине это прозвучало
особенно громко. Ее спина казалась смуглой по сравнению с  белой  полоской
бикини. Он поцеловал ее между лопаток, и она вся подобралась.
     - Сара. - Шепотом.
     - Что?
     - Я должен тебе кое-что сказать.
     - Ну?
     - Во время одной из операций хирург по ошибке отхватил мне...
     Она шлепнула его по плечу.
     - Ты все тот же, Джонни. Еще скажи, что  у  тебя  был  друг,  который
свернул себе шею на карусели.
     - Точно.
     - Что-то не похоже, будто они тебя навек изуродовали. -  Она  поймала
его взгляд, глаза у нее так и светились. - Совсем не похоже. Проверим?
     Пряно  пахло  сеном.  Время  застыло.  Грубость  армейского   одеяла,
гладкость ее кожи, ее нагота... Он вошел в нее, как входят в старый, не до
конца забытый сон.
     -  Джонни...  о  боже...  -   В   голосе   нарастающее   возбуждение.
Ускоряющийся танец бедер. Слова откуда-то издалека. Ее волосы обжигали ему
плечо и грудь. Он зарылся в них с головой, потерялся в этом полумраке.
     Время застыло. Запах  сена.  Одеяло  грубой  выделки.  Старый  сарай,
слегка поскрипывающий, как оснастка корабля, на осеннем ветру. Слабый свет
пробивается сквозь щели  в  потолке,  расслаиваясь  на  десятки  солнечных
нитей, в которых пляшут частички мякины. Пляшут, кружатся.
     Она выкрикнула. В какой-то миг она выкрикнула его  имя,  еще  раз,  и
еще, и еще - как будто заклинала. Ее ноготки вдруг вонзились в него. Вот и
откупорено старое вино, вино прекрасного урожая.
     Потом они сидели у окна, смотрели во двор. Сара набросила  платье  на
голое тело и ненадолго оставила его одного. Он сидел, ни о чем  не  думая,
достаточно было и того, что он видит, как она появилась в другом оконце  и
направилась через двор к крыльцу. Она наклонилась над  детской  кроваткой,
поправила одеяла. Когда она возвращалась, ветер развевал ее волосы,  ловил
за подол платья.
     - Он поспит еще полчасика, - сказала она.
     - Правда? - улыбнулся Джонни. - Я, пожалуй, тоже посплю.
     Она провела босой ногой, одними пальцами, по его животу.
     - Только попробуй.
     И все повторилось, только на этот раз она сидела, почти в молитвенной
позе, - голова склоненная, волосы закрывают лицо... И вот все кончено.

     - Сара...
     - Нет, Джонни. Не говори ничего. Пора.
     - Я только хотел сказать, какая ты красивая.
     - Правда?
     - Правда, - ласково сказал он. - Милая Сара.
     - Мы все вернули? - спросила она.
     Джонни улыбнулся.
     - Мы сделали все, что могли.

     Вернувшись домой из Уэстбрука, Герберт как будто не удивился,  увидев
Сару. Он поздоровался с ней, повозился с ребенком и упрекнул Сару  за  то,
что не приезжала с сыном раньше.
     - У него ваши волосы и цвет лица, - сказал Герберт. -  Думаю,  что  и
глаза будут такие же, когда перестанут меняться.
     - Лишь бы умом пошел в отца, -  сказала  Сара.  Она  надела  передник
поверх голубого шерстяного платья. Солнце садилось. Еще минут двадцать,  и
будет совсем темно.
     - Вообще-то стряпней у нас занимается Джонни, - сказал Герберт.
     - Разве ее остановишь? Пришлось уступить силе.
     - Может, оно и лучше, -  сказал  Герберт.  -  А  то  от  тебя,  кроме
франко-американских спагетти, ничего не дождешься.
     Джонни  швырнул  в  отца   журналом,   и   Денни   залился   высоким,
пронзительным смехом, который отдавался во всех уголках дома.
     НЕУЖЕЛИ ОТЕЦ ВСЕ ПОНЯЛ? - спрашивал себя Джонни. У меня, наверно, это
на лице написано. Потом, когда в чуланчике отец искал коробку  со  старыми
игрушками Джонни, которые Герберт не  позволил  Вере  раздаривать,  Джонни
решил: НАВЕРНОЕ, ОН ПОНИМАЕТ.
     Они ужинали. Герберт спросил Сару, что делает Уолт  в  Вашингтоне,  и
она ответила, что муж отправился на конференцию по поводу земель,  которые
индейцы требуют обратно; на таких совещаниях, сказала она, республиканцы в
основном выясняют, куда дует ветер.
     - Большинство политиков, с которыми Уолт встречается,  уверены,  что,
если в будущем году выдвинут Рейгана  вместо  Форда,  это  будет  означать
смерть партии, - сказала Сара. - А если Великая старая  партия  умрет,  то
Уолт не сможет баллотироваться на место Билла Коэна  в  семьдесят  восьмом
году, когда Коэн будет претендовать на место Билла Хатауэя в сенате.
     Герберт  наблюдал,  как  Денни  старательно  поглощает  фасоль,  один
стручок за другим, пуская в дело все свои шесть зубов.
     - Не думаю, что у Коэна хватит терпения ждать до  семьдесят  восьмого
года, чтобы попасть в сенат. Он выступит против Маски в будущем году.
     - Уолт говорит, что Коэн не такой уж болван, -  сказала  Сара.  -  Он
подождет. Уолт считает, что его собственный шанс не за горами, и я начинаю
ему верить.
     После ужина они сидели в гостиной, и разговор ушел от  политики.  Они
смотрели, как Денни играет со старыми деревянными машинками и грузовиками,
которые молодой еще Герберт Смит смастерил для своего сына двадцать пять с
лишним лет назад. Молодой  еще  Герберт  Смит,  муж  крепкой,  добродушной
женщины, выпивавшей иногда вечером бутылочку пива "Черная марка".  У  него
не было ни сединки в волосах, он связывал с сыном большие надежды.
     ОН, КОНЕЧНО ЖЕ, ПОНИМАЕТ, думал Джонни, отпивая кофе. ЗНАЕТ ОН ИЛИ НЕ
ЗНАЕТ, ЧТО ПРОИЗОШЛО МЕЖДУ МНОЙ И САРОЙ СЕГОДНЯ ДНЕМ, ПОДОЗРЕВАЕТ  ИЛИ  НЕ
ПОДОЗРЕВАЕТ,  ЧТО  МОГЛО  ПРОИЗОЙТИ,  ОН  ПОНИМАЕТ  ГЛАВНОЕ:  ЭТО  БОЛЬШОЙ
САМООБМАН. НИ ИЗМЕНИТЬ, НИ ИСПРАВИТЬ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ, МОЖНО ЛИШЬ  ПОПЫТАТЬСЯ
ПРИМИРИТЬСЯ. СЕГОДНЯ ДНЕМ  МЫ  С  НЕЙ  ЗАКЛЮЧИЛИ  БРАЧНЫЙ  СОЮЗ,  КОТОРОГО
НИКОГДА НЕ БУДЕТ. И ВОТ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ОТЕЦ ИГРАЕТ СО СВОИМ ВНУКОМ.
     Джонни   вспомнил   о   Колесе   удачи   -   вот   оно   замедляется,
останавливается.
     ЗЕРО. ВСЕ ПРОИГРЫВАЮТ.
     Подкралось уныние, гнетущее чувство безысходности, но он отогнал  его
прочь. Еще не время грустить; во всяком случае, не сейчас.
     В половине  девятого  Денни  стал  капризничать,  сердиться,  и  Сара
сказала:
     - Пора нам ехать, ребята. По дороге в  Кеннебанк  он  может  пососать
свою бутылочку. Мы и трех миль не проедем, как он отключится.  Спасибо  за
прием. - Ее блестящие зеленые глаза на мгновение нашли глаза Джонни.
     - Это вам спасибо, - сказал Герберт, вставая. - Правда, Джонни?
     - Правда, - сказал тот. - Я помогу тебе отнести кроватку, Сара.
     В дверях Герберт поцеловал Денни в макушку  (малыш  захватил  в  свой
пухлый кулачок нос Герберта и стал его давить так, что у отца Джонни глаза
наполнились слезами), а Сару в щеку.  Джонни  отнес  кроватку  к  красному
"пинто", и Сара дала ему  ключи,  чтобы  он  мог  все  сложить  на  заднее
сиденье.
     Когда он с этим покончил, она стояла у передней дверцы и смотрела  на
него.
     - Мы сделали все, что смогли, - сказала она и слегка  улыбнулась.  Но
по блеску ее глаз он понял, что она готова опять расплакаться.
     - Было совсем неплохо, - сказал Джонни.
     - Ну что, будем видеться?
     - Не знаю, Сара. А ты как думаешь?
     - Нет, пожалуй. Это было бы слишком просто, правда?
     - Да, довольно просто.
     Она подошла и потянулась, чтобы поцеловать его в щеку. Он  чувствовал
запах ее волос, чистых и душистых.
     - Будь здоров, - прошептала она. - Я буду думать о тебе.
     - Всего тебе, Сара, - сказал он и провел  пальцем  по  ее  носу.  Она
повернулась, села за руль - эффектная молодая женщина, муж которой идет  в
гору. Через год они будут ездить уже не на "пинто", подумал Джонни.
     Зажглись фары, мотор застучал, точно швейная  машинка.  Сара  махнула
Джонни рукой,  и  автомобиль  тронулся  с  места.  Джонни  стоял  рядом  с
чурбаком, засунув руки в карманы, и смотрел  ей  вслед.  В  сердце  словно
что-то закрылось. Но это казалось не таким уж важным. Совсем не  важным  -
вот что было хуже всего.
     Он подождал, пока не скрылись из виду задние фонари,  затем  поднялся
по ступенькам веранды и вошел в дом. Отец сидел в высоком кресле-качалке в
гостиной. Телевизор был выключен. Он смотрел на игрушки, которые  нашел  в
чулане и которые теперь валялись на ковре.
     - Рад  был  повидать  Сару,  -  сказал  Герберт.  -  Вы  с  ней...  -
последовало секундное, почти незаметное колебание. - Хорошо провели время?
     - Да, - сказал Джонни.
     - Она еще приедет?
     - Нет, не думаю.
     Они смотрели друг на друга.
     - Ну что ж, может, оно и к лучшему, - сказал наконец Герберт.
     - Да. Может и так.
     - Твои игрушки, - сказал Герберт, становясь на колени и собирая их. -
Я отдал целую кучу Лотте Гедроу, когда она родила двойню, но  кое-что  еще
осталось. Я их припрятал.
     Одну за другой он осматривал игрушки, вертел в руках  и  укладывал  в
коробку. Гоночный  автомобиль.  Бульдозер.  Полицейская  машина.  Пожарная
машинка, с которой слезла почти вся краска в том  месте,  где  ее  хватала
маленькая ручонка. Он отнес их в чулан и снова спрятал.
     Джонни расстался с Сарой Хэзлит на целых три года.

     В тот год снег выпал рано. К первому ноября он  покрыл  землю  ковром
дюймов в  шесть,  так  что  перед  прогулками  к  почтовому  ящику  Джонни
приходилось надевать старые зеленые сапоги на каучуковой подошве и  старую
штормовку. Две недели назад Дейв Пелсен прислал  ему  тексты,  по  которым
предстояло работать в январе, и  Джонни  уже  начал  составлять  примерные
планы уроков. Он с нетерпением ждал возвращения в школу. Дейв подыскал ему
и квартиру - на Хауленд-стрит в  Кливс  Милс.  Хауленд-стрит,  24.  Джонни
положил листок с адресом в бумажник, потому что  улица  и  номер  дома,  к
большому его раздражению, то и дело вылетали из головы.
     День стоял пасмурный, по небу плыли низкие облака, столбик термометра
держался чуть ниже двадцати градусов по Фаренгейту. Когда Джонни вышел  на
подъездную дорожку, закружились первые снежинки. Рядом никого не  было,  и
Джонни без смущения высунул язык, чтобы  поймать  снежинку.  Он  почти  не
хромал и чувствовал себя отлично. Последние две недели, а то и больше  его
ни разу не мучили головные боли.
     Почта состояла из рекламного листка, журнала "Ньюс-уик" и  маленького
плотного конверта, адресованного Джону Смиту, но  без  имени  отправителя.
Джонни вскрыл его на обратном пути, сунув остальное в задний карман  брюк.
Он вытащил листок газетной бумаги, увидел сверху  название  "Потусторонний
взгляд" и остановился на полдороге.
     Это была третья страница журнала за прошлую неделю. Центральное место
занимала "разоблачительная" история про симпатягу комика из телевизионного
детектива; в свое время его  дважды  выгоняли  из  школы  (двенадцать  лет
назад)  и  раз  арестовывали  за  хранение  кокаина  (шесть  лет   назад).
Свеженькая новость для американских  домохозяек.  Еще  там  была  зерновая
диета, фотография вундеркинда и рассказ о  девятилетней  девочке,  чудесно
исцеленной в Лурде от церебрального  паралича  (ВРАЧИ  ОЗАДАЧЕНЫ,  ликующе
возвещал заголовок). Внизу страницы  помещалась  отчеркнутая  заметка  без
подписи под названием "ЯСНОВИДЯЩИЙ" ИЗ МЭНА ПРИЗНАЕТСЯ В ОБМАНЕ.
     "ПОТУСТОРОННИЙ ВЗГЛЯД" ВСЕГДА СЧИТАЛ СВОЕЙ ГЛАВНОЙ ЗАДАЧЕЙ НЕ  ТОЛЬКО
ДАВАТЬ  ЧИТАТЕЛЯМ  ИСЧЕРПЫВАЮЩУЮ  ИНФОРМАЦИЮ  ОБ   ЭКСТРАСЕНСАХ,   КОТОРЫХ
ИГНОРИРУЕТ ТАК НАЗЫВАЕМАЯ "БОЛЬШАЯ ПРЕССА", НО  И  РАЗОБЛАЧАТЬ  ЖУЛИКОВ  И
ШАРЛАТАНОВ, ДО СИХ  ПОР  МЕШАЮЩИХ  ОФИЦИАЛЬНОМУ  ПРИЗНАНИЮ  ПАРАНОРМАЛЬНЫХ
ЯВЛЕНИЙ.
     ОДИН ИЗ ТАКИХ  ЖУЛИКОВ  НЕДАВНО  ПРИЗНАЛСЯ  В  ОБМАНЕ  КОРРЕСПОНДЕНТУ
НАШЕГО ЖУРНАЛА. ЭТОТ, С ПОЗВОЛЕНИЯ СКАЗАТЬ, "ЯСНОВИДЯЩИЙ",  ДЖОН  СМИТ  ИЗ
ПАУНАЛА, ШТАТ МЭН, СКАЗАЛ: "ВСЕ  БЫЛО  ПОДСТРОЕНО  С  ЦЕЛЬЮ  ОПЛАТИТЬ  МОИ
БОЛЬНИЧНЫЕ СЧЕТА.  А  ЕСЛИ  МНЕ  УДАСТСЯ  СОСТРЯПАТЬ  КНИЖОНКУ,  Я  ПОЛУЧУ
ДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ РАЗДЕЛАТЬСЯ С ДОЛГАМИ И БЕЗБЕДНО ПРОЖИТЬ ЕЩЕ  ПАРУ  ЛЕТ.
НЫНЧЕ ЛЮДИ ПОВЕРЯТ ЧЕМУ УГОДНО, ТАК ПОЧЕМУ БЫ МНЕ НЕ ПРИПРАВИТЬ  СВОЮ  ЕДУ
ХОРОШЕЙ ПОДЛИВКОЙ?" Тут Смит ухмыльнулся.
     БЛАГОДАРЯ  "ПОТУСТОРОННЕМУ  ВЗГЛЯДУ",  КОТОРЫЙ  ВСЕГДА   ПРЕДУПРЕЖДАЛ
ЧИТАТЕЛЕЙ,  ЧТО  НА  ОДНОГО  НАСТОЯЩЕГО  ЯСНОВИДЯЩЕГО  ПРИХОДИТСЯ  ПО  ДВА
САМОЗВАНЦА, ПОДЛИВКА ДЖОНУ СМИТУ НЕ  ДОСТАЛАСЬ.  И  МЫ  ПОДТВЕРЖДАЕМ  СВОЕ
ОБЕЩАНИЕ ВЫСЛАТЬ  1000  ДОЛЛАРОВ  КАЖДОМУ,  КТО  УЛИЧИТ  ЛЮБОГО  ИЗ  НАШИХ
ЗНАМЕНИТЫХ ЯСНОВИДЯЩИХ В ОБМАНЕ.
     ОБМАНЩИКИ И ШАРЛАТАНЫ, БЕРЕГИТЕСЬ!
     Джонни перечитал  заметку  дважды;  снег  уже  повалил  хлопьями.  Он
невольно усмехнулся. Да, недремлющая  пресса  не  любит,  подумал  Джонни,
когда какой-то Джон Смит спускает ее представителя с лестницы.  Он  вложил
вырванную страницу в конверт и сунул  его  в  задний  карман,  где  лежала
остальная почта.
     - Дис, - сказал он вслух, - надеюсь, твои синяки еще не прошли.
     Спустя около месяца все  вроде  бы  забылось.  Джонни  отправился  на
совещание учителей, приступавших к занятиям в середине года, с  тем  чтобы
заодно и отвезти вещи на новую квартиру, которая оказалась  маленькой,  но
вполне пригодной для жилья.
     Он поехал в отцовской  машине,  и  когда  уже  готов  был  тронуться,
Герберт спросил:
     - Ты не боишься? Не боишься вести машину? Джонни покачал  головой.  В
последнее время воспоминания о дорожном происшествии мало беспокоили  его.
Если что и должно случиться с ним, все равно случится. В глубине  души  он
был уверен, что молния не ударит второй раз в то же место, -  конечно  же,
он не погибнет в автомобильной катастрофе.
     И в самом деле, долгая поездка прошла тихо и  спокойно,  а  на  самом
совещании царила совершенно домашняя атмосфера. Все  его  старые  коллеги,
еще продолжавшие преподавать в школе Кливс Милс, подходили, чтобы пожелать
ему здоровья и  счастья.  Но  он,  конечно,  заметил,  что  лишь  немногие
обменялись с ним рукопожатиями,  и  он  ощущал  некоторую  сдержанность  и
настороженность во взглядах. Наверное,  показалось,  убеждал  он  себя  по
дороге домой. А если нет, ну и пусть... в этом даже есть что-то  забавное.
Жаль, что они не читают "Потусторонний взгляд", а  то  бы  знали,  что  он
обманщик и нечего его бояться.
     После совещания ему пришлось вернуться в  Паунал  и  ждать  окончания
рождественских каникул. Бандероли с  вещами  приходить  перестали,  словно
кто-то поставил на их пути невидимый заслон, -  вот  она,  сила  печатного
слова, сказал Джонни отцу. Их  сменил  короткий  поток  рассерженных  -  в
основном анонимных -  писем  и  открыток  от  людей,  которые  сочли  себя
обманутыми.
     "Згарите в А-Д-У! за свои грязные планы  абжулить  наши  Американские
Штаты, - гласило типичное послание. Оно было написано  на  измятом  листке
почтовой бумаги отеля "Рамада" и отправлено из Йорка, штат Пенсильвания. -
Вы просто Жулик-Трюкач и грязное вонючее дерьмо.Спасибо  журналу,  который
раскусил вас. Вам должно быть стыдно за  себя,  Сэр.  По  Библии  обычного
грешника бросят в Озеро ОГНЯ, и он ищезнет там,  а  ЛЖЫВЫЙ  ПРАРОК!  будет
гореть  вечно  и  ВСЕГДА!  Это  вы  Лжывый  Прарок,  который  продал  свою
Бессмертную Душу за несколько дешевых монет. И это конец моего письма и  я
надеюсь для вашего же блага  никогда  не  поймать  вас  на  Улицах  вашего
Родного Города. Остаюсь ДРУГОМ (Бога, а не вашим, Сэр)!"
     После появления заметки в "Потустороннем взгляде"  за  двадцать  дней
пришло  десятка  два  писем  такого  же  примерно  содержания.   Несколько
проходимцев  пожелали  стать  партнерами  Джонни.   "Я   был   ассистентом
фокусника,  -  похвалялся  один  из  корреспондентов,  -  и  мог  запросто
вытряхнуть старую шлюху  из  корсета.  Если  вы  репетируете  какой-нибудь
телепатический трюк, я вам очень пригожусь!"
     А затем  поток  писем  иссяк,  так  же  как  ранее  поток  коробок  и
бандеролей. Однажды, в конце ноября Джонни открыл почтовый ящик и в третий
раз подряд ничего в нем не нашел; он повернул  обратно  и  вдруг  вспомнил
предсказание Энди Уорола: для каждого американца наступает день, когда  он
может прославиться на пятнадцать минут.  Судя  по  всему,  его  пятнадцать
минут пришли и ушли, и никто на свете не радовался этому больше,  чем  сам
Джонни.
     Но, как показали события, радоваться ему было рано.

     - Смит? - спросил голос в телефонной трубке. - Джон Смит?
     - Да. - Голос был незнакомый, но  человек  явно  не  ошибся  номером.
Странно, ведь отец три месяца назад поменял номер  телефона.  Приближалось
рождество, в углу гостиной стояла елка в старой крестовине,  изготовленной
Гербертом, когда Джонни был еще ребенком. За окном валил снег.
     - Моя фамилия Баннерман. Шериф Джордж Баннерман из  Касл-Рока.  -  Он
откашлялся. - У меня, как бы это сказать... предложение к вам.
     - Кто вам дал этот номер? Баннерман снова откашлялся.
     - Ну, положим, я мог бы узнать его, все-таки я работаю  в  полиции  и
расследую одно дело. Но на самом деле мне его  дал  ваш  друг.  Доктор  по
фамилии Вейзак.
     - Сэм Вейзак дал вам мой номер?
     - Так точно.
     Джонни,  совершенно  ошеломленный,  присел  возле  телефона.   Теперь
фамилия Баннерман начала ему о чем-то говорить. Совсем недавно он встретил
ее в статье, опубликованной в воскресном приложении. Баннерман был шерифом
графства Касл, расположенного значительно западнее Паунала, в районе озер.
КаслРок, центр графства, находился милях в тридцати от Норуэя  и  двадцати
от Бриджтона.
     - Ведете расследование? - спросил он.
     - Пожалуй, что так. Я подумал: не посидеть ли нам за чашечкой кофе...
     - Что-нибудь с Сэмом?
     - Нет. Доктор Вейзак не имеет к этому отношения, - сказал  Баннерман.
- Он позвонил мне и назвал ваше имя. Было это... э-э... месяц назад, а  то
и больше. Честно говоря, я решил, что он спятил. А теперь мы  сами  голову
сломали.
     - Из-за чего? Мистер... шериф Баннерман, я не понимаю, о чем вы.
     - Нам,  правда,  лучше  бы  встретиться  за  чашкой  кофе,  -  сказал
Баннерман. - Может, сегодня  вечером?  На  Главной  улице  Бриджтона  есть
славное местечко под названием "У Джона". Это как  раз  на  полпути  между
нашими городками.
     - Нет, извините, - сказал Джонни. - Я должен знать, о чем идет  речь.
И почему доктор Вейзак не позвонил сам?
     - Очевидно, вы не читаете газет, - вздохнул Баннерман.
     Но он ошибался. С тех пор как Джонни пришел в сознание, он  заставлял
себя читать все газеты, стараясь наверстать упущенное. И совсем недавно он
встречал фамилию Баннермана. Совершенно точно. Баннерман попал в  какой-то
переплет из-за...
     Джонни отвел руку с телефонной трубкой и, взглянув на  нее,  внезапно
все понял. Он смотрел на нее так,  как  человек  смотрит  на  змею,  вдруг
сообразив, что она ядовитая.
     - Мистер Смит? - еле слышно прокричала трубка. - Алло? Мистер Смит?
     - Слушаю, - сказал Джонни, вновь приложив трубку к уху. Его распирала
глухая злость на Сэма Вейзака, Сэма, который только нынешним летом твердил
ему, чтобы он не высовывался, а сам за его спиной наговорил бог знает чего
первому встречному.
     - Вы звоните по поводу задушенных, да?
     Баннерман долго колебался. Затем спросил:
     - Мы могли бы встретиться, мистер Смит?
     - Нет. Совершенно исключено. - Глухая  злость  внезапно  переросла  в
ярость. И не только в ярость. Джонни стало страшно.
     - Мистер Смит, это очень важно. Сегодня...
     - Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.  И  потом,  разве  вы  не
читаете этот дурацкий "Потусторонний взгляд"? Я же самозванец.
     - Доктор Вейзак сказал...
     - Он не имел права ничего говорить! - закричал Джонни. Его трясло.  -
Прощайте! - Он бросил трубку на рычаг и быстро отошел от  телефона,  будто
это могло помешать новому звонку. Он чувствовал, как в висках  зарождается
головная боль. Глухие толчки. Не позвонить ли матери  Сэма  в  Калифорнию,
подумал он. Сказать ей, что у нее есть сынок. И сообщить, как связаться  с
ним. Око за око.
     Вместо этого он  вытащил  из  ящика  телефонный  справочник,  отыскал
рабочий телефон Сэма в Бангоре и набрал номер. Едва на другом конце  линии
раздался звонок, как он, испугавшись, повесил трубку.  Зачем  Сэм  устроил
ему это? Зачем, черт возьми?
     Он взглянул на рождественскую елку.
     Все те же старые игрушки. Два дня назад они с  отцом  принесли  их  с
чердака, вытащили из мягких бумажных оберток и повесили на елку. Вот  ведь
как забавно с этими елочными игрушками. Когда человек вырастает, мало  что
остается из вещей, окружавших его  в  детстве.  Все  на  свете  преходяще.
Немногое может служить и детям и взрослым.  Одежда  переходит  кому-то  по
наследству или передается в Армию спасения; из часов с  утенком  Дональдом
на   циферблате   выскакивает   заводная   пружинка;   ковбойские   сапоги
изнашиваются. Вместо бумажника, который ты сам смастерил в летнем  лагере,
появился другой, из настоящей кожи, а свою красную коляску и велосипед  ты
променял на взрослые  игрушки  -  автомобиль,  теннисную  ракетку,  модную
приставку для игры  в  хоккей  по  телевизору.  Мало  что  сохраняется  от
детства. Несколько книг,  счастливая  монетка,  коллекция  марок,  которая
уцелела и пополнилась.
     Да еще игрушки для рождественской елки в доме родителей.
     Из года в год все те же облупившиеся ангелы и та же звезда из фольги,
которой увенчивали елку; небольшой жизнестойкий  взвод  стеклянных  шаров,
уцелевших из целого батальона (мы не забудем геройски павших, подумал  он;
один погиб, сжатый рукой ребенка, другой выскользнул у отца, когда тот его
вешал, и хлопнулся об пол,  а  третий,  красный,  с  Вифлеемской  звездой,
каким-то загадочным образом оказался  вдруг  разбитым,  когда  однажды  мы
достали игрушки с чердака, и я долго горько плакал), а вот  и  крестовина.
Но иногда, размышлял Джонни, рассеянно потирая виски, было  бы,  наверное,
лучше, милосерднее совсем порвать с этими последними отголосками прошлого.
Старые книги уже никогда не взволнуют тебя так, как в детстве.  Счастливая
монетка не уберегла тебя  от  ударов,  издевок  и  обыденности.  Глядя  на
елочные игрушки, вспоминаешь, что когда-то  здесь  хозяйничала  мать;  она
всех  учила  наряжать  елку;  должно  быть,  ей  нравилось  изводить  тебя
указаниями: "немного выше", или "немного ниже",  или  "по-моему,  дорогой,
слишком много мишуры слева", -  а  ты  тихо  закипал.  Глядя  на  игрушки,
сознаешь, что на сей раз мы развешивали их вдвоем, потому что мать сошла с
ума и умерла, а хрупкие  шары  по-прежнему  здесь,  украшают  новую  елку,
срубленную в небольшом лесочке за домом, и разве  ты  не  слышал,  что  на
рождество приходится больше самоубийств, чем в любое  другое  время  года?
Стоит ли удивляться!
     КАКУЮ СИЛУ ДАЛ ТЕБЕ ГОСПОДЬ, ДЖОННИ.
     Ну да, конечно, господь бог неподражаем. Он вышиб меня через ветровое
стекло такси, я сломал ноги и пролежал почти  пять  лет  в  коме,  а  трое
других людей погибли на месте. Моя девушка вышла замуж. У нее сын, который
мог быть моим, от юриста, лезущего из кожи вон, чтобы попасть в конгресс и
там вместе со  всей  честной  компанией  кататься  на  большом  игрушечном
электропоезде. Стоит мне пробыть на ногах два часа подряд, и уже  ощущение
такое, будто кто-то взял огромную спицу и Вогнал ее мне в пятку до  самого
паха. Господь бог - просто шутник. Большой шутник, он  создал  не  мир,  а
какую-то комическую оперу, в которой стеклянный шар живет дольше, чем  ты.
Славный мир и во главе поистине первоклассный бог. Он, по-видимому, был на
нашей стороне во время вьетнамской войны, потому  что  так  он  правит  от
сотворения мира. ОН ПОРУЧИЛ ТЕБЕ МИССИЮ, ДЖОННИ.
     Вытащить из дерьма  какого-то  провинциального  олуха,  полицейского,
чтобы его переизбрали в будущем году?
     НЕ БЕГИ ОТ НЕЕ, ДЖОННИ. НЕ ПРЯЧЬСЯ В ПЕЩЕРЕ.
     Он потер виски. Ветер усиливался. Скоро отец пойдет домой с работы. В
такую погоду надо быть поосторожнее.
     Джонни встал,  натянул  толстый  свитер  и  вышел.  Изо  рта  повалил
морозный пар. Он  направился  в  сарай.  Слева  высилась  поленница  дров,
которые Джонни  наколол  совсем  недавно,  осенью;  дрова  были  аккуратно
распилены по размеру печки. Рядом стоял ящик  со  щепой,  а  по  соседству
валялась кипа старых газет. Он присел и начал их перебирать.  Руки  быстро
онемели, но он продолжал листать и нашел то, что искал. Воскресную  газету
трехнедельной давности.
     Он принес ее в дом, разложил на кухонном столе и начал просматривать.
Нашел интересовавшую его статью и присел, чтобы перечитать ее.
     Статью  сопровождало  несколько  фотографий:  на  одной  была   видна
старуха, запирающая дверь; на другой -  полицейская  машина  на  безлюдной
улице; еще на двух - почти пустые магазины.  Заголовок  гласил:  ОХОТА  ЗА
ДУШИТЕЛЕМ ИЗ КАСЛРОКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ... И ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
     Пять лет назад, говорилось в статье, молодая  женщина  Альфа  Фречет,
служившая  в  местном  ресторане,  возвращаясь  с   работы   домой,   была
изнасилована и задушена. Прокуратура штата  и  полиция  Касл-Рока  провели
совместное  расследование.  Результат  -  нулевой.  На  следующий  год   в
маленькой квартирке на третьем  этаже  дома  по  Карбайн-стрит  в  том  же
Касл-Роке была найдена пожилая женщина - тоже изнасилованная и задушенная.
Месяцем позже убийца снова дал о себе знать:  на  сей  раз  жертвой  стала
ученица средней школы.
     Новое, более тщательное расследование с  привлечением  ФБР  также  не
дало результатов. На следующих выборах шерифа  Карла  М.  Келсо,  главного
стража порядка  в  графстве  чуть  ли  не  со  времен  гражданской  войны,
прокатили и на его место избрали Джорджа Баннермана, он выплыл  на  гребне
активной кампании под лозунгом: "Поймать душителя из Касл-Рока".
     Прошло два года. Преступника не поймали, но убийства прекратились.  А
в январе двое мальчишек нашли тело семнадцатилетней Кэрол  Данбаргер.  Она
числилась пропавшей без вести  с  тех  пор,  как  родители  заявили  о  ее
исчезновении. В шкале с ней без конца что-то случалось - она опаздывала на
уроки, пропускала занятия, два  раза  была  уличена  в  мелких  магазинных
кражах, а однажды убежала  из  дома  и  добралась  до  самого  Бостона.  И
Баннерман, и полиция штата полагали,  что  Кэрол  голосовала  на  шоссе  и
убийца взялся ее подвезти. В  середине  зимы  наступила  оттепель,  она  и
помогла  обнаружить  тело  девушки  -  его  нашли  двое   мальчишек   близ
Стриммерской протоки. Главный  патологоанатом  штата  сказал,  что  смерть
наступила примерно двумя месяцами ранее.
     Наконец, второго ноября произошло еще одно  убийство.  Жертвой  стала
Этта Рингголд, учительница начальной школы Касл-Рока. В  городе  ее  очень
любили. Всю жизнь она была прихожанкой местной методистской церкви,  имела
ученую степень, пользовалась влиянием в благотворительных  организациях  и
обожала  Роберта  Браунинга.  Ее  тело  нашли  в  трубе,  проложенной  под
неасфальтированной, почти непроезжей дорогой. По всей северной части Новой
Англии пронеслась волна возмущения в  связи  с  убийством  мисс  Рингголд.
Вспоминали Альберта де Сальво, бостонского душителя, однако эти  параллели
никоим образом не могли утихомирить разбушевавшиеся страсти. Масла в огонь
подлила газета "Юнион лидер", издаваемая Уильямом Лейбом  в  не  таком  уж
далеком   Манчестере,   штат   Нью-Гэмпшир;   редакционная   статья   была
озаглавлена: "БЕЗДЕЛЬНИКИ ПОЛИЦЕЙСКИЕ ИЗ СОСЕДНЕГО ШТАТА".
     В старой, почти шестинедельной давности газете, впитавшей запах сарая
и дров, приводились заявления двух местных психиатров, которые согласились
прояснить ситуацию при условии, что их имена не будут названы. Один из них
упомянул  особый  вид  сексуального  извращения  -  стремление   совершать
насильственное действие  в  момент  оргазма.  Прелестно,  подумал  Джонни,
поморщившись. Он душил свои жертвы, когда наступал оргазм.
     Головная боль давала себя знать все сильнее.
     Другой психиатр обратил внимание на тот факт, что  все  пять  убийств
были  совершены   в   конце   осени   либо   в   начале   зимы.   И   хотя
маниакально-депрессивная личность не подпадает ни под какую твердую схему,
перепады настроения у маньяка, как правило, связаны со сменой времен года.
У преступника мог быть "спад" агрессивности с середины апреля примерно  до
конца августа, а затем она начинала нарастать, достигая  своего  "пика"  к
моменту совершения убийств.
     В период  маниакального,  или  "пикового",  состояния  этот  человек,
по-видимому, сексуально крайне возбудим, активен, склонен к риску и уверен
в своей безнаказанности.  "Он,  вероятно,  убежден,  что  полиция  его  не
поймает", - заключил анонимный психиатр. Статья заканчивалась словами:  "И
пока убийца не ошибся в своих расчетах".
     Джонни положил газету и взглянул  на  часы.  Отец  вернется  домой  с
минуты на минуту, если только не застрянет из-за снега. Джонни  подошел  к
печке и сунул газету в огонь.
     НЕ МОЕ ДЕЛО. ВСЕ РАВНО, ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ СЭМА ВЕЙЗАКА.
     НЕ ПРЯЧЬСЯ В ПЕЩЕРЕ, ДЖОННИ.
     Он не прятался, совсем нет.  Просто  так  уж  случилось,  что  с  ним
довольно жестоко обошлись. Потерять целый кусок жизни - разве это не  дает
право самому стать жестким?
     АХ, ТАК ТЫ СЕБЯ ЖАЛЕЕШЬ?
     - К чертовой матери, -  пробормотал  Джонни.  Он  подошел  к  окну  и
выглянул на улицу. За сплошной пеленой снега ничего не было видно.  Джонни
надеялся, что с отцом будет все в порядке, а еще он надеялся, что  Герберт
вскоре появится и положит конец этому бессмысленному  самокопанию.  Джонни
снова подошел к телефону и постоял в нерешительности.
     Жалел себя Джонни или нет, а все-таки он потерял немалую часть жизни.
Можно сказать, лучшую часть. Он многое сделал, чтобы снова  обрести  себя.
Разве он не заслужил самого обыкновенного уединения?  Разве  он  не  имеет
права на то, о чем мечтал несколько минут назад, - на обыкновенную жизнь?
     ЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, МОЙ ДОРОГОЙ.
     Может, и так, зато существует необыкновенная жизнь.  Перебирать  вещи
людей  и  внезапно  узнавать  про  их  мелкие  страхи,  ничтожные   тайны,
незначительные победы - поистине необыкновенная жизнь. Это уже не  талант,
а проклятие.
     Предположим, он встретится с шерифом. Но ведь нет  никакой  гарантии,
что он сможет ему помочь. Даже, предположим, он  сможет.  Предположим,  он
подаст ему убийцу на тарелочке с голубой каемочкой. Повторится  больничная
пресс-конференция - тот же цирк, только возведенный в чудовищную степень.
     Сквозь головную боль начала пробиваться  навязчивая  песенка,  скорее
какие-то ее звонкие обрывки. Эту песенку пели в воскресной школе в  раннем
детстве: "Огонек в моей груди... ты свети, всегда свети... огонек  в  моей
груди... ты свети, всегда свети... ты свети, свети, свети..."
     Он поднял трубку и набрал  служебный  номер  Вейзака.  Сейчас,  после
пяти, это почти безопасно. Вейзак уже ушел с работы, а свой домашний номер
знаменитые неврологи в справочники не дают. После шести или  семи  длинных
гудков Джонни собирался уже положить трубку, но тут Сэм ответил:
     - Да? Алло?
     - Сэм?
     - Джон Смит? - В голосе Сэма, несомненно, звучало удовольствие, но  в
то же время и какое-то беспокойство.
     - Да, это я.
     - Как вам нравится эта погодка? - спросил Вейзак,  пожалуй,  чересчур
уж бодро. - У вас идет снег?
     - Да.
     - Здесь он начался всего час назад. Говорят... Джон? Вы звоните из-за
шерифа? Вы расстроены?
     - Да, я разговаривал с шерифом, - сказал Джонни, - и хочу знать, что,
собственно произошло. Почему вы дали ему мой телефон? Почему не обратились
ко мне и не сказали, что вам нужно... почему вообще не  связались  сначала
со мной и не спросили моего согласия?
     Вейзак вздохнул.
     - Джонни, я бы мог вам соврать, но не буду. Я  не  обратился  к  вам,
потому что боялся, что вы откажетесь. И не позвонил вам после разговора  с
шерифом, потому что он поднял меня на смех. Если человек смеется над  моим
предложением, я заключаю, что оно отвергнуто.
     Джонни потер свободной рукой висок и закрыл глаза.
     - Но почему, Сэм? Вы же знаете, как  я  к  этому  отношусь.  Вы  сами
говорили, чтобы я не высовывался, пока не утихнут слухи. Это ваши слова.
     - Все дело в газетной заметке, - признался  Сэм.  -  Я  сказал  себе:
Джонни живет в тех краях. И еще я сказал себе: пять убитых женщин. Пять. -
Вейзак был явно смущен, он говорил медленно, с  остановками.  И  от  этого
Джонни стало не по себе. Он уже жалел, что позвонил ему.  -  Две  девочки.
Молодая мать. Учительница младших классов, любившая  Браунинга.  Предельно
банальная история, правда? Настолько банальная, что из нее, пожалуй,  даже
нельзя состряпать фильма или передачи для телевидения. И тем не менее  все
правда. Особенно мне жаль учительницу.  Засунули  в  трубу,  как  мешок  с
отходами...
     -  Ваши  фантазии  по  этому  поводу  и  угрызения  совести  меня  не
интересуют. Вы не имеете права, черт возьми... - прохрипел Джонни.
     - Вероятно, нет.
     - Никаких "вероятно"!
     - Джонни, как вы себя чувствуете? У вас такой голос...
     - Хорошо! - выкрикнул Джон.
     - Судя по голосу, не очень.
     - У меня жутко болит голова,  что  тут  удивительного.  Ради  Христа,
оставьте меня в покое. Когда я сказал вам о матери, вы ведь  не  позвонили
ей. Вы сказали...
     - Я сказал, что кое-что лучше потерять, чем найти. Но это  не  всегда
так, Джонни. У  преступника,  кто  бы  он  ни  был,  чудовищно  изломанная
психика. Он способен покончить с собой. Вероятно, когда  убийства  на  два
года прекратились, полиция так и  решила.  Но  у  маниакально-депрессивных
личностей иногда бывают длительные периоды затишья - так называемое "плато
нормальности", - после чего снова возобновляются перепады  настроений.  Он
мог покончить с собой после убийства учительницы в прошлом месяце. Но если
он жив, что тогда? Он может убить еще  женщину.  Или  двух.  Или  четырех.
Или...
     - Хватит.
     - Почему шериф Баннерман вам позвонил? - спросил Сэм  Вейзак.  -  Что
заставило его изменить решение?
     - Не знаю. Очевидно, его донимают избиратели.
     - Джонни, я сожалею, что посоветовал ему обратиться к вам и  причинил
вам столько боли. А еще больше сожалею, что не позвонил сам и не сказал  о
своем  разговоре  с  Баннерманом.  Я  виноват.  Видит  бог,  вы  заслужили
спокойную жизнь.
     Джонни не стало легче, когда он услышал  отзвук  собственных  мыслей.
Наоборот, он почувствовал себя еще более несчастным и виноватым.
     - Ладно, - проговорил он. - Все в порядке, Сэм.
     - Я больше никому ничего  не  скажу.  Это,  конечно,  все  равно  что
сменить замок в конюшне после того, как у тебя увели  лошадь,  но  тем  не
менее. Я поступил глупо. Непозволительно глупо для врача.
     - Ладно, - повторил  Джонни.  Он  ощущал  свою  беспомощность,  а  от
заминок и смущения Сэма ему стало еще хуже.
     - Мы скоро увидимся?
     - Со следующего месяца я начну преподавать  в  Кливс  Милс.  Тогда  и
заеду.
     - Хорошо! Еще раз простите, Джон.
     - Да хватит вам!
     Они попрощались, и Джонни положил трубку, жалея, что вообще  позвонил
Сэму. Быть может, ему не хотелось, чтобы Вейзак так  быстро  признал,  что
был не прав. Быть может, на самом деле  Джонни  ожидал,  что  Сэм  скажет:
КОНЕЧНО, Я ПОЗВОНИЛ ЕМУ. Я ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ВЫ ОТОРВАЛИ  ЗАДНИЦУ  ОТ  СТУЛА  И
СДЕЛАЛИ ЧТО-НИБУДЬ.
     Джонни медленно подошел к окну и посмотрел в темную заметь.  ЗАСУНУЛИ
В ТРУБУ, КАК МЕШОК С ОТХОДАМИ.
     Боже, как болит голова.

     Через полчаса пришел домой Герберт и, увидев побелевшее лицо  Джонни,
спросил:
     - Голова болит?
     - Да.
     - Сильно?
     - Не очень.
     - Надо бы посмотреть новости, - сказал  Герберт.  -  Хорошо,  что  не
опоздал. Сегодня днем в Касл-Роке крутились  телевизионщики  из  Эн-би-си.
Там была и эта репортерша, которая тебе нравится. Кэсси Маккин.
     Встретив взгляд Джонни, он зажмурился. На миг ему показалось, что  на
него с выражением почти нечеловеческой боли смотрят десятки глаз.
     - Касл-Рок? Опять убийство?
     - Да. Утром в городском парке нашли тело маленькой  девочки.  Ужасная
история, просто в голове не укладывается. Пошла в библиотеку,  но  обратно
уже не вернулась... Джонни, что с тобой? На тебе лица нет.
     - Сколько ей было?
     - Только-только исполнилось девять, - сказал Герберт. - Моя бы  воля,
я бы того, кто это сделал, за... подвесил.
     - Девять лет, - произнес Джонни и  тяжело  опустился  на  стул.  -  О
господи.
     - Сынок, тебе что, плохо? Вон какой белый.
     - Все нормально. Включай телевизор.
     На экране появился Джон Чанселлор с дневным уловом  новостей:  борьба
за  власть  (избирательная  кампания   Фреда   Харриса   идет   вяловато),
правительственные   постановления   (американским   городам,   по   словам
президента  Форда,  недостает  реализма  в  решении  бюджетных  вопросов),
сообщения из-за рубежа (общенациональная забастовка во Франции),  биржевые
новости (играют на повышение)  и,  наконец,  информация  "для  души"  -  о
мальчике, который при церебральном параличе сумел откормить корову весом в
четыре центнера.
     - Может, решили не давать,  -  сказал  Герберт.  Но  после  рекламной
перебивки Чанселлор объявил:
     - Жители небольшого городка на  западе  штата  Мэн  проведут  сегодня
бессонную  ночь.  Речь  идет  о  Касл-Роке,  где  за  последние  пять  лет
совершенно пять чудовищных убийств - изнасилованы и удушены лица  женского
пола в возрасте от четырнадцати лет до  семидесяти  одного  года.  Сегодня
здесь произошло  шестое  убийство,  жертвой  стала  девятилетняя  девочка.
Подробности из Касл-Рока сообщит Кэтрин Маккин.
     А вот и она, точно фея из сказки, оказавшаяся  на  подмостках  жизни.
Кэтрин стояла напротив здания городского управления. Первые хлопья  снега,
предвестники близкой метели, ложились ей на пальто и светлые волосы.
     - В этом небольшом фабричном городке  Новой  Англии  царит  атмосфера
нарастающей истерии, - начала она. - Население Касл-Рока уже давно живет в
тревоге из-за неизвестного, которого местная пресса  окрестила  "душителем
из  Касл-Рока",  или  иначе  -  "ноябрьским  убийцей".  Тревога  сменилась
настоящим ужасом - это слово никому здесь не кажется  чересчур  сильным  -
после того, как сегодня днем в городском парке было обнаружено  тело  Мэри
Кэт Хендрасен. Это произошло недалеко от эстрады, где когда-то нашли  труп
официантки Альмы Фречет, первой жертвы "ноябрьского убийцы".
     Последовала  панорама  городского  парка,   который   сквозь   пелену
разыгравшейся  метели  казался  мрачным  и  безжизненным.  Затем  показали
школьную  фотографию   улыбающейся   Мэри   Кэт   Хендрасен   с   широкими
металлическими скобками на зубах. Красивые белокурые локоны. Платье  цвета
электрик. Наверное, это ее самое лучшее платье, с горечью подумал  Джонни.
Мама нарядила дочку, чтобы она хорошо выглядела на школьной фотографии.
     Репортаж  продолжался  -  теперь  телезрителям   напоминали   историю
предыдущих убийств, - но Джонни уже набирал  номер,  Он  с  трудом  крутил
диск, в голове у него шумело.
     Из гостиной вышел Герберт и с недоумением посмотрел на сына.
     - Кому это ты?
     Джонни остановил его жестом, прислушиваясь к гудкам. На другом  конце
провода сняли трубку:
     - Графство Касл, управление шерифа.
     - Будьте добры шерифа Баннермана.
     - Кто его спрашивает?
     - Джон Смит из Паунала.
     - Подождите, пожалуйста.
     Джонни повернулся к экрану и увидел Баннермана таким,  каким  он  был
сегодня днем - в меховой  куртке  с  капюшоном  и  шерифской  нашивкой  на
рукаве. Ему было явно не по себе, хотя он  довольно  стойко  отбивался  от
наседавших на него репортеров. Баннерман оказался широкоплечим мужчиной  с
высоким лбом и темными вьющимися волосами. Очки без оправы  придавали  ему
довольно странный вид.
     - Мы прорабатываем разные версии, - сказал Баннерман с экрана.
     - Алло. Мистер Смит? - раздался в трубке голос шерифа.
     Опять это странное чувство раздвоенности. Баннерман находился в  двух
местах сразу. В двух в р е м е н а х, если на то пошло. На  миг  у  Джонни
все поплыло перед глазами. Не дай бог пережить такое. Словно ты на ярмарке
и катаешься на подвесной карусели или съезжаешь с русских горок.
     - Мистер Смит? Вы меня слышите?
     - Да, слышу. - Джонни проглотил комок в горле. - Я передумал.
     - Молодчина! Чертовски раз это слышать.
     - Только не знаю, сумею ли я вам помочь.
     - Понятно. Что поделаешь,  волков  бояться  -  в  лес  не  ходить.  -
Баннерман откашлялся. - Меня с позором выставят из города, если узнают, до
чего я докатился: обращаюсь за помощью к ясновидящему.
     Джонни слабо улыбнулся.
     - Добавьте: опозоренному.
     - Вы знаете заведение "У Джона" в Бриджтоне?
     - Найду.
     - Давайте встретимся там в восемь?
     - Что ж, можно.
     - Спасибо, мистер Смит.
     - Не за что.
     Джонни положил трубку. Герберт пристально смотрел на сына. В гостиной
светился экран, мелькали заголовки местных новостей.
     - Он что, звонил тебе?
     - Да. Сэм Вейзак сказал ему, что я, возможно, сумею помочь.
     - А сам ты как думаешь?
     - Не знаю, - ответил Джонни, но голова немного отпустила.

     Он опоздал на пятнадцать минут. Ресторанчик "У Джонна"  был,  похоже,
единственным заведением на Главной  улице  в  Бриджтоне,  которое  еще  не
закрылось. Снегоочистители  не  успевали  убирать  сугробы,  на  дороге  в
нескольких местах образовались заносы. Завывал ветер, на перекрестке  двух
автострад,  302-й  и  117-й,  раскачивался  светофор-мигалка.  У  входа  в
ресторан стояла полицейская патрульная  машина  с  золоченой  надписью  на
дверце: "Шериф графства Касл". Джонни поставил свою машину рядом и вошел в
ресторан.
     Баннерман сидел за столиком, перед  ним  была  чашка  кофе  и  порция
"чили". Телевизор ввел Джонни в заблуждение. Баннерман оказался не  просто
крупным  мужчиной,  а  настоящим  гигантом.  Джонни  подошел  к   нему   и
представился.
     Баннерман  встал  и  пожал  протянутую  руку.  При   виде   бледного,
измученного Джонни, утопавшего  в  просторной  куртке,  он  подумал:  ЭТОТ
ПАРЕНЬ БОЛЕН. ДОЛГО ОН НЕ  ПРОТЯНЕТ.  Только  пронзительно  голубые  глаза
Джонни были удивительно живыми -  они  смотрели  на  Банермана  в  упор  с
острым, нескрываемым любопытством. Когда Джонни пожимал руку  шерифа,  тот
испытал странное ощущение; позднее он назовет его выкачиванием. Потом  это
ощущение прошло.
     - Рад, что вы приехали, - сказал Баннерман. - Кофе?
     - Спасибо.
     - Хотите "чили"? У них тут потрясное "чили". Мне, конечно, не  стоило
бы его есть из-за язвы, но не могу удержаться. - Он заметил  удивление  на
лице Джонни и улыбнулся. - Я понимаю, такой с  виду  здоровяк  -  и  вдруг
язва. Не вяжется, да?
     - От болезни никто не застрахован.
     - А вы, черт  побери,  молодец,  -  сказал  Баннерман.  -  Почему  вы
все-таки передумали?
     - Из-за сообщения в теленовостях. О девочке. Вы уверены, что это  тот
самый тип?
     - Он. Тот же почерк. И группа спермы.
     В ожидании официантки Баннерман разглядывал Джонни.
     - Вам кофе? - спросила официантка.
     - Чай, - сказал Джонни.
     - И порцию "чили", - добавил Баннерман.  Когда  официантка  ушла,  он
продолжал: - Доктор говорит, что, взяв  в  руки  вещь,  вы  иногда  можете
определить, откуда она, кто ее владелец и все такое прочее.
     - Бывает, - улыбнулся Джонни, - например,  я  всего  лишь  пожал  вам
руку, а уже знаю, что у вас есть ирландский сеттер по кличке Рыжий.  Знаю,
что он стар, начал слепнуть и вы подумываете, не усыпить ли его, только не
знаете, как объяснить это дочке.
     Баннерман уронил вилку  в  "чили"  -  шлеп!  -  и  с  разинутым  ртом
уставился на Джонни.
     - Ну и ну, - сказал он. - И вы это из меня  сейчас  вытянули?  Только
что?
     Джонни кивнул.
     Баннерман пробормотал, покачивая головой:
     - Одно дело,  когда  тебе  рассказывают  о  чем-то  таком,  и  совсем
другое... и вас это не выматывает?
     Джонни удивленно посмотрел на Баннермана. Никто прежде не задавал ему
такого вопроса.
     - Вы правы. Выматывает.
     - Да как же вы узнали? Ну дела!
     - Послушайте, шериф...
     - Джордж. Просто Джордж.
     - Ладно, тогда и меня зовите Джонни, просто Джонни. Так вот,  Джордж,
того, что я н е з н а ю о вас, хватит на пять томов. Я не знаю, откуда  вы
родом, где окончили полицейскую школу, кто ваши друзья, где вы  живете.  Я
знаю, что у вас есть маленькая дочка, ее зовут вроде бы Кэти,  но  немного
иначе. Я не знаю, ни чем вы занимались на прошлой неделе,  ни  какое  пиво
предпочитаете, ни какую телепередачу любите большие всего.
     - Мою дочку зовут Катрина, - тихо произнес Баннерман. -  Ей,  кстати,
девять лет. Мэри Кэт была ее одноклассницей.
     - Я хочу сказать, что мои... мои способности в  общем-то  ограничены.
Из-за мертвой зоны.
     - Какой мертвой зоны?
     - Откуда как бы не доходят некоторые сигналы, - пояснил Джонни.  -  Я
совсем не улавливаю названия улиц и адреса. С цифрами  тоже  сложно,  хотя
иногда я могу их назвать. - Официантка принесла Джонни чай  и  "чили".  Он
попробовал "чили" и одобрительно кивнул Баннерману. -  Вы  правы,  вкусно.
Особенно в такой вечер.
     - Наваливайтесь,  -  сказал  Баннерман.  -  Настоящее  "чили"  -  моя
слабость. Но уже после первой ложки язва закатывает мне жуткую истерику. А
я ей говорю: иди ты знаешь куда... И давай наворачивать.
     Они замолчали. Джонни принялся за "чили", а Баннерман с  любопытством
разглядывал его. Смит мог, конечно, узнать заранее, что у него есть пес по
кличке Рыжий. Джонни мог также разузнать, что Рыжий стар  и  почти  ослеп.
Пойдем дальше: если ему было известно имя дочки, он запросто мог  ввернуть
эту фразочку: "...ее  зовут  вроде  бы  Кэти,  но  немного  иначе",  чтобы
изобразить некоторую  неуверенность.  Но  зачем?  И  откуда  возникло  это
цепенящие, ни на что не похожее ощущение, когда Смит пожал ему руку?  Если
тут и надувательство, то очень высокого класса.
     Ветер завыл сильнее, сотрясая легкое строеньице.  Снег  залепил  окна
кегельбана на противоположной стороне улицы.
     - Слышите, что творится? - сказал Баннерман.  -  Теперь  до  утра  не
утихнет. А еще говорят, зимы стали не такие суровые.
     - Вам удалось что-нибудь найти? - спросил Джонни. - Какие-нибудь вещи
этого типа?
     - Может быть, и удастся, - сказал Баннерман  и  сам  же  с  сомнением
покачал головой. - Надежда слабая.
     - Но почему?
     Баннерман рассказал все по  порядку.  Начальную  школу  и  библиотеку
разделяет городской парк. Когда ученик идет  в  библиотеку,  учитель  дает
бланк, а библиотекарь  делает  в  нем  соответствующую  отметку.  Примерно
посередине  парка  есть  неглубокая  ложбинка.  На  западной  ее   стороне
расположена эстрада. В самой ложбинке - десятка два скамеек, сюда приходят
послушать джазовые концерты или поговорить о футбольных баталиях.
     - Мы предполагаем, что преступник сидел на  скамейке  и  ждал,  когда
какая-нибудь девочка пройдет мимо одна. Со стороны входа и выхода из парка
видеть его не могли. Дорожка тянется  по  северному  склону,  недалеко  от
скамеек. - Баннерман со вздохом  покачал  головой.  -  Как  назло,  первая
женщина, Фречет, была убита там же, только на эстраде. Представляю,  какие
на меня посыплются шишки на собрании избирателей в марте,  если  я  вообще
продержусь до марта. Я, конечно, могут показать свою докладную  записку  с
просьбой  выделить  людей  для  патрулирования  парка  в  период  школьных
занятий. Когда я писал ее, скажу честно, я  меньше  всего  думал  об  этом
убийстве. В самом страшном сне я  не  мог  представить,  что  он  вторично
придет на то же место.
     - И что же, вашу просьбу не поддержали?
     - Не нашлось средств, - сказал Баннерман.  -  Разумеется,  начальство
постарается переложить вину на городское  управление,  там,  как  водится,
свалят все на меня, а трава на могиле Мэри Кэт Хендрасен будет расти  и...
- Тут он  остановился  и  опустил  голову  -  вероятно,  не  в  силах  был
продолжать. Джонни сочувственно смотрел на него. - Правда, не уверен,  что
это помогло бы, - заговорил Баннерман уже более сдержанно. - Как  правило,
на патрулирование мы отряжаем женщин, а  этому  кобелине,  за  которым  мы
охотимся, похоже, наплевать, какого они возраста.
     - Итак, вы считаете, что он ждал на скамейке?
     Баннерман подтвердил. Возле скамейки нашли дюжину  свежих  окурков  и
еще четыре, вместе с пустой пачкой, за эстрадой. К  сожалению,  преступник
курил "Мальборо" - вторую или третью по распространенности марку  сигарет.
Целлофановую обертку послали  на  экспертизу,  но  отпечатков  пальцев  не
обнаружили.
     - Ни одного отпечатка? - удивился Джонни. - Странно!
     - Почему?
     - Ну убийца, само собой, был в перчатках, даже если и не думал о том,
чтобы не оставить следов, просто из-за холода... Но ведь продавец...
     - А вы неплохо соображаете в нашем деле, - усмехнулся Баннерман. - Но
сразу видно, что вы не курите.
     - Верно, - сказал Джонни. - Когда я работал в школе, выкуривал в день
несколько сигарет, но после катастрофы бросил.
     - Пачку держат в нагрудном кармане. Достал, вынул  сигарету,  положил
пачку обратно. Если я в перчатках, то новых следов  на  целлофане  уже  не
будет, а старые затрутся. Понимаете? И потом, Джонни, вы упустили из  виду
еще одно обстоятельство. Знаете, какое?
     Джонни подумал и сказал:
     - Возможно, пачку просто вытряхнули  из  блока.  А  блоки  заклеивает
машина.
     -  Вот  именно,  -  сказал  Баннерман.  -  Вы  действительно   хорошо
соображаете.
     - А чье торговое клеймо стояло на пачке?
     - Штата Мэн, - сказал Баннерман.
     - Значит,  если  убийца  и  владелец  сигарет  -  одно  лицо...  -  в
задумчивости произнес Джонни.
     - Конечно, теоретически возможен другой вариант.  -  Баннерман  пожал
плечами. - Но я попробовал представить себе - кто  еще  стал  бы  холодным
зимним утром так долго сидеть на скамейке городского парка? Ведь он  успел
выкурить двенадцать или шестнадцать сигарет.
     - И никто из детей его не видел? - Джонни отпил чаю.
     - Нет, - сказал  Баннерман.  -  Я  говорил  со  всеми,  кто  ходил  в
библиотеку сегодня утром.
     - Это еще более странно, чем отсутствие отпечатков на  пачке.  Вы  не
находите?
     - Не так странно, как страшно. Вообразите, он  сидит  и  ждет,  когда
появится ребенок... девочка...  Если  ребенок  не  один,  ему  это  слышно
издали. И всякий раз он прячется за эстрадой.
     - А следы? - сказал Джонни.
     - Какие там следы! Утром еще не было снега. Земля  промерзла.  И  вот
этот псих, которого надо бы кастрировать и накормить собственным  дерьмом,
скрывается  за  эстрадой.  Около  восьми   пятидесяти   появляются   Питер
Харрингтон и Мелисса Логтинс. Занятия  в  школе  начались  минут  двадцать
назад. Когда дети скрываются  из  виду,  он  снова  возвращается  на  свою
скамейку. В девять пятнадцать он снова прячется за эстрадой. На  этот  раз
идут две девочки: Сьюзен Флархети и Катрина Баннерман.
     Рука Джонни упала, кружка стукнула об  стол.  Баннерман,  сняв  очки,
усердно тер стекла.
     - Ваша дочь тоже проходила мимо того места? О господи!
     Баннерман снова надел очки. Лицо  его  стало  жестким  и  бледным  от
гнева. И от страха, подумал Джонни.  Но  не  перед  избирателями,  которые
могут прокатить его на выборах, и не  перед  газетой  "Юнион  лидер",  где
могут еще раз проехаться по адресу  туповатых  полицейских  штата  Мэн,  а
из-за  того,  что  случись  его  дочке  пойти  сегодня   утром   одной   в
библиотеку...
     - И моя дочь тоже, - тихо подтвердил Баннерман. -  Она,  по-видимому,
прошла в каких-нибудь двадцати метрах от этого... этого животного.  Теперь
вы понимаете, каково мне?
     - Могу себе представить, - сказал Джонни.
     - Не уверен. У меня такое чувство, словно ступил ногой в пустую шахту
лифта. Или передал кому-то за столом грибы, а они оказались  ядовитыми,  и
человек умер. Меня будто вываляли в  грязи.  В  дерьме.  Не  знаю,  может,
поэтому я и решил позвонить вам. Сейчас я готов на все,  только  бы  взять
этого типа. На все.
     За окном из  снежной  пелены,  словно  какое-то  чудовище  из  фильма
ужасов, вдруг выползла  гигантская  оранжевая  снегоочистительная  машина.
Машина остановилась, на землю соскочили двое. Они пересекли дорогу,  вошли
в ресторан и направились к стойке. Джонни допил чай. Аппетит у него совсем
пропал.
     -  Так  вот,  преступник  опять  садится  на  скамейку,  -  продолжал
Баннерман, - но  ненадолго.  Приблизительно  в  девять  двадцать  пять  он
слышит, как возвращаются из библиотеки  Харрингтон  и  Логгинс.  Он  снова
укрывается за эстрадой. Приблизительно в девять двадцать пять, потому  что
пометку в бланке библиотекарь сделал в девять восемнадцать. В девять сорок
пять в библиотеку прошли мальчики из пятого класса. Один из них  вроде  бы
видел какого-то типа за эстрадой. Вот и весь портрет преступника,  которым
мы располагаем. "Какой-то тип". Может,  разослать  это  описание,  как  вы
считаете? "Обратите внимание на какого-то типа".
     Баннерман хмыкнул.
     - В девять пятьдесят пять моя дочь и ее подружка Сьюзен идут обратно.
И вот примерно в десять ноль пять появляется Мэри Кэт  Хендрасен...  одна.
Катрина и Сью столкнулись с ней на крыльце школы. Они поздоровались.
     - О господи, - пробормотал Джонни и нервно провел рукой по волосам.
     - И наконец десять  тридцать.  Трое  пятиклассников  возвращаются  из
библиотеки. Один из них замечает что-то на эстраде. Это Мэри Кэт. Ее  ноги
оголены и залиты кровью, а лицо... лицо...
     - Успокойтесь, - Джонни положил руку ему на плечо.
     - Попробуй тут успокойся, - сказал Баннерман. Он словно извинялся.  -
Ничего подобного я не видел за все восемнадцать лет службы. Он изнасиловал
девочку, и уже  одного  этого  хватило  бы,  чтобы...  убить  ее...  врач,
производивший экспертизу, сказал,  что  он  так...  понимаете,  там  такие
разрывы... в общем, это бы ее почти  наверняка...  убило...  но  ему  было
мало, и  он  задушил  ее.  Задушить  девятилетнюю  девочку  и  оставить...
оставить в таком виде...
     И тут по лицу  Баннермана  потекли  слезы.  У  стойки  два  парня  из
бриджтонской дорожной бригады говорили об играх на кубок. Баннерман  опять
снял очки и вытер лицо носовым платком.  Плечи  у  него  тряслись.  Джонни
молча ковырял вилкой "чили".
     Наконец Баннерман спрятал носовой платок. Глаза его  стали  красными,
лицо без очков казалось каким-то беззащитным.
     - Вы уж меня простите, - сказал он. - Тяжелый день выдался.
     - Еще бы, - сказал Джонни.
     - Знал, что этим кончится, только вот думал: как-нибудь продержусь до
дому.
     - Слишком долго ждать.
     - У вас редкий дар понимать людей. - Баннерман снова надел очки. -  И
не только понимать. В вас что-то есть. Черт  его  знает,  что  именно,  но
что-то такое есть.
     - Какие у вас еще зацепки?
     - Да  никаких.  Верчусь  как  на  сковородке,  а  полиция  штата  все
раскачивается. Вместе со специальным следователем генеральной  прокуратуры
и нашим любимчиком из ФБР. Пока что экспертизой установлена группа спермы,
но сейчас это нам ничего не дает. Больше всего меня озадачивает отсутствие
волос или кожной ткани под  ногтями  жертв.  Он  ни  разу  не  обронил  ни
пуговицы, ни магазинного чека, ровным счетом ничего.  К  нам  тут  приехал
спец по психам из Огасты - генеральный  прокурор  расстарался,  -  так  он
уверен, что все эти типы рано или поздно выдают  себя.  Чем  не  утешение.
Особенно если позже... если еще дюжина трупов прибавится.
     - Эта пачка из-под сигарет находится у вас?
     - Да.
     Джонни поднялся.
     - Ну так поехали.
     - В моей машине?
     Джонни прислушался к вою ветра и едва заметно улыбнулся.
     - В такой вечер, -  сказал  он,  -  совсем  не  мешает  проехаться  в
компании полицейского.

     Метель разбушевалась вовсю, и дорога в Касл-Рок на машине  Баннермана
отняла полтора часа. В двадцать минут одиннадцатого они вошли в  вестибюль
городского управления, оббили с ботинок снег.
     В  коридоре  находилось  несколько   газетчиков,   они   сидели   под
отвратительным   портретом   одного   из   местных   отцов-основателей   и
рассказывали друг другу о своих  вчерашних  ночных  бдениях.  Баннерман  и
Джонни не успели глазом, моргнуть, как оказались в кольце.
     - Шериф, это правда, что в деле наметился сдвиг?
     - Мне нечего пока сказать, - устало отозвался Баннерман.
     - Говорят, вы посадили под арест кого-то  из  Оксфорда.  Это  правда,
шериф?
     - Нет. Дайте-ка нам, ребята, пройти...
     Но они уже переключились на Джонни, и у того упало сердце,  когда  он
узнал двух журналистов, которые были на пресс-конференции в больнице.
     - Разрази меня гром! - воскликнул один из них. - Вы случайно не  Джон
Смит?
     - Да, - сказал Джонни. - Он самый.
     - Экстрасенс, что ли? - спросил другой.
     - Дайте же нам пройти! - повысил голос Баннерман. - Вам  что,  делать
нечего, кроме как...
     - Судя по тому, как пишет "Инсайд вью", вы шарлатан, - сказал молодой
человек в меховом пальто. - Это правда?
     - На это я могу вам ответить только одно: "Инсайд вью"  печатает  то,
что находит нужным, - сказал Джонни. - Слушайте, нам...
     - Значит, вы не согласны с тем, что они написали?
     - Да мне, правда, нечего больше сказать.
     Не успели они  закрыть  за  собой  двери  с  матовыми  стеклами,  как
газетчики ринулись к двум  телефонам-автоматам,  висевшим  на  стене  близ
дежурки.
     - Да-а, вляпались мы, ничего не скажешь,  -  огорчился  Баннерман.  -
Клянусь богом, мне в голову не могло прийти, что они будут торчать здесь в
такую ночь. Надо было провести вас через заднюю дверь.
     - Чего уж там, - с горечью отозвался Джонни, - разве  вы  не  знаете,
что мы обожаем рекламу? Ради саморекламы мы и подаемся в экстрасенсы.
     - Сомневаюсь, - сказал Баннерман. - Во всяком случае,  не  вы.  Н-да,
опростоволосились. Теперь ничего не поделаешь.
     А Джонни мысленно уже видел газетные заголовки - пикантную добавку  к
недавно забурлившей  похлебке:  ШЕРИФ  ИЗ  КАСЛ-РОКА  ПРИВЛЕКАЕТ  МЕСТНОГО
ЭКСТРАСЕНСА К ДЕЛУ ОБ УДУШЕНИИ. ЯСНОВИДЯЩИЙ  ИДЕТ  ПО  СЛЕДУ  "НОЯБРЬСКОГО
УБИЙЦЫ". МОЕ ПРИЗНАНИЕ В МОШЕННИЧЕСТВЕ - ФАЛЬШИВКА, - ЗАЯВЛЯЕТ СМИТ.
     Перед входом в кабинет сидели  два  помощника  шерифа;  один  дремал,
другой пил кофе и с мрачным видом просматривал донесения.
     - Его что, жена из дому выставила? -  раздраженно  сказал  Баннерман,
кивая в сторону спящего.
     - Только что вернулся из Огасты, - ответил помощник. Это  был  совсем
еще мальчишка,  с  ввалившимися  от  усталости  глазами.  Он  с  интересом
посмотрел на Джонни.
     - Джонни Смит. Фрэнк Додд.  А  этого  спящего  красавца  зовут  Роско
Фишер. Джонни кивнул в знак приветствия.
     - Роско говорит, что генеральный прокурор затребовал дело,  -  сказал
Додд Баннерману. Вид у полицейского был возмущенно-задиристый и  в  то  же
время растерянный. - Хорошенький подарочек к рождеству, правда?
     Баннерман слегка потрепал Додда по загривку.
     - Не надо так переживать, Фрэнк. И вообще ты чересчур усердствуешь.
     - Должно же что-нибудь выплыть из  этих  донесений...  -  Додд  пожал
плечами и постучал пальцем по стопке бумаг. - Ну хоть что-нибудь.
     - Иди домой, Фрэнк, отдохни малость. И  забери  с  собой  эту  спящую
красавицу. Не хватало, чтобы кто-то из репортеров щелкнул  его  сейчас.  А
наутро в газетах заголовок: "РАССЛЕДОВАНИЕ В КАСЛ-РОКЕ ИДЕТ ПОЛНЫМ ХОДОМ",
- и нас всех отправляют мести улицы.
     Баннерман провел Джонни в  свой  кабинет.  Стол  завален  исписанными
листами бумаги. На подоконнике - три фотографии:  Баннерман,  его  жена  и
дочь Катрина. На стене - диплом в аккуратной рамке, а рядом, тоже в рамке,
- первая полоса местной газеты "Колл" с сообщением о победе Баннермана  на
выборах.
     - Кофе? - спросил Баннерман, отпирая бюро.
     - Нет, спасибо. Лучше еще чаю.
     - Миссис Цукерман бережет чай как зеницу ока, - сказал  Баннерман.  -
Каждый день, к сожалению, уносит его домой. Могу предложить тоник,  только
нам придется еще раз пройти сквозь строй,  чтобы  добраться  до  автомата.
Хоть бы они разошлись по домам.
     - Ничего, я обойдусь.
     Баннерман принес небольшой запечатанный конверт.
     - Вот, - сказал он и, помедлив, протянул его Джонни.
     Джонни взял конверт, но не спешил открывать.
     - Надеюсь, вы понимаете - никаких гарантий. Я не могу ничего обещать.
Иногда получается, иногда нет.
     Баннерман лишь устало передернул плечами и повторил:
     - Волков бояться - в лес не ходить.
     Джонни вскрыл конверт и вытряхнул на ладонь пустую пачку  "Мальборо".
Красно-белую пачку. Он держал ее в левой руке и смотрел  на  стену.  Серая
стена. Обычная  серая  стена.  Красно-белая  пачка.  Обычная  красно-белая
пачка. Он переложил пачку в другую руку, потом зажал ее в  обеих  ладонях.
Он ждал, ждал хоть какого-нибудь видения.  Ничего.  Он  продолжал  сжимать
пачку, надеясь на чудо,  словно  забыв,  что  если  образы  возникают,  то
возникают тотчас же.
     Наконец Джонни возвратил пачку.
     - Увы, - сказал он.
     - Не вышло?
     - Нет.
     Раздался громкий стук в дверь, и показалась голова Роско  Фишера.  Он
выглядел сконфуженным.
     - Джордж, мы с Фрэнком идем  по  домам.  Не  знаю  даже,  как  это  я
вырубился.
     - Надеюсь, в патрульной машине с  тобой  этого  не  случится,  сказал
Баннерман. - Передай привет Дине.
     - Обязательно.
     Фишер бросил взгляд на Джонни и прикрыл дверь.
     - Ну что ж, - сказал Баннерман. - Во всяком  случае,  попробовали.  Я
отвезу вас...
     - Я бы хотел осмотреть парк, - перебил его Джонни.
     - Бессмысленно. Там снегу по колено.
     - Но вы сможете найти то место?
     - Еще бы. Но что это нам даст?
     - Не знаю. И все же давайте сходим.
     - За нами увяжутся газетчики. Как дважды два четыре.
     - Вы говорили, что есть задняя дверь.
     - Есть. Аварийный выход. Проникнуть через него  в  здание  можно,  но
если выбираться этим путем, сработает сигнализация. Джонни присвистнул.
     - Что же, пусть увязываются.
     Несколько секунд  Баннерман  испытующе  смотрел  на  него  и  наконец
кивнул.
     - Идемте.
     Как только они  вышли  из  кабинета,  репортеры  вскочили  с  мест  и
окружили  их.  Джонни  вдруг  вспомнилась  ветхая  конура  в  Дареме,  где
чудаковая старуха держала своих колли. Если кто шел мимо с удочкой, собаки
выбегали навстречу и нагоняли страху.  Они  даже  и  не  кусались,  просто
хватали за ноги.
     - Вы знаете, Джонни, кто это?
     - Есть идеи?
     - Как насчет биотоков, мистер Смит?
     - Это вам, шериф, пришла мысль пригласить экстрасенса?
     -  Шериф  Баннерман,  об  этом  знают  полиция  штата  и  генеральный
прокурор?
     - Джонни, вы надеетесь раскрыть это дело?
     - Шериф, вы его уже оформили своим помощником?
     На ходу застегивая куртку, Баннерман медленно, но решительно пробивал
себе дорогу.
     - Мне нечего пока сказать. Нечего.
     Джонни отмалчивался.
     Пока репортеры толпились в вестибюле, Джонни с Баннерманом спустились
по заснеженным ступенькам. Они обошли машину шерифа  и  начали  переходить
улицу;  тут  кто-то  из  репортеров  сообразил,  что  они  направляются  в
городской парк. Несколько человек бросились обратно  за  верхней  одеждой.
Те, кто был уже в пальто, гурьбой, галдя, как школьники, скатились вниз по
лестнице.

     В снежной мгле мелькали огни. Ветер с воем швырял им  в  лицо  хлопья
снега.
     - Ни черта вы здесь не разглядите, - сказал Баннерман. - Вы...  тьфу,
пропасть! - Репортер в толстой шубе и нелепом берете  налетел  на  него  и
едва не сшиб с ног.
     - Извините, шериф, - пробормотал он, - забыл галоши. А тут скользко.
     Впереди из темноты выплыла желтая нейлоновая веревка, протянутая  над
землей.  На  веревке  раскачивалась  табличка  с   надписью:   ПОЛИЦЕЙСКОЕ
РАССЛЕДОВАНИЕ.
     - Голову вы тоже забыли, - сказал Баннерман. - А ну-ка,  осадите  все
назад! Назад, кому говорю!
     - Парк -  общественная  собственность,  шериф  -  крикнул  кто-то  из
газетчиков.
     - Пусть так, но здесь ведется расследование. Так что стойте лучше  за
ограждением, не то вам придется провести ночь в кутузке.
     Он посветил фонариком, а затем приподнял веревку,  чтобы  Джонни  мог
пройти. Они двинулись вниз по склону к заваленным снегом скамейкам. Позади
сгрудились репортеры, светя фонариками, так что Джонни и Джордж  Баннерман
шли как бы в полосе тусклого света.
     - Снег прямо в глаза, - сказал Баннерман.
     - Все равно пока не на что смотреть, - отозвался Джонни.
     - П о к а не на что. Я уже говорил Фрэнку,  чтобы  он  снял  веревку.
Хорошо, у него до этого руки не дошли. Хотите подойти к эстраде?
     - Потом. Покажите, где валялись окурки.
     Они прошли еще немного, и Баннерман остановился.
     - Здесь, - сказал он и осветил выпиравшую снежным горбом скамейку.
     Джонни снял перчатки, сунул их в карманы  пальто  и,  опустившись  на
колени, начал сметать снег с сиденья. Баннермана вновь поразило его лицо -
изможденное, бледное. Сейчас он напоминал истового богомольца.
     Руки у Джонни озябли, почти онемели. Снег под ладонями таял.  Наконец
он  добрался  до  выщербленной,  рассохшейся  древесины.   И   все   вдруг
представилось ему отчетливо, будто сквозь увеличительное стекло.  Когда-то
скамейка была зеленого цвета, но со временем краска облупилась и стерлась.
Два ржавых стальных болта скрепляли сиденье со спинкой.
     Он сжал сиденье  обеими  руками,  и  тут  на  него  нахлынуло  что-то
необъяснимое - никогда прежде это не ощущалось столь остро, и лишь еще раз
с ним случится подобное. Изо всех сил он сжимал скамейку и, наморщив  лоб,
неотрывно смотрел на нее. Это была...
     (ЛЕТНЯЯ СКАМЕЙКА)
     Сколько сотен людей сидело на  ней,  слушая  "Боже,  храни  Америку",
"Звезды и полосы" ("НЕ ОБИЖАЙ СВОИХ ДРУЗЕЙ С  ПЕРЕПОНЧАТЫМИ  ЛАПКАМИ...  У
ЭТОЙ УТКИ НАВЕРНЯКА ЕСТЬ ДЕ-ЕЕ-ТОЧКИ...") или  боевой  марш  в  исполнении
каслрокских "Пантер"? Зеленая листва, легкая осенняя  дымка  -  она  будит
воспоминания о  летящей  мякине,  о  людях,  орудующих  вилами  в  тусклых
сумерках. Буханье большого барабана.  Мягкое  звучание  золоченых  труб  и
тромбонов. Школьники-оркестранты в униформе...
     (У ЭТОЙ УТКИ... НАВЕРНЯКА... ЕСТЬ ДЕТОЧКИ...)
     Сидит беззаботная  публика,  слушает,  аплодирует,  в  руках  у  всех
программки, изготовленные в художественной мастерской местной школы.
     В то утро здесь сидел убийца. Джонни о с я з а л е г о.
     На  сером  небе,  предвещающем  снег,  вырисовываются  черные   ветви
деревьев, похожие на руки. Я (он) сижу здесь, дымлю  сигаретой,  жду,  мне
хорошо, как будто я (он) могу перемахнуть через высочайшую  крышу  мира  и
мягко приземлиться на обе ноги.  Мурлычу  песенку.  Что-то  из  репертуара
"Роллинг-стоунз". Не могу понять,  но  совершенно  ясно,  что  все...  что
все...?
     Отлично. ВСЕ ОТЛИЧНО, КРУГОМ ВСЕ СЕРОЕ, ВОТ-ВОТ ПОЙДЕТ СНЕГ, И Я...
     - Хитрый, - пробормотал Джонни. - Я очень хитрый.
     Баннерман наклонился к нему, силясь разобрать слова сквозь  завывания
ветра.
     - Хитрый, - повторил  Джонни.  Он  поднял  глаза  на  шерифа,  и  тот
невольно попятился. Взгляд у  Джонни  был  холодный  и  какой-то  жесткий.
Темные волосы взлетели, открывая побелевшее лицо, ветер со стоном уносился
в ночное небо. Руки Джонни, казалось, были приварены к скамейке.
     - Я ДЬЯВОЛЬСКИ ХИТРЫЙ, - отчетливо сказал он. На губах его  появилась
торжествующая  улыбка.  Глаза  смотрели  сквозь  Баннермана.  И  Баннерман
поверил. Такое нельзя сыграть или подстроить. Но самое страшное...  Джонни
напоминал ему кого-то. Улыбка... интонации... Джонни Смит  исчез,  остался
один силуэт. За ничего не выражающими чертами стояло совсем близко  другое
лицо. Лицо убийцы.
     Лицо человека, которого Баннерман з н а л.
     - Ни за что не поймаете. Всех перехитрю. - У Джонни вырвался  смешок,
самодовольный, издевательский. - Я всякий раз надеваю его, и  как  они  ни
царапайся... и ни кусайся... ничего не останется... а все  потому,  что  я
очень хитрый! -  Его  голос  сорвался  на  торжествующий  диковатый  визг,
который мог поспорить с ветром, и Баннерман отступил на шаг. По спине  его
пробежал озноб.
     ХВАТИТ, говорил он про себя. ХВАТИТ, СЛЫШИШЬ?
     Джонни перегнулся через скамейку.
     (СНЕГ. ТИХИЙ, БЕЗОТВЕТНЫЙ СНЕГ...)
     (ОНА ЗАЩЕМИЛА МНЕ ЭТО  МЕСТО  ПРИЩЕПКОЙ,  ЧТОБЫ  Я  ЗНАЛ.  ЗНАЛ,  КАК
БЫВАЕТ, КОГДА ЗАРАЗИШЬСЯ.  ОТ  КАКОЙ-НИБУДЬ  ДЕВКИ.  ПОТОМУ  ЧТО  ВСЕ  ОНИ
ГРЯЗНЫЕ ПОТАСКУХИ, И ИХ НАДО  ОСТАНОВИТЬ,  СЛЫШИШЬ,  ОСТАНОВИТЬ,  СЛЫШИШЬ,
ОСТАНОВИТЬ, ОСТАНОВИ ИХ, ОСТАНОВИ, ОСТАНОВИ - О БОЖЕ, ЭТОТ СТОП-ЗНАК!..)
     Сейчас он ребенок. Он идет в школу по тихому, безответному  снегу.  И
вдруг из клубящейся белизны вырастает человек,  ужасный  человек,  ужасный
черный ухмыляющийся человек, с глазами, сверкающими как две  монеты,  одна
его рука в перчатке, а в руке красный СТОП-ЗНАК... Он!.. Это он!.. Это он!
     (БОЖЕ, БОЖЕНЬКА... СПАСИ МЕНЯ ОТ НЕГО... МАМОЧКА, СПАСИ-ИИ-И МЕНЯ  ОТ
НЕГО...)
     Джонни вскрикнул и рухнул  рядом  со  скамейкой,  прижимая  ладони  к
щекам. Перепуганный насмерть Баннерман  присел  возле  него  на  корточки.
Репортеры за ограждением зашумели, задвигались.
     - Джонни! Довольно! Слышите, Джонни...
     - Хитрый, - пробормотал Джонни. Он  поднял  на  Баннермане  глаза,  в
которых читались боль и страх. Мысленно он еще видел эту черную  фигуру  с
блестящими  глазами-монетами,  вырастающую  из  снежной   круговерти.   Он
чувствовал тупую боль в паху от прищепки, которой  мать  мучила  убийцу  в
детстве. Нет, тогда он еще не был ни  убийцей,  ни  животным,  не  был  ни
соплей, ни кучей дерьма, как однажды обозвал его Баннерман, он был  просто
обезумевшим от страха мальчишкой с прищепкой на... на...
     - Помогите мне встать, - пробормотал Джонни.
     Баннерман помог ему подняться.
     - Теперь эстрада, - сказал Джонни.
     - Не стоит. Нам лучше вернуться.
     Джонни высвободился из его руки и как слепой  двинулся,  пошатываясь,
по направлению к эстраде - она огромной круглой тенью маячила впереди, как
склеп. Баннерман догнал Джонни.
     - Кто он? Вы знаете кто?
     - Под ногтями у жертв не обнаружено кожной ткани, потому что  на  нем
был плащ, - сказал Джонни, с трудом переводя дыхание. - Плащ с  капюшоном.
Скользкий прорезиненный плащ. Посмотрите донесения. Посмотрите  донесения,
и вы увидите. В те дни шел дождь или снег. Да, они царапали его ногтями. И
сопротивлялись. Еще как. Но пальцы у них соскальзывали.
     - Кто он, Джонни? Кто?
     - Не знаю. Но узнаю.
     Он споткнулся о ступеньку лестницы, которая вела на эстраду,  потерял
равновесие и наверняка упал бы, не подхвати его Баннерман  под  руки.  Они
стояли на помосте. Благодаря конической крыше снега здесь почти  не  было,
только  слегка  припорошило.  Баннерман  посветил  фонариком,   а   Джонни
опустился на четвереньки и медленно пополз вперед. Руки у  него  сделались
багровыми. Они казались Баннерману похожими на сырое мясо.
     Внезапно Джонни остановился и замер, точно собака, взявшая след.
     - Здесь, - пробормотал он. - Он сделал это здесь.
     И  вдруг  нахлынуло:  лица,  ощущения,  фактура  вещей.   Нарастающее
возбуждение, вдвойне острое оттого, что могут увидеть. Девочка извивается,
пытается кричать.  Он  закрывает  ей  рот  рукой  в  перчатке.  Чудовищное
возбуждение. ГДЕ ВАМ ПОЙМАТЬ МЕНЯ - Я ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА. НУ КАК,  МАМОЧКА,
ЭТА ГРЯЗЬ СОЙДЕТ ДЛЯ ТЕБЯ?
     (Треск разрываемой одежды. Что-то  теплое,  мокрое.  Кровь?  Семенная
жидкость? Моча?)
     Джонни дрожал всем телом. Волосы закрыли глаза. ЕГО  ЛИЦО.  СВЕДЕННОЕ
СУДОРОГОЙ ЛИЦО, В ОБРАМЛЕНИИ КАПЮШОНА...  ЕГО  (МОИ)  РУКИ  СОЕДИНЯЮТСЯ  В
МОМЕНТ ОРГАЗМА НА ШЕЕ ЖЕРТВЫ И СЖИМАЮТ... СЖИМАЮТ... СЖИМАЮТ...
     Видение стало ослабевать, и сила  ушла  из  рук.  Он  упал  ничком  и
распростерся на сцене, сотрясаясь от  рыданий.  Баннерман  тронул  его  за
плечо, Джонни вскрикнул и рванулся в  сторону  с  перекошенным  от  страха
лицом. Но мало-помалу напряжение спадало.  Он  ткнулся  головой  в  низкую
балюстраду и закрыл глаза. По телу пробегали судороги, как  это  бывает  у
гончих. На пальто и брюки налип снег.
     - Я знаю, кто это сделал, - сказал он.

     Через пятнадцать минут Джонни сидел в кабинете Баннермана, раздевшись
до белья и вплотную придвинувшись  к  портативному  обогревателю.  Он  был
по-прежнему весь какой-то озябший и жалкий, но дрожь прекратилась.
     - Может, все-таки выпьете кофе?
     Джонни покачал головой.
     - Организм не принимает.
     - Послушайте, - Баннерман сел на стул,  -  вы  в  самом  деле  что-то
узнали.
     - Я знаю, кто их убил. Все равно рано  или  поздно  поймали  бы  его.
Просто он ближе, чем вы ищете. Вы даже видели  его  в  этом  плаще,  таком
блестящем, наглухо застегнутом. Он по утрам пропускает детей через дорогу.
Он поднимает стоп-знак, чтобы дети могли перейти улицу.
     Баннерман смотрел на него как громом пораженный.
     - Вы имеете в виду Фрэнка? Фрэнка Додда? Вы с ума сошли!
     - Да, это Фрэнк Додд, - подтвердил Джонни. - Он убил их всех.
     У Баннермана было такое лицо, будто он не знал, рассмеяться  ему  или
огреть Джонни чем-нибудь.
     - Чушь собачья, - произнес  он  наконец.  -  Фрэнк  Додд  -  отличный
полицейский. И отличный парень. В ноябре будущего  года  он  вполне  может
стать кандидатом в начальники городской полиции, и он займет этот  пост  с
моего благословения. - На лице  Баннермана  появилась  улыбка,  усталая  и
презрительная. - Фрэнку двадцать пять лет.  По-вашему  выходит,  он  начал
заниматься  этим  скотством  в  девятнадцать.  У  него  больная   мать   -
гипертония, щитовидка, начальная стадия диабета.  Они  ведут  очень  тихий
образ жизни. Словом, Джонни, вы попали пальцем в небо. Фрэнк Додд не может
быть убийцей. Даю голову на отсечение.
     - Между убийствами был перерыв в три года, -  сказал  Джонни.  -  Где
тогда находился Фрэнк Додд? Он был в городе?
     - Ну вот что, хватит! Вы были недалеки от истины, когда говорили, что
не очень-то многое можете. Ваше имя, считайте, уже в газетах, но  это  еще
не значит, что я должен выслушивать, как  вы  поносите  должностное  лицо,
достойного человека, которого я...
     - Человека, которого вы считаете своим сыном, - невозмутимо  закончил
Джонни.
     Баннерман стиснул зубы, кровь отхлынула  от  его  раскрасневшихся  на
холоде щек. Его словно ударили ниже пояса. Затем он взял себя в руки, лицо
его превратилось в маску.
     - Убирайтесь отсюда, - сказал он. - Попросите  кого-нибудь  из  ваших
дружков-газетчиков  отвезти  вас  домой.   По   дороге   можете   устроить
пресс-конференцию. Но клянусь  богом,  господом  богом  клянусь,  если  вы
упомянете имя Фрэнка Додда, я отыщу вас и переломаю кости. Понятно?
     - Ну да, мои дружки-газетчики! - заорал вдруг Джонни. - Еще бы! Вы же
видели, как я спешил удовлетворить их любопытство? Как я  позировал  перед
объективами в расчете на выигрышный снимок? Как я по  буквам  диктовал  им
свое имя во избежание ошибки?
     Баннерман несколько оторопел, но потом его лицо вновь стало жестким.
     - Сбавьте-ка тон.
     -  Сбавить?  Черта  с  два!  -  продолжал   Джонни   еще   громче   и
пронзительнее. - Вы кажется, забыли, кто кому позвонил! Так я вам напомню.
Это вы позвонили мне. А то видели бы вы меня здесь!
     - Это еще не значит...
     Джонни приблизился  к  Баннерману,  нацелив  в  него,  как  пистолет,
указательный палец; он был гораздо ниже и намного легче Баннермана, однако
тот попятился - точно так же, как там, в парке.
     Щеки у Джонни побагровели. Зубы оскалились.
     - Вы правы. То, что вы позвонили мне, ровным счетом ничего не значит,
- сказал он. - Просто вы не хотите, чтобы  им  оказался  Додд.  Пусть  это
будет кто-то другой, тогда мы, возможно, почешемся,  лишь  бы  не  старина
Фрэнк Додд. Еще бы, Фрэнк - перспективный парень, Фрэнк - заботливый  сын,
Фрэнк смотрит в рот старому доброму шерифу Джорджу Баннерману. Ах, да  чем
наш Фрэнк не мученик, снятый с креста! Правда, иногда он насилует и  душит
пожилых женщин и девочек, и, между прочим, Баннерман, среди них могла быть
ваша дочь. Неужели вы не понимаете, что среди них могла бы быть ваша...
     Баннерман ударил его. В последний миг он придержал руку, но все равно
удар вышел достаточно сильным; Джонни  отлетел  и,  зацепившись  за  ножку
стула, растянулся на полу. Печатка выпускника высшей полицейской школы  до
крови расцарапала ему щеку.
     - Сам напросился, - сказал Баннерман,  но  это  прозвучало  не  очень
убедительно. До него дошло, что первый раз  в  жизни  он  поднял  руку  на
человека неполноценного или почти неполноценного.
     В голове у Джонни поплыло и зазвенело. Голос казался чужим, как будто
за него говорил доктор или актер во второразрядном фильме:
     - На вашем месте я стал бы на колени и возблагодарил господа бога  за
то, что убийца не оставил никаких следов.  Иначе  при  вашем  отношении  к
Додду вы бы закрыли на все глаза. И до конца  жизни  чувствовали  бы  свою
вину за смерть Мэри Кэт Хендрасен, будучи пособником убийцы.
     - Это гнусная  ложь,  -  произнес  Баннерман,  тщательно  выговаривая
каждое слово. - Я арестовал бы родного брата, окажись он  этим  человеком.
Поднимайтесь. И простите, что я вас ударил. Он помог Джонни встать на ноги
и осмотрел царапину на щеке.
     - Сейчас я возьму аптечку и смажу йодом.
     - Бог с ней, с царапиной, - сказал Джонни. Голос его звучал спокойно.
- Не надо было выводить вас из себя. Сам виноват. Меня тоже занесло.
     - Поверьте, это не может быть Фрэнк. Насчет  того,  что  вы  любитель
рекламы, я погорячился. Только ваши биоволны, или выходы в астрал, или как
они там называются, на этот раз сбили вас с толку.
     - А вы проверьте, - сказал Джонни.  Он  смотрел  Баннерману  прямо  в
глаза, не давая ему отвести взгляд. - Проверьте, докажите, что я не  прав.
- Он сглотнул слюну. - Сравните время и даты убийств  с  его  дежурствами.
Это можно сделать?
     - Все графики дежурств за последние  четырнадцать  -  пятнадцать  лет
находятся в том шкафу, - сказал Баннерман через  силу.  -  Да,  это  можно
сделать.
     - Так сделайте.
     - Мистер... - Баннерман остановился.  -  Джонни,  если  бы  вы  знали
Фрэнка, вы бы посмеялись над своими подозрениями. Честное слово. Не верите
мне, спросите у кого угодно...
     - Если я не прав, я с радостью признаю свою ошибку.
     - Это невозможно, - буркнул Баннерман, однако направился к шкафу, где
хранились старые графики, и отпер дверцу.

     Прошло два часа. Было около часа ночи. Джонни позвонил отцу и сказал,
что переночует где-нибудь  в  Касл-Роке;  метель  уже  завывала  на  одной
пронзительной ноте, и ехать назад было небезопасно.
     - Что нового? - спросил Герберт. - Можешь сказать?
     - Пожалуй, это не телефонный разговор.
     - Ладно, Джонни. Ты там не слишком переутомляйся.
     - Постараюсь.
     Но он уже переутомился. Он устал больше, чем  уставал,  проходя  курс
физиотерапии под наблюдением Эйлин Мэноун. Симпатичная женщина, подумал он
ни с того ни с сего. Симпатичная и душевная. Такой, во всяком случае,  она
была, пока я не сказал ей, что у нее дома пожар.  После  этого  она  стала
отчужденной и настороженной. Да, она была благодарна, но... разве она  еще
хоть раз прикоснулась ко мне? А в самом деле, прикоснулась? Какое там... И
с Баннерманом произойдет то же самое, когда все будет позади. Печально. Он
ведь тоже неплохой человек. Просто людям становится не  по  себе  рядом  с
человеком, которому достаточно потрогать  вещь,  чтобы  все  узнать  о  ее
владельце.
     - Это еще ничего не доказывает, -  послышался  голос  Баннермана.  Он
говорил с вызовом, как разобиженный мальчик, и у Джонни  возникло  сильное
желание сграбастать его и тряхнуть так, чтобы зубы лязгнули. Но на  это  у
него не было сил.
     Они изучали таблицу, которую Джонни набросал на обратной стороне акта
о  списании  устаревшей  аппаратуры  для   радиоперехвата.   Возле   стола
Баннермана были в беспорядке свалены семь или восемь картонных коробок  со
старыми карточками, а в  ящике  для  входящих  и  исходящих  бумаг  стояли
карточки с графиками дежурств Фрэнка Додда  за  все  время  его  службы  в
полиции. Таблица выглядела следующим образом:

     УБИЙСТВА ФРЭНК ДОДД

     Альма Фречет (официантка) Дежурство на Главной улице.
     15.00 12.11.70 Пост в гавани

     Полина Тусейкер 10.00 17.11.71 Свободен от службы

     Черил Моуди (школьница) Свободен от службы
     14.00 16.12.71

     Кэрол Данбаргер (студентка) Двухнедельный отпуск
     ? 11.74

     Этта Рингголд (учительница) Патрулирование
     29 (?) 10.75

     Мэри Кэт Хендрасен Свободен от службы
     10.10 17.12.75

     ВРЕМЯ  СМЕРТИ  УКАЗАНО  ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО,  НА  ОСНОВАНИИ   ЗАКЛЮЧЕНИЯ
ЭКСПЕРТИЗЫ.
     - Вы правы, это еще ничего не доказывает, - согласился Джонни. - Но и
не снимает с него подозрения.
     Баннерман ткнул пальцем в таблицу.
     - Когда была убита мисс Рингголд, он нес службу.
     - Положим, что так. Если только она действительно была убита двадцать
девятого октября. Хотя это могло случится и двадцать восьмого  и  двадцать
седьмого. А что, если он даже нес службу? Кому придет в голову подозревать
полицейского?
     Баннерман пристально изучал таблицу.
     - Ну а  как  обстоит  дело  с  интервалом?  -  спросил  Джонни.  -  С
интервалом в три года?
     - В семьдесят третьем - семьдесят  четвертом  годах  Фрэнк  находился
здесь при исполнении служебных обязанностей, - сказал Баннерман, перебирая
карточки. - Вы же видите.
     - Как знать, может быть, в ту зиму у него не было вспышки активности.
Такое бывает, насколько нам известно.
     -  Насколько  нам  известно,  нам  ничего  не  известно,  -   отрезал
Баннерман.
     - А как насчет семьдесят второго? Конца семьдесят  второго  -  начала
семьдесят третьего? В картотеке ничего нет по этому периоду. Он что, был в
отпуске?
     - Нет, - сказал Баннерман. - Фрэнк и еще один  парень  по  имени  Том
Харрисон  слушали  курс  "О   местном   судопроизводстве"   на   отделении
Колорадского университета в Пуэбло. Курс рассчитан на два месяца. Фрэнк  с
Томом пробыл там с пятнадцатого октября и почти до рождества.  Фрэнк  чуть
было не отказался ехать, боясь оставить мать дома одну. Честно  говоря,  я
думаю, это она убеждала его остаться. Но я уговорил Фрэнка. Он рассчитывал
сделать карьеру по нашему ведомству, а при этом  совсем  неплохо  иметь  в
активе университетский курс. Помнится,  когда  они  вернулись  в  декабре,
Фрэнк выглядел ужасно - перенес вирусное заболевание. Похудел на  двадцать
фунтов. Он сказал, что никто в тех молочных краях не готовит так, как  его
мамочка.
     Баннерман умолк. Видимо, что-то в этом рассказе смутило его самого.
     - Он взял недельный отпуск по болезни на  время  школьных  каникул  и
только  после  этого  немного  отошел,  -   закончил   Баннерман,   словно
оправдываясь. На службу  вышел  не  позднее  пятнадцатого  января.  Можете
проверить по картотеке.
     - Нет необходимости. Так же,  как  нет  необходимости  говорить  вам,
каким будет ваш следующий шаг.
     - Вы правы, - сказал Баннерман, опуская глаза. - Я  говорил,  что  вы
неплохо соображаете в нашем деле. Вероятно, я и сам не понимал,  насколько
был прав. Или не хотел понимать.
     Он снял телефонную трубку и извлек из  нижнего  ящика  стола  толстый
справочник в простом синем переплете. Листая справочник, он бросил:
     - Здесь есть телефон  любого  шерифа  в  любом  графстве  Соединенных
Штатов.
     Баннерман нашел нужный номер и набрал его.
     Джонни поерзал на стуле.
     - Алло, - сказал Баннерман. - Управление шерифа в Пуэбло?...  С  вами
говорит Джордж Баннерман, шериф  графства  Касл  в  западном  Мэне...  Да,
именно так, штат Мэн. Простите, с кем я  говорю?..  Так  вот,  полицейский
Тейлор,  ситуация  следующая.  У  нас  тут  произошла  серия   убийств   -
изнасилования с удушением, шесть случаев за последние пять  лет.  Все  они
имели место в конце осени или в самом начале зимы. Мы... -  Он  поднял  на
Джонни страдальческий, беспомощный взгляд, затем снова опустил глаза. - Мы
подозреваем человека, который находился в Пуэбло  с  пятнадцатого  октября
по... гм... семнадцатое декабря семьдесят второго года, если не  ошибаюсь.
Я хотел бы знать, числится ли в ваших журналах за этот период  нераскрытое
убийство - жертва женского пола, любого  возраста,  изнасилована,  причина
смерти - удушение. Далее, если такое преступление  было  совершенно  и  вы
взяли  пробу  спермы,  я  хотел  бы  знать  ее  группу.   Что?..   Хорошо.
Благодарю... Я буду ждать. До свидания.
     Он повесил трубку.
     - Сейчас он проверит, кто я  такой,  затем  пройдется  по  журналу  и
перезвонит мне. Хотите чашечку... ах да, вы же не пьете.
     - Нет, - сказал Джонни. - Я выпью воды.
     Он наполнил бумажный стаканчик. Буран выл и барабанил в стекла.
     За его спиной раздался виноватый голос Баннермана:
     - Ладно, чего там. Вы правы. Я бы не отказался от такого сына.  Когда
моя жена рожала Катрину, пришлось делать кесарево. Ей больше нельзя  иметь
детей, врач сказал, что это убьет ее.  Тогда  ей  перевязали  трубы,  а  я
сделал вазектомию. Для страховки.
     Джонни  подошел  к  окну  и  долго  стоял  со  стаканчиком  в   руке,
вглядываясь в темноту. Кроме снега, смотреть было не на что, но он не  мог
обернуться, иначе  Баннерман  сломался  бы  окончательно.  Не  нужно  быть
экстрасенсом, чтобы почувствовать это.
     - Отец Фрэнка работал на железнодорожной ветке Бостон -  Мэн.  Погиб,
когда мальчику  было  лет  пять.  Пьяный  полез  сцеплять  вагоны,  и  его
буферами... в лепешку. Фрэнк остался единственным мужчиной в  доме.  Роско
утверждает, что у него в школе была девочка, но  миссис  Додд  быстро  это
дело поломала.
     НИЧЕГО  УДИВИТЕЛЬНОГО,  подумал  Джонни.  ЖЕНЩИНА,  КОТОРАЯ  МОГЛА...
ПРИЩЕПКОЙ... СОБСТВЕННОГО СЫНА... ТАКАЯ НИ ПЕРЕД ЧЕМ НЕ ОСТАНОВИТСЯ.  ТОЖЕ
ХОРОШАЯ ПСИХОПАТКА.
     В шестнадцать лет он пришел ко мне  и  спросил,  не  возьмут  ли  его
полицейским на полставки. Сказал,  что  с  детства  ни  о  чем  другом  не
мечтает. Мне он сразу понравился. Я оставил  его  при  себе  и  платил  из
своего кармана. Платил, сами понимаете, сколько мог, но он  не  жаловался.
Готов был вкалывать задаром. За месяц до окончания школы  подал  рапорт  с
просьбой перевести его на полную ставку, однако в тот момент у нас не было
вакансий. Тогда он устроился где-то на  временную  работу,  а  по  вечерам
ездил на лекции для полицейских в Горемский университет. Похоже, что  Додд
и тут пыталась все поломать - не хотела оставаться дома одна, но  на  этот
раз Фрэнк уперся... не без моей поддержки. Мы взяли  его  к  себе  в  июле
семьдесят первого года, и с тех пор он у нас... Вот вы мне говорите такое,
а я как вспомню, что Катрина была там вчера утром, что она прошла  в  двух
шагах от того человека... для меня это все равно что кровосмешение.  Фрэнк
бывал у нас в доме, ел с нами за одним столом, раза два  мы  оставляли  на
него маленькую Кэти... а вы говорите...
     Джонни повернулся. Баннерман снял очки и вытирал глаза.
     - Если вам и вправду дано все это видеть, мне жаль  вас.  Бог  создал
вас уродцем вроде коровы с двумя головами - показывали такую  на  ярмарке.
Простите. Зря я вас так.
     - В Библии  сказано,  что  бог  равно  любит  все  свои  создания,  -
отозвался Джонни. Голос у него слегка дрожал.
     - Ну-ну, - кивнул Баннерман, потирая переносицу. - Оригинально же  он
решил продемонстрировать это, вы не находите?
     Спустя минут двадцать  зазвонил  телефон,  и  Баннерман  быстро  снял
трубку. Сказал два-три слова. Потом долго слушал. И  старел  у  Джонни  на
глазах. Положив трубку, он молча смотрел на Джонни.
     - Двенадцатого ноября семьдесят второго года, - выдавил он наконец. -
Студентка. Ее нашли в поле у шоссе. Анна Саймонс. Изнасилована и  удушена.
Двадцать три года. Группа спермы не установлена. И все же, Джонни, это еще
ничего не доказывает.
     -   Не   думаю,   что   вам   действительно   нужны    дополнительные
доказательства, - сказал Джонни. - Поставьте его перед фактами,  и  он  во
всем сознается.
     - А если нет?
     Джонни припомнил свое видение у скамейки.  Оно  налетело  на  него  с
бешеной скоростью, словно смертоносный бумеранг. Ощущение рвущейся  ткани.
И сладкая, ноющая боль, воскресившая в  памяти  боль  от  прищепки.  Боль,
которая искупала все.
     - Заставите его спустить штаны, - сказал Джонни.

     Репортеры еще толпились в вестибюле. Едва ли они ожидали развязки или
по крайней мере неожиданного поворота в деле. Просто  дороги  из-за  снега
стали непроезжими.
     - Вы уверены, что приняли наилучшее решение? - Ветер отшвыривал слова
Джонни куда-то в сторону. Разболелись ноги.
     - Нет, - ответил Баннерман просто. - Но думаю, что вам надо быть  при
этом. Думаю, Джонни, будет лучше, если он посмотрит вам  в  глаза.  Пошли,
Додды живут всего в двух кварталах отсюда.
     Они шагнули в снежный буран - две тени в  капюшонах.  Под  курткой  у
Баннермана был пистолет. Наручники он пристегнул к ремню. Они  и  квартала
не прошли по глубокому снегу, а Джонни уже начал сильно прихрамывать, хотя
и не сказал ни слова.
     Но  Баннерман  заметил.  Они  остановились  в  дверях   касл-рокского
трансагентства.
     - Что с вами, дружище?
     - Ничего, - сказал Джонни. Ну вот, теперь и голова заболела.
     - Что значит "ничего"? Глядя  на  вас,  можно  подумать,  что  у  вас
сломаны обе ноги.
     -  Когда  я  вышел  из  комы,  врачам  пришлось  их   прооперировать.
Атрофировались мышцы. Начали таять, как выразился доктор Браун. И  суставы
стали ни к черту. Все, что можно, заменили синтетикой...
     - Это как тому типу, которого отремонтировали за шесть миллионов?
     Джонни подумал об аккуратной стопке больничных счетов в верхнем ящике
бюро у них дома.
     - Что-то в этом роде. Когда я долго на ногах, они у меня  деревенеют.
Вот и все.
     - Хотите, вернемся?
     - ЕЩЕ БЫ НЕ ХОТЕТЬ, -  ВЕРНУТЬСЯ  ДОМОЙ  И  НАЧИСТО  ЗАБЫТЬ  ОБ  ЭТОМ
КОШМАРЕ. И ЗАЧЕМ ПРИЕХАЛ?  РАСХЛЕБЫВАЕШЬ  ЗА  НЕГО  ВСЕ  ЭТО,  И  ТЕБЯ  ЖЕ
НАЗЫВАЮТ КОРОВОЙ С ДВУМЯ ГОЛОВАМИ.
     - Нет, мне уже лучше, - сказал Джонни.
     Они вышли из дверей, ветер подхватил их и попытался метнуть по желобу
пустынной улицы. Они с трудом продвигались, в лицо им светили  облепленные
снегом фонари, гнувшиеся под напором ветра. Они свернули в боковую  улочку
и миновали пять домов; перед  аккуратной  двухэтажной  коробкой  Баннерман
остановился. Подобно соседним, она была  наглухо  закрыта  и  погружена  в
темноту.
     - Вот этот дом, - сказал Баннерман каким-то бесцветным  голосом.  Они
перебрались  через  наметенные  перед  крыльцом  сугробы  и  поднялись  по
ступенькам.

     Пока  Баннерман  барабанил  в  дверь,   Джонни,   превозмогая   боль,
переступал с ноги на ногу и думал о том, что эта ночь никогда не кончится.
Она будет тянуться и тянуться и наметет сугробы, которые, рухнув, погребут
всех под собой. Минут через пять дверь отворилась.
     Генриетта Додд оказалась женщиной  необъятных  размеров  -  настоящая
гора  плоти.  Джонни  впервые  видел  человека   столь   отталкивающей   и
болезненной внешности. Желтовато-серая кожа. Ящероподобные ручки  в  сыпи,
похожей на экзему. Узкие щелочки  глаз,  поблескивавших  из-под  набрякших
век. Такой взгляд, с горечью подумал Джонни, бывал  у  матери,  когда  она
погружалась в свой религиозный транс.
     - Что  вам  нужно  среди  ночи,  Джордж  Баннерман?  -  подозрительно
спросила миссис Додд дребезжащим голосом, похожим на  жужжание  пчелы  или
мухи в бутылке, - такой голос бывает у толстух.
     - Мне надо поговорить с Фрэнком, Генриетта.
     - Утром поговорите, - сказала Генриетта Додд и хотела закрыть дверь у
них перед носом.
     Баннерман придержал дверь рукой.
     - Извините, Генриетта. Дело срочное.
     - Будить его? Вот еще! - взвизгнула она, стоя в дверях. - Он спит как
убитый! Иногда у меня среди ночи разыгрывается тахикардия, я звоню,  звоню
в колокольчик, и что же, думаете, он приходит? Как бы не так, спит, и хоть
бы хны. Ничего, когда-нибудь он проснется и найдет в постели мой труп. Вот
умру от сердечного приступа - кто тогда подаст  ему  это  чертово  яйцо  в
мешочек! А все потому, что вы совсем его загоняли.
     Она улыбнулась довольно гаденькой улыбочкой - так улыбаются,  поверяя
под большим секретом грязную историю, - вот, мол, полюбуйтесь.
     - Каждую ночь дежурство, гоняется на машине за  всякой  пьянью,  а  у
них, может, пистолет под сиденьем. Мотается по забегаловкам  да  притонам,
где всякий сброд, а вам начхать. Знаю я, что там творится, шлюха за кружку
пива в два счета может наградить  моего  невинного  мальчика  какой-нибудь
дурной болезнью.
     Ее дребезжащий голос отзывался в висках у Джонни  пульсирующй  болью.
Хоть  бы  она  уже  замолчала!  Умом  Джонни  понимал:  это  галлюцинация,
результат усталости и напряжения, но ему все больше  казалось,  что  перед
ним стоит его мать, вот-вот она переведет взгляд с Баннермана  на  него  и
начнет свою волынку о редкостном даре, которым господь наградил Джонни.
     - Миссис Додд... Генриетта... -  только  и  успел  сказать  Баннерман
примирительным тоном, но тут она действительно перевела взгляд на Джонни и
уставилась на  него  своими  остренькими  и  в  то  же  время  глуповатыми
поросячьими глазками.
     - А это кто такой?
     - Помощник по особым делам, - не моргнув глазом, ответил Баннерман. -
Генриетта, я должен разбудить Фрэнка. Всю ответственность беру на себя.
     - Ах, о т в е т с т в е н н о с т  ь!  -  прогудела  она  с  каким-то
жутковатым сарказмом, и лишь теперь до Джонни дошло, что  она  боится.  От
нее исходили удушливые волны страха -  вот  отчего  у  него  так  заболели
виски! Неужели Баннерман не чувствует? - О т в е е т - с т в е н - н о с т
ь! Ах ты, боже мой, какие мы в а - а  а  -  ж  н  ы  е!  Так  вот,  Джордж
Баннерман, я не позволю будить моего мальчика среди ночи. Так что вы и ваш
помощник по особым делам можете убираться к своим занюханным бумажонкам!
     Она опять попыталась закрыть дверь, но на этот  раз  Баннерман  силой
распахнул ее.
     - Отойдите, Генриетта, я не шучу. -  Чувствовалось,  что  он  уже  на
пределе и с трудом сдерживает гнев.
     - Вы не  имеет  права!  -  завопила  она.  -  У  нас  не  полицейское
государство! Вас вышвырнут со службы! Предъявите ордер!
     - Тише, ордер тут ни при чем, просто я должен поговорить с Фрэнком, -
сказал Баннерман и, отстранив ее, прошел в дом.
     Джонни как в тумане шагнул следом. Миссис Додд попыталась перехватить
его. Он придержал ее за руку - и в тот же миг страшная боль пронзила мозг,
заглушив тупую ломоту в висках. И ОНА ПОЧУВСТВОВАЛА... Они  смотрели  друг
на друга лишь мгновение, но казалось,  ему  не  будет  конца:  немыслимое,
абсолютное всепонимание. Они словно срослись в это мгновение. Потом миссис
Додд отшатнулась, хватаясь за исполинскую грудь.
     - Сердце... сердце... - Миссис  Додд  судорожно  порылась  в  кармане
халата и достала лекарство. Лицо у нее приобрело оттенок сырого теста. Она
открыла трубочку, вытряхнула горошинку на ладонь,  просыпав  остальные  на
пол и сунула ее под язык. Джонни смотрел на старуху с немым ужасом. Голова
была сейчас как пузырь, который вот-вот лопнет от распирающей его  горячей
крови.
     - В ы з н а л и? - прошептал он.
     Ее  мясистый,  обвисший  рот  беззвучно  открывался   и   закрывался,
открывался и закрывался, точно у выброшенной на берег рыбы.
     - Все это время з н а л и?
     - Дьявол! - завизжала она. - Чудовище... дьявол... ох, сердце...  ох,
я умираю... умираю... врача... ДЖОРДЖ БАННЕРМАН, ТОЛЬКО ПОСМЕЙТЕ ПОДНЯТЬСЯ
НАВЕРХ РАЗБУДИТЬ МОЕГО МАЛЬЧИКА!
     Джонни отпустил ее руку и, машинально вытирая ладонь  о  пальто,  как
будто выпачкал  ее,  стал  неуверенно  взбираться  по  лестнице  вслед  за
Баннерманом. Снаружи ветер всхлипывал  под  карнизами,  как  заблудившийся
ребенок. Дойдя до середины  лестницы,  Джонни  обернулся.  Генриетта  Додд
сидела на плетеном стуле - осевшая  гора  мяса  -  и,  придерживая  руками
огромную  грудь,  хватала  ртом  воздух.  Голова  у   Дочини   по-прежнему
раздувалась,  и  он  подумал,  как  во  сне:   КОНЧИТСЯ   ТЕМ,   ЧТО   ОНА
ПРОСТО-НАПРОСТО ЛОПНЕТ. И СЛАВА БОГУ.
     Старый, потертый коврик на полу в узеньком коридоре. Обои в разводах.
Баннерман колотил в запертую дверь. Здесь наверху было холоднее по меньшей
мере градусов на десять.
     - Фрэнк! Это я, Джордж Баннерман! Фрэнк, проснись!
     Никакого ответа. Баннерман повернул ручку  и  толкнул  дверь  плечом.
Пальцы соскользнули на рукоять пистолета, но Баннерман не вынул его,  хотя
это могло стоить шерифу жизни - впрочем, комната  Фрэнка  Додда  оказалась
пустой.
     Они стояли на пороге, осматриваясь. Это была детская. Обои -  тоже  в
разводах - с танцующими клоунами  и  деревянными  лошадками.  Сидевшая  на
детском стульчике тряпичная кукла таращила на них блестящие пустые  глаза.
В одном углу - ящик с игрушками. В  другом  -  узкая  деревянная  кровать.
Перекинутый через спинку кровати ремень с кобурой  выглядел  здесь  как-то
неуместно.
     - Бог ты мой, - тихо сказал Баннерман. - Что все это значит?
     - Помогите, - донесся снизу голос миссис Додд. - Помогите же...
     - Она знала, - сказал Джонни. -  Знала  с  самого  начала,  с  первой
жертвы. Он ей рассказывал. И она его покрывала.
     Баннерман медленно вышел из комнаты и отворил соседнюю дверь.  Взгляд
его выражал растерянность и боль. Комната для гостей тоже была  пуста.  Он
открыл дверь в чулан,  но  увидел  там  только  плошку  с  крысиным  ядом.
Следующая дверь. Здесь, в еще не отделанной спальне, был такой холод,  что
у Баннермана пошел парок изо рта. Он огляделся. Ступеньки вели еще к одной
двери. Туда он и направился. Джонни следовал за ним. Заперто.
     - Фрэнк! Ты здесь? - Он подергал ручку. - Фрэнк,  открой!  Ответа  не
было. Баннерман примерился и ударил ногой  в  стык,  чуть  пониже  дверной
ручки. Раздался треск, и в голове  у  Джонни  зазвенело,  словно  железная
тарелка упала на кафельный пол.
     - О господи, - выдохнул Баннерман и осекся.
     Джонни все видел поверх его плеча; видел более чем достаточно.  Фрэнк
Додд сидел на крышке унитаза - голый, если не считать  блестящего  черного
дождевика, накинутого на  плечи;  капюшон  (КАПЮШОН  ПАЛАЧА,  мелькнуло  у
Джонни) свисал на водосливной бачок гигантским  увядшим  черным  стручком.
Фрэнк  Додд  умудрился  перерезать  себе  горло,  что  показалось   Джонни
невероятным. На  краю  раковины  лежала  пачка  "уилкинсоновских"  лезвий.
Одинокое лезвие с запекшимися алыми капельками  жутковато  поблескивало  у
ног. Все вокруг забрызгано кровью из вскрытой сонной артерии. Кровь была в
складках плаща. И на клеенчатой занавеске, по  которой  в  лодочках  плыли
утки под зонтиками. И на потолке.
     На шее у Фрэнка Додда висела табличка с  надписью,  сделанной  губной
помадой: Я ПРИЗНАЮСЬ!

     Голова болела невыносимо. Джонни нашарил рукой дверную ручку.

     ОН ПОНЯЛ, ШЕВЕЛЬНУЛОСЬ В МОЗГУ. КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ ПОНЯЛ, УВИДЕВ  МЕНЯ.
ПОНЯЛ, ЧТО ЕГО ПЕСЕНКА СПЕТА. ПРИШЕЛ ДОМОЙ. И ВОТ КОНЕЦ.

     Перед глазами, разбегаясь зловещей рябью, поплыли черные круги.

     ДЖОННИ, ГОСПОДЬ НАГРАДИЛ ТЕБЯ РЕДКОСТНЫМ ДАРОМ.
     (Я ПРИЗНАЮСЬ!)
     - Джонни!
     Откуда-то издалека.
     - Джонни...
     Расплывается. Все расплывается. Вот и прекрасно. А еще лучше, если бы
я тогда не вышел из комы. Всем было бы лучше. Да, повезло, называется.
     - Джонни...
     Фрэнк Додд поднялся сюда и перерезал себе горло, что  называется,  от
уха до уха, а в это время ветер снаружи завывал  так,  словно  все  темные
силы вырвались из недр земных. Ничего  себе  фонтанчик,  как  сказал  отец
однажды зимой, лет двенадцать назад,  когда  лопнули  трубы  в  котельной.
Ничего себе фонтанчик. Уж это точно. До самого потолка.
     Джонни казалось, что он тогда закричал, но он и сам  не  был  уверен.
Возможно, то был внутренний крик. Но как же ему хотелось крикнуть, вложить
в этот крик весь ужас, и жалость, и боль, разрывавшие ему сердце.
     Но тут Джонни стал падать  ничком  в  черный  провал,  радуясь  этому
падению. Он потерял сознание.

     "Нью-Йорк таймс", 19 декабря 1975 года:
     ЭКСТРАСЕНС ИЗ МЭНА ПРИВОДИТ ШЕРИФА
     К ДОМУ ЕГО ПОМОЩНИКА - УБИЙЦЫ
     ПОСЛЕ ОСМОТРА МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ

     (Специально для "Таймс") Возможно, Джон Смит из  Паунала  никакой  не
экстрасенс, но не так-то  просто  будет  убедить  в  этом  шерифа  Джорджа
Баннермана из графства Касл, штат Мэн.  Придя  в  отчаяние  после  шестого
случая изнасилования и убийства в  маленьком  городе  Касл-Рок  на  западе
штата Мэн, шериф Баннерман позвонил Смиту и попросил помочь расследованию.
Имя Смита вызвало широкий общественный резонанс в начале года после  того,
как он, проведя четыре с половиной года в бессознательном состоянии, вышел
из глубокой комы. Еженедельник "Инсайд вью" объявил его шарлатаном, однако
шериф Баннерман на вчерашней пресс-конференции был  лаконичен:  "У  нас  в
Мэне не очень-то верят всяким нью-йоркским газетчикам".
     По словам шерифа Баннермана, Смит облазил  на  четвереньках  место  в
городском парке Касл-Рока, где было совершенно шестое по  счету  убийство.
Дело кончилось тем, что  он  слегка  обморозился,  но  установил  личность
убийцы - им оказался Франклин Додд, помощник шерифа, прослуживший пять лет
в полиции графства Касл.
     Ранее в этом году Смиту было видение, будто загорелся дом его лечащей
сестры. Так оно и оказалось. Эта история вызвала разноречивые толки в  его
родном штате. На проведенной вскоре пресс-конференции один  из  репортеров
потребовал, чтобы Смит...

     "Ньюсуик", 24 декабря 1975 года, страница 41:

                               НОВЫЙ ГУРКОС

     Кажется, в нашей стране  объявился  первый  настоящий  экстрасенс  со
времен ясновидящего Питера  Гуркоса,  выходца  из  Германии,  который  мог
рассказать подробности частной жизни любого человека, коснувшись его руки,
или кольца, или содержимого сумочки.
     Джон Смит, застенчивый и скромный молодой человек, живет в Паунале на
юге штата Мэн. В этом году он пришел в сознание после четырех с лишним лет
глубокой комы - следствие автомобильной катастрофы (см. фото).  По  мнению
невролога   Сэмюэла   Вейзака,   лечащего   врача,   выздоровление   Смита
"представляется из ряда вон выходящим".
     Смит,   слегка   обморозивший   пальцы,   пробыл   четыре   часа    в
бессознательном состоянии после  неожиданной  развязки,  которая  положила
конец делу о целой серии убийств в  Касл-Роке.  Сейчас  Смит  поправляется
и...

                                                        27 ДЕКАБРЯ 1975 Г.
     ДОРОГАЯ САРА, СЕГОДНЯ ПРИШЛО ТВОЕ ПИСЬМО, КОТОРОМУ МЫ С  ПАПОЙ  ОЧЕНЬ
ОБРАДОВАЛИСЬ. Я В ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ, ТАК ЧТО НЕ ВОЛНУЙСЯ ПОНАПРАСНУ, ЛАДНО? А
ВООБЩЕ  Я  ТРОНУТ.  В  ПРЕССЕ  СИЛЬНО  ПРЕУВЕЛИЧИЛИ   МОЕ   "ОБМОРОЖЕНИЕ".
ПОДУМАЕШЬ, НЕСКОЛЬКО ПЯТНЫШЕК НА  КОНЧИКАХ  ТРЕХ  ПАЛЬЦЕВ  ЛЕВОЙ  РУКИ.  Я
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОТЕРЯЛ СОЗНАНИЕ, НО ЭТО  БЫЛ  ВСЕГО  ЛИШЬ  ЛЕГКИЙ  ОБМОРОК,
ВЫЗВАННЫЙ, ПО СЛОВАМ ВЕЙЗАКА, "ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ПЕРЕГРУЗКОЙ".
     ДА-ДА, ОН ПРИЕХАЛ СОБСТВЕННОЙ ПЕРСОНОЙ И  УВЕЗ  МЕНЯ  В  ПОРТЛЕНДСКУЮ
БОЛЬНИЦУ. СТОИТ, ПРАВО ЖЕ, ЗАПЛАТИТЬ ЗА МЕСТО В БОЛЬНИЦЕ, ЧТОБЫ ПОСМОТРЕТЬ
НА ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА В  ДЕЙСТВИИ.  ОН  ВЫБИЛ  У  НИХ  И  КАБИНЕТ,  И  ЭЭГ,  И
ОПЕРАТОРА. СЭМ ГОВОРИТ, ЧТО НЕ ОБНАРУЖИЛ  ПОРАЖЕНИЯ  НОВЫХ  УЧАСТКОВ  КОРЫ
ГОЛОВНОГО МОЗГА ИЛИ УХУДШЕНИЯ ПРЕЖНЕГО СОСТОЯНИЯ.  ОН  СОБИРАЛСЯ  ПРОВЕСТИ
РЯД ИССЛЕДОВАНИЙ, ОТ КОТОРЫХ СИЛЬНО ПОПАХИВАЕТ  ИНКВИЗИЦИЕЙ  -  "ОТРЕКИСЬ,
ЕРЕТИК, НЕ ТО МЫ ВСАДИМ ТЕБЕ  В  МОЗГ  ЭЛЕКТРОДЫ!"  (НИЧЕГО  ШУТОЧКА,  А?)
КОРОЧЕ, Я ОТКЛОНИЛ ВЕЛИКОДУШНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПОТЕРЗАТЬ  МЕНЯ  ЕЩЕ  НЕМНОГО.
ПАПА  РАССВИРЕПЕЛ,  МОЙ  ОТКАЗ  НАПОМИНАЕТ  ЕМУ  ОТКАЗ  МАТЕРИ   ПРИНИМАТЬ
ЛЕКАРСТВО  ОТ  ГИПЕРТОНИИ.  НО  РАЗВЕ  ЕМУ  ВТОЛКУЕШЬ,  ЧТО  ЕСЛИ   ВЕЙЗАК
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЧТО-ТО ТАМ НАШЕЛ, ТО НИЧЕГО ОН УЖЕ НЕ СДЕЛАЕТ. СТАВЛЮ ДЕВЯТЬ
ПРОТИВ ОДНОГО.
     ДА, СТАТЬЮ В "НЬЮСУИК" Я ВИДЕЛ. ОНИ  ВЗЯЛИ  ФОТОГРАФИЮ,  НАПЕЧАТАННУЮ
ПОСЛЕ  ТОЙ  ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ.  ТОЛЬКО   ВСЮ   ОБКОРНАЛИ.   ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ,
СТОЛКНУЛАСЬ БЫ С ТАКИМ  ТИПОМ  НОС  К  НОСУ  В  ТЕМНОЙ  АЛЛЕЕ,  А?  ХА-ХА!
ГО-СС-ПОДИ (КАК ЛЮБИТ ГОВОРИТЬ ТВОЯ ПОДРУЖКА АННА  СТРАФФОРД),  ПОНАПИСАЛИ
НА МОЮ ГОЛОВУ! ОПЯТЬ ПОШЕЛ ПОТОК БАНДЕРОЛЕЙ, ОТКРЫТОК И ПИСЕМ.  Я  УЖЕ  НЕ
ВСКРЫВАЮ ИХ, ЕСЛИ ОБРАТНЫЙ АДРЕС МНЕ НЕЗНАКОМ, А ПРОСТО ПИШУ НА  КОНВЕРТЕ:
"ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ". В  НИХ  СЛИШКОМ  МНОГО  СОЧУВСТВИЯ,  СЛИШКОМ  МНОГО
НАДЕЖД И НЕНАВИСТИ, ВЕРЫ И НЕВЕРИЯ, И ВСЕ  ОНИ  ПОЧЕМУ-ТО  НАПОМИНАЮТ  МНЕ
МАМУ.
     ПОЙМИ МЕНЯ ПРАВИЛЬНО, Я НЕ СОБИРАЮСЬ СГУЩАТЬ КРАСКИ, ВСЕ  НЕ  ТАК  УЖ
МРАЧНО.  ПРОСТО  НЕ  ХОЧЕТСЯ  БЫТЬ  ПРАКТИКУЮЩИМ  ЭКСТРАСЕНСОМ,  ЕЗДИТЬ  С
ЛЕКЦИЯМИ И МАЯЧИТЬ НА ТЕЛЕЭКРАНЕ (ОДИН  СУКИН  СЫН  ИЗ  ЭН-БИ-СИ  РАЗУЗНАЛ
КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ НАШ ТЕЛЕФОН И ПРЕДЛОЖИЛ МНЕ УЧАСТВОВАТЬ В ИХ ШОУ. А  ЧТО,
ГЕНИАЛЬНАЯ  ИДЕЯ?  ДОН  РИКЛЗ  СМЕШАЕТ  КОЙ-КОГО  С  ГРЯЗЬЮ,  КАКАЯ-НИБУДЬ
СТАРЛЕТКА  ПРОДЕМОНСТРИРУЕТ  СВОИ  НОЖКИ,  НУ   А   Я   СДЕЛАЮ   НЕСКОЛЬКО
ПРЕДСКАЗАНИЙ. А ПОДАСТ ЭТО БЛЮДО  КОМПАНИЯ  "ДЖЕНЕРАЛ  ФУЗД").  ТОЛЬКО  НА
Х.Р.Е.Н.А МНЕ ВСЕ ЭТО? МНЕ БЫ ВЕРНУТЬСЯ  В  КЛИВС  МИЛС  УЧИТЕЛЕМ  СТАРШИХ
КЛАССОВ И  ЖИТЬ  СЕБЕ  В  СВОЕЙ  НОРКЕ.  И  ПРИБЕРЕЧЬ  СВОИ  ОЗАРЕНИЯ  ДЛЯ
ФУТБОЛЬНЫХ БАТАЛИЙ.
     ПОЖАЛУЙ, НА СЕГОДНЯ ХВАТИТ.  НАДЕЮСЬ,  ТЫ  ВЕСЕЛО  ПРОВЕЛА  РОЖДЕСТВО
ВМЕСТЕ С УОЛТОМ И ДЕННИ, И ТЕПЕРЬ ВЫ (ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ УОЛТ, СУДЯ ПО ТВОЕМУ
ПИСЬМУ) С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДЕТЕ ГОДА ВЕЛИКОГО ДВУХСОТЛЕТИЯ И ГРЯДУЩИХ ВЫБОРОВ.
РАД БЫЛ УЗНАТЬ, ЧТО ТВОЕГО СУПРУГА ВЫДВИНУЛИ В СЕНАТ ШТАТА, НО  ТЫ,  САРА,
СТУЧИ ПО ДЕРЕВУ - 1976 ГОД НЕ ОБЕЩАЕТ БЫТЬ  ТРИУМФАЛЬНЫМ  ДЛЯ  СЛОНОФИЛОВ.
БЛАГОДАРСТВЕННЫЕ ПИСЬМА ШЛИТЕ СЛОНИКУ В САН-КЛЕМЕНТЕ.
     ОТ ПАПЫ ПРИВЕТ И СПАСИБО ЗА КАРТОЧКУ ДЕННИ,  КОТОРЫЙ,  НАДО  СКАЗАТЬ,
ПРОИЗВЕЛ НА НЕГО ВПЕЧАТЛЕНИЕ. Я ПРИСОЕДИНЯЮСЬ.  СПАСИБО  ЗА  ПИСЬМО  И  ЗА
ИЗЛИШНИЕ ВОЛНЕНИЯ (ИЗЛИШНИЕ, НО ОЧЕНЬ ТРОГАТЕЛЬНЫЕ). Я ДЕРЖУСЬ МОЛОДЦОМ  И
МЕЧТАЮ ПОСКОРЕЕ СНОВА ВПРЯЧЬСЯ В РАБОТУ.
                                               ВСЕГО ТЕБЕ САМОГО ХОРОШЕГО.
                                                                    ДЖОННИ

                                                        29 ДЕКАБРЯ 1975 Г.
     ДОРОГОЙ   ДЖОННИ,   ЗА   ШЕСТНАДЦАТЬ   ЛЕТ   МОЕГО   ПРЕБЫВАНИЯ    НА
АДМИНИСТРАТИВНОМ ПОСТУ В ШКОЛЕ НИ ОДНО ПИСЬМО, ПОЖАЛУЙ, НЕ ДАВАЛОСЬ МНЕ  С
ТАКИМ ТРУДОМ И ДУШЕВНОЙ БОЛЬЮ. И НЕ ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО ВЫ ХОРОШИЙ ДРУГ, НО
И ПОТОМУ, ЧТО ВЫ -  ЧЕРТОВСКИ  ХОРОШИЙ  ПРЕПОДАВАТЕЛЬ.  ЭТИМ,  ПРАВДА,  НЕ
ПОДСЛАСТИШЬ ПИЛЮЛЮ, ТАК СТОИТ ЛИ ПЫТАТЬСЯ?
     ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ СОСТОЯЛОСЬ СПЕЦИАЛЬНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ШКОЛЬНОГО  СОВЕТА  (ПО
ПРОСЬБЕ ДВУХ ЧЛЕНОВ, ЧЬИХ ИМЕН Я НЕ СТАНУ НАЗЫВАТЬ, - ОНИ ВХОДИЛИ В  СОВЕТ
ЕЩЕ ПРИ. ВАС, ТАК ЧТО  ВЫ,  ДУМАЮ,  ДОГАДАЕТЕСЬ,  О  КОМ  РЕЧЬ),  И  ПЯТЬЮ
ГОЛОСАМИ ПРОТИВ ДВУХ БЫЛО РЕШЕНО ХОДАТАЙСТВОВАТЬ ОБ  АННУЛИРОВАНИИ  ВАШЕГО
КОНТРАКТА. ОСНОВАНИЕ: ВЫ СЛИШКОМ ПРОТИВОРЕЧИВАЯ ФИГУРА, ЧТОБЫ БЫТЬ ХОРОШИМ
ПРЕПОДАВАТЕЛЕМ. ВСЕ ЭТО ТАК ГАДКО, ЧТО Я САМ ЕДВА  НЕ  ПОДАЛ  В  ОТСТАВКУ.
ЕСЛИ БЫ НЕ МОРИН И ДЕТИ, СКОРЕЕ  ВСЕГО  ЭТИМ  БЫ  И  КОНЧИЛОСЬ.  ВОТ  ВЕДЬ
СВИНСТВО. ПОХУЖЕ, ЧЕМ ЗАПРЕЩЕНИЕ РОМАНОВ "КРОЛИК, БЕГИ!" И "НАД  ПРОПАСТЬЮ
ВО РЖИ". КУДА ХУЖЕ. ХОТЬ НОС ЗАТЫКАЙ.
     Я ИМ ТАК И СКАЗАЛ, НО С РАВНЫМ УСПЕХОМ  Я  МОГ  ГОВОРИТЬ  С  НИМИ  НА
ЭСПЕРАНТО  ИЛИ  НА  ТАРАБАРСКОМ  ЯЗЫКЕ.  ИМ  ДОСТАТОЧНО  ТОГО,  ЧТО   ВАША
ФОТОГРАФИЯ БЫЛА В "НЬЮСУИК"  И  В  "НЬЮ-ЙОРК  ТАЙМЕ",  А  САМА  ИСТОРИЯ  В
КАСЛ-РОКЕ ОСВЕЩАЛАСЬ ТЕЛЕВИДЕНИЕМ НА ВСЮ  СТРАНУ.  СЛИШКОМ  ПРОТИВОРЕЧИВАЯ
ФИГУРА! ДА, ЭТИ ПЯТЕРО ВЕТХОЗАВЕТНЫХ СТАРЦЕВ - ИЗ ТЕХ, КОГО ДЛИННЫЕ ВОЛОСЫ
УЧЕНИКОВ  ЗАНИМАЮТ  ГОРАЗДО  БОЛЬШЕ,   ЧЕМ   ИХ   ЗНАНИЯ.   ТАКИЕ   СТАНУТ
ДОКАПЫВАТЬСЯ, КТО ИЗ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ БАЛУЕТСЯ НАРКОТИКАМИ, НО И ПАЛЬЦЕМ  НЕ
ПОШЕВЕЛЯТ, ЧТОБЫ ДОСТАТЬ СОВРЕМЕННОЕ ОБОРУДОВАНИЕ ДЛЯ КАБИНЕТОВ.
     Я НАПИСАЛ РЕЗКИЙ ПРОТЕСТ В БОЛЬШОЙ СОВЕТ, И НЕ ИСКЛЮЧЕНО,  ЧТО,  ЕСЛИ
НЕМНОГО НАЖАТЬ НА ИРВИНГА ФАЙНГОЛДА, ОН  ТОЖЕ  ПОДПИШЕТ.  ОДНАКО  НЕ  ХОЧУ
КРИВИТЬ ДУШОЙ: ПЕРЕУБЕДИТЬ ЭТИХ ПЯТЕРЫХ СТАРЦЕВ НЕТ НИ МАЛЕЙШЕГО ШАНСА.
     МОЙ ВАМ СОВЕТ, ДЖОННИ, НАЙМИТЕ АДВОКАТА. КОНТРАКТ - ШТУКА  СЕРЬЕЗНАЯ,
И ВЫ НАВЕРНЯКА СМОЖЕТЕ ВЫЖАТЬ ИЗ НИХ  ВСЕ  СВОЕ  ЖАЛОВАНЬЕ  ДО  ПОСЛЕДНЕГО
ЦЕНТА, НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО, ПЕРЕСТУПИТЕ ВЫ ПОРОГ КЛАССА В  КЛИВС  МИЛС  ИЛИ
НЕТ. И ЗВОНИТЕ МНЕ БЕЗ ВСЯКОГО СТЕСНЕНИЯ. ПОВЕРЬТЕ, МНЕ ИСКРЕННЕ ЖАЛЬ, ЧТО
ВСЕ ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ.
                                                                  ВАШ ДРУГ
                                                               ДЕЙВ ПЕЛСЕН

     Джонни стоял возле почтового ящика и вертел в руках письмо Дейва.  Он
не верил своим глазам. Последний день уходящего 1975 года выдался ясный, с
морозцем. Из носа у Джонни вырывались струйки пара.
     - Ч-черт, - прошептал он. - Ах ты, ч-черт!
     Еще до конца не осознав, что  произошло,  он  нагнулся  за  остальной
корреспонденцией. Как  всегда  почтовый  ящик  был  забит  до  отказа.  По
случайности письмо Дейва торчало уголком наружу.
     Обнаружилось сердитое извещение - от него требовали зайти наконец  на
почту за бандеролями (ох уж эти бандероли!) Муж бросил меня в  1969  году,
вот его носки, скажите мне, где он, чтобы я  могла  вытянуть  алименты  из
этого подлеца. Мой ребенок умер  от  асфиксии  в  прошлом  году,  вот  его
погремушка, напишите мне, пожалуйста, попал ли он в рай. Я не  успела  его
окрестить так как муж был против, и  теперь  у  меня  сердце  разрывается.
Нескончаемая литания.
     ГОСПОДЬ НАГРАДИЛ ТЕБЯ РЕДКОСТНЫМ ДАРОМ, ДЖОННИ.
     ОСНОВАНИЕ:  СЛИШКОМ  ПРОТИВОРЕЧИВАЯ  ФИГУРА,   ЧТОБЫ   БЫТЬ   ХОРОШИМ
ПРЕПОДАВАТЕЛЕМ.
     Внезапно им овладела ярость, и он стал лихорадочно выгребать из ящика
открытки и письма, роняя их на снег. Как  и  следовала  ожидать,  головная
боль начала сгущаться у висков, подобно двум черным тучам, которые  иногда
соединялись, замыкая мучительный обруч. По щекам текли слезы, застывая  на
леденящем холоде прозрачными сосульками.
     Он наклонился и стал поднимать оброненные конверты; на одном  из  них
черным карандашом было жирно выведено ДЖОНУ СМИТУ-ЭКС ТРАСЕНСУ.
     Экс трасенс - это я. Руки  у  него  затряслись,  и  он  все  выронил,
включая письмо Дейва. Оно спланировало, как опавший лист,  и  приземлилось
среди прочих писем, текстом вверх. Сквозь слезы Джонни  разглядел  горящий
факел - эмблему школы, а ниже девиз: УЧИТЬСЯ, ПОЗНАВАТЬ, УЧИТЬ.
     - Задницу свою учите, мозгляки хреновые! -  вырвалось  у  Джонни.  Он
опустился на колени и начал собирать рассыпавшиеся письма, подгребая их  к
себе варежками. Ныли обмороженные  пальцы  -  напоминание  о  забрызганном
кровью с головы  до  ног  стопроцентном  светловолосом  американце  Фрэнке
Додде, въезжающем в вечность на крышке унитаза. Я ПРИЗНАЮСЬ.
     Он собрал все письма,  и  тут  до  него  донесся  собственный  голос,
повторявший снова и снова, как заезженная пластинка: "Доконаете  вы  меня,
доконаете, оставьте меня в покое, вы меня доконаете, неужели не ясно?"
     Он взял себя в руки. Нет, так нельзя. Жизнь не стоит на месте. Что бы
ни происходило, жизнь никогда не стоит на месте.
     Джонни возвращался в дом, теряясь в догадках, чем  он  станет  теперь
заниматься. Может, что-нибудь само собой подвернется? Как бы то  ни  было,
он последовал завету матери. Если господь возложил на него  некую  миссию,
то он ее выполнил. И разве так уж важно, что эта миссия превратила  его  в
камикадзе? Главное, он ее выполнил.
     Он заплатил сполна.


Часть вторая. СМЕЮЩИЙСЯ ТИГР

     ВОЗЛЕ бассейна под ярким июньским солнцем  сидел  в  шезлонге  юноша,
вытянув длинные загорелые ноги, выдававшие в нем  футболиста,  и  медленно
читал по слогам:
     - "Вне всяких сомнений, юный  Денни  Джу...  Джунипер...  юный  Денни
Джунипер был мертв, и надо ду... надо думать, не много нашлось бы на свете
людей, которые бы сказали, что он не до... да... до..." Фу, черт, не могу.
     - "Не много нашлось бы на свете людей, которые  бы  сказали,  что  он
недостоин смерти", - закончил Джонни Смит. -  Говоря  проще,  почти  любой
согласился бы, что Денни получил по заслугам.
     Он поймал на себе взгляд Чака, чье лицо, обычно приветливое, выражало
сейчас знакомую гамму чувств:  удивление,  досаду,  смущение  и  некоторую
подавленность. Чак вздохнул и снова уткнулся в боевик Макса Брэнда.
     - "...недостоин смерти. Однако я был сильно уяз... уязв..."
     - Уязвлен, - помог Джонни.
     - "Однако я был сильно уязвлен тем, что он погиб в тот самый  момент,
когда мог одним подвигом искупить свои злоде...  деяния.  Разумеется,  это
сразу отр... атр... отр..."
     Чак закрыл книгу и улыбнулся Джонни ослепительной улыбкой.
     - Может, хватит на сегодня,  а?  -  Это  была  его  коронная  улыбка,
которая наверняка опрокидывала навзничь болельщиц со всего Нью-Гэмпшира. -
Хотите искупаться? Хотите, по глазам вижу. Вы вон какой худющий - кожа  да
кости, и то с вас, глядите, пот в три ручья.
     Джонни пришлось согласиться, по крайней  мере  мысленно,  что  его  и
вправду тянет  искупаться.  Начало  лета  юбилейного  1976  года  выдалось
необычно знойным и душным. Из-за противоположного  крыла  большого  белого
особняка  до  них  доносилось  убаюкивающее  жужжание   машинки,   которой
вьетнамец  Нго  Фат,  садовник,  подравнивал  лужайку,  прозванную   Чаком
"периной под открытым  небом".  Этот  звук  вызывают  желание  выпить  два
стакана холодного лимонада и погрузиться в дрему.
     - Пожалуйста, без иронии по поводу моей худобы, - сказал Джонни. -  И
потом, мы только начали главу.
     - Да, но перед этим мы уже две прочитали.
     Подлизывается. Джонни вздохнул. В другое время он бы легко  справился
с Чаком, но не сейчас. Сегодня мальчик отважно  преодолел  путь  к  тюрьме
Эмити - этой  дорогой,  сквозь  засады,  расставленные  Джоном  Шербурном,
пробился кровожадный Красный Ястреб, чтобы прикончить Денни Джунипера.
     - Ну ладно, только дочитай страницу, - сказал Джонни. - Ты застрял на
слове "отравило". Смелее Чак, оно не кусается.
     - Хороший вы все-таки человек! - Улыбка стала еще лучезарней. - И без
вопросов, идет?
     - Посмотрим... может быть, один-два.
     Чак  нахмурился,  но  скорее  для  виду:  он  понимал,  что   добился
послабления. Он снова открыл роман,  на  обложке  которого  был  изображен
супермен,  толкающий  плечом  дверь  салуна,  и  медленно,  запинаясь,  до
неузнаваемости изменившимся голосом начал:
     - "Разумеется, это сразу отр... отравило мне настроение.  Однако  еще
большее испытание ожидало меня у одр... одра бедного Тома Кейн... Кеньона.
Его подстрелили, и он удирал на глазах, когда я..."
     - Умирал, - спокойно сказал Джонни. -  Контекст,  Чак.  Вчитывайся  в
контекст.
     - Удирал на глазах, - хмыкнул Чак и продолжал: - "...И он  умирал  на
глазах, когда я по... по... когда я появился".
     Джонни  почувствовал  жалость  к  Чаку,  склонившемуся  над   дешевым
изданием романа "Быстрый как молния", над этим чтением, которое  глотается
залпом, а между тем вот он, Чак, с трудом, чуть не  по  складам  разбирает
непритязательную, совершенно однозначную прозу Макса  Брэнда.  Отцу  Чака,
Роджеру  Чатсворту  принадлежало  все  прядильно-ткацкое  дело   в   южном
Нью-Гэмпшире,  а  это  было   солидное   дело.   Ему   также   принадлежал
шестнадцатикомнатный дом в Дареме с прислугой из пяти человек, включая Нго
Фата,  посещавшего  раз  в  неделю  занятия  в  Портсмуте  для   получения
американского гражданства.  Чатсворт  ездил  на  подновленном  "кадиллаке"
модели 1957 года с  откидным  верхом.  Его  супруга,  обаятельная  женщина
сорока двух лет, ездила на "мерседесе". У Чака был "корвет".  Их  семейное
состояние исчислялось почти пятью миллионами долларов.
     Джонни часто приходило в голову, что господь, вдыхая  жизнь  в  кусок
глины, вероятно, представлял себе в конечном счете семнадцатилетнего Чака.
Парень был великолепно сложен. При росте шесть футов два  дюйма  он  весил
сто девяносто фунтов, и все они ушли в мускулы. Лицо его, гладкое, чистое,
не отличалось, быть может, особой красотой,  но  поражали  зеленые  глаза;
Джонни знал только одного человека с такими  же  ярко-зелеными  глазами  -
Сару Хэзлит. В школе на Чака разве что не молились. Капитан бейсбольной  и
футбольной команд, староста класса, а с будущей осени - еще и председатель
ученического совета. И, что удивительно, все это ничуть не  вскружило  ему
голову. По выражению Герберта Смита, приезжавшего однажды посмотреть,  как
подвигаются у сына дела на новом поприще, Чак был "стоящий  парень".  Выше
похвалы в лексиконе Герберта не существовало. Следовало добавить, что этот
стоящий парень когда-нибудь сильно разбогатеет.
     А сейчас он обречено склонился над книжкой, и словно снайпер, сидящий
один-одинешенек в  засаде,  выстреливал  слово  за  словом.  Он  превращал
захватывающий и стремительный рассказ Макса Брэнда о странствиях "быстрого
как молния"  Джона  Шербурна  и  его  стычках  с  Красным  Ястребом,  этим
разбойником из племени команчей,  в  нечто  столь  же  романтическое,  как
реклама полупроводников или радиодеталей.
     И все же Чак не был глуп. Он  успевал  по  математике,  у  него  были
цепкая память и  хорошие  руки.  Однако  он  с  огромным  трудом  усваивал
печатное слово. Говорить он мог свободно и знал в теории фонетику,  а  вот
на практике... Иногда какая-то фраза выходила у него  вполне  гладко,  без
единой ошибки, но просьба пересказать прочитанное ставило его в  тупик.  У
Чатсвортастаршего возникли опасения, что  его  сын  дислексик,  но  Джонни
думал иначе; он еще не  встречал  ребенка,  страдающего  дислексией,  хотя
многие родители ухватились за это словечко, думая объяснить или  оправдать
этим косноязычное  чтение  своих  детей.  У  Чака,  судя  по  всему,  была
разновидность более общего заболевания - обычной и весьма распространенной
ридингфобии.
     Учителям  понадобилось  пять  лет,  чтобы  прийти  к  такому  выводу,
родители же - да и сам Чак - забеспокоились всерьез лишь сейчас, когда под
угрозой оказалась спортивная карьера. И это еще не самое  страшное.  Зимой
Чаку предстояло пройти тестирование,  чтобы  с  осени  семьдесят  седьмого
учиться в колледже. С математикой-то он справится, а вот дальше... Если бы
ему прочли вслух все вопросы, тогда бы он, конечно,  мог  рассчитывать  на
средний, а то и приличный  общий  балл.  Пятьсот  очков  запросто.  Но  не
приведешь же с собой чтеца на экзамены, даже если твой отец большая  шишка
в деловом мире Ныо-Гэмпшира!
     - Я увидел др... другого человека.  Он  знал,  что  его  ожидает,  но
держался совершенно нав... навоз... невозмутимо. Он ничего не просил, ни о
чем  не  сожалел.  Все  страхи  и  без...  беспокойство,  одол...  одал...
одолевавшие  его  с  той  поры,  как  он  стол...  стал...   столкнулся...
столкнулся с неизвестностью..."
     Прочитав в "Мэн таймс" объявление, что  требуется  репетитор,  Джонни
предложил свои услуги, хотя и без особой надежды. Он переехал в Киттери  в
середине февраля с единственной  целью  сбежать  из  Паунала,  сбежать  от
ежедневной корреспонденции - от  нее  уже  ломился  почтовый  ящик,  -  от
газетчиков, зачастивших в последнее время,  от  истеричек  с  затравленным
взглядом - они решали "заглянуть к нему на минуточку",  раз  уж  "случайно
оказались в этих краях" (у одной из  таких  случайно  оказавшихся  в  этих
краях  номер  на  машине  был  мэрилендский,  у  другой,   приехавшей   на
стареньком, выдохшемся "форде", - аризонский), от рук,  которые  тянулись,
чтобы прикоснуться к нему...
     В Киттери он впервые осознал, что безликое имя Джон Смит  имеет  свои
преимущества. На третий день он нанялся поваром в закусочную,  призвав  на
помощь опыт,  приобретенный  в  летних  кафе  и  в  лагере  бойскаутов  на
Рейнджлейских  озерах,  где  он   подрабатывал   один   сезон.   Владелица
закусочной, сухая как палка женщина по имени Руби Пеллетье, прочитала  его
послужной список и сказала:
     - Уж больно ты, пострел, образованный, чтобы мясо крошить.
     - Ваша правда, - сказал Джонни. - На бирже труда  я  весь  курс  наук
прошел.
     Руби  Пеллетье  уперла  руки  в  тощие  бока  и,  запрокинув  голову,
разразилась лающим смехом.
     - А ты управишься, если в  два  часа  ночи  заявится  целая  орава  и
потребует яичницу с беконом, сосиски, французские тосты и пирожки?
     - Пожалуй, - сказал Джонни.
     - Пожалуй, ни хренышка ты не понимаешь, о чем тебе толкуют, - сказала
Руби, - ну уж ладно, грамотей, валяй. Только принеси мне сначала  справку,
чтобы у меня не было неприятностей с  охраной  здоровья.  И  можешь  сразу
приступать.
     Так он и сделал, и после двух суматошных недель  (даже  обжег  правую
руку, когда в запарке плюхнул ковшик в кипящее масло) он укротил работу, а
не она его. Прочитав объявление Чатсворта, Джонни  написал  по  указанному
адресу. В письме он коротко рассказал о себе, особо  отметив,  что  прошел
курс "Выработка навыков чтения".
     В последних числах апреля,  когда  ей  проработал  в  закусочной  два
месяца, пришло письмо от Роджера Чатсворта с предложением приехать  пятого
мая для беседы. Джонни договорился об отгуле и прекрасным весенним днем  в
назначенный  час  сидел  с  запотевшим  стаканом  пепси-колы  в   кабинете
Чатсворта и слушал рассказ Роджера о  том,  как  трудно  дается  его  сыну
чтение.
     - По-вашему, это дислексия? - спросил Роджер.
     - Нет. Я думаю, обычная ридингфобия.
     Чатсворта слегка передернуло.
     - Синдром Джексона?
     Джонни был поражен. Еще бы! Девять  лет  назад  Майкл  Кэри  Джексон,
специалист  по  грамматике  и  методике  чтения  из   университета   Южной
Калифорнии, выпустил, можно  сказать,  нашумевшую  книгу  "Невосприимчивый
читатель". В ней описывался целый букет проблем, возникающих при чтении  и
получивших впоследствии название "синдрома  Джексона".  Это  была  хорошая
книга для тех, кто мог продраться сквозь густой замес научной фразеологии.
Чатсворт явно продрался, и Джонни  сразу  оценил  волевой  характер  этого
человека, решившего во что бы то ни стало помочь сыну выкарабкаться.
     - Вроде того, - согласился Джонни. - Но учтите, я еще не видел вашего
сына и не слышал, как он читает.
     - Ему нужно сдать хвосты за  прошлый  год.  Американскую  литературу,
историю и, мало того, гражданское право. Не смог прочесть всю эту писанину
и завалил экзамены. У вас есть разрешение преподавать в Нью-Гэмпшире?
     - Нет, - сказал Джонни, - но это не проблема.
     - Так как бы вы поступили с моим сыном?
     Джонни объяснил в общих чертах. Чаку надо  как  можно  больше  читать
вслух,   особенно    книги,    пробуждающие    воображение:    фантастику,
приключенческие романы  для  юношества.  Учиться  отвечать  на  вопросы  о
прочитанном. И расслабляться по методу Джексона.
     - Прирожденным лидерам зачастую приходится  труднее  всех,  -  сказал
Джонни. -  Они  слишком  рьяно  берутся  за  дело  и  перенапрягают  мозг.
Получается что-то вроде мысленного заикания...
     - Так считает Джексон? - перебил Чатсворт.
     - Нет, так считаю я, - улыбнулся Джонни.
     - Ясно. Продолжайте.
     - Если ученик, прочитав текст, не будет ни  о  чем  думать,  если  не
заставлять  его  тут  же  пересказывать  текст  -  каналы   памяти   могут
прочиститься сами собой. И тогда он поймет, на чем застопорился...
     Глаза у Чатсворта заблестели. Джонни  нащупал  самую  сердцевину  его
убеждений, а возможно, и философии всех  тех,  кто  самостоятельно  пробил
себе дорогу в жизни.
     - Ничто так не окрыляет, как успех? - спросил Чатсворт.
     - Если угодно.
     - Сколько вам  понадобится  времени,  чтобы  получить  разрешение  на
преподавание?
     - Ровно столько, сколько нужно, чтобы завизировать  мое  заявление  и
прислать ответ. Вероятно, недели две.
     - Значит, вы могли бы  приступить  с  двадцатого?  Джонни  растерянно
заморгал.
     - Вы хотите сказать, что берете меня?
     - Если работа вас устраивает, считайте, что я вас взял. Жить можете в
домике для гостей, заодно отвадим на лето родственников, не  говоря  уж  о
приятелях Чака - и пусть он берется  за  работу  засучив  рукава.  Я  буду
платить вам шестьсот долларов в месяц - не бог весть какая сумма, но  если
дела у Чака пойдут на лад, вы получите приличное вознаграждение. П р и л и
ч н о е. - Чатсворт снял очки и протер глаза. - Я люблю  своего  мальчика,
мистер Смит. И ради него готов на все. Помогите нам, если можете.
     - Постараюсь.
     Надев очки, Чатсворт снова взял в руки письмо Джонни.
     - Долго вы, однако, не преподавали. Разонравилось?
     НАЧИНАЕТСЯ, подумал Джонни.
     - Нет, - сказал он, - просто попал в аварию.
     Чатсворт перевел взгляд на  шею  Джонни,  где  остались  шрамы  после
частичной замены атрофировавшихся сухожилий.
     - Автомобильная катастрофа?
     - Да.
     - Серьезная?
     - Да.
     - Ну сейчас вы, кажется, в полном порядке,  -  заметил  Чатсворт.  Он
убрал письмо Джонни в ящик стола, и  на  этом  вопросы,  как  ни  странно,
кончились. Такое после пятилетнего перерыва! Джонни стал учителем, хотя  в
классе у него был всего один ученик.
     - "И ко мне, кос... косвенно виновному в его с... смерти, он протянул
свою слабеющую руку и улыбнулся  все...  всепрощающей  улыбкой.  Это  была
тяжелая минута, и я ушел с чувством, что мне  никогда  не  искупать...  не
искупить то зло, которое я сотворил".
     Чак захлопнул книжку.
     - Все. Кто последним нырнет, тот последний идиот.
     - Еще минутку, Чак.
     - Оооох... - Чак тяжело осел, на его лице было  написано:  опять  эти
вопросы. Страдальческая мина сопровождалась  добродушной  улыбкой,  но  за
этой  улыбкой  временами  угадывался  другой  Чак:   замкнутый,   нервный,
растерянный. Вконец растерянный.  Ведь  вокруг  был  мир,  в  котором  все
читали: неграмотный человек в Америке похож на  динозавра,  забредшего  по
ошибке в наш век. Чак был слишком умен, чтобы этого не понимать.  И  он  с
ужасом ожидал осени и той неизвестности, которую готовил ему новый учебный
год.
     - Всего несколько вопросов.
     - Зачем? Вы же знаете, что я не отвечу.
     - Ответишь. На этот раз ты ответишь на все вопросы.
     - Я никогда не понимаю, что читаю, вы в этом давно могли убедиться. -
Вид у Чака был мрачный и несчастный. - И вообще мне непонятно, зачем вы  у
нас остались, разве только из-за харчей.
     - Ты ответишь на все вопросы, потому что они  не  имеют  отношения  к
книге. Чак поднял на него глаза.
     - Не имеют отношения? Чего ж тогда спрашивать? Я думал...
     - Ну, доставь мне удовольствие, ладно?
     Сердце у Джонни бешено колотилось,  чему  он,  впрочем,  не  очень-то
удивился. Он давно готовился к этой минуте, дожидаясь лишь  благоприятного
стечения обстоятельств. Сейчас момент был самый подходящий.  Не  крутилась
поблизости миссис Чатсворт, которая своей вечной  озабоченностью  выбивала
Чака из колеи. Не плескались в бассейне дружки-приятели - при  них  чтение
вслух казалось Чаку занятием для  отстающего  первоклашки.  И,  что  самое
важное, не было отца, человека,  порадовать  которого  Чак  мечтал  больше
всего на свете. Он уехал в Бостон на заседание  региональной  комиссии  по
охране окружающей среды, где обсуждался вопрос о загрязнении водоемов.
     Из книги Эдварда Стэнни "Трудности обучения":
     ПАЦИЕНТ РУПЕРТ ДЖ. СИДЕЛ В КИНОТЕАТРЕ, В ТРЕТЬЕМ РЯДУ. ОН  БЫЛ  БЛИЖЕ
ДРУГИХ К ЭКРАНУ И ЕДИНСТВЕННЫЙ  ЗАМЕТИЛ,  ЧТО  НА  ПОЛУ  ЗАГОРЕЛАСЬ  КУЧКА
МУСОРА. РУПЕРТ ДЖ. ВСКОЧИЛ И ЗАКРИЧАЛ: "П-П-П-П-П...", А  СЗАДИ  ЗАШИКАЛИ,
ЧТОБЫ ОН СЕЛ И НЕ МЕШАЛ.
     - ЧТО ВЫ ТОГДА ПОЧУВСТВОВАЛИ? - СПРОСИЛ Я РУПЕРТА ДЖ.
     - МНЕ ТРУДНО ЭТО ОБЪЯСНИТЬ, - ОТВЕТИЛ ОН. - МЕНЯ  ОХВАТИЛ  СТРАХ,  НО
ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ БЫЛО ОТЧАЯНИЕ. Я ЧУВСТВОВАЛ СВОЮ НИКЧЕМНОСТЬ - БУДТО  КАКОЙ-ТО
НЕДОЧЕЛОВЕК. Я ВСЕГДА КОМПЛЕКСОВАЛ ИЗ-ЗА ЭТОГО ЗАИКАНИЯ, А ТУТ  ДОБАВИЛОСЬ
ОЩУЩЕНИЕ ПОЛНОЙ БЕСПОМОЩНОСТИ.
     - И ТОЛЬКО?
     - НЕТ, ЕЩЕ ЗАВИСТЬ, ЧТО СЕЙЧАС КТО-ТО ДРУГОЙ ЗАМЕТИТ ПЛАМЯ И КАК  ВАМ
СКАЗАТЬ...
     - ОТНИМЕТ У ВАС ЛАВРЫ?
     - ВОТ ИМЕННО. КРОМЕ МЕНЯ, НИКТО НИЧЕГО НЕ  ВИДЕЛ.  А  Я,  КАК  НАЗЛО,
ТОЛЬКО МОГ ИЗ СЕБЯ ВЫДАВИТЬ, ЧТО "П-П-П-П...", ТОЧНО  ДУРАЦКАЯ  ЗАЕЗЖЕННАЯ
ПЛАСТИНКА. КАКОЙ-ТО НЕДОЧЕЛОВЕК - ЛУЧШЕ НЕ СКАЖЕШЬ.
     - И КАК ЖЕ ВЫ СЛОМАЛИ ЭТОТ БАРЬЕР?
     - НАКАНУНЕ У МОЕЙ МАТЕРИ  БЫЛ  ДЕНЬ  РОЖДЕНИЯ.  Я  КУПИЛ  ДЛЯ  НЕЕ  У
ЦВЕТОЧНИЦЫ РОЗЫ. И ВОТ СТОЮ, ВСЕ КРУГОМ ШИКАЮТ, А Я  ПОДУМАЛ:  СЕЙЧАС  КАК
ОТКРОЮ РОТ ДА КАК ЗАОРУ: РОЗЫ! ЭТО СЛОВО УЖЕ ГОТОВО БЫЛО СОРВАТЬСЯ С  МОИХ
ГУБ.
     - И ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО?
     - Я ОТКРЫЛ РОТ И ЧТО БЫЛО МОЧИ ЗАОРАЛ: ПОЖАР!
     Этот случай, о котором Джонни прочитал восемь лет назад в предисловии
к книге Стэнни, запал ему в голову. Он всегда считал, что ключевое слово в
рассказе Руперта Дж. - беспомощность. Если  в  данный  момент  близость  с
женщиной для тебя важнее всего на  свете,  риск  оказаться  не  на  высоте
возрастает раз в десять, а то и в сто. Ну,  а  если  для  тебя  так  важно
предстоящее чтение...
     - Какое, Чак, у тебя второе имя? - спросил он как бы между прочим.
     - Мэрфи, - ответил Чак и улыбнулся. - Жуть, правда?  Девичья  фамилия
моей матери. Не вздумайте рассказать Джеку или Элу, не то ваше хилое  тело
здорово пострадает.
     - Не беспокойся. Когда у тебя день рождения?
     - Восьмого сентября.
     Джонни начал забрасывать его вопросами, не давая времени на раздумья,
- впрочем, это были не те вопросы, над которыми нужно долго думать.
     - Как зовут твою девушку?
     - Бет. Вы же знаете Бет...
     - А ее второе имя?
     - Альма. Кошмар, да? - хмыкнул Чак.
     - Как звать твоего деда по отцу?
     - Ричард.
     - Кто больше всего понравился тебе в этом году в восточном  дивизионе
Американской бейсбольной лиги?
     - "Янки". Особенно как они переходили на первую базу.
     - Кого бы ты хотел видеть президентом?
     - Хорошо бы победил Джерри Браун.
     - Будешь продавать свой "корвет"?
     - В этом году нет. Может, в будущем.
     - Мама не против?
     - Наоборот. Она говорит, что у нее обрывается сердце - так я гоняю.
     - Каким образом Красному Ястребу удалось, обойдя засады, убить  Денни
Джунипера?
     - Шербурн забыл о люке, через который можно было  попасть  на  чердак
здания тюрьмы, - ответил Чак  не  задумываясь,  и  Джонни  вдруг  охватило
ликование - вроде горячей волны  после  хорошего  глотка  крепкого  виски.
Сработало. Он вовлек Чака к разговор о розах, и тот ответил жизнерадостным
воплем "пожар".
     Чак смотрел на него как громом пораженный.
     - Красный Ястреб проник на чердак через слуховое  окно.  Открыл  люк.
Застрелил Денни Джунипера. А затем и Тома Кеньона.
     - Все правильно, Чак.
     - Я  вспомнил,  -  пробормотал  тот,  глядя  на  Джонни  расширенными
глазами, рот его уже растягивался в улыбке. - Ловко вы меня навели...
     - Я просто взял тебя за руку и помог обогнуть то, что стояло на твоем
пути, - сказал  Джонни.  -  Но  препятствие  еще  не  устранено,  Чак.  Не
обольщайся. Кто была девушка, в которую влюбился Шербурн?
     - Она... - Глаза его слегка затуманились,  и  он  сокрушенно  покачал
головой. - Не помню. - С внезапным озлоблением он ударил себя по колену. -
Ничего не помню! Какой же я тупица!
     - А ты не помнишь, тебе когда-нибудь рассказывали, как  познакомились
твои родители?
     Чак посмотрел на него и едва заметно улыбнулся. На том месте, где  он
ударил себя, заалело пятно.
     - Как не помнить. Мама работала в Чарлстоне, в конторе по прокату,  и
дала отцу автомобиль со спущенной шиной. - Чак засмеялся. - С тех пор  она
уверяет, будто вышла за него потому, что отстающий больше старается.
     - Ну а назови мне девушку, которой увлекся Шербурн?
     - Дженни Лэнгхорн. Намучился он с ней. Раньше она  была  с  Грэшемом.
Рыжая, как моя Бет. Она... - Он осекся и вытаращился на Джонни, словно тот
у него на глазах достал кролика из  нагрудного  кармана.  -  Опять  у  вас
получилось!
     - Нет, Чак.  Это  у  тебя  получилось.  Вся  хитрость  в  том,  чтобы
направить человека по ложному пути. Так  почему,  говоришь,  Джон  Шербурн
намучился с Дженни?
     - Так ведь Грэшем-то - большой туз в городе...
     - В каком городе?
     Чак открыл было рот, но так ничего и не сказал. Вдруг он отвернулся к
бассейну. Потом улыбнулся и снова посмотрел на Джонни.
     - Эмити. Как в фильме "Челюсти".
     - Молодец! И как же ты вспомнил? Чак хмыкнул.
     -  Ерунда  какая-то.  Я  начал  думать,  не  выступить   ли   мне   в
соревнованиях по плаванию, и вдруг - бац! Вот так хитрость. Потрясно!
     - Ну ладно. Пожалуй, на сегодня хватит. -  Джонни  устал,  взмок,  но
чувствовал себя по-настоящему счастливым. - Вот ты и сделал первый шаг. Ты
хоть самого понимаешь это? Пойдем поплаваем.  Кто  последним  нырнет,  тот
последний идиот.
     - Джонни?
     - Что?
     - Этот прием будет всегда срабатывать?
     - Да, если ты его освоишь, - сказал Джонни. - Всякий  раз,  когда  ты
станешь обходить препятствие, вместо того чтобы лезть напролом, оно  будет
уменьшаться. И с чтением вслух тоже пойдет на лад,  вот  увидишь.  У  меня
есть в запасе и другие маленькие хитрости. - Он умолк. То, что  он  сейчас
сказал  Чаку,  было  не   столько   правдой,   сколько   смелой   попыткой
гипнотического внушения.
     - Спасибо  вам,  -  сказал  Чак.  Вымученную,  страдальческую  улыбку
сменило выражение искренней благодарности. - Если вы меня вытащите, я... я
просто стану на колени и буду целовать вам ноги,  только  прикажите.  Меня
иногда жуть берет, мне кажется, я не оправдываю надежд отца...
     - А ты не догадываешься, Чак, что этим  отчасти  и  объясняются  твои
трудности?
     - Правда?
     - Да. Ты хочешь всех перебегать. Переплавать. У тебя во всем перебор.
И дело тут, возможно,  не  только  в  психологическом  барьере.  Некоторые
считают, что затрудненное чтение, синдром Джексона  и  другие  аналогичные
фобии - все это следствие, так сказать... родимого пятна  на  коре  мозга.
Забитых каналов. Неисправного реле. Мерт... - Он прикусил язык.
     - Чего? - спросил Чак.
     - Мертвой зоны, - выдавил Джонни. - Неважно. Названия не играют роли.
Главное - результат. Никакой хитрости, собственно говоря, тут нет -  нужно
лишь направить мысли по обходному пути.  Это  значит  -  обучить  активную
область мозга выполнять работу,  с  которой  не  справляется  какой-нибудь
маленький участок. Скажем, тебе нужно всякий раз, когда  ты  напарываешься
на сучок, начинать рассуждать вслух. Тем самым импульс мысли  перемещается
в другую точку мозга. Это умение переключаться.
     - А я сумею? Вы думаете, сумею?
     - Уверен, - сказал Джонни.
     - Ну что ж. Значит, научусь. - Чак нырнул в бассейн и по крутой  дуге
выплыл на поверхность; он  тряхнул  своими  длинными  волосами,  и  брызги
разлетелись веером. - Прыгайте! Вода отличная!
     - Сейчас, - сказал Джонни, но в эту минуту он был рад  просто  стоять
на кафельном бортике и, глядя, как Чак  мощными  гребками  приближается  к
дальнему концу бассейна, наслаждаться одержанной победой. Подобной радости
он не испытывал ни когда ему было видение, что у Эйлин  Мэгоун  загорелись
занавески на кухне, ни когда ему открылось имя Фрэнка Додда. Если  господь
и  наградил  его  даром,  то  даром  учить  людей,  а  вовсе  не  выяснять
подробности, которые его не касаются. Вот его призвание - он понял это еще
тогда, в 1970-м, когда учительствовал в Кливс Милс. И, что еще важнее, это
понимали дети и раскрывались в ответ, как раскрылся Чак сегодня.
     - Так и будете стоять столбом? - донесся голос Чака.
     Джонни нырнул в бассейн.

     Уоррен Ричардсон вышел из конторы без четверти пять, как  всегда.  Он
направился к стоянке, втиснул свое грузное тело за руль  "шевроле",  завел
мотор. Все как обычно. Необычным было только лицо, появившееся внезапно  в
зеркале  заднего  обзора,  -  небритое  смуглое  лицо,  длинные  волосы  и
неправдоподобно зеленые глаза, такие же зеленые, как  у  Сары  Хэзлит  или
Чака Чатстворта. Подобный страх Уоррену Ричардсону  доводилось  испытывать
разве что в далеком детстве.
     - Привет, - сказал Санни Эллиман, перегибаясь через спинку сиденья.
     -  Кто?..  -  только  и  выжал  из  себя  Ричардсон.  Сердце  у  него
колотилось, в глазах заплясали темные блики. Он испугался, как бы с ним не
случился сердечный приступ.
     - Тихо, приятель, - сказал человек, прятавшийся на заднем сиденье.  -
Тихо. Включите подфарники.
     И тут у Ричардсона возникло странное чувство благодарности.  Человек,
нагнавший на него страх, не будет больше пугать его. Наверное,  это  очень
славный человек, наверное...
     - Кто вы? - выдавил он на этот раз.
     - Ваш друг, - сказал Санни.
     Ричардсон хотел повернуться, но в его  дряблую  шею  клещами  впились
пальцы. Боль была непереносимая. У Ричардсона перехватило  дыхание,  и  он
судорожно заскулил.
     - Не надо оборачиваться, приятель. У вас есть зеркало заднего обзора.
Врубились?
     - Да, - задыхался Ричардсон. - Да, да, только отпустите!
     Пальцы ослабили хватку, и  вновь  он  испытал  это  странное  чувство
благодарности.  Правда,  сейчас  он  уже  не  сомневался   во   враждебных
намерениях человека, как не сомневался и в том, что незнакомец находится в
его машине не случайно, хотя не представлял себе, зачем и кому  это  могло
понадобиться...
     И вдруг он сообразил, кому могло, точнее, могло бы это  понадобиться;
трудно, конечно, ожидать такого от нормального кандидата, но Грег  Стилсон
не был нормальным, Грег Стилсон сумасшедший, так что...  Уоррен  Ричардсон
начал тихо всхлипывать.
     - Мне надо поговорить с вами, приятель, - сказал Санни. В его  голосе
сквозило участие и сожаление, однако в глазах поблескивал  зеленый  огонек
насмешки. - Дядюшка хочет сказать вам пару теплых слов.
     - Это связано со Стилсоном? С...
     И снова клещи впились ему в шею, и Ричардсон взвизгнул от боли.
     - Не надо имен. - Страшный человек за его спиной произнес это  с  тем
же участием и сожалением. - Можете делать свои выводы,  мистер  Ричардсон,
но имена оставьте при себе. Мой большой  палец  упирается  сейчас  в  вашу
сонную артерию, а остальные пальцы - в шейную вену, так что при желании  я
могу превратить вас в живой труп.
     - Чего вы хотите? - чуть не простонал Ричардсон. Трудно поверить, что
все это происходит на стоянке автомашин, среди бела дня, в двух  шагах  от
его конторы по делам о недвижимости, в главном городе  штата  Нью-Гэмпшир.
Ему были видны часы, вделанные в красную кирпичную кладку ратушной  башни.
Часы показывали без десяти пять. Сейчас Норма поставит  в  духовку  свиные
отбивные,  обильно  сдобренные  специями.  Шон   смотрит   по   телевизору
"Сезам-стрит". А тут за спиной сидит человек,  грозящий  сделать  из  него
идиота. Это какой-то ужасный сон. Сон, от которого мечешься на постели.
     - Я-то ничего не хочу, - сказал Санни Эллиман. - Вопрос в  том,  чего
хотите вы.
     - Я не понимаю, о чем вы. - Но, к своему ужасу, он, кажется, понимал.
     -  Эта  статейка  в  "Нью-Гэмпшир  джорнэл"  по  поводу  сомнительных
операций с недвижимостью, - сказал Санни. - Не слишком ли вы много знаете,
мистер Ричардсон? Особенно в отношении... некоторых лиц.
     - Но я...
     - Вся эта болтовня о городском парке, к примеру говоря. С намеками на
сорванный куш, и взятки, и круговую поруку. Вся эта  бредятина.  -  Пальцы
снова впились ему в шею, и на этот раз Ричардсон застонал. Но ведь его имя
в статье не называлось, он был всего-навсего "информированным источником".
Как же они узнали? Как узнал Грег Стилсон?
     Незнакомец быстро заговорил  ему  в  самое  ухо,  щекоча  его  жарким
дыханием.
     - Вы понимаете,  мистер  Ричардсон,  что  подобной  чушью  вы  можете
навлечь неприятности на некоторых  лиц.  Скажем,  на  лиц,  участвующих  в
предвыборной кампании, баллотироваться на высокий пост - это все равно что
играть в бридж, сечете? Тут нельзя ошибаться. И не дай бог швырнут в  тебя
комом грязи, грязь - штука  липкая,  особенно  в  наши  дни.  Пока  ничего
серьезного не случилось. Я рад  сообщить  вам  это,  поскольку,  случилось
что-нибудь серьезное, вы бы сейчас не вели со  мной  дружескую  беседу,  а
пересчитывали остаток зубов.
     - Этот молодой  человек...  это  лицо...  неужели  вы  в  самом  деле
надеетесь выгородить его? Он же  развернулся,  как  какой-нибудь  продавец
змеиного жира в провинциальном городке на Юге. Рано или поздно...
     Большой палец вонзился ему в ухо и начал проворачиваться.  Боль  была
адская, немыслимая.  Ричардсон  вскрикнул  и  ткнулся  головой  в  боковое
стекло. Руки его ощупью искали звуковой сигнал.
     - Только нажми, сукин сын, и я тебя прикончу, - послышался шепот.
     Рука Ричардсона безвольно упала. Незнакомец оставил его ухо в покое.
     - Не мешало бы вам, приятель, прочистить уши, - донеслось  с  заднего
сиденья. - Весь палец вымазал. Жуть сколько серы.
     Уоррен Ричардсон беззвучно плакал, не  в  силах  совладать  с  собой.
Слезы текли по его одутловатым щекам.
     - Прошу вас, не мучайте меня, - проговорил он. -  Не  мучайте.  Прошу
вас.
     - Могу лишь повторить, - сказал ему  Санни.  -  Вопрос  в  том,  чего
хотите вы. Кто что говорит по поводу... некоторых лиц - не ваше дело. Ваше
дело - врать, да не завираться. Трижды  подумайте,  прежде  чем  открывать
рот, когда к вам наведывается парень из "Джорнэл". Подумайте,  как  просто
бывает узнать, кто этот "информированный источник". И как  хреново,  когда
твой дом вдруг сгорает дотла.  Или  когда  приходится  раскошеливаться  на
пластическую операцию, потому что жене плеснули в лицо кислотой.
     Незнакомец сопел, как зверь, продирающийся сквозь заросли.
     - Может, теперь вы поймете, как просто перехватить вашего мальчугана,
когда он возвращается домой из детского сада.
     - Только посмейте! - прохрипел Ричардсон. - Только посмейте, негодяй!
     - Я просто говорю, что пора задуматься  над  тем,  чего  же  вы  сами
хотите, - заметил Санни. - Выборы... этим живет вся  Америка,  верно?  Тем
более в год двухсотлетнего юбилея. Вот  пусть  каждый  и  поживет  в  свое
удовольствие. А какое уж тут удовольствие, когда всякие  кретины  начинают
брехать направо и налево. Прыщу на чужой... завидуют.
     Тут незнакомец совсем убрал руку. Задняя дверца  открылась.  Господи,
наконец-то.
     - Так что пора задуматься, - повторил Санни Эллиман.  -  Надеюсь,  мы
поняли друг друга.
     - Да, - прошептал Ричардсон. - Но если вы рассчитываете,  что  Гре...
что некое лицо может победить на выборах с помощью  подобной  тактики,  то
сильно ошибаетесь.
     - Нет, - сказал Санни. - Это вы ошибаетесь.  Не  забывайте,  что  все
хотят пожить в свое удовольствие. Так что смотрите, как бы вам не опоздать
к общему пирогу.
     Ричардсон молчал. Он сидел за рулем словно  изваяние,  чувствуя,  как
пульсирует шейная артерия, и тупо смотрел  на  ратушные  часы,  будто  все
остальное в этой жизни потеряло смысл.  Часы  показывали  без  пяти  пять.
Свиные отбивные наверняка уже в духовке.
     Незнакомец кинул напоследок  два  слова  и,  не  оглядываясь,  быстро
зашагал прочь; его длинные волосы взлетали над воротом рубашки. Он свернул
за угол и скрылся.
     Последнее, что он сказал Уоррену Ричардсону, было: "Прочисть уши".
     Ричардсона охватила дрожь, и прошло немало  времени,  прежде  чем  он
смог вести машину. Первым его осознанным ощущением была ярость, сильнейшая
ярость.  Хотелось  тут  же  подъехать  к  полицейскому   управлению   (оно
находилось в здании ратуши, как раз под часами) и заявить  о  случившемся,
об угрозах расправиться с его женой и сыном, о физическом насилии и о  том
человеке, от имени которого все это делалось.
     ...КАК ХРЕНОВО,  КОГДА  ПРИХОДИТСЯ  РАСКОШЕЛИВАТЬСЯ  НА  ПЛАСТИЧЕСКУЮ
ОПЕРАЦИЮ... КАК ПРОСТО ПЕРЕХВАТИТЬ ВАШЕГО МАЛЬЧУГАНА...
     Но с какой стати? С какой стати рисковать? Он  сказал  этому  подонку
чистейшую  правду.  Всякий,  кто  имел  в  южном   Нью-Гэмпшире   дело   с
недвижимостью, отлично знал, что  Стилсон  пустился  в  опасную  авантюру.
Выгоды, которые он сейчас извлекает, рано или поздно обернутся  крахом,  и
он очутится за решеткой гораздо раньше,  чем  кажется.  Его  избирательная
кампания - верх сумасшествия. А теперь еще  тактика  выкручивания  рук!  В
Америке, тем более в Новой Англии, такое не проходит.
     Но пусть кто-нибудь другой скажет об этом во  все  услышание.  Уоррен
Ричардсон поехал домой, где ему лепили свиные отбивные,  и  ни  словом  не
обмолвился о случившемся. Кто-нибудь другой наверняка положит этому конец.
     Как-то вечером, вскоре после знаменательного успеха Чака, Джонни Смит
брился в ванной комнате в домике для гостей. В последние дни,  стоя  перед
зеркалом, он каждый раз испытывал нелепое чувство, будто видит не себя,  а
своего старшего брата. Лоб прорезали две глубокие морщины. Еще две залегли
возле рта. Неожиданно вылезла белая прядка, и вообще волосы вдруг  тронула
седина. Казалось, это случилось за одну ночь.
     Он выдернул из розетки шнур электробритвы и вышел в кухню,  служившую
одновременно столовой.  Прямо  роскошь,  подумал  Джонни  и  чуть  заметно
улыбнулся; похоже, он понемногу приходит в  себя.  Он  включил  телевизор,
достал из холодильника  бутылку  пепси  и  сел  смотреть  новости.  Роджер
Чатсворт вернется поздно,  а  завтра  утром  Джонни  не  без  удовольствия
сообщит ему о первом серьезном успехе сына.
     Раз в две недели Джонни навещал отца. Новое поприще  Джонни  пришлось
по душе Герберту, который  с  неподдельным  интересом  слушал  рассказы  о
Чатсвортах, об их доме в Дареме, этом уютном университетском городке  и  о
делах Чака. В свою очередь, Джонни слушал рассказы  отца  о  том,  как  он
помогает Чарлине Маккензи, живущей в соседнем Нью-Глостере.
     - Ее муж был первоклассным врачом,  но  мало  что  умел  по  дому,  -
рассказывал Герберт. - Чарлина с Верой дружили, пока Вера не погрузилась в
дебри фундаментализма. Это их разобщило. Муж Чарлины умер  от  инфаркта  в
1973 году. Дом практически разваливался на глазах,  -  продолжал  Герберт.
Надо же было как-то помочь. Я приезжаю туда в субботу утром и после  обеда
возвращаюсь обратно. Должен тебе сказать, Джонни, готовит она лучше тебя.
     - И выглядит тоже, - подыграл Джонни.
     - Ну, конечно, она хорошенькая, но между нами, сам понимаешь,  ничего
такого. Еще ведь и года не прошло, как мы похоронили маму...
     Джонни, однако, подозревал что-то такое между ими и  в  глубине  души
был этому рад. Очень уж ему не хотелось думать,  что  отца  ждет  одинокая
старость.
     Уолтер Кронкайт  рассказывал  телезрителям  о  новостях  политической
жизни.  Первичные  выборы  закончили,  до  партийных  съездов   оставались
считанные недели, по всему видно, что у Джимми  Картера  дело  в  шляпе  и
кандидатом от демократов будет он. Зато Форд не на шутку сцепился с бывшим
губернатором Калифорнии Рональдом Рейганом. Репортерам впору  подсчитывать
делегатов поименно. В одном из своих  редких  писем  Сара  Хэзлит  писала:
"Уолт держит пальцы рук (и ног!) скрещенными, чтобы  Форд  пришел  первым.
Уолт рассчитывает в этом случае пройти в сенат штата. Он не знает,  как  в
других местах, но в Мэне у Рейгана нет никаких шансов".
     Работая поваром в Киттери, Джонни взял за правило ездить раза  два  в
неделю в Дувр, или Портсмут, или другие ближайшие городишки  Нью-Гэмпшира.
Там перебывали все кандидаты в президенты, так что  Джонни  представлялась
уникальная возможность увидеть их вблизи, без царственного ореола, который
позже, может быть, окружит того, кто  заберет  власть  в  свои  руки.  Эти
поездки превратились у него в  своего  рода  хобби  -  на  короткий  срок,
разумеется.  Когда  предвыборная  кампания  в   Нью-Гэмпшире   закончится,
кандидаты переберутся во Флориду и даже  не  бросят  прощального  взгляда.
Кое-кому,  естественно,  придется  похоронить  свои  политические  амбиции
где-нибудь   на   полпути   между   Портсмутом   и   Кином.   Никогда   не
интересовавшийся  политикой  (исключая  период  Вьетнама),  Джонни   вдруг
всерьез увлекся ею, когда страсти, вызванные касл-рокским делом, понемногу
улеглись, и его дар, а может быть, несчастье, как ни называй,  сыграл  тут
не последнюю роль.
     Он пожимал руки Моррису Юдоллу и Генри Джексону, Фред Харрис похлопал
его по спине. Рональд Рейган приобнял его профессиональным жестом политика
со словами: "Приходите на избирательный участок, ваш  голос  будет  весьма
кстати". В ответ Джонни  согласно  кивнул,  полагая,  что  проще  оставить
Рейгана в заблуждении, будто на него, Джонни, можно вполне положиться.
     Он почти пятнадцать минут беседовал с Сарджем Шрайвером  в  вестибюле
страхолюдного  "Ньюингтон-Молла".  Шрайвер,  только   что   подстриженный,
распространяющий волны парфюмерных запахов и, пожалуй, неуверенности,  шел
в сопровождении помощника, чьи карманы были набиты воззваниями,  и  агента
секретной службы, ковырявшего украдкой прыщик. Шрайвер чуть  не  расплылся
оттого, что его узнали. Едва они попрощались, к Шрайверу подошел  кандидат
в какой-то местный орган власти и попросил автограф. Шрайвер  благосклонно
улыбнулся.
     Во время этих  контактов  Джонни  всякий  раз  открывались  различные
подробности,  но  почти  ничего  существенного.  По-видимому,  рукопожатия
превратились для  этих  людей  в  ритуал,  при  котором  живые  побуждения
оказывались погребенными под толстым слоем прозрачного плексигласа. Джонни
удалось повидать практически всех, за  исключением  президента  Форда,  но
лишь однажды он испытал внезапное, как удар тока, озарение, подобное  тем,
какие были у него в случае с Эйлин Мэгоун и - при всей их несхожести  -  с
Фрэнком Доддом.
     Ранним утром, без четверти семь, Джонни приехал в Манчестер на  своем
стареньком "плимуте". Он работал всю ночь с десяти до шести. Он устал,  но
приглушенный зимний рассвет был слишком хорош, чтобы проспать  его.  Кроме
того, Джонни нравился Манчестер - узкие улочки, обшарпанные кирпичные дома
и рассыпанные по берегу, как четки, островерхие здания прядильных  фабрик.
В то утро он не собирался  охотиться  за  очередным  политиком.  Он  решил
просто покружить по улицам, пока еще не  высыпали  люди  и  не  рассеялось
холодное и тихое очарование февраля, а потом вернуться в Киттери и немного
соснуть.
     Джонни завернул за угол и увидел у ворот обувной фабрики три безликих
"седана", хотя стоянка в этом месте была запрещена. Перед  воротами  стоял
Джимми Картер и пожимал  руки  рабочим,  заступавшим  на  смену.  Они  шли
полусонные, в тяжелых мешковатых  пальто,  с  завтраком  в  корзинках  или
бумажных пакетах. Для каждого у Картера находилось свое слово. Его улыбка,
не успевшая  пока  разойтись  миллионными  тиражами,  была  безоблачной  и
неутомимой. Нос покраснел от мороза.
     Джонни  проехал  еще  полквартала,  припарковался  и   направился   к
фабричным воротам; снег скрипел и похрустывал у  него  под  ногами.  Агент
секретной службы смерил его взглядом и потерял к нему интерес - по крайней
мере внешне.
     - Я готов голосовать за любого,  кто  собирается  снизить  налоги,  -
говорил мужчина в заношенной лыжной куртке с целым  созвездием  прожженных
кислотой дырок на рукаве. - От этих проклятых налогов житья  нет,  честное
слово.
     - Мы займемся этим делом, - сказал Картер. - Когда я окажусь в  Белом
доме,  мы  прежде  всего  пересмотрим  налоговую  политику.  -   Спокойная
самоуверенность, звучавшая в его голосе, насторожила Джонни.
     Глаза Картера, поражавшие своей  голубизной,  встретились  с  глазами
Джонни.
     - Привет! - сказал он.
     - Здравствуйте, мистер Картер, - сказал Джонни. - Я не работаю здесь.
Просто ехал мимо и увидел вас.
     - Ну что же, рад, что остановились. Я  выдвинул  свою  кандидатуру  в
президенты.
     - Я знаю.
     Картер протянул руку. Джонни пожал ее.
     - Надеюсь, что вы... - начал было Картер. И осекся.
     Последовала вспышка, внезапный треск, как  будто  он  сунул  палец  в
электрическую розетку. Зрачки у Картера сузились. Они  с  Джонни  смотрели
друг на друга, казалось, целую вечность.
     Агенту секретной  службы  все  это  не  понравилось.  Он  бросился  к
Картеру, на ходу расстегивая пальто. За их спиной, из какой-то  немыслимой
дали, донесся долгий и протяжный гудок, возвещавший о  начале  семичасовой
смены.
     Джонни выпустил руку Картера, но  они  продолжали  смотреть  друг  на
друга.
     - Что это, черт возьми? - тихо спросил Картер.
     - По-моему, дружище, ты куда-то собирался, - подал вдруг голос  агент
и положил увесистую руку на плечо Джонни. - Или нет?
     - Все в порядке, - успокоил его Картер.
     - Вы станете президентом, - сказал Джонни.
     Рука агента лежала на его плече, но она  стала  как  будто  легче,  и
вновь Джонни что-то почувствовал. Агенту секретной службы
     (ГЛАЗА)
     не нравились эти глаза. Они показались ему
     (ГЛАЗА УБИЙЦЫ, ГЛАЗА МАНЬЯКА)
     холодными и странными... пусть только запустит руку в карман  пальто,
пусть хотя бы шевельнет ею, и я уложу его прямо на тротуаре. Не успела эта
мысль агента пронестись в голове Джонни, как вдруг  откуда-то  пришли  два
слова, простые и страшные:
     (ЛОРЕЛ МЭРИЛЕНД ЛОРЕЛ МЭРИЛЕНД ЛОРЕЛ МЭРИЛЕНД ЛОРЕЛ)
     - Да, - сказал Картер.
     - Это реальнее, чем многие думают... реальнее, чем вы сами думаете...
в общем, вы победите.
     Картер молча глядел на него, слегка раздвинув губы в улыбке.
     - У вас есть дочь. Она поступит в школу в Вашингтоне. В школу... - Но
это уже было в мертвой зоне. - Школа названа именем освобожденного раба.
     - Приятель, а ну-ка двигай отсюда, - сказал агент.
     Картер посмотрел на него, и тот замолчал.
     - Рад был познакомиться, - сказал Картер. - Вы меня слегка озадачили,
и все же я рад.
     Джонни вернулся в свое обычное состояние. Все прошло.
     Он почувствовал, что у него замерзли уши и что  не  мешает  заглянуть
кой-куда.
     - Все доброго, - сказал он, смешавшись.
     - Спасибо. И вам того же.
     Он повернулся к машине, чувствуя на себе взгляд агента, и уехал,  как
в тумане.
     Уолтер Кронкайт перешел от американских политиков к гражданской войне
в Ливане. Джонни поднялся, налил себе еще  пепси  и  отсалютовал  стаканом
экрану телевизора. ТВОЕ ЗДОРОВЬЕ,  УОЛТ.  ВЫПЬЕМ  ЗА  ТРИ  "Р"  -  РАСПАД,
РАЗРУШЕНИЕ И РОК. КУДА БЫ МЫ БЕЗ НИХ ДЕЛИСЬ?
     В дверь тихо постучали.
     - Войдите, - отозвался Джонни, ожидая увидеть Чака; наверное, позовет
его прокатиться в Сомерсуэрт. Но это был не Чак. Это был отец Чака.
     - Привет, Джонни, - сказал Чатстворт. Он был в застиранных джинсах  и
легкой спортивной рубашке навыпуск. - Можно?
     - Разумеется. Я думал, вы возвратитесь поздно.
     - Видите ли, мне позвонила Шелли. - Так звали его жену. Роджер  вошел
и закрыл за собой дверь. - К ней прибежал Чак. Расплакался от радости, как
малый ребенок. Сказал, что ваша система сработала. И что у него, наверное,
все будет в порядке.
     Джонни поставил стакан.
     - Нам еще предстоит потрудиться, - сказал он.
     - Чак встретил меня в аэропорту. - Последний раз я видел его таким...
уж и не вспомню когда. Лет в десять. Или в одиннадцать.  Тогда  я  подарил
ему пистолет калибра 5,6 миллиметра, о котором он мечтал  пять  лет...  Он
прямо  в  аэропорту  прочитал  мне  заметку  из   газеты.   Сдвиг   просто
невероятный. Я пришел поблагодарить вас.
     - Благодарить надо Чака, - сказал Джонни. - Он очень восприимчив. Его
успех во многом объясняется самовнушением. Он убедил себя, что это ему под
силу, и теперь развивает успех. Точнее не сформулируешь.
     Роджер сел.
     - Он говорит, вы учите его мысленно переключаться.
     - Что ж, верно, - улыбнулся Джонни.
     - Он сумеет пройти тесты?
     - Трудно сказать. Жаль, если он все поставит на  карту  и  проиграет.
Экзамен всегда стрессовая ситуация. Если его вдруг заклинит, не  исключена
психическая травма. Не подумать  ли  о  хороших  подготовительных  курсах?
Вроде Питсфилдских.
     - Была у нас такая мысль, но, честно говоря, я считал,  что  этим  мы
просто отдалим то, чего все равно не миновать.
     -  Вот-вот,  отсюда  все  комплексы.  Он  чувствует,   что   ситуация
критическая: пан или пропал.
     - Я никогда не давил на Чака.
     - Сознательно нет. Мне это  известно.  И  Чаку  тоже.  Но,  с  другой
стороны, вы богаты,  преуспеваете  и  колледж  в  свое  время  окончили  с
отличием. Чак, по-моему, чувствует себя так, словно ему  вступать  в  игру
сразу же за Хенком Аароном.
     - Тут уж я, Джонни, ничего не могу поделать.
     - Я полагаю, что после года  на  подготовительных  курсах,  вдали  от
дома, он яснее представит свое будущее. А потом он бы поработал  на  одной
из ваших фабрик. Если бы это был мой сын и мои фабрики,  я  бы  пошел  ему
навстречу.
     - Почему же он мне сам ничего об этом не говорил?
     - Чтобы вы не подумали,  будто  он  перед  вами  стелется,  -  сказал
Джонни.
     - Это его собственные слова?
     - Да. Чаку хотелось бы попробовать себя в деле, он считает,  это  ему
пригодится. Чак мечтает пойти по вашим стопам, мистер Чатсворт. Но за вами
трудно угнаться. Отсюда его проблемы. У него дрожат руки, как у неопытного
охотника при виде дичи.
     Вообще-то Джонни немного приврал. Правда, кое-что проскальзывало в их
разговорах, но до таких откровений никогда не доходило. Если что  и  было,
то не на словах. Просто Джонни время от времени прикасался к Чаку, и таким
образом ему многое приоткрылось. Он видел фотокарточки, которые Чак  носил
в бумажнике, и понял, как тот относится к отцу. О  каких-то  вещах  Джонни
никогда  бы  не  рассказал  своему  собеседнику,  человеку  приятному,  но
достаточно для него далекому: Чак готов был  целовать  землю,  по  которой
ступал его отец. Держался он уверенно  и  непринужденно,  точь-в-точь  как
Роджер, но  за  этим  таился  страх,  что  он  никогда  не  нагонит  отца.
Захиревшую ткацкую фабрику Чатсвортстарший превратил в текстильную империю
Новой Англии. Отцовская любовь, казалось Чаку, зиждется на вере, что и  он
когда-нибудь горы своротит. Станет настоящим спортсменом. Будет учиться  в
хорошем колледже. Будет ч и т а т ь.
     - Вы уверены, что все обстоит именно так? - спросил Роджер.
     - Вполне. Но я буду очень признателен, если Чак  не  узнает  о  нашем
разговоре. Я ведь открыл вам его секреты. - УЖ ЭТО ТОЧНО, НЕ СОМНЕВАЙТЕСЬ.
     - Хорошо, о подготовительных курсах мы с Чаком и Шелли еще поговорим.
А пока возьмите. - Он достал из кармана брюк белый конверт и протянул  его
Джонни.
     - Что это?
     - Откройте и увидите.
     Джонни открыл. В конверте лежал чек на пятьсот долларов.
     - Да вы что! Я не могу...
     - Можете и возьмете. Я обещал вам вознаграждение в случае  успеха,  а
свои обещания я выполняю. Перед отъездом вы получите еще один чек.
     - Послушайте, мистер Чатсворт, я ведь просто...
     - Тес. Я хочу вам кое-что сказать, Джонни. - Чатсворт наклонился.  На
его губах играла едва заметная улыбка, и Джонни вдруг понял: он,  пожалуй,
сумел бы разглядеть, что скрывается за приятной внешностью сидящего  перед
ним человека, добраться до сути того, кто вызвал к жизни все  это  -  дом,
поместье, фабрики.  И  разумеется,  ридингфобию  в  своем  сыне,  каковую,
по-видимому, следует классифицировать как истерический невроз.
     - Джонни, я по собственному опыту знаю, что девяносто пять  процентов
людей на Земле - это инертная масса. Один процент составляют святые и  еще
один - непроходимые кретины. Остается три процента - те, кто могут чего-то
добиться... и добиваются. Я вхожу  в  эти  три  процента  и  вы  тоже.  Вы
заработали эти деньги. У меня на предприятиях есть люди, которые  получают
в  год  одиннадцать  тысяч  долларов  только  за  то,  что  целыми   днями
почесывают... брюхо. Нет, я не жалуюсь. Я не вчера  родился  и  знаю,  как
устроен мир. Топливная  смесь  состоит  из  одной  части  высокооктанового
бензина и девяти частей всякого дерьма. Вы с этим дерьмом не имеете ничего
общего. А посему кладите деньги в бумажник и в следующий раз  цените  себя
дороже.
     - Ну что ж, - сказал Джонни. - Не стану врать, я найду им применение.
     - Больничные счета?
     Джонни пристально посмотрел на Частворта.
     - Я все про вас знаю, - сказал Роджер. - Неужели вы думали, что я  не
наведу справки о человеке, которого нанимаю репетитором к своему сыну.
     - Так вы знаете, что я...
     - Экстрасенс или что-то в этом роде. Вы  помогли  распутать  дело  об
убийствах в Мэне. Во всяком случае, если верить газетам. До января  у  вас
был контракт в  школе,  но  когда  ваше  имя  замелькало  в  газетах,  вас
отшвырнули, как горячую картофелину, которой обожгли пальцы.
     - Вы все знали? И давно?
     - Еще до того, как вы к нам перебрались.
     - И тем не менее вы наняли меня?
     - Я ведь искал репетитора. А  у  вас,  судя  по  всему,  дело  должно
клеиться. По-моему, я проявил дальновидность, прибегнув к вашим услугам.
     - Мне остается только поблагодарить вас, - сказал  Джонни  неожиданно
охрипшим голосом.
     - Повторяю: вы себя недооцениваете.
     Пока шел этот разговор,  Уолтер  Крайкайт  покончил  с  международным
положением и  перешел  к  курьезам,  которыми  иногда  прерывается  выпуск
новостей.
     - ...у избирателей в третьем округе западного Нью-Гэмпшира...
     - Так или иначе, деньги пригодятся, - повторил Джонни. - Я...
     - Погодите. Это надо послушать.
     Чатстворт подался вперед; он улыбался, явно предвкушая  удовольствие.
Джонни повернулся к телевизору.
     ...появился независимый  кандидат  Стилсон,  -  говорил  Кронкайт,  -
сорокатрехлетний агент по страхованию  и  продаже  недвижимости,  Он  стал
одним из самых эксцентричных кандидатов в  избирательной  кампании  тысяча
девятьсот семьдесят шестого года, но республиканцу Гаррисону Фишеру, равно
как и  его  сопернику  -  демократу  Дэвиду  Боузу,  от  этого  не  легче,
поскольку, по данным опроса общественного мнения, Грег  Стилсон  опережает
их с приличным отрывом. С подробностями - Джордж Герман.
     - Кто такой Стилсон? - спросил Джонни. Чатсворт рассмеялся:
     - Сейчас увидите. Чумной,  как  мартовский  заяц.  Но  трезвомыслящие
избиратели третьего округа, сдается мне, пошлют его в ноябре в  Вашингтон.
Разве только он грохнется оземь и забьется в судорогах.
     На экране возник смазливый молодой человек в белой сорочке. Он  стоял
на помосте, задрапированном  звездно-полосатой  материей,  и  обращался  к
небольшой толпе на автомобильной стоянке при супермаркете. Молодой человек
вовсю уламывал слушателей, которые, судя по их лицам, смертельно  скучали.
За кадром послышался голос Джорджа Германа:
     Это Дэвид Боуз, кандидат от демократов - жертвенный агнец, по  мнению
некоторых. Боуз настроился  на  трудную  борьбу,  поскольку  третий  округ
Нью-Гэмпшира никогда не тяготел к  демократам,  даже  во  времена  громкой
победы Эл Би Джея в шестьдесят четвертом году. Боуз ждал соперничества  со
стороны вот этого человека.
     На экране появился мужчина лет шестидесяти пяти. Он держал застольную
речь перед солидной публикой. Те,  которым  предстояло  субсидировать  его
избирательную  кампанию,  имели  вид  людей  благообразных,   склонных   к
ожирению, страдающих легкими запорами - не иначе как бизнесмены  присвоили
себе монопольное право так выглядеть по  причине  своей  принадлежности  к
ВСП.
     - Перед вами  Гаррисон  Фишер,  -  комментировал  Герман.  Избиратели
третьего округа посылали его  в  Вашингтон  каждые  два  года,  начиная  с
шестидесятого. Он заметная  фигура  в  палате  представителей,  член  пяти
комиссий и председатель комитета по озеленению и ирригации. Ожидалось, что
он свалит юного Дэвида Боуза одной левой. Однако  ни  Фишер,  ни  Боуз  не
приняли в расчет темную карту в колоде. А вот и она!
     - О господи! - сказал Джонни.
     Чатсворт разразился хохотом и захлопал себя по ляжкам.
     - Вы бы пошли за таким?
     Ничего от апатии, наблюдавшейся на стоянке при  супермаркете.  Ничего
от благодушия, царившего в Гранитном зале отеля "Хилтон" в Портсмуге. Грег
Стилсон стоял на возвышении при въезде в родной  Риджуэй.  За  его  спиной
высилась статуя - американский солдат с автоматом  в  руках  и  в  берете,
надвинутом на глаза. Перегороженную  улицу  запрудила  беснующаяся  толпа,
преимущественно молодежь. На Стилсоне были вылинявшие джинсы  и  армейская
рубашка с двумя нагрудными карманами  -  на  одном  вышито:  ДАЕШЬ  МИРНУЮ
ПЕРЕДЫШКУ, на другом: ВДАРИМ ПО ЯБЛОЧНОМУ ПИРОГУ! На  голове  -  массивная
каска строителя-монтажника, лихо сдвинутая на затылок, на  ней  -  зеленая
экологическая эмблема. Под боком у Стилсона стояла тележка из  нержавейки.
Из  динамиков  несся  голосе  Джона  Денвера,  певшего  "Я,  слава   богу,
деревенский парень".
     - Зачем ему тележка? - спросил Джонни.
     - Увидите, - сказал Роджер, продолжая ухмыляться.
     А Герман говорил:
     - Темную карту зовут Грегори Аммас Стилсон, сорок  три  года,  бывший
коммивояжер, при библейском обществе "Американский праведный путь", бывший
маляр, а также продавец дождя в Оклахоме, где он вырос.
     - Продавец дождя, - повторил Джонни в растерянности.
     - О, это один  из  гвоздей  его  предвыборной  программы,  -  заметил
Роджер. - Если мы его изберем, у нас с дождем не будет никаких проблем.
     Джордж Герман продолжал:
     -  Политическая  платформа  Стилсона,  скажем  прямо,   отличается...
свежестью.
     Джон Денвер закончил песню воплем, который толпа радостно подхватила.
И тут заговорил Стилсон, голос его гремел, усиленный  мощными  динамиками.
Уж этот человек знал, как овладеть аудиторией. Его голос  заставил  Джонни
поежиться.  Было  в  нем  что-то  властное,  берущее  за   горло,   что-то
кликушеское. Оратор брызгал слюной.
     - Что мы будем делать в Вашингтоне?  На  кой  он  нам,  Вашингтон?  -
бушевал Стилсон. - Какая, вы спросите, у нас платформа? Наша  платформа  -
это пять лозунгов, друзья мои, пять боевых лозунгов! Какие спрашиваете?  А
я вам скажу! Первый: ВЫШВЫРНЕМ ВСЕХ БРЕХУНОВ!
     Рев одобрения пронесся над толпой. Кто-то пригоршнями бросал в воздух
конфетти, кто-то завопил: "Гип-гип, уррраааа!" Стилсон подался вперед.
     - А хотите знать, друзья мои, зачем я  надел  каску?  Я  вам  отвечу.
Когда вы пошлете меня в Вашингтон, я их всех протараню  в  этой  каске!  Я
пойду на них вот так!
     К изумлению Джонни,  Стилсон  наклонил  по-бычьи  голову  и  принялся
раскачивать помост, издавая  при  этом  пронзительный  воинственный  клич.
Роджер Чатсворт просто-таки обмяк в кресле,  зайдясь  в  приступе  хохота.
Толпа обезумела. Стилсон снова выпрямился во  весь  рост,  снял  с  головы
каску и швырнул ее в толпу. Тотчас же вокруг нее началась свалка.
     - Второй лозунг! - вопил  Стилсон  в  микрофон.  -  Мы  вышвырнем  из
правительства любого, от короля до пешки, кто балуется в постели с разными
девочками!  У  них  есть  законные  жены.  Мы   не   позволим   им   брать
налогоплательщиков за вымя.
     - Что он сказал? - спросил Джонни, моргая.
     - Это еще цветочки, -  ответил  Роджер.  Он  смахнул  слезы  и  вновь
зашелся в припадке смеха. Джонни  пожалел,  что  не  может  разделить  его
веселья.
     - Третий лозунг! - ревел Стилсон. - Мы  запустим  все  эти  выхлопные
газы в космос! Соберем их в пластиковые пакеты, в кожаные мешки! И запулим
их на Марс, на Юпитер, на кольца Сатурна! У нас будет чистый воздух, у нас
будет чистая вода, и все это у нас будет ЧЕРЕЗ ПОЛГОДА!
     Толпа обезумела от восторга. Джонни заметил, что многие, как и Роджер
Чатсворт, буквально лопаются от смеха.
     - Четвертый лозунг!  Даешь  вволю  газа  и  нефти!  Хватит  играть  в
бирюльки с этими арабами, пора взяться за  дело!  Мы  не  допустим,  чтобы
старики в Нью-Гэмпшире превращались в эскимо  на  палочке,  как  это  было
прошлой зимой.
     Последние его слова вызвали бурю одобрения. Прошлой зимой в Портсмуте
пожилая женщина, у которой отключили газ за неуплату, замерзла насмерть  в
своей квартире на третьем этаже.
     - У нас рука крепкая, друзья мои, и нам это по силам! Или есть  здесь
такие, кто в этом сомневается?
     - Нету-у! - ревела в ответ толпа.
     - Тогда последний лозунг, - сказал Стилсон и подошел  к  тележке.  Он
откинул крышку, и из-под нее повалили клубы пара. - ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ! -  Он
запустил обе руки в тележку и стал выхватывать оттуда пригоршнями  сосиски
и швырять их толпе. Сосиски летели во  все  стороны.  -  Каждому  мужчине,
женщине и ребенку в Америке - горячие  сосиски!  Запомните  -  когда  Грег
Стилсон окажется в палате  представителей,  вы  сможете  сказать:  ГОРЯЧИЕ
СОСИСКИ! НАКОНЕЦ КТО-ТО ПОЗАБОТИЛСЯ ОБ ЭТОМ!
     Теперь на экране телевизора команда длинноволосых юнцов, напоминавшая
хипповую рок-группу, разбирала помост. Еще трое убирали мусор, оставленный
толпой. Джордж Герман говорил напоследок:
     - Кандидат от демократов Дэвид Боуз назвал Стилсона шутом  гороховым,
который пытается вставлять палки в колеса демократическим преобразованиям.
Гаррисон Фишер выразился резче. Он считает  Стилсона  циничным  ярмарочным
торгашом,  превращающим  свободные  выборы  в  дешевый  балаган.  В  своих
публичных выступлениях он именует независимого кандидата Стилсона не иначе
как первым и последним членом Американской партии горячих сосисок.  Однако
факт остается фактом: по данным опроса, проведенного нашей телекомпанией в
третьем избирательном округе  Нью-Гэмпшира,  за  Дэвида  Боуза  собираются
голосовать двадцать процентов избирателей, за Гаррисона Фишера -  двадцать
шесть, а за пробивающегося в одиночку Грега Стилсона  -  целых  сорок  два
процента. Конечно, до выборов еще далеко, и все может  измениться.  Но  на
сегодняшний день Грег Стилсон сумел  завоевать  если  не  умы,  то  сердца
избирателей третьего округа в Нью-Гэмпшире. -  Тут  Джордж  Герман  поднял
руку - в руке была сосиска. Он  откусил  добрую  половину  и  закончил:  -
Комментировал   Джордж   Герман,   отдел   новостей   Си-би-эс,   Риджуэй,
Нью-Гэмпшир.
     На экране вновь появился Уолтер Кронкайт.
     - Горячие сосиски, - сказал он и хмыкнул. - Вот так обстоят дела...
     Джонни встал и выключил телевизор.
     - Просто не верится, - сказал  он.  -  Неужели  этот  тип  и  вправду
баллотируется в палату представителей? Это не розыгрыш?
     - Розыгрыш или нет, это как посмотреть, -  усмехнулся  Роджер,  -  во
всяком случае, он выставил свою кандидатуру. Сам я республиканец до  мозга
костей,  но  должен  признаться,  этот  парень   мне   чем-то   по   душе.
Представляете, он нанял  полдюжины  бывших  головорезов-мотоциклистов  для
своей охраны.  Настоящие  железные  всадники.  Это,  конечно,  не  "ангелы
смерти", но подозреваю, что за ними тоже немало грешков. Говорят,  Стилсон
перевоспитал их.
     "Шпана на мотоциклах в качестве личной охраны. Час от часу не  легче,
- подумал Джонни. - Такая же шпана на мотоциклах обеспечивала безопасность
во время бесплатного концерта ансамбля "Роллинг стоунз"  в  калифорнийском
городе Алтамонте. Ничего хорошего из этой затеи не вышло".
     - И что же, никому нет дела до... моторизованной шайки бандитов?
     - Не совсем так. Пока они ведут себя прилично. За Стилсоном в Риджуэе
давно  закрепилась  репутация  человека,  умеющего  работать  с   трудными
подростками.
     Джонни недоверчиво хмыкнул.
     - Вы видели его, - сказал Роджер, показывая на экран.  -  Это  клоун.
Такое он вытворяет каждый раз. Швыряет каску в толпу - я  думаю,  он  этих
касок раскидал добрую сотню, - раздает сосиски. Да, он клоун, ну и что?  А
может, людям нужна время от времени такая вот комическая разрядка?  У  нас
перебои с нефтью,  инфляция  выходит  из-под  контроля,  налоги  придавили
рядового американца как никогда, и ко всему мы, похоже, собираемся сделать
президентом  арахисового  пустозвона  из  Джорджии.  Вот  люди   и   хотят
посмеяться разок-другой. А  пуще  того  хотят  показать  нос  политическим
заправилам, которые не могут решить ни одну проблему. Стилсон безобиден.
     - Ну да, он ведь метит в космос, - заметил Джонни, и оба засмеялись.
     - Разве мало  у  нас  полоумных  политиков?  -  сказал  Роджер.  -  В
Нью-Гэмпшире это Стилсон, который надеется с помощью сосисок пробить  себе
дорогу в палату представителей. В  Калифорнии  -  это  Хайякава.  А  взять
нашего губернатора Мелдрима Томсона. В прошлом году он собирался вооружить
ныо-гэмпширскую национальную гвардию тактическим ядерным оружием.  Вот  уж
сумасшествие так сумасшествие.
     - По-вашему, избиратели третьего округа  поступят  правильно,  послав
деревенского шута представлять их в Вашингтон?
     - Вы не понимаете главного, - терпеливо начал объяснять  Чатсворт.  -
Поставьте себя, Джонни, на место избирателей. Население третьего округа  -
в основном "синие воротнички" и мелкие  лавочники.  У  тех,  кто  живет  в
глубинке, и развлечений-то никаких сроду не  было.  Эти  люди  смотрят  на
Дэвида Боуза и видят честолюбивого  парня,  который  рассчитывает  собрать
голоса на том лишь основании, что у него неплохо подвешен язык и он чем-то
отдаленно напоминает Дастина Хоффмана. Для кого-то он  свой  в  доску  уже
потому, что ходит в джинсах.
     Теперь возьмем Фишера. Моего кандидата, по крайней мере номинально. Я
организовывал сбор средств на его  кампанию,  как  и  на  кампанию  прочих
кандидатов-республиканцев в этой части Ныо-Гэмпшира. Он  так  сроднился  с
Капитолийским холмом, что свято верит, будто купол  Капитолия  рухнет  без
его моральной поддержки. У него за всю жизнь не родилось в голове ни одной
оригинальной идеи, он никогда не шел против большинства. Его имя ничем  не
запятнано, он слишком глуп, чтобы проворачивать темные делишки, хотя  и  в
него могут полететь комья грязи в связи с  Корегейтским  делом.  Его  речи
столь   же   зажигательны,   как   страницы   каталога    канализационного
оборудования. Не то чтобы простой люд все это понимал, но порой они  такие
вещи чувствуют. Сама мысль, что Гаррисон  Фишер  делает  хоть  что-то  для
своих избирателей, - чистейший нонсенс.
     -  Отсюда  вывод:  изберем  сумасшедшего?   Чатсворт   снисходительно
улыбнулся.
     - Иногда эти  сумасшедшие  очень  неплохо  показывают  себя  в  деле.
Посмотрите на Беллу Абцуг. Под этой кретинской шляпкой скрываются отличные
мозги. Но, допустим, в Вашингтоне Стилсон станет паясничать так же, как  и
в Риджуэе. Не надо забывать, что он садится в это кресло на  два  года.  В
семьдесят восьмом году его прокатят и  посадят  на  его  место  того,  кто
сделает правильные выводы из этого урока.
     - Какого урока?
     Роджер поднялся.
     - Нельзя долго морочить людям головы, - сказал он. - Вот и весь урок.
В этом убедился Адам Клейтон Пауэлл. И Агню с Никсоном тоже.  Понимаете...
нельзя долго морочить людям головы. - Он взглянул на часы. - А не  сходить
ли нам, Джонни, в большой дом, выпили бы по  рюмочке.  Я  и  Шелли  должны
скоро уехать, но пропустить по одной мы с вами успеем.
     Джонни улыбнулся и встал.
     - Ну что ж, - сказал он. - Вы загнали меня в угол.

     В середине августа Джонни оказался один в поместье Чатсворто, если не
считать Нго Фата, жившего за гаражами. Хозяева заперли дом и отбыли на три
недели в Монреаль, чтобы отдохнуть и  развеяться  перед  началом  учебного
года и жарких дней на предприятиях.
     Роджер оставил Джонни ключи  от  "мерседеса"  своей  жены,  и  Джонни
отправился к отцу в Паунал,  чувствуя  себя  монархом.  Отношения  отца  с
Чарлиной Маккензи вошли в решающую стадию, и  Герберт  уже  не  утверждал,
будто его единственное желание - это чтобы  она  не  погибла  под  руинами
дома, который, того гляди, рухнет. Наоборот, он так откровенно ухаживал за
Чарлиной, что Джонни стало немного не по себе. Его  хватило  на  три  дня,
после чего он вернулся в поместье Чатсвортов, принялся за чтение и письма,
и жизнь вошла в тихое русло.
     Он дрейфовал  в  центре  бассейна  в  надувном  кресле  и,  потягивая
коктейль, читал "Нью-Йорке таймс бук  ревью",  когда  Нго  Фат  подошел  к
барьерчику, снял шлепанцы и спустил ноги в воду.
     - Ааааа, - выдохнул он. - Сразу легче. - Он улыбнулся Джонни. - Тихо,
правда?
     - Очень тихо, - согласился Джонни. - Что слышно  насчет  гражданства,
Нго? Как подвигаются занятия?
     - Сильно подвигаются, - сказал Нго. - Мы скоро все едем на  прогулку.
Очень интересно. Первый раз. Чтобы в субботу не заторчать в городе.
     - Торчать, - сказал Джонни, улыбаясь при мысли, как  весь  класс  Нго
кейфует от ЛСД или псилоцибина.
     - Простите? - Брови у Нго Фата вопросительно поднялись.
     - Торчать в городе.
     - А, спасибо. Мы будем присутствовать на политическом  выступлении  в
Тримбулле.  Мы  все  думаем,  нам  повезло,  что  мы  готовимся   получить
американское гражданство в год выборов. Это очень полезно.
     - Да-да, ну еще бы. И кого же вы будете слушать?
     - Грега  Стилс...  -  Он  остановился  и  начал  еще  раз,  тщательно
выговаривая:  -  Грега  Стилсона.  Он  независимый   кандидат   в   палату
представителей.
     - Я слышал о нем, - сказал Джонни. - И что же,  вы  обсуждали  его  в
классе?
     - Да, мы немного  говорили  об  этом  человеке.  Родился  в  тридцать
третьем году. Были разные профессии. Приехал в  Нью-Гэмпшир  в  шестьдесят
четвертом. Он уже столько здесь  прожил.  Преподаватель  сказал,  что  его
никто теперь не считает перекати-лесом.
     - Полем, - сказал Джонни.
     Нго смотрел на него с непроницаемо вежливой улыбкой.
     - Правильно говорить - перекати-поле.
     - А, спасибо.
     - Стилсон вам не кажется несколько странным?
     - Это в Америке, - сказал Нго. - Во Вьетнаме таких было много. Таких,
которые... - Он сидел, болтая в  задумчивости  своими  маленькими,  как  у
женщины, ступнями в голубовато-зеленой  воде.  Потом  снова  посмотрел  на
Джонни. - Я не знаю, как это сказать по-английски. У  нас  в  стране  есть
игра "Смеющийся тигр". Старая игра, все ее очень любят, как у вас бейсбол.
Там ребенок, знаете, одевается  в  тигра.  Накрывается  шкурой.  Бегает  и
танцует. А другие дети стараются его поймать. Ребенок,  который  в  шкуре,
смеется, но еще он рычит и кусается, такая эта игра. По-моему, ваш Стилсон
тоже знает эту игру.
     Джонни с беспокойством слушал Нго Фата.
     Что касается Нго, то он был само спокойствие.
     - Вот мы поедем, - улыбнулся он, - и сами все увидим. А потом  у  нас
будет пикник. Я испеку два пирога. Хорошо, наверно, получится.
     - Просто здорово.
     - Да, очень здорово, - сказал Нго Фат, вставая. - Потом мы  в  классе
обсудим все, что видели в Тримбулле. Может быть, напишем сочинение. Писать
сочинение всегда легче, потому  что  можно  посмотреть  в  словаре  точное
слово.
     - Пожалуй, что так. Только почему-то мне никогда не удавалось убедить
в этом своих учеников. Нго снова улыбнулся.
     - Как дела у Чака?
     - Неплохо.
     - Да, он теперь веселый. А раньше притворялся. Он хороший мальчик.  -
Нго поднялся. - Отдыхайте, Джонни. Я иду поспать.
     - Ладно.
     Джонни проводил глазами гибкую миниатюрную фигурку Нго  в  джинсах  и
вылинявшей рубашке.
     РЕБЕНОК, КОТОРЫЙ В ШКУРЕ, СМЕЕТСЯ, НО ЕЩЕ ОН РЫЧИТ И КУСАЕТСЯ,  ТАКАЯ
ЭТО ИГРА... ПО-МОЕМУ, ВАШ СТИЛСОН ТОЖЕ ЗНАЕТ ЭТУ ИГРУ.
     Опять этот укол беспокойства.
     Надувное кресло покачивалось на воде.  Солнце  ласкало  кожу.  Джонни
снова раскрыл "Бук ревью",  но  читать  расхотелось.  Он  отложил  журнал,
подгреб к бортику и вылез. До Тримбулла каких-нибудь тридцать миль. Может,
махнуть туда в субботу на "мерседесе" миссис Чатсворт?  Посмотреть  своими
глазами на Грега Стилсона. Насладиться спектаклем. А то и... а то и пожать
ему руку.
     НИ ЗА ЧТО!
     Но почему?  В  конце  концов  разве  он  не  начал  коллекционировать
политиков перед нынешними выборами? Ну увидит еще одного - есть из-за чего
расстраиваться!
     Но Джонни уже расстроился, факт. Сердце заколотилось, он даже  уронил
журнал в бассейн. Чертыхаясь, он выуживал его, пока тот не размок.
     Почему-то при мысли о Греге Стилсоне вспоминался Фрэнк Додд.
     Вот уж совсем нелепица. Какое у него может быть отношение к Стилсону,
когда он всего один раз видел его по телевизору? Да никакого.  Держись  от
него подальше.
     Ну а что в конце концов? Может, съезжу, а  может,  нет.  Может  быть,
поеду в субботу в Бостон. Схожу в киношку.
     Но к тому времени, как  он  вернулся  домой  и  переоделся,  странное
тяжелое чувство страха уже  овладело  им.  Чем-то  это  чувство  напомнило
старинного знакомого - из тех, кого в душе ненавидишь. Решено,  в  субботу
он поедет в Бостон. Так будет лучше.
     Много месяцев спустя Джонни снова и снова возвращался к этому дню, 19
августа, и не мог в точности вспомнить, как  же  он  все-таки  оказался  в
Тримбулле. Он поехал в сторону Бостона, рассчитывая посмотреть  игру  "Ред
сокс" в Фенвей-парке, затем, если получится, прокатиться  до  Кембриджа  и
пройтись по книжным магазинам,  и  если  хватит  денег  (из  "премиальных"
Чатсворта четыреста долларов он послал  отцу,  который,  в  свою  очередь,
перешлет их в "Ист-Мэн медикэл  сентр"  -  по  сравнению  с  тем,  сколько
останется выплачивать, это, конечно, капля в море), то еще сходить в  кино
на музыкальный фильм под названием "На всю катушку". Неплохая программа  и
подходящий денек для ее осуществления: теплый, безоблачный, мягкий -  один
из лучших летних дней, какие бывают в Новой Англии.
     Он наведался в кухню большою дома, приготовил три больших  бутерброда
с ветчиной и сыром, сложил их в старомодную плетеную корзинку, найденную в
кладовке, и  после  некоторых  колебаний  добавил  ним  шесть  банок  пива
"туборг". В ту минуту он чувствовал себя просто превосходно. Ни тени мысли
о Греге Стилсоне и его доморощенной охране из железных всадников.
     Он поставил корзинку  под  сиденье  и  взял  курс  на  юго-восток,  к
автостраде 1-95. До этой минуты все было ясно.  И  вдруг  что-то  странное
полезло в голову. Сначала вспомнилась мать на смертном  одре.  Ее  лицо  с
застывшим  оскалом,  скрюченная  рука  на   покрывале,   голос,   звучащий
приглушенно, как будто у нее полон рот ваты.
     А ЧТО Я ТЕБЕ ГОВОРИЛА? РАЗВЕ Я ТЕБЕ ЭТОГО НЕ ГОВОРИЛА?
     Джонни включил  погромче  радио.  Стереодинамики  выдавали  добротный
рок-н-ролл. Он проспал четыре с половиной года, но рок-н-ролл слава  богу,
живет и здравствует. Джонни начал подпевать.
     ОН УГОТОВИЛ ТЕБЕ МИССИЮ. НЕ БЕГИ ОТ НЕЕ, ДЖОННИ.
     Радиоприемник не мог заглушить голоса матери. Даже из могилы.
     НЕ ПРЯЧЬСЯ И НЕ  ЗАСТАВЛЯЙ  ЕГО  ПОСЫЛАТЬ  БОЛЬШУЮ  РЫБУ,  ЧТОБЫ  ОНА
ПРОГЛОТИЛА ТЕБЯ.
     Но гигантская рыба его проглотила-таки.  И  называлась  эта  рыба  не
левиафан, а кома. Он провел четыре с половиной года в ее черном  брюхе,  и
этого было предостаточно.
     Показался дорожный знак со стрелкой - и вот он уже позади. Джонни был
так погружен в свои мысли, что проскочил поворот. Эти призраки прошлого  -
они не хотят отступать, не хотят оставить его  в  покое.  Ладно,  придется
доехать до следующего поворота и сделать крюк.
     ТЫ НЕ ГОНЧАР, А ГОНЧАРНАЯ ГЛИНА, ДЖОННИ.
     - Ну все, хватит, - пробормотал он.  Пора  выбросить  из  головы  эту
ахинею. Вера Смит,  конечно,  была  фанатичкой  -  пусть  он  отзывался  о
собственной матери нелестно, зато справедливо.  Рай  в  созвездии  Ориона,
ангелы в летающих тарелках, подземные царства... Ее сумасшествие мало  чем
отличалось от сумасшествия Грега Стилсона.
     ПОСЛУШАЙ, НЕ СВЯЗЫВАЙСЯ ТЫ, ХРИСТА РАДИ, С ЭТИМ ТИПОМ.
     "И КОГДА ВЫ ПОШЛЕТЕ ГРЕГА СТИЛСОНА В ПАЛАТУ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ, ВЫ СМОЖЕТЕ
СКАЗАТЬ: ГОРЯЧИЕ СОСИСКИ! НАКОНЕЦ КТО-ТО ПОЗАБОТИЛСЯ ОБ ЭТОМ!"
     Он подъезжал к  63-й  автостраде.  Левый  поворот;  Копкорд,  Берлин,
Ридерс Милл, Тримбулл. Джонни повернул,  даже  не  успев  сообразить,  что
делает. Он думал о другом.
     Роджер Чатсворт, меньше всего похожий на наивного младенца, потешался
над Грегом Стилсоном так, словно тот в этом году заткнул за  пояс  Джорджа
Карлина и Чеви Чейса, вместе взятых. ОН КЛОУН, ДЖОННИ.
     Если Силсон клоун и ничего больше, какие  тогда  могут  быть  страхи?
Милый чудак. Бюллетень, на котором избиратели напишут, обращаясь к  другим
кандидатам: РЕБЯТА, ВЫ ТАКИЕ НИЧТОЖЕСТВА, ЧТО МЫ  РЕШИЛИ  ИЗБРАТЬ  НА  ДВА
ГОДА ЭТОГО ДУРАЧКА. Может, так оно и есть. Безобидный юродивый,  только  и
всего.  И  ни  к  чему  эти  сравнения  с  Фрэнком   Доддом,   расчетливым
маньяком-убийцей. А вместе с тем... он почему-то сравнивал.
     Шоссе перед ним раздваивалось. Налево - Берлин и Ридерс Милл, направо
- Тримбулл и Конкорд. Джонни повернул направо.
     ТЕБЯ ВЕДЬ НЕ УБУДЕТ ОТТОГО, ЧТО ТЫ ПОЖМЕШЬ ЕМУ РУКУ?
     Пожалуй, нет. Еще один политик в его коллекции. Кто  собирает  марки,
кто монеты, а он, Джонни Смит, коллекционирует рукопожатия, и кроме того -
     И, КРОМЕ ТОГО, СОЗНАЙСЯ: ТЫ ДАВНО ИСКАЛ В КОЛОДЕ ТЕМНУЮ КАРТУ.
     Эта мысль так потрясла  его,  что  он  чуть  было  не  притормозил  у
обочины.  Он  поймал  свое  отражение  в  зеркальце  и  не   увидел   того
умиротворенного, всем и всеми довольного лица, которое  представилось  ему
нынче утром. Такое лицо у него было во время  пресс-конференции,  а  также
когда он ползал в снегу на четвереньках посреди  касл-рокского  городского
парка.  Кожа  побелела,  под  глазами  залегли   темные   круги,   морщины
прочертились особенно резко.
     НЕТ. ЭТО НЕПРАВДА.
     Увы, правда. Теперь, когда сокровенное вышло наружу, незачем играть с
самим собой в прятки. За первые двадцать три года  своей  жизни  он  пожал
руку одному-единственному политику; это случилось в 1966  году,  когда  Эд
Макси выступал у них в школе. За последние же семь месяцев он  пожал  руку
доброй дюжине великих мира сего. Разве у  него  при  этом  всякий  раз  не
мелькало в голове: ЧТО ОН ЗА ЧЕЛОВЕК? ЧТО-ТО ОН МНЕ СЕЙЧАС ПОВЕДАЕТ?
     Разве не искал он все это время политический аналог Фрэнка Додда?
     Да. Именно так.
     Но все дело в том, что ни от кого, за исключением  Картера,  не  было
настоящей отдачи, да и то,  что  он  узнал  о  Картере,  не  особенно  его
встревожило. Рукопожатие Картера не породило в нем того гнетущего чувства,
какое  он  испытал,  увидев  Грега  Стилсона  на  экране  телевизора.  Ему
показалось, что игру в смеющегося тигра  -  под  шкурой  зверя  человек  -
Стилсон вывернул наизнанку.
     Здесь под шкурой человека скрываются зверь.

     Как он ехал дальше, Джонни не помнил; во всяком случае, завтракал  он
не на открытом стадионе в Фенвее, а в тримбуллском парке. Он приехал  туда
вскоре  после  полудня  и  прочел  на  доске  объявлений,  что  встреча  с
кандидатом начнется в три часа.
     Он отправился в парк, надеясь побыть в одиночестве, но там уже кто-то
расстилал на  траве  одеяла,  другие  перебрасывались  летающей  тарелкой,
третьи раскладывали провизию.
     В отдалении  несколько  человек  сооружали  помост.  Двое  обтягивали
невысокие перила звездно-полосатой материей. Еще один, стоя на  стремянке,
цеплял  за  круглый  козырек  разноцветные   бумажные   ленты.   Остальные
устанавливали звуковую  аппаратуру,  и,  как  Джонни  догадался  во  время
выпуска новостей Си-и-эс, это была не какая-нибудь  дешевка  за  четыреста
долларов. Динамики были фирмы  "Алтек-Лансинг"  и  расставлялись  с  таким
расчетом, чтобы звук шел со всех сторон.
     Техническая  служба  (хотя  эти  парни  скорее  походили  на  бродяг,
подготавливающих площадку  перед  концертом  группы  "Иглз"  или  "Гейлз")
действовала умело и деловито. Все было отработано до  автоматизма,  и  это
как-то не вязалось со Стилсоном, изображавшим из себя симпатягу  дикаря  с
Борнео.
     -  Проверка,  -  сказал  в  микрофоны  человек   на   подмостках.   -
Раз-два-три... раз-два-три... - Один динамик громко зафонил, и проверявший
сделал знак, чтобы динамик отнесли подальше.
     Толпа состояла в основном из молодежи от пятнадцати до тридцати пяти.
Никто не скучал. Малыши ковыляли, сжимая в ручонках шоколадных принцесс  и
собачек. Женщины  болтали  и  заливались  смехом.  Мужчины  пили  пиво  из
пластиковых стаканов. Несколько собак путалось под ногами, хватая все, что
плохо лежит. Солнце благосклонно дарило всех своими лучами.
     ТАК НЕ ГОТОВЯТСЯ К ВСТРЕЧЕ С КАНДИДАТОМ, подумал Джонни.  СКОРЕЕ  ТАК
ВЕДУТ СЕБЯ ПЕРЕД ДРУЖЕСКОЙ ПИРУШКОЙ...  ИЛИ  ВЕЧЕРИНКОЙ,  ГДЕ  МОЖНО  СЕБЕ
ПОЗВОЛИТЬ ВСЯКИЕ ВОЛЬНОСТИ.
     - Проверка... раз-два-три... раз-два-три...
     Тут Джонни увидел, что они привязывают огромные динамики к  деревьям.
Не прибивают, а привязывают. Стилсон - ярый защитник окружающей  среды,  и
кто-то предупредил техническую службу, чтобы, не дай бог, не повредить  ни
одно деревце. Он понял: все продумано до мелочей. Здесь ничего не  пускают
на самотек.
     Два желтых школьных автобуса обогнули слева небольшую и  уже  забитую
до отказа стоянку. Двери открылись, и из автобуса, оживленно беседуя  друг
с другом, начали выходить нарядно одетые  мужчины  и  женщины.  Они  резко
отличались от остальной публики - мужчины  были  кто  в  костюмах,  кто  в
спортивного покроя пиджаках, женщины в шуршащих юбках  и  блузках  либо  в
элегантных платьях. Они озирались восторженно и  изумленно,  как  дети,  и
Джонни не сумел сдержать улыбку. Приехал Нго со своим классом.
     Джонни направился к автобусу. Нго стоял рядом с  высоким  мужчиной  в
диагоналевом костюме и двумя китаянками.
     - Привет, Нго, - сказал Джонни.
     - Джонни! - просиял Нго. - Вот так встреча! Сегодня  великий  день  в
Нью-Гэмпшире, правда?
     - Должно быть, так, - ответил Джонни.
     Нго  представил  своих  спутников.  Мужчина  в  диагоналевом  костюме
оказался поляком, женщины - сестрами  с  Тайваня.  Одна  из  них  сообщила
Джонни, что мечтает пожать руку кандидату  после  встречи,  и,  конфузясь,
достала блокнот для автографов, лежавший у нее в сумочке.
     - Я так счастлива, что я в Америке, - сказала она. - Но как-то  здесь
странно, правда, мистер Смит?
     Джонни  тоже  многое  находил  странным,  поэтому  он   не   мог   не
согласиться.
     Два преподавателя, приехавших с классом, начали собирать группу.
     - Мы еще  увидимся,  Джонни,  -  сказал  Нго.  -  Мне  нельзя  сейчас
заторчать здесь.
     - Торчать, - поправил Джонни.
     - А, спасибо.
     - Надеюсь, Нго, вы получите удовольствие.
     - Обязательно получу. - В глазах Нго вспыхнул какой-то  огонек.  -  Я
уверен, это будет здорово весело.
     Группа, человек сорок, ушла в южную часть, парка, чтобы перекусить на
траве. Джонни вернулся на свое место  и  через  силу  съел  бутерброд.  Он
отдавал одновременно бумагой и канцелярским клеем.
     Джонни чувствовал, как напряжение во всем теле нарастает.

     К половине третьего парк был набит битком; люди стояли плотно,  почти
плечом к  плечу.  Городская  полиция,  усиленная  нарядом  полиции  штата,
перекрыла улицы, ведущие к парку.  Это  все  больше  напоминало  атмосферу
концерта рок-музыки. Из  динамиков  доносились  мелодии  в  стиле  кантри,
быстрые и живые. Пухлые белые облака скользили в невинно-голубом небе.
     Вдруг люди начали привставать на цыпочки и вытягивать шеи.  По  толпе
словно прошла рябь. Джонни тоже привстал: неужели Стилсон  приехал  раньше
срока? Он услышал ровное гуденье мотоциклов, звук разрастался по  мере  их
приближения. Джонни ослепили солнечные блики, отбрасываемые хромированными
поверхностями,  и  вот  уже  около  десятка  мотоциклов  показалось  из-за
поворота, где стояли школьные автобусы. Машины среди них не  было.  Джонни
догадался, что это отряд передовой охраны.
     Ощущение беспокойства усилилось.  Сами  мотоциклисты  в  застиранных,
выцветших джинсах и белых рубашках выглядели достаточно скромно, но вот их
мотоциклы, в основном "харлеи" и БСА, были переделаны  до  неузнаваемости:
изогнутые рули, ребристые хромированные накладки, необычные обтекатели.
     Мотоциклисты заглушили моторы, слезли с седел и гуськом  двинулись  к
помосту. Один  из  них  обернулся  и  не  спеша  обвел  взглядом  огромное
скопление народа; даже с такого расстояния Джонни рассмотрел, что глаза  у
него  блестящие,  зеленые,  цвета   бутылочного   стекла.   Казалось,   он
подсчитывает число собравшихся. Он глянул влево, где  стояли  четверо  или
пятеро полицейских, прислонившись к  цепи,  служившей  заграждением  перед
местным стадиончиком, и помахал им рукой. Один из полицейских отвернулся и
сплюнул. Это было похоже на какой-то ритуал, и Джонни  почувствовал  новый
прилив беспокойства. Зеленоглазый пошел вразвалочку к помосту.
     Помимо беспокойства, заглушавшего в нем все  прочие  чувства,  Джонни
начал испытывать еще и  ужас,  смешанный  с  нездоровым  возбуждением.  Он
словно в забытьи  перенесся  в  мир  тех  сюрреалистических  полотен,  где
паровозы выезжают из каминов, а цифераблаты часов свисают, как  тряпки,  с
веток  деревьев.  Мотоциклисты  смахивали  на  массовку  из  американского
боевика, которая дружно бросила клич: "Ради Джина  долой  волос  длинный".
Из-под чистеньких вытертых джинсов выглядывали тупоносые грубые ботинки  с
хромированными цепочками.  Металл  зловеще  поблескивал  на  солнце.  Лица
выражали примерно одно и то же: показное добродушие. Но не  скрывалось  ли
за ним презрение к молоденьким  ткачихам,  к  слушателям  подготовительных
курсов  Ныо-Гэмпширского  университета  в  Дареме,  к  фабричным  рабочим,
встретивших их аплодисментами. У каждого было по два политических  значка.
На одном -  желтая  каска  строителя-монтажника  с  зеленой  экологической
эмблемой спереди. На другом - надпись: СТИЛСОН ПОЙМАЛ ИХ В ДВОЙНОЙ НЕЛСОН.
     Из правого заднего кармана у каждого торчал обрубок бильярдного кия.
     Джонни повернулся к молодому человеку, стоявшему рядом вместе с женой
и ребенком.
     - Что, эти штуки разрешены? - спросил он.
     - Всем до лампочки, - засмеялся тот.  -  Все  равно  они  скорее  для
красоты. - И, не переставая аплодировать, выкрикнул: - Ну-ка, Грег, покажи
им!
     Почетная охрана из мотоциклистов образовала цепь вокруг подмостков  и
стала как по команде "вольно".
     Аплодисменты пошли на убыль, зато разговоры оживились. Толпа получила
остренькую закуску перед главным блюдом, и у нее разыгрался аппетит.
     ЧЕРНОРУБАШЕЧНИКИ, подумал Джонни, садясь. ЧЕРНОРУБАШЕЧНИКИ,  ВОТ  КТО
ОНИ ТАКИЕ.
     Ну и что? Может, оно и к  лучшему.  Американцы  всегда  недолюбливали
фашистов - даже  такие  твердолобые  правые,  как  Рональд  Рейган,  и  те
относились к ним с прохладцей; эта  традиция  установилась  помимо  жарких
призывов "новых левых" или песен Джоан Баэз. Восемь лет  назад  фашистская
тактика чикагской полиции перечеркнула  все  надежды  Хьюберта  Хамфри.  В
конце концов, думал Джонни, не столь уж важно, как выглядят  эти  молодцы,
достаточно того, что они на службе у человека, баллотирующегося  в  палату
представителей; значит, Стилсон вот-вот свернет себе шею. Да, забавно,  не
будь это так дико.
     А в общем, зря он сюда приехал.

     Незадолго до трех воздух разорвало буханье большого барабана, которое
ноги  ощутили  раньше,  чем  уши.  Постепенно  присоединились   и   другие
инструменты, и вот уже духовой оркестр  грянул  марш  Сузы.  Почему  бы  в
хороший летний день заштатному городку не пустить пыль в глаза  по  случаю
предстоящих выборов?
     Люди стали опять приподниматься на цыпочках и  вытягивать  шеи  в  ту
сторону, откуда доносилась музыка.  Вскоре  показался  оркестр  -  впереди
девочка-тамбурмажор в короткой юбке, высоко  вскидывающая  ножки  в  белых
шевровых башмаках с помпонами, за ней две мажоретки, за ними два  прыщавых
подростка несли с мрачным видом  полотнище,  которое  возвещало,  что  это
ОРКЕСТР ТРИМБУЛЛСКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ, а то не дай бог, кто-нибудь не  знает.
Далее шествовали сами оркестранты, обливающиеся потом в своих ослепительно
белоснежных мундирчиках с медными пуговицами.
     Толпа расступилась, давая им дорогу, и провожала  аплодисментами.  За
оркестром ехал  белый  "форд"-фургон,  на  крыше  которого  стоял,  широко
расставив ноги, кандидат собственной персоной - загорелый, улыбающийся  во
весь рот, в сдвинутой на затылок каске. Он поднес ко рту  мощный  рупор  и
проорал, не щадя своей луженой глотки: САЛЮТ, РЕБЯТА!
     - Салют, Грег! - моментально отозвалась толпа.
     ГРЕГ, подумал Джонни, начиная паниковать: МЫ С НИМ ЗАПРОСТО.
     Стилсон соскочил на землю с видимой легкостью. Одет он  был  так  же,
как тогда в теленовостях: джинсы и рубашка цвета хаки. По пути  к  помосту
он уже обрабатывал толпу - улыбался, кивал, пожимал  руки,  не  забывая  и
тех, кто тянулся к нему  через  головы  стоявших  в  первых  рядах.  Толпу
бросало, единым порывом заносило в его сторону, и Джонни почувствовал, что
его тоже заносит.
     Я НЕ ПРИКОСНУСЬ К НЕМУ. НИ ЗА ЧТО.
     Но вдруг толпа перед ним  слегка  раздалась,  и,  невольно  шагнув  в
образовавшийся просвет, он очутился в  переднем  ряду  возле  мальчика  из
тримбуллского оркестра; при желании он  мог  протянуть  руку  и  постучать
костяшками пальцев по раструбу тубы.
     Стилсон быстро проскочил сквозь ряды оркестрантов, чтобы пожать  руки
людям  с  противоположной  стороны,  и  теперь  Джонни  видел  только  его
мелькающую желтую каску. Он почувствовал  облегчение.  Вот  и  хорошо.  От
греха подальше. Подобно фарисею из известной притчи, он обойдет  стороной.
И прекрасно. И замечательно. А когда Стилсон поднимется на помост,  Джонни
соберет свои пожитки и потихоньку ускользнет. Посмотрел - и будет.
     Мотоциклисты  просочились  сквозь  толпу  и  стали  по  обе   стороны
перехода, не давая толпе поглотить кандидата.  Палки  по-прежнему  были  в
задних карманах, однако лица их владельцев стали жесткими, настороженными.
Джонни не знал, почему они так насторожились, глядишь, кто-нибудь  швырнет
в лицо кандидату глазированное пирожное, - но, во всяком  случае,  впервые
их лица выразили живой интерес.
     И тут что-то в самом деле произошло - Джонни так и не понял до конца,
что именно. Женская рука потянулась к мелькающей в толпе  желтой  каске  -
по-видимому, просто чтобы коснуться ее "на счастье", - и в ту  же  секунду
один из стилсоновских парней рванулся туда. Послышался вскрик,  и  женская
рука исчезла. Все это случилось в отдалении, разглядеть было трудно  из-за
оркестра.
     Шум стоял неслыханный, и Джонни вновь вспомнил  концерты  рок-музыки,
на которых ему доводилось бывать. То же самое творилось бы с толпой,  если
бы Пол Маккартни или Элвис Пресли начали пожимать всем руки.
     Они выкрикивали, они скандировали его имя: ГРЕГ... ГРЕГ... ГРЕГ...
     Молодой человек, стоявший еще недавно со своей семьей  бок  о  бок  с
Джонни, посадил сынишку к себе на плечи,  чтобы  тому  было  лучше  видно.
Юноша с обожженной щекой размахивал плакатом с  надписью:  МОЖНО  И  КОНЦЫ
ОТДАТЬ, ЛИШЬ БЫ ГРЕГА УВИДАТЬ! Сказочно красивая девица  лет  восемнадцати
потрясала ломтем арбуза, и розовый сок стекал по ее  загорелой  руке.  Это
был массовый психоз. По толпе будто пропустили ток высокого напряжения.
     Грег Стилсон снова продрался сквозь оркестр - туда, где стоял Джонни.
Он двигался не останавливаясь, но все же успел на ходу похлопать по  спине
мальчика с тубой.
     Позднее Джонни снова и снова  прокручивал  этот  эпизод  в  голове  и
пытался уверить себя, что у  него  не  было  ни  времени,  ни  возможности
нырнуть обратно в толпу, что  толпа  практически  бросила  его  в  объятия
Стилсона. Он пытался уверить себя, что Стилсон чуть  не  насильно  схватил
его за руку. Все ложь. У него было время, потому что толстуха в  идиотских
желтых брючках-дудочках кинулась Стилсону на шею и  крепко  поцеловала,  а
тот тоже чмокнул ее и  засмеялся:  "Ну  уж  тебя-то,  малышка,  я  надолго
запомню". Толстуха визжала от восторга.
     Знакомый холодок, предвестник транса,  пробежал  у  Джонни  по  всему
телу. И одно желание: УЗНАТЬ, все остальное неважно. Он улыбнулся, но  это
была не его улыбка. Он протянул руку, Стилсон схватил ее обеими  руками  и
начал трясти.
     - Надеюсь, дружище, вы поддержите нас на...
     Вдруг Стилсон осекся. Точно так же,  как  Эйлин  Мэгоун.  Как  доктор
Джеймс Браун. Как Роджер  Дюссо.  Зрачки  у  него  расширились,  и  в  них
появился - страх? Нет. В зрачках Стилсона был у ж а с.
     Это тянулось  бесконечно.  Реальное  время  уступило  место  другому,
застывшему, как камея, а они все смотрели и смотрели друг другу  в  глаза.
Джонни как бы опять шел по коридору с хромированными  стенами,  только  на
этот раз с ним был Стилсон, и все у них было... было...
     (ОБЩИМ).
     Впервые в жизни такая острота. Навалилось разом, налетело с воем, как
громадный черный товарняк, несущийся  по  узкому  тоннелю,  -  мчащаяся  с
бешеной  скоростью  махина  с  пылающим  фонарем,   и   тот   фонарь   был
ВСЕПОНИМАНИЕМ, и Джонни пронзило его светом,  как  жука  булавкой.  Бежать
было некуда,  его  прижало  к  земле  этим  абсолютным  знанием  истины  и
расплющило в тонкий лист бумаги, а над головой все грохотал ночной поезд.
     Ему хотелось закричать, но не было ни сил, ни голоса.
     Отныне Джонни будет преследовать образ
     (ТУТ СТАЛА НАПОЛЗАТЬ ГОЛУБОВАТАЯ ДЫМКА)
     Грега Стилсона, принимающего присягу. Приводит его к  присяге  старый
человек с испуганными, затравленными глазами... полевой мыши,  попавшей  в
когти опытного, изуродованного в сражениях
     (ТИГР)
     деревенского кота. Одна рука Стилсона лежит на Библии, другая поднята
вверх. Это происходит много  лет  спустя,  потому  что  волос  у  Стилсона
существенно поубавилось. Старик что-то говорит, Стилсон за ним  повторяет.
Он обещает
     (ГОЛУБАЯ ДЫМКА СГУЩАЕТСЯ, ЗАВОЛАКИВАЯ ВСЕ  ВОКРУГ,  СКРАДЫВАЯ  ДЕТАЛИ
ОДНУ ЗА ДРУГОЙ, БЛАГОСЛОВЕННАЯ ГОЛУБАЯ ДЫМКА, И ЛИЦО  СТИЛСОНА  УХОДИТ  ЗА
ГОЛУБОЕ... И ЖЕЛТОЕ... ЖЕЛТОЕ, КАК ТИГРИНЫЕ ПОЛОСЫ)
     все   осуществить,   и   "да   поможет    ему    бог".    Лицо    его
торжественноспокойно, даже сумрачно, но горячая  волна  радости  распирает
его изнутри, стучится в виски. Еще бы, ведь человек с испуганными  глазами
полевой мыши не кто иной, как председатель Верхов- ного  суда  Соединенных
Штатов Америки, и
     (О БОЖЕ ДЫМКА ДЫМКА ГОЛУБАЯ ДЫМКА ЖЕЛТЫЕ ПОЛОСЫ)
     вот уже все постепенно исчезает в голубой дымке - только это  никакая
не дымка, а что-то осязаемое. Это
     (СОКРЫТО В БУДУЩЕМ, В МЕРТВОЙ ЗОНЕ)
     нечто из будущего. Его? Стилсона? Он не знал.
     Было ощущение полета - сквозь голубизну - над совершенно опустошенной
землей, неясно различимой. И в этот пейзаж врывался бесплотный голос Грега
Стилсона - голос не то уцененного Создателя, не то ожившего  покойника  из
комической оперы: "Я ИХ ВСЕХ ПРОТАРАНЮ В ЭТОЙ КАСКЕ! Я ПОЙДУ  НА  НИХ  ВОТ
ТАК!"
     - Тигр, - глухо пробормотал  Джонни.  -  Тигр  там,  за  голубым.  За
желтым.
     Затем картины, образы, слова поглотил нарастающий, убаюкивающий рокот
забытья. Джонни почудилось, что он вдыхает сладковатый едкий запах, как от
горящих автомобильных покрышек. На какой-то миг внутреннее око,  казалось,
еще больше открылось; голубое и  желтое,  все  собой  заслонившее,  начало
точно бы застывать... и откуда-то изнутри донесся женский крик, далекий  и
исступленный: "Отдай мне его, негодяй!"
     Сколько  же  мы  так  стояли,  спрашивал  себя  впоследствии  Джонни.
Кажется, секунд пять. Потом Стилсон начал высвобождать руку, вырывать  ее,
таращась на Джонни, при этом челюсть у него  отвисла  и  лицо  побледнело,
несмотря на сильный загар, приобретенный за время летней кампании.  Джонни
видел во рту у кандидата пломбы в коренных зубах.
     Взгляд Стилсона выражал нескрываемый ужас.
     НУ! хотелось выкрикнуть Джонни. НУ ЖЕ!  РАЗВАЛИСЬ  НА  КУСКИ!  СГИНЬ!
РУХНИ! ВЗОРВИСЬ! РАССЫПЬСЯ! СДЕЛАЙ МИРУ ТАКОЕ ОДОЛЖЕНИЕ!
     Двое молодчиков Стилсона, выхватив  из  карманов  обрубки  бильярдных
киев, рванулись к ним, и Джонни оцепенел: сейчас они ударят его, ударят по
голове своими штуковинами, и все поверят, что его голова - это всего  лишь
восьмой шар, который они с треском вгонят в боковую лузу,  вгонят  обратно
во мрак комы, и на этот раз он уже из нее не выберется, и, значит, никогда
не расскажет о том, что увидел, и не сумеет ничего изменить.
     Полное ощущение краха - господи, это же был КОНЕЦ ВСЕГО!
     Он  попытался  шагнуть  назад.  Люди  расступались,  снова  напирали,
кричали от испуга или от возбуждения? К  Стилсону  понемногу  возвращалась
уверенность, он осаживал телохранителей, умерял знаками их пыл.
     Джонни не видел, что  произошло  дальше.  Он  зашатался,  голова  его
бессильно упала, и веки начали  смыкаться,  как  после  недельного  запоя.
Затем убаюкивающий, нарастающий рокот забытья стал накрывать его, и Джонни
с готовностью отдался этому забытью. Он потерял сознание.

     - Нет, - сказал шеф тримбуллской полиции Бейсс, -  вы  ни  в  чем  не
обвиняетесь. Вы не под арестом. И не обязаны отвечать на  вопросы.  Но  мы
были бы очень признательны, если бы вы ответили.
     - ОЧЕНЬ признательны, - эхом отозвался мужчина в строгом костюме. Его
звали Эдгар Ланкте. Он служил в  бостонском  отделении  Федерального  бюро
расследований. Джонни Смит производил на него впечатление  тяжелобольного.
Над левой бровью у Джонни была припухлость, которая  краснела  на  глазах.
Падая, Джонни сильно ударился то ли о туфлю кого-то из оркестрантов, то ли
о тупоносый ботинок мотоциклиста. Мысленно Ланкте склонялся ко второму. Не
исключал он также и того, что в момент  удара  ботинок  был  на  встречном
движении.
     Смит сидел белый как мел; он принял от Бейсса  бумажный  стаканчик  с
водой и трясущимися руками поднес его ко рту. Одно веко подергивалось.  Ни
дать ни взять законченный убийца, хотя самым смертоносным оружием у него в
машине были кусачки. И все же Ланкте отметил про  себя  -  профессия  есть
профессия.
     - Что я могу вам сказать? - спросил Джонни. Он  очнулся  на  койке  в
незапертой камере. Голова раскалывалась. Сейчас боль  начинала  отпускать,
оставляя ощущение странной пустоты. Будто из головы все вынули, а  пустоту
заполнили ватой. В ушах звучала какая-то высокая нота -  не  звон,  скорее
монотонное жужжание. Девять часов вечера. Стилсон со  своей  свитой  давно
покинул город. Все сосиски съедены.
     - Можете рассказать, что там у вас произошло, - сказал Бейсс.
     - Это связано с какой-нибудь болезнью? - как бы между прочим  спросил
Ланкте.
     Джонни посмотрел ему прямо в глаза.
     - Только не надо играть со мной в  прятки,  мистер  Ланкте.  Если  вы
знаете, кто я, так и скажите.
     - Знаю, - произнес Ланкте, - говорят, вы экстрасенс.
     - Тут и не экстрасенс догадался бы, что агент ФБР играет в прятки,  -
сказал Джонни.
     - Вы житель штата Мэн, Джонни. Там вы родились и выросли. Что  житель
Мэна делает в Нью-Гэмпшире?
     - Преподает.
     - Сыну Чатсворта?
     - Повторяю: если знаете - зачем спрашивать? Или вы подозреваете  меня
в чем-то?
     - Богатая семья. - Ланкте закурил.
     - Да, богатая.
     - Вы что же, Джонни, поклонник Стилсона? - спросил Бейсс.
     - А вы? - спросил он.
     Бейсс издал губами непристойный звук.
     - Лет пять назад у нас в Тримбулле устроили  на  целый  день  концерт
фолк-рок-музыки. Место предоставил Хейк Джеймисон.  Отцы  города  поначалу
колебались, но все же пошли на это: должны ведь быть у  молодежи  какие-то
развлечения. Мы думали, на выгоне у Хейка соберется  сотни  две  ребят.  А
пришло тысяча шестьсот человек, и  все  курили  "травку",  пили  прямо  из
горлышка и вытворяли бог знает что. Отцы города не на шутку разозлились  и
заявили, что впредь они подобного не допустят.  Тут  наши  детишки  надули
губки и спрашивают: "А что мы плохого сделали? Разве кого-нибудь  избили?"
Другими словами - валяйте, делайте что угодно, лишь бы без драки. Стилсон,
по-моему, из этой же компании. Помнится, он еще...
     - Джонни, у вас нет зуба на Стилсона? - перебил его Ланкте.  -  Между
вами ничего не произошло?  -  Он  отечески  улыбнулся,  как  бы  приглашая
облегчить душу чистосердечным признанием.
     - Полтора месяца назад я знать не знал, кто он такой.
     - Ясно, но это не ответ на мой вопрос.
     Джонни помолчал.
     - Стилсон вызывает у меня тревогу, - произнес он наконец.
     - Это тоже не ответ.
     - Я так не считаю.
     - А мы надеялись, что вы захотите нам помочь, - огорчился Ланкте.
     Джонни перевел взгляд на Бейсса.
     - Скажите, мистер Бейсс, у вас все, кто падает в обморок на встрече с
кандидатом, проходят через руки ФБР?
     Бейсс замялся:
     - Ну... почему. Нет, конечно.
     - Перед тем как отключиться, вы  пожимали  руку  Стилсону,  -  сказал
Ланкте. - Вид у вас при  этом  был  болезненный.  И  Стилсон  побелел  как
полотно. Вы очень везучий молодой  человек,  Джонни.  Его  друзья-приятели
могли сделать из вашего черепа избирательную урну. Они уже решили, что  вы
против него что-то задумали.
     Джонни смотрел на Ланкте с возрастающим изумлением.  Он  поглядел  на
Бейсса, затем снова на агента ФБР.
     - В ы т а м б ы л и, - сказал он. - Бейсс не вызывал вас по телефону.
Вы там были. На встрече.
     Ланкте потушил сигарету.
     - Да. Был.
     - Но почему ФБР интересуется Стилсоном? - вырвалось у Джонни.
     - Давайте поговорим о вас, Джонни. Каково ваше...
     -  Нет  уж,  давайте  поговорим   о   Стилсоне.   Поговорим   о   его
друзьях-приятелях,  как  вы  их  называете.  Что,   закон   разрешает   им
разгуливать с обрубками бильярдных киев?
     - Да, - сказал Бейсс. Ланкте предостерегающе посмотрел  на  него,  но
Бейсс либо не заметил его взгляда, либо сделал  вид.  -  Кии,  бейсбольные
биты, клюшки для гольфа, все это разрешено законом.
     - Я слышал, эти друзья-приятели  раньше  были  железными  всадниками.
Членами моторизованных банд.
     - Они действительно входили в клубы, кто  в  нью-джерсийский,  кто  в
нью-йоркский, тут вы...
     - Послушайте, Бейсс, - перебил его Ланкте, - сейчас не время...
     - Не вижу ничего страшного в том, что  он  узнает  правду,  -  сказал
Бейсс. - Да, это отребье, гниль, мусор. Кое-кто из них сшивался  лет  пять
назад в Хэмптоне, когда там творились всякие безобразия. Некоторые из  них
были связаны с мотоклубом "Чертова дюжина", прикрытым в  семьдесят  втором
году.  Правая  рука  Стилсона,  некий  Санни  Эллиман,  в  свое  время  он
президентом "Чертовой дюжины". Его пять раз арестовывали, но так ни разу и
не осудили.
     - Тут вы ошибаетесь, шеф, - заметил Ланкте, закуривая новую сигарету.
- В семьдесят третьем  году  в  штате  Вашингтон  его  вызвали  в  суд  за
нарушение правил уличного движения - левый поворот в  неположенном  месте.
Он не стал обжаловать приговор и уплатил двадцать пять долларов штрафа.
     Джонни встал и медленно пересек комнату, чтобы налить себе еще  воды.
Ланкте не отрывал от него глаз.
     - Так, значит, вы просто потеряли сознание, - сказал Ланкте.
     - Нет, - сказал Джонни, не оборачиваясь. - Я собирался прикончить его
из базуки. Но в решающий момент в цепи произошло замыкание.
     Ланкте вздохнул.
     - Вы можете уйти в любую минуту, - сказал Бейсс.
     - Благодарю.
     - Но мой вам совет  -  и  мистер  Ланкте  скажет  вам  то  же  самое,
держитесь-ка вы подальше от Стилсона и его сборищ. Если,  конечно,  хотите
остаться целым и невредимым. С теми, кто не нравится Грегу Стилсону, вечно
что-то случается...
     - Вот как? - сказал Джонни и отпил воды.
     - Вы превышаете свои  полномочия,  Бейсс,  -  сказал  Ланкте,  буравя
Бейсса глазами.
     - Ладно, молчу - примирительно отозвался тот.
     - На таких встречах действительно бывали несчастные случаи, -  сказал
Ланкте. - В Риджуэе избили молоденькую беременную женщину, да так,  что  у
нее случился выкидыш. Это  произошло  сразу  после  выступления  Стилсона,
отснятого Си-би-эс. Женщина не запомнила лица нападавшего, но у  нас  есть
основания полагать, что это был  кто-то  из  стилсоновских  мотоциклистов.
Месяц назад проломили голову  четырнадцатилетнему  парнишке.  У  него  был
пластмассовый  водяной  пистолетик.  Парнишка   тоже   не   мог   опознать
нападавшего. Водяной пистолет наводит на  мысль,  что  это  просто  охрана
перестаралась.
     КАКОЙ, ОДНАКО, НЕВИННЫЙ ОБОРОТ РЕЧИ, подумал Джонни.
     - И вы не нашли ни одного свидетеля?
     - Ни одного, кто бы пожелал говорить. -  Ланкте  мрачно  улыбнулся  и
стряхнул пепел. - Ведь он любимец публики.
     Джонни подумал о молодом человеке, который посадил к  себе  на  плечи
сына, чтобы тому было лучше видно Грега Стилсона. ВСЕМ  ДО  ЛАМПОЧКИ.  ВСЕ
РАВНО ОНИ СКОРЕЕ ДЛЯ КРАСОТЫ.
     - Поэтому он завел себе любимца в ФБР.
     - Ну что вам  ответить?  -  Ланкте  пожал  плечами  и  обезоруживающе
улыбнулся. - В общем, не думайте, Джонни,  что  я  на  этом  что-то  имею.
Иногда  мне  становится  не  по  себе.  Этот  парень  прямо-таки  излучает
магнетические волны. Ткни он в меня пальцем  с  трибуны  и  скажи,  кто  я
такой, меня бы вздернули на ближайшем фонаре.
     Джонни  вспомнил  сегодняшнюю  толпу  и  юную   красавицу,   неистово
размахивающую ломтем арбуза.
     - Не исключено, - сказал он.
     - Поэтому, если вам что-нибудь известно... - Ланкте подался вперед. В
его обезоруживающей улыбке появилось что-то хищное.  -  А  может,  вы  его
насквозь просветили, а? Может, оттого и брякнулись?
     - Может быть, - сказал Джонни с каменным лицом.
     - Ну и?..
     У Джонни мелькнула безумная мысль выложить все как есть. Но он тут же
раздумал.
     - Я видел  его  по  телевизору.  День  у  меня  сегодня  относительно
свободный, вот и решил: дай, думаю, прокачусь, посмотрю на него.  Полагаю,
я не единственный приезжий сегодня.
     - Уж это точно, - воскликнул Бейсс.
     - И все? - спросил Ланкте.
     - Все, - сказал Джонни и, поколебавшись, добавил: - Ну, разве  что...
я думаю, он победит на выборах.
     - Никто и не сомневается, -  сказал  Ланкте.  -  Если  только  мы  не
раздобудем чего-нибудь компрометирующего. А пока я  полностью  согласен  с
Бейссом. Держитесь от Стилсона подальше.
     - За меня не беспокойтесь. -  Джонни  скомкал  бумажный  стаканчик  и
выбросил его. - Приятно с вами беседовать, джентльмены, но мне еще ехать в
Дарем.
     - Вы не собираетесь возвращаться в Мэн, Джонни? -  как  бы  мимоходом
спросил Ланкте.
     - Не знаю. -  Он  переводил  взгляд  с  поджарого,  лощеного  Ланкте,
выбивавшего  новую  сигарету  о  циферблат  часов,  на  Бейсса,  крупного,
усталого человека с лицом таксы. - Как,  по-вашему,  он  попытается  пойти
дальше? Если попадет в палату представителей?
     - Одному богу известно, - изрек Бейсс, возводя очи горе.
     - Такие приходят и уходят, - сказал Ланкте. Глаза его, темно-карие до
черноты,  безотрывно  изучали  Джонни.  -  Они  как  какой-нибудь   редкий
радиоактивный элемент, который  моментально  распадается.  У  людей  вроде
Стилсона нет твердой политической платформы, их временные коалиции  быстро
разваливаются. Видели сегодня толпу? Студенты  и  ткачихи  превозносят  до
небес одного и того же человека! Это не политика, это мода,  что-то  вроде
повального увлечения хула-хупами, или енотовыми шапками, или париками а-ля
битлз. Он получит место в палате представителей и будет снимать  пенки  до
семьдесят восьмого года. На этом все кончится, помяните мое слово.
     Но Джонни сомневался.

     На следующий день  лоб  у  Джонни  расцветился  слева  всеми  цветами
радуги. Темно-пурпурный - почти черный - над бровью переходил в красный, а
на  виске  -  отвратительное  ярко-желтое  пятно.  Веко  припухло,  придав
физиономии  зверское  выражение,  точно  у  какого-нибудь   подмигивающего
фигляра в пошлом ревю.
     Он двадцать  раз  с  головой  окунулся  в  бассейн  и,  тяжело  дыша,
откинулся в шезлонге. Чувствовал он себя хуже некуда.  Минувшей  ночью  он
спал меньше четырех часов, да и эти четыре часа его одолевали кошмары.
     - Привет, Джонни... Как поживаете?
     Он обернулся. Это был Нго, в рабочем комбинезоне и рукавицах, на лице
вежливая  улыбка.  За  его  спиной  стояла  красная  тележка  с  саженцами
карликовых сосен, их корни бьши  укутаны  мешковиной.  Вспомнив,  как  Нго
называл сосенки, он сказал:
     - Опять, я вижу, сорняки сажаете.
     - Да, приходится. - Нго сморщил нос. - Мистер Чатсворт  их  любит.  Я
ему говорю: это один смех, а не деревья. Таких  деревьев  в  Новой  Англии
видимо-невидимо. Тогда он делает так... - Тут лицо Нго  сморщилось,  и  он
стал похож на карикатурного монстрика  из  какой-нибудь  передачи  на  сон
грядущий. - И отвечает: "Ваше дело сажать".
     Джонни  рассмеялся.  В  этом  весь  Чатсворт.  Он  непременно  должен
настоять на своем.
     - Ну как вам понравилась встреча с кандидатом?
     - Очень поучительно, -  сказал  Нго,  вежливо  улыбаясь.  Взгляд  его
ничего не выражал. Может, он даже и не заметил, как лучезарно светился лоб
у Джонни. - Да, очень поучительно, нам всем очень нравится.
     - Прекрасно.
     - А как вам?
     - Не очень, - сказал Джонни и осторожно прикоснулся пальцами к синяку
- до сих пор болело.
     - Да, плохо, надо было приложить сырое мясо, - сказал  Нго  со  своей
неизменной улыбкой.
     - И как он вам, Нго? Рут Чен и ее сестре? И всем остальным?
     - На обратном пути мы не говорили об этом, так просили преподаватели.
Они сказали, чтобы мы обдумали все, что видели. Во вторник мы будем писать
в классе, я так думаю. Да, я очень думаю, что  мы  будем  писать  классное
сочинение.
     - И что же вы напишете в своем сочинении?
     Нго поднял глаза к голубому летнему небу. Он и небо  улыбнулись  друг
другу. Нго уже начал седеть. Джонни не знал о нем практически  ничего;  не
знал, была ли у него семья - жена, дети; не знал, когда он покинул  страну
и откуда он - из Сайгона или из сельской местности. Он понятия не  имел  о
политических убеждениях Нго.
     - Мы говорили об игре в "Смеющегося тигра", - сказал Нго. - Помните?
     - Да, - сказал Джонни.
     - Я расскажу вам про настоящего тигра. Когда я был мальчиком, на нашу
деревню стал нападать тигр. Это был людоед, он ел мальчиков, и девочек,  и
старых женщин, потому что была война и мужчин в  деревне  не  осталось.  Я
говорю не про последнюю войну,  а  про  вторую  мировую.  Ему  понравилось
человеческое мясо, этому тигру. Кто мог убить такого  страшного  зверя?  В
деревне самому молодому мужчине было шестьдесят лет, и у  него  была  одна
рука. А самому старшему мальчику, мне,  только  исполнилось  семь.  И  вот
однажды этого тигра нашли в яме, туда положили приманку  -  труп  женщины.
Ужасно, конечно, когда приманка  -  человек,  созданный  богом  по  своему
подобию, но еще ужаснее ничего не делать,  когда  этот  злой  тигр  уносит
маленьких детей. Так я напишу в своем сочинении. А дальше  я  напишу,  что
злой тигр был еще живой, когда мы нашли его в яме. У него  в  боку  торчал
кол, но он был еще живой. Мы били его до смерти мотыгами и палками. Все  -
старики,  женщины,  дети.  Некоторые  маленькие  были  так  напуганы,  что
обмочились. Тигр свалился в яму, и мы били его до смерти мотыгами,  потому
что мужчины из нашей деревни ушли воевать с японцами. Я подумал,  что  ваш
Стилсон похож на того злого тигра, он тоже любит человеческое мясо. А если
он останется жить, его надо бить до смерти.
     Он стоял, освещенный ярким летним солнцем, и  улыбался  Джонни  своей
вежливой улыбкой.
     - Вы, правда, так считаете? - спросил Джонни.
     - Конечно, - ответил Нго. Он  говорил  спокойно,  будто  речь  шла  о
совершеннейших пустяках. - Я не знаю, что мне скажет преподаватель,  когда
я отдам ему такое сочинение. - Он пожал плечами. - Может быть, он  скажет:
"Нго, вы еще не готовы к Американскому Пути". Но я напишу все, что  думаю.
А что в ы думаете, Джонни? - Он посмотрел на его синяк и отвел взгляд.
     - Я думаю, это опасный человек, - сказал Джонни. - Я... я  знаю,  что
он опасен.
     - Знаете? - переспросил Нго. - Да,  вы,  наверное,  знаете.  А  вашим
соотечественникам в Нью-Гэмпшире он кажется смешным клоуном. Для них он то
же самое, что для многих сегодня этот черный - Иди Амин Дада.  Но  не  для
вас.
     - Нет, - сказал Джонни. - И все же предлагать его убить...
     - Политически, - улыбнулся  Нго.  -  Я  предлагаю  убить  его  только
политически.
     - А если это невозможно?
     Нго улыбнулся, вытянул указательный палец и резко согнул его.
     - Паф, - тихо сказал он. - Паф, паф, паф.
     - Нет, - сказал Джонни и сам удивился тому, как хрипло прозвучал  его
голос. - Это не выход. Ни при каких обстоятельствах.
     - Разве? По-моему, у вас, американцев, это довольно частый  выход.  -
Нго взялся за ручку красной тележки. - Мне пора сажать сорняки.  Счастливо
оставаться, Джонни.
     Джонни  провожал  глазами  этого  маленького  человека   в   защитном
комбинезоне и мокасинах, тащившего полную тележку крохотных  сосенок.  Вот
он и скрылся за углом дома.
     НЕТ. УБИВАТЬ - ЗНАЧИТ СЕЯТЬ ЗУБЫ ДРАКОНА. Я  ВЕРЮ,  ЧТО  ЭТО  ТАК.  Я
СВЯТО ВЕРЮ В ЭТО.

     ...Почти все свободное время этой осенью он провел в обществе Грегори
Аммаса Стилсона.
     Он превратился в стилсономана. В комоде  под  слоями  нижнего  белья,
носков и футболок были припрятаны  три  блокнота.  Блокноты  с  пометками,
размышлениями и ксерокопиями всевозможных публикаций.
     От всего этого ему было не по себе. По ночам он  исписывал  убористым
почерком листки с уже наклеенными газетными вырезками и чувствовал себя не
то Артуром Бремером, не то Сарой Мур, задумавшей убить  президента  Форда.
Если бы Эдгар  Ланкте,  бесстрашный  рыцарь  ФБР,  застукал  его  за  этим
занятием, в квартире наверняка мигом бы завелись "жучки". А из окна  можно
было бы увидеть мебельный фургон, только начинен он был бы не  мебелью,  а
микрофонами, кинокамерами и еще бог знает чем.
     Он убеждал себя в том, что до Бремера ему далеко и что Стилсон  вовсе
не стал его навязчивой идеей, но после очередного дня в библиотеке наедине
со старыми подшивками  и  фотокопировальной  машиной  трудно  было  в  это
поверить. Да, трудно в это поверить, когда ты ночь напролет  строчишь  под
лампой, пытаясь найти логическую связь. Почти невозможно в  это  поверить,
когда ты под утро проваливаешься в какую-то  черную  яму,  а  тебя  оттуда
опять вырывает этот кошмар.
     Кошмар повторялся почти без изменений: он пожимает руку  Стилсону  на
митинге в Тримбулле. Внезапная темнота. Тоннель. Несущаяся прямо на  него,
неотвратимая как рок, черная машина с пылающим фонарем. Старый  человек  с
затравленными глазами,  произносящий  немыслимые  в  этих  обстоятельствах
слова присяги. Смятение чувств.  И  отрывочные  видения,  целая  гирлянда,
вроде  разноцветных  флажков  на   распродаже   подержанных   автомобилей.
Внутренний голос подсказывал: видения связаны между собой, это своего рода
рассказ в картинках о "Титанике", плывущем навстречу  неотвратимому,  или,
того хуже, Армагеддон, в который непоколебимо верила его мать.
     Но что было в этих видениях? Что именно? Они  расплывались,  дразнили
смутными очертаниями... а все эта странная дымка, да, голубая дымка и еще,
иногда, желтые тигровые полосы.
     Но одно видение - им заканчивались цветные ролики  его  снов  -  было
отчетливым: крики умирающих, запах тлена. И километры, километры выжженной
земли, оплавленного стекла, искореженного  металла,  и  по  этой  земле  в
гордом одиночестве идет тигр. Тигр смеется и в зубах у него... в  зубах  у
него что-то желто-голубое, истекающее кровью.
     Этот сон, казалось, сведет его с ума. Глупейший сон. Все  эти  зыбкие
пророчества не стоили ломаного гроша. Выбрось из головы.
     Нет, он не мог  выбросить  и  потому  продолжал  исследовать  феномен
Стилсона, стараясь убедить себя в том, что это вполне безобидное хобби,  а
вовсе не опасное помешательство.
     ...Грег Стилсон окончил школу - кстати, с самым плохим аттестатом - в
июне пятьдесят первого. Несмотря на неважные отметки,  с  мозгами  у  него
было все в порядке. К тому же бойкий язык, обаятельная внешность. Он  ждал
своего звездного часа. А пока устроился на лето подручным на бензоколонке.
     В августе, послушав проповеди под открытым  небом  в  Уайлдвуд  Грин,
Грег вдруг ударился в религию. Ушел с бензоколонки и, "исполнясь благодати
господней", стал продавцом дождя.
     Случайно ли  так  совпало,  но  со  времен  знаменитой  пыльной  бури
старожилы Оклахомы не помнили такого  засушливого  лета.  Посевы,  считай,
погибли, домашний скот ожидала та же участь  в  случае,  если  бы  колодцы
окончательно высохли.  Тут-то  Грег  и  получил  приглашение  на  собрание
ассоциации местных ранчеров. О том, что за этим последовало, Джонни  узнал
из документированных рассказов  очевидцев  -  да  уж,  то  был  отнюдь  не
проходной момент в карьере Стилсона. Каждый очевидец предлагал свою версию
- для Джонни это было в порядке  вещей.  Типичный  американский  миф.  Вне
всякого сомнения, что-то произошло. Но докопаться до истины  уже  не  было
никакой возможности.
     Лишь  об  одном,  пожалуй,  можно  сказать  с   уверенностью.   Более
удивительного собрания ранчеров не знавала история. Ассоциация  пригласила
добрых два десятка продавцов дождя  с  Юга.  Половину  из  них  составляли
негры.  Было  также  два  индейца  -  несколько   сомнительный   пауни   и
чистокровный апачи. И еще мексиканец, жевавший без конца пейот.  Грег  был
одним из девяти или десяти белых и единственным уроженцем здешних мест.
     Ранчеры  выслушали  одного  за  другим   всех   продавцов   дождя   и
лозоискателей. После чего как-то сами собой образовались две группы:  тех,
кто требовал вперед половину назначенной суммы (безвозвратно), и тех,  кто
требовал вперед всю сумму (безвозвратно).
     Когда подошла очередь Стилсона, он встал и, засунув большие пальцы за
пояс джинсов, заявил  будто  бы  следующее:  "Вы,  вероятно,  знаете,  что
способность вызывать дождь открылась во мне после того, как я обратился  к
господу. До этого я, великий грешник, шел кривыми стезями порока. Одну  из
них,  главную,  нам  указали  сегодня:  эта  стезя  вымощена   долларовыми
бумажками".
     Ранчеры оживились. В свои девятнадцать Стилсон  уже  владел  приемами
дешевой риторики. Да и  могли  ли  они  отказаться  от  столь  заманчивого
предложения? Ведь Стилсон, возрожденный к жизни христианина  и  как  никто
понимавший, что сребролюбие есть корень зла,  готов  был  СНАЧАЛА  вызвать
дождь, а уж потом получить расчет, причем сумма вознаграждения  целиком  и
полностью оставлялась на их усмотрение.
     Словом, он прошел на "ура", и спустя два дня, весь в черном, в  шляпе
проповедника, он разъезжал в кузове грузовика по городам и весям  Оклахомы
и, стоя на коленях, взывал  к  небесам  через  два  громкоговорителя,  для
которых источником питания служил тракторный движок. Толпа людей  выходила
посмотреть на него.
     Историю венчал умилительный,  хотя  и  ожидаемый  финал.  Шел  второй
рабочий день Грега, когда небо стали заволакивать тучи... а наутро  хлынул
дождь. Дождь лил три дня и две ночи, разыгравшаяся стихия унесла несколько
человеческих жизней, в Гринвуд Ривер  смывало  курятники  с  цыплятами  на
крыше,  колодцы  наполнились  водой,  скот  был  спасен,  а  в  ассоциации
оклахомских ранчеров и скотоводов сошлись на  том,  что  дело  так  и  так
кончилось бы дождем. На своем очередном заседании  они  пустили  по  кругу
шляпу, и юный продавец дождя сорвал солидный куш - семнадцать долларов.
     Грега это не смутило.  На  полученные  деньги  он  дал  объявление  в
столичной газете. В объявлении  отмечалось,  что  однажды  нечто  подобное
произошло с крысоловом из Гамельна. Будучи христианином, говорилось  далее
в объявлении, Грег Стилсон далек от мысли уводить чужих  детей,  он  также
отдает себе отчет в том,  что  юридически  бессилен  противостоять  такому
могущественному  объединению,  как  ассоциация  оклахомских   ранчеров   и
скотоводов.  Но  где  же  справедливость?  На  какие  средства  он  должен
содержать старую больную мать? Из  объявления  следовало,  что  он,  можно
сказать, лоб себе расшиб, молясь за сборище богатых и неблагодарных снобов
из породы тех, кто в тридцатых сгонял с  земли  людей  вроде  Джоудов.  Из
объявления следовало, что  он  сэкономил  им  не  один  десяток  тысяч  на
домашнем скоте, и  вот  награда  -  семнадцать  долларов.  Его,  истинного
христианина, такая неблагодарность, конечно же, не задела, но, как  знать,
не заставит ли это задуматься честных граждан Оклахомы. Все, в ком говорит
совесть, могут присылать пожертвования  на  адрес  редакции,  абонементный
ящик 471.
     Сколько же, гадал Джонни,  получил  Грег  Стилсон  в  ответ  на  свое
объявление. Цифры расходились.  Осенью,  однако,  Грег  уже  разъезжал  по
городу в новеньком "меркюри". Была  погашена  задолженность  за  маленький
дом, перешедший к Мэри Лу от ее матери. Сама Мэри Лу, матушка Грега (не то
чтобы очень больная и уж никак не старая в свои  сорок  пять  лет)  отныне
красовалась в  енотовой  шубке.  Похоже,  Стилсон  открыл  тайную  пружину
важнейшего принципа, благодаря которому вращается Земля: в  то  время  как
одни, облагодетельствованные, не спешат  воздать  тем  же,  другие  готовы
прийти на помощь... хотя зачем,  казалось  бы.  Не  на  этом  ли  принципе
основана уверенность всех политиков, что пушечного  мяса  всегда  будет  в
избытке?
     До ранчеров вдруг дошло, что они дружно сунули руку в осиное  гнездо.
Стоило им появиться в городе, как их со всех сторон осыпали насмешками. Не
было уголка в штате, где бы их не поносили с кафедры. Говядина,  спасенная
дождями, перестала находить сбыт, разве только за тридевять земель.
     В ноябре того же памятного года  два  молодых  человека  с  железными
кастетами на костяшках пальцев и  отделанными  никелем  пистолетами  32-го
калибра в карманах постучали к Грегу Стилсону, чтобы, по всей вероятности,
передать ему просьбу ассоциации ранчеров и скотоводов -  с  нажимом,  если
понадобится - подыскать себе более подходящий климат. Оба молодых человека
в результате оказались на больничной койке: один -  с  сотрясением  мозга,
другой - с переломом и без четырех зубов. Их нашли за углом стилсоновского
дома... без штанов. Железные  кастеты  обнаружились  в  том  самом  месте,
которое обыкновенно ассоциируется с сидением на стуле,  и  для  извлечения
этих посторонних предметов, во всяком  случае,  одного  из  них,  пришлось
прибегнуть к небольшому хирургическому вмешательству.
     Ассоциация запросила пощады. На собрании в начале декабря  из  общего
фонда была выделена призовая  сумма  в  размере  семисот  долларов  и  чек
соответственно отправлен на имя Грега Стилсона.
     Он своего добился.
     В 1953-м они с матерью переехали в Небраску. Не иначе  дождь  упал  в
цене, да и ставки  на  подпольной  бирже  тоже,  кажется,  начали  падать.
Короче, они объявились в Омахе, где Грег открыл  контору  по  производству
малярных работ, которая прогорела через два года.  Куда  лучше  пошли  его
дела в качестве коммивояжера библейского общества американского праведного
пути. Он  изъездил  вдоль  и  поперек  кукурузный  край,  обедал  в  домах
богобоязненных фермеров, вкалывавших  от  зари  до  зари,  рассказывал  им
историю  своего  обращения  и  продавал  Библии,   мемориальные   дощечки,
иисусиков  из   стеклопластика,   псалтыри,   записи   церковной   музыки,
религиозные  трактаты,  а  также  откровенно  черносотенную  брошюру   под
названием "Праведный Путь  в  Америке:  коммунистическо-еврейский  заговор
против наших Соединенных Штатов". В 1957-м отслуживший свой век  "меркюри"
уступил место новенькому "форду"-фургону.
     В 1957-м Мэри Лу умерла от рака, и Грег Стилсон, оставив процветающий
библейский бизнес, подался на восток. Перед тем как очутиться в Олбани, он
провел около года в Нью-Йорке. Это время он посвятил актерской  профессии,
рассчитывая преуспеть на новом поприще,- однако  это  оказалось  одним  из
немногих предприятий (сюда можно отнести и малярное дело), на  котором  он
не состриг купоны. Хотя вряд ли из-за отсутствия таланта, отметил про себя
Джонни с горьким сарказ- мом.
     В Олбани, столице  штата  Нью-Йорк,  Стилсон  поступил  на  работу  в
административно-хозяйственный совет и прожил там до  1965  года.  Успех  в
роли страхового агента он скорее мог записать  в  свой  пассив.  Никто  не
предлагал ему высокой должности в совете, никто  не  испытывал  позывов  к
христианской благотворительности. За эти пять лет нахально-дерзкий  росток
стилсоновского дарования словно прибило морозцем.  Светлую  полосу  в  его
карьере вновь сменила темная полоса, только уже  не  было  рядом  женщины,
одной-единственной, - его матушки. Он ни разу не был женат, даже более или
менее постоянной дамы, насколько удалось выяснить Джонни, у  него  никогда
не было.
     В 1965-м административно-хозяйственный совет предложил  ему  место  в
Риджуэе, штат Ныо-Гэмпшир, и Грег  не  отказался.  Период  заморозков  как
будто миновал. Предприимчивые  шестидесятые  разгонялись  на  всех  парах.
Начиналась эра мини-юбок и личной инициативы. Грег с  головой  окунулся  в
общественную жизнь Риджуэя. Стал членом торговой палаты и  "Ротари-клуба".
В 1967-м он прогремел на весь штат во время  жарких  дискуссий  по  поводу
счетчиков на городской бензоколонке. Шесть лет  противоборствующие  партии
ломали  копья.  Грег  предложил  ликвидировать  счетчики,  а  вместо   них
установить монетоприемники. Пусть, дескать, люди платят,  сколько  считают
нужным. Кое-кому его предложение показалось  верхом  сумасшествия.  А  вот
увидите, пообещал им Грег. Да, он умел увлечь за  собой.  В  конце  концов
городские власти пошли на этот эксперимент, и если кого и удивил хлынувший
поток пяти- и десятицентовиков, то только не Грега. Он  давно  открыл  для
себя универсальный принцип.
     В  1969-м  он  снова  прогремел  на  весь  штат  после  того,  как  в
пространном и хорошо продуманном  письме  в  редакцию  местной  газеты  он
выдвинул идею  использовать  наркоманов  на  общественных  работах  -  при
благоустройстве парков и велосипедных дорожек, на стрижке уличных газонов.
Но это же верх сумасшествия, сказали многие. А вы  попробуйте,  сказал  им
Грег, не выйдет - откажетесь. Городские власти попробовали. Один  любитель
"травки" заменил устаревшую десятеричную систему каталогизации  в  местной
публичке на более современную, по типу библиотеки конгресса...  бесплатно,
разумеется. Группа хиппи, арестованная во время  вечеринки  "с  балдежом",
сделала  из  городского  парка  конфетку  -  с  прудом  и  площадкой   для
аттракционов, которая  согласно  точному  инженерному  расчету  пропускала
максимум посетителей при минимальном риске для  жизни.  По  словам  Грега,
многие из этих хиппарей когда-то,  школьниками,  увлекались  техникой,  но
тогда почему, спрашивается в задаче, они до сих пор  не  применяли  прочих
знаний, приобретенных в школе?
     Параллельно с преобразованиями в области  автосервиса  и  наркомании,
которые  Грег  затеял  на  своей  новой  родине,  он  рассылал  письма   в
манчестерский "Юнион-Лидер", бостонский  "Глобус"  и  "Нью-Йорк  тайме"  с
изложением крайне правых взглядов на войну во Вьетнаме,  предложениями  об
уголовной  наказуемости  для  закоренелых  наркоманов   и   восстановлении
смертной  казни,  в  первую  очередь  для   торговцев   героином.   Позже,
баллотируясь в палату представителей, Грег не раз заявлял о  том,  как  он
чуть не с семидесятого года выступил против вьетнамской войны, однако  его
же высказывания в печати опровергли эту явную ложь.
     В 1970-м Грег  Стилсон  открыл  собственную  контору  по  страхованию
недвижимости. Успех был полный. Спустя три года он и  еще  три  бизнесмена
финансировали строительство торговых рядов на  окраине  Конкорда,  столицы
штата, где он теперь заседал как  полномочный  представитель  от  третьего
избирательного округа. Это был год не только арабского нефтяного  бойкота,
но и год, когда Грег сел за руль  "линкольна-континенталь".  Тогда  же  он
выдвинул свою кандидатуру на пост мэра Риджуэя.
     Он занял заветное кресло на двухлетний срок, а  двумя  годами  раньше
одновременно республиканцы и  демократы  этого  небольшого  городка  Новой
Англии (8500 человек) предложили ему выдвинуть свою кандидатуру  в  палату
представителей. И тем и другим он ответил вежливым отказом. И в  семьдесят
третьем, став независимым  кандидатом,  схлестнулся  с  весьма  популярным
лидером республиканцев, чьей ахиллесовой пятой были  ярые  высказывания  в
поддержку Никсона, а заодно и с маловыразительной фигурой  от  демократов.
Тогда-то он и водрузил на  голову  каску  строителя-монтажника.  Он  начал
избирательную кампанию под лозунгом: "Построить новый Риджуэй!" Победил он
безоговорочно.  В  следующем  году  избиратели  в   соседнем   штате   Мэн
отвернулись от демократа Джорджа Митчелла и республиканца Джеймса Эрвина и
выбрали своим  губернатором  страхового  агента  из  Льюистона  -  Джеймса
Лонгли.
     Для Грегори Аммаса Стилсона чужой урок пошел впрок.
     Рядом с  ксерокопированными  вырезками  из  газет  Джонни  набрасывал
соображения и  вопросы,  которые  его  мучили.  Он  столько  раз  мысленно
проигрывал ситуацию, что мог, не слушая комментариев Чанселлора и Бринкли,
изложить слово в слово все перипетии избирательной кампании.
     Начать с того, что у Грега Стилсона, казалось, даже  теоретически  не
было шансов пройти.  Его  предвыборные  обещания  смахивали  на  анекдоты.
Прошлое у  него  было  никудышное.  Образование  тоже.  Оно  исчерпывалось
школой, и до 1965 года он был,  в  сущности,  человеком  без  определенных
занятий. В стране, где законы, по мнению избирателей, должны устанавливать
законоведы, интерес Стилсона к  кодексу  диктовался  соображениями  совсем
иного порядка. Кроме того, он не был женат. Что до  его  карьеры,  то  она
была сплошным недоразумением.
     Поразительно, что пресса фактически обходила Стилсона стороной. А  уж
здесь-то она могла бы  разгуляться  в  год  выборов,  когда  Уилбур  Миллс
погорел из-за любовницы, когда по этой же  причине  турнули  члена  палаты
представителей Уэйна Хэйса, когда даже власть предержащие жили  в  страхе,
что газетчики могут в любой момент перетряхнуть их грязное  белье.  Фигура
же Стилсона - одиозная, броская  -  вызывала  у  прессы  в  лучшем  случае
одобрительные смешки и в отличие  от  Джонни  Смита  ни  тени  тревоги.  В
телохранителях у него были вчерашние бичи и железные всадники, его встречи
с избирателями то и дело кончались увечьями, однако ни  один  репортер  не
пожелал копнуть поглубже. На митинге в  Конкорде,  в  тех  самых  торговых
рядах, к которым приложил руку Стилсон, восьмилетней девочке сломали  руку
и повредили шейный позвонок, с матерью случилась  истерика,  она  кричала,
что ее дочь хотела взять автограф у своего кумира, а один из этих  "психов
на мотоциклах" сбросил  девочку  с  помоста.  Газета  отделалась  короткой
информашкой - "несчастный случай во время выступления  Стилсона",  которая
очень скоро забылась.
     Когда Грег обнародовал  свой  финансовый  отчет,  Джонни  решил,  что
лучшего подарка нельзя себе  представить.  В  1975  году  Стилсон  уплатил
федеральный налог - одиннадцать тысяч с общей суммы тридцать  шесть  тысяч
долларов; местный налог он оставил без внимания по  той  простой  причине,
что Ныо-Гэмпшир его не взимает. Стилсон утверждал, что источником  доходов
является контора по страхованию недвижимости,  не  считая  жалких  грошей,
ежемесячно выплачиваемых  ему  как  мэру.  Ни  слова  о  барышах,  которые
принесли ему торговые ряды в  Конкорде.  Ни  малейшей  попытки  объяснить,
каким образом он стал владельцем дома стоимостью восемьдесят шесть  тысяч,
не прибегая к рассрочке и ссудам. В то время, когда  за  сокрытие  доходов
прижали  к  стене  президента  Соединенных  Штатов,  при  виде   бредового
финансового отчета Стилсона ни у кого даже брови не поднялись.
     Ну а как у него обстояли дела на посту мэра? В этой роли он  выступил
гораздо удачнее, чем  можно  было  предположить,  глядя  на  него  в  роли
кандидата  в  палату  представителей.  Он  показал  себя   расчетливым   и
практичным, с не то чтобы тонким,  но  точным  пониманием  человеческой  и
социальной психологии. К радости налогоплательщиков, он закончил свой срок
с положительным балансом  -  впервые  за  последние  десять  лет.  Не  без
оснований гордился он своим планом реорганизации бензоколонок  и,  как  он
выражался, "программой трудового  воспитания  хиппи".  Или  такой  момент:
Риджуэй  одним  из  первых  в  стране  учредил  комитет  по   празднованию
двухсотлетия Америки. Словом, полный ажур.
     Но  пребывание  Стилсона  на  посту  мэра  было  отмечено  и  другими
обстоятельствами, которые вызывали у Джонни тревогу.
     Дотации городской библиотеке сократились с  одиннадцати  с  половиной
тысяч до восьми, а там и до шести с половиной тысяч.  В  то  же  время  на
нужды муниципальной полиции  было  отпущено  средств  на  сорок  процентов
больше обычного. Прибавилось три патрульные машины, расширился ассортимент
орудий усмирения недовольных. Разбухали штаты местной  полиции.  Городской
совет  пошел  навстречу  Стилсону   и   узаконил   ограниченную   практику
приобретения  полицейскими  собственного  оружия,  после  чего   некоторые
блюстители порядка в  Риджуэе,  где  порядок  с  успехом  блюл  себя  сам,
поспешили  приобрести  "магнумы"  357-го   калибра   -   оружие,   ставшее
бессмертным с легкой руки Гарри Каллагена по кличке Чумазый. Пока  Стилсон
заправлял в мэрии, был прикрыт молодежный спортивный комплекс,  установлен
в добровольно-принудительном порядке  комендантский  час  для  подростков,
урезаны на тридцать пять процентов расходы на здравоохранение.
     Да, многие обстоятельства, к  которым  был  причастен  Грег  Стилсон,
вызывали у Джонни тревогу.
     Деспот отец и мягкотелая, всепрощающая  мать.  Политические  митинги,
больше похожие на рок-концерты. Обращение с толпой. Телохранители...
     Со времени Синклера Льюиса американцы прокляли фашизм на веки  вечные
и бдительно следили  за  тем,  чтобы  не  допустить  в  стране  фашистские
порядки. И не допускали. Правда, был в Луизиане такой Хью Лонг, но его...
     ПРИСТРЕЛИЛИ.
     Джонни закрывал глаза и видел, как  Нго  резко  сгибает  указательный
палец. Паф, паф, паф. Тигр, о тигр! - кровавый всполох,  Быстрый  блеск  в
полночных долах...
     Нет, нельзя сеять зубы дракона. Нельзя, если не  хочешь  оказаться  в
одной компании с Фрэнком Доддом, ходившим "на дело" в черном хлорвиниловом
плаще с капюшоном. А также с Освальдами, и  Сирханами,  и  Бремерами.  Под
сумасшедшим лозунгом: "Сумасшедшие  всех  стран,  соединяйтесь!"  Впрочем,
дело хозяйское: можешь регулярно записывать в блокнот свои  параноидальные
мысли и перечитывать их по ночам, а когда окончательно свихнешься, отправь
куда следует денежный купон, и тебе  по  почте  вышлют  винтовку.  Джонни,
познакомьтесь с "Писклей" Фромм. Здравствуйте, Джонни, рада познакомиться,
я прочла все, что вы пишете в своем блокноте,  и  готова  подписаться  под
каждым словом. Позвольте, я представлю  вас  моему  духовному  наставнику.
Знакомьтесь, Джонни: это Чарли. Знакомьтесь, Чарли: это Джонни.  Когда  вы
разделаетесь со Стилсоном, мы общими усилиями прикончим всю эту  братию  -
надо же на ком-то выместить нашу ярость.
     Голова шла кругом. Сейчас заломит в  висках.  Этим  кончается.  Стоит
сосредоточиться на Стилсоне, как этим кончается. Пора  спать.  Только  бы,
Христа ради, ничего не приснилось.
     И все же: вопрос.
     Он  записал  его  в  одном  из  блокнотов  и  беспрестанно   к   нему
возвращался. Он записал его  аккуратным  почерком  и  заключил  в  тройное
кольцо, словно не давая улизнуть. Вопрос был следующий: ЕСЛИ  БЫ  СЕСТЬ  В
МАШИНУ ВРЕМЕНИ И ВЕРНУТЬСЯ В 1932 ГОД, УБИЛ ЛИ БЫ ТЫ ГИТЛЕРА?
     Джонни глянул на часы. Без четверти  час,  третье  ноября.  Очередные
президентские  выборы,  совпавшие  с  двухсотлетием  Америки,   становятся
историей.  Правда,  Огайо  еще  колеблется,  но  Картер  идет  с   большим
опережением. Борьбы  не  получилось.  Покуролесили,  и  будет:  победитель
определился. Джерри Форд может повесить на гвоздик свою жокейскую  шапочку
- по крайней мере на четыре года.
     Джонни подошел к окну. Большой дом стоял без признаков жизни, а вот в
комнатке над гаражом горел свет: это Нго, будущий гражданин США, прилип  к
экрану, на котором разворачивался  великий  американский  ритуал  выборов:
"уходят-одни-ребята-входят-другие"...
     Джонни лег в постель и долго не мог уснуть.
     Приснился ему смеющийся тигр.

     Герберт  Смит  сочетался  вторым  браком  с   Чарлиной   Маккензи   в
назначенный день и час - в полдень второго  января  1977  года.  Церемония
происходила в конгрегационалистской церкви на Саутвест Бенд. Отец невесты,
почти  слепой  восьмидесятилетний  старик,  передал  ее  жениху.   Джонни,
стоявший рядом с отцом, без заминки поднес  в  нужный  момент  обручальное
кольцо. Вот он, радостный миг.
     На бракосочетание приехала Сара Хэзлит  с  мужем  и  сыном,  успевшим
выйти из младенческого возраста. Сара была беременна и вся  сияла  -  само
воплощение счастья и осуществленных  мечтаний.  Джонни  почувствовал  укол
жгучей  ревности,  его  словно  застигла  врасплох  газовая  атака.  Через
несколько секунд все стало на свои места, и, едва  церемония  закончилась,
он подошел к ним и заговорил.
     Он впервые видел мужа Сары. Это был высокий  видный  мужчина  с  едва
намеченными усиками и ранней сединой. Он с успехом прошел  в  сенат  штата
Мэн и сейчас рассуждал о том, какая ситуация сложилась после выборов и как
непросто находить общий язык с губернатором из независимых, а Денни  тянул
его за штанину и просил пить: пи-ить, пап, пии-и-ить!
     Сара говорила мало, но Джонни чувствовал на себе  взгляд  ее  сияющих
глаз; это его сковывало,  хотя  было  по-своему  приятно.  Но  и  грустно,
пожалуй.
     Вино лилось рекой, и  Джонни  выпил  четыре  бокала  -  вдвое  больше
обычного; возможно, тому причиной была встреча с Сарой,  которая  приехала
не одна, а может быть, просто, глядя  на  сияющую  Чарлину,  он  до  конца
осознал, что Вера Смит ушла навсегда... Как бы то ни было,  направляясь  к
Гектору Маркстоуну, отцу  невесты,  минут  через  пятнадцать  после  ухода
Хэзлитов, он чувствовал приятный шум в голове.
     Старик сидел в  углу  возле  порушенного  свадебного  пирога,  сложив
скрюченные артритом руки на набалдашнике трости.  Одна  дужка  его  темных
очков была обмотана черной изоляционной  лентой.  Возле  него  стояли  две
пустые бутылки из-под пива и еще одна, недопитая.  Он  всмотрелся  в  лицо
Джонни.
     - Ты сын Герберта?
     - Да, сэр.
     Еще более пристальный взгляд.
     - Ты плохо выглядишь, мальчик.
     - Это, наверно, оттого, что я допоздна работаю.
     - Тебе надо попить что-нибудь тонизирующее. Чтобы прийти в норму.
     - Вы участвовали в первой мировой войне? - спросил Джонни.
     К синему саржевому пиджаку старика были приколоты медали, в том числе
французский Военный крест.
     - А как же, - просветлел Маркстоун. - Служил под командованием  Джека
Першинга. Американский  экспедиционный  корпус.  Семнадцатый-восемнадцатый
год. Прошли огонь и воду. И по грязи топали, и дерьмо лопали.  Белло  Вуд,
мой мальчик, Белло Вуд. Для многих сейчас это просто название из  учебника
истории. А я там был. Я видел, как там  умирали.  И  по  грязи  топали,  и
дерьмо лопали, и кости свои разбрасывали по полю.
     - Чарлина говорила, что ваш сын... ее брат...
     - Бадди? Да, был бы сейчас тебе вроде дядюшки. Любили  ли  мы  своего
мальчика? Как не любить. При рождении ему дали имя Джо, но все  его  звали
Бадди. Как получила мать Чарли ту телеграмму, так начала таять на глазах.
     - Его убили на войне?
     - Убили, - не сразу ответил старик. - Сент-Лу, сорок  четвертый  год.
Не так уж  далеко  от  Белло  Вуд  -  по  тамошним  понятиям.  Угодил  под
нацистскую пулю.
     - Я тут пишу статью, - сказал Джонни, еще больше хмелея при  мысли  о
том, как ловко он направил разговор в интересующее его  русло.  -  Надеюсь
продать ее в "Атлантик" или "Харперс"...
     - Ты писатель?  -  Стекла  зеркальных  очков  блеснули;  Джонни  явно
пробудил его любопытство.
     -  Начинающий,  -   сказал   Джонни.   Он   уже   сожалел   о   своей
разговорчивости. - ДА, Я ПИСАТЕЛЬ. ПИШУ ПО НОЧАМ. - В общем, статья  будет
о Гитлере.
     - О Гитлере? Что о Гитлере?
     - Видите ли... предположим...  предположим,  что  вы  сели  в  машину
времени и вернулись в тридцать второй год. В Германию. И  предположим,  вы
встречаете Гитлера. Вы убьете его или оставите в живых?
     Темные очки старика приблизились к самому лицу Джонни. С Джонни сразу
слетел весь хмель, и куда-то девались и разговорчивость,  и  умные  мысли.
Все теперь зависело от того, что ему ответит этот старик!
     - Ты не шутишь, сынок?
     - Нет, не шучу.
     Гектор Маркстоун снял одну руку с  набалдашника  трости,  запустил  в
карман брюк и бесконечно долго там рылся. Наконец  он  вынул  ее.  В  руке
оказался складной нож с костяной рукоятью, отполировавшейся и  пожелтевшей
за много лет. Тут заработала другая рука, которой старик с  осторожностью,
отличающей артритиков, стал раскрывать  нож.  Лезвие  коварно  блеснуло  в
лучах яркого света. Этот нож проделал путь во Францию в 1917 году вместе с
мальчишкой, вступившим в армию таких же мальчишек,  которым  не  терпелось
дать по рукам  грязному  бошу,  коловшему  штыком  детей  и  насиловавшему
монахинь, и показать этим французикам, как  надо  воевать.  Тех  мальчишек
косили из пулеметов, их валила дизентерия  и  инфлюэнца,  они  наглотались
горчичного  газа  и  фосгена,  они  выходили  из-под  огня  у  Белло  Вуд,
оборванные и обезумевшие от страха, будто столкнулись нос к носу  с  самим
дьяволом. И все это оказалось напрасным. Оказалось, что все надо  начинать
сначала.
     Где-то играла музыка. Люди смеялись, танцевали.  Где-то  в  отдалении
гудела лампа дневного света. Джонни не мог  глаз  отвести  от  обнаженного
лезвия, загипнотизированный игрой света на отточенном острие.
     - Видишь? - тихо спросил Маркстоун.
     - Да, - вздохнул Джонни.
     - Я бы вонзил нож в этого убийцу, прямо в его черное и лживое сердце,
- сказал Маркстоун. - Я воткнул  бы  нож  по  самую  рукоятку...  а  потом
повернул бы, вот так. - Он медленно повернул  руку  с  ножом,  сначала  по
часовой, потом против часовой стрелки.  На  лице  его  появилась  странная
улыбка и стали видны гладкие, как у младенца, десны. - Но прежде, - сказал
он, - я бы смазал лезвие крысиным ядом.

     - Убил ли бы я Гитлера? - повторил Роджер Чатсворт; изо  рта  у  него
шел пар. Они  с  Джонни  прогуливались  вдвоем  по  заснеженному  лесу  за
даремским домом. В лесу тишина. Начало марта, а тишина такая  неподвижная,
как в январе.
     - Да, именно.
     - Любопытный вопрос, - сказал Роджер. - Беспредметный, но любопытный.
Нет, вряд ли. Я бы скорее вступил в его партию.  Попытался  бы  что-нибудь
изменить   изнутри.   Возможно,   удалось    бы    исключить    его    или
скомпрометировать. Конечно, если знать наперед, во что это выльется.
     Джонни вспомнил обрубки бильярдных киев. Вспомнил  яркозеленые  глаза
Санни Эллимана.
     - Возможно, также, что вас бы самого прикончили, -  сказал  он.  -  В
тридцать третьем году эти парни не только распевали песни в пивнушках.
     - Что ж, верно. - Он вопросительно посмотрел на Джонни. -  А  что  бы
сделали вы?
     - Сам не знаю, - сказал Джонни.
     Роджер переменил тему:
     - Как ваш отец и его жена провели медовый месяц?
     Джонни  хмыкнул.  Они  отправились  в  Майами-Бич,  а  там   началась
забастовка служащих отелей.
     - Чарлина сказала,  что  ей  привычнее  дома,  где  она  сама  стелет
постель. А отец говорил, что он чувствует себя пижоном, демонстрируя загар
в марте месяце. Но, по-моему, оба остались довольны.
     - Они что, продали свои дома?
     - Да, в один день. И в общем-то взяли неплохую цену. Если  б  не  эти
чертовы больничные счета, мы бы сейчас горя не знали.
     - Джонни...
     - Да?
     -  Нет,  ничего.  Пойдемте  обратно.  Угощу  вас  хорошим  виски,  не
возражаете?
     - Можно, - сказал Джонни.

     Они читали "Джуда Незаметного", и Джонни поразился, как легко  дается
Чаку эта книга (разве что первые страниц сорок он  преодолел  с  некоторым
скрипом). Чак признался, что ночами забегает  вперед  и  уже  решил  после
"Джуда" взять еще какой-нибудь роман Харди. Впервые в жизни он получал  от
книги наслаждение и купался в нем, как невинный юноша в  объятиях  опытной
женщины.
     Сейчас раскрытая книга лежала у него на коленях обложкой вверх. Они с
Джонни снова сидели возле бассейна, но воду в бассейн еще не пустили;  оба
они сегодня были в пиджаках. По небу скользили тучки,  бестолково  пытаясь
срастить в одно целое, чтобы пролиться  дождем.  В  воздухе  пахло  чем-то
пряным и загадочным: подступала весна. На календаре было 16 апреля.
     - Это что, очередной вопрос с подвохом? - спросил Чак.
     - Нет.
     - А они меня схватят?
     - О чем ты? - До Чака никто не задавал этого вопроса.
     - Если я убью его. Они меня схватят? И подвесят на  фонарном  столбе,
чтобы я дрыгнул в воздухе ножками.
     - Не знаю, - сказал Джонни. - Но скорее всего они тебя схватят.
     - И нельзя будет перенестись на машине времени в этот прекрасный мир?
В славный семьдесят седьмой год?
     - Боюсь, что нет.
     - Ну и ладно. Я бы так и так убил его.
     - Значит, убил бы?
     - Ясное дело. - Чак ухмыльнулся. - Запасся бы цианистым  калием,  или
зашил в воротник рубашки бритвенное  лезвие,  или  еще  что-нибудь  такое.
Чтобы не измывались, когда схватят. Но я бы это сделал. Иначе я бы  с  ума
сходил,  что  все  они,  эти  миллионы  погибших  по  его  милости,  будут
преследовать меня до самой смерти.
     - До самой смерти, - повторил Джонни каким-то больным голосом.
     - Вы что, Джонни?
     Джонни заставил себя улыбнуться.
     - Все в порядке. Просто сердце провалилось куда-то на секунду.
     Чак продолжал чтение "Джуда" под почти безоблачным небом.

     Май.
     И вновь запах сена, и вновь все заполняют  жимолость,  пыль  и  розы.
Весна гостит в Новой Англии недолго, одну  неповторимую  недельку,  а  там
диск-жокеи поставят "золотые пластинки" ансамбля "Бич Бойз",  рев  "хонды"
огласит окрестности, и с шумом ввалится разгоряченное лето.
     Как-то вечером в конце этой неповторимой недели  Джонни  сидел  дома,
всматриваясь в мягкий и глубокий весенний сумрак. Чак  отбыл  на  школьный
бал со своей новой подружкой, куда более развитой, чем ее предшественницы.
Она читает, доверительно сообщил Чак Джонни, -  это  был  разговор  людей,
знающих, что почем на белом свете.
     Нго больше не жил в поместье. В конце марта он получил гражданство, в
апреле  предложил  свои  услуги  в  качестве  портье  в  одном  из  отелей
курортного местечка в Северной Каролине, три недели назад поехал  туда  на
собеседование и сразу же был принят. Перед отъездом зашел к Джонни.
     - Мне кажется, вы зря так беспокоитесь из-за  тигров,  вы  видите  их
там, где их нет, - сказал он. - У тигра полосы сливаются с зарослями,  так
что его не  разглядеть.  Вот  беспокойному  человеку  и  начинают  повсюду
мерещиться тигры.
     - Но ведь тигр есть, - возразил Джонни.
     - Возможно, - согласился Нго. - Только  он  где-то  прячется.  А  тем
временем вы таете на глазах.
     Джонни встал, подошел к холодильнику и, налив себе  пепси,  вышел  со
стаканом на веранду. Он сидел, потягивал пепси и думал о том, как  повезло
людям, что путешествие во времени невозможно. Оранжевый глаз луны  зажегся
над   соснами,   кровавая   дорожка   перечеркнула   бассейн.   Заквакали,
забултыхались первые лягушки. Немного погодя Джонни зашел в дом и  плеснул
себе в пепси изрядную порцию рома. Потом вернулся на террасу, снова сел со
стаканом в руке и  стал  смотреть,  как  луна,  поднимаясь  все  выше,  из
оранжевой постепенно превращалась в таинственную серебряную.
     23 июня 1977 года Чак прощался со школой. Джонни, надевший  по  этому
случаю парадный костюм, сидел в душном зале  вместе  с  Роджером  и  Шелли
Чатсворт и смотрел, как ему, сорок третьему по  счету,  вручали  аттестат.
Шелли прослезилась.
     А потом был банкет на лужайке перед домом  Чатсвортов.  День  выдался
жаркий и влажный. Грозные тучи с багровым брюхом скапливались  на  западе;
они медленно ползли вдоль  горизонта  и,  судя  по  всему,  не  собирались
приближаться. Чак, раскрасневшийся после трех коктейлей, подошел со  своей
подружкой Патти Стрэн к Джонни и показал ему подарок родителей  по  случаю
окончания школы - часы "пульсар" последней модели.
     - Вообще-то я просил робота, но старики не потянули,  -  сказал  Чак.
Джонни засмеялся. Они еще немного поговорили, и тут Чак рубанул: -  Я  вам
очень благодарен, Джонни. Если б не вы, я бы сегодня не получил аттестат.
     -  Не  преувеличивай,  дружище,  -  сказал  Джонни.  Его  обеспокоили
дрожащие нотки в голосе Чака. - Порода есть порода.
     - Я ему то же самое все время внушаю, - сказала подружка  Чака.  Очки
до поры скрывали ее холодную изысканную красоту.
     - Допустим, - сказал Чак. - Допустим. И все же я  знаю,  кому  обязан
своим аттестатом. Огромное  вам  спасибо.  -  Он  обнял  Джонни  и  слегка
притянул к себе.
     И вдруг -  вспышкой  -  резкая,  яркая  картина,  заставившая  Джонни
отпрянуть и схватиться за голову, как будто Чак не обнял  его,  а  ударил.
Картина отпечалась в мозгу, точно с клише.
     - Нет, - сказал он. - Н е т в ы х о д а. Не ходите туда,  ни  ты,  ни
она.
     Чак опасливо попятился.  Он  почувствовал  ЧТО-ТО.  Что-то  холодное,
темное, непостижимое. Ему вдруг расхотелось прикасаться к  Джонни;  в  эту
минуту у него было одно желание  -  никогда  больше  не  дотрагиваться  до
Джонни. Он словно узнал, что чувствуешь, когда тебя живьем заколачивают  в
гробу.
     - Джонни, - сказал он, и голос его дрогнул. - Что... что это?..
     Роджер, подходивший к ним с бокалами,  в  растерянности  остановился.
Джонни смотрел мимо Чака на далекие  грозовые  тучи.  Глаза  у  него  были
отсутствующие и затуманенные.
     - Вам туда нельзя. Там нет громоотводов, - сказал он.
     - Джонни... - Чак в страхе повернулся к отцу. - По-моему,  у  него...
обморок, что ли.
     - Молния, - возвестил Джонни во весь голос. Люди стали оборачиваться.
Он простирал к ним руки. - Пожар. Пробита изоляция. Двери заперты. Горящие
люди... запах жареной свинины.
     - О чем это он? - вскрикнула подружка Чака.  Разговоры  прекратились.
Все смотрели на Джонни, застыв с тарелками и бокалами в руках.
     - Джон! Джонни! Что случилось? Очнитесь. - Роджер  шагнул  к  нему  и
щелкнул пальцами перед невидящими глазами Джонни. На западе забурчал  гром
- словно где-то там великаны ссорятся за картами. - Что случилось?
     Голос Джонни звучал отчетливо и громко, его слышали все  пятьдесят  с
лишним человек  -  бизнесмены,  учителя,  их  жены,  выпускники  даремской
средней школы.
     - Сегодня вечером Чак должен сидеть дома, не то он  сгорит  вместе  с
остальными. Будет пожар, страшный пожар. Не пускайте его в "Кэти".  Ударит
молния, и  когда  приедут  пожарники,  все  уже  сгорит  дотла.  Загорится
проводка. У выходов найдут обугленные тела. Опознать их можно будет только
по пломбам в зубах. Там... там...
     Патти Стрэн закричала и уронила  пластиковый  стакан  -  кубики  льда
рассыпались по траве,  сверкая,  как  огромные  алмазы.  Еще  секунду  она
стояла, пошатываясь, а  затем  упала  без  чувств  -  в  своем  воздушном,
пастельных тонов, вечернем платье, - и ее мать метнулась на помощь, бросив
Джонни на ходу:
     - Да что с вами? Что, я вас спрашиваю?
     Чак, белый как мел, смотрел на Джонни расширенными зрачками.
     Глаза у Джонни начали проясняться. Он озирался, встречая устремленные
на него взгляды.
     - Простите, - пробормотал он.
     Мать Патти стояла на коленях, приподняв  голову  дочери,  и  легонько
похлопывала ее по щекам. Девушка зашевелилась и застонала.
     - Джонни... - прошептал Чак и, не дожидаясь ответа, бросился к  своей
подружке.
     Безмолвие воцарилось на лужайке Чатсвортов. Все смотрели  на  Джонни.
Опять с ним это случилось, и опять все глазеют на него. Как глазели сестры
в больнице. И репортеры. Они  смахивают  на  ворон,  усевшихся  в  ряд  на
проводах. Стоят - в руках бокалы и тарелки  с  картофельным  салатом  -  и
таращатся так, будто у него расстегнуты брюки.
     Ему захотелось убежать, забиться в угол. Подступила тошнота.
     - Джонни, - Роджер обнял его, - пойдемте в дом. Нельзя вам здесь...
     - Что такое "Кэти"? - оборвал Джонни, пытаясь  высвободиться  из  рук
Роджера. - Это не частный дом, потому что там таблички с надписью "выход".
Что это? Где?
     - Уведите же его отсюда! -  закричала  мать  Патти.  -  Он  опять  ее
напугает!
     - Пошли, Джонни...
     - Но...
     - Пошли!
     Он позволил увести себя. Их шаги по гравиевой дорожке к  домику,  где
жил Джонни, отдавались особенно гулко. Больше ни звука. Они поравнялись  с
бассейном, и тут до них донесся гул приглушенных голосов.
     - "Кэти" - где это? - снова спросил Джонни.
     - Странно, что вы не знаете, - сказал  Роджер.  -  Я  думал,  вы  все
знаете. Бедняжка Патти Стрэн хлопнулась из-за вас в обморок.
     - Не вижу. Это в мертвой зоне. Что это такое?
     - Давайте войдем в дом.
     - Да что вы со мной как с больным!
     - Вы перенапряглись,  -  сказал  Роджер.  Он  говорил  с  ним  мягко,
успокаивающе, как говорят  с  душевнобольными.  От  этого  тона  у  Джонни
пробежал холодок  по  спине,  и  начала  наваливаться  головная  боль.  Он
попытался остановить ее напряжением воли. Они поднялись по лестнице в дом.
     - Вам лучше? - спросил Роджер.
     - "Кэти" - что это?
     - Шикарный ресторан в Сомерсуэте.  Неизвестно  почему,  но  вечеринки
выпускников в "Кэти" стали традицией. А все-таки примите аспирин.
     - Нет. Не пускайте его, Роджер. В ресторан ударит молния.  Он  сгорит
дотла.
     - Джонни, - начал Чатсворт медленно и очень  ласково,  вы  не  можете
этого знать.
     Джонни отпил немного ледяной воды и поставил стакан  на  место:  рука
его дрожала.
     - Вы говорили, что интересовались моим прошлым. А значит...
     - Да, интересовался. Но вы делаете отсюда неправильный вывод. Я знал,
что вас считают  экстрасенсом  или  вроде  этого,  но  мне  не  нужен  был
экстрасенс.  Мне  нужен  был  репетитор.   И   вы   оказались   прекрасным
репетитором. Лично я полагаю,  что  нет  никакой  разницы  между  хорошими
экстрасенсами и плохими, поскольку я не  верю,  в  эти  штуки.  Все  очень
просто. Я не верю в это.
     - Иными словами, я вру.
     - Ну почему, - сказал Роджер тем же ласковым, тихим голосом. - У меня
на фабрике в Сассексе есть мастер, который ни за что не  прикурит  третьим
от одной спички, но это еще не значит, что он плохой мастер. У  меня  есть
набожные друзья, и хотя сам я в церковь не хожу, мы продолжаем  оставаться
друзьями. Я искал репетитора, и мне было безразлично, что вы там думаете о
своей способности к прозрениям или телепатии. Нет... не совсем так. Мне  с
т а л о безразлично, когда я решил, что это не помешает вашим  занятиям  с
Чаком. Так оно и вышло. Но пожар в "Кэти" сегодня вечером для меня  то  же
самое, что луна из рокфора.
     - Ну да, я не вру, просто я свихнулся. - Глупо до смешного.  Дюссо  и
многие из тех, от кого Джонни получал письма, обвиняли его в шарлатанстве.
Чатсворт первый приписал ему комплекс Жанны д'Арк.
     - Тоже нет, - сказал Роджер. - В свое  время  вы  попали  в  страшную
аварию и со страшным трудом выкарабкались; вы  заплатили  слишком  большую
цену за то, чтобы жить. Я не сторонник трепа на  такие  темы,  ну  а  если
кто-нибудь из гостей, не исключая  матери  Патти,  намерен  делать  далеко
идущие выводы, им вежливо объяснят, чтоб они помалкивали о  том,  чего  не
понимают.
     - "Кэти", - сказал Джонни. - Откуда  тогда  мне  стало  известно  это
название? Каким образом я узнал, что это не чей-то дом?
     - От Чака. Последнюю неделю он часто говорил о вечеринке.
     - Только не мне.
     Роджер пожал плечами.
     - Возможно, вы услышали, как он говорил об этом Шелли  или  мне.  Это
отложилось в вашем подсознании, и в какой-то момент...
     - Ну конечно, - с горечью сказал Джонни. - Все, чего мы не  понимаем,
все, что не укладывается в привычную схему, мы  помечаем  грифом  "П",  то
бишь подсознательное. Идол двадцатого века. Сколько раз это бывало с вами,
Роджер, когда что-то шло вразрез с вашим прагматическим взглядом на мир?
     В глазах Роджера мелькнул огонек - или Джонни просто показалось?
     - Надвигалась гроза, отсюда ассоциация с  молнией,  -  сказал  он.  -
Неужели не ясно? Это ведь так просто...
     - Послушайте, - перебил Джонни. -  Я  объясняю  вам  как  ребенку.  В
здание ударит молния. Оно сгорит. У д е р ж и т е Ч а к а д о м а.
     О господи, эта мигрень доконает его. Крадется как тигр. Он потер  лоб
ладонью.
     - Джонни, вас заклинило.
     - Удержите его дома, - повторил Джонни.
     - Пусть сам решает, я не могу давить на  него.  В  конце  концов,  он
свободный белый человек восемнадцати лет от роду.
     В дверь постучали.
     - Можно, Джонни?
     - Входи, - сказал Джонни, и в комнату вошел Чак.
     - Ну как вы? - взволнованно спросил он.
     - Нормально, - сказал Джонни. - Голова болит, а  так  ничего.  Чак...
пожалуйста, не езди туда сегодня. Прошу тебя как друг. Одного ты мнения  с
отцом или нет - неважно. Не езди.
     - Разумеется, дружище, - бодро сказал  Чак  и,  плюхнулся  на  диван,
поддел ногой подушечку. - Патти теперь туда на аркане не затянешь. Здорово
вы ее напугали.
     - Мне очень жаль, что так  получилось,  -  сказал  Джонни.  Вместе  с
облегчением пришли слабость и легкий озноб. - Мне очень жаль, но я рад.
     - У вас было озарение, да? - Чак перевел взгляд  с  Джонни  на  отца,
потом снова на Джонни. - Я почувствовал. Ощущение не из приятных.
     - Иногда это передается окружающим. Я им не завидую.
     - Да уж, не хотел бы пережить такое еще  раз,  -  сказал  Чак.  -  Но
послушайте... неужели ресторан и вправду сгорит?
     - Да, - сказал Джонни. - Лучше держаться подальше.
     - Но ведь... - Чак растерянно посмотрел на  отца.  -  Старшие  классы
откупили весь  ресторан.  Школа  не  против.  Лучше  так,  чем  надираться
небольшими компаниями где-нибудь на природе. Там будет... - Чак  умолк  на
секунду и испуганно закончил: - Там будет двести пар. Папа, ты...
     - Боюсь, он в это не верит, - сказал Джонни.
     Роджер с улыбкой поднялся.
     - Вот что, давайте съездим  в  Сомерсуэт  и  поговорим  с  владельцем
ресторана, - сказал он. - Банкет у нас  явно  разладился.  Если  же  после
поездки вы оба проголосуете против "Кэти", мы можем принять всех у себя. -
Он обратился к Джонни: - При одном условии  -  вы,  дружище,  не  пьете  и
поможете ублажать гостей.
     - С удовольствием, - сказал Джонни. - Но зачем все это,  если  вы  не
верите?
     - Чтобы вас успокоить, - сказал Роджер, - вас и Чака. И чтобы  потом,
когда ничего не произойдет, я мог  напомнить  вам  свои  слова  и  вдоволь
посмеяться.
     - Что ж, и на том спасибо. - Сейчас, когда стало полегче,  его  вдруг
затрясло, но головная боль притупилась.
     - Однако скажу вам прямо, Джонни, - продолжал Роджер, - по-моему,  вы
скорее достанете снега в аду, чем добьетесь, чтобы хозяин поверил  вам  на
слово и отменил банкет. Надо думать, эти ежегодные  банкеты  приносят  ему
большие деньги.
     - Придумаем что-нибудь на месте... - сказал Чак.
     - Например?
     - Скажем ему, что... в общем, сообразим что-нибудь...
     - То есть наврем? Нет, Чак, на это я не согласен. Исключено.
     - Ладно, - кивнул тот.
     - Тогда нечего рассиживаться, - деловито сказал  Роджер.  -  Уже  без
четверти пять. Едем в Сомерсуэт.

     Без  двадцати  шесть  они  входили  в   ресторан.   Джонни   прочитал
объявление: "СЕГОДНЯ С 19.00 В РЕСТОРАНЕ БАНКЕТ. ЖДЕМ ВАС ЗАВТРА". У  него
упало сердце. Брюс Каррик, хозяин заведения, стоял за стойкой бара.
     Нельзя сказать, что  Каррик  сбивался  с  ног.  Народу  в  баре  было
немного: несколько работяг пили пиво и смотрели выпуск  новостей,  да  еще
три пары тянули коктейль. Каррик слушал Джонни, и глаза его лезли на  лоб.
Когда Джонни кончил, Каррик произнес:
     - Вас зовут, говорите, Смит?
     - Совершенно верно.
     - Мистер Смит, давайте подойдем к окну.
     Он провел Джонни мимо гардероба к окну в коридоре.
     - Посмотрите, мистер Смит, и  скажите  мне,  что  вы  видите.  Джонни
посмотрел, заранее зная, что он  увидит.  Автострада  N  9,  уходившая  на
запад, просыхала после недавнего  дождика.  Небо  было  абсолютно  чистым.
Гроза прошла стороной.
     - Безоблачно. По крайней мере сейчас. Но...
     - Никаких "но", - сказал Брюс Каррик. - Хотите знать,  что  я  думаю?
Хотите всю правду? Я думаю, что вы с приветом. Почему  вы  выбрали  именно
меня для своих дурацких шуточек, я не знаю и знать не хочу. Но если у вас,
братец, есть минута свободного времени,  я  обрисую  ситуацию.  Выпускники
выложили мне шестьсот  пятьдесят  долларов  за  этот  банкет.  Они  наняли
отличную рок-группу. Продукты в морозилке, хоть сейчас в  духовку.  Салаты
на холоде. За выпивку плата отдельная, ребятам уже  по  восемнадцать,  так
что они могут и будут пить вволю... их тоже надо понять:  как-никак  школу
кончаешь раз в жизни. Сегодня я  положу  в  карман  две  тысячи  долларов,
будьте уверены.  Я  нанял  двух  барменов.  Я  нанял  шесть  официанток  и
метрдотеля. Если я все отменю, я потеряю выручку за целый вечер  и,  кроме
того, придется вернуть шестьсот пятьдесят долларов, которые я уже получил.
И еще я недосчитаюсь дневной клиентуры - ведь это объявление  висит  здесь
целую неделю. Ну как, ясна картина?
     - У вас есть на крыше громоотводы? - спросил Джонни.
     - Я ему обрисовываю ситуацию, а  он  мне  о  громоотводах!  -  Каррик
всплеснул руками. - Да, есть у меня громоотводы! Приходил  тут  один,  лет
пять назад, из страховой конторы. Все  уши  прожужжал,  что  надо  принять
дополнительные меры безопасности, тогда, мол, застрахуют на большую сумму.
Пришлось купить эти треклятые громоотводы! Что, довольны? Ну  дела!  -  Он
повернулся к Роджеру с Чаком: - А вы-то  куда  смотрите?  Идите-ка  отсюда
подобру-поздорову! У меня дело стоит.
     - Джонни... - начал было Чак.
     - Все, - сказал Роджер. - Пошли. Извините, что отняли  у  вас  время,
мистер Каррик, и спасибо вам за ваше радушие и внимание.
     - Это вам спасибо, - сказал Каррик. - Во, психи! - И он  вернулся  за
стойку.
     Они вышли на улицу. Чак с сомнением посмотрел  на  безоблачное  небо.
Джонни понуро побрел к машине,  понимая,  что  проиграл  да  еще  оказался
посмешищем. Тупо ломило виски. Засунув руки в задние карманы брюк,  Роджер
разглядывал плоскую крышу.
     - Что ты там увидел, папа? - спросил Чак.
     - Нет никаких громоотводов, - задумчиво произнес Роджер. -  Нет  и  в
помине.

     Они втроем сидели в  гостиной  большого  дома.  Чак  держал  руку  на
телефоне, глядя на отца в некоторой нерешительности.
     - Вряд ли кто захочет менять свои планы в последнюю минуту, -  сказал
он.
     - Все их планы - это вырваться из дому, - сказал Роджер. - С таким же
успехом они могут приехать сюда.
     Чак пожал плечами и начал обзванивать ребят.
     Из  тех,  кто  собирался  на  банкет  в  "Кэти",  удалось  отговорить
половину; почему они все же приехали к  Чатсвортам,  осталось  для  Джонни
загадкой. Наверное, кто-то счел новую  идею  более  заманчивой,  поскольку
гарантировалась бесплатная выпивка, но главное - слухами земля полнится, а
многие родители были здесь днем. Так или иначе, народу собралось немало, и
Джонни весь вечер чувствовал  себя  экспонатом  под  стеклянным  колпаком.
Роджер с непроницаемым видом сидел в углу и пил мартини.
     Без четверти восемь он пересек бильярдную, которая  занимала  большую
часть первого этажа, наклонился к Джонни и, перекрывая вопли Элтона Джона,
закричал:
     - Пошли наверх, сыграем партию в крибидж?
     Джонни благодарно кивнул.
     На кухне Шелли писала письма. Когда они вошли, Шелли подняла глаза  и
улыбнулась.
     - Я уже решила, что вы, как два мазохиста, проторчите там  всю  ночь.
Между прочим, это совсем необязательно.
     - Простите, что все так вышло, - сказал Джонни. - Знаю, со стороны  я
смахивал на сумасшедшего.
     - Есть немного, - сказала Шелли. - Чего  греха  таить.  Хотя  приятно
видеть ребят здесь. Я довольна.
     Где-то  громыхнуло.  Джонни  обернулся   к   окну.   Шелли   украдкой
улыбнулась. Роджер ушел искать доску для крибиджа.
     - Разве это гроза? - заметила она, - Погремит и перестанет.
     - Да, конечно, - отозвался Джонни.
     Она закончила письмо  изящным  росчерком,  сложила  его,  запечатала,
надписала адрес, наклеила марку.
     - Вы правда что-то почувствовали, Джонни?
     - Да.
     - Наверное,  общая  слабость,  -  сказала  она.  -  От  неправильного
питания. Вон вы какой худой. Может, оттого и галлюцинации, а?
     - Нет, не думаю.
     Опять заворочался гром где-то в отдалении.
     - Я рада, когда Чак дома. Не верю я в  астрологию,  в  хиромантию,  в
ясновидение и все такое, но... я рада, когда  он  дома.  Один  он  у  нас,
малыш... Вы, конечно, сейчас думаете: ничего себе малыш, но я-то его помню
в коротких штанишках, на детской карусели  в  городском  парке.  Прекрасно
помню. И как приятно быть с ним рядом, когда он... прощается с детством.
     - Вы так  о  нем  говорите...  -  начал  Джонни  и  вдруг  испугался,
чувствуя,  как  подступает  комок  к  горлу.  Похоже,  что  за   последние
шесть-восемь месяцев он разучился держать себя в руках.
     - Вы столько сделали для Чака.  Я  имею  в  виду  не  только  чтение.
Вообще.
     - Я полюбил его.
     - Да, - тихо сказала она. - Я знаю.
     Вернулся Роджер с доской для крибиджа и транзистором, настроенным  на
программу классической музыки с горы Вашингтон.
     - У них там Элтон Джон, "Аэросмиты", "Фогхеты" и так далее, -  сказал
он, - а это небольшое противоядие. Ну что, Джонни, по доллару за партию.
     - Не возражаю.
     Роджер сел, потирая руки.
     - Смотрите, вернетесь домой без гроша, - сказал он.

     Они играли. Время шло. После каждой партии один из них  спускался  на
первый этаж проверить, не танцуют ли на бильярдном столе и не откололся ли
кто-нибудь маленькой тесной компанией.
     - Буду смотреть в оба, чтобы сегодня здесь  никто  не  забеременел  -
сказал Роджер.
     Шелли ушла с книжкой в  гостиную.  Каждый  час  музыкальная  передача
прерывалась выпуском новостей, и Джонни начинал прислушиваться. Однако  ни
слова о "Кэти" в Сомерсуэте - ни в восемь, ни в девять, ни в десять. После
десятичасовых новостей Роджер спросил:
     - Ну что, Джонни, скорректируете свое предсказание?
     - Нет.
     Синоптики пообещали уменьшение облачности после полуночи.
     Пол у них под ногами загудел от мощных звуков бас-гитары из  "Сайшайн
бэнд".
     - Здорово разошлись, - заметил Джонни.
     - Какое там, - усмехнулся Роджер. - Здорово напились. Спайдер Пармело
валяется в углу, а на нем стоит поднос с пивом.  Представляю,  как  у  них
будет утром трещать голова. Помню, когда у меня был выпускной вечер...
     - Передаем специальный выпуск, - объявили по радио.
     Джонни, который в этот момент тасовал колоду, рассыпал карты по полу.
     -  Спокойней.  Наверное,  какие-нибудь   подробности   похищения   во
Флориде...
     - Не думаю, - сказал Джонни.
     - Как нам только что сообщили, - раздался голос диктора, - в  городке
Сомерсуэте, на границе Нью-Гэмпшира, произошел пожар.  Этот  пожар,  самый
большой в истории штата, случился в ресторане  "Кэти"  и  унес  уже  более
семидесяти жизней.  Огонь  вспыхнул  в  разгар  банкета  выпускников.  Шеф
пожарников  Милтон  Хови  сказал  репортерам,  что   вероятность   поджога
исключается. Скорее всего пожар был вызван ударом молнии.
     Роджер  Чатсворт  побледнел  как  смерть.   Он   застыл,   прямой   и
неподвижный, уставясь в одну точку. Его руки бессильно  лежали  на  столе.
Снизу доносились разговоры и смех вперемежку с пением Брюса Спрингстина.
     В комнату вошла Шелли. Она посмотрела на мужа, потом на Джонни.
     - В чем дело? Что произошло?
     - Помолчи, - сказал Роджер.
     - ...еще бушует, и, по словам Хови, окончательное число жертв  скорее
всего станет известно  к  утру.  Сообщают,  что  более  тридцати  человек,
получивших сильные ожоги, - в основном выпускники даремской средней школы,
- были доставлены в близлежащие больницы. Сорок человек сумели  выпрыгнуть
во двор из маленьких  окон  в  курительной  комнате,  остальные,  по  всей
видимости, сгрудились у входа, что привело к трагическим...
     - Это он про "Кэти"? - ахнула Шелли Чатсворт. - Это случилось там?
     - Да, - сказал Роджер. Он говорил леденяще спокойным голосом.  -  Да,
там.
     Внезапно на первом этаже воцарилось молчание. Затем послышался  топот
ног по лестнице. Дверь на кухню распахнулась, и ворвался Чак, ища  глазами
мать.
     - Мам... Что такое? В чем дело?
     - Похоже, что мы обязаны вам жизнью нашего сына, - сказал Роджер  все
тем  же  леденяще  спокойным  голосом.  Лицо  его  по-прежнему   покрывала
смертельная бледность. Он напоминал ожившую восковую фигуру.
     - О н с г о р е  л?  -  Чак  отказывался  верить.  -  За  его  спиной
толкались на лестнице, приглушенно звучали испуганные голоса. - Вы  хотите
сказать, что он сгорел?
     Все  молчали.  И  вдруг  откуда-то  сзади   раздался   пронзительный,
истерический крик Патти Стрэн:
     - Это он, он виноват! Все из-за него! Он  мысленно  поджег  ресторан,
как в той книжке "Кэрри". Убийца!
     Роджер повернулся на крик.
     - Заткнитесь! - прорычал он.
     Патти разразилась судорожными рыданиями.
     - Сгорел? - повторил Чак. Казалось, он спрашивал самого себя,  словно
проверяя, верное ли нашел слово.
     - Роджер... - пролепетала Шелли. - Родж, милый!
     Шепот на лестнице и в  зале  внизу  разрастался,  напоминая  шуршанье
листьев. Выключился стереопроигрыватель. Стали слышны отдельные фразы:
     - МАЙК БЫЛ ТАМ? А ШЕННОН? ТОЧНО? Я УЖЕ УХОДИЛА, НО ПОЗВОНИЛ ЧАК. МАМА
БЫЛА  ЗДЕСЬ,  КОГДА  ЭТОТ  ТИП  ВЫРУБИЛСЯ.  МЕНЯ,  ГОВОРИТ,  БУДТО  ЗАЖИВО
ПОХОРОНИЛИ, ТАК ЧТО ПОЕЗЖАЙ К ЧАТСВОРТАМ. СЛУШАЙ, А КЕЙСИ БЫЛ ТАМ? А  РЭЙ?
А МОРИН ОНТЕЛЛО? БОГ МОЙ, И ОНА ТОЖЕ? А...
     - Я предлагаю, - сказал Роджер, - отобрать наиболее  трезвых  -  тех,
кто способен вести машину, и всем отправиться в больницу.  Им  понадобятся
доноры.
     Джонни сидел как каменный. Ему показалось, что он никогда  больше  не
сможет пошевелиться. За окном прокатился гром. И следом за ним из какой-то
глубины донесся голос умирающей матери:
     ИСПОЛНИ СВОЙ ДОЛГ, ДЖОН.


                                                        12 АВГУСТА 1977 Г.
     ДОРОГОЙ ДЖОННИ,
     РАЗЫСКАТЬ ВАС ОКАЗАЛОСЬ ПРОЩЕ  ПРОСТОГО  -  Я  ИНОГДА  ДУМАЮ,  ЧТО  В
АМЕРИКЕ ЗА ДЕНЬГИ МОЖНО НАЙТИ КОГО УГОДНО, А ДЕНЬГИ У МЕНЯ ЕСТЬ.  ПОДОБНОЙ
ПРЯМОТОЙ Я РИСКУЮ ВЫЗВАТЬ ВАШЕ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ,  НО  МЫ  С  ЧАКОМ  И  ШЕЛЛИ
СЛИШКОМ МНОГИМ ОБЯЗАНЫ ВАМ,  ЧТОБЫ  ГОВОРИТЬ  НЕДОМОЛВКАМИ.  ДЕНЬГИ  МОГУТ
КУПИТЬ ПОЧТИ ВСЕ, НО ОТ МОЛНИИ ДЕНЬГАМИ  НЕ  ОТКУПИШЬСЯ.  ПОЖАРНИКИ  НАШЛИ
ДВЕНАДЦАТЬ МАЛЬЧИКОВ В ТУАЛЕТЕ. ОКНО БЫЛО ЗАБИТО ГВОЗДЯМИ. ОГОНЬ  ТУДА  НЕ
ДОБРАЛСЯ, ЗАТО ДОБРАЛСЯ  ДЫМ,  И  ВСЕ  ДВЕНАДЦАТЬ  ЗАДОХНУЛИСЬ.  НИКАК  НЕ
ВЫБРОШУ ЭТО ИЗ ГОЛОВЫ, ВЕДЬ СРЕДИ НИХ МОГ БЫТЬ И ЧАК. НУ ВОТ, Я ВАС  ОПЯТЬ
"СЦАПАЛ", КАК СКАЗАНО В ВАШЕМ ПИСЬМЕ. ПО ИЗВЕСТНОЙ ПРИЧИНЕ  Я  НЕ  ОСТАВЛЮ
ВАС В ПОКОЕ, И НЕ ПРОСИТЕ. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ДО ТЕХ ПОР, ПОКА  ПРИЛАГАЕМЫЙ
К ПИСЬМУ ЧЕК НЕ ВЕРНЕТСЯ КО МНЕ С ПОМЕТКОЙ, ЧТО ДЕНЬГИ ВЫ ПОЛУЧИЛИ.
     ВЫ НАВЕРНЯКА ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ, ЧТО НОВАЯ  СУММА  ЗНАЧИТЕЛЬНО  МЕНЬШЕ
ТОЙ, КОТОРУЮ ВЫ ОТКЛОНИЛИ МЕСЯЦ НАЗАД. Я  СВЯЗАЛСЯ  С  БАНКОМ,  ГДЕ  ИМЕЕТ
РАСЧЕТНЫЙ  СЧЕТ  ИЗВЕСТНАЯ  ВАМ  БОЛЬНИЦА,  И  ПОГАСИЛ  ВАШУ   ПРЕСЛОВУТУЮ
ЗАДОЛЖЕННОСТЬ. ТЕПЕРЬ, ДЖОННИ, У ВАС РАЗВЯЗАНЫ  РУКИ.  МНЕ  НЕТРУДНО  БЫЛО
СДЕЛАТЬ ЭТО, И Я ЭТО СДЕЛАЛ С БОЛЬШИМ, ДОБАВЛЮ, УДОВОЛЬСТВИЕМ.
     ВЫ ЗАЯВЛЯЕТЕ, ЧТО НЕ МОЖЕТЕ ВЗЯТЬ ЭТИ ДЕНЬГИ. А Я ВАМ ГОВОРЮ:  МОЖЕТЕ
И ВОЗЬМЕТЕ. ВОЗЬМЕТЕ, ДЖОННИ. Я ВЫСЛЕДИЛ ВАС В ФОРТ-ЛОДЕРДЕЙЛЕ И В  ДРУГОМ
МЕСТЕ ТОЖЕ ВЫСЛЕЖУ, ДАЖЕ ЕСЛИ ВЫ ПЕРЕБЕРЕТЕСЬ В НЕАПОЛЬ.  МОЖЕТЕ  НАЗЫВАТЬ
МЕНЯ ПРИЛИПЧИВОЙ ВОШЬЮ, ДЕЛО ВАШЕ, А ПО-МОЕМУ, Я БОЛЬШЕ ПОХОЖ  НА  ГОНЧЕГО
ПСА. ПОЙМИТЕ, ДЖОННИ, У МЕНЯ И В МЫСЛЯХ НЕТ ТРАВИТЬ  ВАС.  ПОМНЮ,  КАК  ВЫ
ПРОСИЛИ МЕНЯ В ТОТ ДЕНЬ НЕ ЖЕРТВОВАТЬ СЫНОМ.  Я  ЕДВА  НЕ  ПОЖЕРТВОВАЛ.  А
ДРУГИЕ? ВОСЕМЬДЕСЯТ ОДИН ЧЕЛОВЕК  ПОГИБ,  ЕЩЕ  ТРИДЦАТЬ  ПОЛУЧИЛИ  ТЯЖЕЛЫЕ
УВЕЧЬЯ. ВСПОМИНАЮ СЛОВА ЧАКА - ДЕСКАТЬ,  СООБРАЗИМ  ЧТО-НИБУДЬ,  НА  МЕСТЕ
ПРИДУМАЕМ, - И МОЕ ПРАВЕДНОЕ ВОЗМУЩЕНИЕ, ВОЗМУЩЕНИЕ ГЛУПЦА: "НА ЭТО  Я  НЕ
СОГЛАСЕН. ИСКЛЮЧЕНО". А ВЕДЬ Я МОГ КОЕ-ЧТО СДЕЛАТЬ. ВОТ ЧТО  НЕ  ДАЕТ  МНЕ
ПОКОЯ.  Я  МОГ  ДАТЬ  ЭТОМУ  МЯСНИКУ  КАРРИКУ  ТРИ  ТЫСЯЧИ  ДОЛЛАРОВ,   ОН
РАССЧИТАЛСЯ БЫ С ОФИЦИАНТАМИ И ЗАКРЫЛ РЕСТОРАН НА ВЕЧЕР. ЭТО  ОБОШЛОСЬ  БЫ
МНЕ В ТРИДЦАТЬ СЕМЬ ДОЛЛАРОВ ЗА КАЖДУЮ ЖИЗНЬ. СЛОВОМ, ПОВЕРЬТЕ, У МЕНЯ И В
МЫСЛЯХ НЕТ ТРАВИТЬ ВАС. Я САМ СЕБЯ ТАК РАСТРАВИЛ - НАДОЛГО ХВАТИТ.  НЕ  НА
ОДИН ГОД. ПРИХОДИТСЯ ПЛАТИТЬ ЗА НЕВЕРИЕ В ТО, ЧТО ЛЕЖИТ ЗА ПРЕДЕЛАМИ НАШИХ
ПЯТИ ЧУВСТВ. И, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ДУМАЙТЕ, БУДТО Я ОПЛАЧИВАЮ ВАШИ  БОЛЬНИЧНЫЕ
СЧЕТА И ПОСЫЛАЮ ЭТОТ  ЧЕК,  ЧТОБЫ  ОБЛЕГЧИТЬ  СВОЮ  СОВЕСТЬ.  ДЕНЬГАМИ  НЕ
ОТКУПИШЬСЯ ОТ МОЛНИИ, НЕ ОТКУПИШЬСЯ И ОТ НОЧНЫХ КОШМАРОВ. ЭТИ ДЕНЬГИ -  ВО
ИМЯ ЧАКА, ХОТЯ ОН НИЧЕГО О НИХ НЕ ЗНАЕТ.
     ПОЛУЧИТЕ ДЕНЬГИ, И Я ОСТАВЛЮ ВАС В ПОКОЕ.  ВОТ  МОЕ  УСЛОВИЕ.  МОЖЕТЕ
ПЕРЕСЛАТЬ ИХ В ЮНИСЕФ, ИЛИ ОТДАТЬ  СИРОТСКОМУ  ПРИЮТУ,  ИЛИ  ПРОСАДИТЬ  НА
ИППОДРОМЕ. ЭТО МЕНЯ НЕ КАСАЕТСЯ. ГЛАВНОЕ - ПОЛУЧИТЕ ИХ.
     ЖАЛЬ, ЧТО ВЫ ТАК ПОСПЕШНО ОТ НАС УЕХАЛИ, НО, В ОБЩЕМ, Я ВАС  ПОНИМАЮ.
НАДЕЮСЬ,   СКОРО   УВИДИМСЯ.   ЧАК   УЕЗЖАЕТ   ЧЕТВЕРТОГО   СЕНТЯБРЯ    НА
ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ КУРСЫ В СТОВИНГТОН.
     ДЖОННИ, ВОЗЬМИТЕ ЧЕК. ПОЖАЛУЙСТА.
                                                           БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ.
                                                           РОДЖЕР ЧАТСВОРТ


                                                        1 СЕНТЯБРЯ 1977 Г.
     ДОРОГОЙ ДЖОННИ,
     НЕУЖЕЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО Я ОТСТУПЛЮСЬ? ПОЖАЛУЙСТА, ВОЗЬМИТЕ ЧЕК.
                                                            ВСЕГО ДОБРОГО.
                                                                    РОДЖЕР

                                                       10 СЕНТЯБРЯ 1977 Г.
     ДОРОГОЙ ДЖОННИ,
     МЫ С ЧАРЛИ УЖАСНО ОБРАДОВАЛИСЬ, ЧТО  ТЫ  НАКОНЕЦ  ОТЫСКАЛСЯ.  ПРИЯТНО
ПОЛУЧИТЬ ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ  ПРЕЖНИМ  ДЖОННИ.  ОДНО  МЕНЯ,  СЫНОК,  СИЛЬНО
ВСТРЕВОЖИЛО. Я ПОЗВОНИЛ СЭМУ ВЕЙЗАКУ И ПРОЧИТАЛ ЕМУ  ТО  МЕСТО  ИЗ  ТВОЕГО
ПИСЬМА, ГДЕ ТЫ ПИШЕШЬ ПРО УЧАСТИВШИЕСЯ ГОЛОВНЫЕ  БОЛИ.  ОН  СОВЕТУЕТ  ТЕБЕ
ОБРАТИТЬСЯ К ВРАЧУ, И НЕМЕДЛЕННО. ОН  ОПАСАЕТСЯ,  КАК  БЫ  В  ПОВРЕЖДЕННОМ
УЧАСТКЕ МОЗГА НЕ ОБРАЗОВАЛСЯ ТРОМБ. ЭТО ОЧЕНЬ МЕНЯ БЕСПОКОИТ, И СЭМА ТОЖЕ.
С ТЕХ ПОР КАК ТЫ ВЫШЕЛ ИЗ КОМЫ, У ТЕБЯ НЕЗДОРОВЫЙ ВИД, А В ПОСЛЕДНЮЮ  НАШУ
ВСТРЕЧУ В НАЧАЛЕ ИЮНЯ ТЫ ВЫГЛЯДЕЛ  ОСОБЕННО  УСТАЛЫМ.  СЭМ  МНЕ  ЭТОГО  НЕ
СКАЗАЛ, НО ЕМУ, Я ЗНАЮ, БОЛЬШЕ ВСЕГО ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ТЫ ПРИЛЕТЕЛ ДОМОЙ  ИЗ
СВОЕГО ФИНИКСА И ЧТОБЫ ОН ПОНАБЛЮДАЛ ЗА  ТОБОЙ.  ТЕПЕРЬ-ТО  УЖ  ТЕБЕ  ГРЕХ
ЖАЛОВАТЬСЯ НА БЕЗДЕНЕЖЬЕ!
     РОДЖЕР ЧАТСВОРТ ДВАЖДЫ ЗВОНИЛ НАМ, И Я СООБЩИЛ ЕМУ ЧТО МОГ. ПО-МОЕМУ,
ОН ИСКРЕННЕ ГОВОРИТ, ЧТО ЭТИ ДЕНЬГИ НЕ  ДЛЯ  УСПОКОЕНИЯ  СОВЕСТИ  И  НЕ  В
НАГРАДУ ЗА СПАСЕНИЕ ЖИЗНИ ЕГО СЫНА. ТВОЯ МАТЬ  СКОРЕЕ  ВСЕГО  СКАЗАЛА  БЫ:
ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ЗАМАЛИВАЕТ ГРЕХИ ЕДИНСТВЕННЫМ ИЗВЕСТНЫМ ЕМУ СПОСОБОМ. ТАК ИЛИ
ИНАЧЕ, ТЫ ВЗЯЛ ЭТИ ДЕНЬГИ, И, НАДЕЮСЬ, НЕ ТОЛЬКО  ПОТОМУ,  ЧТО  "ХОТЕЛ  ОТ
НЕГО ОТВЯЗАТЬСЯ". ДЛЯ ТЕБЯ, ПРИ ТВОЕМ ТВЕРДОМ ХАРАКТЕРЕ, ЭТО НЕ ПРИЧИНА.
     А ТЕПЕРЬ САМОЕ  ТРУДНОЕ.  ПРОШУ  ТЕБЯ,  ДЖОННИ,  ВОЗВРАЩАЙСЯ.  ШУМИХА
ПОСТЕПЕННО УЛЕГЛАСЬ - НУ ДА, Я УЖЕ СЛЫШУ, КАК ТЫ ГОВОРИШЬ: "ЧУШЬ  СОБАЧЬЯ!
ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ОНА НИКОГДА НЕ УЛЯЖЕТСЯ",  -  И  В  ЧЕМ-ТО  ТЫ,
ВЕРОЯТНО, ПРАВ, НО ЛИШЬ  ОТЧАСТИ.  ПО  ТЕЛЕФОНУ  МИСТЕР  ЧАТСВОРТ  СКАЗАЛ:
"ОБЪЯСНИТЕ ЕМУ ПРИ СЛУЧАЕ, ЧТО ПОСЛЕ НОСТРАДАМУСА НИ  ОДИН  ЭКСТРАСЕНС  НЕ
ПОТЯНЕТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ НА КОРОТКУЮ СЕНСАЦИЮ". Я  ОЧЕНЬ  БЕСПОКОЮСЬ  ЗА  ТЕБЯ,
СЫНОК. МЕНЯ БЕСПОКОИТ, ЧТО ТЫ КАЗНИШЬСЯ ИЗ-ЗА ПОГИБШИХ, ВМЕСТО ТОГО  ЧТОБЫ
ВОЗДАТЬ САМОМУ СЕБЕ ЗА ЖИВЫХ - ЗА ТЕХ, КОГО ТЫ СПАС, ТЕХ, КТО  БЫЛ  В  ТОТ
ВЕЧЕР У ЧАТСВОРТОВ. Я БЕСПОКОЮСЬ, И ВООБЩЕ ТЫ МНЕ НУЖЕН, ДЖОННИ.  "КАК  НЕ
ЗНАЮ КТО", СКАЗАЛА БЫ НАША БАБУШКА. ПОЭТОМУ ПРИЕЗЖАЙ ПОСКОРЕЕ, ПРОШУ ТЕБЯ.
                                                                      ПАПА
     Р.S. ПОСЫЛАЮ ГАЗЕТНЫЕ ВЫРЕЗКИ О ПОЖАРЕ  И  О  ТВОЕМ  УЧАСТИИ  В  ЭТОЙ
ИСТОРИИ. ИХ СОБРАЛА ЧАРЛИ.  ТЫ  ОПАСАЛСЯ,  ЧТО  "ВСЕ,  КТО  БЫЛ  ТОГДА  НА
ЛУЖАЙКЕ, ПРОБОЛТАЮТСЯ ГАЗЕТЧИКАМ", И, ВИДИШЬ, НЕ ЗРЯ  ОПАСАЛСЯ.  ВОЗМОЖНО,
ЭТИ ВЫРЕЗКИ ТОЛЬКО РАССТРОЯТ ТЕБЯ. ТОГДА ВЫБРОСИ ИХ В  КОРЗИНУ.  НО  ЧАРЛИ
ПОДУМАЛА, А ВДРУГ, ПРОЧТЯ ИХ, ТЫ СКАЖЕШЬ: "ВСЕ МОГЛО  БЫТЬ  ГОРАЗДО  ХУЖЕ,
СОВЕСТЬ МОЯ ЧИСТА". НАДЕЮСЬ, ТАК И БУДЕТ.
                                                                      ПАПА

                                                       29 СЕНТЯБРЯ 1977 Г.
     ДОРОГОЙ ДЖОННИ,
     Я ВЗЯЛ ВАШ АДРЕС У ПАПЫ. КАК ТАМ ВЕЛИКАЯ АМЕРИКАНСКАЯ ПУСТЫНЯ? ВИДАЛИ
ХОТЬ  ОДНОГО  КРАСНОКОЖЕГО  (ХА-ХА)?  НУ  ВОТ  Я  И  В   СТОВИНГТОНЕ,   НА
ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫХ. НИЧЕГО, ЖИТЬ МОЖНО. ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ В  СУТКИ  В  ТВОЕМ
РАСПОРЯЖЕНИИ. Я ТУТ УВЛЕКСЯ ХИМИЕЙ, ХОТЯ ЗДЕШНИЙ КУРС ПОВЫШЕННОЙ ТРУДНОСТИ
- ЭТО ТЬФУ ПО СРАВНЕНИЮ С  ТЕМ,  ЧЕМУ  НАС  УЧИЛИ  В  ДАРЕМЕ.  МНЕ  ВСЕГДА
КАЗАЛОСЬ, ЧТО НАШ ХИМИК, СТАРИК ФАРНЕМ  ПО  ПРОЗВИЩУ  ХРАБРЕЦ,  С  БОЛЬШЕЙ
РАДОСТЬЮ ИЗГОТОВЛЯЛ БЫ КАКУЮ-НИБУДЬ АДСКУЮ СМЕСЬ, ОТ КОТОРОЙ  МИР  ВЗЛЕТИТ
НА ВОЗДУХ. ПО АНГЛИЙСКОМУ В ЭТОТ МЕСЯЦ МЫ ЧИТАЛИ  ТРИ  ВЕЩИ  СЭЛИНДЖЕРА  -
"НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ",  "ФРЭННИ  И  ЗУИ"  И  "ВЫШЕ  СТРОПИЛА,  ПЛОТНИКИ".
ЗДОРОВО ОН  ПИШЕТ.  ПРЕПОДАВАТЕЛЬ  СКАЗАЛ,  ЧТО  ОН  ПО-ПРЕЖНЕМУ  ЖИВЕТ  В
НЬЮ-ГЭМПШИРЕ, ТОЛЬКО ПИСАТЬ БРОСИЛ. У МЕНЯ ЭТО В ГОЛОВЕ  НЕ  УКЛАДЫВАЕТСЯ.
ЗАЧЕМ БРОСАТЬ, КОГДА ВСЕ ИДЕТ КАК ПО МАСЛУ? НУ  ДА  ЛАДНО.  МЕНЯ  ТЯНЕТ  В
ФУТБОЛЬНУЮ КОМАНДУ, НО ПОЧУВСТВОВАЛ ВКУС К СОККЕРУ.  ТРЕНЕР  СЧИТАЕТ,  ЧТО
СОККЕР - ЭТО ФУТБОЛ ДЛЯ ЛЮДЕЙ С ГОЛОВОЙ, А ФУТБОЛ -  ФУТБОЛ  ДЛЯ  ДУРАКОВ.
ПОКА НЕ ПОЙМУ, ПРАВ ОН ИЛИ ЭТО ОН ОТ ЗАВИСТИ.
     НИЧЕГО, ЕСЛИ Я ДАМ ВАШ АДРЕС  КОЕ-КОМУ  ИЗ  ТЕХ,  КТО  БЫЛ  НА  НАШЕЙ
ВЕЧЕРИНКЕ? ОНИ ХОТЯТ ПОБЛАГОДАРИТЬ ВАС. В ТОМ ЧИСЛЕ  МАТЬ  ПАТТИ  СТРЭН  -
ПОМНИТЕ,  ТА,  ЧТО  НАЧАЛА  ВЫСТУПАТЬ,  КОГДА  ЕЕ   ДРАГОЦЕННАЯ   ДОЧЕНЬКА
ХЛОПНУЛАСЬ В ОБМОРОК НА ЛУЖАЙКЕ. СЕЙЧАС ВЫ СИЛЬНО  ВЫРОСЛИ  В  ЕЕ  ГЛАЗАХ.
КСТАТИ, У МЕНЯ С ПАТТИ ВСЕ КОНЧЕНО. Я ВЕДЬ "СОВСЕМ ЕЩЕ РЕБЕНОК"  (ХА-ХА!),
ГДЕ УЖ МНЕ УХАЖИВАТЬ, ТЕМ БОЛЕЕ  НА  РАССТОЯНИИ  -  ПАТТИ,  КАК  ВЫ  МОГЛИ
ДОГАДАТЬСЯ, УЕЗЖАЕТ  В  ВАССАР.  А  Я  ТУТ  УСПЕЛ  ПОЗНАКОМИТЬСЯ  С  ОДНОЙ
КУКОЛКОЙ.
     НАПИШИТЕ, ДРУЖИЩЕ, КОГДА БУДЕТ ВРЕМЯ. ОТЦА ПОСЛУШАТЬ, ТАК  ВЫ  СОВСЕМ
СКИСЛИ, ТОЛЬКО С ЧЕГО БЫ ЭТО, ВЕДЬ ВЫ СДЕЛАЛИ ЧТО МОГЛИ. НАВЕРНОЕ,  ОН  НЕ
ТАК ПОНЯЛ, ДА, ДЖОННИ? ПРАВДА ЖЕ, ВЫ НЕ СКИСЛИ? ПОЖАЛУЙСТА, НАПИШИТЕ,  ВСЕ
ЛИ В ПОРЯДКЕ, А ТО Я БЕСПОКОЮСЬ. СМЕХ ДА  И  ТОЛЬКО  -  АЛЬФРЕД  НЬЮМЕН  -
БЕСПОКОИТСЯ ЗА ВАС! НО Я, ПРАВДА, БЕСПОКОЮСЬ.
     КОГДА БУДЕТЕ ПИСАТЬ, ОБЪЯСНИТЕ, С ЧЕГО ЭТО ХОЛДЕНА КОЛФИЛДА ВСЕ ВРЕМЯ
ТОСКА ЗАЕДАЕТ? ЛАДНО БЫЛ БЫ ОН ЧЕРНЫЙ, А ТАК-ТО ЧТО?
                                                                       ЧАК

     Р.S. КУКОЛКУ ЗОВУТ СТЕФАНИЯ  УАЙМЕН,  Я  УЖЕ  ПРИОБЩИЛ  ЕЕ  К  РОМАНУ
"КТО-ТО СТРАШНЫЙ К НАМ ИДЕТ". ЕЙ ТОЖЕ НРАВИТСЯ ПАНКРОК, ГРУППА  "РАМОНЕС",
ПОСЛУШАЙТЕ ИХ - ВОТ КТО ДАЕТ ЖАРУ.
                                                                        Ч.

                                                        17 ОКТЯБРЯ 1977 Г.
     ДОРОГОЙ ДЖОННИ,
     НУ ВОТ, ТЕПЕРЬ ВИЖУ, ЧТО ВЫ В НОРМЕ. НУ И ОБОРЖАЛСЯ ЖЕ Я,  ЧИТАЯ  ПРО
ВАШИ ПОДВИГИ НА ОБЩЕСТВЕННЫХ РАБОТАХ В ФИНИКСЕ. ПОСЛЕ ЧЕТЫРЕХ  ВЫЛАЗОК  НА
ПРИРОДУ В СОСТАВЕ "СТОВИНГТОНСКИХ ТИГРОВ" Я ОБГОРЕЛ НЕ МЕНЬШЕ ВАШЕГО,  ТАК
ЧТО НЕ ПЛАЧЬТЕ. ТРЕНЕР, ПОЖАЛУЙ, ПРАВ: ФУТБОЛ - ЭТО ФУТБОЛ ДЛЯ ДУРАКОВ, ПО
КРАЙНЕЙ МЕРЕ ЗДЕСЬ. НАШ РЕКОРД ПОКА 3 : 1.  В  ОДНОЙ  ИГРЕ  Я  СДЕЛАЛ  ТРИ
ТАЧДАУНА. КСТАТИ, НАГЛОТАЛСЯ КАК ДУРАК ХОЛОДНОГО ВОЗДУХА  И  ДАЖЕ  ПОТЕРЯЛ
СОЗНАНИЕ.
     Я НЕ ТОРОПИЛСЯ С ПИСЬМОМ, ХОТЕЛ УЗНАТЬ, КАК ВЫ  ПРОСИЛИ,  ЧТО  ДУМАЮТ
ПРЕДКИ О ГРЕГЕ СТИЛСОНЕ ТЕПЕРЬ, КОГДА ОН "ВСТУПИЛ В ДОЛЖНОСТЬ". Я ПРИЕЗЖАЛ
ДОМОЙ НА ВЫХОДНЫЕ. ЗНАЧИТ, ТАК. СНАЧАЛА Я СПРОСИЛ ПАПУ, А ОН МНЕ:  "ДЖОННИ
ВСЕ ЕЩЕ  ИНТЕРЕСУЕТСЯ  ЭТИМ  ТИПОМ?"  Я  ГОВОРЮ:  "СОВСЕМ  ОН,  ВИДНО,  НЕ
СООБРАЖАЕТ, ЕСЛИ СПРАШИВАЕТ ТВОЕ МНЕНИЕ". ТУТ ОН ОБРАЩАЕТСЯ К МАТЕРА:  "ТЫ
ВИДИШЬ, КАКОЙ ОН  СТАЛ  УМНИК  НА  ЭТИХ  ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫХ  КУРСАХ?  НИЧЕГО
ДРУГОГО Я И НЕ ОЖИДАЛ".
     ЛАДНО, БЛИЖЕ К ДЕЛУ. МНОГИХ СИЛЬНО УДИВИЛО, КАК ЛИХО  СТИЛСОН  НАЧАЛ.
ПАПА ГОВОРИТ: "ЕСЛИ БЫ ЖИТЕЛЕЙ ЕГО ОКРУГА ПОПРОСИЛИ ОЦЕНИТЬ ПЕРВЫЕ  ДЕСЯТЬ
МЕСЯЦЕВ ЕГО ПРЕБЫВАНИЯ В  КОНГРЕССЕ,  ОН  БЫ  ПОЛУЧИЛ  В  ОСНОВНОМ  ОЦЕНКИ
"ХОРОШО". А ЗА РАБОТУ  НАД  ЗАКОНОПРОЕКТОМ  КАРТЕРА  ОБ  ЭНЕРГЕТИКЕ  И  ЗА
СОБСТВЕННЫЙ ЗАКОНОПРОЕКТ ОБ ОТОПЛЕНИИ ЖИЛИЩ В ЕГО ШТАТЕ - "ОТЛИЧНО". И ЕЩЕ
ОДНУ ОЦЕНКУ "ОТЛИЧНО" - ЗА УСЕРДИЕ". ОТЕЦ ПРОСИЛ  ПЕРЕДАТЬ  ВАМ,  ЧТО  ОН,
ВОЗМОЖНО, ОШИБАЛСЯ, НАЗЫВАЯ СТИЛСОНА ДЕРЕВЕНСКИМ ШУТОМ.
     А ВОТ ДРУГИЕ МНЕНИЯ. ВСЕМ, КОГО Я НИ СПРАШИВАЛ, НРАВИТСЯ, ЧТО  ОН  НЕ
ВЫРЯДИЛСЯ В КОСТЮМ. МИССИС ДЖАРВИС,  ВЛАДЕЛИЦА  ЗАКУСОЧНОЙ  "В  ДВА  ЩИТА"
(ИЗВИНЯЮСЬ ЗА ОРФОГРАФИЮ, НО ТАК ОНА НАЗЫВАЕТСЯ), СЧИТАЕТ, ЧТО СТИЛЕ ОН НЕ
БОИТСЯ "КРУПНЫХ ВОРОТИЛ". ГЕНРИ БЕРК, ХОЗЯИН "БОЧКИ" (РАЗВЕСЕЛЫЙ КАБАЧОК В
ЦЕНТРЕ ГОРОДА), ГОВОРИТ, ЧТО СТИЛСОН "ПРЫГНУЛ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ВЫШЕ  ГОЛОВЫ".
ДРУГИЕ ВЫСКАЗЫВАЮТСЯ В ТОМ ЖЕ ДУХЕ. ВСЕ СРАВНИВАЮТ СДЕЛАННОЕ  СТИЛСОНОМ  И
НЕ СДЕЛАННОЕ КАРТЕРОМ, В  КОТОРОМ  БОЛЬШИНСТВО  РАЗОЧАРОВАЛОСЬ,  И  ТЕПЕРЬ
КУСАЮТ ЛОКТИ, - ЗАЧЕМ ГОЛОСОВАЛИ ЗА НЕГО. Я СПРАШИВАЛ, КАК ОНИ ОТНОСЯТСЯ К
ТОМУ, ЧТО ОН ПО-ПРЕЖНЕМУ ОКРУЖЕН ЖЕЛЕЗНЫМИ ВСАДНИКАМИ, А  ЭТОТ  ТИП  САННИ
ЭЛЛИМАН У НЕГО В ПОМОЩНИКАХ.  ВСЕ  ПОЖИМАЮТ  ПЛЕЧАМИ.  ВЛАДЕЛЕЦ  ДИСКОТЕКИ
СКАЗАЛ МНЕ: "ЕСЛИ ТОМ ХЕЙДЕН СТАНОВИТСЯ  ПАЙ-МАЛЬЧИКОМ,  А  ЭЛРИДЖ  КЛИВЕР
ЮРОДСТВУЕТ  ВО  ХРИСТЕ,  ПОЧЕМУ  БЫ  БАНДЕ  МОТОЦИКЛИСТОВ   НЕ   ВОЙТИ   В
ИСТЕБЛИШМЕНТ. ПЛЮНЬ И ЗАБУДЬ."
     ВОТ ТАК. Я БЫ НАКАТАЛ ЕЩЕ, НО У НАС СКОРО ТРЕНИРОВКА.  В  ВОСКРЕСЕНЬЕ
"ДИКИЕ КОШКИ" ИЗ БАРРЕ ОТДЕЛАЮТ НАС ПОД ОРЕХ. ДОТЯНУТЬ БЫ ДО КОНЦА СЕЗОНА.
БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ.
                                                                       ЧАК

     "Нью-Йорк таймс", 4 марта 1978 года
     В ОКЛАХОМЕ УБИТ АГЕНТ ФБР
     Эдгар Ланкте, 37 лет, 10 лет  работы  в  ФБР,  судя  по  всему,  убит
прошлой ночью на закрытой автомобильной стоянке в  Оклахома-Сити.  Полиция
сообщает,  что  в  машине  Ланкте  взорвалась  бомба,  когда  он   включил
зажигание.  Типично  гангстерский  способ  расправы  напоминает   убийство
аризонского репортера Дона Боллза, занимавшегося два  года  назад  частным
расследованием, однако шеф ФБР Уильям Уэбстер отрицает наличие связи между
этими  двумя  преступлениями.  На   вопрос   о   причастности   Ланкте   к
расследованию темных махинаций с земельными участками,  в  чем,  возможно,
замешаны  местные  политические  деятели,  Уэбстер  не  дал  определенного
ответа.
     Последнее  задание  Ланкте  окружено  тайной.  Согласно   информации,
исходящей  из   министерства   юстиции,   Ланкте   занимался   отнюдь   не
расследованием земельных махинаций, а вопросами национальной безопасности.
     Ланкте поступил на работу в ФБР в 1968 году и...

     Число блокнотов в письменном столе Джонни выросло с четырех до  пяти,
а к  осени  1978  года  -  до  семи.  Осенью  1978  года  скончался  глава
римско-католической церкви, вскоре последовала  смерть  его  преемника;  в
короткий промежуток между этими событиями Грег Стилсон оказался  в  центре
внимания американцев.
     Он на "ура" был переизбран в палату представителей  и,  когда  страна
после  13-го  предложения  дала  крен  вправо,  основал  партию   "Америка
сегодня". Самое поразительное, что несколько конгрессменов изменили  своим
партиям и, по выражению Грега, к  нему  "примкнули".  Большинство  из  них
придерживались сходных политических взглядов, которые Джонни определял как
фальшиво-либеральные в вопросах внутренней политики и умеренные,  если  не
консервативные, во внешнеполитических вопросах. Ни один из этих  людей  не
поддерживал договора Картера о Панамском канале.  Стоило,  впрочем,  снять
налет либерализма с их внутриполитической программы, как  она  оказывалась
ничуть не менее консервативной. Партия "Америка сегодня" требовала,  чтобы
города сами решали свои проблемы ("Фермер, работающий в поте лица,  платит
налоги не  для  того,  чтобы  их  использовали  на  метадоновые  программы
Нью-Йорка", -  объявил  Грег),  чтобы  государство  перестало  выбрасывать
деньги на  пособия  проституткам,  гомосексуалистам,  тунеядцам  и  бывшим
преступникам  и  чтобы  радикальное  снижение  налогов  было   увязано   с
радикальным сокращением расходов на социальные нужды. Все это было  старой
песней, но партия Грега "Америка сегодня" завела ее на приятный новый лад.
     Семь конгрессменов и два  сенатора  переметнулись  к  Стилсону  перед
промежуточными выборами. Обоих сенаторов и шестерых конгрессменов  избрали
на новый срок. Из девяти переметнувшихся  восемь  были  республиканцы,  от
чьей первоначальной платформы остались рожки да ножки. Их переход в другую
партию и последующее  переизбрание  один  острослов  назвал  трюком  более
ловким, нежели тот, коему предшествовали слова: "Лазарь! иди вон".
     Кое-кто  уже  видел  в  Греге  Стилсоне  силу,  с  которой   придется
считаться, и очень скоро. Ему, правда, не удалось запулить выхлопные  газы
на Юпитер и на кольца Сатурна, зато его усилиями слетели со своих мест две
одиозные  фигуры  -  конгрессмен,  утеплявший  родное  гнездышко  за  счет
незаконных прибылей с автостоянок, а также  помощник  президента,  имевший
пристрастие к барам для "голубых". Его  законопроект  об  отоплении  жилищ
отличался смелостью и изобретательностью, а в том, как умело он провел его
через все стадии обсуждения, чувствовалась хватка  парня  из  глубинки.  К
1980 году Грег еще не дозреет, 1984-й будет уже большим соблазном, но если
у него хватит выдержки потерпеть до 1988-го, если он сумеет укрепить  свои
позиции и ветер не настолько переменит направление, чтобы сдуть  со  сцены
его неоперившуюся партию, как знать, всякое может случиться. Республиканцы
между собой перегрызлись, и если предположить, что на смену Картеру придет
Мондейл, или Джерри Браун, или  даже  Говард  Бейкер,  кто,  спрашивается,
будет следующим? Даже  1992  год  -  для  него  еще  не  поздно.  Он  ведь
сравнительно молод. Да, 1992-й - дата вполне вероятная...
     В  блокнотах  Джонни  было  несколько  политических  карикатур.   Все
художники  изображали  Стилсона  в  каске   строителя,   с   заразительной
ухмылочкой. Карикатурист Олифант изобразил, как  Грег  в  сдвинутой  назад
каске катит по центральному проходу палаты представителей бочку с  нефтью,
на которой написано:  БЕШЕНЫЕ  ЦЕНЫ.  В  конце  прохода  стоит,  почесывая
затылок, озадаченный Джимми Картер; он не смотрит в сторону Грега - автор,
по-видимому, намекал, что Картер сейчас будет сметен. Подпись  гласила:  С
ДОРОГИ, ДЖИММИ!
     Каска.  Почему-то  каска  больше,  чем  что-либо  другое,  беспокоила
Джонни. У республиканцев слон, у демократов осел, у Грега Стилсона  каска.
Каска строителя-монтажника.  В  снах  Джонни  она  иногда  превращалась  в
мотоциклетный шлем на голове Стилсона. А иногда в шахтерскую каску.

     В отдельный блокнот он вклеил присланные  отцом  газетные  вырезки  о
пожаре в "Кэти". Он снова и снова перечитывал их,  правда  по  причине,  о
которой ни Сэм, ни Роджер, ни даже его отец  не  догадывались.  ЭКСТРАСЕНС
ПРЕДСКАЗЫВАЕТ ПОЖАР. "МОЯ ДОЧЬ ТОЖЕ ПОГИБЛА БЫ", - ГОВОРИТ МАТЬ СО СЛЕЗАМИ
БЛАГОДАРНОСТИ (говорившая со слезами благодарности мать была не кто  иная,
как мать Патти Стрэн). ЭКСТРАСЕНС, РАСПУТАВШИЙ ЦЕПЬ УБИЙСТВА В  КАСЛ-РОКЕ,
ПРЕДСКАЗЫВАЕТ ПОЖАР. ЧИСЛО ЖЕРТВ В РЕСТОРАНЕ СОСТАВИЛО ДЕВЯНОСТО  ЧЕЛОВЕК.
ДЖОННИ СМИТ, ПО СЛОВАМ ОТЦА, ПОКИНУЛ НОВУЮ АНГЛИЮ, О  ЕГО  МЕСТОНАХОЖДЕНИИ
НЕ СООБЩАЕТСЯ. Его фотографии. Фотографии  его  отца.  Снимки  той  давней
аварии на автостраде N  6,  ведущей  в  Кливс  Милс,  снимки  из  далекого
прошлого, когда Сара Брэкнелл была  его  девушкой.  Сейчас  Сара  замужняя
женщина, мать двоих детей, и в последнем письме Герберт писал, что  у  нее
появились седые волосы. Трудно поверить: ему  самому  уже  тридцать  один.
Невероятно, но факт.
     Рядом с вырезками  пестрели  записи  -  результат  отчаянных  попыток
разобраться во всем раз и навсегда. Никто не понимает  истинного  значения
пожара, который влечет за собой куда более серьезный вопрос:  как  быть  с
Гретом Стилсоном?
     Он записал: "Я должен что-то делать со Стилсоном. ДОЛЖЕН. Я  оказался
прав с "Кэти" и снова окажусь прав. Тут у меня  нет  сомнений.  Он  станет
президентом и развяжет войну - или спровоцирует ее элементарным просчетом,
что сути дела не меняет.
     Вопрос: сколь круты должны быть принимаемые меры?
     Возьмем "Кэти" как испытательную модель. Это, можно сказать, был  мне
знак свыше... ну вот, я начинаю рассуждать, как мама.. и тем не  менее.  Я
ведь знал, что случится пожар и погибнут люди. Но достаточно ли было этого
знания, чтобы спасти их? Ответ: недостаточно, чтобы спасти ВСЕХ,  так  как
люди по-настоящему верят лишь в свершившийся факт. Те, кто променял "Кэти"
на дом Чатсворта, спаслись, однако Р.Ч. устроил вечеринку вовсе не потому,
что поверил моему предсказанию. Он  высказался  недвусмысленно:  вечеринка
была устроена, дабы меня успокоить.  В  душе  он  посмеивался  надо  мной.
Поверил он ПОТОМ. Мать Патти Стрэн  тоже  поверила  ПОТОМ.  Потом,  потом,
потом. Но мертвым и обожженным от этого не легче.
     Отсюда второй вопрос: мог ли я предотвратить катастрофу?
     Да. Я мог врезаться на машине в ресторан  и  все  там  разнести.  Мог
собственноручно поджечь его.
     Третий вопрос: чем это мне грозило?
     Вероятно, тюрьмой. Если бы  я  выбрал  вариант  с  машиной,  а  затем
вечером в здание ударила бы молния, пожалуй, я сумел бы  доказать...  нет,
этот  номер  не  проходит.  Обыватель   готов   признать   экстрасенсорные
способности  человека,  но  закон  -  нет.  Пожалуй,  если  бы  мне  снова
представился такой шанс, я бы действовал, не думая о последствиях. А может
быть, я не до конца верил в свое собственное предсказание?
     То же самое сейчас со Стилсоном, все до жути похоже,  только  времени
на этот раз, слава богу, куда больше.
     Итак, круг замкнулся. Я не хочу, чтобы Грег Стилсон стал президентом.
Как это предотвратить?
     1. Вернуться в Нью-Гэмпшир  и  "примкнуть",  по  выражению  Грега,  к
партии "Америка  сегодня".  Вставлять  им  палки  в  колеса.  Саботировать
распоряжения их лидера. Грязи в доме хватает.  Может,  и  удастся  кое-что
вымести.
     2. Нанять человека, который  обольет  его  грязью.  Оставшихся  денег
Роджера вполне хватит, чтобы нанять человека с головой. Но ведь Ланкте был
наверняка человек с головой. А Ланкте мертв.
     3. Ранить или изувечить его. Как Артур Бремер изувечил  Уоллеса,  как
кто-то изувечил Ларри Флинта.
     4. Убить его.
     Теперь  минусы.  Первый  вариант  недостаточно  надежен.  Все   может
кончиться тем, что мне  просто-напросто  пересчитают  ребра,  как  Хантеру
Томпсону, когда он собирал материал для своей книги об  "ангелах  смерти".
Или того  хуже.  Ведь  этот  Эллиман  мог  запомнить  меня  на  встрече  в
Тримбулле. А разве  не  принято  заводить  досье  на  тех,  кто  под  тебя
подкапывается? Не удивлюсь, если Стилсон держит специального  человека,  в
чьи обязанности входит вести досье на всех подозрительных  и  шизоидов.  В
число которых автоматически попадаю я.
     Второй вариант. Предположим, удалось вытащить на свет какую-то грязь.
Если Стилсон действительно метит высоко - а судя по всему это  так,  -  он
наверняка уже успел замести следы. И еще: грязь становится грязью  лишь  с
подачи прессы, а пресса любит Стилсона. Он умеет ее обработать.  Можно  бы
пофантазировать, как я сам  делаюсь  частным  детективом  и  ловлю  его  с
поличным, но, увы, я не знаю, с какого конца  взяться.  Казалось  бы,  моя
способность "читать" людей и находить пропавшие вещи должна,  как  говорил
Сэм, дать мне фору. Если  удастся  выяснить  что-нибудь  о  Ланкте,  тогда
другой разговор. Хотя едва ли Стилсон станет  марать  руки,  скорее  всего
подобные дела он передоверяет Санни Эллиману.
     А ведь у меня даже нет полной уверенности при всех  подозрениях,  что
Эдгар Ланкте шел по следу Стилсона и поэтому его убрали. Я  могу  затянуть
петлю на шее у Санни Эллимана, но так и не добраться до Стилсона.
     Иными словами, второй вариант тоже НЕ ВПОЛНЕ надежен. Ставка чересчур
велика - недаром я гоню от себя мысль о "тримбуллском видении". Каждый раз
это сопровождается дьявольской головной болью.
     Я уже дошел до того, что подумываю, не поймать ли  его  на  крючок  с
помощью наркотиков, как герой Джина Хэкмана во "Французском  связном  II",
или сделать из него психа, подмешав ЛСД в "доктор Пеппер" или что  он  там
пьет. Но все это из  дешевого  детектива.  Мерзопакость  в  стиле  Гордона
Лидди. Тут столько всяких сложностей, что об этом "варианте" и говорить-то
не стоит. А если похитить его? В конце концов, он всего лишь  член  палаты
представителей... Кстати, о наркотиках. Где взять героин  или  морфий,  не
знаю, но вот ЛСД можно достать сколько угодно прямо  здесь,  в  управлении
общественных работ Финикса, у Ларри Макнотона. У Ларри  есть  таблетки  на
все случаи жизни. Но предположим (если вообще стоит  предполагать  такое),
что он всего-навсего "забалдеет"?
     Подстрелить и изувечить его?  Может,  удастся,  а  может,  и  нет.  В
подходящей обстановке вроде встречи в Тримбулле может  удаться.  Допустим,
удалось. После покушения в Лореле Джордж  Уоллес  перестал  быть  реальной
политической силой. С  другой  стороны,  Рузвельт  вел  свою  кампанию  из
инвалидного кресла, и это даже приносило ему определенную выгоду.
     Таким образом, остается убийство,  "мокрое  дело".  Тут  уж  гарантия
стопроцентная. Труп не может баллотироваться в президенты.
     Но хватит ли у меня духу спустить курок?
     И если хватит, то чем это мне грозит?
     Как у Боба Дилана - "задай вопрос полегче, крошка".
     Много записей и рассуждений было в  блокнотах.  Самое  важное  Джонни
записал отдельно и обвел рамкой:

 ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДї
 Ў
 Ў   "Предположим,   убийство   окажется   единственным   выходом.    И
 Ў предположим, хватит духу  спустить курок. Все  равно убийство -  это
 Ў порочный путь. Убийство -  это порочный путь. Порочный.  Должен быть
 Ў какой-то другой выход. Слава богу, у меня еще полно времени".
 Ў
 ЮДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДЫ

     Но Джонни ошибался.
     В начале декабря 1978 года, вскоре после того, как  на  затерянной  в
джунглях Гайяны посадочной  полосе  был  убит  конгрессмен  Лео  Райан  из
Калифорнии, выяснилось, что времени у него в обрез.

     26  декабря  1978  года  в  14.30  Бад  Прескотт,  продавец  магазина
спортивных товаров на Четвертой улице города Финикса, обслуживал  высокого
молодого, но уже седеющего человека, изможденного, с воспаленными глазами.
Был первый день после рождества,  и  работа  Бада  и  еще  двух  продавцов
сводилась в основном к обмену товаров, но этот человек пришел покупать.
     Он сказал, что ему нужна  хорошая  винтовка,  легкая,  со  скользящим
затвором. Бад показал ему несколько образцов.
     Человек внимательно их осмотрел и наконец  остановил  свой  выбор  на
"ремингтоне-700" - очень приличная винтовка  калибра  6,17  миллиметра,  с
дальним  и  точным  боем  и   мягкой   отдачей.   Человек   расписался   в
регистрационной книге: Джон Смит, - и  Бад  подумал:  ИНТЕРЕСНО,  КАК  ЕГО
ЗОВУТ НА САМОМ ДЕЛЕ. "Джон Смит"  расплатился  наличными  -  бумажник,  из
которого он вытаскивал двадцатидолларовые бумажки, был туго набит. Он взял
винтовку с прилавка. Бад  сказал  с  подковыркой,  что  магазин  бесплатно
выжигает инициалы владельца  на  прикладе.  Но  "Джон  Смит"  отрицательно
покачал головой.
     Когда "Смит" выходил, Бад увидел,  что  он  заметно  прихрамывает.  В
случае чего опознать этого парня будет проще простого, подумалось ему, вон
как хромает, да еще вся шея в шрамах.

     27 декабря в 10.30 утра болезненно худой мужчина вошел,  прихрамывая,
в магазин канцелярских товаров города Финикса и направился к продавцу Дину
Клею. Позднее, рассказывая об  этом  человеке,  Клей  употребит  выражение
покойной матери: глаз у него "горел". Покупатель  сказал,  что  ему  нужен
большой "дипломат", и в конце концов выбрал самый лучший - воловьей  кожи,
за 149  долларов  95  центов.  Рассчитался  хромавший  мужчина  новенькими
двадцатидолларовыми бумажками.  Вся  процедура  заняла  не  больше  десяти
минут. Выйдя из магазина, покупатель направился в сторону центра, и больше
Дин Клей этого человека не видел - до появления его фотографии  в  местной
газете "Сан".

     В тот  же  день  высокий,  с  проседью  мужчина  подошел  к  окошечку
железнодорожной кассы и  спросил,  как  быстрее  добраться  до  Нью-Йорка.
Кассирша  Бонита  Альварес  показала  ему,  где  сделать   пересадки.   Он
внимательно изучил схему, водя по ней пальцем, и  аккуратно  все  записал.
Затем спросил Бонни Альварес, можно ли  купить  билет  на  третье  января.
Бонни пробежалась по клавишам компьютера и ответила утвердительно.
     - Тогда, пожалуйста... - начал было высокий  мужчина,  но  осекся,  и
поднес руку к голове.
     - Что с вами, сэр?
     - Фейерверк, - сказал мужчина. Она уверяла впоследствии полицию,  что
слышала именно это слово.
     - Сэр? Вам плохо?
     - Голова, - сказал он. - Извините. - Он попытался улыбнуться, но  это
почти не изменило его осунувшееся, раньше времени постаревшее лицо.
     - Дать вам аспирин? У меня есть.
     - Спасибо, не надо. Пройдет.
     Она выписала билет и  сказала,  что  поезд  прибудет  в  Нью-Йорк  на
Центральный вокзал шестого января в полдень.
     - Сколько с меня?
     Она назвала сумму и спросила:
     - У вас наличные, мистер Смит?
     - Наличные, - сказал он и вытащил из бумажника целую пачку  двадцатии
десятидолларовых купюр.
     Она пересчитала деньги, дала ему сдачу, квитанцию и билет.
     - Ваш поезд отходит в десять тридцать, мистер Смит, - сказала она.  -
Придите минут за двадцать.
     - Хорошо, - сказал он. - Спасибо.
     Бонни одарила его ослепительной профессиональной улыбкой, но Смит уже
отвернулся. Он был очень бледен и, как видно, с трудом превозмогал боль.
     Бонни утверждала, что он именно так и сказал: ФЕЙЕРВЕРК.
     Элтон Карри работал проводником на перегоне  Финике  -  Солт-Лейк.  3
января ровно в 10 часов на платформе появился высокий мужчина;  он  сильно
хромал, и Элтон помог ему подняться в вагон. В одной руке у пассажира  был
потертый клетчатый саквояж. В другой  -  новехонький  кожаный  "дипломат".
Чувствовалось, что "дипломат" изрядно тяжелый.
     - Вам помочь, сэр? -  спросил  Элтон,  имея  в  виду  "дипломат",  но
пассажир передал ему саквояж и билет.
     - Нет-нет, благодарю. А это я заберу, когда поедем.
     - Как вам угодно. Спасибо.
     Очень  вежливый  пассажир,  скажет  Элтон  Карри,  когда  его   будут
допрашивать агенты ФБР. - И на чаевые не поскупился.

     6 января 1979 года выдалось в Нью-Йорке серое, пасмурное -  снегопада
можно было ждать в любую минуту. Такси Джорджа Клементса стояло у входа  в
отель "Билтмор", против Центрального вокзала.
     Дверца открылась,  и  в  машину  осторожно,  словно  каждое  движение
причиняло ему боль,  сел  молодой  человек  с  уже  заметной  сединой.  Он
поставил на сиденье  дорожный  саквояж  и  "дипломат",  захлопнул  дверцу,
откинул голову на спинку и устало прикрыл глаза.
     - Куда едем, дружище? - спросил Джордж. Пассажир  заглянул  в  листок
бумаги.
     - Вокзал Порт Осорити, - сказал он.
     Машина тронулась.
     - Что-то у вас, дружище, вид  неважнецкий.  У  меня  свояк  такой  же
становится во время приступа желчного пузыря. У вас тоже камни?
     - Нет.
     - Свояк говорит, что камни в желчном - это хуже некуда. Ну разве  что
камни в почках. А я ему знаете  что  на  это?  Ты  чудила,  говорю,  Энди,
говорю, ты отличный парень, и я тебя уважаю, но ты  чудила.  У  тебя  был,
спрашиваю, рак, Энди? Рак, говорю, был? Всем известно,  хуже  рака  ничего
нет, верно? - Джордж пристально посмотрел  в  зеркало  заднего  обзора.  -
Послушайте, дружище, я вас без дураков спрашиваю... вы как, ничего?  А  то
малость на покойника смахиваете.
     - Все в порядке, - ответил пассажир. - Просто  вспомнил...  как  ехал
однажды на такси. Несколько лет назад.
     - Ясно, - глубокомысленно сказал Джордж, будто и впрямь знал,  о  чем
речь. Да, шизов в Нью-Йорке хоть отбавляй. После короткой паузы, вызванной
раздумьями на эту тему, он продолжал рассказ о свояке.

     - Мама, дядя больной?
     - Ш-ш-ш.
     - Ну скажи!
     - Денни, угомонись.
     Она виновато улыбнулась пассажиру,  сидевшему  справа  через  проход,
словно желая сказать: ну что с ним поделаешь? Похоже, однако, что пассажир
ничего не заметил. Бедняга и вправду выглядел  больным,  в  данном  случае
четырехлетний Денни не ошибся. Мужчина безучастно смотрел  в  окно;  снег,
который  пошел  вскоре  после  того,  как  они  пересекли  границу   штата
Коннектикут, все падал и падал. Мужчина был ужасно бледный, ужасно  худой,
и сбоку его шею наискось прорезал жутковатый, как у  Франкенштейна,  шрам.
Словно в недалеком прошлом  кто-то  пытался  открыть  ему  голову,  и  эта
попытка едва не увенчалась успехом.
     Автобус направлялся в Портсмут, штат Нью-Гэмпшир, куда он прибудет по
расписанию в полдесятого вечера, если нигде не застрянет из-за  снегопада.
Джулия Браун с сыном ехала в гости к свекрови, этой старой курице, которая
опять станет баловать Денни, а он уж и так испорчен дальше некуда.
     - Я хочу подойти к нему.
     - Нельзя, Денни.
     - Я хочу посмотреть, какой он больной.
     - Нельзя!
     - Мама, а вдруг он ВЫМИРАЕТ? - Глаза у Денни возбужденно  заблестели.
- Он, наверно, вымирает сейчас!
     - Денни, молчи.
     - Мистер, мистер! - позвал Денни. - Вы вымираете, да?
     - Денни! Ты замолчишь,  наконец!  -  прошипела  Джулия,  пунцовая  от
смущения.
     Денни заплакал, точнее, стал хныкать с подвыванием, как он это  умел,
когда ему что-то не разрешали, и у нее всякий  раз  было  одно  желание  -
сграбастать Денни и сделать ему больно, чтобы он заревел по-настоящему.  В
такие минуты, когда трясешься в автобусе, а за  окнами  темень  и  грязное
снежное месиво и рядом завывает ребенок, начинаешь думать: господи,  лучше
бы мать стерилизовала меня еще девочкой.
     Тут пассажир, сидевший через проход, повернулся к ней, и на лице  его
появилась усталая, болезненная и в то же время довольно  приятная  улыбка.
Глаза  у  него  были  воспаленные,  словно  заплаканные.  Она  попробовала
улыбнуться в ответ, но улыбка получилась вымученная.  Этот  красный  левый
глаз и шрам на шее - из-за них  в  его  профиле  было  что-то  зловещее  и
отталкивающее.

     Джулия надеялась, что он едет не до самого Портсмута, но,  как  потом
выяснилось, он ехал именно туда. Она увидела  его  в  здании  автовокзала,
когда  бабушка  Денни,  заливаясь  счастливым  смехом,  тискала  внучка  в
объятиях. Человек, прихрамывая, шел к выходу, с потертым саквояжем в одной
руке и новеньким "дипломатом" в другой. Внезапно холодная дрожь  пробежала
у нее по спине. Дело не в том, что он  шел  прихрамывая  -  его  буквально
несло  вперед.  Он  был   какой-то   неудержимый,   скажет   она   позднее
представителям нью-гэмпширской полиции. Казалось, он точно знал, куда  ему
надо, и ничто не могло его остановить.
     Потом он вышел в темноту, и она потеряла его из виду.
     Тиммесдейл,  небольшой  городок  в  штате   Нью-Гэмпшир,   расположен
западнее Дарема. Он входит в третий избирательный округ и  живет  за  счет
самой  маленькой  из  чатсвортовских  прядильно-ткацких  фабрик,   которая
уродливо  торчит,  вся  прокопченая,  на  берегу  Тиммесдейлекой  Протоки.
Единственное, чем, по данным местной торговой палаты,  может  похвастаться
город, это первым во всем Ныо-Гэмпшире электрическим уличным освещением.
     Однажды вечером в  начале  января  седеющий  молодой  человек  вошел,
прихрамывая, в "Тиммесдейлекий бар" - единственную пивную  в  городке.  За
стойкой стоял  сам  владелец  -  Дик  О'Доннелл.  Заведение  пустовало,  и
неудивительно: будний день да еще сильный северный ветер.  Снега  навалило
выше щиколотки, и это было только начало.
     Молодой человек постучал ботинками о  порожек,  подошел  к  стойке  и
заказал кружку пива. О'Доннелл налил. Человек не спеша выпил кружку и  еще
две, поглядывая в телевизор над баром. Цвета  были  никудышные,  телевизор
барахлил второй месяц, и Фонз смахивал  на  одряхлевшего  трансильванского
вампира.
     О'Доннелл в первый раз видел этого парня.
     О'Доннелл обслужил двух старых перечниц, сидевших в углу, и  вернулся
за стойку.
     - Повторить? - спросил он.
     - Пожалуй, - согласился молодой человек и указал на стену. - Вы с ним
знакомы, я так понимаю?
     Над телевизором висела увеличенная газетная карикатура  в  рамке.  На
ней Грег Стилсон в сдвинутой на затылок каске спускал с лестницы Капитолия
конгрессмена Луиса Квинна, попавшего около года назад на левых  доходах  с
автостоянок. Карикатура была озаглавлена:  ПОД  ЗАД  КОЛЕНКОЙ,  а  в  углу
виднелась размашистая надпись: ДИКУ О'ДОННЕЛЛУ, ВЛАДЕЛЬЦУ ЛУЧШЕГО САЛУНА В
ТРЕТЬЕМ ОКРУГЕ! НЕ СБАВЛЯЙ ОБОРОТОВ. ДИК! - ГРЕГ СТИЛСОН.
     - Вот это были бабки, - сказал О'Доннелл. - Он выступал здесь,  когда
последний раз баллотировался  в  конгресс.  По  всему  городу  расклеивали
объявления: проходите в субботу в два часа дня в "Бар" и пропустите кружку
за счет Грега. Такой выручки у меня еще никогда  не  было.  Каждому  вроде
обещал по одной, а в результате оплатил всю выпивку. Ну кто еще,  скажите,
так раскошелится?
     - Вы, я вижу, считаете его отличным парнем.
     - Да, - сказал О'Доннелл. - И готов вздуть любого, кто считает иначе.
     - Тогда молчу. - Молодой человек положил на стойку три четвертака.  -
Выпейте одну за мой счет.
     - Ну что ж. Почему бы и нет? Спасибо, мистер...
     - Меня зовут Джонни Смит.
     - Очень приятно, Джонни. А я Дик О'Доннелл. - Он налил себе кружку. -
Да. Грег здорово нам всем помог. Тут много таких, которые  боятся  сказать
об этом вслух, а я не боюсь. Я скажу во весь голос. В один прекрасный день
Грег Стилсон станет президентом.
     - Вы так думаете?
     - Уверен, - сказал О'Доннелл. - В Нью-Гэмпшире  Грегу  тесновато.  Он
политик будь  здоров  какой,  уж  я-то  знаю,  что  говорю.  Мне  вся  эта
капитолийская публика всегда казалась шайкой проходимцев и бездельников. И
сейчас кажется. Но Грег исключение. Это человек дела.  Если  бы  лет  пять
назад вы мне сказали, что я буду говорить такое,  я  б  рассмеялся  вам  в
лицо. Скорей бы уж я нашел  что-нибудь  стоящее  в  стишках,  чем  в  этих
политиканах. Но он, черт меня дери, парень что надо.
     - Большинство из  них,  -  сказал  Джонни,  -  набиваются  к  тебе  в
друзья-приятели, пока идет избирательная кампания, но не  успеют  сесть  в
заветное кресло, как уже слышишь: а иди-ка ты, дружище, куда  подальше  до
следующих выборов. Сам я из Мэна и однажды написал Эду Маски, так  знаете,
что я получил в ответ? Письмо со стандартным текстом!
     - Слушайте, - сказал О'Доннелл, - Грег приезжает в свой округ  каждый
уик-энд! Это тоже, по-вашему, "иди-ка ты, дружище, куда подальше"?
     - Каждый уик-энд, говорите? - Джонни отхлебнул из кружки. -  Куда  же
это? В Тримбулл? В Риджуэй? В большие города?
     - У него своя система, - сказал О'Доннелл с  оттенком  уважения,  как
человек, который сам никогда не жил по системе. - Пятнадцать  городов,  от
главного до самых маленьких вроде Тиммесдейла и Куртерской Засеки.  Каждую
неделю - один город, пока все  на  объедет,  а  потом  по  новой.  Знаете,
сколько народу в Куртерской Засеке? Восемьсот душ. Так что  вы  скажете  о
человеке, который променял Вашингтон на  Куртерскую  Засеку,  где  в  зале
такой собачий холод, что зад к скамейке примерзает? Повашему, это "иди-ка,
дружище, куда подальше"?
     - Непохоже, - признал Джонни. - И что же  он  делает?  Пожимает  всем
руки?
     - Нет, в каждом городе он заказывает зал. На всю субботу.
     В десять утра он обычно уже на месте, и  можно  прийти  поговорить  с
ним. Поделиться соображениями. Если задают вопросы, он отвечает.  Если  не
может ответить, он  возвращается  в  Вашингтон  и  там  находит  ответ!-Он
торжествующе посмотрел на Джонни.
     - И когда же он последний раз был в Тиммесдейле?
     - Пару месяцев назад, - сказал О'Доннелл. Он отошел к кассе и порылся
в каких-то бумагах. Вернувшись, он положил перед Джонни газетную вырезку с
загнутым уголком. - Вот. Судите сами.
     Это была вырезка из  риджуэйской  газеты.  Довольно  старой.  Заметка
называлась ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ;  НАРОД,  ГОВОРИТ  СТИЛСОН,  ПРИХОДИТ  К  СВОЕМУ
КОНГРЕССМЕНУ!  Первый  абзац  звучал  так,  словно  его  позаимствовали  в
стилсоновской пресс-группе. Ниже следовал перечень  городов,  где  побывал
Грег, и предполагаемые даты. В Тиммесдейле он уже не появится до  середины
марта.
     - Да, впечатляет, - сказал Джонни.
     - Еще бы. И не я один так считаю.
     - Тут сказано, что он был в Куртерской Засеке на прошлой неделе.
     - Точно, - сказал О'Доннелл и засмеялся. - Ох уж эта  мне  Куртерская
Засека! Как насчет еще одной кружки, Джонни?
     - Только с вами за компанию, - сказал Джонни и положил на стойку  два
доллара.
     - А почему бы и нет?
     Одна из старых пьянчужек кинула  монетку  в  музыкальный  автомат,  и
Тэмми Уайнетт надтреснутым и  усталым  голосом,  будто  ей  смертельно  не
хотелось петь в таком месте, затянула "Любимому во всем будь верной".
     - Эй, Дик! - прохрипела  вторая.  -  Что-то  твой  сервис  уж  больно
ненавязчивый.
     - Заткнись! - рявкнул О'Доннелл.
     - ...тебе! - отозвалась она и заржала.
     - Кларисса, черт тебя дери, я, кажется, предупреждал,  чтобы  в  моем
баре не выражаться! Я, ведь предупреждал...
     - Да ладно тебе, неси лучше пиво.
     - Видеть не могу этих потаскух, - сказал  сквозь  зубы  О'Доннелл.  -
Шлюхи старые. Сто лет здесь сшиваются. Вот ведь мир устроен.
     - Ваша правда.
     - Вы уж извините, я мигом. Вообще-то у меня есть помощница, но  зимой
она приходит только по пятницам и субботам.
     О'Доннелл налил пиво в две огромные кружки и отнес их пьянчужкам.  Он
что-то сказал им, а Кларисса опять выдала "...тебе!" - и заржала. Призраки
прошлого наводнили пивную. Крутилась заигранная пластинка, и сквозь  треск
пробивался голос Тэмми Уайнетт. Батареи отопления  грели  немилосердно,  в
баре сделалось жарко  и  душно,  снежная  крупа  прокатывалась  дробью  по
стеклам. Джонни потер виски. Этот бар, он давно  знаком  ему  -  по  сотне
других, в таких же городишках. Болела голова. Пожав  О'Доннеллу  руку,  он
узнал, что у бармена есть матерый  пес  -  какая-то  помесь,  -  обученный
набрасываться по команде на человека. И больше всего Дик О'Доннел  мечтает
о том, чтобы как-нибудь ночью к  нему  залез  вор,  и  тогда  можно  будет
спустить - вполне законно - матерого пса, после чего на свете станет одним
прибалдевшим, грязным хиппарем-извращенцем меньше.
     Отчаянно болела голова.
     Вернулся О'Доннелл, вытирая руки о фартук. Тэмми Уайнетт допела  свою
песню, зазвучал голос Реда Совайна.
     - Еще раз спасибо  за  угощение,  -  сказал  О'Доннелл,  наливая  две
кружки.
     - О  чем  разговор,  -  сказал  Джонни,  продолжая  изучать  газетную
вырезку. - На прошлой неделе Куртерская Засека, на этой  будет  Джэксон...
что-то я о таком не слышал. Небось маленький городишко?
     - Крохотный, - подтвердил О'Доннелл. - Когда-то был лыжный курорт, но
прогорел. Многие остались без работы.  А  вообще  они  там  перерабатывают
древесину да на фермах понемногу ковыряются. Но ему, представьте,  и  туда
заехать не лень. Беседует  с  ними.  Выслушивает  их  бабье.  Вы  сами-то,
Джонни, где живете в Мэне?
     - В Льюистоне, -  соврал  Джонни.  В  заметке  говорилось,  что  Грег
Стилсон встретится со всеми желающими в общественном центре.
     - Никак сюда на лыжах покататься приехали?
     - Нет, я недавно ушиб ногу. Теперь не до лыж. Так, проездом. Спасибо,
что дали посмотреть. - Он возвратил газетную вырезку. - Занятная штука.
     О'Доннелл  аккуратно  подложил  ее  к  остальным  бумагам.  Все   его
достояние: пустой  бар,  дома  пес,  готовый  по  команде  наброситься  на
человека, да вот Грег Стилсон. Грег, побывавший в его баре.
     Джонни вдруг  захотелось  сию  же  секунду  умереть.  Если  этот  дар
ниспослан ему богом, то бог, без сомнения, опасный безумец, которого  пора
остановить. Если бог хочет смерти Грета Стилсона, почему он не задушил его
пуповиной при появлении на свет? Не толкнул под  колеса  машины?  Не  убил
током, когда тот Настраивал радиоприемник? Не утопил в бассейне? Почему он
свалил грязную работу на Джонни  Смита?  Ну,  конечно,  спасение  мира  не
входит в его обязанности. Это дело экстрасенсов,  пусть  они  и  попотеют.
Внезапно Джонни решил, что оставит Грета Стилсона в  живых  и  плевать  он
хотел на господа бога.
     - Джонни, вы как, ничего? - встревожился О'Доннеял.
     - Что? Да-да, разумеется.
     - У вас сейчас был какой-то странноватый вид.
     Он вспомнил слова Чака Чатсворта: Я БЫ ЭТО СДЕЛАЛ. ИНАЧЕ Я БЫ  С  УМА
СОШЕЛ,  ЧТО  ВСЕ  ОНИ,  ЭТИ  МИЛЛИОНЫ  ПОГИБШИХ  ПО  ЕГО  МИЛОСТИ,   БУДУТ
ПРЕСЛЕДОВАТЬ МЕНЯ ДО САМОЙ СМЕРТИ.
     - Замечтался, видно, - сказал  Джонни.  -  Рад  был  с  вами  выпить.
Спасибо за компанию.
     - И вам тоже, - сказал О'Доннелл,  явно  польщенный.  -  Побольше  бы
таких людей к нам заглядывало. А то все норовят мимо, на лыжные курорты  -
сами понимаете, цивилизация. Вон куда уплывают денежки. Знать бы,  что  ко
мне завернут, я бы тут такое  устроил...  Плакаты  с  видами  Швейцарии  и
Колорадо. Камин. Зарядил бы автомат рок-н-роллом вместо  этого  дерьма.  Я
бы... я бы знаете, как развернулся. - И, пожав плечами, добавил: - Что  я,
хуже других?
     - Конечно, нет, - сказал  Джонни,  поднимаясь  со  стула  и  думая  о
собаке, обученной бросаться на человека, и о тоске ее хозяина по  грязному
хиппи, который когда-нибудь залезет в дом.
     - Теперь шлите сюда своих приятелей, - сказал О'Доннелл.
     - Обязательно, - сказал Джонни.
     - Эй, Дик! - заорала одна из пьянчужек. - Здесь что, не умеют вежливо
обслуживать посетителей?
     - Когда ты уже лопнешь! - вскипел О'Доннелл, багровея.
     - А... тебе! - откликнулась Кларисса и заржала.
     Джонни тихо выскользнул за дверь навстречу надвигающемуся бурану.

     В Портсмуте он остановился в  "Холидей  Инн".  Вернувшись  вечером  в
гостиницу, он сказал портье, чтобы к утру был готов счет.
     В номере он сел за безликий гостиничный письменный стол, достал пачку
бумаги и взял казенную гостиничную ручку. В висках у него стучало,  но  он
должен был написать несколько писем. Его внезапный  внутренний  протест  -
если это можно так назвать - сошел на  нет.  Его  счет  к  Грегу  Сгилсону
остался.
     Я СОШЕЛ С УМА, думал он, НЕ ИНАЧЕ. СОВСЕМ  СПЯТИЛ:  Мысленно  он  уже
видел  броские  заголовки:   ЭКСТРАСЕНС   СТРЕЛЯЕТ   В   КОНГРЕССМЕНА   ОТ
НЬЮ-ГЭМПШИРА. МАНЬЯК УБИВАЕТ СТИЛСОНА. ПУЛЯ ОБРЫВАЕТ  ЖИЗНЬ  ЧЛЕНА  ПАЛАТЫ
ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ. Что касается журнала "Инсайд вью", то на его  улице  будет
праздник: ЭКСТРАСЕНС-САМОЗВАНЕЦ УБИВАЕТ СТИЛСОНА, 12 ИЗВЕСТНЫХ ПСИХИАТОРОВ
ОБЪЯСНЯЮТ, ПОЧЕМУ СМИТ ЭТО СДЕЛАЛ. И сбоку, возможно, колонка Диса о  том,
как  Джонни  пригрозил  ему,  что  возьмет  мелкокалиберную   винтовку   и
пристрелит непрошеного посетителя.
     СУМАСШЕДШИЙ.
     Больничный долг выплачен, но  после  этой  истории  будет  предъявлен
особый счет, по которому отцу придется  долго  платить.  Ему  и  его  жене
предстоит не один день прожить в отраженных лучах печальной славы  Джонни.
Пойдут письма, полные ненависти. Все, кого он знал, подвергнутся допросу -
Чатсворты, Сэм, щериф Баннерман. Сара? Кто знает, может, до  Сары  они  не
доберутся. В конце концов, не на президента же покушение. По крайней  мере
сейчас. ТУТ МНОГО ТАКИХ, КОТОРЫЕ БОЯТСЯ СКАЗАТЬ ОБ  ЭТОМ  ВСЛУХ,  А  Я  НЕ
БОЮСЬ. Я СКАЖУ ВО ВЕСЬ ГОЛОС. В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ ГРЕГ  СТИЛСОН  СТАНЕТ
ПРЕЗИДЕНТОМ.
     Джонни потер виски. Боль накатывала медленными волнами. Нет, так дело
не пойдет. Он пододвинул к себе верхний лист бумаги, взял ручку  и  вывел:
ДОРОГОЙ ПАПА. Ветер швырнул в стекло горсть снега - сейчас  разыграется...
Наконец ручка заскользила по бумаге, сначала нехотя, затем все  быстрее  и
быстрее.

     Джонни поднялся  по  деревянным  ступенькам,  очищенным  от  снега  и
посыпанным солью. Миновав двойные двери, он оказался  в  вестибюле,  стены
которого были заклеены образцами избирательных бюллетеней и  объявлениями,
извещавшими о предстоящем третьего февраля сего года в  Джэксоне,  в  этих
стенах, собрании избирателей. Висело там и сообщение о скором визите Грега
Стилсона и тут же портрет Самого в сдвинутой на затылок каске,  с  жесткой
кривой ухмылкой, как бы говорящей: "Здорово  мы  их,  приятель,  а?"  Чуть
правее  зеленой  двери,  которая  вела  в   зал,   обнаружилась   довольно
неожиданная табличка, и Джонни несколько секунд молча изучал  ее:  СЕГОДНЯ
СДАЕМ НА ВОДИТЕЛЬСКИЕ ПРАВА. НЕ ЗАБУДЬТЕ  ДОКУМЕНТЫ.  Табличка  стояла  на
деревянной подставке.
     Он открыл дверь, почувствовал одуряющий жар,  исходивший  от  большой
печки, и увидел полицейского за столом. На  полицейском  была  расстегнута
лыжная куртка с капюшоном. Перед ним на  столе  валялись  бумаги,  тут  же
стоял прибор для проверки зрения.
     Полицейский поднял глаза на Джонни, и у того потянуло низ: живота.
     - Чем могу быть полезен, сэр?
     Джонни показал на фотоаппарат, висевший у него через плечо.
     - Да вот, думал осмотреться, - сказал он. - Я от журнала  "Янки".  Мы
делаем разворот об общественных зданиях в Мэне, Нью-Гэмпшире и Вермонте. С
фотографиями, сами понимаете.
     - Валяйте, - сказал полицейский. - Моя жена читает "Янки". А меня  от
него в сон клонит.
     Джонни улыбнулся.
     - Архитектура Новой Англии отличается известной... мрачностью.
     - Мрачностью, - повторил полицейский, глядя  на  Джонни  с  некоторым
сомнением, но тут же уткнулся в свои бумаги. - Следующий, пожалуйста.
     Какой-то молодой человек подошел  к  столу  и  протянул  полицейскому
экзаменационный лист. Тот взял его и сказал:
     - Смотрите, пожалуйста, в этот глазок и называйте  дорожные  знаки  и
сигналы, которые я вам буду показывать.
     Молодой человек прилип к  глазку.  Полицейский  положил  перед  собой
таблицу условных знаков.  Джонни  отошел  на  несколько  шагов  и  нацелил
объектив на трибуну, находившуюся в конце центрального прохода.
     - Знак "стоп", - говорил за его  спиной  молодой  человек.  -  А  это
разрешающий... это предупреждающий... нет правого поворота... левого...
     Он не ожидал увидеть здесь полицейского. Он даже не удосужился купить
пленку для фотоаппарата,  который  взял  для  отвода  глаз.  Но  отступать
поздно. Сегодня пятница, завтра, если не произойдет  ничего  неожиданного,
Стилсон будет здесь. Будет отвечать на вопросы и  выслушивать  предложения
добропорядочных граждан города Джэксона. С ним будет целая свита.  Два-три
помощника,  два-три  консультанта...  и  еще  несколько  молодых  людей  в
приличных костюмах или спортивных пиджаках - те,  кто  еще  недавно  носил
джинсы и гонял на  мотоциклах.  Грег  Стилсон  попрежнему  свято  верил  в
телохранителей. В Тримбулле они разгуливали с обрубками  бильярдных  киев.
Теперь у них, наверное, пистолеты.  Трудно  ли  члену  конгресса  добиться
разрешения вооружить свою охрану? Джонни полагал, что нетрудно. Оставалось
рассчитывать на удачу - что ж, он  постарается  использовать  любой  шанс.
Надо осмотреть помещение и решить, убрать ли Стилсона здесь  или  ждать  в
машине на автостоянке, с опущенным стеклом и винтовкой между колен.
     Слева висела доска объявлений, и Джонни  навел  на  нее  незаряженный
аппарат... господи, почему он не потратил еще  две  минуты,  чтобы  купить
пленку? Доска  пестрела  всякими  объявлениями:  продажа  консервированных
бобов, предстоящая школьная премьера, регистрация собак и, само собой, еще
кое-что о Греге. На стандартной карточке было написано,  что  председателю
городского управления Джэксона  требуется  стенографистка;  Джонни  сделал
вид, будто содержание карточки чрезвычайно его  заинтересовало,  а  в  это
время мысли завертелись с удвоенной скоростью.
     Конечно, если Джэксон отпадает или хотя  бы  окажется  под  вопросом,
можно предпринять новую попытку через неделю,  когда  то  же  самое  Ьудет
происходить в Апсоне. Или через две недели, в Тримбулле. Или никогда.
     Нет все должно решиться в эту неделю, точнее - завтра.
     Он "сфотографировал" большую печь в углу и взглянул наверх.  Там  был
балкон. Даже не балкон, а галерея с  перилами  по  пояс,  сработанными  из
широких, выкрашенных белой краской планок с  прорезями  в  виде  ромбов  и
завитушек. Что ж, за такими перилами вполне можно укрыться и  наблюдать  в
прорезь. А в нужный момент встать и...
     - Какая у вас камера?
     Джонни обернулся в полной уверенности, что это полицейский. Сейчас он
попросит  показать  ему  фотоаппарат...  незаряженный...   потом   захочет
посмотреть его удостоверение личности... а потом с ним  будут  говорить  в
другом месте.
     Но это был не полицейский. Это был молодой  человек,  который  только
что проходил тест на водительские нрава. Лет двадцати двух, длинноволосый,
с приятным открытым взглядом, в замшевом пиджаке и вытертых джинсах.
     - "Никон", - сказал Джонни.
     - Отличная штука. Фотокамеры  -  моя  страсть.  Давно  работаете  для
"Янки"?
     - Я... э-э... свободный  художник,  -  сказал  Джонни.  Иногда  делаю
кое-что для них, иногда для "Кантри джорнал", иногда для "Даун-ист".
     - А выше рангом? "Пипл" или "Лайф"?
     - Нет. Пока, во всяком случае.
     - Какую вы поставили диафрагму?
     ДИАФРАГМА! ЭТО ЧТО ЕЩЕ ЗА ШТУКОВИНА ТАКАЯ?
     Джонни пожал плечами.
     - Я, знаете, все больше на слух...
     - На глаз, что ли? - улыбнулся молодой человек.
     - Ну да, на глаз. СГИНЬ, БОГА РАДИ, СГИНЬ!
     - Я тоже мечтаю быть свободным художником, - сказал молодой человек и
ухмыльнулся.  -  Моя  голубая  мечта  -  снять  чтонибудь  этакое,   вроде
водружения флага на Иводзима.
     - Я слышал, там все было срепетировано, - заметил Джонни.
     - Возможно, возможно. Но это классика.  Или,  скажем,  первый  снимок
посадки НЛО, а? Здорово было бы. Кстати,  у  меня  тут  с  собой  портфель
фотографий. Вам кто заказывает работу в "Янки"?
     Джонни взмок.
     - Вообще-то они только сейчас ко  мне  обратились,  -  сказал  он.  -
Просто я...
     -  Мистер  Клоусон,  подойдите,  -  послышался   раздраженный   голос
полицейского. - Посмотрим вместе ваши ответы.
     - О, начальник зовет, - сказал Клоусон. - Я сейчас. - Он  поспешил  к
столу  экзаменатора,  и  Джонни  перевел  дух.  Надо  было  убираться,   и
немедленно.
     Он еще два-три раза "щелкнул", чтобы его уход не выглядел  совсем  уж
бегством, но едва ли видел что-либо в объектив. Затем он ушел.
     Клоусону, молодому человеку в замшевом пиджаке, было  не  до  Джонни.
Судя по всему, он не справился с  письменным  заданием  и  сейчас  яростно
доказывал что-то полицейскому, но тот лишь качал головой.
     Джонни ненадолго задержался в вестибюле. Налево был гардероб. Направо
- закрытая дверь. Он  повернул  ручку  -  дверь  была  не  заперта.  Узкая
лестница уходила наверх в темноту. Там, должно быть, служебные  помещения.
И галерея.

     Он снял номер в ночь на субботу в маленькой уютной гостинице "Джэксон
Хаус" на главной улице.  Гостиницу  основательно  переоборудовали,  и  это
стоило, надо думать, немалых денег, но  владельцы,  по-видимому,  считали,
что  она  себя  окупит  благодаря  новому  лыжному  курорту.  Увы,  курорт
прогорел, и  теперь  маленькая  уютная  гостиница  едва  сводила  концы  с
концами. В четыре часа утра Джонни вышел из номера с "дипломатом" в  левой
руке; ночной портье клевал носом над чашкой кофе.
     Джонни почти не спал, только после полуночи задремал  ненадолго.  Ему
приснился сон. 1970 год. Ярмарка. Они с  Сарой  стоят  перед  рулеткой,  и
вновь  то  ощущение  сумасшедшего,  безграничного  могущества.   И   запах
плавящейся резины.
     "А ну-ка, - раздался у него за спиной  тихий  голос.  -  Хотел  бы  я
посмотреть, как вздрючат этого типа". Он обернулся и увидел Фрэнка Долда в
черном прорезиненном плаще, с широченнымво  всю  шею,  от  уха  до  уха  -
разрезом вроде кровавого оскала,  с  жутковатым  блеском  в  остекленевших
глазах. Он испуганно отвернулся к рулетке, но теперь за  крупье  был  Грег
Стилсон  в  своей   желтой   каске,   лихо   сдвинутой   на   затылок,   с
многозначительной улыбочкой,  адресованной  Джонни.  "Эй-эй-эй,  -  пропел
Стилсон, и голос его  звучал  утробно,  гулко,  зловеще.  -  Ставьте  куда
хотите. Что скажешь, дружище? Играем по-крупному?"
     Джонни был не прочь сыграть по-крупному. Стилсон запустил рулетку,  и
вдруг внешнее поле стало на глазах зеленым. Каждая  цифра  превратилась  в
двойное зеро. Куда ни поставь - выигрывал хозяин.
     Он вздрогнул и проснулся. И до четырех сидел, тупо  глядя  в  темноту
сквозь заиндевелые стекла. Головная боль, терзавшая его с момента  приезда
в Джэксон, отпустила, он чувствовал слабость, но зато пришло  спокойствие.
Он сидел, сложив руки на коленях. Он не думал о Греге Стилсоне, он думал о
прошлом. Вспоминал, как мать заклеивала ему пластырем ссадину  на  колене;
как собака порвала сзади смешное летнее платье  бабушки  Нелли  и  как  он
хохотал, пока Вера не дала ему затрещину, оцарапав лоб обручальным кольцом
с камешком; как отец учил его наживлять крючок,  приговаривая:  ЧЕРВЯМ  НЕ
БОЛЬНО, ДЖОННИ... ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, МНЕ ТАК КАЖЕТСЯ. Он вспоминал, как отец
подарил ему, семилетнему, перочинный нож на  рождество  и  очень  серьезно
сказал: Я ТЕБЕ ДОВЕРЯЮ, ДЖОННИ. Все эти воспоминания нахлынули разом.
     ...Он шагнул в пробирающий до костей утренний холод,  и  его  ботинки
заскрипели по дорожке, проложенной в глубоком  снегу.  Изо  рта  вырывался
пар. Луна зашла, зато звезд на черном небе было пропасть сколько. Господни
сокровища, называла их Вера. Перед тобой, Джонни, господни сокровища.
     Он прошел несколько кварталов по главной улице и, остановившись перед
крошечной почтой, выудил письма из кармана пальто. Письма отцу, Саре, Сэму
Вейзаку, Баннерману. Зажав "дипломат" между ног, он открыл почтовый  ящик,
стоявший  перед  аккуратным  кирпичным  строеньицем,  и  после   недолгого
колебания бросил в щель письма. Он слышал, как они ударились о дно  -  без
сомнения, первое почтовое отправление города Джэксона, - и с  этим  звуком
возникло смутное чувство наступившей развязки. Письма отправлены, обратной
дороги нет.
     Он подхватил "дипломат" и двинулся дальше. Снег скрипел  под  ногами.
Большой термометр над входом в банк Гранитного штата показывал минус  три,
в воздухе были разлиты тишина и покой, какие бывают  только  в  такие  вот
морозные  утра  в  НьюГэмпшире.  Ничто  не  шелохнется.  Дорога  пустынна.
Ветровые стекла припаркованных автомашин незрячи из-за снежной  катаракты.
Темные окна, закрытые ставни. Все казалось Джонни каким-то зловещим и в то
же время святым. Он отогнал эту мысль. Не на святое дело шел он.
     Он пересек Джаспер-стрит, и перед ним  выросло  здание  общественного
центра, белое и изящное в своей строгости среди  сугробов  посверкивающего
снега.
     ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ, УМНИК, ЕСЛИ ДВЕРЬ ЗАПЕРТА?
     Ничего, найдет способ преодолеть этот  барьер.  Джонни  огляделся  по
сторонам - вокруг ни души. Да,  если  бы  сегодня  перед  жителями  города
держал речь президент, все было бы,  разумеется,  иначе.  Здание  было  бы
оцеплено  еще  с  вечера  и  охранялось  изнутри.  Но  ждали  всего   лишь
конгрессмена, одного из четырех сотен, невелика шишка.
     Джонни  поднялся  по  ступенькам  и  нажал  на   ручку.   Она   легко
повернулась. Джонни шагнул в холодный вестибюль и плотно прикрыл за  собой
дверь. Головная боль возвращалась, пульсируя в такт ровным  гулким  ударам
сердца. Он поставил "дипломат" на пол и стал массировать виски пальцами  в
перчатках.
     Вдруг раздался басовитый скрип. Дверь гардероба медленно  отворилась,
и что-то белое начало выпадать из тьмы прямо на него.
     Джонни едва ни вскрикнул. На мгновение ему показалось, что из  чулана
вываливается труп, как в фильме ужасов. Но это была всего лишь табличка  с
надписью: НЕ ЗАБУДЬТЕ ДОКУМЕНТЫ.
     Он положил табличку  на  место  и  направился  к  двери,  ведущей  на
лестницу.
     Сейчас она была заперта.
     Он нагнулся, чтобы получше  рассмотреть  замок  в  тусклом,  молочном
свете уличного  фонаря,  просачивавшемся  в  окно.  Это  был  обыкновенный
пружинный замок, и  Джонни  подумал,  что  его,  наверное,  можно  открыть
крючком от вешалки. Он принес вешалку из гардероба  и  просунул  крючок  в
зазор между дверью и косяком.  Он  подвел  к  замку  крюк  и  поводил  им.
Отчаянно стучало в висках.  Наконец  ему  удалось  прижать  язычок,  замок
щелкнул, и дверь открылась. Он взял "дипломат" и вошел,  держа  вешалку  в
руке. Закрыл за собой дверь и услышал,  как  замок  защелкнулся.  Он  стал
подниматься по узкой лестнице, которая под ним скрипела и стонала.
     Наверху обнаружился короткий коридор с дверями  по  обе  стороны.  Он
миновал ПРЕДСЕДАТЕЛЯ и ЧЛЕНОВ ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ, НАЛОГОВОГО ИНСПЕКТОРА
и МУЖСКОЙ ТУАЛЕТ, ПОПЕЧИТЕЛЯ БЕДНЫХ и ДАМСКИЙ ТУАЛЕТ.
     В конце коридора была дверь без таблички. Дверь была не заперта, и он
вышел на галерею; под ним лежал зал в диковинной сетке теней. Он  затворил
за собой дверь и вздрогнул, услышав, как прокатилось эхо в пустом зале. Он
взял вправо, затем влево: каждый его шаг отзывался таким гулким  эхом.  Он
прошел вдоль правой стены галереи, на высоте примерно двадцати пяти футов,
и остановился над печкой, как раз против сцены,  на  которую  часов  через
пять взойдет Стилсон.
     Он сел на  пол  по-турецки  и  перевел  дух.  Несколько  раз  глубоко
вздохнул,  чтобы  успокоить  головную  боль.  Печка  не  топилась,  и   он
чувствовал, как холод обволакивает  его,  пробирает  насквозь.  Предвестие
гробовых пелен.
     Когда немного отпустило, он нажал  на  замочки  "дипломата".  Двойной
щелчок отозвался эхом, как ранее отозвались шаги;  сейчас  это  напоминало
звук взводимых курков.
     ПРАВОСУДИЕ ПО-АМЕРИКАНСКИ, подумал он  ни  с  того  ни  с  сего.  Так
говорил  прокурор,  когда  присяжные  признали  виновной  Клодину   Лонге,
застрелившую своего любовника. ТЕПЕРЬ ОНА ПОНЯЛА,  ЧТО  ЗНАЧИТ  ПРАВОСУДИЕ
ПО-АМЕРИКАНСКИ.
     Джонни заглянул в "дипломат" и в  растерянности  заморгал  -  у  него
стало двоиться в глазах. Затем это прошло. И  вдруг  перед  его  мысленным
взором возникла картина. Картина очень далекого прошлого; похоже на старую
фотографию, сделанную сепией. На галерее толпятся мужчины,  курят  сигары,
рассказывают анекдоты в ожидании начала собрания. Какой это  год?  1920-й?
1902-й? Во всем этом было что-то жутковатое, и ему стало не по себе.  Один
из  мужчин  говорит  о  ценах  на  виски  и  ковыряет  в  носу  серебряной
зубочисткой,
     (А ДВА ГОДА НАЗАД ОН ОТРАВИЛ СВОЮ ЖЕНУ)
     Джонни поежился. Картина, впрочем, не стоит особого внимания. Мужчина
давно уже мертв.
     Из "дипломата" поблескивал ствол винтовки.
     НА ВОЙНЕ ЗА ЭТО ПРЕДСТАВЛЯЮТ К НАГРАДЕ, пронеслось в голове. Он начал
собирать винтовку. Каждому щелчку  вторило  эхо,  коротко  и  внушительно,
напоминая все тот же звук взводимого курка.
     Он зарядил "ремингтон" пятью патронами.
     Положил винтовку на колени.
     И стал ждать.

     Медленно  рассветало.  Джонни  ненадолго  забылся,  но  было  слишком
холодно,  чтобы  заснуть  по-настоящему.  Он   видел   какието   короткие,
обрывистые сны.
     Окончательно он очнулся, когда часы показывали начало восьмого. Дверь
внизу с шумом отворилась, и он чуть было не вскрикнул: КТО ТАМ?
     Это  был  сторож.  Джонни  приник  глазом  к  ромбовидной  прорези  в
балюстраде и видел крупного мужчину в  бушлате.  Он  шея  по  центральному
проходу с вязанкой дров, мурлыча "Долину Красной реки". С грохотом вывалив
дрова в деревянный ящик, он исчез из поля зрения.  Секундой  позже  Джонни
услышал высокий дребезжащий звук открываемой печной заслонки.
     Вдруг Джонни подумал о том, что при  каждом  выдохе  из  рта  у  него
вырываются  облачка  пара.  А  если  сторож  подымет  голову?  Заметит  он
что-нибудь?
     Он попробовал задержать дыхание, но от этого усилилась головная боль,
и опять все стало раздваиваться перед глазами.
     Донесся хруст сминаемой бумаги, чиркнула  спичка.  В  стылом  воздухе
слабо запахло серой. Сторож продолжал мурлыкать "Долину  Красной  реки"  и
вдруг запел, громко и фальшиво: "Ты долину навек покидаешь...  не  забудем
улыбку твою-ууу-уу..."
     Послышался другой звук - потрескивание. Занялся огонь.
     - Сейчас мы тебя, гад ползучий, - сказал сторож под самой галереей, и
печная дверца захлопнулась. Джонни, точно кляпом, зажал рот обеими руками,
чтобы не сыграть шутку, которая окажется для него последней. Он  явственно
представил: вот он встает во весь рост на  галерее,  тощий  и  белый,  как
всякое  уважающее  себя  привидение,  раскидывает  руки,  словно   крылья,
выставив пальцы-когти, и говорит замогильным голосом: "Это мы сейчас тебя,
гад ползучий!"
     Джонни подавил смешок. Голову распирало, она была  словно  гигантский
помидор, заполненный  горячей,  пульсирующей  кровью.  Перед  глазами  все
плясало  и  расплывалось.  Неудержимо   потянуло   бежать   от   человека,
ковыряющего в носу серебряной зубочисткой, но  он  боялся  пошевельнуться.
Господи, а если захочется чихнуть?
     Внезапно чудовищный пронзительный вой пронесся по залу, впился ему  в
уши тонкими иглами, потом полез вверх,  вибрируя  и  отдаваясь  в  голове.
Сейчас он закричит...
     Вой оборвался.
     - Вот гад, - укоризненно сказал сторож.
     Джонни глянул в прорезь и увидел, что сторож стоит на сцене и  вертит
микрофон. Шнур  от  микрофона  змеей  тянулся  к  небольшому  портативному
усилителю. Сторож сошел по ступенькам со сцены, перенес усилитель подальше
от микрофона и покрутил ручки на верхней панели. Вернувшись на  сцену,  он
еще раз включил микрофон. Тот снова зафонил, но уже  слабее,  и  понемногу
затих. Джонни прижал ладони ко лбу и начал его массировать.
     Сторож постучал пальцем по микрофону, и пустое помещение  наполнилось
звуками. Словно кто-то забарабанил по крышке гроба.  И  тот  же  фальшивый
голос, усиленный до чудовищного  рева,  обрушился  на  голову  Джонни:  ТЫ
ДОЛИ-И-И-НУУУ НАВЕК ПОКИДАЕШЬ..."
     ПРЕКРАТИ, хотелось закричать Джонни. УМОЛЯЮ, ПРЕКРАТИ, Я СХОЖУ С УМА,
ПРЕКРАТИ ЖЕ, СЛЫШИШЬ?
     Пение завершил громоподобный щелчок, и сторож  сказал  своим  обычным
голосом: "Вот так мы тебя, гад".
     Он опять исчез из поля зрения Джонни. Послышался треск -  разорвалась
бумага, сухой щелчок - лопнул шпагат. И вот сторож снова появился  в  поле
зрения, насвистывая, с целой кипой буклетов в руках. Он начал раскладывать
их через небольшие промежутки на скамьях.
     Покончив с этим, сторож застегнул бушлат и покинул зал.  Дверь  гулко
хлопнула за ним. Джонни посмотрел на часы. Семь сорок пять. Зал  понемногу
прогревался. Он сидел и ждал. Голова по-прежнему разламывалась, но, как ни
странно, переносить боль было теперь куда легче. Ничего,  подумал  Джонни,
недолго ей мучить меня.

     Ровно в девять дверь распахнулась, и он мгновенно вышел из полудремы.
Пальцы непроизвольно стиснули  винтовку,  потом  разжались.  Он  приник  к
ромбовидному глазку. Появились четверо. Среди них сторож в своем бушлате с
поднятым воротником. Остальные трое в растегнутых пальто. Сердце у  Джонни
учащенно забилось. Один из прибывших был Санни Эллиман  -  волосы  коротко
подстрижены, и прическа модная, но в зеленых глазах все тот же блеск.
     - Готово? - спросил он.
     - Можете проверить, - ответил сторож.
     - Не обижайся, папаша, - сказал второй. Они  направились  к  передним
рядам. Один из  них,  судя  по  щелчкам,  включил  и  выключил  усилитель,
проверяя его.
     - Можно подумать, что прямо императора встречаем, - проворчал сторож.
     - Вот именно, - ввернул третий, чей голос показался Джонни  знакомым,
наверное, слышал его на митинге в том же Тримбулле. - В твои годы, папаша,
пора бы понимать такие простые вещи.
     - Наверху проверил? - спросил Эллиман сторожа. Джонни похолодел.
     - Дверь на лестницу заперта, - ответил сторож. -  Как  обычно.  Я  ее
подергал.
     Джонни мысленно поблагодарил дверной замок.
     - Должен был посмотреть, - сказал  Эллиман.  Сторож  даже  крякнул  в
сердцах.
     - Да что вы в самом деле, - сказал он. - Кого боитесь-то? Привидения?
     - Ладно тебе, Санни, - опять вступил тот, чей голос показался  Джонни
знакомым. - Нет там никого.  Если  рванем  в  кафе  на  углу,  еще  успеем
глотнуть кофе.
     - Разве это кофе, - сказал Санни. - Бурда, а не  кофе.  Ну-ка,  Мучи,
сбегай наверх и глянь, все ли там тихо. Порядок есть порядок.
     Джонни облизал губы и крепче сжал винтовку.  Он  окинул  взглядом  из
конца в конец галерею. Справа она упиралась в глухую стену, слева  уходила
к служебным помещениям. Туда кинуться или сюда - невелика  разница.  Стоит
ему пошевелиться, и они услышат. Пустой зал  -  тот  же  усилитель.  Он  в
ловушке.
     Внизу послышались шаги. Открылась  и  закрылась  дверь  на  лестницу.
Джонни ждал, оцепеневший и беспомощный. Прямо  под  ним  разговаривали  те
двое и сторож, но он не понимал ни слова. Джонни повернул голову медленно,
как робот; он  уставился  в  дальний  конец  галереи,  ожидая,  когда  там
появится  тот,  кого  Санни  Эллиман  назвал  Мучи.  Скучающее  лицо  Мучи
мгновенно перекосит от неожиданности, и он заорет: ЭЙ, САННИ, ТУТ КАКОЙ-ТО
ТИП!
     Он слышал приглушенные шаги Мучи, поднимавшегося  по  лестнице.  Надо
что-то придумать, что угодно. Заклинило. Сейчас его обнаружат, вот-вот,  и
как быть - неизвестно. Что бы он ни сделал, все полетит к чертям.
     Открывались и закрывались двери, с каждым разом все явственно.  Капля
пота упала со лба  Джонни  и  оставила  темное  пятнышко  на  джинсах.  Он
вспомнил каждую из дверей, мимо которых  проходил.  Мучи  уже  заглянул  к
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ, и к ЧЛЕНАМ ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ, и к НАЛОГОВОМУ ИНСПЕКТОРУ.
Вот он  открывает  дверь  МУЖСКОГО  ТУАЛЕТА,  вот  заглядывает  в  кабинет
ПОПЕЧИТЕЛЯ БЕДНЫХ, а сейчас в ДАМСКИЙ ТУАЛЕТ.  Следующая  дверь  ведет  на
галерею.
     Дверь открылась.
     Мучи сделал два шага к балюстраде.
     - Ну что, Санни? Доволен?
     - Как там? Все тихо?
     - Ага, как в гробу у тещи, - откликнулся Мучи, и внизу загоготали.
     - Тогда спускайся и пошли кофейку попьем, - сказал третий.
     Невероятно, но пронесло. Захлопнулась дверь. Послышались  удаляющиеся
шаги - сначала в коридоре, затем на лестнице.
     Джонни обмяк, у него поплыло перед  глазами,  на  мгновение  предметы
слились в сплошное серое пятно. Стук входной двери,  означавший,  что  они
ушли, вернул его к действительности.
     - Вот стервецы, - сказал внизу привратник свое  веское  слово.  После
чего тоже ушел, и следующие минут двадцать Джонни провел в одиночестве.

     Около половины десятого зал  постепенно  начал  заполняться.  Сначала
вошли три дамы - пожилые, в  черных  вечерних  платьях;  они  трещали  как
сороки. Дамы выбрали места поближе к печке, где он их почти  не  видел,  и
взяли  с  сидений  глянцевитые  буклеты,  состоявшие,  похоже,  из   одних
фотографий Грега Стилсона.
     - Я его просто обожаю, - сказал одна. - Я уже три раза брала  у  него
автограф и сегодня возьму.
     Больше  о  Греге  Стилсоне  речи  не  было.  Дамы  переключились   на
предстоящую воскресную службу в методистской церкви.
     Джонни, сидевший над печкой, из сосульки превратился  в  размягченный
воск. Во время затишья между  уходом  стилсоновской  охраны  и  появлением
первых жителей города Джэксона он сбросил не только куртку, но и  рубашку.
Он то и дело вытирал платком пот. Опять начал дергаться больной глаз,  все
виделось сквозь красноватую пелену.
     Входная дверь отворилась, послышался дробный стук оббиваемой обуви, а
затем четверо мужчин в клетчатых пиджаках прошли через весь зал и  уселись
в первом ряду. Один из них тут же начал рассказывать французский анекдот.
     Появилась молодая женщина лет двадцати  трех  с  сынишкой  в  голубом
спортивном комбинезоне с ярко-желтой отделкой. Мальчику на вид  было  года
четыре. Он сразу же спросил, можно ли ему поговорить в микрофон.
     - Нельзя, малыш, - сказала женщина, и они сели позади мужчин. Мальчик
заколотил ногами по передней скамье, и один из мужчин полуобернулся.
     - Перестань, - сказала женщина.
     Без четверти десять. Дверь  беспрерывно  открывалась  и  закрывалась,
впуская самых разных людей - мужчин и  женщин,  стариков  и  молодых.  Зал
гудел, воздух был пронизан ожиданием. Они пришли сюда  не  за  тем,  чтобы
забрасывать вопросами законного представителя  в  конгрессе;  они  жаждали
увидеть, наконец, в своем городишке настоящую звезду. Джонни знал, что  на
такие  встречи  с  "нашими  кандидатами"  и  "нашими  когрессменами",  как
правило, никто не приходил, за исключением  горстки  фанатиков.  Во  время
избирательной кампании 1976 года дебаты в штате Мэн между Биллом Коэном  и
его  противником  Лейтоном  Куни  собрали,  не  считая  репортеров,  всего
двадцать  шесть  человек.  Все   эти   тоскливые   мероприятия   неизменно
проводились с  большой  помпой,  чтоб  было  чем  козырнуть  на  очередных
выборах, а ведь для любой такой встречи хватило бы места и в кладовке.
     Но здесь к десяти часам зал был набит, и еще человек тридцать  стояли
сзади. Всякий раз, когда дверь открывалась, Джонни крепче сжимал винтовку.
Он до сих пор не был уверен, что сумеет осуществить  задуманное,  хотя  на
карту поставлено все.
     Десять ноль пять.  Десять  десять.  Джонни  с  невольным  облегчением
подумал, что Стилсон где-то задержался, а может, и вовсе не приедет.
     Но вот дверь распахнулась, и раздался зычный голос:
     - Эй! Ну как поживает  город  Джэксон,  штат  Нью-Гэмпшир?  По  рядам
пробежала волна оживления. Кто-то завопил:
     - Грег! Как жизнь?
     - Лучше некуда, - отозвался Стилсон. - Ты-то как, шельма?
     Всплеск аплодисментов сменился одобрительным гулом.
     - Эй, будет вам, - крикнул Грег, перекрывая гул.
     Он быстро шел к сцене, пожимая на ходу руки.
     Джонни наблюдал за ним в прорезь балюстрады. На Стилсоне было тяжелое
пальто из невыделанной кожи с  овчинным  воротником,  а  вместо  привычной
каски - вязанная лыжная шапочка с ярко-красной кисточкой. В конце  прохода
он остановился и помахал репортерам. Засверкали блицы,  и  снова  грохнули
аплодисменты, да такие, что задрожали перекрытия...
     И Джонни Смит понял: сейчас или никогда.
     Ему вдруг вспомнилось с ужасающей ясностью все, что он узнал о  Греге
Стилсоне тогда, в  Тримбулле.  В  его  истерзанном  мозгу  раздался  тупой
деревянный звук - словно произошло какое-то чудовищное столкновение.  Быть
может,  так  возвещает  о  себе  сама  судьба.  Проще  всего  отложить  до
следующего раза, и пусть себе  Стилсон  говорит  и  говорит.  Проще  всего
позволить ему уйти, а самому сидеть,  обхватив  голову  руками,  и  ждать,
когда рассосется толпа, когда вернется  сторож,  чтобы  снять  динамики  и
вымести мусор, и, пока все это происходит,  уговаривать  себя,  что  через
неделю будет другой город.
     Час пробил - судьба каждого человека на Земле зависела от  того,  что
произойдет в этом захолустье.
     Глухой стук в голове... как будто столкнулись полюса судьбы.
     Стилсон поднимался по ступенькам к трибуне. Он был весь на виду. Трое
в растегнутых пальто стояли у сцены, прислонившись к стене.
     Джонни встал.

     Все происходило словно в замедленной съемке.
     Ноги свело судорогой  от  долгого  сидения.  Суставы  затрещали,  как
отсыревшая петарда. Время, казалось, застыло, аплодисменты  гремели,  хотя
уже поворачивались головы, и вытягивались шеи, и кто-то вскрикнул,  потому
что на галерее стоял человек, и в руках у него была винтовка, и все  много
раз видели  это  на  экране  телевизора  и  сейчас  узнавали  классическую
ситуацию. Она по-своему была такой  же  неотъемлемой  частью  американской
жизни, как удивительный мир Диснея. Здесь  политический  деятель,  а  там,
наверху, человек, вооруженный винтовкой.
     Грег Стилсон задрал голову,  на  толстой  шее  обозначились  складки.
Подпрыгнула красная кисточка.
     Джонни вскинул винтовку. Приклад начал было гулять, но потом уткнулся
в выемку плечевого сустава. Вдруг вспомнилось, как он мальчишкой  пошел  с
отцом на  охоту.  Они  бродили  в  поисках  дичи;  наконец  Джонни  увидел
куропатку, увидел и - не смог нажать на спуск: рука задрожала. То была его
постыдная тайна, и он никогда и никому об этом не рассказывал.
     Еще  вскрик.  Пожилая  дама  зажала  рот  рукой;   Джонни   разглядел
искуственные  ягодки  на  широких  полях   ее   черной   шляпы.   К   нему
поворачивались лица - большие белые зеро. Разинутые рты - маленькие черные
зеро. Малыш в спортивном комбинезончике показывал на  него  пальцем.  Мать
пыталась заслонить сына. Внезапно Стилсон оказался точно на линии прицела,
и  Джонни  сообразил  сбросить  предохранитель.  У  противоположной  стены
мужчины в расстегнутых пальто что-то вытаскивали из внутренних карманов, и
Санни Эллиман, сверкая зелеными глазами, кричал: ЛОЖИСЬ! ГРЕГ, ЛОЖИСЬ!
     Но Стилсон все смотрел на галерею, второй раз их  взгляды  сошлись  -
они понимали друг друга без слов, и когда Джонни  спустил  курок,  Стилсон
успел лишь пригнуться. Грохот выстрела прокатился по залу,  пулей  срезало
краешек сцены, обнажилось светлое дерево. Полетели щепки. Одна  угодила  в
микрофон - опять раздался чудовищный вой и  неожиданно  перешел  в  низкое
гортанное гудение.
     Джонни дослал патрон и опять нажал на спуск. Вторая пуля  продырявила
пыльный ковер, покрывавший помост.
     Толпа заметалась, как обезумевшее стадо. Люди бросились в центральный
проход. Стоявшие у дверей сразу выскочили из зала, остальные с  криками  и
проклятиями пытались пробиться наружу.
     С другого конца зала тоже раздались сухие  щелчки  выстрелов,  перила
перед носом у Джонни разнесло в щепы. Секундой позже что-то  взвизгнуло  у
самого уха. Затем невидимый палец чиркнул по  воротнику  рубашки.  Трое  у
дальней стены стреляли из пистолетов. Джонни,  возвышавшийся  на  галерее,
представлял собой отличную мишень - впрочем, подумалось  Джонни,  вряд  ли
они колебались бы, будь он в окружении ни в чем не повинных людей.
     Пожилая дама, из тех трех, вцепилась в Мучи. Она всхлипывала,  давясь
каким-то вопросом. Он отшвырнул ее и зажал пистолет обеими руками. В  зале
запахло пороховым дымом. Прошло  около  двадцати  секунд  с  момента,  как
Джонни встал.
     - ЛОЖИСЬ! ЛОЖИСЬ, ГРЕГ!
     Стилсон стоял, пригнувшись, на  краю  помоста  и  исподлобья  смотрел
наверх. Джонни прицелился, на мгновение Стилсон оказался у него на  мушке.
Но тут его шею зацепило, он отшатнулся, и его собственная пуля, уйдя резко
вверх, попала в окно напротив. Звонким дождем посыпались  осколки  стекла.
Снизу донесся визг. Плечо и грудь Джонни заливала кровь.
     ДА, КЛАССНО ТЫ ЕГО  УБИВАЕШЬ,  пронзила  отчаянная  мысль.  Он  снова
метнулся к перилам,  дослал  патрон,  вскинул  к  плечу.  Наконец  Стилсон
стряхнул оцепенение и рванулся по  ступенькам  в  зал,  бросив  взгляд  на
Джонни.
     Еще одна пуля просвистела  у  виска.  ВЕСЬ  В  КРОВИ,  КАК  ЗАКОЛОТАЯ
СВИНЬЯ, мелькнуло в голове. ДАВАЙ ЖЕ КОНЧАЙ ЭТО ДЕЛО.
     Пробку в дверях выбило - люди  повалили  наружу.  Из  дула  пистолета
вырвался дымок, и тот же  невидимый  палец,  что  оцарапал  шею,  полоснул
теперь по щеке. Наплевать. На все  наплевать,  кроме  Стилсона.  Он  снова
прицелился.
     НУ, ХОТЬ НА ЭТОТ РАЗ.
     Стилсон  двигался  с  удивительной  для  его  комплекции   быстротой.
Темноволосая молодая женщина,  которую  заприметил  Джонни,  была  в  этот
момент на полпути к  выходу;  загораживая  плачущего  малыша,  она  крепко
прижимала его к  груди.  То,  что  в  следующую  секунду  сделал  Стилсон,
ошеломило Джонни - он едва не уронил винтовку. Стилсон вырвал мальчика  из
рук матери и, держа его перед собой, повернулся к галерее. Теперь  уже  на
мушке был не Грег Стилсон, а маленькая извивающаяся фигурка в
     (ДЫМКА  ГОЛУБАЯ  ДЫМКА  ЖЕЛТЫЕ  ПОЛОСЫ   ТИГРИНЫЕ   ПОЛОСЫ)   голубом
спортивном комбинезоне с ярко-желтыми трубчатыми полосами.
     У Джонни от изумления открылся рот.  Да,  перед  ним  Стилсон.  Тигр.
ТОЛЬКО СЕЙЧАС ЕГО ЗАВОЛОКЛА ДЫМКА.
     ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? - крикнул Джонни, но с губ его не слетело ни звука.
     Пронзительно закричала мать -  где-то  Джонни  уже  слышал  все  это.
ТОММИ! ОТДАЙ МНЕ ЕГО! ТОММИ! ОТДАЙ МНЕ ЕГО, НЕГОДЯЙ!
     Голова у Джонни угрожающе раздулась, вот-вот  лопнет.  Краски  начали
меркнуть. Единственное цветовое пятно осталось в прорези прицела, а прицел
упирался в грудь голубому комбинезону.
     ДАВАЙ ЖЕ, РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО, НЕ ТО ОН УЙДЕТ...
     И тут - возможно,  у  него  просто  помутилось  в  глазах  -  голубой
комбинезон начал растекаться, уходить за красноватую пелену, застилать ему
глаза, а желтые полосы вытянулись, расползлись, поглотили все вокруг.
     (ЗА ДЫМКОЙ, ДА, ОН ЗА ДЫМКОЙ, НО ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? ЗНАЧИТ ЛИ ЭТО, ЧТО У
МЕНЯ РУКИ РАЗВЯЗАНЫ ИЛИ ЧТО ОН ВНЕ ДОСЯГАЕМОСТИ? ЧТО ВСЕ ЭТО)
     Где-то внизу вспыхнул  огонь  и  тут  же  погас.  БЛИЦ,  мелькнуло  в
затуманенном мозгу Джонни.
     Стилсон, оттолкнув женщину, пятился к двери, в его сузившихся  глазах
был только холодный расчет. Он крепко держал извивающегося  мальчугана  за
шею и ноги.
     НЕ МОГУ. О БОЖЕ ПРАВЫЙ, ПРОСТИ МЕНЯ, НО Я НЕ МОГУ.
     Еще две пули достали его - одна, попав в грудь,  отбросила  к  стене,
откуда его, как пружиной, отшвырнуло обратно, другая вошла слева под ребра
и развернула боком к балюстраде. Он смутно осознал, что выронил винтовку -
та ударилась об пол галереи и разрядилась в стену.  Ломая  перила,  Джонни
полетел вниз. Зал дважды перевернулся перед его  глазами,  потом  раздался
оглушительный треск: он  рухнул  на  скамейки,  сломав  при  этом  ноги  и
позвоночник.
     Джонни хотелось закричать, но изо рта ударил фонтан крови.  Он  лежал
среди обломков, в в  голове  проносилось:  КОНЧЕНО.  Я  ВСЕ  ЗАПОРОЛ.  ВСЕ
НАСМАРКУ.
     Его грубо схватили чьи-то руки и перевернули. Над ним стояли Эллиман,
Мучи и тот, третий. Перевернул его Эллиман.
     Подошедший Стилсон оттолкнул Мучи в сторону.
     - Брось его, - сказал  он  резко.  -  Где  сукин  сын,  который  меня
щелкнул? Разбейте аппарат.
     Мучи и  тот,  третий,  исчезли.  Где-то  рядом  темноволосая  женщина
причитала: ...ЗА МАЛЫШОМ ПРЯТАЛСЯ, ЗА МАЛЫШОМ, Я ВСЕМ РАССКАЖУ...
     - Заткни ей рот, Санди, - сказал Сгилсон.
     - Сделаем, - сказал Санди и отошел.
     Стилсон стал на колени и навис над Джонни.
     - Мы знакомы, приятель? Только не ври. Ты все равно не жилец.
     - Знакомы, - прошептал Джонни.
     - Тримбулл?
     Джонни едва заметно кивнул.
     Стилсон рывком встал, и тогда Джонни из  последних  сил  потянулся  и
схватил его за щиколотку. Это длилось секунду. Стилсон легко высвободился.
Но и секунды оказалось достаточно.
     ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ.
     К нему приближались люди - он не видел лиц, только ноги. Но  это  уже
не имело никакого значения. ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ.
     Из глаз потекли слезы. Прикоснувшись к Стилсону, он  ощутил  на  этот
раз пустоту. Как если бы  коснулся  отработанного  аккумулятора.  Упавшего
дерева. Обезлюдевшего дома. Голых книжных полок. Бутылки  из-под  вина,  в
которую только свечи вставлять.
     Все  меркнет,  отдаляется.  Обступившие  его  ноги  теряют   контуры,
расплываются. Он слышал возбужденные голоса, но уже  не  различал  слов  -
лишь звуки. Угасая, они сливались в одну нежную высокую ноту.
     Он  скосил  глаза  и  увидел  коридор,  из  которого  вышел  когда-то
давным-давно. Вышел из плаценты на яркий свет. Тогда еще жива была мать, и
отец стоял рядом и звал его, пока Джонни к ним не прорвался. Сейчас пришло
время вернуться - только и всего. Значит, надо вернуться.
     Я СВОЕГО ДОБИЛСЯ. КАКИМ-ТО  ОБРАЗОМ  ДОБИЛСЯ.  НЕ  ПОНИМАЮ,  КАК,  НО
ДОБИЛСЯ.
     Течение  уносило  его  в  сторону  этого  коридора  с  хромированными
стенами, и он не знал,  есть  что-нибудь  в  конце  коридора  или  нет,  -
неважно, время даст ответ.  Угасла  нежная  нота.  Померк  свет,  сделался
туманным. Но он еще был он - мыслящее существо, Джонни Смит.
     ВОЙДИ В КОРИДОР, думал он. НУ ЖЕ.
     Он думал о том, что, оказавшись в коридоре, он сможет идти.




Часть третья. ВЕСТИ ИЗ МЕРТВОЙ ЗОНЫ


                                                     Портсмут, Нью-Гэмпшир
                                                         23 января 1979 г.
     ДОРОГОЙ ПАПА,
     ЭТО ПИСЬМО ПОТРЕБУЕТ ВСЕХ МОИХ СИЛ, ТАК ЧТО ПОСТАРАЮСЬ БЫТЬ  КРАТКИМ.
КОГДА ТЫ ЕГО ПОЛУЧИШЬ, МЕНЯ СКОРЕЕ  ВСЕГО  НЕ  БУДЕТ  В  ЖИВЫХ.  ПРОИЗОШЛО
УЖАСНОЕ, И Я ДУМАЮ, ВСЕ НАЧАЛОСЬ ЗАДОЛГО ДО АВТОКАТАСТРОФЫ И  КОМЫ.  ТЫ  В
КУРСЕ МОЕЙ ЭКСТРАСЕНСОРНОЙ ЭПОПЕИ И, ВОЗМОЖНО, ПОМНИШЬ, КАК  МАМА  КЛЯЛАСЬ
ПЕРЕД СМЕРТЬЮ, ЧТО ЭТО ДЕЛО РУК ГОСПОДНИХ, ЧТО ГОСПОДЬ  ВОЗЛОЖИЛ  НА  МЕНЯ
НЕКУЮ МИССИЮ. ОНА ПРОСИЛА МЕНЯ НЕ БЕЖАТЬ ОТ ЭТОЙ МИССИИ, И Я ПООБЕЩАЛ - НЕ
СТОЛЬКО ВСЕРЬЕЗ, СКОЛЬКО ЖЕЛАЯ  ЕЕ  УСПОКОИТЬ.  СМЕШНО  СКАЗАТЬ,  НО  ОНА,
ПОХОЖЕ, БЫЛА ПО-СВОЕМУ ПРАВА. Я ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕ ОЧЕНЬ-ТО ВЕРЮ В БОГА КАК  В
РЕАЛЬНОЕ СУЩЕСТВО, КОТОРОЕ ВСЕ РЕШАЕТ ЗА НАС И ДАЕТ  НАМ  ЗАДАНИЯ,  СЛОВНО
БОЙСКАУТАМ, ЗАРАБАТЫВАЮЩИМ ПОЧЕТНЫЕ ЗНАКИ В ВЕЛИКОМ ПОХОДЕ  ПОД  НАЗВАНИЕМ
ЖИЗНЬ. ОДНАКО Я НЕ ВЕРЮ И В ТО, ЧТО  ПРОИСШЕДШЕЕ  СО  МНОЙ  -  ВСЕГО  ЛИШЬ
СЛЕПОЙ СЛУЧАЙ.
     ЛЕТОМ 1976 ГОДА, ПАПА, Я ОТПРАВИЛСЯ НА ПРЕДВЫБОРНОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ГРЕГА
СТИЛСОНА В ТРИМБУЛЛЕ, ВХОДЯЩЕМ В ТРЕТИЙ ИЗБИРАТЕЛЬНЫЙ ОКРУГ  НЬЮ-ГЭМПШИРА.
ЕСЛИ ПОМНИШЬ, ОН ТОГДА  ВПЕРВЫЕ  ВЫСТАВИЛ  СВОЮ  КАНДИДАТУРУ.  ПО  ПУТИ  К
ТРИБУНЕ ОН ПОЖАЛ МНОЖЕСТВО РУК, В ТОМ ЧИСЛЕ И МОЮ. В ДАЛЬНЕЙШЕЕ ТЕБЕ БУДЕТ
ТРУДНОВАТО ПОВЕРИТЬ, ХОТЯ ТЫ ИМЕЛ ВОЗМОЖНОСТЬ УБЕДИТЬСЯ В  МОЕМ  ДАРЕ.  ТО
БЫЛО ОДНО ИЗ МОИХ "ОЗАРЕНИЙ", НО УЖЕ НЕ ПРОСТО  ОЗАРЕНИЕ,  ПАПА,  ТО  БЫЛО
ВИДЕНИЕ, В БИБЛЕЙСКОМ СМЫСЛЕ СЛОВА, ИЛИ ЧТО-ТО ВРОДЕ.  УДИВИТЕЛЬНОЕ  ДЕЛО,
ОНО БЫЛО  НЕ  СТОЛЬ  ОТЧЕТЛИВЫМ,  КАК  НЕКОТОРЫЕ  ПРЕДЫДУЩИЕ  "ПРОЗРЕНИЯ",
ВПЕРВЫЕ ВСЕ ЗАТЯГИВАЛ СТРАННЫЙ ГОЛУБОВАТЫЙ ФЛЕР, НО НЕОБЫКНОВЕННО СИЛЬНЫМ.
Я УВИДЕЛ ГРЕГА СТИЛСОНА ПРЕЗИДЕНТОМ  СОЕДИНЕННЫХ  ШТАТОВ.  В  КАКОМ  ГОДУ,
СКАЗАТЬ ЗАТРУДНЯЮСЬ, ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ОН ИЗРЯДНО  ОБЛЫСЕЛ.  ПОЖАЛУЙ,  ЛЕТ
ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, ОТ СИЛЫ ВОСЕМНАДЦАТЬ. МОЙ ДАР, КАК ТЫ ЗНАЕШЬ,  СОСТОИТ
В ТОМ, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ, А НЕ ИСТОЛКОВЫВАТЬ, А  ТОГДА  КАРТИНУ  ЗАСТИЛАЛА  ЭТА
СТРАННАЯ ГОЛУБАЯ ДЫМКА, ОДНАКО Я РАЗГЛЯДЕЛ ДОСТАТОЧНО. ЕСЛИ СТИЛСОН СТАНЕТ
ПРЕЗИДЕНТОМ, МЕЖДУНАРОДНАЯ СИТУАЦИЯ ЕЩЕ БОЛЕЕ УХУДШИТСЯ, А ОНА И БЕЗ  ТОГО
СКВЕРНАЯ. ЕСЛИ СТИЛСОН СТАНЕТ ПРЕЗИДЕНТОМ,  ОН  В  КОНЦЕ  КОНЦОВ  РАЗВЯЖЕТ
ЯДЕРНУЮ ВОЙНУ. ДУМАЮ, ПЕРВОЙ ВСПЫХНЕТ ЮЖНАЯ АФРИКА. И ЕЩЕ Я ДУМАЮ,  ЧТО  В
ЭТОЙ КОРОТКОЙ КРОВОПРОЛИТНОЙ ВОЙНЕ ДЕЛО НЕ ОГРАНИЧИТСЯ РАКЕТНОЙ ПИКИРОВКОЙ
МЕЖДУ ДВУМЯ-ТРЕМЯ ДЕРЖАВАМИ - ВОВЛЕЧЕНО БУДЕТ СТРАН  ДВАДЦАТЬ,  НЕ  СЧИТАЯ
ТЕРРОРИСТИЧЕСКИХ ГРУПП.
     ПАПА, Я ПОНИМАЮ, ЭТО ПОХОЖЕ НА БРЕД. МНЕ САМОМУ ЭТО  КАЖЕТСЯ  БРЕДОМ.
ОДНАКО У МЕНЯ НЕТ НИ МАЛЕЙШИХ СОМНЕНИЙ - КАК НИ КРУТИ,  УГРОЗА  СТРАШНА  И
НЕОТВРАТИМА.
     НИ ТЫ, НИ КТО ДРУГОЙ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО Я СБЕЖАЛ ОТ  ЧАТСВОРТОВ  ВОВСЕ  НЕ
ИЗ-ЗА ПОЖАРА В РЕСТОРАНЕ. НАВЕРНО, Я БЕЖАЛ ОТ ГРЕГА СТИЛСОНА  И  ОТ  СВОЕЙ
МИССИИ. КАК ИЛИЯ, УКРЫВШИЙСЯ В ПЕЩЕРЕ,  ИЛИ  ИОНА,  ОКАЗАВШИЙСЯ  ВО  ЧРЕВЕ
КИТА. ПОНИМАЕШЬ, Я ДУМАЛ: ПОЖИВЕМ - УВИДИМ. ПОЖИВЕМ И УВИДИМ, ПОЯВЯТСЯ  ЛИ
РЕАЛЬНЫЕ ПРИМЕТЫ ЭТОЙ ЧУДОВИЩНОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ. ВЕРОЯТНО, Я БЫ И ПО СЕЙ ДЕНЬ
ЖДАЛ, ЕСЛИ БЫ ПРОШЛОЙ ОСЕНЬЮ ГОЛОВНЫЕ БОЛИ НЕ УСИЛИЛИСЬ,  А  ТУТ  ЕЩЕ  ЭТА
ИСТОРИЯ В ДОРОЖНОЙ БРИГАДЕ, ГДЕ Я РАБОТАЛ. НАДО ПОЛАГАТЬ, КИТ СТРЭНГ,  НАШ
БРИГАДИР, ПРИПОМНИТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА...

     Выдержка  из  свидетельских  показаний,  заслушанных  так  называемым
"Стилсоновским комитетом" под  председательством  сенатора  от  штата  Мэн
Уильяма  Коэна.  Опрос  ведет  главный  юрисконсульт  комитета  Норман  Д.
Верайзер. Свидетель - Кит Стрэнг, проживающий  по  адресу:  1421,  бульвар
Дезерт, Финике, штат Аризона.
     Дата - 17 августа 1979 г.
     Верайзер: В то  время,  если  я  не  ошибаюсь,  Джон  Смит  служил  в
управлении общественных работ города Финикса?
     Стрэнг: Да, сэр.
     В.: Это было в начале декабря 1978 года?
     С.: Да, сэр.
     В.: Случилось ли  что-нибудь  примечательное  7  декабря?  Что-нибудь
относящееся к Джону Смиту?
     С.: Да, сэр. Еще как случилось.
     В.: Расскажите, пожалуйста, об этом комитету.
     С.: Мне надо было сходить в главный гараж, набрать оранжевой краски -
две канистры по сорок галлонов. Мы  ведь  размечаем  дороги.  В  тот  день
Джонни, то есть Джонни Смит, размечал Роузмонт-авеню. Так вот, вернулся  я
примерно в четверть пятого, минут за сорок пять до конца рабочего  дня,  и
тут ко мне подходит Герман Джоаллин, мы с ним уже беседовали,  и  говорит:
"Ты бы, Кит, глянул, как там Джонни.  Что-то  с  ним  неладно.  Я  к  нему
обращаюсь, а он вроде не слышит. Чуть меня не задавил. Ты бы привел его  в
чувство". Так и сказал. Я спрашиваю: "А что  с  ним,  Герми?"  А  он  мне:
"Глянь своими глазами, по-моему, этот тип  немножечко  того".  Приезжаю  я
туда и поначалу вижу - все в норме. А потом - бац!
     В.: Что же вы увидели?
     С.: На дороге?
     В.: Да.
     С.: Линия, гляжу, пошла вкось. Сначала чуть-чуть -  там  зигзаг,  там
клякса... Короче, перестала быть прямой. А Джонни в нашей  бригаде  всегда
считался лучшим разметчиком. Ну а дальше началось вообще не  поймешь  что.
Всю дорогу разрисовал  петлями  и  загогулинами.  Кое-где  даже  несколько
кругов на одном месте сделал.  А  ярдов  сто  и  вовсе  по  обочине  линию
протянул.
     В.: И как вы поступили?
     С.: Я остановил его. То есть не  сразу.  Поравнялся  с  ним  и  давай
кричать. Раз пять, наверное, крикнул, а он вроде и не  слышит.  Потом  как
развернется - и у меня на боку вот такая вмятина. А машина, между  прочим,
казенная. Тогда я начал сигналить и опять закричал,  и  на  этот  раз  он,
видно, услышал. Тормознул  и  смотрит  на  меня.  Ты  что  же,  спрашиваю,
делаешь?
     В.: И что он ответил?
     С.: Он сказал "привет". И все. "Привет, Кит". Как будто все в ажуре.
     В.: И как вы отреагировали?
     С.: Я, признаться, сорвался. Прямо озверел.  А  Джонни  озирается  по
сторонам и держится за борт будто выпасть  боится.  Тут  я  вижу,  что  он
совсем плох. он всегда был худющий, а  тут  еще  весь  побелел,  и  рот  у
него... как бы сказать... вниз опустился. Сначала он даже  не  понимал,  о
чем ему толкую. Но потом обернулся и увидел, что творится с линией.
     В.: И что же он сказал?
     С.: Извинился. Потом... закачался, что ли, и прикрыл  лицо  рукой.  Я
спросил, что с ним, а он... понес какую-то чушь. Полную ахинею.
     В.: Мистер Стрэнг, комитет особенно интересует все, что говорил Смит,
- его слова могут многое прояснить. Постарайтесь поточнее  вспомнить,  что
он сказал.
     С.: Сначала он сказал, что все в порядке, вот только  пахнет  паленой
резиной. Мол, покрышки горят. На костре. Потом  он  говорит:  "Аккумулятор
взорвется, если вы его подключите". И еще что-то вроде: "Оба  динамика  на
солнце. Так что деревья будут в сохранности".  Точнее  не  вспомню.  Я  же
говорю, чушь какая-то.
     В.: Что произошло дальше?
     С.: Он начал вываливаться. Я схватил его за плечо, и рука его  -  та,
которой он прикрывала лицо, - упала. Я увидел, что правый глаз у него  как
будто кровью налит. И тут он потерял сознание.
     В.: Больше он ничего не сказал перед тем, как потерять сознание?
     С.: Сказал, сэр.
     В.: Что же?
     С.: Он сказал: "О Стилсоне, папа, подумаем после, сейчас он в мертвой
зоне".
     В.: Вы точно помните? Он произнес именно эти слова?
     С.: Да, сэр. Я их никогда не забуду.

     ...ОЧНУЛСЯ Я В РЕМОНТНОЙ МАСТЕРСКОЙ, В САМОМ  НАЧАЛЕ  РОУЗМОНТ-АВЕНЮ.
КИТ СКАЗАЛ, ЧТОБЫ Я НЕМЕДЛЕННО ШЕЛ К ВРАЧУ, ИНАЧЕ ОН НЕ  ДОПУСТИТ  МЕНЯ  К
РАБОТЕ. МНЕ СТАЛО СТРАШНО, ПАПА, НО НЕ ИЗ-ЗА ТОГО, О ЧЕМ  ПОДУМАЛ  КИТ.  В
ОБЩЕМ, Я СХОДИЛ К НЕВРОПАТОЛОГУ, КОТОРОГО РЕКОМЕНДОВАЛ МНЕ  СЭМ  ВЕЙЗАК  В
СВОЕМ ПИСЬМЕ В НАЧАЛЕ НОЯБРЯ. ВИДИШЬ ЛИ, Я НАПИСАЛ  СЭМУ,  ЧТО  ПОБАИВАЮСЬ
ВОДИТЬ МАШИНУ, ТАК КАК ИНОГДА У  МЕНЯ  ДВОИТСЯ  В  ГЛАЗАХ.  СЭМ  СРАЗУ  ЖЕ
ПОДТВЕРДИЛ, ЧТО СИМПТОМЫ ОЧЕНЬ ТРЕВОЖНЫЕ, НО НЕ РИСКНУЛ СТАВИТЬ ДИАГНОЗ НА
РАССТОЯНИИ И ПОСОВЕТОВАЛ ОБРАТИТЬСЯ К ДОКТОРУ ВЭННУ.
     К ВЭННУ Я ПОШЕЛ НЕ СРАЗУ. МОЗГ МОЖЕТ СЫГРАТЬ ЗЛУЮ ШУТКУ С КАЖДЫМ, И Я
ПОЛАГАЛ, ПОКА НЕ ПРОИЗОШЕЛ СЛУЧАЙ С ДОРОЖНОЙ РАЗМЕТКОЙ, ЧТО ЭТИ СИМПТОМЫ -
ЯВЛЕНИЕ ВРЕМЕННОЕ И ВСЕ НАЛАДИТСЯ. ВИДИМО, Я  ПРОСТО  НЕ  ХОТЕЛ  ДУМАТЬ  О
НЕБЛАГОПРИЯТОМ ИСХОДЕ. НО ДОРОЖНАЯ ИСТОРИЯ ОКАЗАЛАСЬ ПОСЛЕДНЕЙ  КАПЛЕЙ.  Я
ПОШЕЛ К ВРАЧУ ПОТОМУ, ЧТО МНЕ СТАЛО СТРАШНО. НЕ ЗА СЕБЯ - ЗА ВСЕХ. СЛОВОМ,
Я ОБРАТИЛСЯ К ДОКТОРУ ВЭННУ, ОН МЕНЯ ОБСЛЕДОВАЛ И ВЫЛОЖИЛ ВСЕ НАЧИСТОТУ. И
ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ВРЕМЕНИ У МЕНЯ МЕНЬШЕ, ЧЕМ Я ДУМАЛ, ПОСКОЛЬКУ...

     Выдержка  из  свидетельских  показаний,  заслушанных  так  называемым
"Стилсоновским комитетом" под  председательством  сенатора  от  штата  Мэн
Уильяма Коэна.  Опрос  ведет  Норман  Д.  Верайзер,  главный  юрисконсульт
комитета. Свидетель - доктор Квентин М. Вэнн, проживающий по  адресу:  17,
Паркленд-драйв, Финикс, штат Аризона.
     Дата - 22 августа 1979 г.
     Верайзер: Когда вы закончили обследование  и  поставили  диагноз,  вы
пригласили Джона Смита?
     Вэнн: Да. Это  был  трудный  разговор.  Такие  разговоры  легкими  не
бывают.
     В.: Вы не могли бы вкратце рассказать, о чем у вас шла речь?
     Вэнн: Пожалуй. Я полагаю, что в этих необычных  обстоятельствах  имею
право  нарушить  врачебную  тайну.  Прежде  всего  я  сказал  Смиту,   что
случившееся вызвало у него сильное эмоциональное потрясение. Он подтвердил
это. Правый глаз у него был очень красный из-за лопнувшего капилляра, хотя
и наблюдалось некоторое улучшение. Позвольте  мне  объяснить  на  схеме...
(Часть стенограммы опущена.)
     В.: Как на это реагировал Смит?
     Вэнн: Он спросил меня о последней стадии. Это его слова -  "последняя
стадия". Должен сознаться, что его спокойствие  и  мужество  произвели  на
меня впечатление.
     В.: И какой же представлялась вам последняя стадия?
     Вэнн: Простите? Мне казалось, я внес  достаточную  ясность.  У  Джона
Смита была прогрессирующая опухоль в теменной области головного мозга.
     (Волнение в зале; короткий перерыв.)
     В.: Извините, доктор, за эту вынужденную паузу. Я бы хотел  напомнить
присутствующим,  что  у  нас  рабочее  заседание  комитета  и   что   идет
расследование, а не программа ужасов. Прошу соблюдать порядок, в противном
случае я прикажу очистить зал.
     Вэнн: Я к вашим услугам, мистер Верайзер.
     В.: Благодарю вас, доктор. Не  сообщите  ли  вы  комитету,  как  Смит
воспринял это известие?
     Вэнн: Спокойно. Поразительно спокойно.  Хотя  и  признался,  что  ему
страшно. Думаю, он уже сам поставил себе диагноз, и этот диагноз совпал  с
моим. А потом спросил, сколько ему осталось жить.
     В.: И каков был ваш ответ?
     Вэнн: Я сказал, что вопрос  этот  беспредметен,  пока  не  определены
дальнейшие шаги. Я сказал, что необходима  операция.  Хочу  отметить,  что
тогда мне не было ничего известно о его  коме  и  необыкновенном  -  почти
сверхъестественном - выздоровлении.
     В.: Что же он ответил?
     Вэнн: Что операции не будет. Спокойно, но твердо:  никакой  операции.
Надеюсь, сказал я, вы передумаете  -  ведь  отказываясь  от  операции,  вы
подписываете себе смертный приговор.
     В.: Смит как-нибудь реагировал на это?
     Вэнн: Он попросил меня уточнить, сколько он проживет без операции.
     В.: Вы сообщили ему свое мнение?
     Вэнн: Да, в общих чертах. Я  сказал,  что  процесс  развития  опухоли
трудно прогнозировать и что у некоторых моих пациентов опухоль  дремала  и
по два года, правда, такие случаи нетипичны. Я сказал, что без операции он
может реально рассчитывать на восемь месяцев, максимум  на  год  и  восемь
месяцев.
     В.: И тем не менее от отказался от операции?
     Взнн: Да.
     В.: Не произошло ли  что-нибудь  необычное,  когда  Смит  выходил  из
вашего кабинета?
     Вэнн: Я бы сказал - более чем необычное.
     В.: Пожалуйста, расскажите обо всем комитету.
     Вэнн: Я тронул Смита за плечо -  думал  задержать  его  на  несколько
минут. Не хотелось, как вы понимаете, сразу отпускать человека после таких
слов. И когда я к нему прикоснулся, мне что-то передалось... словно  током
ударило, и в то  же  время  было  странное  ощущение,  будто  он  из  меня
высасывает, выкачивает... вытягивает что-то. Готов согласиться, это весьма
субъективное описание, но, учтите, его дает человек, чье  ремесло  состоит
как раз в том, чтобы делать профессиональные наблюдения. Ощущение,  можете
мне поверить, не из приятных... Я... отшатнулся...  а  он  вдруг  говорит:
позвоните жене, Стробери сильно расшибся.
     В.: Стробери?
     Вэнн: Да, именно так. Это брат жены... его  зовут  Стэнбери  Ричарде.
Мой младший сын, когда был маленький, звал его дядя Стробери. Я  не  сразу
сообразил, о ком речь. Вечером говорю жене, что надо бы позвонить брату  -
он живет в городе Кус-Лейк, штат Нью-Йорк.
     В.: Она позвонила?
     Вэнн: Да. Они мило поболтали.
     В.: То есть ваш шурин был вполне здоров?
     Вэнн: Да, вполне. Но на  следующий  неделе  он  красил  дом,  упал  с
лестницы и сломал позвоночник.
     В.: Доктор Вэнн, верите ли вы, что Джон Смит предвидел это? Верите ли
вы, что у него было прозрение?
     Вэнн Не знаю. Но думаю... это не исключено.
     В.: Благодарю вас, доктор.
     Вэнн: Могу я кое-что добавить?
     В.: Разумеется.
     Венн: если он действительно был отмечен проклятьем, - да,  я  называю
это проклятьем, - я надеюсь, господь будет милосерден  к  измученной  душе
этого человека.

     ...И ВСЕ, Я ЗНАЮ, СТАНУТ ГОВОРИТЬ, БУДТО Я ЗАДУМАЛ И  ОСУЩЕСТВИЛ  ЭТО
ИЗ-ЗА ОПУХОЛИ, НО ТЫ НЕ ВЕРЬ ИМ, ПАПА.  ЭТО  НЕПРАВДА.  ОПУХОЛЬ  -  ПРОСТО
НЕСЧАСТЬЕ, КОТОРОЕ, КАК Я СЕЙЧАС  ДУМАЮ,  ДАВНО  УЖЕ  ГНАЛОСЬ  ЗА  МНОЙ  И
НАКОНЕЦ МЕНЯ НАСТИГЛО. ОПУХОЛЬ НАХОДИТСЯ В ТОМ МЕСТЕ, ЧТО Я УШИБ ВО  ВРЕМЯ
АВТОКАТАСТРОФЫ, И, ПО-ВИДИМОМУ, В  ТОМ  САМОМ  МЕСТЕ,  КОТОРОЕ  Я  УШИБ  В
ДЕТСТВЕ, ГОНЯЯ НА КОНЬКАХ ПО КРУГЛОМУ ПРУДУ.  ИМЕННО  ТОГДА  У  МЕНЯ  БЫЛО
ПЕРВОЕ "ОЗАРЕНИЕ", ВОТ ТОЛЬКО ПОДРОБНОСТИ  ЗАБЫЛИСЬ.  ПОТОМ  БЫЛО  ДРУГОЕ,
ПЕРЕД САМОЙ АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФОЙ, НА ЯРМАРКЕ В ЭСТИ. СПРОСИ САРУ, ОНА
НАВЕРНЯКА ПОМНИТ. ОПУХОЛЬ РАСПОЛОЖЕНА  В  ТОЙ  ОБЛАСТИ  МОЗГА,  КОТОРУЮ  Я
ВСЕГДА НАЗЫВАЛ "МЕРТВОЙ ЗОНОЙ". ВИДИШЬ, ТАК  ВСЕ  И  ОКАЗАЛОСЬ.  ВОТ  ОНА,
ГОРЬКАЯ ПРАВДА. БОГ... СУДЬБА... ПРОМЫСЕЛ... РОК...  КАК  НИ  НАЗОВИ,  ЭТО
НЕЧТО СЛОВНО ПРОТЯГИВАЕТ ТВЕРДУЮ И ВЛАСТНУЮ  РУКУ,  ЧТОБЫ  ОПЯТЬ  ПРИВЕСТИ
ВЕСЫ В РАВНОВЕСИЕ. Я МОГ НАВЕРНЯКА ПОГИБНУТЬ  В  АВТОКАТАСТРОФЕ,  А  ТО  И
РАНЬШЕ, НА КРУГЛОМ ПРУДУ. И  Я  ВЕРЮ:  КОГДА  Я  ИСПОЛНЮ  ТО,  ЧТО  ДОЛЖЕН
ИСПОЛНИТЬ, ВЕСЫ ВНОВЬ ПРИДУТ В АБСОЛЮТНОЕ РАВНОВЕСИЕ.
     Я  ЛЮБЛЮ  ТЕБЯ,  ПАПА.  САМОЕ  УЖАСНОЕ  -  УЖАСНОЕ  МОЖЕТ  БЫТЬ  ЛИШЬ
УБЕЖДЕНИЕ, ЧТО ЕДИНСТВЕННЫМ ВЫХОДОМ ИЗ БЕЗВЫХОДНОГО ПОЛОЖЕНИЯ, В КОТОРОМ Я
ОКАЗАЛСЯ, ЯВЛЯЕТСЯ СНАЙПЕРСКИЙ ВЫСТРЕЛ, - ЭТО, ВСЕ ПОНИМАЯ, ОСТАВЛЯТЬ ТЕБЕ
В УДЕЛ НЕ ТОЛЬКО СКОРБЬ, НО ЕЩЕ И НЕНАВИСТЬ ТЕХ, ДЛЯ КОГО СТИЛСОН  -  САМА
ДОБРОТА И СПРАВЕДЛИВОСТЬ...

     Выдержка  из  свидетельских  показаний,  заслушанных  так  называемым
"Стилсоновским комитетом" под  председательством  сенатора  от  штата  Мэн
Уильяма  Коэна.  Ведет  опрос  помощник  главного  юрисконсульта  комитета
Альберт Ренфрю. Свидетель - доктор Сэмюэл Вейзак, проживающий  по  адресу:
26, Харлоу Корт, Бангор, штат Мэн.
     Дата - 23 августа 1979 г.
     Ренфрю: Дело идет к перерыву, доктор Вейзак, и  мне  бы  хотелось  от
лица комитета поблагодарить вас за участие в этом  долгом,  четырехчасовом
разговоре. Вы существенно прояснили события.
     Вейзак: Рад был помочь.
     Р.: Доктор Вейзак, у меня к вам последний вопрос - может быть,  самый
важный. Интересующий нас момент затронут в  письме  Джона  Смита  к  отцу,
которое здесь зачитывалось. Вопрос следующий...
     В.: Нет.
     Р.: Простите, не понял.
     В.: Вы собирались спросить меня, не опухоль ли заставила Джонни в тот
день в Нью-Гэмпшире нажать на спусковой крючок, так?
     Р.: Собственно, я действительно...
     В.: Отвечаю: нет. Джонни Смит  до  конца  своих  дней  был  человеком
разумным, мыслящим. Об этом говорит его письмо к отцу, а также письмо Саре
Хэзлит. Да, он жил под невыносимым,  почти  божественным  бременем  власти
или, если угодно, проклятия, как выразился мой коллега доктор Вэнн. Но  он
не был ни сумасшедшим, ни человеком, чьи действия определяются навязчивыми
идеями,  вызванными  нарушением  внутричерепного  давления,   если   такая
зависимость вообще возможна.
     Р.:  Но,  согласитесь,  у  Чарлза  Уитмена,  прозванного   "техасским
снайпером", тоже была...
     В.: Опухоль мозга? Да. И у пилота восточных  авиалиний,  чей  самолет
разбился во Флориде несколько лет назад, - тоже. Но ни в том, ни в  другом
случае никто не утверждал, что всему  виной  была  опухоль.  Позволю  себе
напомнить вам имена других печально известных личностей - например, Ричард
Спек, или пресловутый "сын Сэма", или Адольф  Гитлер,  -  у  них  не  было
опухоли  мозга,  однако  они  стали  убийцами.  Или  тот  же  Фрэнк  Додд,
преступник из Касл-Рока, которого разоблачил Джонни. Комитет может  счесть
поступок Джонни  противоестественным,  но  это  был  поступок  человека  в
здравом  уме.  Вероятно,  истерзанного  мучительными  сомнениями...  но  в
здравом уме.

     ...А ГЛАВНОЕ, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ПОНЯЛ: ЗА ЭТИМ ШАГОМ  СТОЯТ  ДОЛГИЕ  И
МУЧИТЕЛЬНЫЕ РАЗДУМЬЯ. ДАЖЕ ЕСЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ВЫГАДАЕТ ЛИШНИЕ ЧЕТЫРЕ  ГОДА,
ДВА ГОДА, ХОТЯ БЫ ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ, ЧТОБЫ ВО  ВСЕМ  РАЗОБРАТЬСЯ,  ДЕЛО  ТОГО
СТОИТ. ЭТО ПОРОЧНЫЙ ПУТЬ, НО ОН МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ЕДИНСТВЕННО ПРАВИЛЬНЫМ. НЕ
ЗНАЮ. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ИГРАТЬ ГАМЛЕТА Я  БОЛЬШЕ  НЕ  НАМЕРЕН.  Я  СЛИШКОМ
ХОРОШО ЗНАЮ, КАК ОПАСЕН СТИЛСОН.
     ПАПА, Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ. ПОВЕРЬ МНЕ.
                                                           ТВОЙ СЫН ДЖОННИ

     Выдержка  из  свидетельских  показаний,  заслушанных  так  называемым
"Стилсоновским комитетом" под  председательством  сенатора  от  штата  Мэн
Уильяма  Коэна.  Опрос  ведет  помощник  главного  юрисконсульта  комитета
Альберт Ренфрю. Свидетель - Стюарт Клоусон, проживающий на Блэкстрэп-роуд,
Джэксон, штат Нью-Гэмпшир.
     Ренфрю: Итак, вы захватили с собой фотоаппарат, мистер Клоусон?
     Клоусон: Точно! Перед самым уходом. Я вообще  чуть  было  не  остался
дома в тот день, хотя мне и нравится Грег Стилсон... то есть  нравился  до
того, как все случилось. Понимаете, мне этот общественный  центр  был  как
кость в горле.
     Р.: Из-за экзамена на водительские права?
     К.: Ну да. Надо же было такого дурака  свалять.  Но  потом  я  сказал
себе: какого черта! И пошел. А в результате  этот  снимок.  И  какой!  Еще
разбогатею, вот увидите. Это, пожалуй, не хуже, чем  водружение  флага  на
Иводзима.
     Р:  Молодой  человек,  я  надеюсь,  вы  не  считаете,  что  все  было
отрепетировано специально для вас?
     К.: Конечно, нет! Что вы! Просто я хотел  сказать...  э-э...  сам  не
знаю, что я хотел сказать.  Понимаете,  это  произошло  прямо  перед  моим
носом, ну и... как бы вам сказать... В общем,  здорово,  что  мой  "Никон"
оказался при мне.
     Р.: Вы сфотографировали  Стилсона  в  тот  момент,  когда  он  поднял
ребенка?
     К.: Да, сэр. Томми Робсона.
     Р.: Это и есть тот снимок в увеличенном виде?
     К.: Точно, моя фотография.
     Р.: Что же произошло после того, как вы сделали снимок?
     К.: За мной бросились два этих бандита.  Они  орали:  "Отдай  камеру,
парень! Брось ее, су..." Ну, в общем, в таком духе.
     Р.: А вы бежали от них.
     К.: Бежал? Еще как бежал! Они гнались за мной почти до самых гаражей.
Один чуть не схватил меня, но поскользнулся на льду и упал.
     Коэн: Молодой человек, позволю вам  заметить,  что,  убежав  от  этих
бандитов, вы выиграли главный забег в своей жизни.
     К.: Благодарю вас, сэр. То, что Стилсон сделал тогда... это, конечно,
надо было видеть, но вообще... закрываться маленьким ребенком - дальше уже
ехать некуда. Да уж, теперь Нью-Гэмпшир не выберет его даже в  бригаду  по
отлову собак. Даже если...
     Р.: Благодарю вас, мистер Клоусон. Вы свободны.

     Снова октябрь.
     Долго не могла Сара решиться на эту поездку, но пришел час, когда она
почувствовала, что откладывать дальше невозможно. Она  оставила  детей  на
миссис Эйблнеп  -  у  них  теперь  была  прислуга,  и  две  машины  вместо
маленького красного "пинто", и годовой доход Уолта подбирался  к  тридцати
тясячам - и отправилась одна  в  Паунал  сквозь  пылающее  зарево  поздней
осени.
     Приехав  на  место,  она  поставила  машину  на  обочине   живописной
проселочной дороги  и  перешла  на  другую  сторону,  где  было  кладбище.
Маленькая потускневшая дощечка  на  каменном  столбе  возвещала,  что  это
БЕРЕЗОВАЯ СЕНЬ. Каченная ограда,  ухоженные  могилы.  Несколько  выцветших
флагов еще сохранились со Дня памяти павших, тому пять месяцев. Скоро  они
будут погребены под снегом.
     Она шла медленно,  никуда  не  торопясь,  и  ветер  трепал  подол  ее
темно-зеленой  юбки.  Здесь  лежали  поколения  БОУДЕНОВ  и   целый   клан
МАРСТЕНОВ, здесь, объединенные высоким мраморным обелиском,  покоился  род
ПИЛЛСБЕРРИ, восходящий к 1750 году.
     А в глубине, возле  самой  ограды,  она  увидела  сравнительно  новую
могильную плиту с простой надписью: ДЖОН СМИТ. Сара опустилась на  колени,
нерешительно тронула камень. В задумчивости провела кончиками  пальцев  по
гладкой поверхности.

                                                         23 января 1979 г.
     ДОРОГАЯ САРА,
     ТОЛЬКО ЧТО Я ЗАКОНЧИЛ ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ ПИСЬМО ОТЦУ,  Я  ПИСАЛ  ЕГО  ПОЧТИ
ПОЛТОРА ЧАСА. НА ВТОРОЕ ТАКОЕ ЖЕ ПРОСТО НЕ ХВАТИТ СИЛ, ПОЭТОМУ СРАЗУ,  КАК
ТОЛЬКО ПОЛУЧИШЬ ЭТО ПИСЬМО, ПОЗВОНИ ОТЦУ. ПОЗВОНИ ЕМУ ПРЯМО СЕЙЧАС, ПРЕЖДЕ
ЧЕМ ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ.
     НУ ВОТ ТЕПЕРЬ, СКОРЕЕ ВСЕГО, ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ. Я  ХОЧУ  СКАЗАТЬ  ТОЛЬКО,
ЧТО В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МНОГО ДУМАЛ О НАШЕЙ ПОЕЗДКЕ В ЭСТИ НИ ЯРМАРКУ.  ЕСЛИ
БЫ МЕНЯ СПРОСИЛИ, КАКИЕ ДВЕ ВЕЩИ  ТЕБЕ  БОЛЬШЕ  ВСЕГО  ЗАПОМНИЛИСЬ,  Я  БЫ
ОТВЕТИЛ: НЕВЕРОЯТНОЕ ВЕЗЕНИЕ В РУЛЕТКЕ (ПОМНИШЬ,  ТАМ  ПАРНИШКА  ПОВТОРЯЛ:
"ХОТЕЛ БЫ Я ПОСМОТРЕТЬ, КАК ВЗДРЮЧАТ ЭТОГО  ТИПА"?)  И  МАСКА,  КОТОРУЮ  Я
НАДЕЛ ДЛЯ СМЕХА. Я ДУМАЛ ТЕБЯ ПОВЕСЕЛИТЬ, НО ТЫ РАССЕРДИЛАСЬ, И  ВСЕ  ЧУТЬ
НЕ ПОШЛО НАСМАРКУ. ХОТЯ, ПОЙДИ ВСЕ НАСМАРКУ,  Я,  НАВЕРНОЕ,  НЕ  СИДЕЛ  БЫ
СЕЙЧАС ЗДЕСЬ, А ТАКСИСТ ПО СЕЙ ДЕНЬ БЫЛ БЫ ЖИВ-ЗДОРОВ. ВПРОЧЕМ, КТО ЗНАЕТ.
ВЕРОЯТНО, ЧЕМУ БЫТЬ, ТОГО НЕ МИНОВАТЬ,  И  ДЕЛО  ВСЕ  РАВНО  КОНЧИЛОСЬ  БЫ
ПУЛЕЙ, ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ, ИЛИ ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ, ИЛИ ЧЕРЕЗ ГОД.
     ЧТО Ж, МЫ ИСПОЛЬЗОВАЛИ СВОЙ ШАНС,  И  ВЫПАЛО  "НА  ХОЗЯИНА"  -  Я  БЫ
СКАЗАЛ, НА ДВОЙНОЕ ЗЕРО. НО Я ДУМАЮ О ТЕБЕ, САРА, И  ХОЧУ,  ЧТОБЫ  ТЫ  ЭТО
ЗНАЛА. У МЕНЯ ВЕДЬ НИКОГО НЕ БЫЛО, КРОМЕ ТЕБЯ, И  НИЧЕГО  У  НАС  НЕ  БЫЛО
ЛУЧШЕ ТОГО ВЕЧЕРА...

     - Здравствуй, Джонни, - прошептала она, и ветер отозвался в  пылающих
кронах; красный лист покружился в чистом  голубом  небе  и,  незамеченный,
опустился ей на волосы. - Я здесь. Вот я и пришла.
     Казалось  неуместным  говорить  здесь  вслух  -  только  сумасшедший,
сказала бы она раньше, может разговаривать  на  кладбище  с  мертвыми.  Но
вдруг с ней произошло что-то удивительное  -  чувства  нахлынули  с  такой
силой, что у нее перехватило горло и пальцы сцепились намертво.  А  почему
бы и не поговорить с ним; как-никак позади девять лет, и сейчас подводится
черта. Завтра будет Уолт, и дети, и улыбки тех, кто слушает выступления ее
мужа на трибуне, бесконечные улыбки сидящих рядом, на сцене,  и  время  от
времени  заметка  с  фотографией  мужа  в  воскресном   приложении,   если
политическая карьера  Уолта  совершит  стремительный  взлет  согласно  его
трезвым ресчетам. Будущее означало, что каждый год прибавит  ей  несколько
седых волос, и тело потеряет упругость, и косметику  придется  продумывать
более тщательно;  будущее  означало  занятия  гимнастикой  в  Христианской
ассоциации молодых женщин  в  Бангоре,  нескончаемые  покупки,  новогодние
вечеринки и замысловатые шляпки; а тем временем Денни отправится в  первый
класс, а Джэнис в ясли, и жизнь ее перевалит  рубеж  научно-фантастических
восьмидесятых и вступит в странную и неожиданную фазу - средний возраст.
     Провинциальных ярмарок в будущем не ожидалось.
     Медленно поползли первые жгучие слезы.
     - Ах, Джонни, - сказала она. - Разве мы думали, что все так сложится?
Разве думали, что этим кончится?
     Она поникла головой, горло сжимали спазмы. Наконец она разрыдалась, и
яркий солнечный свет разломился  на  множество  лучей.  Ветер,  казавшийся
таким теплым, словно стояло бабье лето, вдруг обдал февральским холодом ее
мокрые щеки.
     -  ЗА  ЧТО!  -  Ее  крик  взорвал  безмолвие  БОУДЕНОВ,  МАРСТЕНОВ  и
ПИЛЛСБЕРРИ,    всей    этой    усопшей    конгрегации,    которая    могла
засвидетельствовать лишь то, что жизнь скоротечна и смерть есть смерть.  -
О господи, ЗА ЧТО!
     И тут кто-то коснулся ее шеи.

     ...И НИЧЕГО У НАС НЕ БЫЛО ЛУЧШЕ ТОГО ВЕЧЕРА, ХОТЯ ИНОГДА МНЕ С ТРУДОМ
ВЕРИТСЯ, ЧТО БЫЛ 1970 ГОД С  ВОЛНЕНИЯМИ  В  УНИВЕРСИТЕТАХ,  И  НИКСОН  ЕЩЕ
ПРЕЗИДЕНТ, И НЕТ КАРМАННЫХ КАЛЬКУЛЯТОРОВ И ДОМАШНИХ ВИДЕОМАГНИТОФОНОВ, НЕТ
НИ БРЮСА СПРИНГСТИНА, НИ АНСАМБЛЕЙ ПАНК-РОКА. А В ИНЫЕ МИНУТЫ КАЖЕТСЯ, ЧТО
ДО ТОЙ ПОРЫ РУКОЙ ПОДАТЬ, ЧТО ОНА ПОЧТИ ОСЯЗАЕМА И СТОИТ МНЕ ОБНЯТЬ  ТЕБЯ,
ДОТРОНУТЬСЯ ДО ТВОЕЙ ЩЕКИ ИЛИ ШЕИ, И Я СМОГУ УВЛЕЧЬ ТЕБЯ В ДРУГОЕ БУДУЩЕЕ,
ГДЕ НЕТ НИ БОЛИ, НИ МРАКА, НИ ГОРЕЧИ ВЫБОРА.
     ЧТО ЖЕ, КАЖДЫЙ ДЕЛАЕТ, ЧТО В ЕГО СИЛАХ, И ДЕЛАТЬ ЭТО НАДО  КАК  МОЖНО
ЛУЧШЕ... НЕ ВСЕГДА ПОЛУЧАЕТСЯ, НО НАДО  СТАРАТЬСЯ.  НАДЕЮСЬ,  ДОРОГАЯ,  ТЫ
БУДЕШЬ ПОМИНАТЬ МЕНЯ ДОБРЫМ СЛОВОМ.
     ВСЕГО ТЕБЕ САМОГО ХОРОШЕГО.
                                                                С ЛЮБОВЬЮ,
                                                                    ДЖОННИ

     У нее перехватило дыхание, спина  напряглась,  зрачки  расширились  и
округлились.
     - Джонни?..
     Исчезло.
     Что бы это ни было - исчезло. Она поднялась с колен и  осмотрелась  -
никого, как и следовало ожидать. Хотя вон же  он  стоит,  глубоко  засунув
руки в карманы, с этой своей ухмылочкой на обаятельном, пусть и  не  очень
красивом лице, стоит, долговязый, прислонившись то ли к памятнику, то ли к
столбу  кладбищенских  ворот,  а  может,  просто  к   дереву,   опаленному
догорающим огнем осени.
     Кто это, как не Джонни; там, совсем близко, может быть, везде.
     КАЖДЫЙ ДЕЛАЕТ, ЧТО В ЕГО СИЛАХ, И ДЕЛАТЬ ЭТО НАДО КАК МОЖНО  ЛУЧШЕ...
НЕ ВСЕГДА ПОЛУЧАЕТСЯ, НО НАДО СТАРАТЬСЯ. САРА, НЕТ НА  СВЕТЕ  ТАКОГО,  ЧТО
УТРАЧИВАЕШЬ НАВСЕГДА. НЕТ НА СВЕТЕ ТАКОГО, ЧЕГО НЕЛЬЗЯ ОБРЕСТИ ВНОВЬ.
     - Ты все тот же, Джонни, - прошептала она и  пошла  с  кладбища.  Она
пересекла дорогу  и,  остановившись,  бросила  взгляд  назад.  Дул  теплый
порывистый  ветер,  и  мир  прочерчивали  широкие  полосы  света  и  тени.
Таинственно шелестели кроны.
     Сара села за руль, и вскоре машина скрылась из виду.
Обращений с начала месяца: 93, Last-modified: Fri, 08 May 1998 13:39:44 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321 Прогноз